Волчье время. Продолжение

Рыжебородый сидел за столом, положив больную ногу на особую скамеечку, и медленно, как будто неохотно двигал челюстями, пережевывая жареное мясо. Олрис не видел его уже много месяцев, так что почти успел поверить в то, что его прежний ужас перед Нэйдом был обычным детским страхом, чем-то вроде страха темноты. Однако, посмотрев на Мясника из Брэгге снова, Олрис сразу осознал свою ошибку. В этом человеке в самом деле было что-то жуткое.

Cейчас, заросший неухоженной косматой бородой, с обрюзгшим и как будто бы расплывшимся лицом и мрачным выражением налитых кровью глаз, Мясник из Брэгге выглядел даже страшнее, чем обычно. Олрис посочувствовал слуге, который подошел налить Рыжебородому вина. Заметив сбоку от себя какое-то движение, Нэйд покосился на стюарда с таким видом, будто бы подозревал, что тот намерен его отравить. Олрис подумал, что на месте этого слуги он бы убрался от Рыжебородого как можно дальше. Судя по выражению оплывшего лица, с Нэйдом в любой момент мог случиться один из тех припадков бешенства, которыми он был известен в Марахэне, и Олрис даже врагу не пожелал бы оказаться тем, на ком Рыжебородый сорвет скопившуюся злость.

Ни один из гвардейцев, вернувшихся из похода вместе с Нэйдом, не распространялся о подробностях кампании, но откуда-то все в замке уже знали, что мятежники нанесли войску Нэйда сокрушительное поражение. Жившие в Марахэне айзелвиты ликовали. Война, начавшаяся с неожиданного выступления мятежников из Эдельвейса и захвата двух приморских городов, до сих пор была исключительно удачной для войск Истинного короля. В кухне шептались, что повстанцы уже захватили почти весь равнинный Эсселвиль, и следующим летом вполне могли оказаться под стенами Марахэна. Олрис дорого бы дал, чтобы понять, много ли правды в этих слухах.

Как и большинство мальчишек, находившихся на службе у гвардейцев короля, Олрис больше всего мечтал попасть на настоящую войну. Но, к его огорчению, когда Рыжебородый отбирал людей, которых он намеревался взять с собой в поход, Дакрису выпало остаться в королевской резиденции и охранять ее на случай бунта айзелвитов, взбудораженных успехами мятежников. Весь этот год Олрис буквально изводился мыслью, что Истинного короля и его войско уничтожат раньше, чем он сможет поучаствовать в войне. Единственным, что хоть немного утешало его в эти месяцы, была надежда, что Рыжебородого убьют, и тогда они с матерью избавятся от него раз и навсегда. Однако Нэйд остался жив, хоть и вернулся в замок с искалеченной ногой — и, судя по всему, в крайне паршивом настроении.

В пиршественном зале было душно, спертый воздух пропитался жирным запахом жареного мяса и едким дымом от огромного камина. Ужин продолжался уже больше двух часов, и большинство сидевших за столом мужчин успели перепиться так, что едва ли осознавали, что происходит вокруг.

Олрис улучил момент, когда на него никто не смотрел, и, потихоньку подобравшись к крайнему столу с заранее прихваченным мешком, сунул туда сначала мех с вином, потом несколько кусков пирога, и, наконец, почти нетронутую жареную утку. Утка помедлила, как будто колеблясь, но потом все-таки соскользнула с наклоненного Олрисом блюда и с жирным звуком плюхнулась в мешок. Олрис поспешно затянул завязки и попятился назад, радуясь, что его манипуляций никто не заметил. Попадись он кому-нибудь из гвардейцев, его неминуемо поколотили бы за воровство. А потом, вероятно, растрезвонили бы о случившемся еще и Дакрису, после чего ему влетело бы вторично — уже от наставника.

Выскользнув на улицу с мешком, оттягивавшим ему руку, Олрис пересек широкий двор и оказался как раз возле узкой и крутой каменной лесенки, почти отвесно поднимавшейся на стену. Сперва мальчику казалось, что вокруг царит кромешный мрак, единственным светлым пятном в котором были огоньки нескольких факелов, горевший на стене, но мало помалу глаза Олриса привыкли к темноте, и он стал различать не только замковые укрепления на фоне темного ночного неба, но даже фигуры двух дозорных на площадке. Поднявшись по лестнице, Олрис тихонько свистнул.

— Бакко! Инги!.. Я принес, — сообщил он.

Подошедший к Олрису мужчина забрал у него мешок, а потом сделал шаг назад, чтобы Олрис сумел подняться на площадку. Следом подтянулся и второй дозорный, захвативший с собой факел. Утка и в особенности мех с вином вызвали у дозорных радостные восклицания, но, завершив осмотр, Бакко все же счел необходимым выразительно скривиться.

— А чего так мало?..

— Иди достань больше, если хочешь! — огрызнулся Олрис.

Инги рассмеялся.

— Ладно, ладно... Может быть, хлебнешь вина? — предложил он и первым сделал несколько больших глотков из бурдюка.

— Не надо. Вы пообещали рассказать про сражение, — нетерпеливо сказал Олрис. — Это правда, что Крикс вызвал Мясника на поединок?

Бакко ухмыльнулся в свои жесткие, почти бесцветные усы.

— Ты бы с этим поосторожнее, малыш. Рыжебородому не нравится, когда его называют Мясником.

Олрис, скривившись, проглотил и "малыша", и снисходительный тон Бакко.

— Так это правда — или...?

— Нет, неправда, — сказал Инги. И, выдержав паузу, добавил — На самом деле, это наш Рыжебородый его вызвал.

Олрис окончательно уверился, что, если он и дальше будет задавать какие-то вопросы и выказывать свою заинтересованность, то эта парочка будет дразнить его до самого утра, поэтому сделал вид, что потерял всякий интерес к беседе, и отвернулся от гвардейцев, глядя на темные башни замка. Как и следовало ожидать, Инги сейчас же перестал ломаться и подчеркивать, какая пропасть отделяет королевского гвардейца от мальчишки вроде Олриса, и почти нормальным голосом сказал:

— Рыжебородый вышел перед войском и начал орать, что айзелвиты выбрали себе в вожди молокососа, который и минуты не продержится против приличного бойца. А если он действительно считает, что достоин вести своих людей в бой — пусть выйдет и покажет всем, чего он стоит. Само собой, мальчишка-айзелвит на вызов не ответил — он же не самоубийца. Тогда Нэйд закричал, что, раз король мятежников боится с ним сразиться, то его вполне устроит сенешаль или колдун по кличке Меченый. Вот Меченый и вышел...

— И?! — выдохнул Олрис, напрочь позабыв, что собирался притворяться равнодушным.

— А что "и"? — внезапно разозлился Инги — Ты Нэйда видел? Или, может быть, ты думаешь, он там победу празднует?!

— Значит, он проиграл?..

— Не просто проиграл, — сумрачно сказал Бакко. — Если бы не этот проклятый поединок, мы бы разбили айзелвитов в том сражении. Нас было больше... про количество обученных людей я вообще не говорю. Но этот Меченый... я никогда не видел, чтобы человек владел мечом, как он. Обычно, когда сходятся два опытных бойца, довольно сложно сразу разобраться, кто из них сильнее. Но честное слово — на сей раз все было совершенно очевидно. Даже для того тупого быдла, из которого наполовину состоит войско мятежников. А когда Нэйд упал на землю и уже не мог сражаться, этот Крикс просто развернулся и пошел назад, к своим. Как же они орали!.. Я чуть было не оглох. Все наши поначалу думали, что Крикс убил Рыжебородого — а потом стало видно, что он только ранен. Не вздумай где-то повторять мои слова, но, если уж на то пошло, для Нэйда было бы в каком-то смысле лучше, если бы колдун его добил. Вряд ли Рыжебородый еще сможет сесть в седло с этой негнущейся ногой. Скорее всего, он и сам это отлично понимает... В любом случае, после того сражения его еще никто не видел трезвым.

Олрис нахмурился. Должно быть, этот Меченый действительно великий маг, если он так легко управился с Рыжебородым. Олрис знал, что Нэйд владел мечом лучше любого из своих гвардейцев, и вдобавок был чудовищно силен. Несмотря на свой невысокий рост, он мог разогнуть подкову или свернуть шею взрослому быку.

— Но почему все-таки Меченый его не убил? — осведомился Олрис у дозорных.

Бакко зашвырнул куда-то в темноту обглоданную косточку и утер губы, блестевшие от жира.

— Не знаю... кое-кто считает, что все дело в магии. Наши говорят, что Крикс не может убивать, иначе его меч утратит свою силу.

— Чушь, — резко сказал Инги. — Меченый участвовал в сражении. Думаешь, в такой свалке можно разбираться, убивать тебе или не убивать?.. Все эти маги и волшебные мечи — пустая трепотня. Меченый сделал то, что захотел — унизил Нэйда и показал всем, что он его ни в грош не ставит. Меченый прекрасно понимает, что, если сегодня айзелвиты перестанут нас бояться — завтра нам придется защищать от них уже не Руденбрук, а Марахэн.

Бакко сердито посмотрел на своего напарника и выразительно покосился на Олриса. Кажется, он был недоволен тем, что Инги так разоткровенничался перед посторонним человеком. Но Олрису было уже не до этого. Выходит, айзелвиты правы! Инги с Бакко тоже думают, что люди Истинного короля могут дойти до Марахэна. От мысли об этом становилось весело и в то же время страшно. Олрис быстро попрощался с Инги и его напарником и, вприпрыжку сбежав по лестнице — в этот момент его ничуть не волновало, что он легко может оступиться и переломать себе все кости — пробрался на задний двор, где пировали слуги. После каждой перемены блюд туда выносили все, что оставалось недоеденным на блюдах и тарелках, и сидевшие возле костров люди набрасывались на это угощенье, спотыкаясь о собак, грызущих кости и дерущихся за требуху. Желая уверить всех жителей замка в том, что гвины празднуют свою победу, Нэйд велел выкатить во двор несколько бочек кислого дешевого вина и пива. Если бы Рыжебородый пожелал выйти во двор и посмотреть, как выполняются его распоряжения, он, вероятно, понял бы, что допустил ошибку — хотя люди, поднимая кружки, и орали "За победу!..", было совершенно очевидно, что на самом деле айзелвиты празднуют вовсе не победу гвиннов, а победу Истинного короля.

Олрис с первых же минут почувствовал, что здесь ему не рады — оттого, что он был гвином, и в особенности оттого, что он носил меч за одним из гвардейцев короля. Наверное, благоразумнее было бы уйти, но Олрису показалось обидным обращать внимание на недовольство каких-то там айзелвитов, которые в другое время кланялись гвардейцам чуть не до земли. Он сделал вид, что ничего не замечает, нацедил себе большую кружку пива и начал высматривать, где бы ему присесть — но в эту самую минуту кто-то неожиданно толкнул его под локоть, так что половина пива выплеснулась ему на рубашку.

Олрис резко обернулся и увидел перед собой какого-то кудрявого, словно баран, мальчишку, бывшего примерно на год старше его самого. Олрис довольно часто видел его раньше, но не помнил, как его звали.

— Поосторожнее, — процедил он, хотя отлично понимал, что айзелвит толкнул его нарочно.

Кучерявый выразительно прищурился.

— Простите, _господин_. Может, мне постирать вашу рубашку?..

Олрис задумался, не следует ли выплеснуть оставшееся в кружке пиво в лицо кучерявому, но тут в их ссору вмешалась сидевшая неподалеку Ингритт.

— Нэш, прекрати, не лезь в бутылку... Олрис, возьми свою кружку и иди сюда.

Тон Ингритт звучал повелительно, как будто бы она ничуть не сомневалась в том, что они оба должны делать то, что она скажет.

Олрис перевел взгляд со своего противника на Ингритт и отметил, что она была в своем лучшем платье, а темные волосы заплела в две толстые косы. Олрису было неудобно слушаться девчонку, но это было разумнее, чем ввязываться в ссору. И к тому же — хотя он и не хотел признаться в этом самому себе — он был ужасно рад, что Ингритт, в первый раз за много месяцев, заговорила с ним. С тех пор, как Олрис поступил на службу Дакрису, Ингритт упорно делала вид, как будто бы его не существует. А сейчас вдруг обратилась к нему так свободно, словно они никогда не ссорились.

Желая сохранить достоинство, Олрис подошел к Ингритт медленно и будто нехотя — и так же неохотно опустился рядом с ней на грубую скамью из доски, уложенной на два бревна и наскоро прибитой к ним гвоздями. К его удивлению, Ингритт заговорила с ним так дружелюбно, словно не было всех этих месяцев, на протяжении которых она вообще не удостаивала его замечать. Казалось, она изо всех сил старается загладить ту невежливость, с которой обращалась с ним все это время. Когда Олрис похвастался успехами на тренировочной площадке, Ингритт сказала, что он-то наверняка успел узнать о последней войне что-нибудь надежнее кухонных слухов. Допивая третью кружку пива и чувствуя себя польщенным тем, что айзелвиты слушают его рассказы, затаив дыхание, Олрис незаметно для себя выболтал все, что успел выведать от Бакко с Инги.

Олрис смутно сознавал, что еще никогда в жизни не был так пьян, как в этот вечер. Ему было весело, хотя причину этого веселья он и сам до конца не понимал. Все происходящее казалось ему исключительно забавным и каким-то нереальным. Он помнил, как после четвертой кружки с пьяным упорством твердил Ингритт, что она очень красивая, и пытался ее поцеловать. А после пятой кружки кто-то рядом с ним упомянул о Меченом, и Олрис встал и громко сообщил, что он когда-нибудь убьет этого колдуна. А потом айзелвиты что-то говорили и смеялись, а он сам направился к отхожей яме — но еще не успел добраться до нее, когда почувствовал, что его желудок выворачивается наизнанку.

Больше всего на свете Олрису хотелось, чтобы его унижения никто не видел, но, когда он распрямился, то увидел, что Ингритт стоит с ним рядом, терпеливо дожидаясь, пока он придет в себя.

— Думаю, пить тебе больше не стоит, — сообщила она Олрису тем самым тоном, из-за которого он так часто ссорился с ней в прошлом. Услышав эти насмешливые интонации, Олрис внезапно осознал, что там, возле костра, девушка время просто притворялась, будто восхищается его умом и ловит каждое сказанное им слово. Правда, в эту минуту Олрис был не в состоянии понять, для чего ей это понадобилось, но это не мешало ему чувствовать себя обманутым. Он отвернулся от нее и побрел в темноту, желая только одного — никогда больше не встречаться с Ингритт и не вспоминать об этой сцене. Но она окликнула его.

— Куда это ты собрался?..

— Спать, — ворчливо отозвался он. И, чуть подумав, припечатал — А вообще — не твое д-дело.

— Разумеется, — спокойно согласилась Ингритт. — Только учти: твой Дакрис тебя вздует, если ты придешь в казарму в таком виде.

Олрису потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить ее последние слова, но потом он остановился. Ингритт была совершенно права. Если он попадется на глаза Дакрису после такой попойки, порка ему обеспечена. Олрис уже успел удостовериться, что Дакрис не любитель читать оруженосцу длинные нотации, а свою точку зрения предпочитает объяснять при помощи ремня или же хворостины.

— Как же мне теперь быть? — жалобно спросил он у Ингритт. Она ухмыльнулась, с интересом глядя на него.

— Но ведь это, кажется, не мое дело?..

— Ингритт!..

— Ладно, — рассмеялась Ингритт — Отведу тебя к себе. Проспишься, протрезвеешь, а наутро что-нибудь наврешь.

— Спасибо... Все-таки ты — лучшая девушка на свете, — убежденно сказал Олрис. Ингритт фыркнула, однако насмехаться над ним в этот раз не стала.

Олрис не запомнил, как они дошли до маленькой комнатки Ингритт, примыкавший к лазарету. В его памяти осталось только то, как он, не раздеваясь, рухнул на ее постель. О том, где ляжет сама Ингритт, он в этот момент не думал, потому что вообще не в состоянии был думать ни о чем. Ему казалось, что он очень хочет спать, но, стоило ему закрыть глаза, кровать под ним начала плавно колыхаться, и Олрис ощутил, как к горлу подкатила тошнота. Он даже испугался, что его опять стошнит, как во дворе, но этой мысли оказалась недостаточно, чтобы стряхнуть с себя сонное оцепенение.

Может быть, он успел проспать всего лишь несколько минут, а может — целый час, когда Ингритт растолкала его и заставила проглотить какую-то теплую жидкость с исключительно противным вкусом. Сидя на кровати и глотая эту дрянь, Олрис никак не мог отделаться от ощущения, что он забыл о чем-то очень важном, и, передавая Ингритт опорожненную кружку, наконец-то вспомнил, что конкретно его беспокоило.

— Ингритт... а это ничего, что я тут... у тебя? — Олрис наморщил лоб, пытаясь вспомнить слово, которое говорили в таких случаях в казарме. — Я тебя не скопыр... скорпометирую?

Ингритт насмешливо улыбнулась.

— Не "скопырметируешь", и не мечтай. Я лягу в лазарете. Доброй ночи.

— Доброй ночи, — пробормотал Олрис, падая обратно на подушку. — Все-таки ты самая... — он не договорил, заснув на полуслове. И уже сквозь сон почувствовал, как Ингритт укрывает его одеялом.

* * *

Олрис никогда бы не поверил в то, что после возвращения Нэйда в Марахэн он будет чувствовать себя гораздо лучше, чем в долгие месяцы его отсутствия — однако, так оно и было. С тех пор, как он напился допьяна на празднике в честь возвращения Рыжебородого, а Ингритт уложила его в лазарете, их пошатнувшаяся было дружба снова укрепилась. Казалось, они заключили молчаливый уговор — не вспоминать о месяцах, на протяжении которых они не перемолвились друг с другом ни единым словом, и не говорить о Ролане, из-за которого они поссорились.

Олрис не мог проводить с Ингритт много времени, так как у каждого из них имелась куча своих дел. И, тем не менее, не проходило дня, чтобы они не поболтали хотя бы несколько минут. Олрис только сейчас начал понимать, каким унылым и пустым казался Марахэн без Ингритт. И это было не единственной переменой к лучшему. После возвращения из Руденбрука Нэйд, казалось, потерял весь прежний интерес к его матери. За целый месяц он пришел к ней лишь однажды, и остался совсем ненадолго. Вероятнее всего, виной тому была мучительная боль в незаживающем колене, но это не мешало Олрису мечтать о том, что Нэйд совсем лишился мужской силы. Это было бы вполне заслуженным возмездием за все страдания, которых натерпелась его мать — да и многие другие женщины, если на то пошло.

В общем, все складывалось как нельзя лучше, и Олрис не помнил, чтобы он когда-нибудь чувствовал себя таким счастливым — разве что в далеком детстве, когда он жил с матерью, а Нэйда еще и в помине не было.

Так прошел почти целый месяц, а в последних числах сентября, когда Олрис только-только начал засыпать, лежа на своем жестком тюфяке в казарме, Дакрис неожиданно потряс оруженосца за плечо.

— Вставай и одевайся. Только тихо, — приглушенным голосом распорядился он. В другое время Олрис бы наверняка отметил необычную интонацию наставника, но в тот момент он просто встал, и, бестолково тараща слипающиеся глаза, начал одеваться, не особо вдумываясь, зачем это нужно. Дакрис давно приучил его беспрекословно выполнять свои приказы. Краем глаза Олрис видел, как в темноте так же бесшумно одевались еще несколько мужчин, но это зрелище его не удивило. В казарму постоянно кто-нибудь входил и выходил. Сменялись караулы, возвращались из деревни те, кто, подкупив дозорных, бегал к местным девкам...

Дакрис запахнулся в длинный темный плащ из плотной шерсти, и знаком показал Олрису, чтобы тот тоже взял свой плащ. "Значит, мы идем на улицу?" — подумал тот. Сонливость развеялась, и Олрис с любопытством вскинул взгляд на Дакриса. Он уже собирался спросить, что они будут делать, но наставник молча показал ему кулак, а потом прижал палец к губам. После такого Олрис предпочел воздержаться от вопросов, но его любопытство разгорелось еще сильнее. Когда они вышли из казармы, Олрис машинально посмотрел на небо. Оно было затянуто мрачными, предгрозовыми тучами, и только один небольшой клочок на западе остался чистым. В этом небольшом просвете можно было, приглядевшись, различить тусклые пятнышки нескольких звезд. Олрис внезапно осознал, что во двор вышли не только они с Дакрисом, но и, по меньшей мере, еще два десятка человек, одетых в одинаковые темные плащи, и людей постоянно прибывало. Из конюшен им навстречу выводили оседланных лошадей. Олрис застыл от удивления, когда безликий в темноте слуга подвел к нему его кобылу — до сих пор он всегда сам седлал лошадей и себе, и Дакрису, и не привык, чтобы кто-нибудь делал это за него.

— Быстрее, что ты там копаешься?.. — процедил Дакрис откуда-то сверху. Олрис вскочил в седло, чувствуя, что голова у него идет кругом.

— Открыть ворота, — не повышая голоса, произнес всадник рядом с Олрисом, обращаясь к стоявшему рядом с ним Рыжебородому. Мясник почтительно кивнул и замахал рукой дозорным.

Олрис во все глаза уставился на закутанную в темный плащ фигуру всадника, внезапно осознав, что видит короля — только одетого в точно такой же плащ, как у других гвардейцев, и надвинувшего на лицо широкий капюшон. Но задуматься о том, что это может значить, Олрис не успел — вся кавалькада всадников пришла в движение, и несколько минут спустя они уже неслись сквозь ночь, оставив стены замка позади. Вскоре они свернули в лес, и темнота вокруг сделалась совершенно непроглядной, но никто из всадников и не подумал ехать медленнее. Олрис боялся, что его лошадь, того и гляди, споткнется и сломает себе ногу, и никак не мог понять, почему никто из всадников не зажег факел, чтобы освещать дорогу. Мальчику казалось, что эта безумная ночная скачка через лес будет тянуться бесконечно, но потом темнота внезапно расступилась, и гвардейцы выехали на пологий берег Линда. Увидев перед собой реку, Олрис приподнялся в стременах. "Да я же знаю, где мы! — радостно подумал он. — Марахэн должен быть выше по течению... а вон — Драконий остров".

Глаза Олрис уже привыкли к темноте, так что сейчас он без труда различил лодки, вытащенные на берег, и фигуры нескольких мужчин, стоявших чуть поодаль. При виде этих людей Олрис почувствовал внезапный беспричинный страх — мгновенный и ошеломляющий, словно удар под дых. Хотя на первый взгляд стоявшие на берегу ничем не отличались от гвардейцев и были одеты в такие же темные плащи, Олрис с первого взгляда осознал, что эти люди — не из Марахэна. Сердце мальчика неистово забилось.

"Адхары!" — в панике подумал он. Адхаров — воинов, которые являлись из другого мира и служили королю, Олрис видел всего несколько раз за свою жизнь, и то издалека. Являясь в Марахэн, они не причиняли его жителям ни малейшего вреда, и вообще держались так, как будто бы не видят и не слышат ничего, что не касается отданных им приказов. То есть никаких поводов бояться их у Олриса как будто не было. А между тем, когда он видел их, ему обычно делалось так жутко, что хотелось убежать как можно дальше или, на худой конец, зажмуриться — совсем как в раннем детстве, когда его что-нибудь пугало.

Дакрис дернул его за рукав.

— Ты что, заснул?.. Привяжи лошадь и садись в одну из лодок.

"Если они тоже плывут с нами, то я лучше утоплюсь!" — подумал Олрис мрачно. Но, похоже, его мнения никто не спрашивал. По счастью, лодок было больше, чем адхаров, и в ту, где оказались Олрис и его наставник, не попал никто из них.

Когда они отчалили от берега, Дакрис внезапно наклонился к его уху и сказал:

— Ты слышал что-нибудь про то, что происходит на Драконьем острове?

Олрис помотал головой.

— Неудивительно. Об этом знают только те, кто ездит сюда вместе с королем — и ни один из них даже под страхом смерти не станет рассказывать о том, что знает. — Олрис дернул головой, словно взволнованная лошадь, и Дакрис успокоительно стиснул его плечо — Не беспокойся, тебе не придется делать ничего особенного — ты просто останешься на берегу и будешь стеречь лодки. Но это неважно. Если ты кому-то проболтаешься о том, что видел или слышал в эту ночь, тебя убьют. Это очень серьезно, Олрис! Не думай, что ты можешь рассказать о чем-нибудь своей подружке и попросить ее держать это в секрете — рано или поздно правда все равно раскроется, и тогда пострадать можешь не только ты, но и она.

Олрис похолодел.

— Я никому ничего не скажу. Клянусь! — заверил он.

Дакрис кивнул. Больше они не разговаривали. Даже когда нос их лодки мягко ткнулся в землю, и гвардейцы начали выпрыгивать из лодок и вытаскивать их на песчаный берег, Дакрис не сказал ему ни слова. Между собой гвардейцы тоже не разговаривали — миновав длинную песчаную косу, смутно белеющую в темноте, они уже у самой кромки леса поджигали свои факелы и исчезали за деревьями.

В своих просторных шерстяных накидках все мужчины выглядели одинаково, и Дакрис скоро потерялся среди остальных одетых в черное фигур. Олрис следил за ним, пока мог его видеть, но он не был до конца уверен в том, что провожает взглядом своего наставника, а не какого-нибудь постороннего гвардейца.

Судя по мелькающим между темных стволов отблескам света, ведущая на Холм тропа была достаточно крутой. Олрис задумался о том, что же такое спрятано в этом лесу, что ради этого король и несколько десятков его приближенных посещает этот небольшой, безлюдный остров, принимая столько поразительных предосторожностей, чтобы никто не знал об их ночной поездке.

Олрис опасался, что его оставят стеречь лодки одного, но скоро выяснилось, что с ним остается Бакко. Когда последние гвардейцы скрылись за деревьями, тот подошел к нему. В темноте узкое, скуластое лицо казалось незнакомым — можно было разглядеть только поблескивающие белки глаз и зубы. Бакко улыбался.

— И ты здесь, малыш? — то ли насмешливо, то ли сочувственно осведомился он. — Вот уж не думал, что тебя возьмут сюда еще, по меньшей мере, год, а то и два. Сколько тебе сейчас, четырнадцать?.. — "Почти четырнадцать", подумал Олрис, но поправлять гвардейца, разумеется, не стал. Мужчина сдавленно вздохнул. — Когда я первый раз попал сюда, мне было лет семнадцать. Но с тех пор, как началась эта возня с повстанцами, все постоянно куда-то спешат, как угорелые.

Олрис не был уверен, можно ли по-прежнему именовать "повстанцами" людей, которые владели уже почти всем равнинным Эсселвилем, но вступаться за мятежников было бы глупо. Вместо этого Олрис спросил:

— А почему эти поездки держат в такой строгой тайне?

Бакко уселся на песок, поджав под себя ногу, и похлопал по земле рукой, приглашая Олриса сесть рядом с ним. Когда тот опустился на песок, Бакко сказал:

— Положим, ты владеешь каким-то приемом, который позволяет тебе побеждать своих противников. Станешь ли ты рассказывать кому-нибудь, как именно работает этот прием?..

— Конечно, нет!

— Ну, вот и наш король не хочет, чтобы кто-нибудь узнал о том, что должно обеспечить нам победу. Дакрис наверняка предупредил тебя о том, что будет, если ты кому-нибудь обмолвишься о том, что видел или слышал этой ночью. Хотя к настоящим тайнам тебя не допустят еще очень долго. Их имеют право знать только те, кто уже выдержал все Испытания.

— А что это за испытания?..

— О, их довольно много, и чаще всего они растягиваются на много месяцев. Есть Испытание Безумием — это когда тебе в еду или в пиво подмешивают особый порошок, после которого люди теряют власть над собственным рассудком. Бывает, что человек выбалтывает свои самые сокровенные мысли и желания, или впадает в буйство, или убегает в лес, как дикий зверь. Обычно такой приступ продолжается от нескольких часов до двух-трех дней. Рассказывают, что какие-то люди кончали с собой, когда приходили в себя и начинали сознавать, что делали и говорили накануне — но сам я такого никогда не видел. Зато видел, как один парнишка сломал позвоночник, спрыгнув с замковой стены. Есть еще Испытание Болью — там тебе придется доказать, что ты способен терпеть боль. Есть Испытание Мечом — от него иногда освобождают тех, кто успел проявить себя в бою. О некоторых Испытаниях упоминать запрещено — когда ты их пройдешь, то обещаешь никому и никогда не говорить о том, что с тобой было. Обычно Испытания проходят вразнобой, так что ты никогда не будешь знать наверняка, что ожидает тебя в следующий раз.

— А можно ли отказаться проходить все эти Испытания?

Бакко выразительно пожал плечами.

— Можно. Но тогда ты уже никогда не станешь воином, и будешь до конца своей жизни оттирать котлы и убирать навоз, поскольку ни на что другое ты не годен.

Олрис почувствовал, что краснеет.

— Я вовсе не имел в виду себя! — сердито сказал он. — И вообще, ты очень ярко расписал, какие ужасы приходится переживать во время этих Испытаний, но так и не объяснил, ради чего все это делается... Те, кто выдержит все Испытания, становятся адхарами?

Бакко внезапно рассмеялся.

— Ах, так вот чего ты испугался! Ну ты и болван... да в Марахэне полным-полно людей, которые уже прошли все Испытания. Твой Дакрис, кстати говоря, один из них. А ты, похоже, не в восторге от адхаров?..

— Я их ненавижу! — вырвалось у Олриса.

Гвардеец хмыкнул.

— Ну, приятного в адхарах, безусловно, мало, но они бесценные союзники. Убить адхара почти невозможно, а в бою он стоит пятерых. Любая рана, нанесенная адхарами, смертельна. Король был бы круглым дураком, если бы отказался от таких вассалов только потому, что рядом с ними, видите ли, жутковато. Но не бойся — в эту ночь ты их больше не увидишь. Думаю, они уже отправились в свой мир... И кстати, раз уж ты спросил. Тот, кто сумеет выдержать все Испытания, может участвовать в магических обрядах и ходить между мирами, как адхары... или как дан-Энрикс, — сказал Бакко. Лицо у него смягчилось, взгляд внезапно сделался мечтательным. — Когда я прошел посвящение, мне показали город, который называется "Адель". Когда ты входишь в этот город, то идешь по улицам, сплошь вымощенным камнем — и все эти камни гладкие, одной и той же формы и размера, а вокруг домов растут цветущие деревья. И воздух пахнет чем-то сладким, как медовое пирожное... Земля в окрестностях этого города такая плодородная, что может давать урожай три раза в год. Там есть дворцы, в сравнении с которыми наш Марахэн — просто сарай. Мой провожатый показал мне гавани, где стоят корабли со всех концов их мира, и торговые ряды, где продают оружие, вино, меха и самые немыслимые пряности и фрукты. А если бы ты мог увидеть их мечи!.. Я думаю, что даже Ролан не сумел бы сделать ничего подобного. Король пообещал, что этот город совсем скоро будет нашим. И тогда мы уничтожим магию, которой пользуется Меченый, и сможем заново отвоевать весь Эсселвиль — если, конечно, захотим. Но если бы ты мог увидеть то, что видел я, ты бы сказал, что Эсселвиль можно оставить "Истинному королю" — пускай подавится!

Олрис уставился на Бакко. Он не мог понять — то ли гвардеец в очередной раз пытается разыграть его, а потом посмеяться над его доверчивостью, как это уже бывало раньше, то ли Бакко говорит серьезно.

— А когда ты ходил по тому городу... это был во сне или по настоящему? — уточнил он.

— По-настоящему, болван! Я же сказал тебе — прошедший посвящение может ходить между мирами. И я видел этот город так же ясно, как сейчас тебя...

С Холма донесся приглушенный крик. Бакко умолк на полуслове, глядя в сторону тропинки, по которой удалились королевские гвардейцы. Олрис потянулся к своему мечу, валявшемуся рядом на песке.

— Может, на них напали?.. — предположил он, успев во всех подробностях вообразить засаду, которую повстанцы могли бы устроить на Драконьем острове.

Гвардеец наградил его тяжелым взглядом.

— Замолчи, — негромко рыкнул он, продолжая напряженно вслушиваться в тишину. Лицо мужчины приняло сосредоточенное и торжественное выражение. Олрису очень хотелось знать, о чем он думает, но было очевидно, что у Бакко прошла всякая охота разговаривать. Заметив, что Олрис тоже прислушивается, пытаясь угадать, что происходит на холме, Бакко вздохнул и неожиданно отвесил ему легкий подзатыльник.

— Перестань, — сварливо сказал он. — Со временем узнаешь все, что нужно, а пока — не суй свой нос, куда не следует. Или ты думаешь, на Холм случайно допускают только тех, кто уже выдержал все испытания?..

Олрис сердито посмотрел на Бакко. Он готов был терпеть подзатыльники от Дакриса, но не от человека, который все время подбивает его воровать на кухне выпивку для себя и для своих дружков.

"Только попробуй попросить меня о чем-нибудь еще — увидишь, что тогда будет!" — с негодованием подумал он.

Прерванный разговор так и не возобновился. Они сидели, кутаясь в плащи, и перебрасываясь ничего не значащими фразами. В конце концов, Бакко повел плечами и протяжно, заразительно зевнул.

— Глаза так и слипаются... Я бы сейчас вздремнул — если бы только был уверен, что ты не помчишься прямиком на Холм, если тебя оставить без присмотра. Обещаешь, что не будешь делать глупостей?

Олрис состроил презрительную гримасу и пожал плечами.

— Обещаю, — сказал он. — Могу даже поклясться, если хочешь.

— Обойдусь... В конце концов, если решишь нарушить свое слово — то тебе же будет хуже. Разбуди меня, когда поймешь, что они возвращаются.

Гвардеец растянулся на песке, пристроив голову на локоть и завернувшись в плащ, как гусеница в кокон. Не то чтобы Олрис вообще не помышлял о том, чтобы нарушить свое обещание и попытаться хоть одним глазком взглянуть на то, что происходит на Холме, но под конец он все-таки решил, что это глупо. Он не знает обходных путей наверх — значит, придется идти по тропинке, по которой будут возвращаться король и его гвардейцы. Чего доброго, они наткнуться на него на полпути... Олрис не представлял, чем это может кончиться, но не хотел бы выяснять это на личном опыте.

С другой стороны, сидеть на прежнем месте тоже было невозможно — теперь, когда ему не с кем было разговаривать, он, того и гляди, уснет. Олрис скинул плащ, чтобы холод помог перебороть сонливость, и начал прохаживаться взад-вперед по песчаной косе вдоль берега. От темноты, осеннего тумана и тяжелой, давящей на уши тишины, ему мало помалу сделалось не по себе. Олрису чудилось, что он совсем один — не только на этом берегу, но и на всем Драконьем острове. Чтобы развеяться, он начал подбирать речную гальку, швырять ее в воду и пытаться по звуку определить, как далеко улетел очередной снаряд.

За время, пока Олрис дожидался возвращения гвардейцев, темнота вокруг как будто выцвела и посерела, так что с того места, где прохаживался Олрис, стало можно разглядеть в туманной дымке противоположный берег Линда. Когда мужчины начали спускаться с Холма, их факелы уже были потушены, поэтому Олрис заметил их только тогда, когда первые из них вышли из-за деревьев. Расталкивать Бакко было уже поздно, так что Олрис просто запустил в него последним из своих камешков и торопливо вытер руки о штаны, внезапно устыдившись собственных дурацких развлечений. Его взяли на Драконий остров, а он ведет себя, словно младенец...

— Эй, ты! Поди сюда, — окликнул Олриса высокий человек в темной накидке, вышедший из леса раньше остальных.

Еще не рассвело, и в поднимающемся от воды тумане разглядеть чье-то лицо было не так-то просто. Только подойдя к незнакомцу почти вплотную, Олрис, наконец, узнал в нем короля.

— Полей мне на руки, — отрывисто скомандовал мужчина, протянув ему большую кожаную флягу. Олрис никогда еще не видел короля так близко, и тем более не мог представить себе ситуацию, в которой тот бы обратился к нему напрямую — для подобного оруженосец Дакриса был слишком незначительной персоной.

В предрассветных сумерках матово смуглое лицо со скошенными тонкими губами казалось совсем бледным и как будто утомленным, на щеке виднелись присохшие брызги грязи. От одежды короля пахло железом, дымом от костра и прелыми листьями. Неудивительно, что, выбравшись на берег острова, он первым делом пожелал умыться... Олрис торопливо вытащил из фляги пробку и наклонил ее, так что на землю потекла тонкая струя воды. Король подставил под эту струю ладони, покрытые, как показалось Олрису, то ли грязью, то ли ржавчиной. На землю потекла мутная красноватая вода. Полы накидки распахнулась, и взгляд Олриса упал на тонкий серповидный нож, прицепленный к поясу короля. Лезвие было чистым, мокрым и блестящим — так бывает, если нож тщательно вытереть пучком травы.

Олрису вспомнился далекий, приглушенный крик, который он услышал ночью. Его взгляд остановился на темных подсохших брызгах на щеке у короля, и мальчика внезапно замутило. "Да ведь это же не грязь, а кровь! — подумал Олрис, холодея. — И на руках у него тоже кровь. Так вот почему Бакко говорил, что мне нельзя туда ходить... Если бы меня кто-нибудь заметил, то они убили бы и меня тоже"

В ушах Олриса противно зазвенело. Он прикусил губу, чтобы сдержаться и не отодвинуться от короля, который сейчас вызывал у него только страх и омерзение. Олрису почему-то вспомнилось, как много лет назад он наступил босой ногой на жившую в черничнике гадюку. Он был слишком мал, чтобы запомнить, был ли рядом кто-нибудь из сверстников или он пошел в лес совсем один — однако Олрис до сих пор отлично помнил ту секунду, когда под его ногой пружинисто свернулось гибкое, холодное чешуйчатое тело, источавшее смертельную угрозу. Сейчас Олрис испытывал что-то похожее, но выдать свои чувства было нельзя. Если король поймет, о чем он думает — ему конец.

Олрису казалось, что хуже, чем теперь, ему уже не будет, но следующая догадка поразила его еще больше первой. Дакрис бы не взял его на этот остров, если бы его не собирались рано или поздно удостоить Посвящения и допустить к участию в этих обрядах. Ну, конечно!.. Бакко ведь сказал ему об этом — только он был слишком занят мыслями об Испытаниях и о волшебных городах, чтобы понять истинный смысл его слов.

Король закончил отмывать с рук кровь и отошел, не удостоив Олриса ни одним словом. Но, пока мальчику не велели забираться в лодку, чтобы возвращаться в Марахэн, он продолжал стоять на том же месте, тупо глядя на песок у себя под ногами. Ему казалось, что внутри у него все заледенело — но теперь он точно знал, что это не от холода.

* * *

Женщина страдальчески смотрела на дан-Энрикса. Ее полное, отечное лицо покраснело от боли и мучительного напряжения.

— Опять, — одними губами выговорила она.

Меченый коротко кивнул.

— Когда вы почувствовали боль?

— Сегодня ночью. Кажется, сразу после полуночи.

— И вы терпели до утра, чтобы послать за мной?.. — спросил дан-Энрикс, едва удержавшись, чтобы не покачать головой.

— Я думала, вы спали, — извиняющимся тоном сказала она.

Крикс тяжело вздохнул.

— Ну разумеется, я спал. А вот вы, похоже, нет.

Меченый подошел к окну и закрыл ставни. В комнате сразу стало темнее, но зато несущийся со двора лязг походных кузниц словно отдалился, сделавшись гораздо тише. С того дня, как войско Истинного короля разместилось в Руденбруке, замок бывшего наместника этих земель напоминал военный лагерь. Его заполняли люди, которые без конца куда-то спешили, чистили оружие, чинили упряжь и держались так, как будто собирались не сегодня-завтра выступить в поход на Марахэн. Единственными комнатами, которых не коснулись никакие изменения, были несколько спален на втором и третьем этаже, которые оставили наместнику, его жене и дочери за то, что Уриенс открыл ворота Истинному королю и присягнул ему на верность.

Несколько дней спустя, когда жена наместника слегла в постель, король предложил Уриенсу помощь королевского врача, но тот вежливо отказался. Однако к вечеру его жене стало настолько плохо, что Уриенсу пришлось изменить свое решение. Алинард был занят в госпитале, так что к леди Адалане пошел Меченый. Осмотр хозяйки Руденбрука превратился в тягостное испытание для них обоих. Крикс никак не мог отделаться от ощущения, что даже камни в почках беспокоят леди Адалану меньше, чем чужой мужчина в ее спальне. Но за два последних дня она привыкла к его обществу и даже перестала обращать внимание на то, чтобы с ней рядом постоянно находилось несколько служанок для обеспечения благопристойности.

Меченый подошел к кровати и пощупал ей лоб — кожа была прохладная и липкая от пота — а потом присел на табурет у изголовья, рядом с низким столиком, и начал смешивать для женщины лекарство, которое должно было хоть чуть-чуть ослабить боль. Ни одна из тех трав, которые они испытывали с Алинардом, не обладала даже приблизительно таким эффектом, как те обезболивающие, которые использовались в таких случаях имперскими врачами, но приходилось обходиться тем, что есть.

— Вы пьете тот отвар, который я принес позавчера? — осведомился Меченый — больше затем, чтобы занять ее внимание, чем для того, чтобы действительно узнать ответ. Он знал, что леди Адалана пьет лекарство постоянно — кувшин, стоявший на прикроватном столике, был почти пуст.

— Да, я все время пью... вчера мне было легче. Я подумала, что все уже прошло, а теперь опять... мне кажется, я не спала всю ночь. Так больно... Почему так больно?! — влажные от пота пальцы с неожиданной для женщины силой сжались на его запястье. Серо-синие глаза хозяйки Руденбрука казались почти черными от страха.

Меченый осторожно разжал ее пальцы и на несколько секунд задержал ладонь женщины в своей.

— Не надо так бояться. Боль сейчас пройдет, — заверил он, протягивая ей стакан. — Если хотите, я побуду здесь, пока вы не заснете.

Интересно, если бы Рам Ашад мог видеть своего бывшего ученика, он бы одобрил этот небольшой обман, или, наоборот, сказал бы, что врачу не следует давать больным несбыточные обещания? Пожалуй, боль у леди Адаланы могла бы пройти только в том случае, если бы она приняла люцер, которого у них впомине не было.

Однако какая-то польза в его блефе все-таки была — из лица женщины мало-помалу уходило напряжение.

— Да... да, пожалуйста, не уходите, — сказала она, закрыв глаза. Но через несколько секунд снова открыла их и посмотрела на дан-Энрикса.

— Как вы считаете, король действительно простил моего мужа?..

Не ожидавший от нее подобного вопроса Меченый нахмурился. Уриенс был айзелвитом, сохранившим титул и влияние после поражения. В этом не было ничего необычного — многие айзелвиты, обладающие состоянием и титулом, переметнулись на сторону победителей и сохранили свою власть даже при гвиннах. Необычность состояла в том, что таких "подлипал" другие айзелвиты чаще всего ненавидели даже сильнее, чем завоевателей — а Уриенса в Руденбруке если не любили, то, по крайней мере, уважали. И, когда в эти земли пришли люди Истинного короля, внезапно оказалось, что никто из местных жителей не жаждет смерти бывшего наместника.

Атрейн считал, что это ничего не значит, и что с Уриенсом следует поступить так же, как с любым другим предателем, но Меченый придерживался на этот счет другого мнения, и на этот раз король прислушался не к сенешалю, а к нему.

— Что заставляет вас думать, что король имеет что-нибудь против вашего мужа, леди Адалана? — прямо спросил Крикс. — Мне кажется, король отнесся к нему настолько хорошо, насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах.

— Он — да. Но лорд Атрейн...

— Атрейн никогда не нарушит волю короля, — твердо ответил Меченый. — Вашему мужу ничего не угрожает. Спите.

Лицо женщины разгладилось, и, к удивлению дан-Энрикса, она действительно вскоре заснула. Во сне она дышала глубоко и ровно — совсем не так, как человек, который даже в забытьи продолжает бороться с болью. Меченый подумал, что, возможно, следует еще раз тщательно проверить действие всех трав, которые они использовали для приготовления лекарства.

Потом в дверь тихонько постучали. Крикс был уверен в том, что это кто-то из служанок леди Адаланы, но мгновение спустя из-за двери послышался преувелительно почтительный голос Лювиня.

— Прошу простить, госпожа Адалана. Лорд дан-Энрикc не у вас?..

Крикс тяжело вздохнул и начал заворачивать в кулек остатки порошка, который он использовал для разведения лекарства.

— Сейчас выйду. Подожди за дверью, — сказал он, не повышая голоса. Меченый знал, что Рельни, привыкший прислушиваться к самым незначительным шорохам в лесу, его услышит.

В дверях Меченый чуть не столкнулся с дочерью наместника, Таирой, заходившей в спальню матери. Дан-Энрикс вежливо наклонил голову и смотрел в пол, пока девушка не прошла мимо. Даже не поднимая глаз, он чувствовал, что она смотрит на него и нарочно медлит у двери, надеясь, что он с ней заговорит. Крикс ничуть не сомневался в ее любви к матери, но все равно не мог отделаться от мысли, что она пришла сюда не столько ради нее, сколько в надежде повидаться с ним. На душе Крикса было неспокойно. В обществе Таиры он все время чувствовал неловкость и вину.

Когда он в первый раз увидел эту девушку, время как будто бы застыло, и дан-Энрикс на секунду перестал осознавать, где он находится. У нее были темные, густые волосы, немного бледное лицо и темно-синие глаза, похожие на штормовое море. Крикс чуть не бросился к ней, поскольку ему показалось, что он видит Лейду Гвенн Гефэйр. Но потом мираж рассеялся, и стало ясно, что девушка, показавшаяся ему точной копией Лейды, была не так уж похожа на нее. Совсем другое выражение лица и взгляд, другой рисунок губ и слишком мягкая, по-детски неопределенная линия скул и подбородка. В довершение всего, Таира была на несколько лет моложе Лейды. Перепутать их друг с другом было невозможно — и, однако, в первые дни жизни в Руденбруке Крикс часто ловил себя на том, что озирается по сторонам, ища Таиру взглядом, словно наваждение каким-то чудом могло повториться.

Когда дан-Энрикс спохватился, осознав, к чему способны привести все эти взгляды, было уже поздно. Девушка заметила его внимание — и истолковала его единственно возможным образом. Не зная, как поправить положение, Меченый напустил на себя безразличие — но этим только окончательно испортил дело. Вероятно, Нойе Альбатрос был прав, когда твердил, что "дайни" совершенно не умеет обращаться с женщинами.

Теперь девушка постоянно оказывалась там, где можно было невзначай столкнуться с Криксом, и взгляды, которые она бросала на него, делались все отчаяннее, а дан-Энрикс чувствовал себя последним негодяем.

Рельни, ожидающий его снаружи, выразительно скривился.

— Тебя не поймешь, дан-Энрикс! — сказал он, как только дверь за девушкой закрылась. — То ты смотришь на нее, как умирающий от жажды — на кувшин воды, то притворяешься, что вообще ее не замечаешь.

В голосе Лювиня слышалась досада. В первую секунду Меченый решил, что дочь наместника нравится ему самому, и Рельни сердится на то, что друг не ценит собственного счастья, но потом он вспомнил, что в последние несколько дней Лювинь вообще почти все время находился в дурном настроении и был сверх всякой меры раздражителен. Меченый посмотрел на Рельни более внимательно. В целом тот выглядел вполне обычно — разве что чуть припухла левая щека.

— Что у тебя с лицом? — осведомился Крикс, отчасти уже догадавшись об ответе.

Рельни отмахнулся.

— Ерунда... всего лишь больной зуб, — ответил он, хотя по его тону было ясно, что эта "ерунда" его уже порядком допекла.

— Сходил бы к Алинарду, — предложил дан-Энрикс.

Лицо Рельни помрачнело еще больше.

— Я сходил. Попросил дать мне что-нибудь от зубной боли. А он заявил, что порошками делу не поможешь, и что зуб придется вырвать. Я пообещал подумать и ушел. Ненавижу зубодеров, и особенно их барахло — все эти щипчики, крючочки, иглы и тому подобное. Может быть, оно как-нибудь само пройдет.

— Но до сих пор ведь не прошло?

— Нет, — мрачно сказал Рельни. — Только хуже стало. Жрать не могу, даже обычный хлеб приходится размачивать в воде. Проснулся среди ночи — ощущение, как будто бы болит вся челюсть сразу, и особенно — этот проклятый зуб. Я всего-то тронул его языком, а в десну как будто раскаленную иглу воткнули. Сижу, как дурак, слюна течет, как у собаки... Так и не заснул потом.

Крикс потер лоб. Если уж после такой ночки Рельни не помчался в лазарет бегом — значит, никакие увещевания не заставят его изменить свое решение, разве что кто-нибудь заставит его силой. Надо сказать, что Меченый отлично его понимал. У самого Крикса зубы не болели лет с семи, но он все равно помнил день, когда, кривясь и обливаясь потом, расшатал и вырвал из десны измучивший его молочный зуб. Инструментарий зубодера, который он часто видел среди прочих инструментов Рам Ашада, вызывал у него те же чувства, что и у Лювиня. Особенно потому, что большинство врачей в столице почему-то полагали, что расходовать бесценный твисс из-за больного зуба — неоправданная блажь.

Крикс вспомнил покрытое испариной лицо Адаланы и вздохнул. Так больше продолжаться не могло. Он должен либо раздобыть люцер, либо найти, чем его можно заменить.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог? — спросил он Рельни.

Тот отвел глаза.

— Я думал, твоя магия...

Дан-Энрикс нервно хмыкнул. "Его" магия!.. Он открыл рот, чтобы в очередной раз сказать то, что повторял уже тысячу раз — что он не Одаренный, не владеет никакими чарами и не способен сделать больше, чем любой обычный человек. Здесь, в Эсселвиле, ему приходилось говорить эти слова так часто, что теперь они слетали с языка сами собой. Но, посмотрев в измученное лицо Лювиня, Крикс впервые не нашел в себе решимости произнести эту фразу. Вместо этого он положил руку Рельни на плечо и слегка сжал.

— Все будет хорошо. Я обещаю, — сказал Крикс со всей доступной ему убежденностью. Хотя в душе все-таки шевельнулся червячок сомнения — сможет ли он отправиться в Адель, достать необходимое количество люцера и вернуться раньше, чем щеку у Рельни разнесет настолько, что этого станет невозможно не заметить? Впрочем, можно будет дать Лювиню тот же противовоспалительный отвар, который они с Алинардом делали для Адаланы, и сказать, чтобы он полоскал им рот как можно чаще.

Лицо Рельни просветлело, словно Крикс пообещал ему немедленное исцеление.

— На самом деле, я пришел не только из-за этого, — заметил он гораздо более непринужденным тоном. — Тебя хочет видеть Истинный король.

— Что-нибудь важное?

— Скорее всего, нет, иначе он бы велел мне поторопиться. Думаю, он просто чувствует себя спокойнее, когда с ним рядом ты или Атрейн.

— А что, Атрейн сейчас не с королем?.. — нахмурился дан-Энрикс. — Пойду посмотрю, как там наместник. Не хватало только, чтобы они с Атрейном столкнулись где-нибудь лицом к лицу.

Лювинь хмыкнул.

— Это точно... Уриенс — бесстрашный человек. Если бы лорд Атрейн смотрел бы на меня так, как на него, я бы, пожалуй, никуда не выходил из своей спальни без охраны.

Меченый кивнул. Крикс относился к Уриенсу двойственно. С одной стороны, он не привел своих людей сражаться в Лисий лог, а присягнул захватчикам. Наместник не устраивал облавы на повстанцев, но, если отряды гвиннов доставляли пленных мятежников в Руденбрук, то Уриенс недрогнувшей рукой подписывал приказ о казни. С другой стороны, большинство айзелвитов в Руденбруке жили не в пример благополучнее, чем в тех местах, где правили наместники из Дель-Гвинира. Нужно было иметь поистине незаурядный ум и выдержку, чтобы ни разу не навлечь на себя подозрений в нелояльности, и в то же время продолжать заботиться об интересах своего народа. У каждого, кто дал бы себе труд внимательнее посмотреть на Уриенса — на его лоб с высокими залысинами, проседь в темных волосах и горькую складку в угле губ — закрадывалось подозрение, что эти двадцать с чем-то лет были для него ненамного легче, чем для повстанцев в Лисьем логе. Но даже если это было так, Атрейн определенно не желал этого знать. То обстоятельство, что они с Уриенсом были хорошо знакомы до войны, не только не заставило Атрейна относиться к Уриенсу мягче, а, наоборот, усугубило положение. Сенешаль ненавидел Уриенса больше, чем всех гвиннов, вместе взятых, и нимало не стеснялся демонстрировать это при всяком подходящем и неподходящем случае.

Король в знак своего расположения обедал за одним столом с наместником и его домочадцами, так что Атрейну и дан-Энриксу волей-неволей приходилось трапезничать там же. Сенешаль ни разу не притронулся ни к одному блюду из тех, что подавали за общим столом, и говорил только тогда, когда к нему кто-нибудь обращался — да и то, по большей части, ограничивался односложными ответами. Все остальное время Атрейн сидел с каменным лицом, пока не наступал момент, когда можно было подняться и уйти к себе. Присутствие этой безмолвной, источающей презрение и ненависть фигуры, стесняло не только Уриенса и его семью, но и всех остальных, но король явно не решался подступиться к сенешалю с разговором о наместнике. Меченый мог бы побеседовать с Атрейном сам, но полагал, что это дело следует оставить королю — юноша должен был научиться относиться к сенешалю (да и к самому дан-Энриксу) как к своим подданным, а не руководителям и наставникам, которым он не вправе был перечить.

— Передай его величеству, что я сейчас приду, — сказал дан-Энрикс Рельни.

— Хорошо, — кивнул Лювинь, шагнув в сторону лестницы. Но почти сразу замер и с безмерным удивлением дотронулся до своей щеки. Сначала прикоснулся осторожно, кончиками пальцев, а потом, заметно осмелев, нажал сильнее. Недоверчивое выражение лица сменилось на восторженное. — Слушай, а ведь боль действительно прошла! Не понимаю, как ты это делаешь?..

Крикс собирался возразить, что он тут совершенно ни при чем, но в самую последнюю секунду усомнился в том, что это было правдой. И тогда, у Адаланы, и сейчас он в самом деле ничего не делал — просто от души желал хоть как-то облегчить их страдания. Но что, если для Тайной магии было вполне достаточно его желания?.. Крикс посмотрел на щеку Рельни. Отек, разумеется, не спал, но, судя по тому, как тот решительно ощупывал больную щеку, боли он действительно не чувствовал.

— Знаешь, Крикс, иногда я тебя боюсь, — задумчиво сказал Лювинь. — Ты бы хоть руками поводил или прочел какое-нибудь заклинание — ну, просто для приличия.

Меченый пропустил его слова мимо ушей — он напряженно размышлял. Устранить болевые ощущения — это простейшее воздействие на грани магии и самого обычного внушения. Такое может сделать даже деревенский знахарь. Главная проблема в том, что убрать боль — еще не значит вылечить болезнь.

— На твоем месте, я все же зашел бы к Алинарду, — сказал Крикс, но замолчал, поняв, что Рельни его уже не слышит. Посмотрев на него, Меченый заподозрил, что эта история облетит замок еще до обеда — и отныне все солдаты из охраны Истинного короля, а может, и крестьяне из ближайших деревень станут идти за помощью не в госпиталь, а прямиком к нему.

Определенно, следовало побыстрее раздобыть люцер и собственные хирургические инструменты.

Оставив Рельни наслаждаться избавлением от боли, Меченый отправился к наместнику. Его покои находились этажом ниже, чем комнаты его жены.

Услышав раздававшийся из-за двери голос сенешаля, Меченый ускорил шаг.

— ...сплошное лицемерие, — услышал он еще за несколько шагов. Атрейн определенно не пытался приглушать свой голос. — Вот только посмей опять сказать, что все это время, пока ты ел с гвинами с одной тарелки и казнил моих парней, ты делал это для того, чтобы спасти как можно больше айзелвитов!.. Если тебя что-то и заботило, так это твое личное благополучие и безопасность твоих близких. Признай, что предал Тэрина, чтобы не рисковать собой и обеспечить своей дочери и жене благополучное существование. Ради того, чтобы они обедали на серебре и спали на перинах, не жаль кого-нибудь повесить, правда?..

Крикс резко дернул створку на себя, и с облегчением удостоверился, что Атрейна с Уриенсом разделяет расстояние почти в полкомнаты. Значит, сенешаль, по крайней мере, не намеревался ткнуть противника кинжалом или свернуть ему шею.

— Ты можешь и дальше говорить обо мне все, что хочешь, но оставь мою жену и дочь в покое, — сказал Уриенс с твердостью, которой он наверняка не ощущал. — Они ни в чем перед тобой не виноваты.

— В самом деле? Если я не ошибаюсь, твоя дочка родилась в тот самый год, когда мой первенец умер в Лисьем логе. Это была страшная, голодная зима... у его матери пропало молоко. Я думал, что у нас будут другие дети — но на следующий год ее убили гвины. Я приложил все усилия, чтобы узнать, кто это был, но ничего не вышло. Кстати говоря! Никто из тех, с кем ты садился пировать за этот стол, как-нибудь мимоходом не упоминал о том, как надругался над моей женой?..

Уриенс провел ладонью по лицу, то ли стирая проступившую испарину, то ли пытаясь хоть на миг отгородиться от пылающего яростью взгляда напротив.

— Не понимаю, чего ты пытаешься добиться?.. — глухо и как будто через силу, спросил он. — Если ты так сильно меня ненавидишь, то иди и посоветуй королю меня казнить. Может быть, он тебя послушает.

— Казнить тебя? — эхом откликнулся Атрейн. — А толку-то?.. Я бы хотел, чтобы предатели вроде тебя на своей шкуре испытали все, что пережили мы. Но для такого мне пришлось бы пойти к твоей дочке и поступить с ней так же, как те гвинские ублюдки поступили с моей Тальей.

Уриенс резко вскинул голову.

— Ты этого не сделаешь! — должно быть, он хотел, чтобы это звучало угрожающе, но Крикс услышал только страх измученного, загнанного в угол человека. Уриенс, должно быть, понимал, что в войске Истинного короля у Атрейна найдется множество единомышленников, готовых воплотить угрозы сенешаля в реальность.

— Не сделаю, — признал Атрейн бесцветным голосом. — Мне бы хотелось думать, что я не могу поступить с тобой так, как ты заслуживаешь, потому что мне бы помешали люди короля или дан-Энрикс... — сенешаль махнул рукой на Меченого, замершего на пороге, — Но проблема в том, что я бы в любом случае не смог. Сам по себе. А значит, справедливости не существует.

Он развернулся и стремительно вышел в коридор, едва не налетев на Крикса. Долю секунды энониец колебался — войти в зал и попытаться как-то успокоить Уриенса или идти за Атрейном, но потом все-таки выбрал сенешаля. В конце концов, Уриенсу наверняка будет спокойнее, если будет знать, что за Атрейном кто-то приглядит.

— Король послал тебя удостовериться, что я не придушил этого выродка?.. — хрипло спросил Атрейн, не глядя на дан-Энрикса. — Можешь не беспокоиться. Я уже сказал ему, что такие, как он, не заслуживают легкой смерти.

— Я слышал, — кивнул Крикс. И, помолчав, добавил — Ты никогда не рассказывал о том, что у тебя была жена и сын.

Атрейн пожал плечами.

— Это было очень давно, — с заметной неохотой сказал он. — Зачем теперь об этом вспоминать?..

Крикс подавил тяжелый вздох. Он давно убедился, что "не говорить о чем-то" и "не вспоминать об этом" — вещи совершенно разные. Дан-Энрикс готов был побиться об заклад, что сенешаль не вспоминает про свою погибшую жену примерно так же, как он сам "не вспоминает" Лейду Гвенн Гефэйр. Бешеная ненависть Атрейна к гвинам была тому лучшим подтверждением.

Крикс мог бы попытаться побеседовать с Атрейном о наместнике, но знал, что это ни к чему не приведет. Немного обнадеживало то, что разговор, который до сих пор предотвращало присутствие посторонних, все-таки состоялся — и в итоге ни Атрейн, ни Уриенс не пострадали. Криксу хотелось верить в то, что кризис миновал, и дальше отношения двоих мужчин будут мало помалу становиться лучше. А пока что оставалось только ждать.

Меченый приобнял Атрейна за плечо.

— Как думаешь, Его Величество не будет против, если я решу отправиться в Адель?.. — спросил он.

* * *

В дни, последовавшие за поездкой на Драконий остров, Олрис чувствовал себя так, как будто между ним и окружавшими его людьми возникла невидимая стена. В мыслях он постоянно возвращался к этой ночи, но ни с кем не мог о ней поговорить. Это было как заноза, которую невозможно вытащить.

Иногда Олрис пробовал представить, как бы Ингритт отнеслась к тому, что он узнал о Дакрисе и остальных гвардейцах, и от этих мыслей ему делалось не по себе. Правда, потом Олриса всегда захлестывало раздражение. С какой стати его вообще должно заботить то, что скажет Ингритт? Она — женщина, что она может понимать в таких вещах?.. Та магия, которая творится на Драконьем острове, не предназначена для женщин. Даром, что ли, к ритуалам на Холме допускают только тех, кто выдержал рискованные и болезненные Испытания, и доказал свое мужество на деле.

Часто Олрису делалось стыдно за тот страх и отвращение, которое он испытал на острове. Воин не должен бояться смерти — ни чужой, ни своей собственной. Если бы Дакрис или еще кто-то из прошедших посвящение узнал, о чем он думает — то такой человек наверняка решил бы, что у Олриса кишка тонка для настоящего мужского дела. Больше всего мальчика пугала мысль, что это может оказаться правдой. Перед другими он, положим, еще сможет притворяться — но от самого себя не убежишь. Олриса раздирало два прямо противоположных желания: приложить все усилия, чтобы доказать Дакрису и остальным, что он достоин занять место на Холме, и — забыть про все, что связано с Драконьим островом.

Первые дни после ночной поездки Олрис инстинктивно избегал тех мест, где можно было встретить Ингритт, но довольно быстро заскучал без их обычной пикировки. Он с удивлением отметил, что, если последние несколько дней он не особо рвался видеться с подругой, то и она почти не появлялась на людях, целыми днями пропадая в лазарете. В Олрисе проснулось любопытство, и однажды вечером он отправился поведать Ингритт сам.

Он был так занят мыслями о том, что ей сказать, что толкнул дверь, даже не постучав. К своему удивлению, он обнаружил, что дверь чем-то подперли изнутри. Створка открылась далеко не сразу — сперва по полу поехало что-то тяжелое — похоже, это был сундук, в котором Ингритт хранила свою одежду и другие вещи, а потом на пол с грохотом упала деревянная скамейка.

Олрис протиснулся в образовавшуюся щель и с интересом заглянул внутрь комнаты. Даже при тусклом свете единственной свечи было заметно, что в комнате царит жуткий беспорядок. Плетеный ящик для хранения лекарств, стоявший у стены, был открыт, на узком застеленном топчане громоздились самые разные предметы, а стоявшая возле постели Ингритт пыталась засунуть в старый вещевой мешок свой теплый плащ. Услышав грохот опрокинутой скамейки, она резко выпрямилась и уставилась на дверь. Огонек свечи задрожал, и тень Ингритт заметалась по стене, как пойманная в клетку птица.

Узнав его, девушка явственно расслабилась, и Олрис сделал вывод, что баррикады у двери предназначались не для него. Ингритт скрестила руки на груди.

— Прости, но мне сейчас не до гостей. Я занята.

— Я вижу, — согласился Олрис, глядя то на брошенный на кровать плащ, то на холщовый вещевой мешок, который она по-прежнему держала в руках. — Куда это ты собираешься?..

— У нас закончились пырей, валериана и еще кое-какие травы. Без них отец не может смешивать лекарства, так что я завтра я пойду искать то, чего у нас недостает.

— Какие еще травы! Уже осень, — сказал Олрис, возмущенный тем, что она делает из него дурачка. Но девушка ни капли не смутилась.

— Многие травы нужно собирать именно осенью. Ты удивился бы, если бы знал, как много ценного сейчас можно найти в лесу.

— И все равно, ты врешь... готов поспорить, что ты собираешься сбежать. Может, расскажешь, что случилось?

Несколько секунд Ингритт молча смотрела на него. Потом сунула руку в свою торбу, вытащила из нее какой-то небольшой предмет и протянула его Олрису. Тот машинально подставил ладонь, и на нее легла небольшая, но на удивление тяжелая подвеска в виде меленького обоюдоострого топорика. Подвеска была сделана из золота и крепилась к витой золотой цепочке.

— Вот. Это мне подарил Рыжебородый.

Олриc видел у двоих или троих гвардейцев такие же обереги — только сделанные из обычной меди и гораздо менее изящные. Считалось, что подобный талисман приносит обладателю удачу и оберегает от беды.

— Зачем Рыжебородому дарить тебе подарки?.. — спросил он. И тут же осознал, как глупо задавать такой вопрос. Но Ингритт все равно ответила.

— Пару недель назад отец сказал Рыжебородому, что, если правильно массировать и растирать его больную ногу, а потом накладывать компрессы, то со временем колено начнет гнуться. Нэйд, конечно, тут же ухватился за эту идею — он ведь понимает, что, если он останется калекой, то король, скорее всего, от него избавится. Но терпеть эти растирания ужасно тяжело. Нэйд всякий раз ругал отца последними словами и твердил, что он убьет его, если от этого лечения не будет толка. А однажды он его ударил... причем очень сильно, у отца тогда распухло пол-лица, и он почти ослеп на левый глаз. Тогда я поняла, что дальше так идти не может. Если Мяснику нужно кого-то бить — пусть лучше бьет меня. Я не стала обсуждать это с отцом, поскольку он бы ни за что не согласился отпустить меня к Рыжебородому; просто взяла все, что нужно, и пошла к нему сама. Он валялся на своей кровати — еще более пьяный, чем обычно. Пока я растирала его ногу, мне все время казалось, что он меня придушит или размозжит мне голову, но он так и не сделал ничего подобного.

— А ты не боялась, что Рыжебородый может... — Олрис запнулся.

— Изнасиловать меня? — договорила Ингритт удивительно спокойным тоном. — Ну, конечно, я об этом думала.

Она бросила свою торбу на топчан и быстрым, почти незаметным для глаза движением вытащила из-под подушки длинный, тонкий нож.

— Я каждый раз брала его с собой, когда шла к Мяснику. Я решила: если он меня ударит — ничего, переживу. В конце концов, от пары синяков еще никто не умирал. Но если эта пьяная свинья захочет затащить меня в свою постель, то я его убью.

Голос Ингритт по-прежнему звучал спокойно, но по тому, как побелели ее скулы и как сузились и потемнели карие глаза, Олрис почувствовал, что одна мысль о такой ситуации приводит ее в бешеную ярость.

В животе у Олриса похолодело. Он внезапно понял, что Ингритт не шутит — она в самом деле ткнула бы Рыжебородого ножом, то есть сделала то, на что у него самого так никогда и не хватило храбрости. О том, что с Ингритт стало бы потом, Олрису не хотелось даже думать.

— Я так понимаю, он тебя не тронул, — пробормотал он, не зная, что еще сказать. Ингритт слегка расслабилась.

— Нет, он меня не тронул. Да и вообще... когда я начала ходить к нему вместо отца, он стал вести себя гораздо тише. Во всяком случае, когда я пришла к нему третий раз, то он был трезв и даже почти не сквернословил — только скрипел зубами и рычал, как будто его режут по живому.

— Надеюсь, ему было очень больно, — мстительно заметил Олрис.

— Ты даже не представляешь, как, — кивнула Ингритт. — Знаешь, я ведь ненавижу Мясника не меньше твоего. Но когда я смотрела, как он мучается, мне все равно было его немного жаль. Думаю, этот воспалившийся сустав должен болеть просто чудовищно.

— Вот и прекрасно, — мрачно сказал Олрис. — Пусть помучается! Думаешь, он хоть раз кого-нибудь жалел?

Но девушка его уже не слушала.

— ...Недели через две я стала замечать, что Нэйд слишком часто оказывается в тех местах, где ему вроде бы незачем быть, и не спускает с меня глаз. Я не трусиха, но когда я видела, что он следит за мной — мне становилось страшно. Я до последнего надеялась, что мне просто мерещится. Но нет. Сегодня днем он подошел ко мне, когда я была во дворе. Сказал, что нога у него теперь болит гораздо меньше, чем раньше, и поэтому он хочет сделать мне подарок. А потом он дал мне этот оберег. Точнее, подошел ко мне вплотную и сам застегнул цепочку у меня на шее, — Ингритт с явным отвращением кивнула на подвеску, которую Олрис продолжал сжимать в руке.

Олрис напрягся. Нэйд иногда делал его матери какие-то подарки — правда, не в пример более скромные, чем тот, который он преподнес Ингритт. Чаще всего в качестве подарка выступал отрез материи на платье или мелочь вроде ленты, бус или наперстка. Но одно Олрис усвоил совершенно точно — в понимании Рыжебородого, любой подобный дар необходимо было отработать.

— А потом?.. — спросил он девушку.

— А потом он ушел, — сухо сказала Ингритт. — Мне кажется, для него почему-то важно, чтобы я пришла к нему сама. И он, видимо, думает, что, если он будет вести себя чуть менее по-скотски, чем обычно, и дарить мне безделушки вроде этой, то так и произойдет. И если я не уберусь отсюда прямо сейчас, пока он еще тешится подобными надеждами — то мне конец.

— Ингритт, это безумие! — страдальчески заметил Олрис. — Думаешь, ты первая, кто пробует сбежать из Марахэна? Вспомни Ролана! Они прочешут лес и все ближайшие деревни, выследят тебя с собаками и привезут назад... В конце концов, отправят за тобой адхаров! Ничего из этого не выйдет.

Ингритт посмотрела на него в упор.

— Хочешь сказать, ты бы остался? Окажись ты в моем положении?..

Это было настолько неожиданно, что Олрис совершенно растерялся.

— Я не знаю... — пробормотал он. — Как я могу быть в твоем положении? Я же не девушка.

— То есть поставить себя на мое место ты не можешь, но при этом не стесняешься давать советы? — криво усмехнулась Ингритт.

Олрис опустил глаза. Ответить было нечего.

И почему только дан-Энрикс не прикончил Мясника, когда у него был такой отличный шанс?! Если бы он довел дело до конца, Ингритт бы не пришлось теперь бежать из Марахэна. Да и вообще, убить Рыжебородого — это услуга человечеству.

— Я просто не понимаю, на что ты надеешься, — признался Олрис, наконец. — Куда ты собираешься бежать?

Ингритт посмотрела на него, как будто он сморозил какую-то глупость.

— А ты как думаешь — куда можно бежать из Марахэна? Только в Руденбрук. Отец сначала долго спорил, но потом признал, что выхода у меня нет.

— Но Руденбрук ведь очень далеко! Ты никогда туда не доберешься. Если только... — Олрис замолчал, ошеломленный дерзкой мыслью, неожиданно пришедшей ему в голову. — Если бы ты могла уплыть на лодке, это было бы гораздо лучше, чем идти пешком. Я знаю одно место, ниже по течению — там в камыше спрятано несколько хороших, прочных лодок. Ты могла бы взять одну из них.

— А что это за лодки? — удивилась Ингритт.

— Не все ли тебе равно? — с досадой спросил Олрис. Теперь, когда он рассказал о лодках, ему стало страшно уже не за Ингритт, а за самого себя. Даже если случится чудо, и Ингритт не перехватят прямо на реке, то рано или поздно король снова отправится на Драконий остров, и пропажу лодки непременно обнаружат. Если кто-то сопоставит этот факт с побегом Ингритт, то, конечно, сразу же поймет, кто мог сообщить ей этот секрет.

— Ну... в данных обстоятельствах, пожалуй, все равно, — вздохнув, признала Ингритт. — Хотя мне бы все равно не хотелось красть лодку у какого-нибудь бедолаги, у которого ничего больше нет.

— Не беспокойся, — мрачно сказал Олрис. — Это не рыбацкие лодки. Все! Ни о чем больше меня не расспрашивай.

— Но должна же я узнать, где они спрятаны, — резонно возразила Ингритт.

Олрис вспомнил о дикой скачке в темноте и покачал головой.

— Боюсь, что на словах я этого не объясню. Будет гораздо лучше, если я пойду с тобой и покажу, где их искать. Когда ты собираешься идти?

— Завтра, с утра пораньше.

— Думаешь, дозорные поверят твоей сказке про лекарства? — с сомнением спросил Олрис. Ингритт улыбнулась — в первый раз за весь разговор.

— Отец проводит меня до ворот. Мы уже все продумали. Я буду делать вид, что не хочу идти, а он будет настаивать. Упомянет о том, что без "метельника болотного" нельзя будет готовить новые компрессы для Рыжебородого... поверят, никуда не денутся. В конце концов, они ведь сами ходят в лазарет то за одним, то за другим.

— Ага... тогда, по крайней мере, не бери с собой лишних вещей — это выглядит слишком подозрительно. А мне, наверное, стоит сбежать в трактир прямо сейчас. Наплету Инги, что иду к какой-нибудь девчонке, а в деревне постараюсь, чтобы все запомнили, что я много пил, поссорился с кем-то из местных, а потом пошел спать на сеновал. Тогда никто не удивится, если завтра я вернусь к полудню или даже позже.

Ингритт пристально посмотрела на него.

— Ты правда это сделаешь? Ради меня?.. Дакрис тебя убьет.

Олрис вздохнул. Может, раньше перспектива получить от Дакриса очередную взбучку и могла бы его испугать, но сейчас Олрис был бы только рад, если бы кто-нибудь пообещал ему, что его всего-навсего отлупят за мнимую попойку, и на этом дело кончится. Ну, всыплет ему Дакрис дюжину "горячих" — велика беда!.. Вот если кто-нибудь узнает, что он провел Ингритт той дорогой, которой гвардейцы ездят на Драконий остров, и показал ей спрятанные лодки — тогда ему действительно не поздоровится. Он вспомнил Ролана, и по спине у него пополз противный холодок.

Ингритт даже не представляет, чем он для нее рискует.

— Плевал я на Дакриса, — небрежно сказал Олрис. Это было почти правдой — если дело обернется плохо, Дакрис будет наименьшей из его проблем. — Встретимся утром на опушке леса, ладно?..

Ингритт кивнула — а потом вдруг сделала пару шагов вперед и обняла его. Олрис застыл, почувствовав, как она прикоснулась губами к его щеке.

— Спасибо, Олрис. Ты всегда был настоящим другом... Хочется надеяться, что завтра у нас все получится.

— Получится, — заверил он с напускной бодростью. — Ладно, я побежал. Еще немного — и ворота окончательно закроют.

Только оказавшись по ту сторону двери, парень сообразил, что, если все пойдет по плану, он никогда больше не увидит Ингритт.

* * *

До холодов было еще далеко, но Аденор всегда любил комфорт, так что в его особняке топили даже летом. Положенные между дров ветки яблони и вишни давали приятный запах, наполняя спальню теплым ароматным воздухом, отблески света падали на деревянные панели, закрывающие стены. Окна были наглухо закрыты тяжелыми коричнево-золотыми шторами. Аденор улегся на кровать, не выпуская из рук книгу, принесенную из кабинета. На титульном листе было красной киноварью выведено название книги — "Сталь и Золото", но этот яркий, бросающийся в глаза заголовок был единственным украшением всего манускрипта. Ни красочных заставок, ни миниатюр в нем не было, и более того — со стороны было заметно, что над переписыванием текста, сменяя друг друга, работали несколько переписчиков, и все они трудились в сильной спешке. В другое время Аденор, питавший слабость к красивым и тщательно сделанным вещам, поморщился бы от такой халтуры, но сейчас он радовался, что вообще сумел достать эту книгу.

Про сочинение Кэлринна Отта впервые заговорили несколько месяцев назад, после того, как столичная община Милосердия выразила протест против его содержания. Это сразу привлекло к книге Отта общее внимание и породило целую лавину споров. У переписчиков, изготовлявших книги, выстроилась многомесячная очередь на "Сталь и Золото" — все, кто был достаточно богат, чтобы иметь свою библиотеку, желали пополнить ее модным сочинением. Некоторые делали это потому, что действительно заинтересовались Оттом и его историей, но большинство, конечно, просто собирались хвастаться своим приобретением перед менее расторопными друзьями. Аденору, как раз в эти месяцы назначенному главой государственного казначейства, некогда было рассиживаться по гостям, однако он знал, что те, кому удалось достать книгу раньше остальных, устраивали в своем доме сборища, где вместо гармы или арфы слушали чтеца, читающего "Сталь и Золото", а после угощения гости могли вдоволь наговориться об услышанном. О Криксе, которого Кэлрин сделал основным героем своей повести, теперь вспоминали чаще, чем после войны в Каларии. Если в приемной Валларикса Аденор случайно оказывался рядом с компанией, где обсуждали книгу Отта, его сразу же хватали за рукав и добивались от него ответа — как он полагает, можно ли считать рассказы Отта о дан-Энриксе правдивыми, или это обыкновенный вымысел? Причем, что бы он ни ответил таким спорщикам, они мгновенно забывали о его существовании и продолжали с жаром излагать друг другу свою точку зрения.

Заинтригованный таким ажиотажем, Аденор приложил силы к тому, чтобы достать редкую книгу, и последние два вечера засиживался допоздна, читая сочинение Кэлринна Отта. Было похоже, что сегодня он все-таки дочитает "Сталь и Золото" до конца.

Слуга, вошедший в спальню вслед за Аденором, поставил на прикроватный столик блюдо с фруктами, кувшин с дымящимся оремисом и золоченый кубок с крышкой, потом с помощью щипцов поправил фитили обеих ламп и тихо выскользнул за дверь. В те вечера, когда лорд Аденор имел возможность посидеть у себя дома с книгой, он всегда читал не торопясь, ощипывая виноград или обмакивая в мед овсяные лепешки, и прихлебывая терпкое тарнийское вино или оремис. Но на этот раз оремис и закуски, принесенные слугой, остались нетронутыми. Аденор читал, пока не перевернул последнюю страницу — и только тогда почувствовал, что глаза у него болят от напряжения.

Откинувшись на взбитые подушки, Аденор прикрыл глаза, пытаясь сформулировать какое-то цельное впечатление от книги Отта.

Несомненно, Отт был исключительно талантлив. Никто другой бы не додумался переплести друг с другом древние легенды, мистику элвиенистов и реальные события последних лет, а если бы додумался — то вряд ли справился бы с этим делом с таким мастерством. Книга рассказывала о вещах, которые для Аденора, как для очевидца, были лишены всякого ореола тайны — две последние войны, беспорядки в столице, эпидемия "черной рвоты" и тому подобное — но в сочинении Кэлринна Отта они представали в совершенно новом свете и казались частью страшной, но чарующей легенды.

Аденор считал себя не слишком впечатлительным, но сейчас чувствовал, что он не может полностью стряхнуть с себя настрой, навеянный "Сталью и Золотом". Саккронис не преувеличивал, расхваливая своего помощника на все лады — у Отта в самом деле был прекрасный слог и редкий дар захватывать воображение своих читателей. Но все же Аденор не мог отделаться от ощущения, что Кэлрин зашел слишком далеко. И в том, что сделал персонажем своей книги всем известное лицо, и в том, что так прозрачно намекал на вещи, одинаково священные и для элвиенистов, и для унитариев, чуть ли не напрямую заявляя, что дан-Энрикс — и есть тот самый человек, которого в древних легендах и в Книге Надежды называют Эвеллиром.

Аденор не слишком интересовался философскими или религиозными проблемами, но зато всегда интересовался мыслями и поведением людей, и сейчас чувствовал, что книга Отта может привести к непредсказуемым последствиям. Наследник Альдов, Эвеллир — это мечта, которая несколько сотен лет служила людям, помогая как-то примириться с горем и несправедливостью реальной жизни. В самые тяжелые, невыносимые моменты люди — что элвиенисты, что унитарии — находили утешение в идее, что когда-нибудь (естественно, очень нескоро), появится Эвеллир, который раз и навсегда избавит мир от зла, и все, что раньше представлялось страшным и непоправимым, будет каким-то неизвестным образом исправлено. Аденор никогда не задавал себе вопрос, возможно это или нет, но, если бы его хоть сколько-нибудь интересовала эта тема, он бы, наверное, поддержал Эйта из Гоэдды и его последователей, считавших, что реально существует только материальный мир, к которому относится и бытовое колдовство, а все идеи о Создателе, Альдах и Тайной магии — ничто иное, как надежды, страхи и иллюзии самих людей. Но с этими надеждами и страхами нужно считаться — и уж, во всяком случае, не подливать масла в огонь, как это делал Кэлрин Отт. Одно дело, когда о рождении Эвеллира говорят, как о легенде или о далеком, неопределенном будущем, и совсем другое — когда Эвеллиром называют настоящего, живого человека, пропавшего всего пару лет тому назад.

Лорд Аденор поймал себя на мысли, что на месте сэра Ирема он постарался бы не допустить выхода книги Отта в свет. Впрочем, подумав еще несколько минут, Аденор вынужден был признать, что Орден оказался в крайне сложном положении. Саккронис был в таком восторге от сочинения своего помощника, что еще до окончания работы стал показывать своим знакомым части рукописи и даже давать ее копировать. К тому моменту, когда в городе начали говорить о книге Отта, существовало уже слишком много таких копий, и попытка изъять рукопись могла бы привести к обратному эффекту — запрещенную книгу принялись бы переписывать и покупать в десять раз больше. Ирем учел подобную возможность и решил не вмешиваться. Если бы Ордену Милосердия, в свою очередь, хватило бы ума и такта промолчать, все бы, пожалуй, как-то обошлось. Но унитарии выразили протест, раздув тем самым занимавшийся пожар.

В комнату осторожно постучали, а мгновение спустя в дверях возник домоправитель Аденора, Таргелл.

— Господин, к вам посетитель, — сообщил он приподнятым тоном человека, сообщающего радостную новость. — Я только что проводил его в приемную.

Аденор удивленно вскинул голову. Он никого не ждал. И вообще, явиться к нему в дом в столь поздний час способен был разве что кто-нибудь из Ордена. Блюстителям порядка всегда было наплевать и на чужой комфорт, и на элементарные приличия.

— Доминант?.. — кисло предположил лорд Аденор, не понимая, с какой стати Таргелл выглядит таким довольным.

— Нет, — решительно ответил тот. — Он не из Ордена.

— Так кто же он тогда?

Лицо домоправителя приняло задумчивое выражение, как будто он только сейчас задумался о том, кем может оказаться поздний посетитель. Наконец, он неуверенно сказал:

— Он не назвался. Но, если судить по виду, он наемник или что-то вроде этого. Мне кажется, он приехал откуда-то издалека. Во всяком случае, одет он не по-нашему.

Брови у Аденора поползли на лоб.

— Ты что, впустил в мой дом какого-то бродягу и головореза, которого никогда раньше не видел?

Растерянность на лице домоправителя стала еще заметнее.

— Честное слово, монсеньор... — он замолчал, и Аденор так и не понял, в чем именно его хотел заверить слуга.

— Это становится занятным, — холодно сказал лорд Аденор. — Вплоть до сегодняшнего дня я был уверен, что на тебя можно положиться. Что произошло? Если ты пьян, или, допустим, нездоров, так и скажи — я найду человека, который будет выполнить твои обязанности за тебя. Это будет гораздо лучше, чем впускать в мой дом опасных незнакомцев.

Таргелл издал какое-то протестующее восклицание, но Аденор его уже не слушал — он прикидывал, как теперь поступить. Остаться в своей спальне и послать кого-нибудь из слуг за доминантами, чтобы они выпроводили подозрительного "наемника" — или сначала посмотреть на гостя самому. В конечном счете, любопытство победило. В жизни Аденора уже много лет не происходило ничего по-настоящему неожиданного. Он привык устраивать сюрпризы другим людям, а не сталкиваться с ними сам.

— Подай халат, — сухо распорядился Аденор, все еще сохраняя на лице гримасу недовольства. Если его допоправитель оказался жертвой ворлокства, то тут уж ничего не сделаешь, но если поздний посетитель не был магом — тогда надо будет завтра же подумать о том, кого назначить на место Таргелла.

Аденор небрежно повернулся, чтобы слуга смог набросить бархатный халат ему на плечи, и, не глядя, сунул ноги в мягкие домашние туфли. Вид, конечно, был не слишком презентабельный, но Аденор не собирался показываться гостю на глаза. Приемная в особняке была устроена таким образом, что резные деревянные панели, украшающие стену, имели незаметные со стороны отверстия, через которые хозяин дома мог свободно наблюдать за тем, что происходит в комнате для посетителей.

Лорд Аденор спустился на второй этаж, прошел в свой кабинет и, отодвинув полку с книгами, приник глазами к смотровым отверстиям. Таргелл топтался за его спиной, держа в руке прихваченную из спальни лорда лампу.

Несмотря на то, что в приемной стояла обитая бархатом скамейка и несколько стульев, посетитель предпочел остаться на ногах. По-видимому, ему не сиделось на месте, так что он прохаживался взад-вперед по комнате. В тот момент, когда Аденор заглянул в смотровую щель, он как раз дошел до конца комнаты и развернулся.

Увидев его лицо, Аденор тихо ахнул и отпрянул от отверстия в стене, но уже в следующую секунду снова прильнул к теплому дереву, чтобы удостовериться, что он не обознался.

Никакой ошибки быть не могло — в приемной находился Меченый. Их сходство с Наином Воителем, усиливавшееся с каждым годом, наконец, достигло полного расцвета — к двадцати годам Крикс стал точной копией того мужчины, на изображение которого лорд Аденор привык смотреть во время Малого совета. Если бы не налобная повязка, прикрывающая знаменитое клеймо, лорд Аденор решил бы, что к нему явился дух покойного Воителя. В каком-то смысле, это было бы не более невероятно, чем внезапное возвращение Меченого, исчезнувшего более двух лет тому назад. Лорд Аденор был любопытен и привык к тому, что может без особого труда узнать любой интересующий его секрет, но в случае с дан-Энриксом ни деньги, ни доклады многочисленных доглядчиков не принесли желаемого результата. Оставалось утешаться тем, что большинство придворных — за исключением, может быть, только Ирема и императора — знают не больше его самого.

Люди сентиментальные, особенно девицы и матроны, утверждали, что после окончания войны Меченый уехал в Гверр, к Лейде Гефэйр, и скрывается там чуть ли не под видом конюха. Поклонники Кэлринна Отта свято верили в ту версию, которой он закончил "Сталь и Золото" — что, обретя наследство Энрикса из Леда, Меченый прошел через арку Каменных столбов и отправился в Леривалль, к пресветлым Альдам, но опять вернется в тот момент, когда страна окажется в опасности. Наконец, наиболее пессимистичные люди считали, что финал "Стали и Золота" следует понимать аллегорически, а Крикс просто скончался от полученных в Кир-Кайдэ ран.

"Ну что ж, теперь, по крайней мере, ясно, что он жив" — подумал Аденор.

То ли гость слышал, как он ахнул от изумления, то ли каким-то иным образом почувствовал, что за ним наблюдают, однако энониец вскинул голову и безошибочно нашел глазами деревянную панель, из-за которой за ним наблюдал лорд Аденор. Вельможа совершенно точно знал, что гость не может его видеть, но у него все равно возникло ощущение, что Меченый смотрит прямо на него. Аденор вздрогнул. Ощущение было странным — будто его обдало волной тепла, а после этого бросило в холод.

Он поспешно отвернулся — и сказал Таргеллу:

— Иди в приемную, попроси у него прощения за ожидание и пригласи его сюда. Потом пришли кого-нибудь зажечь светильники и бегом на кухню — чтобы через пять минут здесь было вино, оремис и закуски, а через полчаса — ужин на две персоны.

Таргелл страдальчески поморщился, и Аденор ответил ему понимающей усмешкой. Повар, которого Аденор нанял несколько месяцев назад, не имел себе равных в мастерстве, но отличался неуживчивым характером и понимал свое искусство, как священнодействие, в которое никто не вправе вмешиваться с дурацкими указаниями относительно того, как именно готовить то или иное блюдо и как много времени это потребует.

— Я сказал — через полчаса, — повторил Аденор. — А если мэтр Йордан снова вздумает что-то бубнить про мои прихоти, скажи, что я плачу ему в два раза больше, чем Валларикс — королевским поварам, именно для того, чтобы он выполнял все мои прихоти в любое время дня и ночи. И пусть поторопится. У меня важный гость.

Какой-нибудь дурак на месте Таргелла обязательно напомнил бы, что он впустил "важного гостя" в дом, а не оставил его дожидаться за воротами, но управляющий дураком не был, поэтому исчез за дверью, не сказав ни слова. Аденор остался в комнате один — но ненадолго. Меньше чем через минуту на пороге кабинета появился Крикс дан-Энрикс.

— Добрый вечер, монсеньор, — с улыбкой сказал он, и Аденору на секунду показалось, что они расстались всего пару дней тому назад. — Простите, что побеспокоил вас в такое время. Хочется надеяться, что я, по крайней мере, вас не разбудил.

До Аденора с запозданием дошло, что он стоит посреди комнаты в халате, в распахнутом вороте которого белеет воротник ночной сорочки. Теперь он мало помалу начал понимать, как вышло, что Таргелл провел дан-Энрикса в приемную, даже не поинтересовавшись его именем. Присутствие южанина и впрямь оказывало какое-то странное воздействие, напоминающее состояние, которое обычно наступает после одного-двух бокалов эшарета: опьянение еще не ощущается, но краски делаются ярче, люди вокруг — симпатичнее, а в мыслях появляется какая-то особенная легкость.

— Нет, вы меня не разбудили... когда мне доложили о вашем приезде, я читал, — ответил Аденор, впервые обратив внимание на странный костюм дан-Энрикса. На Меченом был плащ из темной шерсти, слишком теплый для летних месяцев, штаны и куртка совершенно несуразного покроя, и сапоги, выглядевшие так, как будто их сшил подмастерье деревенского сапожника. Дополняли этот колоритный образ волосы, отросшие ниже плеч и стянутые сзади в хвост, и недельная щетина.

Аденор поднял бровь. "Не знаю, как насчет Пресветлых Альдов, но конюхов в Глен-Гевере должны одевать приличнее" — подумал он, а вслух сказал

— Я вижу, вы приехали издалека. Садитесь, принц. Сейчас нам принесут оремис и вино, а ужин будет чуть попозже.

Дан-Энрикс улыбнулся так, как будто мысли Аденора о его внешнем виде не составляли для него никакой тайны. Прежде, чем сесть, он сбросил плащ на спинку кресла и тыльной стороной ладони смахнул пот со лба.

— Спасибо. Если можно, попросите ваших слуг открыть окно... там, откуда я приехал, было значительно холоднее, а я не успел переодеться. Кстати, Аденор, какое сейчас число? Я что-то совершенно сбился со счета, пока был в пути.

— Двенадцатое августа. Если вы хотели успеть ко дню рождения наследника, то, к сожалению, вы опоздали, — сказал Аденор.

— День рождения наследника? — повторил энониец удивленно. — Значит, у Валларикса родился сын?

Лорд Аденор уставился на собеседника во все глаза. Даже если предположить, что Меченый провел последние два года на окраине империи, или даже в соседнем государстве, вещи вроде этой он не мог не знать. Если, конечно, не принимать во внимание дурацкую идею Отта, что дан-Энрикс находился где-то за пределами этого мира.

— Принц Кеннерикс, — осторожно напомнил Аденор. — Ему вчера исполнился год.

— Как это "год"?.. — эхом откликнулся дан-Энрикс. Между его бровями появилась резкая морщина. — Как давно мы с вами виделись последний раз?

— В Кир-Кайдэ, на переговорах, — отозвался совершенно сбитый с толку Аденор. — Два года и два... нет, три месяца тому назад.

Меченый откинулся на спинку кресла и потер ладонями глаза.

— Два года и три месяца, — повторил он, как будто бы пытаясь привыкнуть к тому, как это звучит. — С ума сойти... А я-то еще думал — почему здесь так тепло, и листья до сих пор не пожелтели!

Аденор молчал. Ему внезапно вспомнились легенды о том, как какой-то человек, случайно заблудившийся в туманах, попадал в Туманный лог — а потом возвращался через много лет ни постаревшим ни на один день и утверждал, что провел эти годы в замке Леривалль, среди пресветлых Альдов. Разумеется, сам Аденор всегда считал, что это просто сказки, в которые верят только маленькие дети.

Проще всего было бы предположить, что человек, который не способен уследить за временем и изумляется самым банальным фактам, просто не в себе. Но Аденор внезапно осознал, что он поверит во что угодно — даже в Леривалль, Тайную магию и прочие побасенки Кэлринна Отта, — но только не в сумасшествие дан-Энрикса.

— Не стану спрашивать, где вы провели это время, принц — в конце концов, это не мое дело, — сказал Аденор. — Но, очевидно, вы не в курсе наших новостей. Если хотите, то за ужином я вкратце расскажу о том, что произошло здесь за время вашего отсутствия. А после этого вы объясните мне, чем я могу быть вам полезен.

...Всю ночь лорд Аденор ворочался, как на иголках. Этажом ниже, в одной из гостевых спален, спал Меченый. Он-то наверняка не мучался бессонницей — хотя Крикс воздал должное отлично приготовленному ужину и проявил заметный интерес к рассказам Аденора о столичных новостях, к концу их разговора стало очевидно, что еще чуть-чуть — и гость заснет прямо на кресле в кабинете. Меченый поминутно зевал, не открывая рта, и совсем по-мальчишески тер ладонями глаза. Поэтому, хотя лорд Аденор буквально изнывал от любопытства и готов был разговаривать с дан-Энриксом всю ночь, пришлось отправить гостя спать, пообещав себе наверстать все упущенное утром. И теперь Аденор ворочался в своей постели, безуспешно пытаясь заснуть, но вместо этого все время возвращаясь мыслями то к книге Отта, то к внезапному возвращению дан-Энрикса, то к их ночному разговору. Заснуть Аденому удалось только на рассвете.

Как ни странно, но проснулся он при этом раньше, чем обычно — не к полудню, а около девяти часов утра, с радостным ощущением, что его ожидает что-то необычное и исключительно приятное. Взглянув на книгу Отта, все еще лежавшую у изголовья его кровати, Аденор засомневался — не приснились ли ему вчерашние события, после того, как он пол-ночи читал "Сталь и Золото"?.. Но вызванный им управляющий тут же развеял эти подозрения, доложив Аденору, что его гость проснулся полчаса назад и попросил воды для умывания и бритвенный прибор. "Ага, он все-таки решил привести себя в порядок" — с удовлетворением подумал Аденор, которому не давал покоя странный костюм Меченого. Он распорядился:

— Подберите ему что-то из одежды. И спросите, могу ли я сейчас зайти к нему, или мне лучше подождать, пока он выйдет к завтраку.

К удовольствию Аденора, Меченый изъявил желание увидеться с ним немедленно.

Аденор бросился в комнату гостя в том же настроении, в каком солдаты, надо полагать, бросаются на штурм. Меченый, одетый в один из халатов Аденора, сидел в кресле у открытого окна, а вокруг него хлопотал цирюльник, всегда бривший Аденора по утрам. С мыльной пеной, покрывавшей пол-лица, дан-Энрикс выглядел почти неузнаваемым. Лучшего момента для начала разговора подобрать было нельзя. "Партия начинается!" — подумал Аденор, едва не облизнувшись в предвкушении.

— Доброе утро, монсеньор, — с хищной улыбкой сказал он. — Надеюсь, вы хорошо спали?..

— Лучше, чем когда-либо за последний год, — ответил Меченый. — У вас в особняке до неприличия удобные кровати.

— Никогда не понимал, что "неприличного" в заботе о своем комфорте. Кстати говоря, как долго вы намерены пробыть в Адели?

— Не слишком долго. Только пока не получится достать все необходимое — помните, я вам говорил?..

— Да-да, — кивнул лорд Аденор, делая вид, что только что припомнил эту часть их разговора. — Вчера вы упомянули, что вам нужно раздобыть кое-какие медикаменты... и еще люцер.

Произнося последние слова, лорд Аденор впился глазами в лицо гостя. Не всякому понравится, что ему напоминают о желании купить люцер в присутствии какого-нибудь постороннего лица — пускай даже такого незначительного, как цирюльник. Употребление люцера, в отличие от его контрабандной перевозки и продажи, не преследовалось по закону, но пристрастие к аварскому дурману считалось постыдной слабостью, которую большинство люцерщиков пытались скрыть.

Но Меченый отреагировал на вопрос Аденора так, как будто бы просил купить ему засахаренной клюквы.

— Да. Я воспользовался бумагой, которую нашел в комнате, чтобы составить примерный список нужных мне вещей, — Меченый махнул рукой на лист, лежавший на столе. Аденор подхватил листок и жадно пробежал его глазами, надеясь, что он прольет свет на то, где дан-Энрикс пропадал последние два года. Но увы. Список не только ничего не прояснил, но даже сделал ситуацию более непонятной. Выглядел он так, как будто Меченый решил открыть лекарственную лавку.

— Лисья мята, змеевик, белобородка... хорошо, — кивнул лорд Аденор, старательно скрывая свое замешательство. — Большинство этих веществ, насколько мне известно, не внесены в Индекс запрещенных средств, так что купить их будет не так сложно. Единственную проблему, как вы понимаете, составляет люцер. Кстати сказать, здесь не написано, сколько люцера вам необходимо.

— Столько, сколько вы сумеете достать, — ответил Меченый, все так же глядя в потолок. — Думаю, что я не вправе ставить вам какие-то условия. Прежде всего, я даже не знаю, сколько сейчас стоит унция люцера.

— Двенадцать ауреусов, — просветил гостя Аденор. Обычно он не стремился выказывать такую осведомленность, но перед дан-Энриксом изображать невинность было глупо. — Ну, может, десять — если покупатель умеет торговаться и берет большую партию.

Меченый обернулся к собеседнику, забыв о бритве, скользившей по его горлу.

— Так много?.. — спросил он упавшим голосом.

Цирюльник вздрогнул.

— Монсеньор, пожалуйста, не двигайтесь! — укоризненно воскликнул он. — Я же могу случайно вас порезать.

— Да-да, конечно... извините, мэтр, — пробормотал Крикс, явно продолжая думать о другом. И снова обратился к Аденору. — Когда найдете человека, который готов продать люцер, узнайте у него, сколько он хочет за всю партию. Я постараюсь раздобыть нужную сумму. Думаю, Валларикс не откажет мне, если я попрошу у него денег.

Аденор страдальчески поморщился. После ареста Финн-Флаэнов и Дарнторна он стал одним из самых состоятельных людей в столице. Одни только переговоры в Бейн-Арилле принесли ему около десяти тысяч лун. А для Меченого, который обеспечил успех тех переговоров, двенадцать ауреусов — большая сумма!.. Нет, определенно — люди вроде Крикса в жизни не научатся извлекать из происходящего какую-нибудь пользу для себя.

Все это, по большому счету, совершенно не касалось Аденора и не должно было его волновать. Но почему-то волновало.

— Не стоит, — суховато сказал Аденор. — Я не стану брать с вас денег. Нет, — повысил голос он, видя, что Меченый намерен возразить. — Это не обсуждается, мессер. Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Ну, например: вы знаете, что Лейда Гвенн Гефэйр больше не протектор Гверра?..

Аденор рассчитывал только на то, что вопрос о Лейде отвлечет собеседника от разговора о деньгах, но определенно недооценил его воздействия. Лицо дан-Энрикса окаменело.

— Неужели?.. — коротко спросил он тоном "да-с-чего-вы-взяли-что-мне-это-интересно".

"Ага, на этот раз, кажется, "в яблочко"!.." — с искренним восхищением подумал Аденор.

— Ну да, — как ни в чем ни бывало, отозвался он. — Теперь у Гверра новый герцог — ее брат. Но, говорят, она по-прежнему участвует в совете. Кстати, вы помните Таннера Тайвасса? Он представлял Гверр в Кир-Кайдэ, на переговорах. Пару месяцев назад он сделал Лейде предложение.

— Что?!.. — Меченый резко обернулся к Аденору. Бритва соскользнула, на щеке у энонийца появилась длинная царапина. Цирюльник ахнул.

— Вы сказали — Таннер Тайвасс? — повторил дан-Энрикс, не обращая ни малейшего внимания на ручейком сбегавшую по шее кровь и на попытки причитавшего цирюльника промокнуть ее салфеткой. — И что же, она согласилась?..

В голосе Меченого звучало такое напряжение и нескрываемая боль, что Аденор внезапно устыдился той игры, которую он вел с дан-Энриксом.

— Нет, она отказалась, — почти виновато сказал он.

Вздох облегчения, вырвавшийся у дан-Энрикса, был слышан даже с середины комнаты.

Цирюльник обернулся к Аденору и, с трудом скрывая раздражение, спросил:

— Может быть, вы подождете снаружи, монсеньор?.. Или вам непременно нужно, чтобы я случайно перерезал вашему гостю горло?

Аденор кивнул и уже собирался выйти в коридор, но за него внезапно заступился повеселевший Меченый.

— Нет, мэтр, это исключительно моя вина. Мне следовало бы побриться самому — я совершенно не привык, чтобы меня брил посторонний человек. Если хотите, я закончу сам.

Аденор стиснул зубы, чтобы сохранить серьезное выражение лица. Цирюльник растерянно посмотрел на Меченого, пожевал губами, явно не зная, что ответить на такое заявление, и, наконец, сказал:

— Я, в сущности, почти закончил. Дайте мне еще минуту. И перестаньте уже разговаривать — я умоляю вас.

Он взял дан-Энрикса за подбородок и вернул его голову в прежнее положение. Аденор рассудил, что для первого разговора он узнал вполне достаточно, и вышел в коридор, чтобы распорядиться насчет завтрака.

* * *

К тому моменту, когда Олрис увидел закутанную в плащ фигуру Ингритт, он успел здорово продрогнуть и засомневался в том, что девушка сумеет выбраться из Марахэна. Ночь, проведенная на сеновале, сказалась на костюме Олриса не самым лучшим образом — к одежде тут и там пристали соломинки, коловшиеся даже сквозь одежду, но отряхиваться было неразумно — когда он вернется в крепость, его вид убедит всех, что накануне он напился и продрых до самого полудня. Если ему повезет, никто не свяжет этот факт с побегом Ингритт.

Когда они все же заметили друг друга, то оба были так сильно поглощены собственными опасениями и тревогами, что обменялись всего парой фраз, а потом полчаса шли в совершенной тишине, все больше удаляясь от Марахэна. Олрис избегал пустопорожних разговоров еще и потому, что все его мысли были сосредоточены на поиске дороги. Иногда ему казалось, что он ведет Ингритт правильным путем, а иногда — что они отклонились в сторону и движутся куда-то не туда. В конце концов его попутчица почувствовала его неуверенность.

— Ты точно знаешь, куда мы идем?.. — спросила она Олриса.

— Твои вопросы мне уж точно не помогут, так что лучше помолчи и дай сосредоточиться, — сердито огрызнулся он, стуча зубами от холода и проклиная про себя промозглый утренний туман, делавший лес неузнаваемым. Олрис не сомневался в том, что в ясную погоду сразу же нашел бы нужную дорогу, хотя проезжал здесь всего один раз, и почти ничего не видел в полной темноте. Конечно, можно было утешаться тем, что рано или поздно они все равно сумеют выбраться на берег Линда — промахнуться мимо реки просто невозможно. Hо Олрис отлично понимал, что, если он не сумеет вывести Ингритт точно к тому месту, где спрятаны лодки, поиски могут занять и час, и даже два, а этого времени не было ни у Ингритт, ни у него самого. Чем раньше он вернется в крепость, тем больше шансов, что его ни в чем не заподозрят.

Олрис наконец-то обнаружил сбегающую по склону лесистого оврага тропку, по которой могла пройти лошадь, и припомнил этот спуск — во время ночной скачки он едва не выпал из седла, когда его лошадь, следуя за кобылой Дакриса, неровными скачками пошла вниз, и Олрис больно прикусил себе язык, лязгнув от неожиданности зубами. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь вид этого оврага вызовет у него такую радость!..

— Нам сюда, — уверенно сказал он Ингритт.

Девушка посмотрела на него с каким-то странным выражением, однако без возражений последовала за ним.

— Ты знаешь, что никто из айзелвитов никогда не ходит в этот лес? — спросила Ингритт несколько минут спустя, когда они уже шагали по тропинке — такой узкой и неровной, что их локти то и дело соприкасались. Это обыденное, по большому счету, ощущение странно волновало Олриса.

— И что с того? Ты что, боишься местных суеверий? — отмахнулся он. Ингритт качнула головой.

— Это не просто суеверия. Здесь постоянно пропадают люди. И Драконий остров где-то рядом...

— Причем тут Драконий остров? — напрягся Олрис.

— Это дурное место. Говорят, гвинны используют его для посвящения новых гвардейцев. Но об этом тебе лучше ничего не знать.

Олрис резко крутанулся на носке, взрыхлив осеннюю сырую землю.

— Мне лучше ничего не знать?! — выпалил он — Да ты сама-то откуда могла узнать про Посвящение?..

Голос Олриса звенел от возмущения, но ему было наплевать на то, как это прозвучит — он чувствовал себя, как будто его обокрали. Хотя знание о том, что происходит на Драконьем острове, все это время мучило его и временами не давало ему спать, он все-таки втайне гордился тем, что побывал на острове и приобщился к тайнам воинского братства, существующего в Марахэне. А теперь выяснялось, что какая-то девчонка знает то же, что он сам.

Ингритт встревожено смотрела на него.

— Ну, а ты как думаешь — откуда я могла это узнать?.. Это ведь мы с отцом должны были готовить снадобья, которые нужны для подготовки к посвящению. Мы делали отвар из спорыньи, после которого у человека возникают странные видения. После него люди впадают в буйство, иногда могут забыть, как их зовут и кто они такие. Гвинны называют это "испытание Безумием". Мы каждый год выхаживаем тех, кто пострадал во время Испытаний. Слушаем, что эти люди говорят в бреду... Было бы странно, если бы мы совсем ничего не знали, правда?.. Меня куда больше удивляет, что об этом знаешь _ты_.

— А почему это я ничего не должен знать? — надменно спросил Олрис.

— Ты ничего не понимаешь, — неподдельная тревога, написанная на лице Ингритт, против воли передавалась Олрису. Он ощутил, что его снова начало знобить. — Если кто-нибудь рассказывал тебе об Испытаниях... или показывал что-то такое, что не положено видеть непосвященным, значит, все уже началось.

— Что началось?..

— Первое Испытание. О нем тебе наверняка не говорили. Его называют "испытание Молчанием".

Олрис опешил. До сих пор он всегда размышлял об испытаниях, как о чем-то, что случится с ним когда-нибудь потом, когда он станет старше. Но сейчас он начал понимать, что то, что он считал далеким и довольно неопределенным будущим, происходило с ним прямо сейчас. Он облизнул сухие губы.

— И... сколько у меня осталось времени? До следующего Испытания?

— Точно не знаю. Но наверняка не очень много. От нескольких дней до пары месяцев, — Ингритт смотрела на него, и ее лицо было бледным и серьезным. — Олрис, послушай... ты не должен оставаться в Марахэне. Это не игрушки. Во время Испытаний погибают даже взрослые мужчины.

Олрис ощутил внезапный приступ гнева.

— А я, по-твоему, кто — ребенок?.. — резко спросил он. — Мне надоело, что ты думаешь, будто я ни на что не годен.

— Ты ошибаешься, я вовсе так не думаю, — негромко возразила Ингритт. — Но я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Не хочу, чтобы ты умер или покалечился. И не хочу, чтобы ты выдержал все Испытания и стал убийцей.

Олрис пару секунд подумал над ее словами.

— Значит, мне придется убить человека?.. — это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос — Олрис почти не сомневался в том, какой ответ услышит.

— Да. Адхары похищают людей в окрестных деревнях. Никто не знает точно, что с ними случается потом, но, думаю, по крайней мере некоторые из них были убиты на Драконьем острове.

Эта мысль не поразила Олриса — он знал об этом с той минуты, когда увидел на поясе у короля блестящий серповидный нож, и осознал, что тот истошный крик, который они с Бакко слышали на берегу, был криком умирающего человека. Но сейчас, попробовав представить, как он сам участвует в обряде на Холме, Олрис вновь ощутил тоскливый ужас и глубинное, почти болезненное отвращение, которое пронзило его в тот момент, когда он находился рядом с королем. Сейчас, когда он видел сострадание на лице Ингритт, эти чувства сделались еще острее.

Продолжать обманывать себя было бессмысленно. Сколько ни притворяйся, но он никогда не сможет стать таким, как Бакко или Дакрис. Олрис вспомнил, как ревел в конюшне из-за Ролана, и его перекосило от отвращения к себе. Весь этот год, на протяжении которого он корчил из себя будущего воина, был чистым лицемерием. Его настоящее предназначение, по-видимому, состояло в том, чтобы возиться с навозом на конюшне — ни на что другое он не годен.

Ингритт внимательно следила за его лицом. Заметив исказившую его гримасу, она настойчиво повторила:

— Ты не должен оставаться здесь. Пожалуйста, пойдем со мной. Другого шанса у тебя наверняка не будет.

Перед глазами Олриса промелькнуло лицо матери. За этот месяц он зашел к ней только пару раз, и пробыл в ее комнате совсем недолго. Ему постоянно было недосуг, и обычно мысль о том, что они не виделись неделю или даже две, ничуть не волновала Олриса — вся ее жизнь была достаточно однообразна, так что иногда ему казалось, что, когда мать одна, с ней вообще ничего не происходит. Но сейчас он вдруг почувствовал, что он не может уйти из Марахэна, не сказав, куда он направляется, и почему решил бежать. Даже простая мысль об этом вызвала щемящее, болезненное ощущение в груди.

— Я не могу, — сказал он вслух. — Ты-то хотя бы попрощалась с собственным отцом! А я...

Ингритт отвела взгляд.

— Я понимаю. Но, если ты не сбежишь сейчас — то потом может оказаться слишком поздно. Думаю, твоя мать не хотела бы, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. И потом, вдвоем нам будет проще добраться до Руденбрука.

Олрис вскинул на нее глаза.

— Так вот в чем дело! Ты не хочешь плыть одна?.. — впервые за все время их беседы улыбнулся он. Мысль, что Ингритт может бояться предстоящего ей путешествия и нуждаться в его помощи, приятно грела его самолюбие. Но Ингритт тут же испортила ему настроение, ответив:

— Прежде всего, я не хочу, чтобы ты стал убийцей. Может быть, убить врага, вооруженного мечом, не так уж страшно, я не знаю... во всяком случае, там всегда можно утешаться тем, что у тебя не оставалось выхода — либо убьют его, либо тебя. Но убить того, кто ничего тебе не сделал и не может защищаться — это страшно. Ты никогда не сможешь этого забыть.

— Откуда тебе знать? — сердито спросил Олрис. — Ты-то ведь никого не убивала.

Губы у Ингритт побелели — совсем как тогда, когда она сказала, что пырнет Рыжебородого ножом.

— Вообще-то, убивала, — коротко ответила она.

Олрис едва не подскочил.

— Кого?!

— Ролана. Я убила Ролана.

Олрис вообразил, что понимает, что она пытается сказать, и сочувственно сжал руку Ингритт выше локтя.

— Перестань... Ты не должна винить себя за то, что стало с Роланом. Даже если он решил сбежать из Марахэна после ваших разговоров — это ничего не значит. Он прекрасно знал, что будет, если его все-таки поймают. Ты тут ни причем.

Ингритт покачала головой.

— Очень даже причем... Помнишь, гвардейцы собирались мучить его до тех пор, пока он не сломается и не пообещает, что опять будет ковать для них мечи? Я думала, что он не выдержит и сдастся. Я даже надеялась на это, потому что мне хотелось, чтобы он остался жив. Но время шло, а он по-прежнему не соглашался делать то, чего они хотели. И в какой-то момент я поняла, что если он уступит им — то это-то как раз и будет для него самое страшное, страшнее всяких пыток. А потом ты упрекнул меня за то, что я только виню других за их бездействие, а сама тоже ничего не делаю... — Олрис открыл рот, чтобы сказать, что он повел себя как полный идиот, но Ингритт покачала головой. — Я сейчас не про нашу ссору, это дело прошлое. Просто после того разговора я всерьез задумалась о том, чем я могла бы помочь Ролану. Еду и воду ему относили айзелвиты. Я договорилась с ними, а потом украла в лазарете один яд и подмешала его Ролану в еду. Как сейчас помню, там была какая-то невыносимо отвратительная каша-размазня. Мало того, что она пригорела, так это еще и выглядело так, как будто бы кого-нибудь стошнило прямо в миску. Яд, который я взяла... он, в общем, не из тех веществ, которые нельзя почувствовать в еде или в вине. Но в этой мерзости его вполне возможно было не заметить. Понимаешь?.. Я-то до последнего надеялась, что Ролан обратит внимание на странный вкус и догадается, в чем дело — а потом уж сам решит, как ему быть. Но когда я увидела это вонючее, клейкое месиво, то поняла, что он, скорее всего, просто не заметит, что в еде отрава. Так что я действительно его убила. Это был мой выбор — не его.

Олрис ошеломленно смотрел на нее. Он всегда считал Ингритт очень храброй девушкой. Но все же — девушкой, а значит, существом по определению более слабым, чем мужчины. Но в последние два дня он начал понимать, что он недооценивал ее. Мало кто из мужчин, живущих в Марахэне, был способен на поступки, которые так решительно и просто совершала Ингритт.

Только через несколько секунд Олрис сообразил, что Ингритт ожидает от него какого-то ответа на свое признание.

— Ролан отлично знал, что, отказываясь работать для короля, он выбирает смерть, — твердо ответил он. — Так что не так уж важно, догадался он о той отраве или нет... Уверен, если бы он знал о ней, он бы сказал тебе "спасибо". Да и вообще, любой из тех, кто беспокоился о нем, сделал бы тоже, что и ты, — если бы хоть кому-нибудь хватило храбрости. Но ты права, теперь я куда лучше понимаю то, что ты пыталась мне сказать... Похоже, мне действительно не стоит возвращаться в Марахэн.

* * *

Над Аделью разливался золотистый утренний свет. Сэр Ирем соскочил с коня и ласково потрепал его по шее, как бы извиняясь перед ним за собственную спешку.

Обратная дорога показалось Ирему значительно короче путешествия в Торнхэлл — должно быть, потому, что он избавился от общества Бейнора Дарнторна, которого сопровождал в фамильное поместье. Отослать опального главу совета под надзор его племянника и орденского претора в Лейверке было идеей императора, которую лорд Ирем считал возмутительной. Он до последнего настаивал на том, что, раз уж Бейнора Дарнторна не казнили за измену, его следует, по крайней мере, держать в Адельстане. Но Вальдер был непоколебим. Он задал коадъютору прямой вопрос: считает ли лорд Ирем, что в Торнхэлле, под присмотром доминантов, Бейнор будет представлять какую-то угрозу для дан-Энриксов? Подумав, Ирем вынужден был скрепя сердце дать Вальдеру отрицательный ответ. "Тогда не вижу смысла тратиться на его содержание в тюрьме" — отреагировал на это император. Ирем был ужасно зол и выразил протест единственным возможным способом — заявил, что он не может поручить конвоирование государственного преступника такого ранга никому другому, поэтому намерен лично отвезти Дарнторна в Торнхэлл. Вальдер был явно огорчен, что его лучший друг уедет из столицы как раз в тот момент, когда весь двор готовится к первому дню рождения наследника, но мстительное удовлетворение, которое лорд Ирем получил от своего демарша, в конечном счете не способно было перевесить двухнедельное общение с Бейнором Дарнторном. Всю дорогу пленник засыпал мессера Ирема претензиями, просьбами и жалобами, вызывавшими у него сперва раздражение, потом усталость, а в конце концов — брезгливое недоумение. Другой бы радовался, что не угодил на эшафот, а этот еще ноет!..

После этого обратная дорога в обществе Линара и нескольких орденских гвардейцев показалась Ирему увеселительной прогулкой.

Скучавший у ворот Адельстана офицер мгновенно подтянулся, узнав коадъютора. Сэр Ирем обратился к молодому человеку тем приветливым, чуть фамильярным тоном, которым обычно разговаривал только с близкими ему людьми.

— Лэр. Вас-то мне и нужно... Что нового в городе?

— Ничего необычного, мессер, — почтительно ответил Юлиан. — Община унитариев по-прежнему настаивает, что Орден должен изъять книгу Кэлринна Отта. В Нижнем городе произошло несколько потасовок из-за бесплатного вина, которое раздавали в день рождения наследника. Но это все мелочи.

— С общиной Милосердия, боюсь, не мелочи, — кисло сказал сэр Ирем. — Хегг бы побрал этого Отта! Он ведь, кажется, историк — вот и писал бы свои хроники... а не совал свой нос, куда его не просят.

Лэр наверняка придерживался на этот счет совсем другого мнения, однако он дипломатично промолчал и спросил совсем о другом:

— А как дела в Торнхэлле, монсеньор?

Лорд Ирем мрачно усмехнулся, вспомнив, что первым, что поразило его в день приезда в Торнхэлл, была протекающая крыша. Над Лейверком бушевала летняя гроза, и Льюберт героически сражался с протекающими потолками — собственными силами, поскольку большая часть слуг, оставшихся в фамильном замке Дарнторнов, были слишком старыми и слабыми, чтобы забраться на стремянку. Все, кто мог самостоятельно устроить свою жизнь, давным-давно покинули Торнхэлл и разбрелись по окрестным деревням, а оставшиеся были скорее обузой, чем подспорьем для нового владельца замка.

— Съездите и посмотрите сами, — посоветовал сэр Ирем Юлиану. — На словах это не передать.

— Там все настолько плохо?..

Коадъютор на мгновение задумался.

— Смотря что вы имеете в виду, — пожав плечами, сказал он. — Для Торнхэлла все, безусловно, плохо. Но для Льюберта Дарнторна, может быть, и нет.

Сейчас Ирем с трудом мог поверить в то, что он действительно сидел напротив Льюса за обшарпанным столом и терпеливо слушал, как осунувшийся и обросший бородой Дарнторн с несвойственной ему иронией рассказывал о неурядицах в своем поместье. И, однако, так оно и было. И сидел, и слушал, и даже сочувственно поддакивал. А потом, уже поднявшись в гостевую спальню и задув тусклую сальную свечу, долго ворочался на отсыревших простынях и обещал себе, что обяжет местного претора прислать в Торнхэлл бригаду плотников и каменщиков. Что бы Льюберт не успел натворить в свое время, все-таки не дело, что последний представитель рода Дарнторнов собственноручно затыкает щели в потолке.

Но, с другой стороны, Ирему показалось, что заботы о восстановлении Торнхэлла вывели Дарнторна из той апатии, в которой он пребывал в Кир-Кайдэ. Во всяком случае, Дарнторн, с которым он расстался несколько недель назад, уже не выглядел как человек, который до смерти устал и которому все на свете надоело. Ирем очень надеялся на то, через год-другой Дарнторн все же созреет до того, чтобы написать императору прошение о помиловании. Ну а пока — Хегг с ним, пусть возится в своем поместье, раз ему так нравится.

— За Льюберта не беспокойтесь, — сказал Ирем вслух. — Если он не спятит от тоски, общаясь с Бейнором Дарнторном, с ним все будет хорошо.

Юлиан Лэр задумчиво кивнул. Примерно с полминуты они простояли молча, а потом младший рыцарь, словно спохватившись, предложил мессеру Ирему:

— Может быть, вы хотите посмотреть на новых кандидатов, монсеньор? Они сейчас фехтуют на внутреннем дворе.

— А что, там есть хоть что-то, на что стоит посмотреть?.. — лениво поинтересовался коадъютор. Большая часть провинциалов, прибывающих Адель, чтобы получить место в Ордене, особыми талантами по части фехтования не отличались.

Но Юлиан и бровью не повел.

— Мне кажется, вам будет интересно.

Ирем насмешливо взглянул на молодого человека и протянул:

— Вы меня интригуете. Ну что ж, пошли.

На просторном дворе Адельстана фехтовали восемь незнакомых каларийцу кандидатов, поступивших в Орден уже после его отъезда коадъютора. До сих пор они атаковали друг друга без особого азарта, но, увидев во дворе двух офицеров в синих орденских плащах, заметно оживились и удвоили усилия. Взгляд сэра Ирема невольно задержался на одном из новичков — светловолосом и довольно хрупком юноше среднего роста, с волосами, постриженными "в кружок". С мечом он обращался очень хорошо, хотя и действовал слишком уж напролом — невыгодная тактика при его росте и сложении. Ирем прищурился, следя за парнем, оттеснявшим своего противника в угол двора. Юлиан Лэр был прав — зрелище в самом деле оказалось любопытным.

— Кто это?.. — спросил он у Юлиана, не потрудившись даже указать на юношу — он знал, что Лэр и так поймет, кем заинтересовался коадъютор.

— Эйт Ландор по кличке Белоручка.

Коадъютор усмехнулся.

— Почему же "Белоручка"?..

— Думаю, из-за перчаток. Он их почти никогда не снимает. Остальные шутят, что Ландор боится запачкать руки.

— Странная привычка. Сколько ему лет?

— Когда он поступал, сказал, что девятнадцать. Думаю, прибавил пару-тройку лет.

— Скорее, тройку, — хмыкнул Ирем, продолжая наблюдать за кандидатом. — Почему его не выставили?

— Но вы же видите, мессер. Этот Ландор — прекрасный кандидат.

Ирем пожал плечами.

— Если он наврал вам насчет возраста, значит, мог наврать и насчет всего остального. Вы хоть проверили — может быть, он единственный сын в семье? Мы его примем в Орден, а потом окажется, что у этих Ландоров нет других наследников.

— Прикажете послать запрос в Бейн-Арилль?..

— Делать вам нечего, Лэр, — с жалостью сказал Ирем. — Посылать запросы, потом еще месяц ждать ответа... Если будете так поступать, то всю оставшуюся жизнь провозитесь со всякими бумажками. Лучше скажите этому Ландору, чтобы через четверть часа поднялся ко мне. Я сам узнаю все, что нужно.

Как и следовало ожидать, узнав, что его вызывает коадъютор, Эйт Ландор не утерпел и пришел раньше, чем ему было назначено. Ирем, едва успевший умыться с дороги, бросил полотенце рядом с умывальником и сам распахнул дверь, смерив стоявшего в коридоре кандидата оценивающим взглядом.

— Заходите, — коротко распорядился он. Судя по лицу Ландора, тот довольно сильно нервничал, но это само себе еще не значило, что он что-то скрывает — вызов кандидата к главе Ордена был вполне уважительной причиной для волнения.

Лорд Ирем отошел к столу, стоявшему возле окна и сел, поставив подбородок на сцепленные руки. С минуту он молча разглядывал стоявшего посреди кабинета кандидата, пытаясь понять, что же все-таки во внешности этого юноши — практически подростка — цепляет взгляд и вызывает странное, тревожащее ощущение неправильности.

Белоручка быстро провел рукой по лбу, как будто заправляя за ухо несуществующую прядь. Может быть, он постригся "под горшок" совсем недавно, а до этого завязывал волосы в хвост, как это делают юноши из купеческих семей в Бейн-Арилле?..

Ирем вгляделся в кандидата более внимательно — и чуть не выругался в голос. Юлиан не говорил ему, давно ли Эйт Ландор прибыл в Адель, но было совершенно очевидно, что он числится кандидатом Ордена уже не первый день. И ни один из его рыцарей до сих пор ничего не понял!

Это был скандал. Если эта история каким-то образом выйдет на свет, то над имперской гвардией — и лично коадъютором — будут смеяться все, кому не лень.

— Как вас зовут? — спросил сэр Ирем, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить голос. Возмущаться и орать было не только глупо, но и слишком поздно.

— Эйт Ландор, мессер, — ответил юноша немного хрипловатым, но отнюдь не низким голосом. Ирем устало потер лоб. Приемщика пора повесить. Да и принцепса с ним заодно...

— Не делайте из меня идиота, месс Ландор, — попросил Ирем. — Ваше настоящее имя, пожалуйста.

Серые глаза девушки расширились. Можно себе представить, сколько раз она должна была воображать себе такую ситуацию. Наверняка что-нибудь в этом роде снилось ей в кошмарах с того дня, когда она приехала в Адель.

— Сейлес, — сглотнув, ответила она.

Ирем некстати вспомнил, что сидит перед стоящей дамой, и поморщился.

— Садитесь, месс Ландор... Теперь скажите, кому в Ордене было известно, что вы женщина?

Сейчас остановилась, не успев дойти до кресла.

— Никому!

Лорд Ирем хлопнул по столу рукой.

— Я же сказал — не делайте из меня идиота. С кем вас поселили?

— С Витто Арриконе.

— Так. И вы хотите убедить меня, что этот Арриконе ничего не знает?..

Еще одна долгая, томительная пауза.

— Мы с Витто жили по соседству и приехали в Адель вдвоем. Он обещал меня не выдавать.

— Прелестно, — с каменным лицом сказал сэр Ирем. — Ну и для чего вы все это устроили?.. Вы что, действительно считали, что никто не обнаружит вашего обмана?

В глазах Сейлес промелькнуло выражение упрямства.

— Монсеньор, я фехтую лучше, чем любой из ваших кандидатов. Могу провести в седле несколько суток. Знаю три имперских языка. Я...

— Вы покинете Адель сегодня вечером, — перебил Ирем жестко. — Я надеюсь, Витто Арриконе не откажется еще раз доказать вам свою дружбу и проводит вас домой.

— Но почему?!

— Что "почему"?.. Вы что, действительно считали, что я разрешу вам вступить в Орден? Извините, месс Ландор, но это абсолютно невозможно. Если вам так нравится носить оружие — носите. В конце концов, воительниц, наемниц, да и просто женщин, хорошо владеющих мечом, в Империи хватает. Но в число моих гвардейцев вы не попадете. Женщина не может служить в Ордене.

Сейлес стиснула спинку кресла так, что побелели пальцы.

— Монсеньор, я прочитала устав Ордена, наверное, раз десять. И ни разу не нашла упоминания о том, что в Орден принимают исключительно мужчин.

Выпад был настолько неожиданным, что Ирем на секунду растерялся. Мысленно пробежавшись по параграфам Устава, коадъютор обнаружил, что Сейлес права. Впрочем, большая часть Устава была создана задолго до Железной Беатрикс. В те времена никто не мог даже подумать, что какая-нибудь женщина станет претендовать на место в гвардии. Даже семнадцать лет назад, когда Ирем собственноручно редактировал устав, подобная возможность показалась бы нелепой. Но с какого-то момента то, что еще относительно недавно представлялось невозможным, стало реальностью. Если Лейда Гефэйр возглавляет войско своего отца и правит Гверром даже после совершеннолетия своего брата, то стоит ли удивляться, что девице из Ландора пришла в голову идея вступить в Орден?

— Ну что ж, вы правы, месс Ландор, — признал сэр Ирем после долгого молчания. — А теперь сядьте и послушайте меня. Раз уж вы так внимательно читали наш Устав, то вам наверняка известно, какую роль в приеме новых рыцарей играет коадъютор. Мне приносят список кандидатов, которых другие офицеры сочли достойными места в Ордене, я ставлю свою подпись, и несколько человек становятся гвардейцами. Как правило, это обычная формальность. Но не в вашем случае... Вы можете провести здесь еще три месяца, до конца испытательного срока, но потом я откажусь принять вас в Орден, и вам все равно придется вернуться домой. Я мог бы сделать это безо всяких объяснений, но мне кажется, честнее будет объясниться с вами сразу. Я не приму вас в число моих солдат. Наш Орден требует от своих членов полного самоотречения. Отказ от личного имущества, безбрачие, готовность выполнять любой приказ... и, что немаловажно, невозможность отказаться от своих обетов в случае войны. Короче, Орден может выполнять свои задачи только тогда, когда в нем царит безупречная дисциплина и верность своему долгу.

— Вы считаете, что женщины на это неспособны? — ощетинившись, спросила Сейлес.

Ирем сдавленно вздохнул.

— Нет, месс Ландор. Но я считаю, что на это неспособно большинство мужчин, когда среди этих мужчин есть женщина. Боюсь, что вы в своем эгоистическом стремлении добиться своей цели вряд ли представляете себе, к каким проблемам это должно привести.

— Но до сих пор никто даже не заподозрил, что я женщина, — уже гораздо неувереннее возразила Сейлес.

— Спору нет, вам очень повезло. И сколько вы еще планировали притворяться? Месяц? Год? Может быть, всю оставшуюся жизнь?..

Девушка быстро отвела глаза, и Ирема внезапно осенило. Он негромко рассмеялся.

— А-а, я понял. Вы надеялись дождаться, пока вас зачислят в гвардию, раскрыть свое инкогнито, а после этого сослаться на Устав. Прекрасный план!.. Действительно прекрасный. К сожалению, вы проиграли. И прошу вас — не пытайтесь повторить ваш трюк в каком-нибудь другом имперском городе. Не стоит превращать все в фарс, не так ли?.. — Ирем встал, показывая, что аудиенция окончена. — Я вас не задерживаю, месс Ландор. Придумайте какой-нибудь предлог для своего отъезда, соберите вещи и уезжайте. Витто Арриконе... фэйры с ним, пусть пока остается.

Сейлес встала и медленно подошла к двери.

— Еще одну минуту, месс Ландор, — окликнул ее Ирем. — Я надеюсь, что вы понимаете, что всю эту историю не стоит предавать огласке. Это не только не в моих, но и не в ваших интересах.

Сейлес коротко, по-военному поклонилась и, не говоря ни слова, вышла в коридор.

"Одной проблемой меньше" — с мрачным удовлетворением подумал Ирем. Теперь можно было с чистой совестью выбросить неприятную историю из головы и отправиться на прием к Валлариксу.

Только сейчас рыцарь по-настоящему почувствовал, что провел ночь и несколько последних дней в седле. Тело настойчиво просило отдыха, а в голове было как-то мутно, словно накануне вечером он много пил.

"Стареешь" — издевательски прокомментировал внутренний голос.

— Линар! — резко окликнул Ирем своего стюарда. — Принеси еще воды. Только похолоднее...

Умывшись второй раз за утро, он с ожесточением растер лицо и шею жестким полотенцем и распорядился оседлать ему коня.

Явившись во дворец, лорд Ирем обнаружил, что его опередили. Аденор, которого Валларикс сделал главной государственного казначейства, никогда не появлялся во дворце раньше одиннадцати, но сегодня, как назло, приехал к девяти часам утра, и в данную минуту находился в королевской спальне.

Став женатым человеком, император не отказался от своей привычки разбирать бумаги по утрам, но начал делать это не своем в полупустом холодном кабинете, а в покоях королевы. Для этой цели в углу спальни, поближе к высокому витражному окну, был установлен стол, и по утрам Валларикс, надев темно-синий бархатный халат, подсаживался к этому столу и отвечал на письма, обсуждая их с Алирой. Заходя к Вальдеру с утренним докладом, коадъютор часто заставал Алиру уже на ногах — она сидела за столом напротив мужа и сосредоточенно писала, а распущенные волосы блестящей шелковой волной лежали на ее плечах, окутывая королеву, как сияющая золотая шаль. Она не отказалась от своей привычки подниматься вместе с императором даже тогда, когда ждала наследника, хотя в те дни ее лицо часто бывало бледным и осунувшимся, будто королева не смыкала глаз всю ночь. Алира тяжело переносила первую беременность, но Валларикс, к досаде Ирема, не запрещал жене перетруждать себя, а вместо этого в своей обычной мягкой, обходительной манере уговаривал ее прислушаться к советам лекарей и больше отдыхать. Валларикс не скрывал, что он гордится поведением своей жены, а при дворе их близость с королевой находили трогательной. Лорды Малого совета шутили, что им нечем больше заняться, потому что юная супруга заменила Валлариксу государственный совет и личного секретаря.

Единственным, кто не разделял всеобщего восторга по поводу брака императора, был Ирем. Хотя он по-прежнему пунктуально являлся во дворец с докладами каждое утро, с некоторых пор рыцарь старался отыскать предлог, чтобы дождаться выхода Валларикса в приемной. Коадъютор говорил себе, что не желает смущать друга и его жену, но, если быть до конца честным с самим собой, он просто не стремился наблюдать эту семейную идиллию.

Как и большинство старших офицеров Ордена, Ирем был убежден, что настоящей семьей мужчины должны быть его друзья, а все остальное только отвлекает человека от служения своему делу. Так, по крайней мере, он ответил бы любому, кто спросил бы его о натянутости, появившейся в их отношениях с Валлариксом. Но был еще один момент, в котором коадъютор мог признаться только самому себе.

Ирем уже не помнил времени, когда он не служил династии дан-Энриксов. Если на свете и существовал когда-то человек по имени Айрем Кейр, у которого была какая-то своя, отдельная от императора судьба, то Ирем уже много лет назад забыл о нем и думал о себе только как о коадъюторе Вальдера. Все, что было важным для правителя, как бы само собой, без всякого усилия, делалось важным и для Ирема. Благополучие империи, реформа Ордена, Седой со своей Тайной магией, Элиссив и, конечно, Крикс — Ирем охотно занимался всем, что совершенно не касалось его самого, но зато волновало его друга и сеньора. Ему нравилось сознание того, что император доверяет ему больше, чем кому-либо другому, и он никогда не думал, что однажды это положение изменится. Но с появлением Алиры в жизни Валларикса появилось часть, которая касалась только их двоих, и больше никого. Рыцарь не мог отделаться от ощущения, что эта часть все время разрастается, мало помалу вытесняя остальное. И, хотя Ирем оставался лучшим другом императора, он, несомненно, перестал быть для Валларикса единственным доверенным лицом. Ирем никак не ожидал, что будет чувствовать себя задетым — но, однако, так оно и было.

Конечно, глупо было сожалеть о временах, когда Валларикс был вдовцом. В конце концов, даже слепой заметил бы, что император был несчастлив. Но, сколько бы лорд Ирем не твердил себе, что должен радоваться за своего друга, в глубине души он чувствовал досаду. И сейчас, услышав, что правитель принимает у себя Ральгерда Аденора, Ирем почти с облегчением отступил от дверей в покои королевы и тихо сказал дежурному гвардейцу, что он подождет правителя у него в кабинете.

Рыцарь пересек приемную и тяжело вздохнул, берясь за медное кольцо в двери — но в самую последнюю секунду замер, различив за дверью еле слышный шелест перевернутой страницы. В кабинете явно кто-то был.

"Вальдер?!" — подумал он, но тут же понял всю нелепость этой мысли. А мгновение спустя он осознал, кто должен находиться в аулариуме императора. Раз гвардеец не предупредил его о госте, значит, тот проник в покои императора без ведома охраны. На такое был способен только один человек.

— Доброе утро, Князь, — нарочито невозмутимо сказал Ирем, распахнув дверь.

Сидевший за столом мужчина поднял голову от книги, которую только что читал, и отбросил со лба мешавшую темную прядь, открыв немного побледневшее клеймо с вензелем Сервелльда Дарнторна. Встретившись взглядом с коадъютором, он улыбнулся, до боли напомнив каларийцу молодого императора.

— Доброе утро... монсеньор.

Лорд Ирем вздрогнул.

— Ты?.. — выдохнул он, и запоздало прикусил язык, досадуя на собственное удивление. Казалось бы, за столько лет общения с Седым можно было бы и привыкнуть... Коадъютор всегда знал, что рано или поздно Крикс опять появится в Адели — без предупреждения и в самый неожиданный момент. Но когда это произошло на самом деле, Ирем оказался слишком изумлен, чтобы держать себя в руках.

— Я принял тебя за Седого, — чуть помедлив, сказал рыцарь, внимательно разглдывая Крикса. Пару лет назад, когда они виделись в последний раз, Меченый еще выглядел как юноша — а может, это Ирем по привычке видел в нем черты того мальчишки, которого много лет назад забрал из Академии. Теперь дан-Энрикс, несомненно, стал мужчиной. Видеть эту перемену было странно. Может быть, что-то в этом роде чувствуют другие люди, когда видят своих повзрослевших сыновей?..

От этой мысли губы каларийца изогнулись в саркастической улыбке. "Кажется, я становлюсь сентиментальным" — насмешливо подумал он.

— Надеюсь, ты вернулся насовсем? — нарочито небрежно спросил Ирем. Меченый едва заметно улыбнулся — так, как будто истинные мысли Ирема были написаны у коадъютора на лбу. От этой понимающей улыбки Ирема бросило в жар. Крикс и раньше временами поразительно напоминал Седого, но сейчас он стал казаться его точной копией.

— Боюсь, что нет, — ответил он. — Я ведь отправился в Эсселвиль только потому, что Олварг находился там. И мое возвращение в Адель тоже будет зависеть не от меня, а от него. Мы с Олваргом сейчас, в каком-то смысле, неразлучны — куда он, туда и я.

Так, значит, Крикс провел все это время в Эсселвиле... Ирему пришлось напомнить самому себе, что он решил ничему не удивляться. Рыцарь сел за стол, откинулся на спинку кресла и демонстративно скрестил руки на груди — как и всегда, когда был с чем-то не согласен.

— Валларикс тоже постоянно говорит об Олварге, — заметил он. — Если тебя интересует мое мнение, то вы с Вальдером уделяете ему больше внимания, чем он того заслуживает. Чего, в сущности, добился Олварг со всей своей магией?.. Да ничего! Последние два года прошли очень мирно — особенно по сравнению с тем бардаком, который здесь творился раньше. Думаю, что Олварг уже показал нам все, на что способен. Две войны, неурожай, разруха, эпидемия — а что в итоге? Мятеж Сервелльда Дарнторна провалился, эпидемия закончилась, а Олварг до сих пор остался там же, где и был. Нравится ему это или нет, но его ставка бита.

Крикс поднял взгляд на Ирема.

— Не думаю, — негромко сказал он. — Когда я оказался здесь, мне сообщили, что со времени переговоров в Кир-Кайдэ прошло два года и три месяца. А в Эсселвиле за это же время прошел всего один год.

— И что с того? — не понял Ирем. — Я читал, что время по разные стороны от арки Каменных столбов течет по-разному. Откуда бы иначе взялись все эти истории про то, как человек, попавший в Леривалль, вернулся много лет спустя таким же молодым, каким и был?..

— Это совсем другое, — отмахнулся Крикс. — Альды и все, что с ними связано, находятся вне времени — поэтому они и не стареют. Думаю, что люди, оказавшиеся в их владениях, тоже не могут постареть, пока находятся в Туманном логе. Но во всех других частях нашего мира время раньше шло с одной и той же скоростью — иначе моя мать бы просто не смогла встречаться с Тэрином у Каменных столбов. А теперь что-то начало меняться. Когда я пытался пройти через арку Каменных столбов, чтобы попасть сюда, это оказалось тяжелее, чем обычно. Первые несколько раз у меня вообще ничего не получилось. В тот момент я думал, что мне просто не хватило концентрации, но теперь я уверен в том, что это как-то связано с Истоком. У меня такое ощущение, как будто части мира стали отдаляться друг от друга все быстрее и быстрее... — Крикс нахмурился, глядя куда-то мимо Ирема. "И впрямь, совсем как Князь" — подумал Ирем с застарелым раздражением. Седой тоже все время говорил загадками и беспокоился из-за вещей, понятных только ему одному.

Как будто бы подслушав его мысли, Меченый неожиданно спросил:

— Скажи, за те два года, пока я был в Эсселвиле, Князь не появлялся здесь?..

— Нет. Я не видел его с того дня, как он показывал тебе меч Энрикса из Леда, — отозвался Ирем, ощутив знакомый холод в животе. Меченый коротко кивнул, как будто бы не ожидал услышать ничего другого.

— Ты думаешь, что с ним случилось что-нибудь плохое? — спросил коадъютор резче, чем ему хотелось бы.

Дан-Энрикс потер лоб, как будто бы его клеймо внезапно начало зудеть.

— Я думаю, что он убит, — признался он после короткой паузы. — Когда я видел Светлого в последний раз, он был в довольно сложном положении. Безликие сумели выследить его и шли за ним буквально по пятам. И знаешь... иногда, когда я вспоминаю наш последний разговор, мне кажется, что Князь уже тогда предвидел то, что с ним произойдет потом.

Ирем закинул ногу на ногу.

— Не понимаю, с чего ты решил, что знаешь, что произошло потом. Положим, за Седым действительно гнались Безликие. Это еще не основание считать, что он убит, — парировал он, пытаясь усилием воли задавить холодный, скользкий страх, ворочавшийся где-то в животе. Что же это такое... сперва император, а теперь еще и Крикс!

Во взгляде Меченого, словно вспышка, промелькнуло понимание.

— Валларикс тоже что-нибудь почувствовал?.. Что это было — магия? Или просто дурные сны?

Лорд Ирем закусил губу. Он не представлял, откуда Крикс мог знать такие вещи. Пару лет назад Ирема в самом деле разбудили среди ночи и сказали, что правитель срочно вызывает его во дворец. Валларикс, которому полагалось спать в своей постели рядом с королевой, второй час расхаживал по галерее Славы, ежась от холодного ночного ветра, и пил тарнийское вино прямо из горлышка бутылки. Императору приснилось, что Седой погиб, и всегда рассудительный Валларикс ни в какую не желал поверить в то, что это просто сон.

Боль из прикушенной губы немного отрезвила коадъютора, позволив ему сохранить спокойствие и проглотить вертевшийся на языке ответ, что про сны Валларикса лучше спросить у королевы — ей виднее. В глазах сэра Ирема любой, кто верил в сны и поддавался глупым суевериям, был безнадежным дураком. Но для дан-Энриксов, связанных с Тайной магией, Ирему приходилось, скрепя сердце, сделать исключение.

— Ты прав, — сдаваясь, признал он. — Может быть, тебе стоит обсудить свои предчувствия с орденским магом?..

Во взгляде Крикса промелькнула искра интереса.

— Ну конечно!.. — пробормотал он. Казалось, Крикса целиком захватила какая-то мысль, не связанная с темой их беседы, но необычайно ценная для энонийца. — Монсеньор, вы гений!

Ирем усмехнулся углом рта.

— Стараюсь, как могу.

* * *

Маг вошел в комнату уверенным и быстрым шагом человека, который бывает в Адельстане каждую неделю, но при виде Крикса темно-серые глаза мэтра Викара слегка округлились.

— Когда мессер Ирем пригласил меня сюда, я думал, что я нужен для допроса какого-нибудь арестанта, — сказал он. — Чем я могу быть вам полезен, принц?

— Пожалуйста, садитесь, мэтр. Я надеялся, что вы поможете мне разобраться в одном деле, — отозвался Крикс, чувствуя неловкость от того, что маг, которого он знал еще подростком, стоит перед его креслом чуть ли не навытяжку.

Ворлок обошел овальный стол и сел в предложенное кресло.

— Я слушаю вас, принц, — повторил он, глядя на собеседника в упор.

Меченный на мгновение прикрыл глаза, пытаясь отделаться от неприятных ощущений, вызванных этим внимательным, как будто проникающим в его мысли взглядом. Дан-Энрикс не имел ничего против мэтра Викара, даже наоборот — в те времена, когда они вместе плыли в Каларию на "Бесстрашной Беатрикс", он относился к ворлоку с большой симпатией. Но даже это не могло избавить его от старой неприязни к ворлокам и ворлокству.

— Прежде всего, я бы хотел спросить: может ли человек, не наделенный Даром, избавить кого-нибудь от боли с помощью обычного внушения? — поинтересовался он.

Ворлок поставил подбородок на сцепленные в замок руки.

— На вашем месте, принц, я бы поосторожнее использовал слова вроде "внушение". Представьте... хм... ну, скажем, заболевшего ребенка. Его мать сидит с ним рядом, успокаивает, гладит... через полчаса ребенок засыпает, потому что боль становится слабее. Это что, "внушение"?.. Едва ли. Существуют вещи, которые одинаково далеки и от магии, и от медицины. В терминах науки или магии мы никогда не объясним, как именно сочувствие и нежность матери влияют на ее ребенка. Но это не значит, что подобного влияния не существует, или что его не стоит принимать в расчет.

— А если речь о совершенно постороннем человеке? И боль при этом не "становится слабее", а исчезает полностью?

— Тогда это, определенно, ворлокство.

— А если после этого человека перестают беспокоить больные почки или сам собой рассасывается уже созревший флюс? — напряженно спросил Крикс. Когда он уезжал из Руденбрука, щека Рельни выглядела почти нормальной — отек заметно спал, и за столом разведчик с аппетитом ел любую пищу, словно вознаграждая себя за несколько дней на хлебе и воде. А Алинард серьезно рассуждал о том, не совершили ли они с дан-Энриксом ошибку, приняв за камни в почках то, что он теперь уверенно считал "обычной невралгией".

Ворлок пожал плечами, как человек, которому приходится давать ответы на банальные вопросы.

— Я бы сказал, что маг, работавший с подобным человеком, обладает Даром в области как целительства, так и ворлокства. Целители лечат болезни, но не убирают боль. А ворлоки — наоборот. Небезызвестный вам Галахос, например, имел способности одновременно и к предметной магии, и к ворлокству. Но, как вы понимаете, подобные таланты даже среди Одаренных представляют из себя скорее исключение, чем правило.

— Я понимаю, — кивнул Меченый. — А может быть такое, что исцеление произошло вообще без применения какой-то магии?

Ворлок пожал плечами.

— Тогда это либо случайность, либо чудо. Причем в данном случае это почти одно и то же. Не хочу показаться невежливым, принц, но все ваши вопросы чересчур абстрактны. Может быть, вы все-таки расскажете, что беспокоит вас на самом деле?..

Крикс глубоко вздохнул.

— Ну что ж... возможно, так действительно будет лучше всего. В последнее время я довольно много занимался медициной. Больше по необходимости — в том месте, где я жил, был только один врач, и множество людей, которые нуждались в помощи. Я просто вынужден был применять те знания, которые когда-то получил от Рам Ашада.

— Вы что, пытаетесь передо мной оправдываться?.. В этом нет необходимости. Я не намерен вас осуждать.

Меченый прямо посмотрел на ворлока.

— По правде говоря, я осуждаю себя сам. Бывали моменты, когда я спрашивал себя — как я вообще осмеливаюсь браться за лечение людей, с моими-то мизерными познаниями в медицине? Рам Ашад, по крайней мере, точно знал, какое дело можно мне доверить. Он бы никогда не допустил, чтобы я навредил кому-нибудь из его пациентов. А тот врач, с которым я работаю сейчас... он искренне считает, что я маг, который может все. Вы представляете, каково мне приходится?..

— Думаю, да, — негромко согласился ворлок. Несколько секунд они молчали, глядя друг на друга.

Крикс почувствовал, что его ладонь медленно разжимается — и с опозданием сообразил, что с самого начала их беседы с ворлоком сжимал широкий подлокотник кресла тем же безотчетным жестом, каким в минуты опасности тянулся к рукояти своего меча.

Ворлок вздохнул.

— Мне жаль, что вы так настороженно относитесь к... лицам моей профессии. Боюсь, что дело здесь не только в вашей наследственной несовместимости с магией, но и в том, что кто-то из моих коллег когда-то допустил в работе с вами грубую и неприятную ошибку. Думаю, всего этого вполне можно было избежать... Итак, вы занимались медициной — в том числе задачами, которые были для вас слишком сложны. Что было дальше?

— Дальше... дальше как раз начались те вещи, которые казались мне необъяснимыми, — сказал дан-Энрикс. А затем подробно, обстоятельно рассказал магу про леди Адалану и про Рельни. Ворлок слушал не перебивая, внимательно глядя на собеседника. Впрочем, примерно к середине рассказа Крикса он отвел глаза, привычным жестом стряхнул с запястья браслет из черных агатов, и принялся задумчиво перебирать шлифованные каменные бусины.

— И как вы сами объясняете произошедшее?.. — спросил он Крикса, когда тот закончил свой рассказ и замолчал.

— Я думаю, это была Тайная магия.

Ворлок молчал.

— ...Вы полагаете, что я слишком самонадеян? — спросил Крикс, поняв, что маг не собирается нарушать паузу. Меченый не помнил, когда он краснел в последний раз, но сейчас он почувствовал, как кровь приливает к лицу, теплой волной ползет со лба на щеки. — Собственно, поэтому я и надеялся, что вы поможете мне разобраться в этом деле. Я хотел понять, не упустил ли я какое-нибудь объяснение. Тайная магия непредсказуема и непостижима для людей. Так что считать, что она выполняет твои пожелания — это, действительно...

Ворлок вскинул глаза на Крикса.

— Нет, мессер. Я не считаю вас "слишком самонадеянным", — перебил он. Бусины в руках мага замелькали с удвоенной скоростью. Эти быстрые движения пальцев, да еще слегка нахмуренные брови — вот и все, что выдавало беспокойство ворлока. — Признаться, я действительно не понимаю... Вы читали книгу Отта?

Крикс удивленно поднял брови. Вопрос совершенно не вязался с темой их беседы и казался откровенно странным, но при этом маг смотрел на него так, как будто бы ответ дан-Энрикса имел огромный смысл.

— Книгу Отта?.. Вы имеете в виду его историю последних войн?

— Нет, я имею в виду "Сталь и Золото", — ответил ворлок, и устало потер лоб. — Впрочем, это уже не важно. Можете не отвечать — я вижу, вы даже не слышали это название. Что же до ваших слов... я никогда не сталкивался с Тайной магией лицом к лицу, и не могу с уверенностью утверждать, что именно она исцелила этих людей. Но я могу сказать, что с того самого момента, как я вошел сюда, я чувствую Силу — не ту Силу, которую мы видим в Одаренных, а совсем иную, для которой я, признаться, затрудняюсь подобрать какое-то название. Это тем более поразительно, что я могу ручаться — в прошлом я не ощущал в вас ничего похожего. — Крикс не был ворлоком, но сейчас он чувствовал смятение Викара так отчетливо, как если бы действительно "читал" его. — Словом, я верю вам. По-прежнему не представляю, что это за Сила и на что она способна, но не сомневаюсь, что события, которые вы описали, были связаны именно с ней.

Сердце у Крикса застучало чаще. Ворлок был отнюдь не первым, кто почувствовал в нем эту магию. На самом деле, ее чувствовали и Атрейн, и пациенты в лазарете, и привратник лорда Аденора. Разница состояла в том, что Истинному королю и айзелвитам эта Сила была крайне необходима, и дан-Энрикс полагал, что они видят то, что хотят видеть. А вот мэтру Викару его магия была не просто "не нужна" — она не вписывалась в его представления о мире, так что он едва ли не стыдился говорить о ней. Но именно поэтому дан-Энрикс поверил ему безоговорочно.

Счастье звенело в нем, словно натянутая тетива. Хотелось вскочить с кресла и пройтись по комнате, или же громко, в голос рассмеяться. Но он сдерживал себя из опасения обидеть мага.

Мэтр Викар искоса посмотрел на собеседника.

— Я ворлок, принц, — напомнил он. — Я могу отличить, когда люди смеются от радости, а когда они смеются надо мной. Даже не читая мыслей собеседника, я чувствую его эмоции, а ваш... восторг сейчас бушует в этой комнате, как ветер на Халаррском перевале.

Меченый рассмеялся.

— Я забыл. Пожалуй, иногда общаться с ворлоками удивительно удобно... Но у меня есть еще один вопрос.

— Я слушаю.

— Действительно ли сильный маг, знающий имя человека и определенным образом настроивший свое сознание, может узнать, что происходит с этим человеком, где бы тот ни находился?

Ворлок прищурился.

— В принципе да. Однако тут есть масса всяких "но". Во-первых, это действительно должен быть очень сильный маг, скорее всего — ворлок или человек в задатками к нескольким видам магии, то есть, по сути, совершенный уникум. Желания и помыслы этого мага должны быть полностью сосредоточенны на его цели. Для того, чтобы достичь подобного эффекта, магу нужно жить в уединении, с утра до ночи размышляя исключительно о человеке, которого нужно отыскать. Причем желательно иметь "маяк", какой-нибудь предмет, который тесно связан с разыскиваемым человеком. Прядь его волос, старую одежду, написанное им письмо... помню, как я однажды искал по заданию Ордена похищенную девочку, используя в качестве "маяка" ее любимые игрушки. Чем удачнее маг подберет "маяк", тем больше шансов на успех.

— А маяк нужен обязательно? Если я просто назову какому-нибудь магу имя человека, которого нужно разыскать...

— То этот маг прежде всего пожалуется на вас властям, — вздохнул мэтр Викар. — Давать такие поручения имеет право только Орден или члены городского капитула. Если какой-то маг начнет использовать _такие_ виды магии по собственному усмотрению, он очень скоро наживет себе проблем с Советом Ста. Это необходимо, чтобы магия не превратилась в инструмент для шпионажа и тому подобных неприглядных дел.

Крикс потер лоб.

— Да. Верно. Я об этом не подумал. Кажется, придется просить помощи у Ирема.

Маг с интересом посмотрел на Крикса.

— Я вижу, для вас это очень важно?

— Очень, — честно сказал Крикс.

— Может быть, расскажете, в чем дело?.. Если, конечно, это не какой-нибудь секрет.

— Нет, это не секрет... по крайней мере, не от вас, — пожал плечами Крикс. — Примерно год назад я обещал своему другу позаботиться об одном человеке. Но я положительно не знаю, как исполнить это обещание. Все, что я знаю об этом мальчишке — это что его зовут Олрис, ему сейчас должно быть тринадцать лет, и он мой родственник по материнской линии.

Мэтр Викар заметно оживился.

— Кровное родство — довольно мощное подспорье в магии. Послушайте, мессер! Мы уже обнаружили, что вы располагаете... определенными возможностями. Почему бы не попробовать пустить их в ход? Я мог бы объяснить вам, как именно маг очищает свои мысли для того, чтобы потом сосредоточить их на объекте поиска. А если ничего не выйдет, вы всегда сможете получить от лорда Ирема бумагу, которая позволит вам обратиться к любому магистру из Совета ста.

— Я не уверен, что это хорошая идея, — вздохнул Меченый. — Вам хочется узнать, на что способна эта Сила, о которой вы сегодня говорили. Устроить испытание и посмотреть, что из этого выйдет. А я чувствую, что Истинную магию нельзя испытывать подобным образом. Маги владеют своим Даром так, как я — своим мечом или конем. Но Тайной магией нельзя "владеть" — ей можно только доверять.

Ворлок обескураженно пожал плечами.

— Не могу сказать, что я вас понимаю, принц... но, может быть, вы правы. Делайте, как посчитаете нужным — а я с удовольствием займусь поисками вашего Олриса, как только получу распоряжение Совета ста.

— Спасибо, мэтр! А теперь, если позволите, я пригласил бы вас в "Черный дрозд". Сейчас, конечно, уже вечер, но, надеюсь, там найдется хоть один свободный столик.

Олрис проснулся от холода, от которого у него мучительно сводило мышцы. Небо успело посветлеть, но солнце еще не взошло. С одной стороны в плечо Олрису упиралось весло, с другой — ноги Ингритт, спавшей головой к корме. Олрис схватился за борт и сел, чувствуя, как его тело ноет от бесконечной гребли, холода и сна на жестких досках. Особенно сильно у него сейчас болели руки и спина.

Перегнувшись через борт лодки, Олрис зачерпнул воды и поплескал себе в лицо, стараясь отогнать остатки сна. По-видимому, он проспал не больше трех часов. Когда он бросил весло и растянулся на дне лодки, была уже глубокая ночь. На тот момент он так устал, что даже страх погони не способен был пересиливать усталость. Последней связной мыслью, промелькнувшей в его голове перед тем, как Олрис погрузился в сон, было "Я больше не могу. Надо причалить к берегу и остановиться на ночлег". Мысль была совершенно правильной, но воплотить ее в действительность Олрис уже не смог.

Как и когда заснула Ингритт, он тем более не знал.

За два последних дня, прошедшие со времени их бегства, Ингритт не произнесла ни слова жалобы. Когда на ее ладонях начали лопаться мозоли от весла, она просто оторвала подол рубашки, обмотала им ладони и продолжила грести с прежним остервенением. Последнее, что Олрис помнил о прошедшей ночи — это как Ингритт говорила ему что-то очень важное, кажется, про дан-Энрикса и Руденбрук, а он никак не мог сосредоточиться и вникнуть в смысл ее слов, кивая и мыча в ответ что-то нечленораздельное.

Олрис обхватил себя руками, чтобы хоть чуть-чуть согреться, и завертел головой, пытаясь угадать, какое расстояние лодка прошла, пока они благополучно спали. Клочья тумана висели над водой, а лесистые берега казались совершенно незнакомыми. Олрису хотелось надеяться, что их преследователи сейчас прочесывают окрестности Марахэна и разыскивают беглецов в ближайших деревнях.

Словно в ответ на его мысли на левом берегу заржала лошадь. Ей тут же ответила другая. Олрис чуть не подскочил от ужаса.

— Ингритт! — выпалил он, соскальзывая со скамейки на дно лодки и вцепляясь девушке в плечо. — Ингритт, погоня!! Нас нашли!

Ресницы Ингритт дрогнули, как будто бы она пыталась, но не могла проснуться. Олрис потряс ее сильнее, и тогда она открыла красные, мутные от усталости глаза и резко села, стукнувшись о скамейку лбом.

— А?.. Где погоня? — хриплым голосом спросила она.

Но отвечать Олрису не пришлось. На белую песчаную косу, тянувшуюся между лесом и рекой, уже вылетел первый всадник. А сразу за ним — второй и третий. Всего маленький отряд насчитывал семь человек.

Один из всадников неторопливо поднял самострел, и толстая, короткая стрела с пугающе громким звуком ударила в борт лодки, в какой-нибудь ладони от головы Ингритт. Олрис негромко ахнул — больше от неожиданности, чем от настоящего испуга. Только через несколько секунд он осознал, что их преследователь вовсе не намеревался подстрелить кого-нибудь из них — просто показывал, что жизнь обоих беглецов в его руках.

— Эй, в лодке! Правьте к берегу! — крикнул один из всадников.

Олрис медленно, как во сне, вытащил тяжелые весла со дна лодки и вставил их в уключины. Сердце стучало в ребра так, как будто бы пыталось выпрыгнуть наружу.

Ингритт они, конечно, не убьют. Рыжебородый заинтересован в том, чтобы ее привезли в Марахэн живой. А вот его наверняка повесят прямо тут, на берегу.

— Что ты делаешь? — беззвучно прошептала Ингритт. Олрис невидящим взглядом уставился на нее.

— Я правлю к берегу, как они и велели. Ты же видела, им ничего не стоит нас убить.

Ингритт скривила губы.

— По мне, так лучше умереть, чем возвращаться в Марахэн. Слезай отсюда, я сама! — она столкнула его со скамьи и в несколько сильных гребков развернула лодку к противоположному берегу. — Ляг на дно лодки, идиот! В меня они стрелять не будут.

Олрис сжался на дне лодки, от души надеясь, что Ингритт не ошибается, считая, что гвардейцы не начнут в нее стрелять.

Прятаться за бортами лодки и не знать, что происходит на том берегу, было невыносимо.

— Они спускаются к воде, — сказала Ингритт Олрису, как будто бы подслушав его мысли. И то ли со злостью, то ли с горечью пробормотала — Боже, зачем только лошади умеют плавать!

Олрис закрыл глаза. Может быть, Ингритт зря пытается бороться с неизбежностью? Своим упорством они только разозлят преследователей еще сильнее.

Нос лодки мягко ткнулся в песчаный берег.

— Бежим! — крикнула Ингритт, перепрыгивая через борт.

Олрис выбрался из лодки и, с трудом передвигая ноги, бросился вслед за ней. Тело, отяжелевшее после сна, сопротивлялось быстрым движениям, так что бежали они медленно.

— Может, залезть на дерево?.. — предложил Олрис, спотыкаясь от усталости.

— Ты видишь здесь хотя бы одно дерево, на котором нас не будет видно? — с досадой откликнулась Ингритт. Олрис вынужден был признать, что его спутница права. В другое время этот лес понравился бы ему гораздо больше, чем угрюмая опушка рядом с Марахэном, но сейчас Олрис готов был его возненавидеть. Никаких непролазных зарослей, в которых можно было бы надежно спрятаться от всадников, никаких вывороченных из земли корней, о которые могла бы споткнуться лошадь. В лесу, примыкающему к Марахэну, кроны деревьев переплетались между собой, так что внизу почти всегда царил зеленоватый полумрак, как под водой, а здесь каждое дерево стояло наособицу. Наверное, ближе к полудню, когда солнце поднимется над лесом, здесь станет так светло, что на земле можно будет найти упавшую монетку.

Несколько минут спустя Олрис услышал лошадиный топот. Силы окончательно покинули его — вместе с надеждой на спасение.

— Ингритт, это бесполезно!.. Они нас уже поймали. Стой, — выкрикнул он.

Девушка не ответила.

Впрочем, сдаваться тоже было поздно. Меньше, чем через секунду после своего отчаянного выкрика, Олрис почувствовал обжигающий удар и мгновенную, раздирающую боль. Земля вывернулась из-под ног, и он едва успел подставить ладони, чтобы смягчить падение. "Я умираю" — промелькнуло в голове. — "Он зарубил меня мечом"

Олрис сжался на земле, надеясь, что это конец, и хуже, чем сейчас, ему уже не будет. Но мгновение спустя, услышав крик Ингритт, осознал, что худшее еще даже не начиналось. Гвардеец, который ударил его на скаку — как теперь становилось ясно, вовсе не мечом, а плетью — осадил коня и спешился. Олрис увидел приближающегося к нему мужчину и едва успел прикрыть голову руками, прежде чем преследователь пнул его сапогом. А потом еще раз. И еще. Отводя душу за ночь в седле и за устроенное им холодное купание, он еще пару раз вытянул Олриса плеткой, а потом скомандовал:

— Вставай.

Олрис боялся, что, как только он попробует подняться, перестав прикрываться от ударов руками и подтянутыми к животу коленями, гвардеец пнет его опять, но делать было нечего, и он поднялся на ноги, стараясь не смотреть на возвышающегося над ним мужчину. Олрис прекрасно понимал, что всякое неверное движение или случайный взгляд, который можно было бы истолковать как проявление протеста или неповиновения, приведет к тому, что его снова будут избивать, и эта мысль лишала его воли.

Гвардеец связал ему руки, грубо и намеренно болезненно затягивая прочные узлы на мокрой, измочаленной веревке. Олрису удалось скосить глаза и посмотреть на Ингритт. Один из гвардейцев держал девушку за локти, а второй, немолодой мужчина, которого Олрис поначалу чуть не принял за Дакриса, стоял напротив Ингритт, глядя на их добычу сверху вниз. Олрис не сомневался, что гвардеец сейчас заговорит и прикажет связать пленницу, и вздрогнул, когда вместо этого заговорила Ингритт.

— Нисар... не надо, — неожиданно отчетливо произнесла она. — Зачем вам это?.. Мы ведь не враги друг другу. Помнишь, как ты строил для меня качели? А тот раз, когда отец учил меня накладывать повязки? Ты тогда не дал ему все переделать и сказал — отличная работа.

— Хватит! — рявкнул Нисар. Лицо у него на секунду исказилось, но уже мгновение спустя он овладел собой и, сунув пальцы рук за пояс, медленно качнулся с пятки на носок. — Полегче, девка, не дави на жалость... Во-первых, я делаю то, что мне приказано, и бабские истерики мне не помеха — стало быть, ты только понапрасну тратишь время. Во-вторых, я, может быть, сейчас скажу тебе такое, что ты сама захочешь вернуться в Марахэн.

— Например, что? Может, Рыжебородый умер?

Пожилой гвардеец крякнул, явно пораженный ненавистью, с которой Ингритт произнесла прозвище Нэйда.

— Да нет, он жив. Но приказал, когда найдем тебя, сказать: он сожалеет, если напугал тебя. Он в мыслях не имел чинить тебе какую-то обиду. Совсем даже наоборот... Короче говоря, Нэйд приказал готовить пиво и вино для свадебного пира.

Олрис вздрогнул. Нэйд собирается жениться? Честь по чести, с пиром, "утренним даром" и свадебным венком? Такое просто не укладывалось в голове.

— Для свадебного пира, значит, — повторила Ингритт. Ее голос звенел от напряжения. — А он не говорил, с чего это он взял, что я соглашусь за него выйти?

Нисар, оторопев, смотрел на пленницу. Девушка зло скривила губы.

— Ты что, считаешь, я должна быть страшно благодарна, что Рыжебородый решил соблюсти приличия? — От интонации Ингритт по спине у Олриса прошел озноб. — Я должна чувствовать себя польщенной, что других он просто зажимал в углу или тащил на сеновал, а меня удостаивает свадебного пира? Нет, Нисар! Насилие — это насилие, как ты его не назови. А мое нежелание иметь с ним дело для Рыжеборого — как и для вас! — всего лишь "бабские истерики", на которые не стоит обращать внимания.

— Тьфу, вот ведь дура полоумная... — пробормотал Нисар, но было видно, что от вспышки Ингритт ему стало здорово не по себе. Во всяком случае, на девушку он больше не смотрел, как будто бы боялся лишний раз встретиться с ней взглядом. — Свяжи ее, только поаккуратнее. Чтобы без синяков, — приказал он тому гвардейцу, который держал Ингритт за локти.

— Что будет с Олрисом? — спросила Ингритт.

Нисар повернул голову и смерил мальчика весьма зловещим взглядом, от которого Олрису чуть не стало дурно.

— Это решать не мне, — сухо ответил он.

Гвардеец, только что связавший Олриса, довольно ощутимо пнул его под зад коленом.

— Что стоишь, шагай вперед!.. Нисар, тут рядом должна быть одна деревня, то ли Заовражье, то ли что-то вроде этого. Может, доедем до нее? Этих-то мы уже поймали, никуда теперь не денутся. Я бы поел чего-нибудь горячего. И просушил штаны, чтобы не мерзнуть в этих мокрых тряпках.

Остальным гвардейцам эта мысль явно пришлась по вкусу. Даже Нисар колебался недолго — было очевидно, что перспектива ехать в мокрых, липнущих к ногам штанах не улыбалась ему самому.

— Ладно, поехали в деревню, — согласился он. — Мальчишку посади к себе в седло. И смотри, чтобы он ничего не выкинул.

— Да пусть попробует, не жалко! — процедил гвардеец, выразительно помахав плетью. — Но сажать его на лошадь я не буду. Я из-за этого щенка всю ночь протирал задницу в седле и вымок до подмышек. Пускай теперь пробежится до деревни.

* * *

В свою комнату в Адельстане Крикс вернулся удивительно расслабленным и совершенно неспособным стереть с лица глупую ухмылку. Тарнийское, ландорское и эшарет были гораздо крепче любых вин, которые встречались в Эсселвиле, а у Меченного за последний год ни разу не было возможности напиться — в войске Истинного короля к дан-Энриксу способны были обратиться в любое время дня и ночи, и он, сам того не замечая, постоянно находился в напряжении. Только сейчас Меченый понял, до чего приятно знать, что в случае какого-нибудь затруднения все прекрасно обойдутся без него. По орденским делам будут будить мессера Ирема, в случае, если кому-нибудь срочно нужен лекарь, обратятся к Белым сестрам, Рам Ашаду или к гильдии Травников, за магической помощью пойдут к магистрам из Совета ста... а не к нему.

Узнав, что Крикс позвал мэтра Викара в "Черный дрозд", сэр Ирем изъявил желание составить им компанию. Меченый посчитал, что это исключительно удачная идея. С той минуты, как лорд Ирем вошел в кабинет Вальдера и внезапно обнаружил там дан-Энрикса, между ними постоянно ощущалась некая натянутость. Так иногда бывает между людьми, которые когда-то видели друг друга каждый день, а потом расстались на несколько лет. В подобных случаях бывает трудно сразу же подобрать верный тон — все время балансируешь на грани между близостью и отчуждением. Неловкость усугубляло то, что возврат к прошлому для них был невозможен в принципе — их прежние отношения, сколько бы дружеской привязанности и скрытого от посторонних глаз соперничества в них не было, все же были отношениями однозначно и недвусмысленно неравными. По крайней мере, до бейн-арилльской кампании, пока дан-Энрикс еще был оруженосцем Ирема и относился к нему как к приемному отцу. Ну а потом... потом была война, Серая сотня, заточение в Кир-Роване — и неожиданно свалившийся на Меченого титул. И теперь уже лорд Ирем называл его "мой принц" и поднимался на ноги, когда дан-Энрикс входил в комнату.

Со временем они, наверное, нашли бы какую-нибудь золотую середину, но на это у них просто не хватило времени. Так что теперь дан-Энрикс был ужасно рад возможности побеседовать с Иремом где-нибудь кроме Адельстана или королевского дворца.

Мэтр Викар тоже не имел ничего против, так что в "Черный дрозд" они отправились втроем.

Сразу же оказалось, что компания мессера Ирема дает еще одно большое преимущество — рыцарь был завсегдатаем и почетным гостем "Черного дрозда", и хозяин заведения буквально лез из кожи вон, чтобы угодить каларийцу. В прошлом Крикс бывал в "Дрозде" с друзьями по Лаконской академии или с кем-нибудь из орденских кандидатов, но до сегодняшнего дня он даже не подозревал, насколько быстро здесь способны накрывать на стол — если, конечно, зададутся такой целью. Лорду Ирему и его спутникам отдали лучший кабинет из тех, которые располагались на втором этаже, над общим залом. Вино возникло на столе, как будто бы по волшебству, и, не успели они выпить по бокалу "Пурпурного сердца", как стол так же незаметно оказался заставлен всевозможными подносами и блюдами. На самом большом блюде исходило паром жареное мясо, рядом в пряном масле плавали маринованные ушки, мидии и всевозможные моллюски из Неспящего залива, на тарелках, выложенных зеленью, лежали всевозможные паштеты, а из кухни посылали выяснить, чего еще желают дорогие гости.

Крикс, откровенно говоря, не представлял, чего тут еще можно пожелать, и честно сообщил об этом вслух, но коадъютор только рассмеялся и назвал слуге несколько неизвестных Меченому блюд, а кроме этого — не меньше полдюжины сортов вина, которые они немедленно желают видеть на столе. Некоторые из этих вин дан-Энрикс знал только по названиям, а о других вообще никогда не слышал, но он решил не задавать вопросов и положиться на бывшего сюзерена.

И оказался совершенно прав.

Все выбранные каларийцем вина были превосходными.

Первым пал орденский этикет, затем рассеялась недавняя неловкость между Меченым и сэром Иремом, а под конец исчезло даже настороженное отношение Крикса к ворлокам. Надо признать, что этим изменениям способствовало не только большое количество тарнийского и острые закуски, возбуждающие жажду, но и невероятная тактичность орденского мага.

Занятые беседой, Крикс и его спутники далеко не сразу заметили то, что в нижнем зале стало слишком шумно. Но, когда слуга в очередной раз вошел к ним, чтобы унести грязные тарелки, через открытую дверь донесся хор нестройных голосов, горланящих "Орденскую-дорожную". Выбор репертуара говорил о том, что внизу веселятся кандидаты или кто-нибудь из младших рыцарей. Пение сопровождалось довольно немелодичными, но зато громкими звуками, как будто кто-то из певцов аккомпанировал себе, колотя по медному подносу, как по барабану.

Ирем выразительно нахмурился.

— Чего это они там разорались?.. — сухо спросил он.

Слуга развел руками.

— Они вроде бы что-то празднуют, мессер. Прикажете передать им, чтобы вели себя потише?

Стук в поднос не прекращался.

— Нет, — прищурившись, сказал сэр Ирем. — Я хочу взглянуть на этот "праздник". Господа, вы подождете здесь, или желаете пойти со мной?

Крикс встал. Ворлок чуть-чуть помедлил, но потом пожал плечами и тоже поднялся на ноги.

Когда они спустились в общий зал, их взглядам открылась примерно такая картина, которую ожидал увидеть Меченый — сдвинутые вместе столы, заставленные глиняными кружками, в которых в "Дрозде" обычно подавалось пиво (чтобы не жалеть, когда напившиеся гости раскокают их о стол), нехитрая закуска и огромная компания людей, некоторые из которых сидели за столами, не снимая синих орденских плащей. Меченый с трудом удержался от улыбки. В такой теплый летний вечер плащ не нужен был даже на улице, не то что в помещении. Но молодые рыцари, всего пару недель назад заслужившие право на гвардейский плащ, готовы были на любые неудобства ради того почтения, которое — как им казалось — должна вызывать у наблюдателя эта деталь костюма.

А потом Крикс увидел нечто такое, от чего брови у него поползли наверх. В центре стола сидела девушка со светлыми волосами, аккуратно подстриженными "в кружок". Ее можно было бы принять за юношу, если бы не белая, тонкая рубашка, обрисовывающая небольшую грудь. Девушка смотрела на своего соседа, колотившего по подносу рукояткой ножа, и весело смеялась.

Удивительнее всего было не это, что эта девушка сидела среди кандидатов, а то, что вся ее одежда, не считая, разумеется, батистовой сорочки, несомненно была орденской. Наброшенный на плечи девушки колет украшала вышивка, которую носили только члены Ордена — солнце, встающее над башней.

Меченый успел подумать, что за время его вынужденного отсутствия в имперской гвардии, похоже, произошли большие изменения, и теперь в число кандидатов принимают женщин. Он даже успел подумать, что Элиссив или Лейде Гвенн Гефэйр это бы наверняка понравилось — а потом стоявший рядом Ирем бесцветным голосом сказал:

— На два слова, месс Ландор.

Говорил он негромко, но каким-то образом его услышали все, кто находился в нижнем зале. Сразу стало очень тихо.

Девушка подняла на каларийца взгляд — и ее разрумянившееся от вина лицо как будто бы закаменело. А дан-Энрикс понял, что ошибся. Он по-прежнему не знал, почему эта стриженная девушка одета в форменную одежду орденского кандидата, но зато теперь готов был поручиться, что это произошло без ведома и одобрения мессера Ирема.

Девушка встала на ноги — так резко, что табурет, на котором она сидела, перевернулся. Кто-нибудь другой наверняка решил бы, что она просто слегка перебрала, но Крикс почувствовал, что дело тут совсем не в этом. Напряженная решимость, исходящая от девушки, казалась чем-то почти материальным. Она подошла к мессеру Ирему и остановилась точно напротив него.

— Месс Ландор. Мы, кажется, условились, что вы покинете Адель, — негромко сказал коадъютор. Рыцарь говорил спокойным тоном, но дан-Энрикс чувствовал, что калариец зол, как никогда.

Девушка смотрела на него, не опуская глаз.

— Да, монсеньор. А потом я подумала — а с какой стати, вообще-то говоря?..

— Что? — о голос Ирема можно было порезаться, как о наточенную бритву. От подобных интонаций стало бы не по себе кому угодно, но девушка только выше вскинула подбородок.

— Я не совершила никакой провинности, из-за которой меня можно отослать до конца испытательного срока. О том, что в орденском Уставе ничего не сказано про то, что женщина не может вступить в число кандидатов, мы сегодня уже говорили. Так что я решила, что вполне могу остаться.

Лорд Ирем улыбнулся — только уголками губ. Дан-Энрикс много раз видел подобную улыбку в прошлом и отлично знал, что она не имеет ничего общего с веселостью.

— А зачем вам оставаться, если места в Ордене вы не получите? — поинтересовался доминант.

— Сегодня утром вы сказали, что не примете меня в Орден потому, что присутствие хотя бы одной женщины среди других гвардейцев нарушит существующую дисциплину. Теперь все знают, что я не мужчина, — девушка, не глядя, махнула в сторону сидящих за столом. — И если вдруг окажется, что это знание нисколько не мешает дисциплине, то вы примете меня в Орден.

— А если нет?

— А если нет, то, значит, вы отказывали мне вовсе не из-за беспокойства насчет дисциплины, а из-за чего-нибудь совсем другого.

Стоявший за плечом у Крикса ворлок не сдержал негромкого смешка.

— Не в бровь, а в глаз, не правда ли?.. — почти неслышно прошептал он на ухо дан-Энриксу. Но Меченому было не до смеха. Он знал кодъютора гораздо лучше, чем Викар, и сейчас беспокоился за девушку. Сэр Ирем, вообще-то говоря, был человеком справедливым. Но на брошенный ему вызов коадъютор всегда реагировал совершенно однозначно. Калариец не любил и не умел проигрывать. Меченый подспудно ожидал от Ирема какой-нибудь насмешливой, жестокой реплики вроде тех, на которые коадъютор когда-то не скупился в разговорах с ним самим.

Но Ирем молчал, глядя на девушку в упор. Через несколько секунд он перевел взгляд на безмолвствующих кандидатов и приказным голосом сказал:

— Прекратить ор и шум. И чтобы завтра на разводе я не видел ни одной похмельной рожи... — Коадъютор повернулся к Меченому и Викару. — Пойдемте, господа.

Крикс тихо выдохнул сквозь стиснутые зубы.

Уже оказавшись наверху, Ирем налил себе полный стакан тарнийского вина и выпил его залпом.

— Идиотка, — мрачно сказал он.

Ни Крикс, не ворлок никак не прокомментировали это заявление, поэтому сэр Ирем счел необходимым пояснить:

— Эта девица. Она бы хоть понимала, куда лезет.

Крикс не выдержал.

— Мне показалось, она все прекрасно понимает.

— Разумеется, тебе так показалось, — ядовито сказал Ирем. — Ты-то как раз никогда не понимал, что это вообще такое — Орден.

Меченый прикусил щеку и мысленно приказал себе — "Молчи. Ты же отлично знал, что, если с ним заговорить, он на тебе же и сорвется. Вот и получил. И потом... вообще-то говоря, он прав. Я никогда по-настоящему не мыслил так, как должен мыслить рыцарь Ордена. Нормальный рыцарь Ордена уж точно не помог бы Льюсу смыться из Адели".

Примерно с полминуты в комнате царило неуютное молчание. Потом сэр Ирем посмотрел на Крикса и вздохнул.

— Прости. Я неудачно выразился. На самом деле, кто-то недостаточно хорош для Ордена, а кое-кто... наоборот... слишком хорош. Вальдера, например, я тоже с трудом представляю в Ордене. И эта девушка... она до сих пор воображает, будто этот мир устроен честно. Ты ведь ее слышал. "Я не совершила ничего плохого, вы не можете меня прогнать". А я могу, Рик. Мне достаточно сказать, что она солгала нам, назвавшись вымышленным именем — и все. Это будет подло, потому что мы же сами и принудили ее к подобному обману — но какая разница, если мне просто нужно от нее избавиться?..

Крикс посмотрел на каларийца с совершенно новым удивлением. Если уж Ирем не привел девчонке этот аргумент — хотя бы в виде мелкой мести — значит, эта месс Ландор его и в самом деле чем-то впечатлила.

Ирем покривился и налил себе еще вина.

— Ну, что вы на меня уставились? Давайте пить. Хочу надраться, как сапожник, и забыть про эту... бестолочь внизу.

— И чтобы ни одной похмельной рожи на разводе?.. — пробормотал Крикс.

Но Ирем, кажется, уже успел немного отойти и только рассмеялся.

— Наплевать. Я командир, мне можно.

Остаток вечера прошел на удивление спокойно. В общем зале больше не голосили не колотили по подносам, а когда дан-Энрикс с его спутниками выходили из трактира, в нижнем зале уже было пусто. Месс Ландор и ее спутники вернулись в Адельстан.

Меченый поворошил угли в жаровне, отчего по комнате пошла волна приятного тепла. На столе стоял кувшин с оремисом и лежал узенький конверт с печатью лорда Аденора. Дан-Энрикс сел и надорвал письмо, игнорируя лежавший рядом нож для разрезания бумаги. Голова у Меченого все еще кружилась после выпитого за столом тарнийского, так что разумнее всего было бы отложить дела на утро, но он все-таки нетерпеливо пробежал письмо глазами, с трудом разбирая мелкий угловатый почерк Аденора.

"Достал все, что вы просили. Завтра в полдень буду ждать вас у себя. Если не сможете прийти — пошлите кого-нибудь меня предупредить.

Вы интересовались судьбой человека в маске, которого вы зовете Алвинном. Я навел справки, но, к сожалению, ничего толком не узнал. Помимо вас, никто не называл его по имени — по правде говоря, никто не знает, кто он и откуда. Думаю, что в данном случае вы осведомлены гораздо лучше остальных. Поэтому сообщу только то, чего вы можете не знать. В последние два года его часто видели в Книгохранилище. Он имел доступ в личный кабинет Саккрониса и помогал ему в его ученых изысканиях. Те, кто встречал его в Книгохранилище, уверены, что он ученый или маг, изуродовавший себе лицо во время какого-то рискованного опыта. Когда Кэлринн Отт уехал в Халкиварр, собирать информацию о местных ведунах, интересующий вас человек поехал с ним. Было это два месяца назад, а возвратиться Отт рассчитывал не раньше зимних праздников"

Меченый усмехнулся. О судьбе Алвинна он уже знал от лорда Ирема, однако его впечатлила быстрота, с которой Аденор выяснил интересовавшие его подробности.

Приятно было обнаружить, что Безликий, судя по всему, больше не собирался умирать, и даже отыскал себе какое-то занятие. Крикс плохо представлял, что именно в работе императорских историков могло привлечь бывшего кромешника, но ведь, в конце концов, он вообще довольно мало знал об Алвинне.

"Где бы он ни был, хочется надеяться, что у него все хорошо" — подумал Крикс, глядя на пляшущие огоньки свечей. Пожалуй, теперь нужно было встать из-за стола и лечь в постель, но Крикс никак не мог заставить себя подняться на ноги. Во всем теле ощущалась сонная, приятная расслабленность. "Еще пару минут... не больше..." — мысленно пообещал себе дан-Энрикс и закрыл глаза. Ему казалось, что даже через опущенные веки он продолжает видеть золотистый свет горевших на столе свечей. Как и всегда у засыпающего человека, перед глазами Крикса замелькали вереницы смутных образов, мало-помалу оформлявшихся в отчетливые сцены.

Кэлринн Отт сидит за столом и торопливо пишет. Пальцы у него измазаны чернилами. Когда-то Отт учился каллиграфии в Лаконе, но в то время он писал другой рукой. Оставшись без руки, он научился писать так же быстро, как раньше — но, к несчастью, далеко не так изящно. И вдобавок, левая рука, в отличие от правой, постоянно елозила по уже написанному, смазывая не успевшие просохнуть строчки.

Тонкое гусиное перо скрипит и брызжется чернилами. "Ведуньи, — шепчет Отт, привыкший бормотать себе под нос каждое слово, которое собирается писать, — встречаются гораздо реже ворлоков-мужчин. Зато их Дар значительно мощнее. Многие маги из Совета ста считают прорицательство всего лишь шарлатанством, но, однако, в Халкиварре даже дети знают, что ведуньи обладают даром прорицания. Полученные нами сведения безошибочно указывают на то, что именно ведунья предсказала королеве Дженвер, что ее наследник станет величайшим темным магом. Можно было бы сказать, что именно ведунья помешала браку Дженвер и ее кузена, что в конечном счете привело к тому, что Дженвер выдали за Наина Воителя. Но, хотя этот брак принес неисчислимые несчастья..."

Отт прервался и нетерпеливо помахал рукой, чтобы дать отдых напряженным пальцам. Не хватало ему только "писчей судороги", возникающей у переписчиков от долгой утомительной работы.

Сидящий рядом с Оттом человек довольно громко хмыкнул. Кто-нибудь другой на его месте мог бы недовольно скривить губы, но у соседа Кэлринна такой возможности не было — его лицо полностью закрывала металлическая маска, придающая ему довольно жуткий вид.

— Этак ты и до утра не кончишь, — хмуро сказал замаскированный. Не дожидаясь позволения, он просто вытащил перо из его онемевших пальцев и придвинул к себе лист. — Давай, диктуй... "неисчислимые несчастья"?

— Ммм... да. Хотя этот брак принес неисчислимые несчастья... все-таки неправы те, кто говорит, что предсказание будущего — разновидность темной магии, поэтому ведуний якобы необходимо всячески преследовать. Подобными людьми, бесспорно, движет страх и ненависть, а эти чувства, как известно, не способствуют разумному мышлению.

— "Разумному мышлению..." — с явной насмешкой повторил Безликий, обмакнув перо в чернильницу. — Я позабыл — это научный труд или трактат по этике?..

— Наука существует для людей — а не наоборот. Так говорит Саккронис, — пожал плечами Кэлринн. Алвинн что-то пробурчал себе под нос, но возражать не стал.

— Что дальше? — спросил он.

— Дальше... хм... Мы далеки от мысли, что простое сообщение каких-то фактов, связанных с ведуньями, сможет избавить всех людей от предрассудков на их счет. Однако мы надеемся, что, когда читатели узнают о халаррских прорицательницах больше, то они, по крайней мере, смогут сами составлять свое суждение о них, а не основываться на словах невежественных болтунов и подстрекателей.

— Полная чушь, — отрезал Алвинн. — То, что болтают по трактирам, всегда будет значить для людей гораздо больше, чем все ваши ученые трактаты, вместе взятые.

— Именно поэтому, — с улыбкой сказал Кэлринн — Я и не намерен останавливаться на трактатах.

Алвинн отложил перо.

— У тебя уже есть какие-то идеи?

— Есть. Вчера мне рассказали о ведунье, которая предсказала прошлую эпидемию "черной рвоты". Ее поставили к позорному столбу на главной площади — боялись, что она своим предсказанием накликает беду, и кто-то подал мысль, что, если "ведьму" казнить, то предсказание не сбудется. Дело было зимой. Она стояла там несколько дней, пока не умерла, а они поливали ее ледяной водой. Но за то время, пока они над ней измывались, умные люди перекрыли гавань и послали за магистрами из Совета ста и за целителями. Эпидемия продлилась одиннадцать дней. Сорок три жертвы. Самая короткая эпидемия "черной рвоты" за всю историю. И знаешь, что?

— Ну, что? — невольно поддаваясь его настроению, Алвинн заговорил серьезнее и тише.

— Эта женщина была ведуньей. Она знала, что с ней будет. Но это не помешало ей пойти и рассказать об эпидемии... Я собираюсь написать о ней балладу. Потому что, как ты правильно заметил, то, что говорят — или поют — в трактирах, значит для людей гораздо больше, чем трактаты из Книгохранилища.

Меченый на секунду приоткрыл глаза, и сразу же закрыл их вновь — чтобы увидеть, как Лейда Гефэйр взвинчено расхаживает по большой, холодной комнате, придерживая расшнурованный ворот сорочки возле горла. Жест выглядел так, как будто бы ей не хватало воздуха. Сидящий на краю огромной герцогской кровати человек, немолодой мужчина с узким и достаточно невыразительным лицом, с минуту молча наблюдал за Лейдой, чуть заметно хмуря брови, а потом спросил:

— Может быть, мне лучше уйти?

Лейда Гефэйр резко обернулась. Ее лицо показалось Криксу незнакомым — оно стало старше, во взгляде и в рисунке губ появилась жесткость, которой раньше не было. Только человек, который знал Лейду так же хорошо, как Крикс, заметил бы ее смятение. Она подошла к мужчине, села рядом с ним, взяла его руки в свои — привычным жестом, говорящем о доверии и близости гораздо больше, чем десятки слов. Если бы все это происходило наяву, то этот жест наверняка отозвался бы в Меченом острой болью. Но сейчас он просто наблюдал за этой сценой, так, как будто его вообще не существовало.

— Прости, — сказала Лейда тихо, с непонятным Криксу напряжением. Она низко опустила голову, так что волна темных волос закрыла от дан-Энрикса ее лицо. — Прости... честное слово, ты тут ни при чем. Это все я. Сама не понимаю, что со мной творится. Может быть, я просто слишком много времени была одна. Надо привыкнуть заново.

Мужчина несколько секунд молчал, глядя на Лейду и тихонечко поглаживая ее руки жесткими большими пальцами. Судя по мозолям на его руках, он был опытным фехтовальщиком.

— Мне кажется, я знаю, в чем причина, — произнес он, наконец. — Ты все еще любишь того юношу, дан-Энрикса.

— Нет! — яростно перебила Лейда, вскинув голову.

— И все-таки ты его любишь.

— Алавэр!.. — в голосе Лейды ясно слышалось предупреждение.

— Прости. Я говорю это не для того, чтобы тебя позлить. Я просто не хочу, чтобы ты совершила ошибку, о которой непременно пожалеешь.

— Значит, ты не веришь в то, что я люблю тебя?

Губы мужчины тронула печальная улыбка.

— Верю, Лей. Ты меня любишь. Просто те чувства, которые ты испытываешь к Риксу, намного сильнее тех, которые у тебя есть ко мне.

Лейда скрестила руки на груди.

— Сейчас я вообще не испытываю к Риксу никаких чувств. А то, что было раньше, не имеет значения. Такие вещи даже нельзя сравнивать. В семнадцать лет влюбляются не так, как в двадцать три. В семнадцать ты просто придумываешь себе вымышленный образ и навешиваешь его на того, кто подвернется под руку. А потом тебя начинает лихорадить от собственных выдумок... Я никогда не знала Рикса. Я хочу сказать — по-настоящему. Я видела его таким, каким он бы хотел казаться. Или, может быть, таким, каким бы мне хотелось его видеть. Но уж точно не таким, каким он был. С дан-Энриксом у меня все время было ощущение, как будто бы я прыгаю с обрыва — разом ужас, удовольствие и предчувствие, что ты через секунду разобьешься. Если это действительно любовь, значит, любовь — это какое-то безумие. Совсем другое дело — ты. Ты постоянно рядом. И ты совершенно не пытаешься казаться лучше, чем ты есть. Поэтому и мои чувства к тебе — более спокойные и нежные. Но разве это плохо?..

— Нет. Это совсем не плохо, Лей. Думаю, будь на твоем месте какая-то другая девушка, все получилось бы, и мы были бы счастливы. Но ты... ты слишком цельный человек. Дело не в том, что ты меня не хочешь — вероятно, хочешь, раз уж я оказался здесь. Но эти чувства к Риксу все равно сидят в тебе, как наконечник от стрелы. Я верю, что ты разочаровалась в нем. Но где-то в глубине души ты все равно не хочешь быть ни с кем, кроме него. И рассуждениями это не поправить.

Лейда бессильно откинулась на кровать, невидящим взглядом уставившись на потолок — точнее, на натянутый над герцогской кроватью балдахин. Темные волосы облаком разметались по подушке.

Алавэр молча смотрел на нее, не пытаясь что-нибудь добавить к уже сказанному.

— Ты прав, — глухо сказала Лейда несколько секунд спустя.

Мужчина коротко кивнул и, подняв брошенную у кровати светлую рубашку, быстро и привычно натянул ее на худощавый торс. Он уже собирался встать с постели, когда Лейда удержала его за рукав.

— Пожалуйста, не уходи... Побудь со мной. Совсем чуть-чуть.

Лицо Алавэра на секунду исказилось, как от боли. Но он быстро овладел собой. Наклонившись к Лейде, он поцеловал девушку в щеку — осторожно, словно спящего ребенка.

— Как вам угодно, леди. Я останусь здесь, пока вы не уснете.

Меченый бессильно заскрипел зубами. Скудно освещенная камином спальня растворилась, а вместо нее перед глазами Меченого возник двор бедного деревенского трактира. Во двор как раз ввалились несколько мужчин, одежда которых позволяла распознать в них гвардейцев из Марахэна. С ними была хрупкая, темноволосая девушка с измученным лицом и темными кругами под глазами, и мальчишка лет тринадцати-четырнадцати, который кашлял, согнувшись в три погибели, и все никак не мог перевести дыхание. Из носа у мальчишки текла кровь.

— Понравилась пробежка?.. — ухмыльнулся один из гвардейцев, дернув за веревку, стягивавшую руки пленника. — Привыкай. Тебе еще подобным образом бежать до Марахэна.

Парень закашлялся еще сильнее. Связанная девушка вскинула на гвардейцев горевшие сухим огнем глаза.

— Дайте ему воды. Пожалуйста. Он же умрет.

Гвардеец с длинным шрамом через щеку отвратительно заржал.

— На его месте, я бы лучше умер _до_ того, как попаду обратно в Марахэн!

По скулам у девчонки заходили желваки.

— Вы что, не можете... хотя бы для разнообразия... побыть людьми? — спросила она хрипло.

Пожилой гвардеец что-то пробурчал себе под нос и показал на бочку для дождевой воды, стоявшую в углу двора.

— Пои его сама, если уж так приспичило. Только быстро. А потом пойдем внутрь.

Девушка подошла к дождевой бочке, неловко ухватила связанными руками ковш и зачерпнула воды. Сопровождающий ее гвардеец шел за ней лениво и вразвалку, явно поглощенный мыслями о том, что заказать, когда они войдут в трактир. Отсутствие бдительности стоило ему жизни. Если бы он вовремя услышал короткий и резкий свист и понял бы, что может означать подобный звук, то, может быть, еще успел бы уклониться или прыгнуть в сторону — а так стрела вонзилась ему прямо в горло, и гвардеец, пошатнувшись, упал на бок, ухватившись за древко рукой. Намотанную на кулак веревку, которой была связана пленница, он при этом не выпустил, так что девушка, вскрикнув от неожиданности, повалилась прямо на него. А в следующий момент из-за ограды хлынул целый дождь из стрел.

— Нееееет...! Олрис!! — закричала девушка, приподнимаясь на руках.

Меченый видел, как мальчишка, скорчившись на земле, пытался прикрыть голову связанными руками. Он был цел — но девушка, привязанная к мертвому гвардейцу, этого видеть не могла.

Несколько секунд спустя ворота, за которыми гвардейцы привязали своих лошадей, открылись, и во двор вошел высокий, удивительно костлявый человек с длинными волосами цвета палой листвы. Один из лежавших на земле гвардейцев приподнялся на локте и метнул в него нож, но тот безобидно отскочил от металлической пластины, прикрывающей кольчугу на груди рыжеволосого. Мужчина так же неторопливо подошел к раненому, придавил сапогом его ладонь, тянущуюся к мечу, и обернулся в сторону своих товарищей, стоявших по ту сторону ограды.

— Плохо стреляете. Тут у нас есть живые гвинны. Чья это стрела?..

От интонации, с которой рыжеволосый произнес "живые гвинны" даже самому отважному на свете человеку — будь он гвинном — сделалось бы дурно.

— Моя, Атрейн, — виновато отозвался один из стрелков, входя во двор. — Вертлявый оказался, гад.

— Добить, — коротко приказал Атрейн.

— Сейчас, — с готовностью кивнул стрелок.

— Не надо! — выкрикнула девушка, приподнимаясь настолько, насколько ей позволила веревка. — Он же ранен. Он вам уже ничего не сделает.

Атрейн обернулся к ней и смерил ее долгим взглядом.

— Если не ошибаюсь, эти гвинны только что таскали тебя на веревке, как козу, — холодно сказал он. Но девушка не успокоилась.

— Я думала, что люди Истинного короля не добивают раненых!

Стрелок, успевший подойти к Атрейну и достать из ножен меч, замешкался и вопросительно взглянул на командира.

— Дан-Энриксу бы это не понравилось, — пробормотал он как бы про себя. Глаза Атрейна сумрачно сверкнули.

— Дан-Энрикса здесь нет. Если ты вдруг забыл.

Стрелок поспешно опустил глаза.

— Да я что? Я ничего... Как скажешь, командир.

Атрейн еще мгновение смотрел на раненого сверху вниз. Гвинн все еще был жив — он изредка моргал, облизывал бескровные, сухие губы, но молчал. То ли был слишком горд, чтобы просить пощады, то ли слишком ослабел от раны то ли просто не надеялся на то, что айзелвит подарит ему жизнь.

В конце концов Атрейн брезгливо покривился.

— К черту эту падаль.

Стрелок удивленно перевел дыхание. На его месте Меченый бы удивился так же сильно. Те, кто знал Атрейна, не могли припомнить случая, чтобы он оставил кому-нибудь из гвиннов жизнь. Те случаи, когда он делал это по приказу Истинного короля или по настоянию самого Крикса, в счет не шли.

Атрейн задумчиво переводил взгляд с Ингритт на Олриса — а потом обратно.

— Уж не за вами ли, — произнес он, немного помолчав, — охотились те гвиннские разъезды, которые встретились нам утром?

О судьбе этих разъездов он упоминать не стал.

— Думаю, что да. Мы с Олрисом пытались убежать из Марахэна по реке... но нас поймали, а потом мы оказались здесь, — ответила на это девушка.

Атрейн недобро усмехнулся.

— Гвинны, видимо, совсем рехнулись. Столько суматохи, чтобы изловить двоих детей... если, конечно, вы не врете.

— Нэйд хотел взять Ингритт в жены! — встрял в беседу спутник Ингритт, неуклюже поднимаясь на ноги.

— У-гу, — невнятно промычал Атрейн, задумчиво глядя на девушку. — И куда вы думали сбежать? Я полагаю, в Руденбрук?

Пленники коротко переглянулись — и ожесточенно закивали головами. Жест выглядел настолько похожим, что более легкомысленный человек на месте Атрейна не сумел бы удержаться от улыбки. Но рыжеволосый айзелвит только прищурил темные глаза.

— Ну что ж, считайте, что вам повезло... В седле удержитесь? Хотя это неважно. Все равно другого выхода у вас не будет. Тьяви! Развяжи их.

Крикс зашевелился в кресле, постепенно приходя в себя. В самое первое мгновение он удивился, почему вокруг внезапно стало так темно, но потом понял, что все свечи уже догорели, и малиновые угли в догорающей жаровне были единственным источником света в комнате.

Алвинн. Лейда. Олрис. Тайная магия поочередно показала ему всех, о ком он беспокоился. Показала совершенно беспощадно, не интересуясь тем, каких подробностей дан-Энрикс предпочел бы никогда не видеть.

Спина и плечи у дан-Энрикса болели. Отодвинув кресло, энониец перебрался на постель и несколько минут лежал, бездумно глядя в потолок.

"После такого не уснешь" — подумал он, прикрыв глаза.

Открыв их снова, он увидел брызжущее через ставни солнце.

* * *

Обычно по утрам сэр Ирем пребывал в хорошем настроении, но в этот раз он чувствовал странное раздражение и дольше обыкновенного стоял над умывальником, плеская в лицо холодной водой, а потом растирая его жестким полотенцем. Вчерашний вечер в "Черном дрозде" не прошел для каларийца даром. В горле пересохло, а мысли казались мутными, как вода в обмелевшей и заросшей тиной речке. Выпив всю воду, какая нашлась в кувшине на столе, и неопределенно отмахнувшись, когда Лар спросил, желает ли он завтракать, рыцарь спустился вниз.

Меланхолично наблюдая за утренним построением, лорд Ирем размышлял о том, что о попойках со своими офицерами пора забыть. Нравится ему это или нет, но молодость уже закончилась. Он привык думать, что способен перепить за обеденным столом любого собутыльника, а утром встать с кристально ясной головой, но эти времена явно остались в прошлом.

Ирем так погрузился в эти невеселые размышления, что не заметил, как к нему подошел Юлиан Лэр.

— Доброе утро, монсеньор, — вежливо сказал он. В руках у Юлиана были два затупленных меча. Ирем сморгнул от неожиданности, хотя удивляться, по большому счету, было нечему — в последние два года Ирем часто фехтовал с Лэром по утрам. Юлиан был интересным, достаточно непредсказуемым противником и вместе с тем старательным учеником — два качества, которые довольно редко сочетаются в одном человеке. А главное, Лэр был неглуп и обладал врожденным тактом. Хотя все остальные, наблюдая за их утренними поединками, называли Юлиана любимчиком коадъютора, сам Лэр никогда не попытался обратиться к главе Ордена в более фамильярном тоне, чем обычно. Ирем это ценил.

Сейчас он машинально взял из рук противника затупленный турнирный меч, и лишь потом почувствовал, что на сей раз ему совсем не хочется сражаться. Поначалу он подумал, что все дело в его состоянии, из-за которого сама мысль о фехтовании — и вообще каких-либо физических усилиях — казалась отвратительной. Но уже в следующий момент, глядя на то, как Лэр легкой, пружинистой походкой идет к центру площадки, огороженной для поединков, Ирем понял, что дело не только в его плохом самочувствии. Просто он впервые за много лет почувствовал, что может проиграть.

Это открытие произвело на коадъютора такое же действие, как если бы ему на голову внезапно опрокинули ушат воды. Сознание того, что он может бояться поражения, казалась нестерпимо оскорбительным. Примерно к девятнадцати годам сэр Ирем заслужил славу первого меча Империи, и с тех пор все — не исключая его самого — воспринимали его первенство как что-то само собой разумеющееся.

Конечно, кое-что менялось. Когда тебе за сорок, состязаться в быстроте и ловкости с двадцатилетними становится не так-то просто. Коадъютор начал замечать, что его силы постепенно убывают, но решил, что он сможет компенсировать это техникой и опытом. А также дисциплиной. Он, который раньше считал ежедневные тренировки уделом бесталанных фехтовальщиков, теперь по два, а то и по три часа в день не выпускал из рук меча. А ведь вдобавок нужно было вникать в дела Ордена, не упуская даже мелочей, и появляться при дворе, где ему приходилось играть роль блестящего и остроумного придворного. А еще следовало, наконец, иметь успех у дам... Ирем не спрашивал себя, стоит ли поддержание собственной репутации таких усилий. Ответ был очевиден. Коадъютор любил свою жизнь такой, как есть, и совершенно не желал, чтобы она менялась.

Но сегодняшнее чувство страха ясно показало, что его усилий недостаточно, чтобы избежать неумолимо наступавших перемен.

Сэр Ирем стиснул зубы, быстро пересек площадку и решительно взмахнул мечом, одновременно салютуя своему противнику и приглашая его начинать. Рыцарь был очень зол. За следующую минуту Юлиан пропустил больше ударов, чем за все их прежние совместные тренировки, и, в конце концов, окончательно смешавшись, позволил Ирему выбить свой меч сравнительно простым приемом.

Кандидаты на площадке разразились громкими приветственными криками. Более чистый и высокий голос Сейлес ясно выделялся среди остальных. Теперь, когда девчонка перестала притворяться юношей и постоянно следить за собой, казалось невозможным, что чиновники из Ордена сразу же не заметили ее обман.

Юлиан сделал такое движение, как будто собирался подобрать свое упавшее оружие, но, встретившись глазами с Иремом, остался на месте.

— Спасибо, монсеньор. Прекрасный бой, — только и сказал он.

Ирем видел растерянность в его глазах, и ему было стыдно.

Он незаметно перевел дыхание, опустив руку с тренировочным мечом. Во время поединка в голове немного прояснилось, но сейчас, когда все было кончено, ноги и руки сделались как будто ватными, и рыцарь чувствовал, как по спине, под безрукавкой и рубашкой, змейками стекают капли пота. Причем летняя жара тут была совершенно ни при чем — сегодняшнее утро как раз выдалось прохладным, с солнцем, тонущем в туманной дымке, и прохладным ветром с моря. Надо было признать, что схватка с Лэром стоила ему небывалого напряжения всех сил.

Как бы там ни было, он снова победил.

Он оставался лучшим. Первый меч имперской гвардии... Сэр Ирем скривил губы, грустно усмехаясь этой мысли. Мечтать о том, что будешь лучшим, хорошо в пятнадцать лет, когда ты думаешь, что твои силы безграничны. Неплохо также оставаться лучшим в тридцать пять, когда ты наслаждаешься сознанием, что превосходишь большинство других людей, и веришь в то, что так будет всегда, поскольку по-другому просто быть не может. Но в сорок пять ты понимаешь, что момент, когда ты все-таки потерпишь поражение, становится только вопросом времени.

Юлиан принял хмурую усмешку каларийца на свой счет. Он виновато улыбнулся и развел руками.

— Вам нужно найти более подходящего противника, мессер... Что скажете насчет дан-Энрикса?

Лорд Ирем вздрогнул. Он полагал, что энониец еще спит в своей комнате наверху, но, проследив за взглядом Юлиана, убедился, что южанин успел встать, одеться и спуститься вниз. На удивление не вовремя... Меченый был последним человеком, с которым Ирем хотел бы сражаться в таком состоянии, как сейчас. В особенности — на глазах у половины Ордена.

Застигнутый врасплох дан-Энрикс промычал что-то нечленораздельное. Он выглядел почти смущенным, и лорд Ирем с опозданием сообразил, что Крикс — не в пример Юлиану и столпившимся в углу площадки кандидатам — ясно видел, чего каларийцу стоила его победа.

Быстро овладев собой, южанин вскинул взгляд на Ирема — и подкупающе открыто улыбнулся.

— В другой раз... Боюсь, вчера я слишком много выпил.

— Скажите лучше, что боитесь проиграть, мессер! — звонко сказала Сейлес. Стоявший рядом с ней молокосос что-то поддакнул. На дан-Энрикса и его фехтовальные таланты парню явно было наплевать с Лаконской колокольни — он просто хотел понравиться своей соседке.

Ирем заскрипел зубами, уже далеко не в первый раз за эти дни почувствовав, что с удовольствием бы придушил Сейлес Ландор собственноручно. Он обернулся к ней, намереваясь резко отчитать девчонку за ее нахальство и покончить с этим балаганом, но в последнюю минуту замер, встретившись глазами с Сейлес. Подобные женские взгляды — сияющие, полные неприкрытого восхищения — сэр Ирем видел уже много раз. Обычно они доставляли ему удовольствие. Но в этот раз рыцарь почувствовал только растерянность.

Высшие, только этого недоставало... Девчонка всю сознательную жизнь мечтала стать воином и вступить в Орден. А сейчас она понимает, что ни в своей провинции, ни здесь, в Адели, она никогда не видела того, кто бы сравнился с Иремом на тренировочной площадке. Да, пока она всего лишь восхищается его талантом в обращении с мечом, но Ирем знал, что от такого восхищения — всего один шаг до того, чтобы наделить его особу всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами и влюбиться в собственные вымыслы. Лорд Ирем понимал, как это происходит. Большинство его подчиненных были в той или иной степени очарованы главой ордена, смотрели ему в рот и сломя голову бросались выполнять любой его приказ. И его это полностью устраивало. Но влюбленная девица — это совсем не то же самое, что какой-нибудь мальчишка из провинции, который спит и видит, как бы отличиться перед коадъютором. Если у Сейлес появятся какие-то иллюзии на его счет, то плохо будет им обоим — и девчонке, которая будет мучиться от собственных фантазий, и самому Ирему, поскольку ему будет очень трудно убедить себя, что он тут совершенно ни при чем.

А значит, такой поворот событий следует предотвратить во что бы то ни стало.

Альды Всеблагие, ну за что ему такая головная боль?..

Сэр Ирем повернулся к Меченому и сказал:

— Простите моих остолопов, принц. Они просто не понимают, о чем говорят. Прошу вас, окажите мне любезность... — рыцарь выразительно кивнул на меч, по-прежнему валяющийся на земле в паре шагов от Юлиана.

Меченый удивленно вскинул брови. Он явно не понимал, с какой стати Ирем, явно вымотанный предыдущим поединком, так настаивает на продолжении. Крикс еще чуть-чуть помедлил, но, однако, все же вышел на площадку и, нагнувшись, подобрал упавший меч.

— Если вы настаиваете, мессер. Но только одну схватку, — сказал он.

"Сейчас тебе будет "непобедимый фехтовальщик"!.." — злорадно подумал Ирем в адрес Сейлес. А потом все мысли вылетели у него из головы. Даже тогда, когда дан-Энриксу было пятнадцать лет, и он был всего-навсего оруженосцем Ирема, поединки с ним требовали от каларийца полной концентрации внимания. Меченый, как и он сам, был прирожденным фехтовальщиком, как будто созданным нарочно для того, чтобы одерживать победы. И в другое время Ирему было бы даже интересно посмотреть, чего дан-Энрикс смог достичь за несколько последних лет.

Крикс сходу удивил его тем, что не стал "прощупывать" противника, а напал сразу, резко и стремительно, заставляя коадъютора кружиться по площадке, и навязывая ему совершенно сумасшедший темп. До такой степени был уверен в своих силах, или...? Что именно "или", Ирем додумать не успел — все силы и внимание уходили на то, чтобы крутиться, отбивать удары и атаковать в ответ. Со стороны это, наверное, выглядело удивительно красиво. Удары наносились и парировались в два раза быстрее, чем тогда, когда они сражались с Юлином. Но при этом Ирем почему-то не чувствовал такой усталости, как в том бою. Ни напряжения, ни натянутых до предела нервов... просто быстрое движение, как будто бы он танцевал "грассенду" в императорском дворце. Отбив очередной удар, Ирем внезапно понял, почему сражаться с Криксом было проще, чем с Лэром несколько минут назад. "Он не дерется. Он... танцует, — промелькнуло в голове у коадъютора. — Это просто спектакль... представление для кандидатов".

Ирем заскрипел зубами, понимая, что никто, кроме него, в упор не замечает, что творится на площадке. Кандидаты, которые вначале замерли, в оцепенении следя за небывалым зрелищем, теперь, придя в себя, хлопали и вопили от восторга, как зрители на скачках или на турнире. Фехтовальщики... мать вашу...

Ирему захотелось прямо посреди очередной серии стремительных атак опустить меч и рявкнуть: "Хватит!".

Казалось, Меченый услышал его мысли. Или, может, сам решил, что они с Иремом уже достаточно повеселили публику. Под удар Меченый подставился красиво — так, что в другое время коадъютор мог бы сам поверить в то, что все произошло случайно. Ирем едва задел камизу своего противника скругленным острием меча. В разгаре боя этого касания, конечно, можно было не заметить. Но, поскольку никакого "боя" не было, южанин сразу же остановился. Улыбнулся, чуть развел руками.

— Победа ваша, монсеньор.

Зрители прямо-таки выли от восторга.

— Нам нужно поговорить, — деревянным голосом сказал лорд Ирем. Альды свидетели, если дан-Энрикс полагает, что его противник ничего не понял, как те олухи, которые до вечера будут рассказывать друг другу о "великолепном поединке", то он очень ошибается. А если он считает, что Ирем все понял, но при этом примет его выходку как должное — то это просто оскорбительно.

Пока они шли через двор, Ирем молчал. Заговорил только тогда, когда они вошли в прохладный, светлый холл Адельстана, и коадъютор убедился, что рядом нет лишних ушей.

— Что это было, Рикс? — холодно спросил он, глядя на собеседника в упор. "Только попробуй притвориться, что не понимаешь, о чем я говорю. Получишь по шее, будь ты хоть трижды Эвеллир".

Но Ирем недооценил дан-Энрикса. Он по привычке относился к нему как к тому мальчишке, который был его оруженосцем. Тот дан-Энрикс в самом деле притворился бы непонимающим. А может, начал бы оправдываться. Этот — спокойно выдержал взгляд рыцаря.

— Я думал, что это и так понятно, — негромко сказал он.

Лорд Ирем скрестил руки на груди.

— Ты полагаешь, я нуждаюсь в твоих одолжениях, чтобы поддерживать свой авторитет?.. Я что-то не припоминаю, чтобы я когда-нибудь просил тебя о подобных услугах. А навязываться людям со своей помощью, когда они об этом не просили — крайне дурной тон. Когда надумаешь в следующий раз сделать для меня нечто подобное — попробуй для начала выяснить, что я об этом думаю.

В лице дан-Энрикса не дрогнул ни единый мускул.

— А почему ты так уверен, что я сделал это для тебя?

— А для кого?

— Для них, — сказал дан-Энрикс, мотнув головой в сторону лестницы, ведущей на жилой этаж. — Им было важно, чтобы ты победил. Уж я-то знаю. Потому что мне бы тоже было важно.

Раздражение Ирема куда-то схлынуло. Он тяжело вздохнул.

— В этом-то и беда. Ты видел эту... Сейлес? Видел, как она на меня смотрела?.. Альды Всеблагие! Я надеялся, что она хоть немного поостынет, когда обнаружит, что я тоже могу проиграть. А ты мне все испортил! Надо было наплевать на справедливость и отослать ее домой. — Рыцарь ожесточенно потер лоб. — А теперь, видимо, придется принять ее в гвардию. Она ведь превосходит большинство наших кандидатов, если отказать, то скажут, что отбор был предвзятым. И будут правы... Но, положим, она станет рыцарем. А дальше что? Куда ее девать? Не мне тебе рассказывать — смысл существования орденских эмиссаров в том, что они представляют власть Валларикса. Их должны слушаться беспрекословно. Но большинству мужчин амбиции не позволят беспрекословно подчиняться женщине. Значит, Ландор должна будет добиться этого своими силами. Честно сказать, я не хотел бы быть на ее месте. Это все равно, что выбросить человека из лодки на середине реки — хочешь плыви, хочешь тони, дело твое...

Дан-Энрикс на мгновение задумался.

— Можно послать ее в Гверр, к Лейде Гефэйр. Или в Бейн-Арилль, к Галатее Ресс. Уж там-то никто не посмеет смотреть на нее косо. В конце концов, можно назначить Сейлес в личную охрану королевы. Очень удобно: она сможет постоянно находиться рядом с королевой, и никто даже не заикнется насчет нарушения приличий.

Лорд Ирем сразу оценил все преимущества предложенного Криксом плана, и невольно подосадовал, что не додумался до подобного решения самостоятельно. В отличие от Валларикса, не придававшего никакого значения тому, кто охраняет его жену, сэр Ирем полагал, что люди — всегда просто люди. Если рядом с королевой постоянно будут находиться одни и те же рыцари, она может рано или поздно незаметно для себя увлечься кем-нибудь из них. Поэтому охрана королевы состояла из постоянно сменяющих друг друга гвардейцев, и все они получали самые точные инструкции относительно того, как следует себя вести. Сейлес — совсем другое дело. Она могла бы стать личным телохранителем королевы и, возможно, несменяемым главой ее охраны — разумеется, после соответствующей подготовки.

— Стража королевы — это очень интересно, — сказал Ирем вслух. — Чему ты улыбаешься?..

— Да так.

— А все-таки?

Меченый откровенно рассмеялся.

— Ты только что сетовал, что ты не представляешь, как бы от нее избавиться, однако сходу отмел варианты с Гверром и Бейн-Ариллем, и собираешься отправить ее во дворец, где будешь сталкиваться с этой Сейлес каждый день.

Лорд Ирем усмехнулся.

— Каждому из нас приходится идти на жертвы. В интересах трона и Династии.

— Ну разумеется.

* * *

Олрис всегда считал, что Руденбрук должен быть замком вроде Марахэна, но на деле оказалось, что он больше похож на небольшой, хорошо укрепленный город, окруженный фермами и деревнями. В этом городе кипела жизнь — даже такой неопытный человек, как Олрис, сразу понял, что здесь шла подготовка к весеннему наступлению на Марахэн. Обитатели Руденбрука были слишком заняты, чтобы обращать внимание на привезенного Атрейном гвинна. Может быть, они бы проявили к нему больше интереса, если бы узнали, что он был оруженосцем Дакриса, но Олрис с Ингритт сговорились умолчать об этом обстоятельстве и выдать его за обычного конюшенного мальчика — благо большую часть сознательной жизни он действительно ходил в лошадьми. В результате Олрис оказался на конюшнях лорда Уриенса, и все пересуды, вызванные его появлением, довольно быстро стихли. Его просто перестали замечать. Когда он появлялся на огромной кухне Уриенса, где в любое время суток торчали солдаты Истинного короля, то ему без вопросов наливали миску супа, поручений, подзатыльников и окриков он получал не больше и не меньше, чем подростки-айзелвиты, постоянно ошивавшиеся на конюшнях, а в остальном ему позволили устраиваться так, как он считает нужным.

Олрис поселился с парнем, которого звали Янос. Они вместе ночевали в пустом стойле, на охапке сена, поверх которой валялись старые попоны. Эта постель выглядела довольно жалко, зато спать на ней было удобно и тепло. По ночам, завернувшись в плащ и вдыхая запах лошадей, сухой травы и старой кожи, Олрис вспоминал о Марахэне — не о Дакрисе и остальных гвардейцах, а о крепости, в которой он вырос. В последние годы в Марахэне он почти не вспоминал о своей матери, но теперь думал о ней почти каждую ночь. По утрам Олрис стыдился этих мыслей. Ладно бы он тревожился из-за того, что теперь будет с матерью и не захочет ли Рыжебородый сорвать на ней злость на Ингритт — в этом не было би ничего особенного, но он просто сожалел о том, что не успел проститься с ней перед побегом и не может ее увидеть. Это было унизительно. Мужчина может беспокоиться за своих близких, но уж точно не скучать, как маленький, и не предаваться жалости к себе. Все это только подтверждало то, что Олрис понял еще на Драконьем острове: воина и мужчины из него не выйдет. Он имел возможность оказаться в королевской гвардии, а вместо этого вернулся к тому, с чего начал — к чистке лошадей и выгребанию навоза. Ни на что другое он, по-видимому, не годен.

В ту ночь, когда Меченый вернулся в Руденбрук, Олрис лежал рядом со спящим Яносом и думал обо всем подряд — о Ролане, Драконьем острове и своей матери, о войске Истинного короля и, наконец, о том, что сейчас должна делать Ингритт. Может, она ужинает в общем зале или спит, но вероятнее всего — до сих пор помогает в госпитале надменному, прямому, как сухая палка, старику, которого здесь звали Алинардом.

Внезапно дверца денника открылась, и Олрис зажмурился от света фонаря, который с непривычки показался ему ослепительным. Невыспавшийся Янос заворочался и застонал, пытаясь прикрыть глаза рукой. Приподнявшись на локте, Олрис увидел молодого айзелвита в куртке из вареной кожи.

— Поднимайся, гвинн, — распорядился тот, глядя на Олриса сверху вниз. — Тебя хочет видеть Меченый.

Олрис почувствовал, что во рту у него мгновенно пересохло. Он знал, что Меченый уехал несколько недель назад и должен был вот-вот вернуться. Предполагаемое время его возвращения постоянно обсуждалось в караулке и на кухне. После десяти дней жизни в Руденбруке Олрису вообще начало казаться, что многие айзелвиты не способны разговаривать о чем-нибудь, по меньшей мере двадцать раз не помянув дан-Энрикса. Меченый то, Меченый се, а помните, что Меченый сказал тогда-то и тогда-то?.. Олрис не понимал, с какой стати эти люди без конца болтают о Меченом, и его это раздражало. Ингритт разделяла его чувства. "Такое ощущение, что они в него влюблены, все до единого! — сердито сказала она Олрису в одну из их последних встреч. — Если бы я верила во всю эту болтовню о магии, я бы сказала, что он их околдовал". Упоминание о магии заставило Олриса вздрогнуть. Олрису вспомнилось то чувство, которое он испытывал, когда видел адхаров Олварга. Вспомнил самого короля — его холодные, белесые глаза, которые почти всегда смотрели сквозь тебя, так, как иные люди смотрят на собаку или насекомое. Но если уж Олваргу все-таки случалось обратить на кого-нибудь свое внимание, то его взгляд пронзал тебя насквозь, как ледяной кинжал. В подобные моменты становилось ясно, что он видит тебя насквозь — все твои слабости, сомнения и страхи. Олрис никогда ни с кем не говорил об этом, но в глубине души он всегда знал, что это магия. Знал с того дня, когда впервые подержал стремя королю — за много лет до того, как увидел Драконий остров, засохшую кровь на лице Олварга и капельки воды на серповидном лезвии, совсем недавно оборвавшем чью-то жизнь.

Нравилось это Ингритт или нет, но магия действительно существовала. Находясь рядом с Олваргом или с его адхарами, нельзя было не ощущать ее присутствия. Бакко считал, что только дурак не станет пользоваться силой, которая принесет тебе победу. Уж кто-то, а Бакко не был трусом и слюнтяем, неспособным убить человека. Он по праву заслужил свое место в гвардии. Возможно, то чувство, которое Олрису внушали адхары и король, было просто очередным доказательством его никчемности слабости. Но сути дела это не меняло. Олрис ненавидел адхаров и ненавидел магию. И если Меченый действительно был магом, Олрис знал, что предпочтет держаться от него как можно дальше.

Известие о том, что Меченый вернулся в крепость и зачем-то требует его к себе, показалось Олрису пугающим.

— Зачем я ему нужен?.. — спросил он айзелвита, все еще стоявшего в дверях.

— Спроси у него самого, — отрезал тот. — Давай, гвинн, шевелись! Я не намерен торчать здесь всю ночь.

Олрис поднялся, нервно оглядел свою смятую одежду и стряхнул приставшие к штанам травинки. Потом подумал, что его отросшие и всклоченные волосы должны напоминать свалявшуюся овечью шкуру, и попытался пригладить их ладонью. Айзелвит пренебрежительно фыркнул.

— Хватит прихорашиваться, вряд ли Меченого интересует твой внешний вид. Пошли.

— Удачи, — сказал Янос ему в спину. В его голосе явственно слышалась зависть. Он наверняка хотел бы оказаться на месте Олриса, а потом похваляться тем, что говорил с дан-Энриксом с глазу на глаз. Но Янос никогда не видел Олварга и не был на Драконьем острове...

Айзелвит нетерпеливо махнул фонарем.

— Живее, гвинн. Никто тебя не съест. По-моему, Меченый просто хочет расспросить тебя о Марахэне.

Олрис подумал, что он, вероятно, выглядел довольно жалко, если даже этот грубоватый парень попытался как-то подбодрить его. Он постарался напустить на себя безразличный вид и вышел из конюшни вслед за айзелвитом. Снаружи было холодно и ветрено, а в воздухе кружились белые мушки снега, казавшиеся золотистыми при свете фонаря. Первый снег выпал еще тогда, когда отряд Атрейна возвращался в Руденбрук, но он растаял уже через несколько часов. Сейчас снег покрывал весь двор. Олриса, только что выбравшегося из теплой постели, быстро начало знобить. Он спрятал руки в рукава, от всей души желая, чтобы Меченый никогда не возвращался в Руденбрук.

Олрис не спрашивал у своего провожатого, куда они идут. Прожив в крепости десять дней, он уже знал, что Меченый занимал примыкающую к госпиталю угловую башню, выпирающую из стен замка, как нарост на дереве, и буквально нависавшую над берегом реки. Со стороны она казалась холодной и угрюмой, как и большая часть местных построек. Айзелвиты называли эту башню Ландес Баэлинд, Скала-над-Линдом. Нижние этажи башни использовались как складские помещения, а комнаты дан-Энрикса располагались на самом верху. Олрис никогда бы не подумал, что ему когда-нибудь удастся побывать внутри. Возможно, в других обстоятельствах он даже ощутил бы любопытство, но сейчас ему было не до того.

Пока они с сопровождающим поднимались на вершину башни, сердце у Олриса колотилось все сильнее, и отнюдь не потому, что лестница была слишком крутой. Перед глазами Олриса стоял король — такой, каким он был в то утро на Драконьем острове. С жестоким и одновременно безразличным взглядом, окутанный своей жуткой магией, как темным облаком. Но для короля Олрис был пустым местом, просто безымянным мальчиком-слугой, способным выполнить простой приказ — например, полить ему на руки воды из бурдюка. Он не посылал за Олрисом своих людей и не собирался с ним беседовать. В отличие от Крикса. "Ну почему этот Меченый не мог просто оставить меня в покое? — думал Олрис, чувствуя сосущий холодок под ложечкой. — На кой я ему сдался?!"

Дверь наверху никем не охранялась и вдобавок к этому была не заперта. Но Олрис не успел даже удивиться этому обстоятельству, когда сопровождавший его айзелвит распахнул створку и буквально втолкнул его внутрь, словно Олрис собирался убежать. В первую секунду Олрис разглядел только огромный стол, заваленный самыми разными предметами, и темный силуэт мужчины, стоявшего спиной к двери и ворошившего дрова в камине длинной кочергой. Когда они вошли, мужчина обернулся. Огонь из камина давал слишком мало света, но все равно было видно, что он озадаченно нахмурился.

— Это еще что?.. — спросил Меченый вслух.

— Я привел гвинна, Крикс, — доложил его провожатый после небольшой заминки. — Ты ведь сам сказал, что хочешь его видеть.

Олрис почувствовал надежду, что произошла какая-то ошибка, и сейчас его просто отошлют назад. Меченый устало потер лоб — Олрису показалось, что он различает в полумраке знаменитое клеймо.

— Я сказал, "надо будет с ним поговорить". Я не имел в виду, что следует сейчас же вытащить парня из постели и тащить его сюда. Ладно, не важно... Раз уж ты его привел, пусть остается здесь. А ты иди.

— Может быть, мне сходить на кухню и сказать, чтобы тебе принесли поесть? — в голосе дозорного слышалось искреннее беспокойство. Олрис не мог представить, чтобы кто-то из гвардейцев в Марахэне беспокоился из-за того, поужинал ли Рыжебородый.

Меченый качнул головой.

— Спасибо, я не голоден. Иди.

Когда дозорный вышел, Меченый перевел взгляд на Олриса, не сделавшего ни одного шага внутрь комнаты.

— Здесь не топили со дня моего отъезда, — отрывисто сказал он. — Ты замерзнешь насмерть, если будешь торчать у двери. Иди сюда и сядь за стол.

Чувствуя себя совершенно сбитым с толку, Олрис выполнил приказ и занял кресло, находившееся поближе к очагу. Дрова в камине постепенно разгорались, и Олрису показалось, что ему на плечи набросили меховое одеяло. Крикс поочередно зажег свечи в нескольких подсвечниках, стоявших на столе. Стало значительно светлее. Теперь Олрис мог бы, при желании, рассмотреть жилище Меченого, но сейчас его куда больше занимал хозяин комнаты.

Мужчина не спешил садиться и смотрел на него сверху вниз, задумчиво барабаня пальцами по столешнице. Теперь Олрис смог разглядеть его гораздо лучше. Лицо с широким лбом, запавшими щеками и четко очерченными скулами казалось усталым. Кожа у Меченого была смуглой и обветренной, как у крестьянина, который целый день работает в поле под палящим солнцем, а волосы были темнее, чем у любого из людей, которых Олрис встречал раньше. Определить его возраст было сложно — Криксу с равной вероятностью могло быть и двадцать пять, и тридцать лет. Но, в любом случае, Олрис впервые видел, чтобы взрослый мужчина не носил усов и бороды — вместо них верхнюю губу и подбородок Меченого покрывала темная щетина. Но сильнее всего Олриса поразили светлые, каре-зеленые глаза, в которых отражались отблески огня. "Может, он оборотень или еще что-нибудь похуже" — промелькнуло в голове у Олриса.

Меченый чуть заметно улыбнулся и, придвинув себе кресло, сел напротив гостя.

— Тебя зовут Олрис, верно?.. — спросил он.

Олрис кивнул.

— Кем ты был в Марахэне, Олрис?

— Конюхом, — ответил он. В зеленоватых глазах Меченого танцевали отблески свечей. Олрису показалось, что мужчина прекрасно понимает, что он лжет, поэтому он поспешил переключиться на ту часть своей истории, в которой был уверен. — Я сбежал из Марахэна вместе с Ингритт. Нэйд влюбился в нее, когда она лечила ему ногу. Он сказал...

Меченый жестом остановил его.

— Об этом я спрошу у Ингритт. Лучше расскажи мне о себе. Вы с Ингритт были близкими друзьями?

— Да, — ответил Олрис, и опять почувствовал себя неловко, вспомнив, как Ингритт целый год не разговаривала с ним после гибели Ролана. — То есть, на самом деле, мы с ней часто ссорились. Но это... это все не очень интересно.

— Нет, совсем наоборот. Я бы хотел послушать, — голос Меченого звучал твердо — не приказ, но очень близко к этому. Олрис удивленно заморгал. Было предельно очевидно, что дан-Энрикс просит его рассказать о дружбе с Ингритт не из вежливости — с какой стати человеку вроде Меченого попусту расшаркиваться перед мальчиком с конюшни?.. Но тогда — зачем?

— Ну... хммм... мы с Ингритт знали друг друга с детства. Она старше меня почти на два года. Раньше ей часто нравилось меня дразнить, — неловко начал Олрис, тщательно обдумывая каждое слово и боясь случайно ляпнуть что-нибудь не то.

Идя в Ландес Баэлинд, он ожидал, что Меченый будет расспрашивать его о том, хорошо ли укреплен Марахэн и сколько там солдат, много ли в крепости запасов пищи и воды, и все тому подобное. Но оказалось, Меченого это совершенно не интересует. Зато он внимательно слушает о том, как Ролан просил Ингритт раздобыть лекарство для его больной ноги и пересказывал ей слухи о возвращении Истинного короля. Олрис обнаружил, что дан-Энрикс обладает удивительным талантом слушать и задавать вопросы. Олрис не успел оглянуться, как уже рассказал о том, что в качестве награды за молчание попросил Ролана выковать ему нож, а это потянуло за собой историю о том, что он хотел убить Рыжебородого. Олрис никогда не говорил о Мяснике и своей матери ни с Роланом, ни с Ингритт, ни с кем-нибудь другим — отчасти потому, что большинство жителей Марахэна знали все и без его рассказов, но прежде всего, конечно, потому, что до сегодняшнего дня он посчитал бы позорным обсуждать такие вещи вслух. Но сейчас он с удивлением обнаружил, что доверяет свои самые тайные мысли человеку, которого видит впервые в жизни, и при всем при том практически не чувствует неловкости.

Еще немного — и он бы признался в том, что после драки с Фрейном его сделали оруженосцем Дакриса, и пробыл им последние полтора года. Пожалуй, он бы рассказал дан-Энриксу даже про поездку на Драконий остров, но в этот момент у Олриса довольно громко забурчало в животе.

— Ты голоден?.. — осведомился Меченый.

Олрис покачал головой, пытаясь притвориться безразличным, но его взгляд, вспыхнувший при упоминании о еде, похоже, выдал Криксу истинное положение вещей.

На самом деле, Олрис не был голоден — по крайней мере, не в том смысле, в котором это слово употребляли в Марахэне. Всего несколько часов назад он поужинал луковой похлебкой с сухарями и целой миской тушеного мяса и бобов, запив эту еду разбавленным вином и закусив большой краюхой хлеба. Но в последнее время есть ему хотелось постоянно. Наступающее после каждой трапезы чувство сытости и внутреннего удовлетворения теперь длилось не больше часа, а потом Олрис снова ощущал, что он не прочь перекусить. Ингритт считала, что это нормально, потому что он растет, но Олрис все равно стеснялся собственной прожорливости.

Меченый встал и потянулся к сваленным на край стола седельным сумкам.

— Подожди. Думаю, у меня найдётся кое-что для тебя.

Олрис следил за ним с растущим интересом, не решаясь до конца поверить в то, что Меченый действительно намерен его чем-то угощать, как будто Олрис был здесь гостем, а не мальчиком с конюшни, вызванным, чтобы ответить на вопросы Крикса.

Меченый достал из сумки флягу, а затем выложил на стол кусок пирога, завернутый в полотняную салфетку.

— Не самый плотный ужин, но боюсь, что это все, что у меня осталось от того, что я взял с собой в дорогу, — улыбнулся Меченый. — Угощайся.

От лежащего на салфетке пирога шел умопомрачительный запах мёда и каких-то незнакомых специй. Рот Олриса тут же наполнился слюной.

— А вы? — все-таки поинтересовался он.

— Я съел по крайней мере втрое больше, чем привёз с собой, — усмехнулся Крикс. — Кроме того, я не настолько люблю сладкое... Так что он твой.

Олрис не заставил себя упрашивать и тут же откусил большой кусок. Он сразу понял, что никогда в жизни не пробовал ничего подобного. Тесто, щедро пропитанное медом, прямо-таки таяло во рту, щедро замешанных в пирог орехов и изюма могло бы хватить на три таких куска, как тот, который он держал в руке, а пряная острота добавленных в тесто специй навевал смутные образы каких-то дальних, фантастических, совершенно небывалых стран. Олрис даже зажмурился, смакуя небывалые ощущения.

— Вот это да!.. — выдохнул он, совсем забыв о том, где он находится.

Но Меченый, похоже, не считал, что он ведёт себя неподобающе.

— У Аденора превосходный повар, — согласился он. Олрис чуть было не спросил, кто такой Аденор, но потом посчитал, что это будет уже слишком.

Меченый встряхнул флягу, проверяя, сколько в ней осталось вина, и, взяв два пустых кубка, разлил остаток на две части. Один из кубков он поставил перед Олрисом, а из другого отпил сам.

Олрис попробовал представить, как будет рассказывать об этом Яносу и Ингритт, но сейчас же понял, что никто из них никогда в жизни ему не поверит. Он бы тоже не поверил, вздумай тот же Янос заявить, что пил вино с самим дан-Энриксом.

Когда он взял свой кубок, Олрис вдруг подумал, что это вино было привезено не просто откуда-то издалека, а из совсем другого мира, и у него на мгновение перехватило дух.

Вино другого мира оказалось терпким и густым. Если бы не медовая коврижка, которую он ел до этого, это вино, скорее всего, показалось бы ему еще и сладким. Олрис с сожалением отметил, что вина дан-Энрикс налил ему совсем немного, вылив большую часть остававшегося во фляге в свой бокал. Мысль о том, что Меченый считает его ребенком, слегка подпортила торжественность момента. Впрочем, Олрис довольно быстро обнаружил, что вино из фляжки Крикса было крепче тех, к которым он привык в Руденбруке или в Марахэне. От первых же глотков по телу растеклось уютное, почти домашнее тепло. Ощущение было таким приятным, что Олрис испугался, что вот-вот заснёт прямо на кресле у камина.

Меченый взглянул на него сверху вниз и сказал :

— Уже поздно. Об остальном поговорим когда-нибудь потом. Допивай и иди к себе. Дойдёшь без факела?..

— Конечно! — сказал Олрис, проглотив последний кусочек пирога и едва удержавшись, чтобы не собрать оставшиеся на салфетки крошки.

Меченый кивнул.

— Отлично. Что ж, спасибо, что ответил на мои вопросы.

Олрис понял намёк и встал. Самым разумным, безусловно, было поблагодарить дан-Энрикса за угощение и оставить хозяина комнаты одного, но любопытство пересилило — недаром Ингритт говорила, что Олрис не умеет держать язык за зубами.

— Я все-таки не понимаю, господин, — сказал он вслух. — Зачем вам было тратить столько времени на то, чтобы выслушивать всю эту... ерунду? Это же не имеет никакого отношения ни к Марахэну, ни к войне, ни к Истинному королю.

Меченый усмехнулся — то ли удивляясь его любопытству, то ли одобряя прямоту, с которой Олрис задал свой вопрос.

— Считай, что у меня были личные причины интересоваться всеми этими вещами, — сказал он. Голос дан-Энрикс звучал доброжелательно, но недвусмысленно показывал, что углубляться в эту тему Меченый не собирается. — Спокойной ночи, Олрис.

"Что еще за "личные причины"?.." — думал Олрис, выходя из башни. — Неужели он хотел сказать, что он интересуется не тем, что я могу сказать о Марахэне или Олварге, а лично мной? Не может быть. Он меня вообще впервые видит! Или...?!"

Олрису внезапно вспомнилось, как в детстве он не отставал от матери, пытаясь выяснить, кем был его отец. Но, сколько он ни донимал ее вопросами, он так и не дождался даже самого туманного ответа. Олрис привык вглядываться в каждого мужчину в крепости или в деревне и гадать, уж не ему ли он обязан своим появлением на свет. Сейчас он впервые подумал — а с чего он вообще решил, что его отцом был кто-нибудь из гвиннов? Может, мать потому и опасалась говорить о нем, что он был айзелвитом. Или даже...

"Глупо! — сказал себе Олрис, рассердившись на себя за эту детскую идею. — Даже если Меченому тридцать лет, он слишком молод, чтобы быть моим отцом".

Но сердце у него все равно билось чаще, чем обычно. Добравшись до конюшни и устроившись под рваным одеялом рядом с Яносом, Олрис мгновенно провалился в сон.

Проснувшись на следующее утро, он сразу же вспомнил о вчерашнем разговоре с Криксом. Янос жаждал вытянуть из него все подробности, но Олрис притворился, что ему надо бежать, и ускользнул от его надоедливых расспросов. По непонятной ему самому причине ему совершенно не хотелось с кем-то обсуждать вчерашний вечер. Вплоть до самого вечера ему благополучно удавалось не вступать ни с кем в беседы, бегая по разным поручениям или седлая лошадей, но в ту минуту, когда он столкнулся в кухне с Ингритт, избежать беседы стало невозможно.

— Ты его уже видел? Крикса?.. — голос Ингритт показался Олрису взволнованным.

— Может, сначала возьмем что-нибудь поесть, а уж потом поговорим о Меченом? — проворчал Олрис, чувствуя, как живот бурчит от соблазнительного аромата теплого хлеба и мясной похлебки.

— Возьми себе, я не хочу, — нетерпеливо сказала Ингритт. — Сегодня он приходил в госпиталь.

Вопреки всякой логике, Олрис почувствовал укол разочарования. Он думал, Ингритт, как и Янос, хочет что-нибудь узнать о его встрече с Меченым, а оказалось, ей, напротив, не терпелось рассказать что-то свое.

— ...Он пришел с самого утра. Прямо с порога спросил Алинарда, как дела, и они вместе пошли к тому парню, которому обожгло лицо и кисть. Помнишь, я говорила?

— Подмастерье кузнеца? — довольно кислым тоном спросил Олрис.

— Да, — кивнула Ингритт. В последнюю их встречу она прожужжала Олрису все уши разговорами об этом Мареке, и Олрис, хотя и сочувствовал его беде, начал испытывать странное раздражение при мысли, что Ингритт так много возится с каким-то подмастерьем. — Мы, разумеется, давали ему болеутоляющие, но он все равно стонал часами напролет. А потом, уже ночью, в госпиталь пришел айзелвит, который заявил, что Меченый вернулся, и передал Алинарду коробочку с каким-то белым порошком, который он назвал люцером. Он сказал, что Меченый просил спокойно тратить порошок — он привез столько, что должно хватить на год вперед. Алинард велел Мареку открыть рот и втер щепотку порошка ему в десну. Тот почти сразу перестал стонать, а Алинард так обрадовался, что чуть не пустился в пляс. Сказал, что он уже забыл, насколько легче жить, когда под рукой есть люцер. Я спросила, что это такое, и Алинард сказал, что это очень сильное болеутоляющее, которое можно достать только в их мире, и что недавно Меченый отправился за ним, а теперь вот вернулся и привез люцер с собой. Ты представляешь? Он действительно может ходить между мирами!

— И не только он, — пробормотал Олрис, думая о Бакко и адхарах.

— Что?..

— Неважно. Говоришь, дан-Энрикс пришел в госпиталь?.. — спросил Олрис, надеясь ее отвлечь.

— Ну да. К тому моменту действие люцера уже почти кончилось, и Марек умолял Алинарда дать ему вторую дозу. Алинард спорил, говорил, что люцер нельзя принимать так часто, но, кажется, на самом деле он не знал, что ему делать. Это действительно очень трудно — видеть, как кто-нибудь мучается так, как Марек, и при этом знать, что нужно только дать ему щепотку порошка, чтобы он тут же перестал страдать от боли. А потом пришел дан-Энрикс. Он захотел снять повязку и посмотреть, как заживают ожоги. Алинард послал меня за чистыми бинтами. Когда я их принесла, Меченый посмотрел на меня, улыбнулся и сказал — "Ты, должно быть, Ингритт? Сегодня ночью я говорил с твоим другом, Олрисом. Он много о тебе рассказывал". А что, ты правда много обо мне рассказывал?

— Я только отвечал на его вопросы.

— Понятно. В общем, Марек понял, что мы собираемся менять повязку, и опять начал канючить, чтобы мы дали ему люцер. Алинард посмотрел на Крикса и спросил о чем-то на их языке. Я думаю, он сказал он что-то вроде — "может быть, дадим ему еще чуть-чуть? Наверняка ему это не повредит". Хорошо, что меня никто не спрашивал, что делать. Когда мы меняли повязки, парень так жутко кричал, что мне всегда хотелось оказаться где-нибудь подальше. А дан-Энрикс посмотрел на него и сказал — "Люцер тебе пока не нужен. Обещаю, в этот раз тебе будет не так больно, как обычно". А потом они с Алинардом поменяли ему повязку. В полной тишине. Потом дан-Энрикс еще немного побыл в госпитале и поговорил со всеми нашими больными. Знаешь... я почти готова поверить в то, что он и правда маг. Они просили его посидеть рядом, брали его за руку — я до сих пор не понимаю, почему он позволял им это делать. Но самое главное, что после этого многим из них и в самом деле стало лучше.

Олрис почесал нос. Нельзя сказать, что он не слушал Ингритт или же не придавал ее словам значения — но при этом он все время думал о своем.

— А ты не знаешь, сколько ему лет?.. — спросил он девушку. Странное дело, но она ничуть не удивилась этому вопросу.

— Около двадцати. Я спрашивала Алинарда — он знал дан-Эрнрикса еще подростком.

— Около двадцати?! — повторил Олрис. Разочарование было так велико, что Олрис не сумел его скрыть. — Я думал, он гораздо старше.

Девушка кивнула.

— Думаю, это из-за шрама и клейма. Алинард говорит, Меченый оказался на войне, когда ему было меньше четырнадцати лет. — Ингритт тряхнула головой. — Хотела бы я знать, кто он на самом деле, этот Крикс!

— Я тоже, — согласился Олрис.

"И я собираюсь это выяснить" — добавил он мысленно. Оказалось, магия имеет странную особенность — если она не пугает тебя до смерти и не внушает желания бежать как можно дальше, то притягивает, как магнит.

* * *

Несмотря на твердое решение узнать о Меченом и его магии как можно больше, в те несколько дней, которые последовали за приездом Крикса в Руденбрук, Олрис узнал о нем не так уж много.

Меченый почти каждый день бывает в лазарете.

Меченый обедает в покоях Истинного короля.

Меченый любит подниматься засветло, седлать свою кобылу и предпринимать одинокие верховые прогулки по окрестностям Руденбрука. Иногда он управлялся с лошадью самостоятельно, а иногда будил спавших в конюшне Олриса и Яноса. В такие дни они вставали, и, зевая во весь рот, седлали лошадь Крикса — тонконогую гнедую шестилетку — а потом ложились досыпать и поднимались снова, только когда лорд дан-Энрикс возвращался со своей прогулки.

Янос чаще всего дрых так, что его можно было добудиться только на пожар, но Олрис спал довольно чутко. Как-то раз, уже после отъезда Меченого, он проснулся с четким ощущением, что на конюшне кто-то есть. Сначала ему показалось, что дан-Энрикс возвратился раньше, чем обычно, но потом он понял, что ошибся. Человек, вошедший на конюшню, двигался совсем не так, как Меченый, и, судя по всему, старался производить как можно меньше шума.

Олрис тихо встал и выглянул наружу через стенку денника. При свете фонаря, который он наполнил маслом и зажег каких-то полчаса назад, Олрис увидел тонкую и гибкую фигуру, закутанную в черный, опушенный мехом плащ. И этот плащ, и движения незнакомки не оставляли никаких сомнений в том, что это женщина.

Олрис пнул Яноса ногой. Тот попытался отодвинуться к стене и поплотнее завернуться в плащ, но Олрис пнул его опять.

— Вставай! — прошипел он. — Хватит храпеть! Мне нужна твоя помощь.

В конце концов, Янос все же открыл глаза и встал, моргая, как сова.

— Что там еще?.. — простонал он.

— Иди сюда. Тут какая-то женщина. Я никогда раньше ее не видел. Может быть, она воровка?

Янос подошел к нему и заглянул ему через плечо.

— Разуй глаза, — угрюмо сказал он. — Какая же она воровка? Это леди. Посмотри на ее накидку... один мех стоит дороже, чем любая из здешних лошадей. Надо пойти, спросить ее, не нужно ли ей чем-нибудь помочь.

Но ни один из них так и не двинулся со своего места, потому что в следующую секунду незнакомка нервным жестом откинула свой обшитый мехом капюшон, и стало видно бледное, как будто бы полупрозрачное лицо и темную растрепанную косу из пары десятков прядей. Олрису показалось, что она не старше Ингритт. Но, пожалуй, эта девушка была гораздо красивее Ингритт... тонкие черты лица, огромные глаза под темными, вразлет, бровями, и высокий белый лоб — Олрис бы в жизни не поверил, что такие девушки встречаются на самом деле, а не только в песнях, которые исполняют на пирах. Пару секунд он с изумлением таращил на нее глаза. Потом ему подумалось, что бы сказала Ингритт, если бы могла увидеть, как он стоит тут и пялится на незнакомую девицу, как баран, только из-за того, что у нее длинная шея и пушистые ресницы. "Я не лучше Нэйда!.." — с отвращением подумал он.

— Это Таира! Дочка лорда Уриенса. Ой-ей-ей, что теперь будет!.. — пробормотал топчущийся рядом Янос то ли с ужасом, то ли с восторгом.

— Что она здесь делает в такую рань? — недоуменно спросил Олрис. Янос приблизился настолько, что почти прижал губы к его уху, и зашептал, щекоча щеку Олриса своим дыханием:

— Уриенс мечтает выдать дочь за Истинного короля, но говорят, что ей больше по вкусу Меченый. Шани, ее горничная, рассказала Нэнье, что леди Таира только о дан-Энриксе и думает. Пока он не уехал, их места за столом лорда Уриенса были рядом... Шани говорит, что Меченый очень учтивый кавалер — всегда вставал, когда Таира или ее мать входили в комнату... а еще он не сводил с Таиры глаз, когда ему казалось, что она не видит. Говорят, Таира все ждала, что он попросит у отца ее руки, а он уехал, не сказав ей ни словечка. Спорим, что она пришла сюда нарочно для того, чтобы застать его одного и объясниться с ним начистоту!

Олрис оттолкнул Яноса локтем.

— Хватит на меня пыхтеть! Вечно ты сплетничаешь, как... — Олрис хотел добавить "как девчонка", но потом представил, как бы Ингритт отнеслась к подобному сравнению, и прикусил язык. — Не понимаю, для чего Таире пробираться на конюшню, если она в любой момент может увидеться с Меченым в замке? — спросил он, не удержавшись, хотя было совершенно очевидно, что из Яноса сейчас извергнется очередной фонтан сплетен. Так и вышло.

— Кто же ее знает! Может быть, она не хочет, чтобы кто-нибудь подслушал их беседу. Или же напротив, хочет. Если их застанут здесь одних, все скажут, что дан-Энрикс ее соблазнил. Король наверняка не пожелает ссориться с Уриенсом, и прикажет Меченому на ней жениться.

Олрис двинул Яноса в плечо.

— Дурак! Дан-Энрикс — маг. Маги не могут ни на ком жениться! Если маг полюбит женщину, он тут же потеряет свою Силу. Это всем известно!

Янос уставился на Олриса, приоткрыв рот, как будто бы услышал страшную, но увлекательную сказку.

— Правда, что ли?!

— В Дель-Гвинире это даже дети знают, — важно сказал Олрис. Олварг был совсем не стар, однако же никто и никогда не видел его с женщинами. — Можешь мне поверить — Истинный король ни за что не допустит, чтобы Крикс лишился своей магии из-за какой-то там девчонки!

"Надо бы его предупредить" — подумал он. А в самом деле, что может быть проще?.. Выйти из конюшни, подождать, пока дан-Энрикс не вернется со своей прогулки, а потом все ему рассказать. Пусть сам решает, как следует поступить в подобной ситуации. Пожалуй, лорд дан-Энрикс будет благодарен за подобную услугу.

Идея была хороша, но посетила его слишком поздно. Не успел Олрис сделать даже шага в сторону дверей, как створки распахнулись, и в конюшню вошел Меченый, ведя свою гнедую в поводу. Волосы у Крикса растрепались и покрылись изморозью, как и темная щетина на лице. Казалось, что дан-Энрикс поседел — но, несмотря на это, он все равно выглядел значительно моложе, чем в ту ночь, когда Олрис увидел его в первый раз. Возможно, потому, что сейчас дан-Энрикс улыбался и казался удивительно счастливым. Олрису представилось, как Меченый размашистым галопом скачет вдоль реки, и из-под копыт его коня влетают вихри снега и колотого льда.

Вместо того, чтобы окликнуть Крикса или как-нибудь еще привлечь его внимание, девушка тихо отступила в тень. Олрис удивился такому странному поведению, но потом подумал, что этой Таире, вероятно, очень страшно. Она ведь дочь лорда. Вероятно, это первый сумасбродный поступок за всю ее жизнь. Кажется, она в самом деле не на шутку влюблена в дан-Энрикса, сочувственно подумал он.

Только когда Меченый остановился посреди широкого прохода между денниками и начал расседлывать свою кобылу, девушка, наконец, набралась храбрости и сделала несколько шагов вперед.

— Лорд дан-Энрикс! — ломким голосом окликнула она.

Меченый обернулся — да так и застыл с седлом в руках. Олрис не мог видеть его лица, но оказалось, поза человека тоже может выражать полнейшую растерянность.

— Миледи?..

— Лорд дан-Энрикс... я услышала, что вы вернулись, и пришла сюда... пришла, чтобы с вами поговорить.

— Но почему в конюшне, а не в замке?

— Потому что мой отец следит за каждым моим шагом и не хочет, чтобы я беседовала с вами хоть о чем-нибудь, кроме погоды или качества подливки к ужину.

Дан-Энрикс отложил седло.

— Миледи... — начал он. Но девушка как будто бы не слышала его. На скулах Таиры выступил лихорадочный румянец, глаза у нее сверкали.

— Мой отец с утра до ночи убеждает меня в том, что мне следует выйти за Его Величество. Он говорит, что Истинному королю нужна супруга, а страна нуждается в наследнике. Он говорит, король бы уже сделал мне предложение, если бы кто-то не сболтнул ему, что вы... что вы ко мне неравнодушны. И что я неравнодушна к вам. Отец велел мне ненароком дать Его Величеству понять, что это все — пустые слухи. Но я отказалась. И теперь отец очень сердит. Он никогда не повышал на меня голос, но вчера, когда он зашел пожелать мне доброй ночи, он опять заговорил о короле, а потом стал кричать, что только глупая девчонка может отказаться от короны из-за пары взглядов и беспочвенных фантазий. Я спросила — неужели он бы стал мешать моему счастью, если бы я захотела выйти замуж не за Истинного короля, а за кого-нибудь другого?.. А отец сказал — "Если бы лорд дан-Энрикс сделал тебе предложение, то я не стал бы возражать. Проблема в том, что этого не будет. Если мужчина за несколько месяцев не нашел случая сказать о своих чувствах — значит, он не собирается этого делать". Если бы отец узнал, что я пришла сюда, он был бы в бешенстве. Но я должна узнать — действительно ли вы...

Меченый поднял ладонь, как будто бы пытался остановить этот сумбурный поток слов.

— Таира! Альды мне свидетели — я очень перед вами виноват. Будь я немного поумнее, я поговорил бы с вами еще до своего отъезда. Я не могу жениться — ни на вас, ни на ком-нибудь другом.

Олрис горделиво посмотрел на Яноса, как будто спрашивая — что я тебе говорил?

— Но почему? — спросила девушка бесцветным, словно помертвевшим голосом.

— А вы уверены, что вы действительно хотите это знать? — вздохнул дан-Энрикс.

Таира коротко кивнула, не спуская с него глаз.

— В том мире, где я раньше жил, осталась женщина, которой я поклялся в верности.

Янос ткнул Олриса под ребра и издал губами тихий непристойный звук.

— И кто теперь дурак?.. — спросил он шепотом.

— Заткнись, — прошипел Олрис. — Дай послушать.

Ингритт будет интересно знать, чем все закончилось. Она, похоже, интересовалась Криксом почти так же, как он сам.

— Ну хорошо... я поняла. Вы любите другую женщину, — сказала Таира. Теперь ее голос звучал удивительно спокойно, что никак не сочеталось с ее бледностью и выражением лица. — Но почему тогда вы так смотрели на меня — с того самого дня, как отец приказал открыть ворота Истинному королю? Только не говорите, что мне просто показалось!

Меченый отвернулся.

— Вам не показалось. Я действительно смотрел на вас, и это... это, безусловно, было очень скверно.

Таира сделала еще шаг вперед и оказалась совсем рядом с Меченым. Она коснулась его рукава, заставив его снова развернуться к ней.

— И что же в этом скверного? То, что вы живой человек, и вам могла понравиться другая женщина?.. Может быть, вы испугались, что забудете о той, которая осталась в вашем мире?

— Вот уж нет, — грустно ответил Крикс. — Я видел ее каждый раз, когда смотрел на вас. Вы очень на нее похожи.

"Сейчас она его ударит" — понял Олрис. И, действительно, мгновение спустя услышал хлесткий звук пощечины.

Меченый, очевидно, тоже ожидал удара — он даже не вздрогнул, в отличие от Яноса, который чуть не подскочил от громкого хлопка.

— Если позволите, я провожу вас в замок, — сказал Крикс спокойно, словно ничего особенного не произошло.

Судя по потемневшим, словно грозовое небо, глазам девушки, она раздумывала, не стоит ли закатить дан-Энриксу еще одну пощечину.

— Как-нибудь обойдусь, — ответила она. И, обойдя дан-Энрикса — по широкой дуге, чтобы не задеть его даже краем своего плаща — вышла на улицу, тонкая и прямая, как копье. Дан-Энрикс несколько секунд смотрел ей вслед, а потом развернулся и направился к тому деннику, где обитали Олрис с Яносом.

— Ложись! — прошипел Олрис, сразу же поняв, куда он направляется.

Они попадали на свой соломенный тюфяк, накрылись старыми попонами и постарались сделать вид, что крепко спят. Сердце у Олриса стучало так, как будто собиралось выскочить из ребер. Меченый толкнул дверцу денника и посмотрел на "спящих" сверху вниз.

— Вы, оба. Перестаньте притворяться и послушайте меня. Никто не должен знать о том, что вы тут видели и слышали. Пока о нашем разговоре знаем только я, Таира и вы двое. Если по замку поползут какие-нибудь слухи, я буду знать, кто в этом виноват. Вы меня поняли?

— Да, господин, — поспешно отозвался Олрис, чувствуя, что уши у него горят. Прекрасно, теперь Меченый считает его болтуном и сплетником, любителем подслушивать чужие разговоры, а потом рассказывать о них кому не попадя!

"Но ты ведь действительно подслушивал их разговор, да еще собирался рассказать об этом Ингритт!" — напомнил ему внутренний голос.

— А что сразу мы?.. — заскулил Янос. — Скорее уж леди Таира обо всем расскажет своим горничным! Она всегда выбалтывает все свои секреты Шани, а та обо всем рассказывает кукольнице Нэн, и Паку, и еще десятку человек!

— Значит, я поговорю еще и с Шани, — сказал Меченый серьезно. — Но вы дворе — никому не слова. Я могу на вас рассчитывать?

— Да, — ответили они — на сей раз хором.

— Хорошо. Теперь вставайте. Ты, — дан-Энрикс указал на Яноса. — Почисти мою лошадь, а когда она остынет, дашь ей напиться и насыплешь овса. А ты, — короткий взгляд в сторону Олриса — пойдешь со мной.

— Зачем?.. — вопрос слетел с языка раньше, чем Олрис опомнился и прикусил язык.

Дан-Энрикс усмехнулся.

— Сбегаешь на кухню и велишь согреть воды. Потом найдешь мне бритву, полотенце и какую-нибудь медную посудину, которая сойдет за зеркало. А после этого распорядишься насчет завтрака. Еще вопросы?..

Олрис энергично замотал головой из стороны в сторону.

— Прекрасно. Тогда приступай.

* * *

— Я бы хотел поговорить с тобой об этом гвинне... Олрисе, — заметил Рельни, заглянувший в Ландес Баэлинд в дни Зимних праздников. Несмотря на поздний час, Меченый не ложился спать — в момент, когда вошел Лювинь, он низко наклонился над столом и перечерчивал большую карту Эсселвиля, Дель-Гвинира и Дакариса, то и дело сверяясь с лежавшим рядом образцом. Образец был старым, прямо-таки рассыпавшимся от ветхости, а Крикс желал иметь такую карту, которую можно сунуть в кожаный чехол и повсюду возить с собой. Он с головой ушел в эту работу, что не сразу смог понять, о чем толкует Рельни. А поняв, удивленно обернулся, едва не размазав свежие чернила по окрестностям Арденнского утеса.

— А что с ним не так?

— Я думаю, что он лазутчик Олварга, — бухнул Лювинь.

Брови у Крикса поползли на лоб.

— Ему всего четырнадцать, — напомнил он.

— И что с того?.. Тебе было четырнадцать, когда ты брал Тронхейм. А многие из тех, кого мы принимали в Лисий лог и посылали наблюдать за гвиннами, были еще моложе.

— Он бежал из Марахэна вместе с Ингритт, — отложив перо, напомнил Крикс. — Может, ты думаешь, что она тоже гвиннская шпионка? Или ты считаешь, что Рыжебородый разыграл комедию, изобразив, что собирается на ней жениться?

— Девушку я ни в чем не обвиняю, — хмуро возразил Лювинь. — За нее поручился Алинард, к тому же она выходила кучу наших раненных. Я думаю, она могла не знать, что этот Олрис присоединился к ней нарочно для того, чтобы проникнуть в Руденбрук, не вызывая подозрений. А Рыжебородому не так уж сложно было бы изобразить внезапно вспыхнувшую страсть. Вот только он немного перегнул. Если бы ты знал о Рыжебородом столько, сколько знаю я, ты в жизни не поверил бы, что человек вроде него решит жениться. Ингритт милая девушка, но писанной красавицей ее не назовешь. Единственное, что о ней можно сказать наверняка — так это то, что она в жизни не пошла бы за Рыжебородого. Характер-то у нее есть... вот они и воспользовались этим, чтобы их лазутчик смог проникнуть в войско Истинного короля.

"Складно" — оценил дан-Энрикс про себя. Было похоже, что Лювинь обдумывал свою идею уже далеко не первый день.

— Не знаю, можно ли назвать Ингритт красавицей, но, если бы ты узнал ее чуть-чуть получше, ты бы никогда не усомнился в том, что Нэйд способен был влюбиться в нее так, чтобы совсем потерять голову, — сухо заметил Крикс. — Твоя теория никуда не годится, Рельни. Ты, возможно, этого не знаешь, но Рыжебородый посылал за Ингритт с Олрисом погоню. Когда отряд Атрейна отбил их у гвиннов, те намеревались отвезти обоих пленников обратно в Марахэн.

Лювинь скривился.

— Так сказал тебе твой Олрис?

— Нет.

— А кто тогда?.. — насторожился Рельни. Очевидно, вопреки своим недавним словам, Ингритт он тоже держал на подозрении. Крикс с удовольствием сказал бы, что услышал это от Атрейна, но увы — Атрейн покинул Руденбрук по меньшей мере за неделю до того, как Крикс вернулся из Адели. Официально утверждалось, что он и его люди будут жечь амбары и всячески беспокоить гвиннов, чтобы помешать им подготовиться к войне, но Крикс подозревал, что главная причина заключалась в том, что лорд Атрейн не желал жить под одной крышей с Уриенсом и его семейством, и поэтому при первой же возможности увел своих людей в леса.

Крикс тяжело вздохнул.

— Я видел это в пламени, Лювинь.

Казалось, на мгновение решимость Рельни пошатнулась. Но потом он подозрительно прищурился.

— Но ты же говорил, что ты не Одаренный и не можешь колдовать, — напомнил он.

"Альды Всеблагие!" — взвыл дан-Энрикс про себя. Что же это такое?.. Когда ты пытаешься уверить окружающих, что ты не маг, они упорно ожидают от тебя чудес, а когда ты, в кои-то веки, рассказываешь им о самой настоящей магии, они скептически кривятся и припоминают тебе твои прежние слова. С ума сойти.

— По-твоему, я вру?.. — уточнил он.

— Нет. Я только хотел сказать — откуда тебе знать, что то твое видение не было делом рук того же Олварга? Ты сам говорил, что он очень могущественный маг.

Меченный на мгновение закрыл глаза и потер лоб рукой. Надо подойти к вопросу с какого-то другого конца. Спора о Тайной магии он сейчас попросту не выдержит.

— Ну хорошо. Давай представим, что ты прав, и Олриса действительно послали сюда в качестве лазутчика. Что он, по-твоему, сумел бы выведать? План крепости? — спросил дан-Энрикс, вымученно улыбнувшись. Рельни должен был понять, что все это звучит, как минимум, абсурдно. Гвинны владели Руденбруком почти восемнадцать лет, ничего нового о его укреплениях им не расскажет никакой лазутчик.

— Я думаю, его прислали следить лично за тобой, — твердо сказал Лювинь. — Посуди сам! Этот мальчишка ходит за тобой, словно привязанный, выспрашивает остальных про то, что его совершенно не касается — словом, буквально не спускает с тебя глаз. А ты, вместо того, чтобы держать его подальше от себя, спокойно позволяешь ему приходить сюда и совать нос во все углы! Кругом болтают, что ты взял его в стюарды...

— Так оно и есть, — кивнул дан-Энрикс. — А что до остального... ты не думаешь, что это "подозрительное" поведение — ничто иное, как обычное мальчишеское любопытство? Вспомни самого себя в тринадцать лет!

— Я помню, кем я был в тринадцать лет. Поэтому и думаю, что этот гвинн не тот, за кого себя выдает.

— Я знаю, кто он, Рельни, — с нетерпением сказал дан-Энрикс, чувствуя, что этот разговор успел ему ужасно надоесть. — Послушай, если ты хоть сколько-то мне доверяешь, оставь Олриса в покое. Этот мальчик нам не враг.

Неизвестно, принял ли Лювинь его слова на веру, но продолжать спорить он не стал. После его ухода Крикс почувствовал себя настолько вымотанным, что оставил незаконченную карту на столе и лег в постель — а потом еще с полчаса ворочался без сна, думая то о Рельни, то об Олрисе.

Последние несколько дней гвинн постоянно выглядел расстроенным и чем-то озабоченным. Сначала Меченый хотел спросить, в чем дело, но потом решил, что лучше до поры до времени оставить Олриса в покое — сам расскажет, если посчитает нужным. Оставалось непонятным, мог ли гвинн заметить, что Лювинь и его люди не спускают с него глаз, и догадаться, в чем тут дело, или же причина его беспокойства заключалась в чем-нибудь другом.

На следующий день, когда Олрис явился в Ландес Баэлинд, дан-Энрикс уже встал, оделся и полировал свой меч, присев на край кровати. Олрис тенью проскользнул мимо него, выставив перед собой принесенный с кухни поднос с завтраком, как щит.

— Спасибо, — сказал Крикс. Олрис кивнул, не поднимая головы, и попытался выскользнуть за дверь, хотя обычно, принося дан-Энриксу поднос с едой, старался под любым предлогом задержаться наверху как можно дольше. Меченый внимательнее присмотрелся к Олрису и отложил Ривален в сторону. — Постой. Что у тебя с лицом?

— Ничего, — поспешно отозвался Олрис. Меченый недовольно сдвинул брови. Судя по характерному произношению, "ничего" было подозрительно похоже на разбитую губу.

— Поди сюда, — распорядился он, подбавив в голос металла.

Олрис с явной неохотой сделал несколько шагов назад, по-прежнему стараясь стоять к Меченому боком. Крикс поморщился. За дурачка он его держит, что ли?..

— Ближе... ближе, говорю! — прикрикнул он на Олриса. — А теперь повернись на свет.

Поворачиваться к свету парню явно не хотелось, но дан-Энрикс взял его за подбородок и развернул лицо Олриса к единственному в комнате окну. Как и следовало ожидать, под правым глазом обнаружился огромный пурпурный синяк, да и под носом гвинна, присмотревшись, можно было разглядеть запекшуюся кровь.

— Кто тебя бил? — мрачно осведомился Крикс. Олрис упрямо скривил губы.

— Никто. Я сам.

Обычно гвинн буквально пожирал дан-Энрикса глазами, будто бы надеялся, что Меченый вот-вот взмахнет руками и сотворит какое-нибудь чудо. Но сейчас он явно не желал встречаться с Криксом взглядом и смотрел куда-то вниз и вбок.

— Упал?.. — предположил дан-Энрикс обреченно. Именно так он сам обычно отвечал своим наставникам и сэру Ирему. Знал бы он тогда, как глупо это выглядит со стороны!..

Щеки и лоб мальчишки быстро заливала краска — как и все люди с тонкой светлой кожей, гвинн краснел на удивление легко. Хотя, если на то пошло, краснеть бы следовало исключительно дан-Энриксу.

"Я должен был понять, что так и будет, — с усталым раздражением подумал он. — На гвинна, который с утра до ночи чистит лошадей и спит в конюшне, всем плевать. Но гвинн, который постоянно ходит в Ландес Баэлинд — это уже совсем другое дело. Можно было предвидеть, что к нему начнут цепляться!"

Для большинства жителей Руденбрука Олрис — враг, который смог каким-то образом втереться в доверие к дан-Энриксу. Возможно, не один только Лювинь подозревает парня в том, что он рассчитывает выведать секреты айзелвитов, а потом вернуться в Марахэн. Но даже если нет, стремительное превращение Олриса из незаметного конюшенного мальчика в стюарда Крикса должно было многих раздражать...

Додумать эту мысль Меченый не успел. На лестнице послышались шаги, а несколько секунд спустя в дверь забарабанили так, как будто Ландес Баэлинд штурмовали гвинны.

— Лорд дан-Энрикс! — приглушенный дверью голос звучал гулко, как из бочки. — Вас просят немедленно спуститься вниз!

Взвинченная интонация в голосе говорящего Меченому не понравилась — как и слово "немедленно".

— В чем дело? — хмуро спросил он, распахивая дверь.

— Лорд Атрейн... вернулся, — выпалил стоявший на пороге айзелвит. — Его отряд стоит у Северных ворот, а он пошел искать истинного короля... и по дороге встретил Уриенса и его гвардейцев. Умоляю вас, поторопитесь!

Крикс оттолкнул айзелвита плечом и выскочил за дверь, но в самую последнюю минуту вспомнил об оставшемся в комнате Олрисе.

— Оставайся здесь, — приказал он стюарду. — Ешь, что хочешь, но из башни — ни ногой. Я запрещаю тебе выходить.

Последние слова он договаривал уже на лестнице. Сбегая вниз по стершимся и скользким каменным ступеням, Крикс еще успел подумать, что он сам наверняка не подчинился бы подобному приказу и воспользовался первой же возможностью, чтобы спуститься вниз и выяснить, что там стряслось. Оставалось только надеяться, что Олрис хоть немного более разумен, чем дан-Энрикс в его возрасте.

Оказавшись снаружи, Меченый на мгновение прищурился. Накануне было холодно и ясно, а сейчас в воздухе висел туман, необъяснимый для второго месяца зимы. Но, несмотря на это, Меченый почти сразу же увидел то, что искал — группу собравшихся посреди двора людей, которые из-за тумана походили на совещающихся призраков. Подойдя ближе, Меченый смог опознать наместника, нескольких человек из его личной стражи и Атрейна. В отличие от Уриенса, Атрейн был один, и от этого выглядел попавшим в западню. Длинный плащ из серой шерсти, надетый поверх доспеха, придавал Атрейну сходство с волком, окруженным кольцом загонщиков. В тяжелом, мрачном взгляде сенешаля тоже чувствовалось что-то волчье.

Должно быть, весть о возвращении Атрейна и его отряда достигла Уриенса раньше, чем дан-Энрикса, и он направился встречать вернувшийся отряд, а по дороге напоролся на Атрейна. Сенешаль, похоже, торопился — иначе не оставил бы своих людей возле ворот, и не отправился бы в Руденбрук один. Из-за тумана оба не заметили друг друга и столкнулись здесь нос к носу, и можно было не сомневаться, что эта встреча не доставила удовольствия ни тому, ни другому. Меченый досадливо подумал, с чего это Уриенсу вообще потребовалось принимать на себя роль гостеприимного хозяина и идти встречать Атрейна, если все, от Истинного короля и до последнего поваренка с кухни, знали, что эти двое ненавидят друг друга всеми фибрами души. Судя напряжению, которое читалось в позах всех присутствующих, предотвращать очередную ссору было уже поздно — оставалось только постараться, чтобы эта ссора не закончилась бедой.

Меченый растолкал охранников наместника и пробился вперед, успев отметить, что гвардейцы Уриенса отнеслись к его самоуправству с явным облегчением. Похоже, несмотря на численное преимущество, никто из них не горел желанием сражаться с сенешалем, и сейчас они надеялись, что появление дан-Энрикса избавит их от такой необходимости. Каждый, кто знал о репутации Атрейна, вряд ли смог бы их за это осудить.

— ...выходит, если Истинный король захочет знать, почему вы приехали назад, не кончив начатого дела, я должен буду сообщить, что ты решил вернуться в Руденбрук из-за тумана? — спросил Уриенс, сделав отчетливое ударение на последнем слове.

Лицо Атрейна потемнело.

— Если Истинный король захочет что-нибудь узнать, ему достаточно задать вопрос. А отвечать тебе я не намерен. Отойди с дороги.

— Не могу, — мягко, как будто даже с сожалением ответил Уриенс. — Король послал меня сюда, чтобы встретить вас и проследить, чтобы вы получили все, что вам необходимо.

— Мне необходимо видеть короля.

— Король занят. Он поручил мне передать, что примет тебя ближе к вечеру.

По скулам сенешаля прокатились желваки.

— И чем же он так сильно занят?..

Губы Уриенса тронула едва заметная улыбка. Похоже, сенешаль сказал именно то, что он давно хотел услышать.

— Он король, — ответил Уриенс все тем же тоном вежливого сожаления. — Разве он должен перед тобой отчитываться?

— Понятно, — процедил Атрейн. — Тяжело оставаться без хозяина, да, Уриенс? Гвинны ушли, некому стало лизать сапоги, и ты решил переключить свое внимание на короля? Лизание сапог — это, похоже, твой единственный талант. Не пропадать же ему даром!..

Крикс ожидал, что Уриенс оскорбится, но тот только криво усмехнулся.

— Да, у каждого из нас свои таланты. Одни люди следуют за королем, чтобы служить ему, другие хотят сделать короля своим слугой.

На секунду лицо Атрейна исказилось от ярости, и Крикс шагнул вперед, готовясь встать между Атрейном и его противником, но в следующий момент сенешаль овладел собой и обернулся к Меченому сам.

— Мне надоело слушать это тявканье, — с притворным равнодушием заметил он. — Не могли бы мы отойти и побеседовать?..

— Конечно, — тут же согласился Крикс, почувствовав, что с его плеч свалился камень размером с Ландес Баэлинд. Он опасался, что гордость не позволит сенешалю уйти первым, и сейчас был готов последовать за ним куда угодно — лишь бы в результате Атрейн с Уриенсом оказались как можно дальше друг от друга.

Дождавшись, пока Крикс поравняется с ним, сенешаль круто развернулся, и зашагал в сторону ворот.

— Ты понимаешь, что сейчас произошло? — мрачно спросил Атрейн, как только они отошли достаточно, чтобы никто из людей Уриенса не мог расслышать его слов.

— Боюсь, что нет, — ответил Меченый. — Не думаю, что Уриенс солгал. Но, если он говорит правду, и король действительно отправил его вас встречать... — Крикс поморщился, не зная, как закончить свою мысль, не уронив авторитета Истинного короля. — Это было не самое разумное его решение.

Атрейн довольно громко хмыкнул. А потом остановился, развернулся к собеседнику всем корпусом и требовательно спросил:

— Ты часто видел короля, пока нас не было? И вообще — давно вы с ним беседовали по душам в последний раз?

Дан-Энрикс честно попытался вспомнить. Сначала он уехал из Руденбрука больше чем на месяц, чтобы раздобыть люцер, потом практически не вылезал из лазарета, помогая Алинарду... С королем они обычно виделись только за трапезой, и разговаривали, по большей части, о каких-то несущественных вещах.

— Мне кажется, что за последние недели я проводил с ним немногим больше времени, чем ты, — признался он.

— А Уриенс все это время был с ним рядом. И уж можешь мне поверить — он потратил это время с пользой, — голос Атрейна прямо-таки вибрировал от ярости. — Я знаю Уриенса. Он ходил вокруг да около, начинал свою мысль и не заканчивал ее, а потом снова возвращался к ней — на следующий день или через неделю. Он говорил, что я указываю королю, что ему делать, что я (а может быть, мы оба) входим к королю в любое время дня и ночи, и что такое отношение не подобает его титулу. Можешь не сомневаться — когда он опять увидит короля, он скажет: "Как я и предупреждал, как только вы сказали, что вы заняты, Атрейн сейчас же вышел из себя и начал оскорблять меня, как будто бы ему было отказано в его законном праве! В следующий раз он пожелает, чтобы вы сами шли встречать его к воротам".

— Ну, не преувеличивай... — сказал дан-Энрикс, хотя в глубине души не мог не согласиться с тем, что рассуждения Атрейна звучат до отвращения правдоподобно.

— Я не преувеличиваю. Хорошо, если он скажет только это, а не добавит "он сравнил вас с гвиннами".

— Пусть говорит, что хочет. Король знает, что Уриенс не любит тебя так же сильно, как и ты — его. Он не настолько глуп, чтобы принять его слова за чистую монету.

— Да неужели? — сенешаль по волчьи усмехнулся. — Почему тогда он отказался меня принимать?

Крикс тяжело вздохнул.

— Я попытаюсь с ним поговорить, — заверил он. Он помнил дни, когда Атрейн буквально ходил по пятам за королем и неустанно повторял ему, что союз с Уриенсом — оскорбление для всех, кто воевал с захватчиками в Лисьем логе. Король сначала защищал наместника, но под давлением Атрейна начал сомневаться в своей правоте, и лишь вмешательство дан-Энрикса положило этим колебаниям конец.

Крикс ощутил внезапную усталость, осознав, каким он был наивным, когда посчитал, что, раз король простил Уриенса и даже приблизил его к себе, то инцидент исчерпан. Сенешаль открыто угрожал наместнику и его домочадцам — стоит ли так сильно удивляться, что теперь тот хочет отомстить?..

А может, дело было и не в мести, а в обыкновенном страхе. Уриенс не мог чувствовать себя в безопасности, пока человек вроде Атрейна оставался близким другом короля.

— Поговорить? — переспросил Атрейн. И раздраженно усмехнулся, словно Меченый предложил что-то несуразное. — Ну что же, можешь попытаться. Но имей в виду, что, если раньше Уриенс и не старался очернить тебя перед Истинным королем, то после сегодняшнего он об этом позаботится. Ты мог остаться там и поддержать его, но вместо этого ушел со мной. В его глазах ты встал на мою сторону — а значит, стал его врагом.

— Это какая-то бессмыслица. Я не встаю ни на чью сторону, и вообще считаю, что вам обоим стоит перестать изображать друг друга в самом черном свете и попробовать хоть раз поговорить начистоту, без оскорблений и без всякой скрытой цели, — с легким раздражением сказал дан-Энрикс. — В любом случае, я не желаю больше говорить об этой ситуации. Лучше скажи, что это Уриенс сказал насчет тумана? Вы действительно вернулись в Руденбрук из-за плохой погоды?

— "Плохой погоды" — это не совсем то слово, — возразил Атрейн. — Я все расскажу тебе — вот только прослежу за тем, как разместят моих людей... встретимся в моей комнате через полчаса, идет?

— А Истинный король не будет недоволен тем, что ты сперва докладываешь обстановку мне, а не ему?

— Ну, он ведь слишком занят, чтобы меня выслушать, — желчно сказал Атрейн.

Крикс отмахнулся.

— Ладно, ладно... Возвращайся, как закончишь. Я пока распоряжусь, чтобы для тебя приготовили все необходимое.

Атрейна в крепости любили, так что его комнаты успели привести в порядок даже раньше, чем истекли полчаса. Он заявил, что промерз до костей и желает принять ванну, так что Меченому пришлось поставить свое кресло рядом с огромной дубовой бадьей, установленной прямо посреди комнаты. В Легелионе вести разговор с человеком, принимавшим ванну, наверняка посчитали бы неприличным, но в Эсселвиле сохранялись куда более простые нравы, так что здесь в подобном разговоре не видели ничего особенного. В непротопленных покоях было холодно, и пар завивался над водой в причудливые белые спирали. Сенешаль откинулся на бортик ванны и прикрыл глаза. Крикс прекрасно понимал, что должен чувствовать человек, который провел несколько последних дней в седле, ночуя под открытым небом, а теперь лежит в горячей ванне, поэтому не торопил своего собеседника.

— Я обещал рассказать про туман, — сказал Атрейн примерно через полминуты. — Впервые мы увидели его дня два назад. Мы тогда были примерно на шестнадцать лэ... как же это по-вашему?.. примерно на три стае выше по течению. Видимость становилась хуже с каждым часом. В конце концов я приказал остановиться. Мы толком не видели даже друг друга. Представь: подносишь руку к носу — видишь ее хорошо. Начинаешь понемногу отводить назад — она как будто тонет в молоке. Выглядит жутковато само по себе, даже если не думать, что где-то поблизости могут торчать адхары. Но дальше было еще хуже. Через несколько часов ребята стали слышать голоса. Одни клялись, что совсем рядом с нами разговаривает чуть ли не десяток человек, другие утверждали, будто слышат пение, а третьи не слышали вообще ничего. Многие стали говорить, что это место проклято, и что мы все сойдем с ума, и требовать, чтобы я срочно вывел их оттуда.

— А ты что-нибудь слышал? — спросил Крикс.

— Нет. Но я заметил, что больше других паниковали те, кто голосов не слышал, а вот тем, кто слышал их, они не показались такими уж страшными. Так что я рассудил, что вряд ли стоит видеть в этих голосах угрозу. И потом — все знают, что адхары никогда ни с кем не разговаривают... и уж подавно не поют. Должен признаться, я предпочитаю голоса, которые поют, чем стрелы, вылетающие прямо из тумана.

— С этим не поспоришь. А что было дальше?..

— Дальше... — Атрейн ненадолго замолчал, глядя куда-то сквозь дан-Энрикса. Меченый осознал, что никогда еще не видел у него такого выражения лица. — Боюсь, что ты мне не поверишь. Впрочем, ты-то, может, и поверишь — ты ведь маг... Короче говоря, я поразмыслил и решил, что, если впереди такой же плотный туман, как и в том месте, где мы оказались — значит, парни правы, и нам нужно возвращаться. Но, если это не туман, а результат какой-то магии, то, может статься, впереди все чисто. Так что я заставил главных паникеров замолчать, приказал никому не трогаться с места до моего возвращения, и отправился на разведку.

— В одиночку?..

— А ты предлагаешь взяться за руки, чтобы не потеряться, и биться лбом о все деревья по дороге? — покривился сенешаль. — Один человек движется быстрее, чем два или три, даже если приходится идти практически вслепую. Я пошел... Оставлял метки на деревьях, хоть и не был до конца уверен, что потом сумею их найти. Голосов я так и не услышал. А потом... потом туман внезапно поредел, и я увидел мост, то ли из камня, то ли из какого-то металла. Он был очень длинным, и шел не над рекой, а над какой-то пропастью, заполненной туманом — или, может, облаками? А на противоположной стороне моста был замок, но не Марахэн и не Руденбрук. Он был... — Атрейн осекся, сделав пальцами такое движение, как будто бы пытался сотворить необходимые слова из воздуха. — Даже не знаю, как сказать. Ты когда-нибудь видел замки в облаках? Он бы таким же, только настоящим. И кажется, я даже знаю, что это за замок... Тот маг, который приходил за сыном Тэрина, говорил мне о нем. Мать принца к тому времени была уже мертва, так что заботы о младенце взяла на себя моя жена. Я захотел узнать, куда маг собирается забрать наследника — и тогда он рассказал нам о Туманном логе и о замке Эйринваль.

— Леривалль, — автоматически поправил Меченый.

Атрейн вскинул на него взгляд — такой настойчивый и острый, словно он хотел одним усилием воли проникнуть в мысли собеседника.

— Ты знаешь этот замок?.. — спросил он.

Это был далеко не первый раз, когда Атрейн смотрел на Крикса этим вопрошающим, пытливым взглядом. Меченый спросил себя — как давно у сенешаля появились подозрения на его счет? В момент их первой встречи? Или позже?..

— Я о нем слышал, — сказал он как мог бесстрастно. — Это очень известная легенда — в нашем мире. В наших хрониках записаны истории о людях, которые заблудились в туманах, а потом внезапно набрели на Леривалль — совсем как ты. Ты не пошел туда?..

— Нет, я подумал о своих товарищах и повернул назад, — сказал Атрейн, явно думая о другим. — Мне показалось, что тебе и королю не помешало бы узнать об этом замке. Как ты думаешь, если отправиться на то же место — он все еще будет там?..

— Вряд ли, — сказал дан-Энрикс. — Леривалль — как сон. Нельзя проснуться, а потом вернуться в то же сновидение.

— Ну что ж, может, оно и к лучшему, — вздохнул Атрейн. Некоторое время он молчал, глядя на Крикса. Сердце у дан-Энрикса заколотилось чаще, как у человека, неспособного предотвратить грозящую ему опасность и вынужденного столкнуться с ней лицом к лицу. 'Сейчас, — подумал он. — Это произойдет сейчас'. И не ошибся. Сенешаль спросил — медленно и раздельно, словно желал подчеркнуть каждое сказанное слово — Это ведь был ты?..

Крикс постарался, чтобы его лицо не выражало ничего, помимо вежливого удивления — как и положено человеку, который не понимает, о чем его спрашивают. Но на Атрейна это не произвело желаемого впечатления.

— Перестань... — нетерпеливо сказал он. — Я знаю, что ты меня понял. Я думал об этом сотни раз, когда смотрел на то, как ты командуешь людьми, чертишь свои карты или возишься с больными в лазарете. В народе всегда верили, что рано или поздно ты вернешься и освободишь эту страну от гвиннов. Мне бы тоже следовало в это верить. Но я устал от бесконечных поражений и разочаровался во всем на свете. Если бы не я, ты сейчас был бы нашим Королем.

Лицо Атрейна раскраснелось, глаза лихорадочно сверкали. Чувствовалось, что виной тому не только горячая ванна, но и исключительное, непривычное волнение.

Меченый ощутил растерянность. Если он будет продолжать делать вид, что ничего не понимает, то и Атрейн, и он сам, будут понимать, что это просто глупый фарс. Но если он признает правоту своего собеседника, то это прозвучит, как обвинение. Как будто бы он сердится на то, что сенешаль лишил его законных прав.

— Как бы там ни было, сейчас у Эсселвиля есть король, — как можно мягче сказал он.

Атрейн покачал головой.

— Если бы все было так просто... Было время, когда я сказал себе — если для того, чтобы вспомнить о гордости и драться с Дель-Гвиниром, людям нужен Истинный король, то я его создам! Но я ошибся, думая, что Истинный король — это всего лишь символ, который должен сплотить людей. Король — это прежде всего человек. Тот человек, который ведет людей в бой и принимает важные решения. А Литт не может быть подобным человеком. Мы отступились от него, как взрослые, которые перестают водить ребенка на помочах, чтобы он научился ходить сам. Но вместо этого он почувствовал неуверенность и стал искать, к кому прислушаться теперь. Разница только в том, что раньше он еще не чувствовал себя настоящим Королем и позволял другим открыто диктовать ему свои решения. А теперь ему нравится думать, что он правит сам, поэтому он будет слушать тех, кто сможет лучше остальных изобразить, что подчиняется его приказам. Понятно, что 'приказывать' он будет только то, чего захочется его советникам, но это он поймет еще нескоро — если вообще когда-нибудь поймет.

— Хочется думать, что ты ошибаешься на его счет, — ответил Крикс. Атрейн поморщился.

— Я знаю Литта лучше, чем любой из вас, и я вполне уверен в том, что говорю. Кого я никак не мог понять, так это тебя. С тех пор, как я начал догадываться, кто ты, я все время задавал себе вопрос — чего он добивается?.. — но так и не сумел найти ответа. Будь на твоем месте кто-нибудь другой, я бы ничуть не сомневался в том, что после окончательной победы этот человек намерен заявить свои права на трон. Армия боготворит тебя. Я думаю, если бы дело дошло до спора между тобой и Литтом, большая часть людей встала бы на твою сторону. Но при всем при том ты очень мало думаешь о своей популярности и постоянно занят посторонними вещами, вроде изучения своего болеутоляющего порошка. Словом, ты не похож на человека, который рассчитывает когда-нибудь в будущем надеть корону. Это кажется мне поразительным. Правда, ты самый бескорыстный человек из всех, кого я знал за свою жизнь, но даже самый бескорыстный человек задумается, если ему предложат удовольствоваться ролью полководца Истинного короля — в то время как он сам имеет куда больше прав на этот титул. Может, маги в самом деле отличаются от остальных людей, и у них не бывает наших слабостей или желаний?..

Меченый рассмеялся.

— Ошибаешься, у меня тоже есть желания.

— Какие же?..

— Больше всего на свете я хочу покончить с Олваргом и тем, что в нашем мире называют Темными истоками. И можешь мне поверить — если мне это удастся, то все наши разговоры о коронах и наследстве Тэрина не будут иметь ровно никакого смысла.

Сенешаль нахмурился, явно готовясь задать собеседнику очередной вопрос, но через несколько секунд пожал плечами, как бы признавая право Меченого на какие-то особенные, не доступные для окружающих мотивы.

— Что ж. Тогда дождемся наступления весны и выступим на Марахэн, — сказал он, потянувшись за лежавшим возле ванны полотенцем.

Оставшись в одиночестве, Олрис сначала попытался выглянуть в окно, встав на один из табуретов, но не увидел ничего, кроме молочно-белого тумана. Хотелось спуститься вниз, но Меченый велел ему остаться здесь, и Олрис точно знал, что не решится поступить по-своему. На первый взгляд, Меченый был гораздо мягче Дакриса, но было в нем нечто такое, отчего хотелось лишний раз его не раздражать.

Разочарованный дурацким видом из окна, Олрис спустился с табурета — и только сейчас сообразил, что он впервые оказался в этой комнате совсем один. До сих пор он всегда поднимался в башню только в те часы, когда дан-Энрикс находился у себя, и никогда не оставался здесь надолго. Сердце у Олриса забилось чаще. Перевязь с мечом дан-Энрикс прихватил с собой, но в комнате наверняка осталось еще множество предметов, обладающих магическими свойствами.

Забыв об остывавшем завтраке, Олрис подошел к дальнему концу стола, где Меченый работал вечерами. При этом Олрис настороженно прислушивался, чтобы сразу же вернуться в безопасную часть комнаты, если на лестнице послышатся шаги. Правда, Крикс не успел сказать, чтобы он ничего не трогал, но Олрис был уверен, что дан-Энрикс будет не в восторге от того, что кто-то роется в его вещах. Остановившись возле верстака, Олрис почувствовал почти такое же смущение, как если бы забрался в эту комнату без ведома хозяина.

К его большому разочарованию, ни одного предмета, наводящего на мысль о магии, он не увидел. На столе лежала незаконченная карта, небольшие медные весы, вместительная глиняная плошка с серым, комковатым порошком, каминные щипцы, длинный и тонкий нож, которым Меченый чинил перья и снимал свечной нагар, и, наконец, целая кипа желтовато-кремовых листов, исписанных настолько плотно и убористо, что у Олриса начало рябить в глазах. Он храбро отодвинул верхние листы, и неожиданно заметил среди текстов и каких-то непонятных крючковатых знаков нарисованный пером портрет. Олрису далеко не сразу удалось понять, что это женщина — черты ее лица, изображенные размашистыми, резкими штрихами, были хоть и тонкими, но начисто лишенными обычной женской мягкости. Брови неизвестной леди были чуть заметно сдвинуты над переносицей, и темные глаза смотрели требовательно и строго, но в насмешливом изгибе рта застыла горечь.

Лет в шестнадцать эта женщина, наверное, была очень похожа на Таиру. Но, парадоксальным образом, еще сильнее она напоминала Ингритт — не отдельными чертами, а, скорее, выражением лица. С таким лицом Ингритт когда-то заявила Олрису, что никогда и ни за что не выйдет замуж за Рыжебородого.

С минуту Олрис с изумлением разглядывал случайно обнаруженный рисунок. В голову Олриса закралась мысль, что, когда Меченый нарисовал этот портрет, он должен был чувствовать себя очень несчастным. Олрису внезапно показалось, что он совершает что-то непристойное — не лучше, чем подслушивание под дверью, и он торопливо сунул лист с рисунком под кипу остальных бумаг. Увы, при этом он задел стоявшую под рукой миску с серым порошком, и мерзкая посудина, жалобно тренькнув, соскользнула на пол. Олрис чуть не заорал от ужаса, но, опустившись на колени, обнаружил, что ему невероятно повезло — миска упала не на камни, а на покрывавший пол тростник, и не разбилась, а только перевернулась, так что ее содержимое высыпалось на пол.

Впрочем, это обстоятельство не сильно меняло дело. Если этот неприглядный серый порошок и есть люцер, который можно доставить только из другого мира, то теперь дан-Энрикс точно спустит с него шкуру. В животе у Олриса похолодело. Надо было что-то предпринять — причем немедленно. Олрис подхватил миску и начал сгребать туда просыпанный люцер. Проклятый порошок перемешался с пылью, мелкими травинками и прочим мусором, но в конце концов Олрису все же удалось собрать две трети порошка обратно в миску. Теперь осталось только выбросить остатки порошка, настолько перемешавшиеся с мусором, что спасти их не представлялось никакой возможности. Олрис высыпал их в камин, отряхнул посеревшие от пыли руки и наконец-то перевел дыхание. Сейчас, когда самое худшее осталось позади, Олрис внезапно осознал, что даже больше порки за испорченный люцер его пугала мысль, что Меченый выставит его вон и никогда больше не поручит ему никакого дела. С некоторых пор Олрис не представлял собственной жизни в Руденбруке без визитов в Ландес Баэлинд.

По комнате поплыл противный сладковатый запах — вероятно, его издавал сгорающий люцер. Олрис немного постоял возле камина, глядя на огонь и понемногу успокаиваясь. Ничего, сказал он сам себе. Если Атрейн действительно вернулся в крепость, у дан-Энрикса наверняка будет достаточно забот, чтобы присматриваться к миске с порошком. Скорее всего, он и не заметит, что люцера стало меньше.

Настроение у Олриса стремительно улучшалось. Он снова подошел к столу, повертел в пальцах удивительно прозрачный пузырек с густыми алыми чернилами, и, повинуясь безотчетному порыву, снова вытянул из-под других листов спрятанный среди них портрет. Ему больше не казалось, что он совершает что-то недостойное. Наоборот, Олрис почти жалел, что он не может вынести этот листок из Ландес Баэлинда и показать Ингритт. Просто удивительно, что Ингритт так похожа на возлюбленную Меченого... вот интересно, замечал ли это сам дан-Энрикс?

В мыслях Олриса царила изумительная легкость, зато голова кружилась все сильнее. Выпустив из рук рисунок, Олрис упал в кресло, на котором обычно сидел Меченый, и закрыл глаза, перед которыми сейчас кружился яркий разноцветный вихрь. Олрису казалось, будто кресло вот-вот выскочит из-под него или провалится прямо сквозь пол. Ощущение слегка напоминало то, которое испытывает очень сильно опьяневший человек, с той только разницей, что Олриса ни капли не мутило. Даже совсем наоборот: несмотря на шатающийся пол и ускользающее кресло, ему было хорошо и удивительно спокойно. Потом ему показалось, будто дверь открылась, и на пороге комнаты появилась женщина с портрета. Олрис видел ее даже сквозь опущенные веки, и очень обрадовался, что она пришла. Теперь-то, надо полагать, дан-Энрикс будет счастлив. Олрис слабо улыбнулся, и женщина улыбнулась ему в ответ — только не так, как на рисунке Крикса, а совсем иначе, искренне и ласково. Она направилась к нему через всю комнату, и по дороге превратилась в Ингритт, а потом неторопливо наклонилась и поцеловала его в губы. Олрис хотел объяснить, что Меченый все время думает о ней, и рассказать о том, как он беседовал с Таирой на конюшне, но потом сообразил, что в этом нет необходимости — она и так все знает.

Губы незнакомки были мягкими и теплыми. Это было последнее, что запомнил Олрис, перед тем, как провалиться в темноту.

В себя Олрис пришел от ощущения, что по его лицу и шее струйками течет холодная вода. Он недовольно замычал и попытался открыть глаза, но отяжелевшие веки ни в какую не желали подниматься.

— Там еще что-нибудь осталось? — спросил чей-то голос у него над головой. — Давай еще. А то он совершенно одурел.

На голову Олриса снова полилась холодная вода. На этот раз он все же смог открыть глаза и даже попытался закрыть голову руками, но почувствовал, что у него едва хватает сил, чтобы оторвать руку от подлокотника кресла.

— Ну что, гвинн, пришел в себя?.. — спросил стоявший рядом человек. Он смотрел на Олриса сверху вниз, и взгляд у него был крайне неприветливым. Олрису показалось, что он уже видел этого мужчину раньше, но сейчас он не способен был сообразить, где именно. В мыслях царила полная сумятица. Олрис напрягся и сумел припомнить, что последним, что он видел, прежде чем заснуть, была загадочная женщина с рисунка, нарисованного Криксом. Беспокойно оглядевшись, он отметил, что теперь ее в комнате не было.

— А где та женщина? Она ушла?.. — спросил он у троих мужчин, стоявших у стола. Они мрачно переглянулись.

— Вода закончилась, — сказал один, вертя в руках пустую кружку.

— Ничего, сейчас я помогу ему прийти в себя, — зловеще пообещал второй и, сделав шаг вперед, отвесил Олрису пощечину. Парень чуть не оглох от громкого хлопка, однако в голове действительно немного прояснилось. Во всяком случае, он осознал, что все еще находится в комнате Крикса в Ландес Баэлинде, и вспомнил имена троих мужчин, которые стояли у стола. Того, который спрашивал насчет воды, звали Рейнар Лювинь, или же просто Рельни. Стоявшего рядом айзелвита звали Эвро, а того, который только что ударил его по лицу — Олметт. Всех троих Олрис часто видел в обществе дан-Энрикса, и точно знал, что они не в восторге от того, что Меченый приблизил к себе гвинна. Осознав, что, кроме них троих, в комнате на вершине башни никого больше не было, Олрис почувствовал испуг. От этой троицы ему не приходилось ждать ничего хорошего.

Олметт, похоже, вознамерился влепить ему еще одну затрещину, но Рельни удержал его.

— Не надо. Он уже очухался. Я прав?..

Голова у Олриса по-прежнему шла кругом, но, встретившись взглядом с Рельни, парень счел за лучшее кивнуть.

— Прекрасно. Тогда объясни-ка нам, как ты здесь оказался.

— Я относил Меченому завтрак... — начал Олрис. Олметт сердито посмотрел на него сверху вниз.

— Кому?.. Какой он тебе "Меченый", щенок?!

Рельни махнул рукой.

— Оставь. Это сейчас не важно. Ты сказал, что принес завтрак. Дальше?..

— Потом лорд дан-Энрикс пошел вниз, встречать Атрейна, а мне приказал остаться здесь и ждать его.

Троица выразительно переглянулась.

— Меченый приказал тебе остаться здесь в его отсутствие? — раздельно, будто бы подчеркивая голосом каждое сказанное слово, повторил Лювинь.

"Ага, вам, значит, можно называть его Меченым!" — подумал Олрис.

— Да, — ответил он.

— Мы уже послали за дан-Энриксом. Если ты врешь, мы это скоро выясним, — угрюмо сказал Рельни.

— Я не вру.

— Да что ты с ним миндальничаешь, Рельни? — возмутился Эвро. — Может быть, рыться в бумагах ему тоже приказал сам Крикс?..

— В самом деле, — Рельни пристально смотрел на Олриса. — Что ты искал в вещах лорда дан-Энрикса?

Олрис похолодел, впервые начиная понимать, в какое положение он сам себя поставил. К счастью, в эту самую минуту дверь открылась, и в комнату вошел сам Меченый. Сердце у Олриса едва не выпрыгнуло из груди — на этот раз от радостного облечения. А Крикс принюхался и удивленно поднял брови.

— Кто додумался жечь люцер?

Рельни неприязненно посмотрел в сторону Олриса.

— По-моему, этот болван просто не знал, что будет, если бросить порошок в огонь. Нам пришлось постараться, чтобы привести его в чувство.

— Понятно... — Меченый подошел к столу и замер. Проследив за его взглядом, Олрис обнаружил, что портрет, который Меченый хранил среди других бумаг, валяется на самом видном месте. Олрис заметил, как по скулам Крикса прокатились желваки. Олрис испуганно сжался в своем кресле, но Меченый, не удостоив его даже взглядом, снова повернулся к Рельни.

— Значит, ты вызвал меня потому, что мой стюард додумался высыпать в камин люцер и надышался дымом?

Рельни скрестил руки на груди.

— Я вызвал тебя потому, что твой так называемый "стюард" подослан сюда Олваргом. Ты еще не забыл про наш вчерашний разговор?.. Вот тебе доказательство того, что я был прав. Разве тебе не интересно, для чего этот мальчишка роется в твоих вещах?

Крикс тяжело вздохнул.

— Рельни, это смешно, — устало сказал он. — Согласен, Олрису не следовало трогать мои вещи. Но не всякий человек, который роется в чужих вещах — лазутчик Олварга. С чего ты взял, что он шпион?..

Лювинь прищурился.

— Гвинн говорит, что в Марахэне он был просто конюхом. Но такие вот мозоли, — Рельни схватил руку Олриса и развернул ее ладонью вверх так резко, что запястье Олриса иглой пронзила боль, — не остаются ни от вил, ни от лопаты. Это мозоли от меча! Я с самого начала был уверен в том, что этот гвинн — не тот, кем кажется. Но когда ты стал его защищать, я понял — просто рассказать тебе о том, что я заметил, будет недостаточно. Ты слишком веришь людям. Так что мы решили подождать, пока этот поганец выдаст себя с головой.

Заметив испуг Олриса, стоявший рядом с Рельни Олметт мрачно улыбнулся. Это была его первая улыбка с той минуты, как Олрис пришел в себя.

— Ну что, гвинн? Может, теперь расскажешь, кто в твоей конюшне обучал тебя владению мечом?

Олрис почувствовал, как внутренности у него сворачиваются в тугой, холодный ком. Похоже, на сей раз ему действительно конец. Меченый воин, он сразу поймет, что Рельни прав.

Олрис почувствовал, что сейчас просто разревется от бессилия и жалости к себе.

Но тут дан-Энрикс неожиданно сказал:

— Я давно знал, что Олрис был оруженосцем у одного из гвардейцев Олварга. Он рассказал об этом еще в первый день, когда я пригласил его сюда. Или, по-вашему, мне следует винить его за то, что он не стал болтать об этом обстоятельстве налево и направо?.. Думаю, любой из вас троих на его месте поступил бы точно так же.

Олрис осознал, что смотрит на Меченого, изумленно открыв рот. Мало того, что Крикс откуда-то знал то, о чем он никогда ему не говорил, так Меченый еще и лгал, чтобы защитить Олриса от Рельни и его друзей!.. Последнее обстоятельство потрясло Олриса сильнее, чем все остальное.

Лювинь отпустил руку Олриса — и смущенно поскреб заросший темной щетиной подбородок.

— Может, ты и прав, — с видимой неохотой признал он в конце концов. — Мы были так уверены, что гвинн тебя обманывает, что не допускали никаких других возможностей. Но я все равно не понимаю, для чего тебе потребовалось брать этого олуха к себе. Люцера, который он выбросил в камин, хватило бы на целый лазарет. Готов поспорить, что эта вонь не выветрится еще пару дней, даже если держать оба окна открытыми нараспашку.

Крикс покосился на сидевшего на кресле Олриса. Тот быстро опустил глаза, не зная, то ли радоваться, что ему каким-то чудом удалось избавиться от обвинений Рельни, то ли паниковать из-за ожидавших его объяснений с Меченым. Пока он размышлял об этом, дверь комнаты в очередной раз распахнулась, и на пороге появились несколько гвардейцев в темно-красных коттах, которые носили люди из личной охраны лорда Уриенса. Вслед за ними вошел высокий, худощавый мужчина с длинными залысинами надо лбом, в котором Олрис с изумлением опознал самого Уриенса, наместника Руденбрука. До сих пор он видел его всего пару раз и не представлял, чтобы человек такого ранга станет лично подниматься в Ландес Баэлинд вместо того, чтобы позвать дан-Энрикса к себе. Похоже, Уриенс не ожидал застать здесь Рельни и его друзей — во всяком случае, при виде этой троицы его лицо заметно вытянулось. В свою очередь, все четверо находившихся в Ландес Баэлинде мужчин повернулись к наместнику, забыв об Олрисе, и он еще успел порадоваться, что разговор о люцере, скорее всего, откладывается на потом. А потом Уриенс сказал:

— Именем Истинного короля, Крикс-из-Легелиона арестован мной по обвинению в измене. Отдайте ваш меч, мессер, и никто не пострадает.

Олрис громко охнул, но никто даже не обернулся в его сторону.

Рельни мрачно спросил.

— Что вы такое говорите, господин наместник? Где Атрейн?

— Атрейн находится под стражей по приказу Истинного короля, — судя по голосу наместника, Уриенс нервничал, однако старался сохранить лицо.

Олметт побагровел.

— А доказательства? Где доказательства, что это воля Истинного короля? Может быть, это ты — изменник!

Гвардейцы в темно-красных коттах схватились за мечи. Олметт, Эвро и Лювинь отступили к окнам и последовали их примеру. Только Меченый остался стоять на прежнем месте и не только не схватился за оружие, а, наоборот, демонстративно скрестил руки на груди. Олрису показалось, что он побледнел, но лицо Крикса оставалось спокойным.

— Надеюсь, вы не собираетесь здесь драться?.. — спросил он. — Если король желает, чтобы я отдал оружие, я так и поступлю. Уверен, это просто недоразумение.

— А я уверен, что внизу полно его гвардейцев, — процедил сквозь зубы Рельни. — По мне, этот 'арест' — обыкновенное убийство!

— Ерунда, — хладнокровно сказал Крикс, отстегивая перевязь. — Возьмите меч, мессер. Я следую за вами.

— Разумное решение, милорд, — произнес Уриенс. Выглядел он, как человек, испытывающий большое облегчение, но в то же время ожидающий какого-то подвоха. Меченый бросил на него короткий взгляд.

— Атрейн, конечно же, не отдал вам оружия?.. — осведомился он.

Пару секунд казалось, что наместник не ответит, но в конце концов он все же качнул головой.

— И сколько?

— Трое.

— А он сам?..

— Ранен, — ответил Уриенс все так же лаконично.

Олрис настороженно прислушивался к этому разговору. Поначалу он не понял, о чем речь, но несколько секунд спустя сообразил — Атрейн убил троих людей наместника, когда за ним пришли. Он прожигал глазами Крикса, думая — сделай хоть что-нибудь! Если не хочешь драться, воспользуйся своей магией!

Но Меченый только задумчиво смотрел на свой конвой.

— Понятно... Что ж, идемте.

Олметт, Эвро и Лювинь переглянулись.

— Нам пойти с тобой? — предложил Эвро.

— Не нужно, — отозвался Крикс уже в дверях.

* * *

Элена Эренс привыкла к тому, что поздняя осень — самое скучное время года. Сбор урожая и осенние ярмарки уже закончены, до зимних праздников все еще очень далеко, темнеет рано, да и дни становятся такими промозглыми и хмурыми, что впору удавиться от тоски. У послушниц, которые проходят обучение в Общине милосердия, в эти недели пропадает всякое желание учиться, а у их наставниц — преподавать. В общине расцветают сплетни и беспочвенные ссоры. Именно в это время настоятельнице требуется особенное искусство, чтобы поддерживать в сестрах бодрость духа и не позволить им впасть в уныние или переругаться от безделья. Но на этот раз Элене Эренс не пришлось придумывать, чем бы занять сестер. Мирная жизнь общины Милосердия была нарушена самым вопиющим образом — сначала появлением у их ворот вооруженного отряда, а затем — шокирующей просьбой предоставить гостеприимство Лейде Гвен-Гефэйр, женщине, которую многие называли герцогиней Гверра, несмотря на то, что номинально Гверром правил ее брат. Первой мыслью сестры Эренс было, что леди Гефэйр направляется в Бейн-Арилль, к Галатее Ресс. Поэтому, выйдя навстречу гверрцам, она посоветовала им проехать вперед еще немного и остановиться в ближайшем предместье, извинившись тем, что сестрам из общины Милосердия не подобает принимать в обители одновременно дюжину мужчин — если, конечно, это не больные в лазарете. Сестра Элена кожей чувствовала разочарование сестер, слушавших этот разговор из-за ее спины. К их удовольствию, леди Гефэйр ответила, что она приехала нарочно для того, чтобы поговорить с Эленой Эренс, поэтому просит позволить ей остановиться в Доме милосердия. А люди из ее эскорта могут подождать в предместье, чтобы не обременять сестер. Элена Эренс очень удивилась, но незамедлительно ответила, что месс Гефэйр может оставаться в Доме милосердия, сколько захочет. Неожиданный и выглядевший совершенно беспричинным приезд леди Гефэйр внушал смутную тревогу, но, конечно, отказать в гостеприимстве было верхом неприличия, даже если бы Орден милосердия не был кругом обязан Лейде, приложившей массу сил к восстановлению гверрских общин после войны. Сестра Элена лично проводила Лейду в ее комнату, а затем в трапезную, потому что наступало время ужина.

Устав общины запрещал любые разговоры за едой. Кто-нибудь из сестер должен был читать вслух, а остальные — слушать. Но сегодня голос чтицы был почти неслышен из-за постоянных перешептываний. Воображение сестер, многие из которых не видели в жизни ничего, кроме своей родной деревни и общины Милосердия, будоражило все сразу — и мужской костюм приезжей, и ее распущенные, вопреки традициям, темные волосы, и то, как она с аристократической небрежностью орудует двузубой вилкой и ножом. Элене было неудобно за ребячливое поведение своих помощниц, хотя сама гостья игнорировала это любопытство с хладнокровием человека, давным-давно привыкшего к подобному вниманию. Скорее всего, ей и правда не было дела до каких-то перешептываний — женщину, которую прозвали Стальной Розой Глен-Гевера, едва ли могли волновать такие мелочи.

После ужина Лейда Гефэйр пожелала говорить с настоятельницей наедине, и сестра Эренс предложила ей пойти в библиотеку — аскетическая обстановка спален в Доме милосердия не была рассчитана на то, чтобы принимать гостей.

Лейда Гефэйр явно не привыкла тратить времени на долгие вступления и приступила к делу сразу же, как только они обе опустились в кресла.

— Простите, что явилась к вам без приглашения, сестра Элена. Следовало предупредить вас письмом, но я подумала, что письмо от меня могло бы вас скомпрометировать. Насколько мне известно, моя репутация среди ваших единоверцев оставляет желать лучшего.

Сестра Эренс собиралась возразить, но ее собеседница сумрачно улыбнулась, будто говоря "Да-да, я знаю все, что вы хотите мне сказать, не будем тратить времени".

— ...Я проделала этот путь, чтобы поговорить о "Братстве истины". У меня сложилось впечатление, что вас, как и меня, волнует то, что члены Братства провоцируют вражду между элвиенистами и унитариями.

Сестра Элена нахмурилась. В последнее время трудно было выбрать более сомнительный предмет для обсуждения, чем тот, которого коснулась Лейда Гвен-Гефэйр. Так называемое "Братство истины" возникло среди лавочников, подмастерьев и поденщиков в Адели, и борьбу за истинную веру большая часть этих людей понимали отнюдь не как ученый диспут со своими оппонентами. Разгромить книжную лавку, в которой продавали сочинения Кэлринна Отта, забросать гнилыми овощами элвиенистского проповедника, выступающего на площади, или устроить драку в городском трактире, из-за того, что выступавший в зале менестрель пел для гостей баллады о дан-Энриксе — таков был далеко не полный перечень их "подвигов" во славу веры и Создателя. Когда "истинники" вымазали дверь столичного Книгохранилища дерьмом, Элена Эренс, в приступе неистового раздражения, публично назвала их "полоумными фанатиками, которым не помешала бы хорошая порция плетей". Увы, многие поняли ее высказывание, как одобрение идей Кэлрина Отта, и даже ссылались на нее, распространяя эту ересь среди унитариев. С тех пор сестра Элена обещала себе держаться как можно дальше от всех этих дел. Когда два враждующих лагеря ослеплены своей враждой, они используют любые средства в борьбе друг с другом. Умный человек не станет подливать масла в огонь, и лучше будет держать свои мысли при себе, чем позволять сторонникам враждующих идей подхватывать свои слова, переиначивать их на свой лад и использовать в собственных целях. Но Лейда Гефэйр еще очень молода, и, вероятно, жизнь должна казаться ей гораздо проще, чем Элене Эренс. Настоятельница помнила, что двадцать лет назад большинство тех противоречий, которые сегодня ставили ее в тупик, не только не казались ей неразрешимыми, но вообще не попадали в поле ее зрения.

— А вы уверены, что эту вражду провоцируют именно "истинники"?.. — сдержанно поинтересовалась леди Эренс. — В конце концов, Братство возникло не само собой, а как ответ на рукопись Кэлрина Отта. Вы не хуже меня знаете, что в этой книге содержатся кощунственные с точки зрения большинства унитариев идеи.

Лейда криво улыбнулась.

— Кэлрин Отт, по-моему, пытался написать что-нибудь вроде новой "Повести о Бальдриане". Думаю, ему и в голову не приходило, что кто-нибудь отнесется к его сочинению, как к богословскому трактату.

— Может быть. Но, тем не менее, в написанной им книге напрямую утверждается, что Крикс дан-Энрикс связан с Тайной магией. Огромное количество людей, читавших "Сталь и Золото", вполне уверены, что Крикс — и в самом деле Тот, кого в Книге Надежды называют Эвеллиром. С точки зрения моих единоверцев такое утверждение — немыслимое святотатство.

Ее собеседница нетерпеливо повела плечом.

— Насколько мне известно, Кэлрин Отт — не первый человек, которого ваши единоверцы обвиняют в ереси. Вспомнить хотя бы Эйта из Гоэдды. Когда он написал свои "Монологи", капитул публично объявил его идеи несовместимыми с Книгой Надежды. Но сам Эйт при этом продолжал спокойно жить в общине Белых братьев, и, кажется, был в прекрасных отношениях со всеми ее жителями вплоть до настоятеля. Никто не приходил в неистовство из-за того, что "Монологи" Эйта продают в столичных книжных лавках и даже изучают в Академии. Капитул обозначил свое несогласие с его идеями, но не пытался помешать ему их высказывать. Почему бы не отнестись так же и к сочинению Кэлринна Отта?..

Элена Эренс ответила без запинки — ей уже случалось размышлять на эту тему.

— Потому, что Эйт из Гоэдды был прежде всего ученым, а не проповедником. Если немного поскрести его идею "чистых философских принципов", то под ней обнаружится самый обыкновенный материализм. А материализм не обладает наиболее опасным свойством ереси — способностью будоражить человеческое воображение и пробуждать стремление к чему-нибудь заведомо несбыточному... И самое главное: идеи Эйта из Гоэдды не рассчитаны на то, чтобы воодушевлять толпу. Охотники сводить Создателя к "чистому принципу" и продираться через сложную систему умозрений, выстроенных Эйтом в его "Монологах", могут найтись только среди таких людей, как и он сам — привыкших проводить большую часть своего времени над книгами и способных наслаждаться тонкостями философских диспутов. А книга Отта исключительно проста. Мне приходилось видеть, как ее читали вслух на рынках и у городских ворот.

Лейда поджала губы.

— Мне кажется, что унитарии ставят себя в смешное положение, устраивая вокруг книги Отта такой шум. Это же просто вымысел!..

— Если бы автор книги подавал ее как вымысел — никто бы и слова не сказал, — парировала сестра Эренс. — Беда в том, что Кэлрин Отт уверен в том, что говорит своим читателям чистую правду. А то, что он включает в свою повесть большое количество бесспорных фактов и свидетельств очевидцев, придает его книге убедительность. К тому же, Отт дает понять, что все, что он узнал об Олварге и Меченом — не его собственные домыслы, а слова самого же Крикса. Вы, наверное, читали последние главы его книги — там, где Отт описывает свою встречу с Криксом в ставке Серой сотни?..

— Разумеется.

— Значит, вы понимаете, о чем я говорю. Либо Отт выдумал весь этот разговор с начала до конца, а потом выдал его за реальное событие, либо он действительно записал то, что говорил ему дан-Энрикс. Честно говоря, я больше верю во второе. Отт, насколько я могу судить по его книге — человек увлекающийся, он вполне способен что-то приукрасить... но не до такой же степени! Поэтому я думаю, что лорд дан-Энрикс в самом деле говорил хотя бы часть того, что Отт описал в той главе. Вы не согласны?..

Лейда мрачно усмехнулась.

— Полностью согласна. Даже более того — вы полагаете, что Крикс сказал "хотя бы часть" того, что описал в своем последнем свитке Кэлрин Отт, а я уверена, что Кэлрин вовсе ничего не приукрашивал.

Сестра Элена посмотрела на собеседницу почти с испугом.

— Но... Вы же ведь не думаете, что дан-Энрикс — в самом деле Эвеллир?..

— Не думаю, — кивнула Лейда.

— Тогда для чего ему понадобилось рассказывать своим друзьям такие байки?!

— Очевидно, потому, что сам он не считал их байками, — сказала месс Гефэйр очень сухо.

— Но ведь это же безумие, — растерянно сказала сестра Эренс.

Лейда Гефэйр вскинула глаза на настоятельницу. От ее взгляда настоятельнице на секунду сделалось не по себе.

— Да, — медленно сказала Лейда. — Думаю, это действительно безумие.

— Вы что, действительно считаете, что он... — Элена осеклась.

— Сэр Таннер Тайвас, видевший дан-Энрикса на переговорах, убежден, что Меченый был не в себе. Я склонна ему верить. А вы никогда не думали, что от того, что с Криксом делали в Кир-Роване, немудрено было сойти с ума?.. Не мне вам говорить, что многие из тех, кем занимались лорд Дарнторн и его ворлок, до сих пор живут в общинах Милосердия.

Сестра Элена прижала ладонь к губам. "Словно какая-нибудь перепуганная птичница" — подумала она. Впрочем, она действительно не помнила, когда что-нибудь потрясло и огорчило ее так, как эта новость.

— Да... вы правы, — произнесла она вслух. — Но, как бы глупо это ни звучало, эта мысль действительно ни разу не пришла мне в голову. Я думала — это тщеславие... или какая-то глупая шутка... Боже мой! Да, если Крикс сошел с ума в Кир-Роване, то это вполне объясняет то, что он наговорил Кэлрину Отту. Перед тем, как Меченого взяли в плен, он находился здесь и читал наши книги, в том числе Книгу Надежды. Это могло как-то повлиять на его мысли.

Лейда покачала головой.

— Едва ли, леди Эренс. Думаю, все началось гораздо раньше.

— Раньше?..

— Да. Мы познакомились с дан-Энриксом, когда он еще был оруженосцем коадъютора. Тогда как раз была война с Каларией. Потом — голодная зима, потоки беженцев, хлебные бунты... Крикс без конца повторял, что должен быть какой-то способ положить этому конец. Со временем я поняла, что он имеет в виду даже не войну, а то, что людям в принципе приходится страдать. Тогда мне стало страшно за него. В конце концов, нам всем приходится смириться с тем, что смерть, страдание и несправедливость — неотъемлемая часть нашего мира. Но Крикс слишком упрямый... Я видела, как он сводит себя с ума, пытаясь решить задачу, у которой не было решения. Но точку в этом деле все-таки поставил ворлок из Кир-Рована. Не знаю, что они с Дарнторном делали с дан-Энриксом, но в результате он вообразил, что этот маг — и есть тот самый человек, которого в крестьянских сказах называют Олваргом. Крикс верит в то, что, если он сразится с этим магом — то сумеет уничтожить Темные Истоки. И тогда наш мир каким-то непостижимым образом освободится от страдания и зла. Это безумие — прямое и продолжение идей, которые не давали Криксу покоя всю его сознательную жизнь. Ну а все остальное — это, вероятно, образы, навеянные старыми элвиенистскими трактатами, которых он начитался в Академии.

Элена провела ладонью по лицу.

— Я этого не знала... Видит бог, все это исключительно печально! Безумие лорда дан-Энрикса — это уже не личная трагедия, а катастрофа для целой страны. Не удивлюсь, если Валларикс потихоньку отослал его на Острова... или куда-нибудь еще.

С губ Лейды слетел короткий и резкий смешок.

— Вы говорите, что знакомы с Криксом — но, похоже, вы не представляете, что он за человек. Будь он на Островах — об этом стало бы известно не через шесть лет, а через шесть недель. Крикс обладает поразительным талантом привлекать к себе всеобщее внимание. Не знаю, где он сейчас может быть — но уж никак не ближе Авариса.

Сестра Эренс вздрогнула. С тех пор, как Лейда сделалась протектором Гверра и возглавила войско своего отца, каждый ее поступок — даже совершенный много лет назад — служил в Бейн-Арилле и Гверре поводом для сплетен. Даже сестры из общины леди Эренс с удовольствием чесали о леди Гефэйр языками, когда собирались в кухне, чтобы перебрать крупу, или подрубали полотенца и пододеяльники для лазарета. Сестре Эренс эта болтовня казалась глупой и, в конечном счете, просто неприличной, но ни мягкие увещевания, ни даже явное недовольство настоятельницы не могло пресечь дурацких кривотолков. Обрывки подобных разговоров временами долетали и до самой сестры Эренс, так что она поневоле знала о Лейде Гефэйр больше, чем ей бы хотелось знать. К примеру, она знала, что именно из-за Меченого некогда разладилась помолвка Лейды, и что их связь с Криксом продолжалась больше года — до тех пор, пока леди Гефэйр не вернулась в Гверр в связи с болезнью своего отца. Правда, с тех пор прошло семь с лишним лет. О нынешних отношениях Лейды Гефэйр ходило много сплетен — одни говорили, что она была любовницей Таннера Тайваса, другие утверждали, будто она тайно обвенчалась с капитаном своей гвардии, безродным чужаком по имени Алавер. Кое-кто из сплетников доходил до утверждения, что месс Гефэйр предпочитает девушек — наверное, подобные предположения порождал ее мужской костюм и резкие манеры. Но сейчас, когда она заговорила о дан-Энриксе, все эти слухи показались сестре Эренс полной чушью.

— Вы его любите?.. — спросила она прежде, чем успела прикусить себе язык. И тут же покривилась. Боже, да она не лучше тех болтушек, которые обсуждали Лейду в трапезной... — Простите, месс Гефэйр. Меня это совершенно не касается.

Другая женщина на месте Лейды, надо полагать, смутилась бы из-за ее вопроса. Но леди Гефэйр только посмотрела на нее — задумчивым и долгим взглядом, от которого настоятельнице сделалось не по себе.

"Определенно, эта женщина умеет держать паузу" — подумала Элена Эренс.

— Вы правы, леди Эренс, — произнесла Лейда несколько секунд спустя, когда Элена уже совершенно убедилась в том, что эта тишина продлится вечно. — Вас это совершенно не касается... Оставим сантименты. Лучше побеседуем о том, что делать с Братством Истины.

* * *

Олрис выскользнул из Ландес Баэлинда вслед за Рельни и его друзьями. Он надеялся, что они объяснят ему, что делать дальше, но было похоже, что после ареста Крикса эти трое начисто забыли о его существовании. Выйдя на улицу, они быстро направились в сторону крепости, не удостоив гвинна даже взглядом. На ходу они ожесточенно спорили, понизив голоса до неразборчивого шепота, и Олрис не решился следовать за ними. В результате он остался посреди двора совсем один.

Таким беспомощным и одиноким он не чувствовал себя с тех пор, как убежал из Марахэна. В растерянности он чуть было не отправился в свою каморку на конюшне, но потом сообразил, что там его никто не ждет. С тех пор, как Олрис стал стюардом Меченого, Янос сделался неразговорчивым и хмурым, хотя раньше с удовольствием показывал ему все закоулки крепости и без конца болтал о всякой ерунде. В начале Олрис был слишком поглощен своими новыми обязанностями, чтобы обращать внимание на поведение соседа, но в конце концов недружелюбие Яноса сделалось настолько очевидным, что его стало невозможно не заметить. Олрис приступил к Яносу с вопросами. Долгое время от Яноса нельзя было добиться ничего, кроме короткого "Я занят", если разговор случался днем, или "Отстань, я хочу спать", если беседа начилась вечером. Олрис совсем было решил оставить Яноса в покое — если он не хочет объяснять, в чем дело, то пусть себе дуется, сколько угодно, — но несколько дней назад Яноса прорвало. Он обвинил Олриса в том, что тот целыми днями пропадает в Ландес Баэлинде, пока Янос вынужден делать за него всю грязную работу на конюшне, а еще — что Олрис будто бы считает себя лучше остальных только из-за того, что он нашел какой-то способ подлизаться к Меченому. Олрис так опешил, что сначала даже не почувствовал себя задетым — просто попытался объяснить, что он работает ничуть не меньше Яноса. Даже начал, загибая пальцы, перечислять свои обязанности — но в ответ услышал только ворох новых колкостей. Довольно скоро стало ясно, что на самом деле Янос злится не на то, что Олрис отдыхает, пока он работает, а на то, что Меченый приблизил к себе Олриса, а не его. К тому моменту Янос наговорил столько гадостей, что Олрис совершенно вышел из себя и сообщил, что некоторые просто не годятся ни для чего, кроме того, как разгребать навоз.

На следующий день Олрис вернулся поздно и обнаружил, что мясляный фонарь, всегда висевший у двери, на этот раз потух, и конюшне царит глухая темнота. Не придав этому особого значения, Олрис наощупь двинулся вперед, ничуть не сомневаясь в том, что доберется до своего денника даже без света. Но не успел он сделать и пяти шагов, как в темноте кто-то внезапно прыгнул ему на плечи, обхватив его руками так, чтобы притиснуть локти Олриса к бокам. Еще два человека подскочили спереди и принялись изо всех сил молотить его кулаками. Олрис пнул кого-то из нападающих ногой и, кажется, попал, но силы были слишком неравны. Услышав их возню, кто-то из лошадей в ближайшем деннике тревожно заржал, и ему ответили несколько других лошадей. Снаружи громко и отчаянно залаяла собака. Тогда нападающие бросили его и выскочили за дверь, оставив Олриса стоять на четвереньках посреди конюшни. Олрис поднялся на ноги и ощупью добрался до своей постели. Денник был пуст — исчез не только Янос, но и все его пожитки. Лежа в темноте, Олрис скрипел зубами — больше от досады, чем от боли. Нападающие были не особенно умелы в драке; они так старались нанести ему как можно больше ударов, что больше мешали друг другу, чем помогали. По сравнению с той дракой, в которой Олрис когда-то выколол глаз Фрейну, нынешняя стычка была сущим пустяком — но именно поэтому Олрис и чувствовал себя гораздо хуже, чем тогда. Схватка с Фрейном была страшной, тогда как сегодняшняя драка была просто унизительной. Олрис полночи проворочался без сна, строя бесчисленные планы мести бывшему соседу и его приятелям.

В любом случае, о Яносе можно было забыть. Даже если бы они по-прежнему оставались друзьями, Янос все равно бы не сумел ничем помочь.

Тогда Олрис подумал об Ингритт. В последние недели они почти не виделись, но сейчас, когда дан-Энрикса арестовали, Ингритт была единственным человеком во всей крепости, к которому он мог прийти за помощью. Она знакома с Алинардом, а тот, в свою очередь, имеет доступ к Истинному королю. Быть может, Ингритт убедит врача вмешаться в это дело и вступиться за дан-Энрикса. А если нет, так хоть узнать, за что его арестовали...

В голове у самого Олриса все безнадежно перепуталось. Лорд Уриенс сказал, что Меченый обвиняется в измене, Рельни с Олметтом считали, что наместник хочет убить Крикса, а сам Меченый сказал, что это ерунда, и отдал людям Уриенса меч. Зачем он это сделал? Почему позволил им арестовать себя, даже не попытавшись защищаться?

На глазах Олриса вскипали злые слезы.

Комната Ингритт находилась над большим кухонным залом, по соседству с комнатами поварих и судомоек. Но, в отличие от прочих спален, выходивших на общую галерею, спальня Ингритт имела отдельный вход — туда вела крутая каменная лесенка, которая казалась узкой даже Олрису. Через единственное тусклое окошко, находившееся наверху и почти всегда затянутое паутиной, проникало совсем мало света, так что, поднимаясь в свою комнату, Ингритт всегда брала на кухне толстую свечу. Захваченный своими мыслями, Олрис совсем забыл об этом, и поэтому, поднимаясь к Ингритт, то и дело задевал головой толстые балки, выступающие из стены в самых неожиданных местах. Но хуже всего было то, что, добравшись, наконец, до верхней площадки с узкой дверью, почти примыкавшей к пыльному окну, Олрис обнаружил, что комната Ингритт заперта.

Олрис только теперь сообразил, что в это время дня Ингритт должна быть в лазарете. Поколебавшись, он решил остаться наверху и подождать. По собственному опыту он уже знал, что добиться встречи с Ингритт в лазарете будет не так просто — помощники Алинарда, двое крепких молодых парней, выделенных королем для помощи госпиталю, встретят его у дверей станут спрашивать, чем именно он болен. Если он честно признается, что он здоров и пришел к Ингритт, то его просто выставят за дверь, а если наплести что-нибудь о больных зубах или о резях в животе, его посадят дожидаться своей очереди среди остальных больных. И если Алинард окажется где-то поблизости, то он наверняка разоблачит его притворство и с позором выгонит его из лазарета. Олрис очень смутно представлял себе, как Ингритт с Алинардом разбирались в путаных и часто противоречивых жалобах пришедших в госпиталь крестьян, но ему казалось, что старому лекарю достаточно будет взглянуть на него, чтобы тут же понять, что он ничем не болен.

Олрис сел на верхнюю ступеньку лестницы и прислонился плечом к стене. От камня шло приятное тепло — другая сторона стены смыкалась с рядом каменных кухонных плит, на которых целый день готовились какие-нибудь кушанья — тушили мясо, жарили угрей, варили сырный суп... Представив себе миску супа и большой ломоть белого хлеба с золотистой корочкой, присыпанной мукой, Олрис сглотнул слюну и вспомнил, что он так и не позавтракал — если не брать в расчет единственного пирожка, который он сжевал, пока просматривал бумаги Крикса. Но суетные заботы об обеде были тут же вытеснена новой жуткой мыслью: если Уриенс когда-то служил гвиннам, то, возможно, он решил опять переметнуться на их сторону и выдать Олваргу дан-Энрикса и Истинного короля.

Эта догадка показалась Олрису настолько страшной и одновременно — очевидной, что казалось странным, почему дан-Энрикс не додумался до этого самостоятельно. Олрису показалось, что волосы шевелятся у него на затылке. Всего пару месяцев назад он был уверен в том, что магия делает своего обладателя неуязвимым, но теперь он знал, что маги очень мало отличаются от остальных людей.

В один из первых дней после того, как Крикс сделал его своим стюардом, Олрис застал дан-Энрикса за умыванием. Меченый только что поднялся и стоял над умывальником в одних штанах, пригоршнями зачерпывая из него холодную воду. Олрис замер на пороге и едва не уронил на пол сверток с одеждой Крикса, только что полученный от прачки. К виду побледневшего клейма на лбу дан-Энрикса Олрис уже привык, но темные рубцы наслаивающихся друг на друга шрамов на спине, предплечьях и боках мужчины стали для него полной неожиданностью. Как и широкие, затянутые лоснящейся стертой кожей следы от кандалов, которые обычно прикрывали рукава. Обернувшийся на шум дан-Энрикс, несомненно, заметил потрясение на лице Олриса, и, дотянувшись до рубашки, как ни в чем ни бывало натянул ее. Олрис, перед глазами которого все еще стояли жуткие отметины на теле Меченого, чуть было не выпалил — "Кто это сделал?.." — но в последнюю секунду прикусил себе язык. Недоставало только, чтобы Меченый решил, что он не в меру впечатлителен, или решил, что Олрис никогда раньше не видел шрамов.

Впрочем, выбросить увиденное из головы Олрис так и не смог.

Если мага можно держать в плену, пытать, поставить ему на лоб клеймо — то, несомненно, его можно и убить.

Олрис отчаянно замотал головой.

"Заткнись, — сказал он сам себе. — Чего ты раскаркался, словно ворона? Кто сказал, что они собираются его убить?.. Но Рельни говорил... заткнись, заткнись, заткнись!.."

В отчаянии Олрис обернулся к стене и несколько раз ударился об нее лбом. Под кожей начала вспухать болезненная шишка, но зато ему стало немного легче.

Поскольку прошлую ночь он почти не спал, а делать было совершенно нечего, через какое-то время Олрис почувствовал, что его начинает смаривать. Он опустил голову на колени, и мало-помалу задремал — точнее, погрузился в беспокойный, мутный сон, в котором Дакрис говорил ему, что Бакко сейчас принесет клеймо, которое они поставят Олрису на лоб, поскольку он должен пройти через Испытание Болью. Олрис попытался вырваться, но Дакрис вцепился ему в плечо и заявил, что, если Олрис не пройдет все Испытания, его отправят на Драконий остров. Уже просыпаясь, Олрис почувствовал, что на его плече действительно лежит чья-то рука, и рванулся вперед, едва не ударив нагнувшуюся к нему Ингритт головой в лицо.

Когда он понял, что и Дакрис, и угроза про Драконий остров были просто сном, он с облегчением вздохнул. Впрочем, мгновение спустя он вспомнил, для чего он дожидался Ингритт, и вскочил.

— Ты знаешь, что дан-Энрикса арестовали?! И Атрейна тоже!

Глаза Ингритт на мгновение расширились. Олрис был готов к тому, что она ему не поверит, но, похоже, эта новость не была для девушки совсем уж неожиданной.

— А я-то все думала, в чем дело... Во дворе полно солдат, все бегают туда-сюда и ведут себя так, как будто начался поход на Марахэн, — отозвалась она. — Но это же безумие! Кто мог арестовать Атрейна с Криксом?

— Говорят, что приказ отдал сам король. Якобы их подозревают в государственной измене. Но я этому не верю... Уриенс привел своих гвардейцев в Ландес Баэлинд, и сказал Меченому, что он должен пойти с ними. Кстати, к этому моменту Атрейна уже успели взять под стражу. Он убил троих гвардейцев Уриенса, прежде чем его смогли арестовать, хотя в итоге его тоже ранили. А с Криксом были Рельни, Эвро и Олметт, но он все равно отдал свой меч, даже не попытавшись защищаться. До сих пор не понимаю, почему он это сделал!

— А по-моему, это как раз понятно, — возразила Ингритт. — Как ты думаешь, что было бы, если бы он не захотел отдать оружие?

— Ну, их ведь было четверо. Они могли бы забаррикадироваться в башне...

— Ну да, а люди Уриенса стали бы ломиться внутрь. Через пять минут туда сбежались бы сторонники дан-Энрикса и те, кто воевал с Атрейном в Лисьем логе. Ты ведь знаешь, всадники Атрейна ненавидят Уриенса и его гвардейцев... Если бы они узнали, что наместник взял под стражу сенешаля, а теперь намеревается арестовать еще и Меченого, то они бы просто завалили эту башню трупами. Неудивительно, что дан-Энрикс этого не захотел.

— А если Уриенс — изменник, который задумал выдать его Олваргу?!

Ингритт нахмурилась, как будто что-то взвешивая про себя.

— Да нет, не думаю... — ответила она в конце концов. — Уриенс очень хитрый человек — иначе он не смог бы править здесь при гвиннах. Мне кажется, если бы он действовал по собственному побуждению, он бы нашел десяток способов проделать это тоньше и не подвергать опасности своих людей.

— Каких же, например?..

— Не знаю. Отравил бы их обоих за обеденным столом и отослал бы Олваргу их головы... Да мало ли! Но точно не пришел бы в Ландес Баэлинд средь бела дня и не сказал бы Криксу, что он арестован. А вот если Истинный король и правда приказал ему арестовать Атрейна и дан-Энрикса, то ему просто ничего не оставалось, кроме как пойти и выполнить этот приказ.

Олрис был вынужден признать, что все это звучит вполне разумно.

— Ладно. Ты, наверное, права. И что нам теперь делать?

Ингритт дернула плечом.

— Полагаю, ждать. Когда я шла сюда из лазарета, внизу уже было очень неспокойно. Думаю, что очень скоро новость разойдется по всей крепости, и люди примутся шуметь и требовать, чтобы им объяснили, почему Атрейн с дан-Энриксом находятся под стражей. Тогда мы, во всяком случае, узнаем, в чем их обвиняют.

Олрису эта идея не понравилась.

— Может, лучше ты попросишь помощи у Алинарда? — спросил он. — Я думаю, он мог бы пойти к Истинному королю...

— И что бы он сказал? "Я не имею ни малейшего понятия о том, за что был арестован Меченый, но я уверен, что это какая-то ошибка"?.. Если уж король решился на арест Атрейна и дан-Энрикса, подобные слова его не убедят. Надо хотя бы попытаться выяснить, что там произошло на самом деле... — несколько секунд Ингритт молчала, задумчиво потирая подбородок. — Ты сказал, что сенешаля ранили?

Олрис кивнул.

— Тогда спускайся вниз и постарайся разузнать, где его держат. Я пойду к себе, переоденусь и возьму все необходимое. Если рана достаточно серьезная, то к нему, возможно, пустят лекаря... Король не может не понять, что сохранить Атрейну жизнь — по крайней мере, до суда — в его же интересах. Если сенешаль умрет, его сторонники никогда не поверят ни в какие обвинения и будут называть этот арест убийством. А тут еще и дан-Энрикс... Нужно окончательно сойти с ума, чтобы восстановить против себя большую часть собственной армии.

Олрис поднялся на ноги, чувствуя, как в затекшие от долгого сидения ступни разом вонзаются тысячи крошечных иголок. За время жизни в Руденбруке он успел отвыкнуть от того, как стремительно Ингритт принимает решения и с какой энергией берется за их воплощение в действительность. Теперь он чувствовал себя довольно глупо — получалось, что он не сумел предложить ничего дельного, да и весь риск задуманного Ингритт предприятия касался исключительно ее самой, в то время как ему, похоже, предстояло дожидаться ее в безопасном месте и надеяться, что все закончится благополучно.

— Я даже не знаю, как тебя благодарить, — неловко сказал он. Девушка повела плечом.

— Пока что меня не за что благодарить. Посмотрим, что из этого получится.

Вернувшись со своей разведки, Олрис сообщил, что сенешаль содержится в Кошачьей башне, тогда как Меченого отвели в башню Лотаря, которую при гвиннах называли Королевской. Ингритт поняла, что это сделано намеренно — теперь Атрейн с дан-Энриксом оказались максимально далеко от городских казарм, не говоря уже о том, что башня Лотаря и Кошачья находились в противоположных концах крепости. Надумай кто-нибудь из айзелвитов напасть на охрану и освободить обоих арестантов, им пришлось бы разделиться на две группы.

Ингритт задала себе вопрос, на что надеется она сама, но колебаться было поздно. Если сенешаль и вправду ранен, то помочь ему — ее обязанность. Гвардейцы Уриенса, вероятно, перепуганы беспокойной обстановкой в Руденбруке, и не станут ее даже слушать, но она должна, по крайней мере, попытаться осмотреть Атрейна.

Ингритт вспомнила, как во время работы в лазарете Меченый рассказывал о человеке, обучавшем его лекарскому делу. Обычно он вспоминал эти истории нарочно для того, чтобы поднять ей настроение или помочь отвлечься, поэтому старался выбирать какие-то забавные моменты — например, рассказывал о том, как он вернулся их военного похода и пытался убедить столичного врача, что он всерьез намерен заниматься медициной, или о том, как Рам Ашад учил его вправлять переломы на сломанной деревяшке, обернутой толстым одеялом, и как Крикс при первой же попытке сломал эту деревяшку еще в двух местах. Но среди воспоминаний Крикса об Ашаде иногда встречались и совсем другие — то серьезные, то грустные, то страшные. Дан-Энрикс явно относился к своему наставнику с огромным уважением, и Ингритт постепенно начала довольно ясно представлять себе его характер. Девушка ничуть не сомневалась в том, что, если бы Рам Ашад узнал о том, что нуждающийся в его помощи человек находится в тюрьме, он бы не колебался ни минуты.

Ингритт взяла туго набитую кожаную сумку, с которой обычно ходила к роженицам или к пациентам, которые не в состоянии были дойти до лазарета, и отправилась к Кошачьей башне, размышляя, что сказать гвардейцам, охранявшим арестанта. Сердце учащенно билось в ребра. Ей казалось, что она не волновалась так даже в те дни, когда она взялась лечить Рыжебородого вместо отца.

Вход в Кошачью башню охраняли несколько гвардейцев во главе с сержантом. Его бородатое, квадратное лицо показалось Ингритт знакомым, а мгновение спустя она и правда вспомнила о том, как пару месяцев назад он оказался в лазарете с рыбьей костью, застрявшей в горле. Гвардеец угрюмо наблюдал за приближающейся девушкой, а Ингритт смотрела на него и вспоминала, как он выглядел тогда — багрово-красный, обливающийся потом, с выкаченными от ужаса глазами... Успокоить его было очень сложно — он хрипел, давился кашлем и слюной, но под конец дан-Энрикс все-таки сумел подцепить кость тонким металлическим крючком и вытащить ее наружу.

Наверное, если бы к башне подошел мужчина, то гвардейцы уже приказали бы ему остановиться, но вид Ингритт не казался им достаточно опасным. Сержант просто сделал несколько шагов ей навстречу, загораживая Ингритт путь.

— Сюда нельзя, — сказал он грубовато. — Возвращайся к себе в лазарет.

— Я слышала, что лорд Атрейн был ранен при аресте. Если это так, то кто-то должен осмотреть и перевязать его, — ответила она.

Стражник смотрел на нее сверху вниз. Его лицо казалось девушке холодным и бесстрастным, как у статуи. Зато другой гвардеец, подбоченясь, заявил:

— Малышка, тут тебе не госпиталь. Ты думаешь, мы стоим тут, чтобы пускать к Атрейну всех, кто этого захочет?..

Ингритт чуть не фыркнула. Так, значит, она теперь "малышка". Большинство этих гвардейцев хлебом не корми, дай только повыделываться друг перед другом. А поодиночке, в лазарете, все до одного зовут ее "сударыня".

— Я понимаю, — согласилась Ингритт, игнорируя нахальный тон гвардейца. — Просто доложите о моем приходе вашему начальству. Может быть, они позволят мне пройти.

Лицо сержанта осталось таким же равнодушным.

— Я не могу оставить пост, — ответил он. — Вечером будет смена караула, капитан придет сюда — тогда и доложу. Уверен, это дело может подождать.

Ингритт скрестила руки на груди, борясь со вспышкой гнева.

— А что, если, пока мы будем дожидаться смены караула, сенешаль умрет?

— До смены караула как-нибудь дотянет, ничего с ним не станется, — ляпнул все тот же человек, который называл ее "малышкой". Ингритт раздраженно посмотрела на него.

— Рана может выглядеть довольно безобидно, и все-таки оказаться исключительно серьезной. Сенешаль...

— Да пропади он пропадом, твой сенешаль, — угрюмо огрызнулся сержант. — Когда его пришли арестовать, он зарубил троих наших парней. С чего король должен заботиться о тех, кто убивает его слуг?..

"С того, что, если сенешаль умрет, то завтра в Руденбруке будет некем править!" — чуть было не сорвалось у Ингритт с языка. Но она вовремя сдержалась. Было совершенно очевидно, что гвардейцы в жизни не допустят мысли, что женщина может что-то понимать в таких вещах.

— Пускай король, по крайней мере, сам решит, как поступить. А я всего лишь выполняю долг врача. Когда ты оказался в лазарете, я не спрашивала у тебя, сколько человек ты убил.

— Я ведь уже сказал, что не могу оставить пост, — с досадой повторил сержант, но Игритт показалось, что ее слова поколебали его уверенность. К несчастью, тут в беседу встрял еще один охранник.

— Они там все одна компания, — сказал он неприязненно. — Чего ты ее слушаешь? Вся крепость знает, что эта девчонка — главная помощница дан-Энрикса. А теперь пропустите ее к сенешалю, чтобы он через нее передал остальным изменникам, что делать. Хорошо придумано!..

— Пускай проваливает, — поддержал соседа разговорчивый гвардеец.

"Все пропало" — промелькнуло в голове у Ингритт, чувствующей свою полную беспомощность. Но сержант внезапно просветлел лицом.

— Раз вы считаете, что она их сообщница — тогда другое дело, — сказал он с видом человека, обнаружившего выход из сомнительной и неприятной ситуации. — Смотрите, чтобы она никуда отсюда не ушла, а я пойду за капитаном.

Ингритт оставалось только поражаться такой логике. Выходит, стражникам нельзя покинуть пост ради того, чтобы сказать о том, что раненому человеку нужен врач, но доложить о "заговоре" — это, разумеется, совсем другое дело.

Сержант отсутствовал довольно долго. Ингритт заподозрила, что он нашел своего капитана, повторил ему весь разговор с начала до конца, а потом капитан, в свою очередь, отправился докладывать о ней кому-нибудь еще. Чего она действительно не ожидала, так это того, что полчаса спустя к Кошачьей башне явится сам Уриенс в сопровождении охраны. Ингритт видела наместника не часто, но его вид всегда производил на нее тягостное впечатление. Уриенс был сутул, тонок в кости и, вероятно, не особенно силен, но, несмотря на это, он казался ей гораздо более опасным человеком, чем Атрейн. Когда наместник посмотрел на нее сверху вниз, едва заметно кривя губы, Ингритт внезапно осознала, что ее затея куда более опасна, чем казалось поначалу.

— Откуда ты узнала об аресте сенешаля? — спросил Уриенс, сверля ее своими темными глазами.

— Мне сказал Олрис. Он был в Ландес-Баэлинде, когда вы пришли за Меченым.

— Ты обсудила это с Алинардом?

— Нет, я сразу же пришла сюда.

— Даже не посоветовавшись со своим наставником? — казалось, Уриенс был удивлен подобным обстоятельством.

— Нет, лорд.

— И ты ни с кем не разговаривала по дороге?

— Нет, лорд, — еще раз повторила Ингритт. Ей казалось, что она тупеет.

— Значит, ты сама, по собственному побуждению, решила заняться раной сенешаля? Почему? Какое тебе дело до Атрейна?..

— Ну, он ведь спас нас с Олрисом, когда нас поймали после нашего побега. Если бы не лорд Атрейн, нас бы вернули в Марахэн. Я думаю, это заслуживает благодарности.

Еще пару секунд Уриенс молча смотрел на нее, но, видимо, не обнаружил ничего хоть сколько-нибудь подозрительного.

— Истинный король желает, чтобы обвиняемый оправился от ран и мог предстать перед судом, — произнес он, в конце концов. — Однако мы не можем допустить, чтобы он получил возможность что-то передать своим сообщникам. Раз уж ты вызвалась лечить Атрейна, ты останешься в Кошачьей башне до суда и будешь ухаживать за ним. Не беспокойся, у тебя будет еда, одежда и все необходимое. Если понадобится достать какие-то лекарства, мои люди принесут их сами. Проходи.

Ингритт подумала об Олрисе, который будет дожидаться ее возвращения, но колебаться было уже поздно. Даже если бы она внезапно передумала, это бы уже ничего не изменило. Уриенсу было наплевать на то, согласна ли она остаться в этой башне до суда — он просто сообщал о том, что ее ждет.

Ингритт решительно вошла в Кошачью башню, и сопровождающий ее сержант захлопнул за ней дверь.

Камера сенешаля оказалась круглым помещением на самом верху башни. Поднимаясь по винтовой лестнице, Ингритт заметила еще несколько комнат, занятых гвардейцами — они обедали, играли в кости или просто спали, свесив голову на грудь. Ей показалось, что охранников, по меньшей мере, двадцать человек. Казалось странным, что арестант, из-за которого предпринимаются такие меры безопасности, не в состоянии не то что встать, а даже сесть в постели. Когда дверь его камеры открыли, чтобы впустить Ингритт, сенешаль ограничился тем, что слегка повернул голову и скосил на вошедшую глаза. Рубашка на его груди и на боку казалась темной от засохшей крови.

— Что с Криксом? — первым делом спросил он.

— Он тоже арестован.

Сенешаль издал короткий, лающий смешок — похоже, рана не давала ему рассмеяться в полный голос.

— Проклятье... я надеялся, что хоть его они не тронут...

— Дайте-ка я взгляну на вашу рану, — сказала Ингритт, придвигая к узкой койке сенешаля табурет и осторожно поднимая заскорузлый от засохшей крови подол его рубашки. Ткань успела намертво присохнуть к ране, так что Ингритт, взяв стоявшую у изголовья кружку, начала терпеливо смачивать ее водой.

— Вы знаете, за что вас обвинили в государственной измене?

— За то, что я болван. Я не учел, что человек, подобный Уриенсу, не способен спать спокойно, пока не будет знать все, что делают его враги. С кем они видятся, о чем беседуют, насколько долго сидят в нужнике... Готов поспорить, этот замок нашпигован тайными ходами и слуховыми отдушинами, как пирог — изюмом. Мне следовало бы понять, что этот негодяй за мной шпионит... что он ждет любой возможности, чтобы изобразить меня изменником. Уверен, он обгадился от счастья, когда подслушал наш последний разговор с дан-Энриксом... тут же помчался доносить, что мы готовим государственный переворот. Даже не верится, что после этого они еще прислали мне врача.

Ингритт нахмурилась. Голос сенешаля звучал насмешливо и даже бодро, но мучившая его одышка и поверхностное, частое дыхание ей совершенно не понравились — как и тот факт, что от такого незначительного усилия, как поддержание беседы, лицо сенешаля побледнело, а на лбу проступил пот. Как и следовало ожидать, пульс у Атрейна оказался слабым и прерывистым.

— Дышать больно?.. — уточнила Ингритт, уже догадываясь об ответе.

— Только если делаю глубокий вдох... Но к этому легко приноровиться. У меня бывали раны и похуже этой.

"Это вряд ли..." — возразила Ингритт про себя. Сейчас она почти жалела, что с таким упорством добивалась права осмотреть Атрейна. Лучше бы подобной раной занялся кто-нибудь вроде Алинарда. Тогда у Атрейна было бы гораздо больше шансов уцелеть.

Сенешаль взглянул на Ингритт — и внезапно усмехнулся.

— Да не делай ты такое скорбное лицо... Если ты размышляешь, как сказать, что мне проткнули легкое, то не волнуйся — я и сам об этом знаю.

— У меня не очень много опыта в лечении подобных ран, — призналась Ингритт. — Но я сделаю все, что будет в моих силах.

Сенешаль беззвучно рассмеялся.

— Брось. Сколько людей с подобной раной выживают? Например, из десяти?..

Ингритт отвела взгляд.

— Примерно трое.

— Звучит лучше, чем "один". Надеюсь, если я умру, мои ребята сбросят Уриенса с крыши этой самой башни.

Дан-Энрикса разбудил скрежет отпираемой двери. Крикс далеко не сразу вспомнил, что находится не в Ландес-Баэлинде, а в тюрьме. Правда, камера, в которой его заперли, была холодной, а постель — жесткой, но по сути она мало отличалась от большинства помещений в Руденбруке. Меченый уже не помнил, когда он в последний раз раздевался перед сном, а на сей раз он вообще улегся прямо в сапогах — все равно тонкий войлочный матрас, служивший заключенному постелью, не выглядел особенно чистым. В спину тянуло леденящим холодом от каменной стены, а плащ, наброшенный на плечи вместо одеяла, оказался слишком тонким, но это не помешало Криксу сразу же заснуть — за день он прошагал, должно быть, полных десять стае, нарезая бесконечные круги по своей камере.

Открыв глаза, дан-Энрикс обнаружил на пороге Уриенса в темной меховой накидке и маячившего рядом с ним огромного гвардейца. Меченый отбросил плащ и спустил ноги с лежака.

— Добрый вечер, — сказал он, даже не пытаясь скрыть своего удивления.

— Сейчас два часа ночи, — сухо отозвался Уриенс. — К сожалению, вопрос, с которым я пришел, не терпит отлагательства.

Он посторонился, позволяя двум гвардейцам внести в камеру приземистое кресло, которые те установили посередине комнаты. Наместник опустился в кресло, а гвардейцы вышли, оставив рядом с Уриенсом только его охранника.

— Вы не боитесь посвящать в наш разговор кого-то постороннего? — спросил дан-Энрикс, покосившись на гвардейца. Уриенс даже не потрудился обернуться.

— Он глухонемой.

— Понятно. В таком случае, вы, вероятно, не откажетесь ответить на один вопрос.

— Какой?

— Вы в самом деле верите, что мы с Атрейном замышляли государственный переворот?

— Вы, может быть, и нет, но сенешаль — определенно да. До того, как он покинул Руденбрук, он без конца расспрашивал людей, нарочно посылал за теми, кто когда-то воевал в Древесном городе. Помимо прочего, он спрашивал о том, как выглядела жена Тэрина. Самому ему такая информация без надобности — он знал королеву Амариллис лично. Значит, он хотел убедиться в том, что еще существуют люди, которые помнят ее и могут подтвердить, что она была смуглой, темноглазой и темноволосой. Это послужило бы ему на руку, если бы он вздумал объявить, что Истинный король — на самом деле вы.

— Расспрашивать людей — это не преступление. Я полагаю, что Атрейн просто хотел найти какие-нибудь подтверждения или опровержения своей догадке.

— Слово "догадка" подразумевает, что вы — действительно наследник Тэрина. Обсуждать вопрос в таком ключе — уже значило бы совершить измену. Для меня Истинный король — тот человек, которому я присягал на верность.

— Как и для меня, — заметил Крикс. Уриенс недоверчиво взглянул на Меченого, облизнул сухие губы и сказал:

— Тем лучше... Тогда вы наверняка поймете мою мысль. Если Атрейн умрет, его сторонники поднимут бунт. Если он выживет, то будет суд. Главный вопрос состоит в том, что Атрейн скажет на суде.

Меченый начал постепенно понимать, к чему клонил наместник. Если Атрейн объявит, что он выдал за наследника престола безымянного мальчишку, подходившего по внешности и возрасту, в стране начнется хаос. Еще пару дней назад дан-Энрикс поручился бы за то, что Атрейн никогда не сделает подобного — в конце концов, это бы значило своими руками разрушить все, чего они добились за последние два года. Но сейчас, когда сенешаль был ожесточен несправедливостью ареста и страдал от раны, это уже не казалось невозможным.

Больше всего Меченому хотелось сгрести Уриенса за опушенный беличьим мехом воротник и посоветовать ему самостоятельно расхлебывать ту кашу, которую он умудрился заварить.

— И что, по-вашему, он скажет?.. — спросил он, добавив про себя "после всего, что вы наделали". Уриенс сделал вид, что не понял истинного смысла его слов.

— Вы подразумеваете — кого он ненавидит больше, гвиннов или все-таки меня?.. По правде говоря, не знаю. Но я думаю, что вы способны повлиять на его выбор. Пусть Атрейн признается, что его раздражало то, что Истинный король больше не слушает его советов, и поэтому он попытался убедить вас в том, что после окончания войны вы бы могли воспользоваться поддержкой армии и сами сесть на трон. Вы подтвердите, что не согласились на подобный план, но в то же время не ответили решительным отказом. Вот и все. Признание Атрейна успокоит армию, а сам он получит возможность сохранить себе жизнь.

— Вы полагаете, Атрейн боится смерти? — спросил Меченый. Наместник отмахнулся.

— Умереть боятся все, однако существуют страсти, которые могут перевесить этот страх. Для сенешаля это — его ненависть. Собственно, именно поэтому я обращаюсь к вам, а не к нему. Король уполномочил меня передать свои условия: если вы сделаете так, как я сказал, Атрейн останется в тюрьме, а вам будет позволено покинуть Эсселвиль — с условием, что вы никогда больше не вернетесь в эти земли.

Дан-Энрикс выразительно поморщился.

— Скажите, неужели вы затеяли все это, чтобы отомстить Атрейну? Вы рисковали жизнями своих людей, вы подорвали в войске веру в Истинного короля — и все это только потому, что вы терпеть не можете друг друга?

Уриенс прищурился.

— Мне жаль, что вы упорно сводите вопрос к моей вражде с Атрейном. Настоящая причина в том, что человек вроде Атрейна не должен находиться рядом с троном. У него одна забота — как бы перебить побольше гвинов. Эсселвиль, король, поход на Марахэн — все это для Атрейна исключительно предлог, чтобы вернуться к своему любимому занятию, то есть к резне. Вы помните, что сделал сенешаль, когда настало время для решения реальных государственных проблем?.. Увел людей в леса, чтобы продолжить свою партизанскую войну, поскольку ни к чему другому он не приспособлен. Вы похожи на него, но вы, во всяком случае, не притворяетесь, будто сражаетесь за Эсселвиль. Вы присоединились к нам только из-за того, что мы воюем с Олваргом, и занимаетесь сиюминутными делами вроде чьей-то сломанной ключицы, совершенно не заботясь о более значимых вещах. Да, кстати: вот вам доказательство того, что моя неприязнь к Атрейну в этом деле значит очень мало... Вы, в отличие от сенешаля, мне скорее симпатичны — тем не менее, вы здесь. Страна ослаблена войной, монета не чеканится, дороги в скверном состоянии. В этом году мы не собрали даже половины тех налогов, которые поступали в Руденбрук при гвиннах. Но вам нет дела до подобных мелочей — вы же готовите поход на Марахэн! Я просто должен был вмешаться. Из того, что вы сумели взять пару прибрежных городов и один раз разбить Рыжебородого в сражении, не следует, что вам удастся захватить одну из самых неприступных крепостей в стране. Если бы вы судили здраво, вы бы поняли, что, выступив на Марахэн, мы потеряем все, чего смогли добиться за последние два года. Но люди верят в вашу магию и думают, что она обеспечит нам победу — и это опаснее всего. Как действует магия Олварга, я видел много раз, и выглядело это устрашающе. А о вашей магии я знаю только с чужих слов, и все эти истории звучат как минимум двусмысленно. Единственное, что действительно напоминает магию — это ваше влияние на окружающих людей. Я знал, что не сумею отговорить Истинного короля от этого безумного похода, пока им руководите вы с Атрейном.

Крикс слушал эту речь сначала с удивлением, а под конец — со страдальческой гримасой.

— Вы что, действительно считаете, что, если отменить поход на Марахэн, то можно будет спокойно заняться восстановлением страны? — переспросил он. — А Олварг в это время будет сидеть сложа руки и ждать, пока вы соберете все налоги и построите дороги?.. Уриенс, послушайте меня. Вы правы, Олварг — настоящий маг. Но самая опасная из разновидностей магии — не та, которая позволяет убивать людей и причинять им боль, а та, которая порабощает нашу волю. В моем мире ее называют "Темными истоками".

— Вы считаете, что я стал жертвой этой магии? — надменно спросил Уриенс. — Вы ошибаетесь. Любой нормальный человек на моем месте рассуждал бы точно так же. Аргумент, что Олварг может сам напасть на Руденбрук, я не считаю веским возражением. Обороняться всегда проще, чем атаковать.

— Возможно, но подумайте — почему вы не попытались поделиться этой мыслью с королем или со мной? Ваша идея кажется вам совершенно правильной и очевидной, но при этом вы уверены, что никакой другой человек не согласится с вами, если не заставить его силой или хитростью. Разве это не странно? Вы говорите себе — "либо это магия, либо это мои собственные мысли, значит, я не околдован". Но на самом деле магия влияет не на то, что именно мы думаем, а на то, как мы относимся к своим идеям. Вы, похоже, не допускаете даже мысли, что ваше представление об Атрейне может быть ошибочным! — Уриенс явно собирался возразить, но Крикс опередил его. — Я сейчас не о том, чтобы вы изменили свое мнение... Я говорю только о допущении возможности, что вы тоже способны ошибиться. Пока вы уверены, что правда исключительно за вами, а все остальные заблуждаются, вы всегда будете чувствовать, что у вас нет другого выбора — только добиться своего любой ценой. Один раз вы уже сочли, что у вас нет другого выхода, кроме как настроить короля против Атрейна и меня. Признайте, что ни к чему хорошему это не привело. Теперь вы предлагаете оклеветать Атрейна, чтобы он провел остаток дней в тюрьме — и тоже потому, что из сложившегося положения якобы нет другого выхода. Но вы ведь даже не пытаетесь его найти. Позвольте мне поговорить с Истинным королем.

Уриенс, слушавший рассуждения дан-Энрикса в каком-то оцепенении, внезапно встрепенулся.

— Надеетесь опять прибрать его к рукам?.. — спросил он зло. — Ну нет! Не знаю, как там ваши Темные истоки, но вот вы действительно умеете порабощать чужую волю. Не думайте, что вам удастся с моей помощью добиться встречи с королем и снова подчинить его себе. Довольно пустословия. Я должен знать, согласны ли вы на те условия, которые предлагает Истинный король.

— Предать Атрейна в обмен на свою свободу? Нет.

Наместник посмотрел на собеседника в упор.

— Рассчитываете на то, что в Руденбруке вспыхнет бунт, и вас освободят?.. Вы, видимо, не понимаете серьезности вашего положения. Сегодня днем к Атрейну пришла девушка, которая помогала вам в лазарете. Она просила у охраны сенешаля разрешения заняться его раной. Я впустил ее, потому что у меня возникла мысль о том, как мы могли бы выйти из создавшегося положения — собственно, именно поэтому я и пришел сюда. Вы обвиняете меня в предвзятости, а сами не способны допустить, что я действительно пытаюсь вам помочь. Я предлагаю вам свободу, а Атрейну — жизнь. Вам не приходит в голову, что в случае отказа я могу пойти другим путем? Представьте, что Атрейн внезапно умер, а потом открылось, что ваша сообщница дала ему отраву, чтобы он не смог вас обличить. Вы думаете, это сложно было бы устроить? Вам действительно не страшно искушать судьбу?.. — Уриенс посмотрел на Меченого и внезапно тяжело вздохнул. — Атрейн был прав, вы очень странный человек. У вас клеймо на лбу и шрам на пол-лица, а вы ведете себя так, как будто люди никогда не сделают вам ничего дурного. Иногда мне кажется, что эта ваша магия и в самом деле существует. Допустим, я сумел бы убедить короля в том, что безопаснее всего — не оставлять Атрейна в заключении, а избавиться от него раз и навсегда, изгнав его из Эсселвиля вместе с вами. На такое вы бы согласились?.. Это будет нелегко, но я попробую это устроить. При условии, что вы пообещаете исполнить все, что от вас требуется.

— Хорошо. Поговорите с королем и сообщите мне, что он решит, — сказал дан-Энрикс.

Уриенс дернул своего телохранителя за край плаща и указал ему на дверь. Глухой гвардеец поддержал наместника под локоть, пока тот вставал, а потом постучал в окованную медью створку. Меченый задумчиво смотрел на то, как Уриенс идет к двери, и думал, что, хотя Атрейн с наместником были людьми примерно одного возраста, Уриенс временами выглядел лет на пятнадцать, если не на двадцать старше своего врага.

* * *

Из Рудебрука они выехали тихо, безо всякой помпы. Им даже не стали открывать ворота, выпустив их маленький отряд через незаметную потерну в замковой стене. Должно быть, Истинный король боялся новых беспорядков. Всего лишь полчаса назад ночная темнота еще казалась непроглядной, а потом воздух вокруг внезапно посветлел. Когда они доехали до леса, Олрис обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Руденбрук, но не увидел ничего — только деревья, исчезавшие в тумане.

Дан-Энрикс выглядел молчаливым и задумчивым. Он ехал шагом, положив руки на луку седла и опустив голову, как будто бы дремал в седле. Но Олрис был уверен в том, что Крикс не спит. Скорее, после сцены на суде Меченый просто не испытывал желания с кем-нибудь разговаривать. Должно быть, это было унизительно — стоять посреди огромной залы между двух гвардейцев Уриенса и рассказывать о том, как Атрейн пытался втянуть его в свою вражду с наместником, а потом вообще стал уговаривать его выдать себя за сына Тэрина. По словам Крикса выходило, что Атрейн был недоволен возвышением своего старого врага, и поначалу просто пытался очернить Уриенса в глазах Истинного короля. А когда у него ничего не вышло, стал подумывать о государственной измене.

Слушая это, Олрис чувствовал, что воздух перестает проходить в его легкие. Хотя, возможно, дело было в том, что его окружала плотная и беспокойная толпа, и эти люди, напиравшие со всех сторон в надежде рассмотреть обоих подсудимых, не очень-то заботились о том, что сдавливают ему ребра. Поскольку Истинный король провозгласил, что суд над Меченым будет открытым, и любой желающий сможет увидеть и услышать все с начала до конца, в большую залу Руденбрука набились люди со всей крепости. И уж никак не меньше зрителей осталось за дверьми, так и не сумев пробиться в залу.

Те, кому все же посчастливилось прорваться внутрь, пересказывали все происходящее своим менее удачливым товарищам снаружи. Судя по глухому ропоту собравшихся, слова дан-Энрикса были совсем не тем, на что они надеялись. Олрис отлично понимал этих людей. Он приложил огромные усилия, чтобы попасть на этот суд, надеясь хоть издалека увидеть Крикса и узнать, в чем его обвиняют. Обвинения, зачитанные Уриенсом несколько минут назад, сводились к тому, что Меченый с Атрейном замышляли государственный переворот. Обстановка в зале была неспокойной с самого начала, но после слов наместника она накалилась до предела. Олрис кожей чувствовал, что многие из зрителей настроены весьма решительно. Он помнил лица Олмета и Рельни, замеченные им в толпе, и понимал, что суд наверняка закончится всеобщей свалкой. Должно быть, охраняющие зал гвардейцы Уриенса тоже это понимали — во всяком случае, вид у них был крайне озабоченным. Слова дан-Энрикса произвели эффект ушата ледяной воды, внезапно выплеснутого в огонь. Пока он говорил, всеобщее замешательство делалось все отчетливее, а недовольный гул в задних рядах — все громче.

"Трус!" — крикнул кто-то из-за спин собравшихся. Выкрик никто не поддержал, но Олрис все равно почувствовал себя так, как будто бы его прилюдно отхлестали по лицу.

Вплоть до сегодняшнего дня он был уверен в том, что Крикс с Атрейном — близкие друзья. Даже если все, что говорил дан-Энрикс, было правдой, оставалось совершенно непонятным, с какой стати Меченый решил признаться в этом на суде. У Олриса мелькнула мысль, что признание дан-Энрикса могло быть вырвано у него силой, но, привстав на цыпочки, он убедился, что дан-Энрикс не особенно похож на человека, приведенного на суд прямо из пыточной. Меченый выглядел усталым и каким-то странно безучастным, но не более того. Ни на кого из присутствующих в зале он не смотрел, а все свои разоблачительные речи произносил спокойным, почти монотонным голосом, нисколько не напоминающим его обычную манеру говорить. Олрис услышал, как Рельни, стоявший неподалеку от него среди своих друзей, с недоумением и злостью произнес — "Что он несет?!"

Однако, когда вслед за Меченым перед судом предстал Атрейн, недавний шум сменился абсолютной тишиной. Сенешаль по-прежнему не мог ходить, поэтому в зал его внесли на носилках. Атрейн, по сути, повторил все сказанное Криксом. Да, ему было нестерпимо видеть рядом с королем человека, который еще недавно служил гвиннам. Да, он ненавидит Уриенса уже много лет, и эта ненависть в конце концов толкнула его на измену. Он действительно хотел воспользоваться популярностью дан-Энрикса и возвести его на трон. Атрейн произносил слова отрывисто, как будто бы бросая свои признания в лицо собравшимся — хотя, возможно, дело было в том, что раненное легкое по-прежнему не позволяло ему глубоко вдохнуть. "Верно ли то, что вы намеревались выдать Крикса по прозвищу "Меченый" за сына Тэрина?" — осведомился Уриенс, глядя на сенешаля с возвышения. Да, отвечал Атрейн, я рассчитывал воспользоваться его сходством с королевой Амариллис.

"Какие действия вы предпринимали для того, чтобы привести вашу идею в исполнение?"

"Я разговаривал с людьми, которые сражались рядом с Тэрином в Древесном городе. Я задавал им разные вопросы о покойной королеве и пропавшем принце, с целью заронить сомнения в том, что Истинный король — действительно наследник Тэрина"

"Значит, вы утверждаете, что вы не сделали ничего больше?"

"Нет. Я не мог предпринимать какие-то дальнейшие шаги, не обсудив этот вопрос с самим дан-Энриксом. Я решил объясниться с ним начистоту. Но наш разговор подслушали, после чего меня арестовали".

Уриенс обернулся к Истинному королю.

"Желает ли ваше величество узнать еще какие-то подробности?.." — почтительно осведомился он при гробовом молчании собравшихся.

"Нет. Думаю, что мне уже все ясно, — отозвался Истинный король, глядя на подсудимых с явным отвращением. Он тяжело поднялся на ноги и, выпрямившись, оглядел собравшихся. — Я обещал вам честный и открытый суд. Если кто-нибудь из собравшихся может сказать об этом деле что-то важное — пусть говорит".

Произнеся эти слова, король сел, или, точнее было бы сказать, упал обратно в кресло.

Олрис сглотнул, почувствовав, что в горле у него внезапно пересохло. Он бы очень хотел что-то сказать, но после обращения Истинного короля в голове не осталось ни единой мысли. Олрис был практически уверен, что никто не отзовется на призыв Его Величества — но он ошибся.

Откуда-то из недр зала появился щуплый и невзрачный человек, лица которого Олрис не разглядел. Он рассказал, как Атрейн оскорблял Его Величество и говорил: "раньше он не чувствовал себя настоящим королем и позволял другим диктовать ему, что делать. А теперь ему нравится думать, что он правит сам. Поэтому он будет слушать тех, кто сможет лучше остальных изобразить, что подчиняется его приказам".

"С тобой он, что ли, это обсуждал, кусок дерьма?.." — выкрикнули из зала.

Однако неприметный человек нимало не смутился. Он сказал, что его господин — он слегка поклонился в сторону наместника — приказал своим людям наблюдать за сенешалем после того, как получил первые доказательства того, что лорд Атрейн готовит государственный переворот. Вслед за ним выступили еще несколько человек. Некоторые из них, вслед за первым свидетелем, говорили о том, как Атрейн или дан-Энрикс пытались диктовать Истинному королю свою волю или проявляли по отношению к нему недопустимую развязность, видимо, считая себя настоящими правителями Эсселвиля. Другие, вроде Алинарда, начинали с выражения негодования по поводу измены подсудимых, но заканчивали тем, что обращались с Истинному королю с просьбой о милосердии и сдержанно напоминали о заслугах сенешаля и дан-Энрикса перед страной. Олрис чувствовал, что голова у него идет кругом. Все шло как-то уж слишком ровно, слишком... гладко, что ли. И от этого казалось, что он спит и видит плохой сон.

После того, как выступило около десятка человек, в зале опять настала тишина. Король, который уже с полчаса сидел, поставив подбородок на руку и, как казалось, погрузившись в мрачные раздумья, выпрямился в своем кресле.

— Ну что ж... — произнес он — и сразу же умолк, как будто подавившись. Соседи Олриса взволнованно завозились на своих местах, явно пытаясь разглядеть, что происходит возле возвышения. Олрис привстал на цыпочки — и только тут увидел девушку, решительно пересекающую зал. Сердце у Олриса оборвалось — он узнал Ингритт. Девушка остановилась у помоста, там же, где до этого стояли выступавшие до нее свидетели, но, вместо того, чтобы обращаться к Истинному королю, она обернулась лицом к залу и решительно тряхнула головой, так что одна из двух тяжелых темных кос, перелетев через плечо, упала ей на грудь.

— Вы все сошли с ума? Или, может быть, вас околдовали?.. — спросила она громко. Олрис видел, что Ингритт очень бледна, но на ее лице была написана уже знакомая ему решимость. Меченый вскинул голову и смотрел на нее, страдальчески нахмурил лоб.

— Ингритт, пожалуйста... — произнес он. Но, судя по сквозившей в его тоне безнадежности, он уже понимал, что это бесполезно. Ингритт даже не посмотрела на него.

— Тут до меня стояло девять человек. И все они твердили "измена, измена". Но где она, эта измена? Только начинаешь разбираться — сразу выясняется, что вся "измена" — это пара разговоров. Да и то — каких-то странных. Лорд Атрейн сказал, что он пытался "заронить в людей сомнения". Есть здесь хоть один человек, которому бы он сказал, что Крикс дан-Энрикс — Истинный король?! Если такие люди есть, то почему они не выступили на суде? А если их не существует — где же тут измена?.. Нам говорят, что эти люди собирались совершить переворот, но не успели. Но зато мы знаем, что они _успели_. Сенешалю было некогда устраивать мятеж, потому что он всю зиму дрался с гвинами. А лорд дан-Энрикс вообще был слишком занят два последних года. Он спас королю жизнь... освободил Авариттэн... Победил Мясника из Брэгге и вылечил пару сотен наших раненных. И правда, где уж тут успеешь совершить измену?! — голос девушки сорвался. Она обвела собравшихся глазами. Ее взгляд казался слишком ярким, и Олрис внезапно осознал, что глаза Ингритт полны слез. — Скажите, неужели это не безумие — сломать свой меч прямо перед решающим сражением?..

Последние слова она произнесла уже гораздо тише. Некоторые из зрителей откликнулись на эту фразу одобрительными криками. А Ингритт, которая казалась совершенно вымотанной своей речью, медленно пошла назад, к собравшимся на другой половине зала зрителям.

На лице Истинного короля была написана растерянность пополам с раздражением, а Уриенс, хотя и сохранял бесстрастное выражение лица, провожал девушку холодным, мрачным взглядом, не сулившим Ингритт ничего хорошего. Но это Олриса не удивляло — куда более необъяснимой ему казалась реакция обоих подсудимых. Дан-Энрикс был печален, как человек, не видящий возможности хоть что-то изменить, и оттого смирившийся с судьбой, а на губах Атрейна, едва различимого за спинами собравшихся, блуждала ядовитая улыбка.

— Ну что ж, мы выслушали всех, кто пожелал что-то сказать, — выйдя из замешательства, сказал король. Это "ну что ж" странно кольнуло Олриса, заставив его вспомнить, что король, по-видимому, собирался произнести те же самые слова, когда ему внезапно помешала Ингритт. У него возникло чувство, что король намерен просто пропустить ее слова мимо ушей и сделать то, что он намеревался сделать изначально. Олрис начинал подозревать, что некоторые моменты этого суда были продуманы задолго до его начала. — Поскольку оба подсудимых признают свою вину, мне остается лишь решить, какого наказания они заслуживают. Лорд дан-Энрикс!

Меченый поднял голову.

— Да, мой король? — печально отозвался он.

Олрису показалось, что король едва заметно вздрогнул.

— Вы присягнули мне на верность — а сами вели изменнические речи с моим сенешалем, обсуждая планы по захвату власти. Тем не менее, мне не хотелось бы поступать слишком сурово с человеком, который однажды спас мне жизнь. И, хотя ваш поступок заслуживает куда более серьезной кары, я приговариваю вас всего лишь к изгнанию. Отряд моих людей проводит вас до Каменных столбов и проследит, чтобы вы нигде не задержались по дороге. Вы отправитесь к себе на родину, и больше никогда не попытаетесь вернуться в Эсселвиль. Если вы когда-нибудь вернетесь в эти земли, вы умрете.

Еще несколько секунд король продолжал смотреть на Меченого, как будто бы не мог заставить себя отвести глаза. Но потом он повернулся ко второму подсудимому, и на его лицо как будто набежала тень.

— Лорд Атрейн, я наблюдал за вами на протяжении всего этого суда — и у меня сложилось впечатление, что вы находите происходящее забавным, — произнес король сквозь зубы. — Откровенно говоря, мне очень хочется отправить вас на плаху — просто для того, чтобы стереть с вашего лица эту презрительную улыбку. В вашем положении куда уместнее было бы раскаяние. Эта девочка, которая лечила вас от раны, и которая так пылко защищала вас, сказала, что вы так и не успели совершить предательства. Но я думаю, она судила бы иначе, знай она вас так, как знаю я. Я доверял вам больше, чем кому бы то ни было — но вы предали мое доверие. Вы насмехались надо мной и моей властью за моей спиной, вы без конца пытались навязать мне свою волю... а в конце концов, когда вы поняли, что у вас не получится править моим именем, вы вознамерились лишить меня короны. Я не вижу ни объяснений, ни оправданий вашим поступкам. Но в память о тех двадцати годах, на протяжении которых вы сражались с гвиннами, я дам вам право выбора. Можете убираться из Эсселвиля вместе с Меченым, которого вы собирались посадить на трон, или остаться здесь и провести остаток дней в тюрьме.

— Вы ошибаетесь, считая, что я "нахожу происходящее забавным", — с нескрываемым презрением ответил сенешаль, приподнимаясь на своих подушках. — Наоборот, трудно представить зрелище печальнее того, которое я здесь увидел... государь. Я предпочту покинуть Эсселвиль.

Не скулах Истинного короля выступили красные пятна.

— Прекрасно, — отрывисто сказал он. — Вы с лордом дан-Энриксом уедете из Руденбрука завтра утром. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили носилки. Суд окончен! Что еще?.. — спросил король с заметным раздражением.

Олрис опять привстал на цыпочки — но почти сразу понял, что на сей раз в этом нет необходимости. Рельни, который протолкался между зрителей и оцепивших зал гвардейцев, был достаточно высок.

— Еще одну минуту, государь. Вы знаете, что я и несколько моих товарищей родом из той же страны, что и дан-Энрикс. Когда мы попали в Эсселвиль, нас была сотня с лишним человек, а сейчас осталось меньше двадцати. Вот уже семь лет, как мы сражаемся за Эсселвиль, и вот уже два года, как мы служим вашему величеству.

— Все это мне известно, — сказал король с ноткой нетерпения. — Что дальше?

— А дальше то, что теперь, когда вы изгоняете лорда Атрейна и дан-Энрикса, мы больше не желаем оставаться здесь, — ответил Рельни вызывающе. — Прошу ваше величество позволить нам последовать за Меченым.

Олрис готов был биться об заклад, что про себя Рельни добавил что-то вроде "а нет, так мы прекрасно обойдемся и без позволения". Похоже, Истинный король тоже прекрасно это понял. Он растерянно взглянул на Уриенса.

— Что же, их желание вернуться на родину вполне понятно, — кисло сказал тот, хотя каждому человеку в зале было очевидно, что желание попасть на родину тут совершенно ни при чем. Тем не менее, попытка Уриенса как-то сгладить ситуацию сработала. Король взял себя в руки и сказал.

— Благодарю вас всех за преданную службу. Вы можете располагать собой, как посчитаете нужным.

Когда толпа повалила к выходу, Олрис отчаянно заработал локтями, стараясь не потерять Рельни из виду. К счастью для него, тот тоже почему-то задержался в зале, озираясь по сторонам с видом человека, который пытается высмотреть кого-то в толпе. Когда в зале осталось только несколько десятков последних зрителей, не способных протолкаться к выходу, и потому вынужденных дожидаться, пока выйдут все остальные, Рельни наконец-то увидел того, кого искал, и бросился вперед, едва не сшибив с ног оказавшегося у него на дороге Олриса. Тот изумленно обернулся, пытаясь понять, куда так торопился аэлит, и обнаружил, что тот стоит рядом с Ингритт.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — сказал он, бесцеремонно ухватив девушку за рукав. — Пошли со мной. Мы с ребятами найдем тебе мужской костюм и плащ. Завтра, когда мы будем выезжать из крепости, людям наместника будет не до того, чтобы кого-то пересчитывать.

— Но я же не могу оставить лазарет, — растерянно сказала Ингритт. Рельни покривился.

— Лазарет?! Ты что, не понимаешь, что они с тобой сделают после того, что ты сегодня говорила?.. Кстати говоря, спасибо... это была замечательная речь. Если бы не она, я не решился бы сказать нашему Истинному королю того, что думаю. Но Уриенс тебе этого не простит, уж можешь мне поверить. Ну что, идешь?

— Иду, — сказала Ингритт, быстро что-то взвесив про себя. Несмотря на то, что Олрис находился всего в нескольких шагах от них, она была до такой степени поглощена своими мыслями, что, кажется, в упор его не видела. Он выбежал из зала вслед за ними.

— Рельни!.. — крикнул он.

Мужчина обернулся — и, увидев гвинна, хмуро сдвинул брови.

— Снова ты?.. Чего тебе?

— Пожалуйста, позвольте мне поехать с вами! — сказал Олрис. Рельни криво ухмыльнулся.

— С какой стати?

— Он стюард дан-Энрикса, — вмешалась Ингритт.

— Думаю, что Крикс как-нибудь обойдется без его услуг, — отрезал тот.

— Пожалуйста, — повторил Олрис, почти потеряв надежду. В тот момент он сделал бы все, что угодно, лишь бы Рельни согласился. Даже встал бы перед противным аэлитом на колени — если бы только надеялся на то, что это поможет разжалобить Лювиня.

— Из-за нее?.. — внезапно спросил Рельни, коротко кивнув на Ингритт.

Олрис так опешил, что не смог найти какой-нибудь ответ. Но Рельни, кажется, уже пришел к какому-то выводу.

— Лучше бы Меченый тебя убил за тот люцер, — заметил он. — Ладно, пошли.

Мягкая поступь лошади, идущей шагом, совершенно не мешала Криксу предаваться размышлениям. Закрыв глаза и полностью отгородившись от окружающего его мира, Меченый заново проживал события последних недель, пытаясь понять, не совершил ли он ошибку. Был момент, когда дан-Энрикс осознал, что и Атрейн, и Уриенс, и даже Истинный король отравлены дыханием Истока, так что теперь все — и старые обиды, и внезапно зародившиеся подозрения, и надежды, связанные с будущим, играет на руку лишь Олваргу, толкая айзелвитов к катастрофе. Но теперь дан-Энрикс спрашивал себя, с чего он взял, что он сам не действовал под влиянием этой магии? Только лишь потому, что он не испытывал ненависти к какой-либо из конфликтующих сторон, и полагал, что в состоянии понять их всех? В конечном счете, это чувство завело его в такую же ловушку, как других — их подозрения. Когда он ощутил, что любое его действие почти наверняка приведет к чудовищным последствиям и будет стоит другим людям жизни, Криксом овладело странное безволие. Пока Меченый нарезал круги по своей камере, ему казалось, что он задыхается, как человек, который, несмотря на все свои старания, никак не может сделать достаточно глубокий вдох. Крикс не обманывал себя — он знал, что только чувство безысходности заставило его принять участие в постыдном фарсе, изображавшем суд. А значит, он позволил себе поверить в то, что у него нет другого выхода... Разве не в том же самом он недавно обвинял наместника?

Дойдя до этой мысли, Крикс поморщился. Нет, так нельзя. Седой наверняка сказал бы, что он слишком много на себя берет. Проблема Уриенса в том, что он излишне верит в собственную правоту — но это еще не причина для того, чтобы впадать в другую крайность и винить себя за то, что он не смог чудесным образом распутать узел, завязавшийся чуть ли не двадцать лет тому назад. Если взглянуть на дело беспристрастно, что он вообще мог сделать в этой ситуации? Отвергнуть сделку, которую предлагал ему наместник, и настаивать на встрече с королем? Но Уриенс слишком боялся, что дан-Энрикс сможет повлиять на Литта... да и сам король, похоже, совершенно не стремился видеть Меченого.

Вероятно, в глубине души он сразу же поверил в то, что Крикс — действительно наследник Тэрина. Можно себе представить, как его пугала мысль об откровенном разговоре с Меченым. Одно дело — выслать из страны амбициозного военачальника, который лгал тебе в лицо и покушался на твой трон, и совсем другое — оказаться в роли самозванца, который хочет устранить законного претендента на корону. Меченый вздохнул. Нужно иметь большой жизненный опыт и достаточный запас цинизма, чтобы научиться объяснять свои поступки так, как это делал Уриенс. А Истинному королю не приходилось управлять страной при гвиннах, каждый день ища баланс между заботами об интересах своего народа и собственной безопасностью, и для него подобная задача оказалась непосильной. Неудивительно, что он предпочел спрятаться за свое праведное возмущение и за презрение к "предателям". Нет, вряд ли он бы согласился встретиться с дан-Энриксом... Настаивая на своем, Меченый добился бы только того, что доведенный до отчаяния Уриенс предпринял бы какие-то решительные меры — вроде тех, на которые он намекал, когда грозился отравить Атрейна и свалить вину на Ингритт. И, в любом случае, порядок в Руденбруке рухнул бы окончательно. Меченый знал, что обещание открытого суда, на время приглушившее бушующие страсти, оказалось крайне своевременным. К тому моменту кто-то из людей Атрейна уже попытался подстрелить наместника, но в результате убил не самого Уриенса, а одного из охраняющих его гвардейцев. А люди Уриенса в отместку подожгли Ландес Баэлинд. Дым этого пожара, к терпкой горечи которого примешивался сладковатый запах от горевшего люцера, долетал даже до окон Королевской башни. Видимо, под действием этого дыма устроившие поджог гвардейцы вознамерились продолжить начатое дело и расправиться с самим дан-Энриксом. Они окружили Башню Лотаря и какое-то время шумели внизу, пока их не разогнали свои же товарищи — к счастью, раньше, чем на место происшествия подоспели ветераны из Лисьего лога.

Возможно, после всего этого надо было не мучаться от запоздалых сожалений, а признать, что обстоятельства сложились относительно благополучно. Но дан-Энрикс ничего не мог поделать с чувством беспокойства и тоски, саднящим, как незатянувшийся порез.

— Лорд дан-Энрикс... — окликнул его мальчишеский голос. Меченый открыл глаза и обернулся, чтобы увидеть Олриса, который догнал его и теперь шагал вровень с его лошадью. На узкой тропе, по которой они ехали, помещался только один всадник, но для одного пешего — во всяком случае, на мальчика четырнадцати лет — места по-прежнему хватало. — Лорд дан Энрикс, я хотел узнать, не нужно ли вам что-нибудь?

Судя по выражению его лица, Олрис проделал свой маневр вовсе не затем, чтобы предложить ему какую-нибудь помощь, а затем, чтобы удостовериться, что с Криксом все в порядке. Взгляд гвинна выражал самое искреннее беспокойство. Что ж, если он видел Крикса на суде, а после этого все утро наблюдал за ним из хвоста колонны, в голову Олриса и в правду могли закрасться самые страшные подозрения — хоть о перенесенных Криксом пытках, хоть настоях, подавлявших волю. Меченый пообещал себе, что больше не станет ехать с таким отрешенным видом.

— Ничего не нужно, Олрис, я в порядке, — сказал он успокоительно, кивнув мальчишке в благодарность за заботу.

Ближайший к Меченому конвоир сейчас же обернулся и натянул повод, так что его лошадь развернулась, перегородив дорогу.

— Вернись на свое место! — резко приказал он Олрису.

— Это мой стюард, сержант, — сказал дан-Энрикс таким тоном, каким стал бы разговаривать с рычащей на него собакой.

— Простите, у меня приказ. Никто не должен разговаривать с арестантами, — по интонациям гвардейца было ясно, что он не намерен отступать от этого приказа ни на йоту. Он бросил недовольный взгляд на двух гвардейцев, ехавших за Меченым. — Вас это тоже касается. Надо было остановить мальчишку, а не спать в седле. Пошел!..

Последнее распоряжение предназначалось Олрису. Гвинн неохотно отступил, но Крикс успел заметить, что в неприязненном взгляде, устремленном на сержанта, промелькнуло хорошо знакомое дан-Энриксу выражение упрямства. Можно было не сомневаться, что на одном из предстоявших им привалов Олрис повторит попытку с ним поговорить. И хотя Меченый охотно запретил бы Олрису сердить охрану и нарываться на неприятности из-за подобной ерунды, настроение у него все равно необъяснимо поднялось. Он даже поймал себя на том, что улыбается.

Их отряд продвигался вперед достаточно медленно, приноравливаясь к скорости носилок, на которых путешествовал Атрейн. Первое время, пока они еще находились в окрестностях Руденбрука, правило о строгой изоляции обоих арестантов соблюдались неукоснительно. Но со временем, как и следовало ожидать, дисциплина в отряде изрядно разболталась. Хотя Рельни и его друзья, отпущенные Истинным королем на родину, и не могли подойти к Меченому и Атрейну даже на привалах, они то и дело бросали арестантам какие-то ободряющие или шутливые реплики, не требующие ответа. Окрики конвоиров они просто игнорировали, так что гвардейцы Уриенса вскоре перестали их одергивать, поняв, что это бесполезно, и решив, что повод слишком незначителен для настоящей ссоры. Несмотря на то, что с Рельни из Руденбрука уехало всего одиннадцать его товарищей, а гвардейцев Уриенса было двадцать человек, драки никто не хотел. А Рельни, как подозревал дан-Энрикс, очень точно понимал, до какого момента можно продолжать испытывать терпение охраны, а где следует остановиться, постепенно добиваясь от конвоя незаметных послаблений. В немалой степени его успеху способствовало и то, что гвардейцы Уриенса питались вяленой говядиной, твердым сыром и сухими пресными галетами, а у Лювиня и его товарищей, привыкших жить в лесу на протяжении недель, а то и месяцев, каждый день было свежее мясо. Несколько вечеров подряд они терзали своих менее удачливых попутчиков запахом жарившейся дичи, а потом внезапно предложили им на время позабыть о прежних разногласиях и присоединиться к трапезе. Гвардейцы не сумели устоять, а, согласившись, уже не могли изображать прежнюю непреклонность. На пятый день пути Ингритт позволили ехать на носилках вместе с сенешалем, а еще день спустя дан-Энрикс наконец-то получил возможность сам поговорить с Атрейном. Поздно вечером, когда Ингритт в очередной раз осмотрела сенешаля, Крикс решил рискнуть и, поднявшись на ноги, направился к носилкам. Он двигался нарочито неторопливо, так, как будто приглашал своих охранников остановить его. Он был готов к тому, что через несколько шагов его окликнут и напомнят о запрете разговаривать с Атрейном, но, к его большому облегчению, охрана предпочла сделать вид, что ничего особенного не происходит.

Вблизи стало видно, что Атрейн переносил дорогу тяжелее, чем надеялся дан-Энрикс. Лицо сенешаля выглядело изможденным, но взгляд оставался ярким и пронзительным.

— Глядя на тебя, я постоянно думаю, не совершил ли я ошибку, — мрачно улыбаясь, сказал он вместо приветствия. — Мы отправляемся на твою родину, а ты не выглядишь особенно довольным. Думаешь, нас ждет дурной прием?..

Крикс предпочел бы побеседовать о чем-нибудь другом — хотя бы потому, что у него и правда было множество сомнений, связанных с их возвращением в Адель. Во-первых, он все время вспоминал, с каким трудом он открывал Врата в последний раз. А ведь с тех пор Темный Исток, вне всякого сомнения, значительно усилился. Что они будут делать, если выяснится, что арка Каменных Столбов превратилась в бесполезную груду камней, в которых больше не осталось ни следа присутствовавшей в них когда-то Тайной магии? И это было не единственной причиной для тревоги. Крикс знал, что после гибели Седого время стало расползаться, словно старая гнилая ткань. После суда он в первый раз задумался о том, как далеко успел зайти этот процесс. Что, если за то время, пока он находился в Эсселвиле, в его мире минуло пятнадцать или даже двадцать лет? Ирем с Валлариксом запросто могли превратиться в дряхлых стариков и даже умереть, а Лейда... нет, всего этого никак нельзя было бы объяснить Атрейну. И к тому же Крикс считал, что он не должен беспокоить раненого.

— Напротив, я уверен, что нас будут принимать по-королевски, — сказал он.

Пару секунд Атрейн молчал, закинув руку за голову и задумчиво разглядывая Крикса. На его лице плясали отблески костра.

— Надеюсь, ты не мучаешь себя бессмысленными мыслями о том, что было на суде? — поинтересовался он.

— Нет, суд меня не беспокоит, — вполне искренне ответил Крикс. В сравнении со всеми прочими его заботами, недавний суд казался мелочью. Атрейн нахмурился.

— Тогда о чем ты постоянно размышляешь с таким траурным выражением лица?..

Передать это на словах было довольно сложно, но дан-Энрикс вдруг почувствовал, что должен с кем-то поделиться осаждающими его мыслями.

— Когда гвардейцы Уриенса объявили мне, что я арестован по обвинению в измене, у меня возникло ощущение, что я попал в ловушку, — признался он. — Любое мое действие... или бездействие... не могло кончиться ничем хорошим, я должен был выбирать только между "плохим" и "еще более плохим". И это ощущение не покидает меня до сих пор.

— А разве раньше тебе никогда не приходилось выбирать из двух зол?

— В том-то и дело! Каждый раз, когда казалось, что я должен выбирать из двух зол, я напрягал все свои силы — и в итоге находил какой-то третий выход. Иногда он выглядел безумным, но он всегда был. И именно он в конце концов оказывался самым правильным. Возможно, его можно было отыскать и в этот раз, но у меня не вышло. Я все время размышляю, почему. То ли люди и сам мир вокруг меня стали другими... то ли главная причина — во мне самом. Найти этот парадоксальный третий выход — это все равно, что перепрыгнуть через стену выше своей головы. И иногда мне кажется, что я слишком устал, и больше не способен на подобное усилие.

— Возможно, ты действительно устал, — пожав плечами, отозвался сенешаль. — Допустим, тебе часто удавалось найти выход из какой-нибудь неразрешимой ситуации. Но почему ты думаешь, что это должно продолжаться бесконечно?.. Хоть ты и маг, но ты такой же человек, как и любой из нас. Значит, ты тоже можешь уставать, впадать в отчаяние или поддаваться слабости. Довольно странно обвинять себя за то, что это так. Это не более разумно, чем сердиться на себя за то, что тебе нужно есть и спать.

Крикс задумчиво кивнул. В глубине души он далеко не был уверен в том, что Атрейн прав. Конечно, люди могут уставать, терять надежду или поддаваться ощущению бессилия. Но Крикс не сомневался в том, что умение бороться с этой частью своей человеческой природы и не признавать саму идею "невозможного" — важная часть того, что делает его Эвеллиром. Князь, должно быть, знал, как сохранять эту способность — год за годом, через все ошибки, разочарования и поражения — но он не успел рассказать об этом дан-Энриксу. Он вообще почти ничего не успел ему рассказать...

Крикс посмотрел на обступающие их деревья — и на одну кратную секунду ему показалось, что Седой вот-вот появится из обступающей их лагерь темноты, повергнув его в полную растерянность своим внезапным появлением. В конце концов, Князь славился своей способностью приходить именно тогда, когда его никто не ждал, а значит, было бы вполне естественно, если бы он явился и теперь, когда его считали мертвым.

Но, разумеется, никто так и не вышел из ночного леса.

Тяжело вздохнув и пожелав Атрейну доброй ночи, Меченый отправился устраиваться на ночлег.

...В первый момент ему почудилось, что он попал в Адель. Во всяком случае, галерея из белого камня, на которой он стоял, напоминала императорский дворец, а возвышающаяся напротив башня очень мало отличалась от строений в Верхнем городе. Это была хорошо знакомая ему архитектура, сочетавшая, казалось бы, несочетаемые вещи — строгий и величественный вид и почти воздушную легкость, создающая иллюзию, что стены дышат и тянутся к солнцу, как деревья и цветы. Однако, сделав несколько шагов вперед, Крикс осознал, что это место — вовсе не Адель. Он ожидал увидеть внизу город, но вместо этого увидел бесконечные, как море, облака, пронизанные восходящим солнцем. Подножие башни, которую он заметил с галереи, тонуло в этих облаках, словно в сверкающем сугробе.

Меченый внезапно вспомнил, что всего пару минут назад он был в ночном лесу и старался уснуть, ворочаясь на своем жестком ложе.

"Значит, это сон" — подумал он. Все сразу встало на свои места — на галерее было ветрено, но Меченый не чувствовал, чтобы его волосы шевелились от ветра, и, делая шаг, не ощущал твердости камня под ногами. Даже заливающее все вокруг солнце, при всей своей яркости, не резало ему глаза, когда он смотрел прямо на него. И все же сон был исключительно правдоподобным — куда более детальным, красочным и ярким, чем все остальные его сны. Дан-Энрикс обернулся и внезапно обнаружил, что на галерее он был не один. Неподалеку от него стояли еще два человека, показавшиеся Криксу неожиданно знакомыми. Он быстро вспомнил, что и правда уже видел их — на старых фресках в Академии, изображающих строителей Адели. В отличие от тех изображений, лица настоящих Альдов не светились — или, может быть, это свечение казалось незаметным в том потоке солнечного света, который заполнял всю галерею. Крикс, как завороженный, смотрел на тонкие черты лица ближнего к нему Альда. Кожа на его лице казалась тонкой и прозрачной, словно лепесток цветка. Было довольно странно сознавать, что, несмотря на это, Альды вовсе не казались хрупкими — от них веяло Силой. Меченый внезапно осознал, что те отзвуки Тайной магии, которые он ощущал, держа в руках какую-нибудь вещь, созданную Альдами, не шли в сравнение с той магией, которая окутывала их самих.

Ни один из Альдов не смотрел на Меченого. Судя по всему, они не видели его и даже не способны были ощутить его присутствие.

Если бы в этом видении у Крикса было сердце, его точно защемило бы от разъедающей досады. Он мечтал увидеть Альдов с того дня, как оказался в Академии и познакомился с Саккронисом. Правда, большую часть своей жизни Меченый считал, что это просто детская мечта, которой никогда не суждено осуществиться, но время от времени она охватывала его с новой силой — например, когда Атрейн рассказывал ему о том, как он едва не оказался в Леривалле. Осознание того, что эта невозможная мечта исполнилась — но он, словно в насмешку, оказался здесь не более чем призраком, показалось Меченому нестерпимым. Не имея возможности ни окликнуть Альдов, ни привлечь к себе внимание каким-то другим способом, Крикс призвал на помощь свою магию, и попытался увидеть их так, как будто он был ворлоком, умеющим читать чужие мысли.

...Это было, как внезапно осознал дан-Энрикс, крайне опрометчивым поступком — он почувствовал себя, как человек, который собирался осторожно попробовать воду в незнакомом месте, но внезапно погрузился в воду с головой. Чувства Альдов оказались и сильнее, и значительно сложнее, чем он мог представить. Для большинства из них он не сумел бы подыскать названия, однако даже того, что Крикс сумел соотнести с привычными ему эмоциями, было достаточно, чтобы понять, что Альды ощущали смесь из самых противоречивых — с точки зрения людей — вещей, которые никак нельзя было даже представить вместе. Это было, как волна, которая с грохотом накрывает тебя с головой, заставляя на мгновение забыть о том, кто ты такой.

Дан-Энрикс разорвал связавшую их с Альдом нить, боясь случайно захлебнуться в этом ослепительном водовороте чужих мыслей, однако в его голове продолжал кружиться настоящий вихрь из понятий и представлений, не принадлежавших ему. Он знал, что место, где они сейчас стоят, и вправду Леривалль, что эту галерею называют "Солнечная гавань", и что оба Альда думают о нем, хоть и не знают, что он может слышать эти мысли. Но самое главное — он знал, что они ожидают нападения, и что царившая на галерее тишина, которая сначала показалась ему воплощением гармонии, на самом деле — напряженная минута перед боем.

Олварг не стал дожидаться, пока его враги закончат все приготовления и двинутся на Марахэн. Он добился того, что Меченого выслали из города, послал своих людей за ним, а сам возглавил армию и двинулся на Руденбрук. Тот Альд, к мыслям которого неосторожно прикоснулся Меченый, был преисполнен сожаления, что Леривалля и всей его магии оказалось недостаточно, чтобы защитить живущих в Руденбруке айзелвитов от ловушек Темного истока. Но при этом в глубине души он сознавал, что все случившееся было неизбежно. Альды вправе только защищать людей, но не решать за них. Они даже не вправе были помешать изгнать дан-Энрикса из Леривалля...

Все, что они могли — это встать преградой на пути у Олварга и его армии.

Меченый-Альд испытывал одновременно воодушевление, и скорбь, и радостную легкость, посещающую только наиболее отважных из людей и только в самые опасные минуты, когда ты особенно отчетливо осознаешь, что можешь умереть, но в то же время чувствуешь, что это не настолько важно, как ты привык думать в остальное время.

Альды готовились к сражению.

...Открыв глаза, Меченый вскочил на ноги. Его движение было настолько резким, что гвардеец Уриенса, спавший рядом с ним и охранявший пленника, кубарем откатился в сторону, хватаясь за оружие, как будто полагал, что арестант решил его убить. При этом он разворошил догорающий костер, который выплюнул в ночное небо рой багряно-алых искр.

— В чем дело? — рявкнул заспанный сержант, приподнимаясь на локте и щурясь на огонь.

— Вставайте! — резко сказал Крикс, чувствуя себя голым оттого, что под рукой не было перевязи с мечом, и с трудом сдерживая злость при мысли о потраченном напрасно времени. — Олварг ведет своих людей на Руденбрук.

Олрис проснулся от того, что в спину сильно дуло. На том месте, где обычно спали Рельни и одетая в мужское платье Ингритт, было пусто. Олрис слышал раздраженные мужские голоса, но стены выстроенного аэлитами укрытия из лапника мешали ему рассмотреть, что происходит. Олрис выбрался из-под елового навеса и, ежась от холода, выпрямился во весь рост.

Картина, представшая его глазам, была настолько необычной, что на секунду ему показалось, что он все еще спит. Казалось, люди на поляне позабыли, кто здесь член конвоя, а кто — бывший партизан, и самозавбенно орали друг на друга.

— ...То есть ему приснился сон, что кто-то собирается напасть на Руденбрук, и теперь мы должны нарушить наш приказ и повернуть назад? Мы что, по-вашему, сошли с ума?! — надрывался кто-то из гвардейцев.

— Это не сон, ослиная башка! — орал в ответ Лювинь, успевший сгрести своего противника за шиворот. — Дан-Энрикс — маг! Это предупреждение всем нам...

— Ах, значит, маг?! А чем он может это доказать? Может он приказать костру погаснуть? Или повалить вот эту ель?.. Что это вообще за магия, если в итоге нужно доверять дурацким снам?

— Заткнись! — внезапно заступился за дан-Энрикса другой гвардеец. — Его магия спасла мне жизнь, когда я умирал от лихорадки!

— Ах, так это теперь магия?! Может быть, рвотный лист или лекарство от запора — это тоже волшебство?..

Олрис спросил себя, что здесь произошло, но смог понять лишь то, что главной причиной спора был дан-Энрикс, и что перебранка началась уже достаточно давно. Казалось, что еще чуть-чуть — и спорщики набросятся друг на друга с кулаками. Олрис завертел головой, пытаясь отыскать глазами Крикса. Получилось это далеко не сразу. Несмотря на то, что Меченый стоял в кольце разбушевавшихся людей, сам он хранил молчание и оставался неподвижным. Казалось, что его внимание поглощено чем-то совсем другим.

— Тихо!.. — внезапно рявкнул он. Олрису еще не приходилось слышать, чтобы Меченый отдавал приказания подобным тоном, и сейчас он вздрогнул, осознав, как резко может звучать голос Крикса, если он этого пожелает. Гвинн ничуть не удивился, когда люди на поляне в самом деле замолчали. В наступившей тишине слова дан-Энрикса прозвучали особенно зловеще. — Лошади волнуются. Я думаю, Безликие где-то поблизости.

Все люди на поляне, словно по команде, обернулись в ту же сторону, куда смотрел дан-Энрикс. Стреноженные лошади и в самом деле волновались. Ближайшая к Олрису рыжая кобыла нервно раздувала ноздри, била по земле копытом и косила темным глазом. Точно так же вели себя животные в Марахэне, когда в замке появлялся кто-то из адхаров. Олрис почувствовал, как в животе мгновенно стало холодно и пусто.

Краем глаза он увидел, как стоявшие возле костра мужчины беспокойно переглядываются.

— Может быть, это обычный хищник?.. — без особенной надежды предположил кто-то вслух.

Раскрасневшийся во время спора Рельни отмахнулся от этой идеи, как от явной несуразицы.

— Да нет, любой нормальный зверь почуял бы большой отряд издалека и обошел его. Крикс прав, это наверняка адхары.

Сержант гвардейцев обернулся к Меченому — с таким видом, будто это он был виноват в случившемся.

— И что теперь? — сердито спросил он.

— Прежде всего, отдайте мне мой меч, — сказал дан-Энрикс. — Насколько я помню карту, никакого подходящего укрытия поблизости нет. Так что разумнее всего будет остаться здесь. Надеюсь, у нас еще есть немного времени. Зажгите вокруг лагеря костры.

— Костры?.. — эхом откликнулся сержант. — Это же адхары, а не волки! Думаете, они испугаются обыкновенного огня?

— Я знаю об адхарах больше, чем любой из вас, — отрезал Меченый. — Если хотите уцелеть — кончайте пререкаться и делайте то, что я сказал.

Несмотря на то, что несколько минут назад гвардейцы Уриенса громогласно заявляли, что они не верят ни в какую магию, за сооружение костров они принялись с таким же пылом, как и их недавние противники. В дело пошли все запасенные дрова, еловые ветки, срубленные для устройства шалашей, и даже деревянные носилки, на которых путешествовал Атрейн. Таская ветки для костра, Олрис подумал, что, должно быть, каждый из собравшихся втайне надеется на чудо. Всем хотелось, чтобы Меченый сумел каким-то одному ему известным способом прогнать адхаров, не позволив им напасть на их отряд.

В работе не участвовал только сенешаль, который все еще не мог твердо держаться на ногах, сам Меченый и возглавляющий конвой сержант. Между двумя последними все еще продолжался спор.

— ...Я не могу вернуть вам меч, — услышал Олрис, тащивший мимо них разрубленные на бруски опоры от носилок. — По приказу короля, ваше оружие должно оставаться у меня, пока мы не доедем до Каменных столбов.

Олрис замедлил шаг.

— Сейчас не время думать о приказах, — с раздражением сказал дан-Энрикс. — Если вы не отдадите мне Ривален, то мы все погибнем еще до рассвета.

— На твоем месте, я уже сломал бы ему челюсть и забрал свой меч, — сказал сидевший на земле Атрейн.

Судя по лицу сержанта, в нем происходила трудная борьба.

— Вы должны дать мне слово, что вернете меч, когда сражение закончится, — сказал он в конце концов.

— Верну, верну! — нетерпеливо отозвался Крикс.

Заметив, что Атрейн повернул голову и смотрит прямо на него, Олрис поспешно отвернулся и потащил свою добычу дальше.

Когда работа была закончена, центр поляны окружало настоящее кольцо огня. Те, кто еще не успел вооружиться, торопливо надевали на себя кольчуги, продевали руки в ремешки щитов и как бы невзначай чертили пальцем разделенный круг — общий для айзелвитов и для гвиннов знак от сглаза и от темных сил. Дан-Энрикс, наконец-то получивший перевязь с Риваленом, вытащил меч из ножен и теперь медленно шел вдоль огненной границы, держа клинок над пламенем — так низко, что его лизали огненные языки. Меченый не произносил никаких заклинаний, не чертил магических знаков, но собравшиеся в центре круга люди наблюдали за его действиями в благоговейном молчании.

— Ты думаешь, это поможет?.. — тихо спросил Рельни, пока Меченый закончил свой обход.

— Это не то же самое, что настоящий Очистительный огонь. Но, думаю, он сможет ненадолго задержать Безликих.

— Надеюсь, что ты прав. Что дальше?..

Меченый слегка пожал плечами.

— Будем ждать. Думаю, они уже близко.

Сердце Олриса тоскливо сжалось. Пока они были заняты заботами об обороне лагеря, мысли о главной цели их трудов на время отошли на задний план, но сейчас он понял, что сражения не избежать. Олрис не понимал, как Меченый и Рельни могут сохранять такое хладнокровие.

"По крайней мере, у них есть оружие" — подумал гвинн. У него самого не было ничего, помимо тонкого, почти игрушечного ножика, висевшего в чехле на поясе.

Олрис не знал, как много времени он простоял на том же месте. Жар от нескольких костров бил ему в лицо, так, что губы у него потрескались, а кожа на скулах неприятно натянулась, но при этом ступни и ладони оставались ледяными — скорее от страха, чем от холода.

Потом огонь внезапно затрещал, сделавшись необыкновенно ярким — и при этом свете Олрис различил за ближними деревьями темные силуэты всадников, в которых он узнал адхаров. Кто-то из гвардейцев Уриенса тихо ахнул. Безликие медленно кружили вокруг поляны, избегая выезжать на освещенное пространство.

"Прямо стая падальщиков над добычей" — неожиданно подумал Олрис.

Один из адхаров выехал вперед. Его лоснящийся, до странности красивый черный конь сделал всего несколько шагов за линию деревьев, когда Безликий натянул уздечку, вынудив его остановиться. Несмотря на тошнотворный страх, Олрис подумал, что преграда из огня, похоже, в самом деле неприятна для Безликого.

Щит стоявшего перед ним мужчины почти закрывал ему обзор, но Олрису все равно мерещилось, что всадник смотрит прямо на него — хотя, возможно, каждый из людей, сбившихся в кучу, чувствовал то же самое. А потом случилось самое невероятное — Безликий заговорил.

— Мы не хотим сражаться с вами. Нам нужен только Меченый. Выдайте его нам, и мы уйдем.

Олрис почувствовал, как по его спине ползет озноб. Давным-давно, увидев Безликих в первый раз, Олрис вообразил, что эти существа должны быть кем-то вроде призраков, и, следовательно, они не могут разговаривать с людьми. Но Ролан быстро развенчал эту идею, сообщив, что "призраки" вполне способны разговаривать, хотя и делают это не чаще, чем необходимо. Обычно адхары пользовались речью для того, чтобы отдать какое-нибудь приказание — перековать коня, починить упряжь, залатать порвавшийся плащ... Но до сегодняшнего дня Олрис не мог представить, чтобы Безликие вступили с кем-нибудь в переговоры. Олрис попробовал уверить себя в том, что это добрый знак — если Безликие пытаются поторговаться, значит, они не вполне уверены в своей победе, — но облегчение от этой мысли оказалось коротким и фальшивым. Олрис чувствовал, что происходящее все больше начинает походить на затянувшийся кошмар, когда ужасная развязка все никак не наступает, и мучительное осознание неотвратимой гибели, которое в реальности обычно занимает всего несколько секунд, растягивается на целые часы.

Олрис заметил, что некоторые из столпившихся вокруг людей воровато переглядываются между собой. Похоже, многих посетила мысль, не следует ли согласиться с предложением Безликого, и те, кому эта идея показалась наилучшим выходом, оглядывались на своих товарищей, надеясь по глазам понять, кто еще думает о том же самом. Олрису хотелось закричать, что Безликие никогда не станут соблюдать свои условия, но легкие как будто бы перехватил железный обруч, и, когда он попытался заговорить, из горла вырвался какой-то жалкий, тонкий звук, напоминавший писк попавшего в капкан животного.

Безликий повторил:

— Отдайте нам дан-Энрикса, и вы останетесь в живых.

— Пошел ты на...., — буркнул прикрывавший Олриса щитом мужчина — незнакомый ему аэлит с курчавой рыжеватой бородой.

— Идите и возьмите, — "перевел" стоявший рядом Рельни. А мгновение спустя раздался странный, булькающий звук, как будто бы Лювинь внезапно подавился. Олрис обернулся и увидел, что разведчик судорожно прижимает руку к горлу. В отблесках костра ладонь казалась красной, масляной от крови. Олрис не успел понять, что это значит, когда ему на голову внезапно обрушился тяжелый удар. Он оказался таким сильным и внезапным, что на секунду все вокруг утратило значение — все, кроме его раскалывающейся от боли головы. Колени подломились, как у деревянной куклы на шарнирах, и Олрис осел на землю, прижимая руки к голове и сдавленно мыча. Сверху на него обрушилось что-то тяжелое. Сначала это показалось ему новым нападением, но, вывернувшись из-под навалившегося на него тела, Олрис узнал Лювиня. Глаза Рельни были широко открыты, кровь из перерезанного горла залила самого Рельни, Олриса и прошлогоднюю листву вокруг. Шум и хаос, окружавшие его, внезапно обрели смысл — Олрис осознал, что вокруг него кипит самое настоящее сражение.

Какой-то аэлит споткнулся о труп Рельни и упал. Его противник, яростно оскалившись, попробовал добить упавшего мечом, но тот со змеиной гибкостью увернулся от удара и рубанул нападающего по ноге, прямо над сапогом. Олрис инстинктивно отвернулся, но все равно услышал жуткий крик — такой истошный и пронзительный, что внутренности Олриса едва не вывернулись наизнанку.

Открыв глаза, Олрис увидел совсем близко от себя меч Рельни, все еще лежавший не земле рядом с Лювинем. "Возьми его!" — скомандовал какой-то голос в его голове. Но Олрис не потянулся за мечом. Вместо этого он вскочил на ноги и бросился бежать.

Он оказался не единственным, кто попытался спастись бегством. Какой-то человек, сорвав с себя мешавший ему плащ гвардейца, перемахнул через один из заградительных костров буквально в двух шагах от Олриса. Они практически одновременно добежали до деревьев, а потом мужчина закричал, заметив впереди почти неразличимых в темноте адхаров.

Если бы Олрис на мгновение задумался о своих шансах уцелеть, он бы почти наверняка остановился, парализованный ужасом, но страх напрочь отбил у него способность о чем-то думать. В эту минуту он не только не знал, куда он собирается бежать, но вообще едва ли понимал, кто он такой. Он действовал бездумно, как животное. Деревья мелькали вокруг с невероятной быстротой, сердце стучало так, как будто собиралось выпрыгнуть наружу, а гудящая от боли голова казалась чем-то посторонним и ненужным, причинявшим исключительно страдания. В другое время Олрис ни за что не смог бы бежать так быстро дольше нескольких минут, но сейчас, когда животный ужас гнал его вперед, он неожиданно открыл в себе запасы сил, о которых даже не подозревал до этой ночи.

Олрис продолжал бежать до тех пор, пока резкая боль в правом боку не вынудила его перейти на шаг, а потом вообще остановиться. Он почувствовал, что во рту страшно пересохло, а солоноватая, тягучая слюна не столько смачивает горло, сколько вызывает чувство тошноты. Несмотря на то, что Олрису хотелось жадно хватать воздух ртом, он вынудил себя дышать медленно и ровно, чтобы хоть чуть-чуть унять сердцебиение, а заодно попробовал обдумать то, что с ним произошло.

Вокруг него был только темный ночной лес. Сколько он ни прислушивался, тишину не нарушал ни конский топот, ни шум продолжавшегося вдалеке сражения. Он понял, что Безликие остались где-то позади. Никто из них не стал преследовать его. По-видимому, он не представлял для них особенного интереса.

Пару секунд Олрис буквально упивался осознанием того, что он остался жив, но вслед за краткой вспышкой радости его накрыло сокрушительной волной тревоги и вины. Мысль о том, что Ингритт и дан-Энрикса наверняка убили, показалась ему совершенно нестерпимой. Олрис снова вспомнил меч, лежавший на земле, и закусил губу. Он мог бы попытаться спасти Ингритт, вместо того, чтобы сбежать, словно последний трус... Умом он понимал, что из такой попытки не вышло бы ничего хорошего. Он ведь ни разу не держал в руках оружия, за исключением утяжеленного меча для тренировок. Любой гвардеец Уриенса зарубил бы его в первую секунду. Но сейчас это нисколько не мешало ему ненавидеть самого себя.

Олрису вспомнилось, как он мечтал стать воином и победить дан-Энрикса, и его отвращение к себе достигло наивысшей точки.

"Я ничтожество" — подумал он.

Потом он вспомнил Рельни — его перерезанное горло и остекленевший взгляд — и сердце у него тоскливо сжалось. Готовясь к сражению с Безликими, Рельни едва ли мог предположить, что не успеет нанести ни одного удара, и будет убит со спины, исподтишка. Он не заслуживал подобной смерти. "Кто же мог его убить?.." — подумал Олрис. Внутренний голос с издевательской готовностью ответил — "Надо полагать, такой же трус, как ты".

Глаза у Олриса расширились. Только сейчас он начал сознавать, что именно с ними произошло. Должно быть, слабым и безвольным людям свойственно сходить с ума от близости адхаров. Надо полагать, гвардейцы Уриенса чувствовали тот же страх и ту же дурноту, что и он сам, и точно так же перестали что-либо соображать, когда настал решающий момент. Разница заключалась только в том, что он в итоге обратился в бегство, а другие стали убивать своих соратников в надежде — кто бы мог подумать! — на пощаду от Безликих.

Если посмотреть на дело с этой точки зрения, он был ничем не лучше тех, кто перерезал горло Рельни. В точности такой же бесполезный, жалкий трус.

На одну короткую секунду Олрис пожалел, что не погиб. Потом он все-таки заставил себя отлепиться от холодного ствола, к которому он прислонился, чтобы отдохнуть, и медленно побрел вперед. Идти быстрее он не мог — тело расплачивалось за недавнее усилие, так что при каждом шаге икры обеих ног пронзала боль. Мысли менялись в ритм шагов — дан-Энрикс, Рельни, Ингритт. И опять — дан-Энрикс, Ингритт, Рельни... Олрис мысленно спросил себя, был ли в его жизни хоть один день, когда он был так же несчастен, как теперь, и не сумел найти ответа.

* * *

Кэлрин сидел в одной из пустовавших комнат в "Золотой яблоне" и медленными глотками пил подогретую смесь вина, сырых яиц, меда и молока. Накануне Кэлрина продуло, и горячий напиток должен был смягчить голосовые связки и убрать из голоса едва заметную хрипотцу. Кэлрину предстояло петь весь вечер, и ему совершенно не хотелось, чтобы под конец его голос звучал, как скрип ножа по кухонной доске. Дверь приоткрылась, и возникший на пороге Пенф окинул взглядом комнату, чуть дольше задержавшись взглядом на золотистом затылке Эстри, низко наклонившейся над своим гаэтаном и пытавшейся настроить верхние лады.

— Народу много?.. — спросил Отт, отставив теплое питье.

— Полный зал, — с тяжелым вздохом отозвался мэтр Пенф. Кэлрин удивленно посмотрел на собеседника.

— А почему так мрачно?

— Думаю, что все придется отменить. Внизу Килларо и его молодчики.

Сердце у Кэлрина довольно сильно екнуло. Но внешне он остался спокоен, только выразительно приподнял бровь.

— Что они делают?

— Пока что ничего особенного. Ведут себя тихо, никого не трогают. Но ты же понимаешь, что, как только ты начнешь, они немедленно устроят свару.

Кэлринн пожалел о том, что Алвинн снова пропадал в Книгохранище. Хотя Безликий никогда не вмешивался ни в какие споры, его молчаливого присутствия было вполне достаточно, чтобы удержать других людей от проявления враждебности. В его присутствии Килларо и другие "истинники" ни за что не полезли бы на рожон. Но, к сожалению, Алвинн отпугивал и прочих посетителей трактира, так что в "Золотую Яблоню" Кэлрин всегда ходил один.

Услышав о Килларо, Эстри перестала настраивать свой гаэтан. Ее ярко-синие глаза как-то особенно ярко сверкнули в тусклом свете лампы, когда она подняла голову и посмотрела на Кэлринна Отта через стол.

— Что будем делать?.. — этот тонкий, почти детский голосок, благодаря которому сентиментальные баллады в исполнении Эстри неизменно пользовались бешеным успехом, мог бы ввести в заблуждение кого угодно, но только не Кэлрина. Он знал, что его хрупкая и миловидная помощница — завзятая авантюристка. Эстри выглядела совсем юной девушкой, тогда как на самом деле ей было уже двадцать шесть. Она исколесила всю страну, с успехом выступала при дворе Аттала Аггертейла, пользовалась дружбой Галатеи Ресс, и, по отдельным слухам, даже выполняла ее политические поручения. Кэлринн познакомился с ней в Халкиваре, составляя свою книгу о ведуньях. Эстри оказалась правнучкой той женщины, которая когда-то предсказала королеве Дженвер ее печальную судьбу. Мать и обе тетки Эстри тоже были Одаренными, пускай и не в той мере, как ее великая прабабка. Хотя сама Эстри никогда не проявляла никаких магических талантов, из ее рассказов о своей семье Кэлрин почерпнул больше ценных сведений, чем смог собрать за месяц жизни в Халкиваре. В Адель они вернулись вместе. Оставшись без руки, Кэлринн, естественно, не мог играть на гаэтане, так что для того, чтобы исполнять свои баллады, ему приходилось нанимать второго музыканта. Стремительно ворвавшись в его жизнь, Эстри взяла эту задачу на себя, а также переделала большую часть написанных им песен так, чтобы их можно было исполнять на два голоса. До их знакомства Эстри всегда выступала в одиночку, так что поначалу Кэлрин чувствовал себя польщенным тем, что знаменитая и пользующаяся всеобщим обожанием певица отложила прочие дела ради того, чтобы аккомпанировать ему. Но со временем он начал понимать, что дело тут не столько в ее интересе к его творчеству или — увы! — к его мужскому обаянию, сколько в том, что Эстри обожала приключения. При мысли об опасности ее глаза мгновенно разгорались, и она была готова впутаться в любую авантюру, лишь бы та была достаточно пикантной и рискованной. Скандал, разгоравшийся вокруг Кэлринна Отта, и вражда элвиенистов с "Братством Истины" притягивали ее, словно магнит. Эстри влюбилась в его книгу о дан-Энриксе, и временами Кэлрин даже ревновал свою подругу к Криксу, даром что тот пока оставался для нее только литературным персонажем.

Как бы там ни было, ударить перед Эстри в грязь лицом Кэлрин не мог.

— Будем делать то же, что и собирались, — отозвался он. И обернулся к Пенфу. — Скажи гостям, что мы начнем через полчаса. И пошли за Браэнном на Северную стену. Пускай приведет своих ребят.

Трактирщик нервно потер руки.

— Кэлрин, я не думаю, что это мудрое решение. Ты что, хочешь устроить здесь побоище?

Кэлринн закинул ногу на ногу.

— Люди пришли сюда, чтобы послушать о дан-Энриксе. Ты сам прекрасно знаешь, твоя "Яблоня" — прекрасное заведение, но далеко не самое популярное. До тех пор, пока мы с Эстри не пели тут по вечерам, у тебя ужинали только твои постояльцы и, самое большее, несколько подмастерьев из соседних мастерских. Если не будет песен, люди просто разойдутся. Так что скажи — ты в самом деле хочешь, чтобы эти полудурки из "Братства Истины" лишали тебя прибыли?

— Если в трактире будет драка, то убытки будут еще выше. Перебьют посуду, поломают стулья, кто-нибудь сбежит и не заплатит за еду...

Кэлринн вздохнул.

— Я понимаю, Пенф. Честное слово, понимаю! Но попробуй посмотреть на это дело с другой точки зрения. По какому праву эти люди приходят в твой трактир, пугают посетителей, пытаются указывать тебе, что ты имеешь право делать — у себя же дома! — а что нет?.. Ты же свободный человек! Килларо и его друзья считают, что никто не смеет петь баллады о дан-Энриксе. С тех пор, как появилось Братство Истины, они только и делают, что угрожают нам и пытаются указывать другим, как жить. Они хотят, чтобы мы их боялись, чтобы делали не то, что мы хотим, а то, что они нам позволят! Неужели тебе не противно слушаться каких-то полоумных?

Пенф покривился.

— Так-то оно так... Но, может, лучше просто подождать, пока они уйдут?

— Так они не уйдут! — нетерпеливо сказал Кэлрин. Эстри щипцами поправляла фитилек масляной лампы, и, как казалось, была полностью поглощена своим занятием, но Кэлрин чувствовал, что она одобряет его речь. — Стоит им понять, что, стоит им прийти куда-то всей толпой, и все мы тут же уступим, поджав хвост — и мы больше никогда не будем чувствовать себя спокойно. Хочешь сказать, что каждый раз, когда мы захотим что-то сказать... или, к примеру, спеть... мы должны для начала оглядеться, не торчит ли где-нибудь поблизости Килларо?

— Н-нда. Боюсь, что тут ты прав — к тому все и идет, — угрюмо отозвался Пенф. — Ну хорошо, пойду, пошлю за Браэном.

Отт с облегчением кивнул. Пенф собирался закрыть дверь, но в самую последнюю секунду обернулся.

— Как ты думаешь, где сейчас Крикс?..

Кэлринн уже привык к тому, что люди задают ему подобные вопросы. Где дан-Энрикс, скоро ли он возвратится, точно ли он еще жив, — как будто они думали, что Кэлрин одному ему известным способом поддерживает связь со своим старым другом.

— Не знаю, — честно сказал Отт. — Но, где бы он ни был, ему сейчас наверняка проще, чем нам.

Дверь за трактирщиком закрылась. Кэлрин одним махом проглотил все, что еще оставалось у него в стакане. Смесь остыла, и по вкусу стала куда менее приятной. Кэлрин покосился на свою помощницу, надеясь, что она оценит его аргументы в споре с Пенфом, но, казалось, Эстри начисто забыла о его существовании. Эстри завороженно смотрела на маленький огонек, мерцающий за стеклом лампы, и ее взгляд внезапно показался Кэлрину пустым, словно у человека, который спит с открытыми глазами.

За время их знакомства Кэлрин успел привыкнуть к тому, что иногда его подруга на секунду замирает с таким вот отсутствующим выражением лица, а если после этого спросить ее, о чем она думала, всегда теряется и не может дать хоть сколько-нибудь внятного ответа. Поначалу это озадачивало, но позднее Отт решил, что эти состояния нужно считать остаточными проявлениями магии, которой обладали ее родственницы по материнской линии. Эти отголоски ведовского Дара были совершенно бесполезны, но вреда не причиняли — Отт не замечал, чтобы они как-то отражались на характере и состоянии его подруги. Но сейчас Эстри казалась куда более далекой, чем обычно.

— Эстри?.. — беспокойно спросил Кэлрин, но девушка даже не шевельнулась. Отту стало страшно — до сих пор ему всегда было достаточно окликнуть Эстри или обратиться к ней с каким-нибудь вопросом, чтобы она сразу же пришла в себя.

Кэлрин так резко перегнулся через стол, что смахнул со столешницы пустой бокал. Сжав хрупкое, как у ребенка, плечо Эсти, он встряхнул ее, заглядывая ей в лицо.

Девушка тихо вскрикнула. Ее отсутствующий взгляд внезапно сфокусировался на его лице, и Эстри схватила его за запястье, стиснув пальцы с такой силой, какой Кэлрин никогда не мог бы в ней предположить.

— Я его видела. Я видела дан-Энрикса! — выпалила она.

Сначала Отт шарахнулся назад, испуганный ее внезапным пробуждением, но, когда до него дошел смысл ее слов, он с жадным любопытством посмотрел на Эстри.

— У тебя было видение?..

На лице Эстри промелькнуло замешательство.

— Не знаю. У меня не может быть видений, я не Одаренная. Может, я просто задремала и увидела сон.

— И что ты видела? — нетерпеливо спросил Отт.

Между красивыми бровями Эстри — золотистыми, коричневатого оттенка — пролегла страдальческая складка.

— Я... не знаю, — помолчав, ответила она. — Только что все было так отчетливо, а теперь я ничего не могу вспомнить. Что-то темное... огонь... да, кажется, там был огонь. Но, может, это потому, что я сама смотрела на огонь?

Кэлрину очень хотелось немедленно потребовать у Эсти вспомнить все подробности — но он по собственному опыту знал, что нет более верного способа забыть такие вещи, как видения и сны, чем попытаться силой вырвать нужные воспоминания у своей памяти. Поэтому он произнес совсем другое:

— Думаю, лучше всего забыть об этом. Если повезет, ты вспомнишь все детали позже. Ну а если нет, значит, это было неважно.

Кэлрин чувствовал, что скулы у него свело от этого вранья, как от неспелой сливы. Ничто на свете не казалось ему столь же важным, как то, сможет ли Эстри вспомнить хоть какие-то подробности. Но его лицемерие дало свои плоды — Эстри заметно успокоилась.

— Ты прав, это не важно. Я же не ведунья... Знаешь, в детстве мне однажды показалось, что у меня было видение — вот как сегодня. Мне привиделось, будто мой младший брат тонул в реке. Я очень испугалась, потому что думала, что вижу будущее. Но на самом деле с моим братом ничего плохого не случилось. Он давно уже женат, и знать не знает о том, что якобы должен был утонуть. Что бы я там ни увидела, дан-Энриксу ничто не угрожает.

— Значит, в твоем сне ему грозила какая-то опасность? — небрежно спросил Кэлрин, стискивая руки, чтобы унять дрожь.

— Кажется, да. Я помню, ты сказал "где бы он ни был, ему сейчас проще, чем нам", а когда я пришла в себя, мне хотелось сказать тебе, что ты ошибся. Он... — глаза у Эсти неожиданно расширились, она взволнованно прикрыла рот рукой. — Я вспомнила! Сражение в лесу. Повсюду был огонь...

— Пожар?

— Не знаю. И Безликие. Кэлрин, я видела Безликих!

Отт стиснул зубы.

— Но дан-Энрикс жив?..

— Да. Он сражался с одним Безликим, а второй напал на него сзади. И еще... там была девушка, она ударила Безликого горящей веткой, как мечом, — Эстри внезапно всхлипнула, и по щекам у нее потекли слезы. Кэлрин еще никогда не видел ее плачущей. Ему очень хотелось обогнуть широкий стол и обнять девушку за плечи, но он так и не решился на столь фамильярный жест, и ограничился лишь тем, что осторожно тронул ее за рукав.

— Прости, — сказал он, сам не зная, почему.

Эстри вытерла ладонью щеки и посмотрела на свои мокрые пальцы, словно удивляясь, как такое вообще могло произойти.

— Что за глупость... Но ты знаешь, мне вдруг стало так тоскливо, словно все это произошло по-настоящему. Хотя, когда мне померещилось, что Эдмар тонет, я тоже расплакалась, когда пришла в себя. Думаю, Крикс в такой же безопасности, как и мой брат.

Кэлрин задумчиво потер ладонью подбородок.

— А где был твой брат, когда с тобой случилось то видение?

— Не знаю. Где-нибудь носился, как обычно.

— Ну а мог он, например, пойти на реку?..

Эстри вскинула на него напряженный взгляд.

— Ты что, пытаешься сказать, что он и правда чуть не утонул? Когда я рассказала ему о своем видении, он только посмеялся надо мной. У меня никогда не замечали даже слабых проявлений Дара.

Кэлрин сдавленно вздохнул.

— Я очень плохо разбираюсь в магии. Об этом лучше спрашивать Саккрониса. Но я не исключаю, что твой брат соврал, поскольку не хотел тебя пугать... или, напротив, потому, что слишком сильно испугался сам. Скажи, ты сможешь петь? Выглядишь ты неважно. Если хочешь, я пойду и извинюсь перед гостями.

— То есть перед Рованом Килларо и его дружками? — усмехнулась Эстри, заправляя золотистый локон за ухо. — Ну нет... Само собой, я буду петь. Кстати, я думаю, что полчаса уже прошли.

— Но Браэна все еще нет, — напомнил Отт. — Папаша Пенф предупредил бы нас.

— И что с того? Начнем с чего-нибудь попроще. Споем для разогрева несколько обычных песен, дождемся Браэна, а потом будем петь баллады о дан-Энриксе.

Кэлрин чуть-чуть подумал и кивнул.

— Ты права, не стоит заставлять их ждать. Пошли.

Снова различив в тумане низко накренившееся дерево, как будто бы тянувшееся к всадникам своими узловатыми ветвями, Олварг окончательно уверился, что они уже проезжали это место несколько часов назад. Объяснить, как его войско снова оказалось здесь, если они все это время продолжали двигаться вперед, не отклоняясь от кратчайшего пути на Руденбрук, было нельзя. Ехавший вровень с королем Рыжебородый сохранял обычную холодную невозмутимость, но по лицам остальных было понятно, что они тоже заметили корявый ствол — и сделали соответствующие выводы. Продолжать делать вид, что ничего не происходит, было невозможно.

Олварг придержал коня и махнул рукой в перчатке, приказывая колонне остановиться.

— Привал, — коротко бросил он.

Для королевского шатра мгновенно отыскали самое сухое место. Внутри установили раскладную жаровню, так что вскоре шатер наполнился теплым светом, заставляющим забыть о промозглой сырости снаружи. Олварг приказал позвать Рыжебородого. Мясник вошел, едва заметно припадая на больную ногу. На его усах и бороде поблескивали капельки воды.

— Повесишь нашего проводника за то, что он сбился с пути из-за тумана, а потом пошлешь вперед разведчиков, — распорядился Олварг. — Остальным скажи, что они могут отдыхать до завтра. Пускай пьют, если им хочется, не вмешивайся — только проследи, чтобы никто не сеял панику. Ты меня понял? Пусть твои ребята затыкают глотку каждому, кто вздумает болтать, что это не простой туман, или что завтра мы не сможем отыскать дорогу.

— Да, милорд, — наклонив голову, сказал Рыжебородый. И, не добавив ни одного лишнего слова, вышел из шатра. Олварг впервые в жизни пожалел, что он не может знать, о чем Нэйд думает в те моменты, когда смотрит на него с этим бесстрастным выражением лица. Будучи моложе, чем теперь, и надеясь придать своему королевскому титулу хоть немного блеска, он выучил Рыжебородого держаться в соответствии с имперскими понятиями о субординации, но, откровенно говоря, в исполнении Мясника из Брэгге принятые в гвардии манеры выглядели так же странно, как гарцующий тяжеловоз.

В глубине души Олварг всегда считал гвиннов сборищем невежественных, вороватых дикарей. Они провозгласили его королем, поскольку убедились в силе его магии, но он не заблуждался относительно их верности. Пока гвинны испытывают страх перед адхарами и верят в то, что он сумеет дать им славу и богаство, они будут подчиняться его приказаниям. Но они никогда не станут следовать за ним с такой восторженной готовностью, как воины его отца, которые, казалось, были влюблены в Наорикса, как в женщину. Если гвинны решат, что они стали жертвами злых чар, с которыми король бессилен справиться, восстановить боевой дух в отряде будет исключительно непросто — и особенно теперь, когда люди подавлены из-за присутствия адхаров. Впрочем, Олварг вправе был гордиться уже тем, что он сумел составить из людей типа Рыжебородого подобие нормальной армии.

Когда он оказался в этом мире в первый раз, его будущие подданные представляли из себя разрозненный, разбитый на враждующие кланы народ, без конца менявший племенных вождей и промышляющий набегами на процветающих соседей — Эсселвиль и Дакарис. О том, чтобы завоевать и удержать чужие земли, гвинны в тот момент даже не помышляли. Война в их понимании были подобием разбойничьих набегов, в которых самым главным было захватить врага врасплох, награбить столько, сколько повезет, а потом убраться раньше, чем тебе окажут сколько-нибудь серьезное сопротивление. Помимо остальной добычи, гвинны захватывали и рабов, которых содержали в своих поселениях и заставляли выполнять за победителей всю черную работу. У сына Наина Воителя такой подход к войне мог вызвать исключительно презрение. Тем не менее, каждый мужчина-гвинн с рождения гордился тем, что он принадлежит к народу воинов, не утруждавших себя тем, чтобы изготовлять необходимое для жизни, но зато всегда способных забрать то, что хочется, по праву сильного. Олварг довольно быстро обнаружил, что местные обычаи как нельзя лучше отвечают его планам — гвинны поклонялись силе во всех ее проявлениях, а магия в их понимании была точно такой же силой. На тот момент у Олварга было всего несколько Безликих, но и этого оказалось вполне достаточно. Объединив враждующие кланы под своим началом и применив на практике те знания, которые он получил, как будущий наследник Наина Воителя, Олварг вскоре стал именоваться королем Дель-Гвинира, а позднее — Эсселвиля и Дакариса. Особой радости это ему не принесло — эта маленькая, полунищая страна не шла ни в какое сравнение с тем, что незаконно получил Вальдер, и его титул короля казался ему издевательством. Но зато Олварг смог, опираясь на полученную власть, мало-помалу приступить к воплощению своего плана. Добавив пару Испытаний к издавна существовавшим среди гвиннов ритуалам воинского посвящения и чуточку подправив старые предания, Олварг начал создавать то войско, которое рано или поздно долго было помочь ему восстановить нарушенную справедливость.

Олварг никуда не торопился — он умел терпеть и ждать. По правде говоря, вся его жизнь состояла из ожидания. Сперва он ждал, пока умрет отец. С тех пор, как он стал достаточно взрослым, чтобы научиться скрывать свои истинные чувства, они с Наином как будто бы играли в сложную игру, в которой каждый притворялся тем, кем совершенно не являлся. Наорикс изображал отца, который заинтересован в нем, как в сыне и наследнике, а Олварг делал вид, что верит в этот спектакль, и, в свою очередь, изображал почтительного сына. Временами Олварг спрашивал себя, сколько этого лицемерия он еще сможет проглотить, и ему вспоминалась слышанная в детстве сказка о болване, который поклялся выпить море. И все же он бы продержался до конца — а вот у Наорикса, как обычно, не хватило выдержки. Желание отдать престол Валлариксу в обход законного наследника в конечном счете перевесило все прочие соображения, и Наин, закатив для вида гневную истерику из-за пары сотен висельников, с которыми Олварг поступил единственно разумным образом, изгнал наследника из города, бросив ему в лицо, что больше не считает его своим сыном. Смешно сказать, но поначалу Олварг в глубине души надеялся на то, что Сивый вмешается и заставит Наина изменить свое решение — хотя Сивый никогда не проявлял к нему особенной симпатии, предпочитая Олваргу его слюнявого младшего братца, старик нередко защищал его перед отцом, руководствуясь при этом (как и в остальных своих поступках) какими-то мутными и недоступными нормальным людям соображениями. Но в данном случае Сивый не счел необходимым вмешиваться, лишний раз доказав, что его разглагольствования о том, что император прежде всего должен охранять оставленные Альдами законы, были просто пустословием. "Законность" волновала Сивого ничуть не больше, чем его отца — в противном случае он никогда не допустил бы, чтобы титул императора достался его брату.

Когда Наорикс приказал объявить, что его старший сын скоропостижно скончался, Олварг понял, что ждать придется дольше, чем он поначалу думал. Он подозревал, что Наин не настолько глуп, чтобы на самом деле потерять его из виду, и довольно скоро убедился в том, что это так. За ним продолжали наблюдать. Ему даже передавали деньги — Наин, видимо, решил, что посылать ему подачки лучше, чем дождаться, пока оставшийся без средств к существованию наследник совершит какой-нибудь отчаянный поступок. Но вступать в контакт со старшим сыном император не желал. Он не написал ему ни одного письма и ни разу не поручил посыльным, отдававшим деньги, передать что-нибудь на словах. Впрочем, в этом не было необходимости — Олварг и так отлично знал, что бы сказал ему отец: "Я знаю, где ты. Знаю, чем ты занимаешься. Если попробуешь связаться с кем-нибудь из тех, кто тебя знает, и опровергнуть слухи о твоей кончине — я позабочусь, чтобы эти слухи стали правдой".

Известия о том, что происходит в императорской столице, доходили до него с изрядным опознанием. Он был, наверное, последним, кто узнал, что ко двору доставили чумазую девчонку, которую отец зачал от энонийской шлюхи. Наорикс не постеснялся поселить девчонку во дворце, хотя все знали, что его повторный "брак" произошел еще при жизни королевы. Наорикс тем временем увез своего нового наследника в Каларию — и скоро вся страна с восторгом обсуждала, как блестяще юный принц проявил себя в сражении за Олений брод. Но, хотя все эти новости причиняли Олваргу почти физическую боль, он ни разу не дал воли своей ярости — он ждал. И ждал, как выяснилось, не напрасно. Пока император пропадал в Каларии, наслаждаясь тем, что составляло его жизнь — то есть походом, войсковыми шлюхами и обожанием своих военачальников, Олварга разыскал Галахос. Надо отдать ему должное — Галахос раньше остальных сообразил, что человек вроде Вальдера никогда не станет стоящим правителем, и сделал ставку на старшего принца. К сожалению, Галахос ничего не знал о Сивом, так что полагал, что нужно просто отыскать аристократов, недовольных Наином Воителем, и сообщить им, что Интарикс жив, после чего позволить знатным лордам подготовить заговор самостоятельно, и поднести ему корону, так сказать, на блюдечке. Но Олварг куда лучше представлял себе, с чем именно им предстоит столкнуться, и отлично понимал, что главная проблема — не вельможи и не рыцарство, которые поддержат императора, а Леривалль, Тайная магия и Сивый. Принести настоящую победу в этом деле могла только магия.

Олварг мечтал о магии с тех пор, как мать впервые рассказала ему историю их рода. Несмотря на свое отвращение к учебе, в детстве он проводил бесконечные часы над книгами, пытаясь пробудить в себе наследный дар — но ничего, конечно, не достиг. Однако в разговоре с ним Галахос как-то раз обмолвился о древней Силе, находившейся в Галарре, и эти слова запали ему в душу. Олварг воспринял появление Галахоса, как дар судьбы — не потому, что тот мог стать ценным союзником в грядущем заговоре, а потому, что Олварг считал знания своего бывшего наставника ключом к Галарре. Впоследствии, когда Галахос окончательно превратился в запуганного, боящегося собственной тени человека, готового беспрекословно выполнить любой его приказ, было особенно забавно вспоминать, каким осведомленным и могущественным он казался ему в прошлом — до того, как Олварг овладел силами Темного Истока.

Идея с коронацией Валларикса была отличной, но увы — затея провалилась. К этому моменту Олварг уже начал понимать, что он не сможет получить свое наследство с помощью одной лишь магии. Ему была необходима армия. К этому моменту в распоряжении Олварга было пять Безликих, и со временем он надеялся увеличить их количество до нескольких десятков, но составить войско из одних Безликих было невозможно — как ни велики были теперь его возможности, Олварг все же осознавал, что поддержание контроля над подобной армией убило бы его на месте. Основное преимущество Безликих — то, что они практически не имели своей воли, следуя только его приказам — было в то же время и их главным недостатком. Мало было создать Безликих, нужно было ими управлять. Меньше всего на свете Олваргу хотелось проверять, что будет, если они выйдут у него из подчинения. Тогда-то Олварг решил, что создаст свою армию самостоятельно, причем займется этим где-нибудь подальше от Адели и от Сивого.

Олварг довольно смутно представлял, что собой представляет Тайная магия, о которой так любил поразглагольствовать Седой, но то, что эта враждебная всем его планам Сила в самом деле существует, не вызывало у него ни малейших сомнений — как иначе объяснить, что его чумазая, незаконнорожденная сестра встретилась с айзелвитом Тэрином, а потом еще и родила от него сына?.. Галахос толковал ему про королевское происхождение и про наследство Энрикса из Леда, но, по правде говоря, Олварг возненавидел бы "племянника" без всяких дополнительных причин — за то, что маленький ублюдок тоже был потомком Наина и энонийской шлюхи, за то, что Сивый и Вальдер, казалось, не жалели ничего не свете, чтобы сохранить бастарду жизнь, но главное — за то, что этот выродок родился с помощью проклятой Тайной магии, внушавшей ему безотчетный страх. Даже сейчас Олварг не мог простить себе, что оба раза, когда Крикс оказывался в его власти, он каким-то чудом ухитрился уцелеть. Впрочем, всему на свете рано или поздно настает конец, и Меченому, столько лет мешавшемуся у него под ногами, тоже оставалось недолго — если, разумеется, предположить, что он был еще жив. От своих осведомителей, находившихся в Руденбруке, Олварг знал, что Крикса и Атрейна выслали из крепости, и сейчас они едут к Каменным столбам. Олварг послал наперехват своих Безликих, приказав доставить ему голову дан-Энрикса и его меч. Отдав этот приказ, он внутренне поежился от сознания того, что он по-прежнему испытывает страх. Сивого он убил медленно, смакуя каждую деталь, пусть даже старый негодяй сильно подпортил ему удовольствие, но мысль о том, чтобы еще раз встретиться с дан-Энриксом, пусть даже ради мести, совершенно не казалась ему соблазнительной. Он должен был признаться самому себе, что он ни в коем случае не хочет видеть своего врага живым, не хочет слышать его голос или встречаться с ним взглядом. Он хотел лишь одного — удостовериться, что Меченый убит, и что он больше никогда его не потревожит.

Оставался еще Истинный король. До него самого, как, впрочем, и до Эсселвиля, Олваргу не было никакого дела, но он не хотел, чтобы какая-то случайность помешала планам, над которыми он трудился двадцать с лишним лет. Пока что Истинный король как будто бы раздумал выступать на Марахэн, но при его характере ни в чем нельзя быть до конца уверенным. Олваргу не хотелось, чтобы из-за этого щенка ему пришлось отвлечься в самую неподходящую минуту.

Когда их войско покидало Марахэн, его солдаты, для которых Руденбрук имел гораздо бОльшее значение, чем для их предводителя, казались очень воодушевленными. Еще бы — до сих пор эта война была лишь чередой постыдных поражений, но теперь, когда их возглавляет сам король, все должно было перемениться раз и навсегда. И вот, вместо стремительного марш-броска к вражеской крепости, они вторые сутки кружат по болотам, так что даже самым недалеким становится ясно, что творится что-то непонятное, и вот — его гвардейцы уже пялятся в туман, как будто ожидают, что из этой белой пелены на них вот-вот набросится какое-то чудовище. Олварг в бессильной злобе заскрипел зубами. Он считал, что после смерти Сивого Туманный лог можно спокойно сбросить со счетов. По мере того, как сила Темного истока возрастала, мир вокруг менялся — Олварг чувствовал это предельно ясно, хотя и не смог бы объяснить суть этих перемен. Но одно не вызывало никаких сомнений — в этом новом мире Альдам места не было. Они должны были погибнуть, как бабочка, дожившая до первых холодов. Кто мог подумать, что даже теперь, когда Исток не позволяет им и носа высунуть из своего зачарованного замка, Альды все еще будут путаться у него под ногами!.. Проклятый Леривалль, ни зги не разглядишь в этом тумане. Еще один такой день — и им наверняка придется повернуть назад.

При одной мысли о подобном унижении кровь бросилась ему в лицо. С тех пор, как Олварг осознал, что он не может черпать силу Темного Истока, словно из какого-то бездонного колодца, а берет каждую каплю магии взаймы, он пользовался этой Силой очень осторожно, словно скряга, который спит на сундуке, набитом золотом, но в кошельке держит только засаленные медные монетки. Но сейчас Олварг осознал, что у него не остается выбора. Сколько бы Силы ему не пришлось потратить, и какой бы ни была ее цена, но Леривалль необходимо уничтожить раз и навсегда.

Первое ощущение Кэлрина Отта, когда он начал приходить в себя, оказалось довольно приятным — кто-то прикладывал к его гудящей голове что-то холодное и влажное. Отт даже замычал от удовольствия.

Хотелось ни о чем не думать и лежать так долго, очень долго. Но любопытство подтоклнуло Кэлрина открыть глаза. Увидев освещенный золотистым светом лампы деревянный потолок, он сделал вывод, что по-прежнему находится в трактире. Скосив глаза (о том, чтобы ворочать головой, ему и думать не хотелось), Отт увидел странную, хоть и довольно мирную картину — на табурете рядом с ним стоял блестящий медный таз, а Браэн выжимал второе полотенце. За его плечом, скрестив руки на груди, стоял сам коадъютор.

— Кто это был? — осведомился Кэлрин, радуясь тому, что потолок мало-помалу перестал раскачиваться.

— Пока я знаю только то, что о твою дурную голову разбили запечатанный кувшин с вином. Кто это сделал, мне не сообщили, — холодно ответил Ирем.

— Да какая теперь разница, кто это сделал, — пробормотал Браэн, но под взглядом коадъютора быстро смешался и умолк. Отт попытался вспомнить, что произошло. Сначала они с Эстри спели несколько легкомысленных песен, которые должны были повеселить публику, а заодно позволить выиграть время до прихода Браэна. Собравшиеся в зале громко хлопали и стучали по столам пивными кружками, но просьбы спеть о Криксе тоже становились все настойчивее. Многие враждебно косились на Рованна Килларо и его товарищей, занявших самый дальний угол. Всем было понятно, что именно их присутствие удерживает музыкантов от того, чтобы исполнить эту просьбу. Тем не менее, в ответ на каждый выкрик с места Кэлрин успокоительно кивал — "Не беспокойтесь, скоро мы дойдем и до дан-Энрикса. Но для начала нам хотелось бы исполнить пару песен, привезенных Эстри из Бейн-Арилля". Когда входная дверь открылась, и в трактир вошел Браэн Ниру, за которым следовало еще шестеро мужчин, Кэлрин одарил своих слушателей ослепительной улыбкой. "Ну а теперь, я думаю, настало время спеть о Меченом!" — сказал он. Многие рассмеялись, наконец поняв его идею. "Истинников" было то ли восемь, то ли девять человек. Кэлрин надеялся на то, что теперь, после прихода стражи, они не осмелятся устраивать скандал, ради которого явились в "Золотую яблоню". А лучше всего — вообще тихонько уберутся из трактира. Кэлрин знал, что он не будет чувствовать себя спокойно, пока эти типы во главе с Килларо остаются здесь. Про себя он решил, что, если они просидят в трактире до закрытия, он плюнет на гордость и попросит Браэна, чтобы тот проводил его домой. Меньше всего ему хотелось, чтобы "истинники" подстерегли его на выходе из "Яблони".

Но оказалось, что он недооценил Килларо. Пока они с Эстри пели его старые баллады, посвященные тому, как Крикс — тогда еще совсем мальчишка — воевал в Каларии, а затем в Серой сотне, "истинники" о чем-то совещались, наклонившись над столом. Когда же Кэлрин перешел к балладе, повествующей о том, как Меченый столкнулся с самим Олваргом и понял, что меч Альдов предназначен именно ему, Рован Килларо неожиданно поднялся на ноги. Руководитель Братства Истины был бледен, но его темные глаза сверкали фанатичным блеском. "Это святотатсво! — крикнул он. — Мы не допустим..." Остаток фразы потонул в поднявшемся гвалте. Шумели посетители трактира, хором советовавшие Килларо либо заткнуть пасть, либо проваливать, а также остальные "истинники", на разные голоса вопившие о лжесвидетельстве и оскорблении Создателя. К несчастью, эти крики заглушили не только слова Килларо, но и песню Отта, так что Кэлрину пришлось остановиться. Некое подобие порядка восстановилось лишь тогда, когда на середину зала вышел Браэн, и громовым голосом пообщал арестовать любого, кто немедленно не прекратит буянить. После этого стало немного тише. Килларо выступил навстречу Браэнну. "Мы не нарушаем никаких законов, капитан. Просто хотим, чтобы этот человек перестал оскорблять Создателя и всех собравшихся здесь унитариев" — сказал он увещевающим тоном. "Тебя сюда вообще никто не звал, Килларо! Вольно тебе было приходить сюда и оскорбляться" — не сдержавшись, вставил Кэлрин. Его оппонент метнул на него злобный взгляд. "Я обращаюсь не к тебе, а к представителю закона. С тобой мне говорить не о чем" — отрезал он. "Замолчите оба! — рявкнул Браэн. — Ты, Отт, если хочешь выяснять с кем-нибудь отношения, сделаешь это после. И без моего участия. А ты, Килларо, выбирай одно из двух — либо вы с товарищами сидите здесь так же тихо, как все остальные гости, и пьете свое пиво, либо вы сейчас встаете и катитесь отсюда ко всем фэйрам. Если вам не нравится местная кухня или музыка, можете больше никогда сюда не приходить". Килларо вздернул подбородок. "Вы элвиенист?.." — осведомился он. Браэн побагровел. "Я капитан дозорных Северной стены. Сядь на свое место, умник, или проповедовать свои идеи будешь в Адельстане!". Рован еще несколько секунд смотрел на Браэна, но потом все же сел. Хотя в висках у Кэлрина по-прежнему стучала кровь, как будто он не просто поругался с "истинниками", а поучаствовал в настоящем сражении, Отт улыбнулся Эстри и сделал ей знак продолжить исполнение баллады с того места, на котором их прервали. Но увы — допеть злосчастную балладу до конца им в этот вечер так и не удалось. Не успел Отт расслабиться, один из "истинников" вытащил неведомо откуда перезревшую хурму и запустил ей в Кэлрина. Он, вероятно, целился ему в лицо, но снаряд пролетел мимо, впечатавшись в стену за его спиной. Разлетевшиеся во все стороны брызги мякоти испачкали его колет и платье Эстри. А потом в трактире началось то самое побоище, которого так опасался мэтр Пенф.

— Что с Эстри? — спросил Кэлрин, проведя по губам шершавым языком и нащупав все еще кровоточившую царапину.

— Я ее арестовал, — холодно отозвался Ирем. — Как я понял, в ходе драки один из "истинников" попытался разбить ее гаэтан, а она воткнула вилку ему в щеку. Сейчас она в Адельстане.

— Но за что?! — вскинулся Отт, приподнимаясь с кровати, на которую его перенесли. — Она же просто защищалась!

Лорд Ирем смотрел на него с уничтожающим презрением.

— Хотя бы один раз за свою жизнь попробуй не орать, а вместо этого подумать головой. Один из "истинников" едва не лишился глаза. Если бы я арестовал только Килларо и его людей, они бы стали говорить, что с ними обошлись несправедливо. Обещаю — как только мы докажем, что тот парень первым на нее напал, я сразу отпущу твою подружку. Хотя Альды мне свидетели — если бы на ее месте оказался ты, то я бы с удовольствием упрятал бы тебя в тюрьму по меньшей мере на полгода. В городе бы сразу стало тише. А ты, Ниру, — рыцарь резко обернулся к Браэну, — меня буквально поражаешь. Вплоть до сегодняшнего вечера я думал, что могу на тебя положиться.

Браэн сменил полотенце на лбу Отта. Вид у него был смущенным.

— При всем уважении, мессер, я не знаю, что тут можно было сделать по-другому.

Ирем вскинул брови.

— Что?.. Твоя задача — охранять порядок. После того, как "истинники" подняли шум, ты должен был либо заставить их покинуть "Яблоню", прежде чем Отт продолжит выступать, либо потребовать у Отта прекратить концерт. А не сидеть и дожидаться, пока дело кончится погромом!

— Но, мессер, формально у меня не было никакого права их арестовать. А уж тем более — чего-то требовать у Кэлрина.

— И в результате мы имеем сломанную руку, две разбитых головы и одну пропоротую щеку, — подытожил Ирем.

Кэлрин почувствовал, как в нем вскипает гнев.

— Долго еще вы собираетесь выговаривать нам с Браэнном, как будто это мы несем ответсвенность за драку?.. Вы даже не представляете, как я устал от вашего высокомерия. Если кто-то и виноват в том, что здесь произошло, то исключительно Килларо и его молодчики. И если вы и весь ваш Орден не способны сделать так, чтобы эти болваны перестали донимать нормальных горожан, займитесь тем, что накажите истинных виновников. А если мне понадобится, чтобы мне прочли нотацию, я съезжу домой, к отцу.

Лорд Ирем скрестил руки на груди.

— Вот интересно, ты хотя бы на минуту вообще задумался о том, почему я здесь? — спросил он вкрадчиво. — Конечно, нет, когда ты вообще о чем-нибудь задумывался... Но я тебе скажу. С тех пор, как ты приехал в этот город, Орден обеспечивает твою безопасность. Вместо того, чтобы заняться более насущными делами, я вынужден беспокоиться о том, чтобы тебя тихонько не прирезали в какой-то подворотне. Если бы мои люди, о которых ты тут отзываешься с таким презрением, не бросили все прочие дела и не примчались бы сюда, ты вряд ли бы отделался ушибом головы и этой ссадиной. Да и у Браэна с его людьми могли бы быть серьезные проблемы. Но ты, очевидно, недоволен нашими успехами. Ты считаешь, что нам следовало бы раз и навсегда избавить тебя ото всех хлопот с Килларо. Интересно было бы послушать, как ты предлагаешь это сделать. Арестовать всех "истинников" разом? Или обезглавить Рована Килларо? Я-то, в сущности, не против, но, как совершенно правильно отметил Браэн, существуют некие формальности. Я не могу упрятать Рована Килларо в Адельстан по той же самой причине, по которой не могу посадить туда тебя. Уверен, когда мы начнем расследовать сегодняшнее происшествие, окажется, что Килларо не бросался овощами и никого не бил. И нам придется его отпустить. Уверен, что вы с ним скоро увидитесь. Так вот, когда ты в следующий раз будешь дразнить Килларо и бравировать перед ним своей храбростью, подумай, что ты сделал, чтобы облегчить нашу задачу.

Кэлрин возмущенно посмотрел на Ирема.

— Если жить нормальной жизнью теперь называется "дразнить Килларо" и "бравировать собственной храбростью", значит, с порядком в этом городе что-то не то, — сердито сказал он.

Коадъютор хмуро усмехнулся.

— Тут с тобой нельзя не согласиться.

Обезоруженный этой уступкой, Кэлрин замолчал. В комнату вошел очень молодой стражник, на лице которого виднелись длинные, глубокие царапины.

— Мы опросили всех, кто был здесь во время драки, — почтительно доложил он Браэну. — Тех, кто находился далеко от свалки, распустили по домам, а остальные ждут внизу. Мы сообщили им, что кого-то из них, возможно, допросят с ворлоком.

— Хорошо, я сейчас спущусь, — ответил капитан. — Можешь идти.

— Не так быстро, — сказал коадъютор. Отт заметил, что в глазах у каларийца появился жесткий блеск — верный признак, что сэр Ирем злится. — Щеку тебе тоже разодрали в зале?.. Помнишь того, кто это сделал?

Парень густо покраснел, а Кэлрину стало не по себе от мысли, уж не Эстри ли снабдила молодого стражника подобным "украшением". Она наверняка считала, что никто не вправе арестовывать ее за то, что она не позволила сломать свой инструмент.

— Они старые, монсеньор, — пробормотал дозорный.

— Как бы не так. Я пока что могу отличить свежие царапины от старых. Щеку тебе расцарапали совсем недавно.

— Он хотел сказать, что это произошло не здесь, — вступился за подчиненного Браэн. — Я видел, как это случилось, это было прямо перед тем, как мы пошли сюда. — Капитан вяло махнул рукой. — Иди, Тиренн...

Юноша выскочил за дверь, явно жалея, что он вообще сюда зашел. Лорд Ирем повернулся к Браэну.

— Я что-то не пойму. Хочешь сказать, твоему парню расцарапали лицо, пока он был в дозоре?

Браэн страдальчески поморщился.

— Тут такое дело... Это Тиренн, сын Филы, помните?

— Брат Крикса? — догадался Кэлрин. Теперь он понял, почему лицо дозорного показалось ему смутно знакомым — лет пять тому назад, когда Тиренн был кем-то вроде мальчика на побегушках у папаши Пенфа, Отт встречался с ним, чтобы поговорить о детстве Меченого.

— Да, — ответил Браэн, продолжая смотреть исключительно на Ирема. — Я вам докладывал, что его брат вор. Так вот, сегодня вечером ко мне пришла торговка шерстью, у которой он недавно на глазах у всей базарной площади оборвал кошелек с пятнадцатью динэрами. Я уже пару раз обещал ей, что мы приложим все усилия, чтобы его поймать, а тут она с порога начала кричать, что, если мы не арестуем его до конца месяца, она найдет на нас управу в Ордене. А тут как раз зашел Тиренн. Она его увидела и завизжала, что теперь ей ясно, почему на Винной улице всегда такой бардак, раз воры сами служат в страже... ну и вцепилась ему в лицо. Тиренн, понятно, растерялся, ну и вообще — не бить же ее, в самом деле. Еле оттащили.

Представив себе эту картину, Кэлрин захихикал, но на лице коадъютора не появилось даже слабого намека на улыбку.

— Действительно, бардак, — холодно сказал он. — Но это, в сущности, неважно. Я уже несколько недель хочу сказать тебе, что я намерен заменить тебя кем-нибудь из твоих ребят, а тебя самого назначить капитаном внутренней охраны Адельстана. Отберешь пару десятков наиболее надежных парней из своего дозора, которые пойдут вместе с тобой и будут служить под твоим началом. Думаю, что тебе стоит захватить Тиренна, пока кто-нибудь опять не спутал его с его братцем.

Лицо Браэнна застыло.

— Вы думаете, что я не справляюсь со своими нынешними обязанностями, мессер? — спросил он глухо.

— Нет. Я думаю, что большая часть людей, которые охраняют тюрьму сейчас, назначено туда не мной, а магистратом. Раньше это меня не особенно заботило, но сейчас, как совершенно правильно заметил Отт, с порядком в этом городе что-то не то. И я хочу, чтобы охраной заключенных занимался человек, на которого я смогу рассчитывать.

Туман и подступающие сумерки не позволяли разглядеть что-либо на расстоянии десяти шагов, и темные деревья постоянно представлялись его воспаленному воображению то силуэтом человека, запахнувшегося в плащ, то затаившимся возле тропинки зверем. Раньше Олрис думал, что темноты боятся только маленькие дети, но сейчас он осознал, что темнота бывает очень разной. Одно дело не бояться темноты у себя дома, и совсем другое — оказаться совершенно одному в ночном лесу. Он говорил себе, что он провел в этом лесу уже, по меньшей мере, сутки, и с ним пока не случилось ничего плохого, но это не помогало преодолеть подступающую панику. Ему казалось, что видневшиеся в темноте деревья, как живые, с мрачным удовлетворением следят за маленьким и жалким человеком, бредущем через древний лес в зловещих зимних сумерках и совершенно не способным выбраться отсюда. Олрис оставался на ногах так долго, что его шатало от усталости, но он понимал, что, если он рискнет остановиться на ночлег, то через несколько часов замерзнет насмерть. Единственным способом согреться было продолжать идти вперед, невзирая на усталость и на постоянно нарастающую боль в разбитой голове. Олрис довольно слабо представлял, куда он, собственно, идет. Он никогда не видел карты этих мест, и мог только надеяться на то, что рано или поздно этот лес закончится. Вполне возможно, что все это время он просто двигался по кругу — но о такой возможности Олрис старался не задумываться, как и о том, что будет, когда силы кончатся, и он будет уже не в состоянии держаться на ногах. А хуже всего было то, что он по-прежнему не представлял, где сейчас могут быть Безликие, и мысль о них заставляла его леденеть от ужаса.

Когда ему в сотый раз за эти несколько часов почудилось, будто он слышит за спиной неясный шорох, парень резко обернулся. Нервы Олриса звенели, как натянутая тетива, но сил на то, чтобы бежать или сражаться, у него уже не оставалось, так что, если бы он в самом деле обнаружил за спиной какого-то врага, он бы, скорее всего, просто заорал от ужаса — он чувствовал, как этот крик буквально распирает ему легкие, желая наконец-то вырваться наружу. К счастью, как и во все предыдущие разы, Олрис не обнаружил сзади ничего пугающего. Тем не менее, ему не удалось вполне избавиться от ощущения, что рядом кто-то есть. На сей раз это ощущение было таким отчетливым, что кожа Олриса покрылась крупными мурашками, а в горле разом пересохло. Он потихоньку вытащил из ножен длинный, тонкий нож, висевший у него на поясе, и сжал его обратным хватом, прижимая рукоять к обтрепанному рукаву, хотя идея защищаться от Безликих с помощью этого игрушечного ножика была настолько же отчаянной, насколько и нелепой.

"Меченый ни за что не сдался бы без боя" — сказал себе Олрис.

Думать о дан-Энриксе в такой момент было ошибкой. Олрис отвлекся всего на какую-то долю секунды, но этого оказалось вполне достаточно. Кто-то внезапно обхватил его за плечи, крепко зажимая ему рот. Рука, в которой Олрис держал нож, оказалась притиснута к его же собственному боку, так что он едва мог шевельнуть запястьем. Теперь, когда произошло самое худшее, Олрис попросту не успел почувствовать испуга. Он рванулся изо всех сил, пытаясь ударить нападавшего ногой, и даже, кажется, попал, но на державшего его человека это не произвело особенного впечатления.

— Тише, — произнес он прямо у него над ухом. — Тише, Олрис, это я.

Голос казался удивительно знакомым.

"Меченый?!" — подумал Олрис, начиная сомневаться в том, что он не спит.

— Ни звука, ясно?.. — предупредил Меченый все так же тихо. И, дождавшись, пока прекративший вырываться Олрис закивает головой, осторожно отпустил его. Олрис поспешно обернулся, заработав новый приступ головокружения. Разглядеть что-то в наступившей темноте было не так-то просто, но Меченый стоял так близко, что Олрис узнал знакомый, вытертый от старости дублет.

— Прости, что напугал тебя, — сказал дан-Энрикс. — Я побоялся, что ты закричишь и привлечешь сюда Безликих.

Слова Меченого долетали до него откуда-то издалека. Олрис не очень вдумывался в их смысл. Облегчение, испытанное им, было настолько велико, что по щекам сами собой потекли слезы. Прежде, чем он успел задуматься о том, что делает, Олрис вцепился в Меченного обеими руками, уткнувшись лицом в жесткую ткань его дублета. Сейчас ему было наплевать на то, что он самым постыдным образом ревет, вцепившись в Крикса, как испуганный ребенок. Неизвестно, что об этом думал сам дан-Энрикс, но он обнял гвинна, терпеливо дожидаясь, пока Олрис успокоится.

— Как вы меня нашли?.. — спросил Олрис, наконец-то отодвинувшись от рыцаря и уже начиная чувствовать неловкость за свое немужественное поведение. Меченый усмехнулся.

— Проще, чем ты думаешь.

Олрис напомнил самому себе, что в Лисьем логе Меченый считался замечательным разведчиком. Странное дело, сейчас Крикс гораздо больше походил на самого себя, чем в те несколько дней, когда они ехали к Каменным столбам, а их отряд еще не подвергся нападению Безликих. Сейчас Меченом больше не ощущалось ни печали, ни апатии — напротив, он, казалось, излучал энергию. Казалось совершенно не понятным, как это возможно после всех недавних ужасов. Однако была в облике дан-Энрикса какая-то тревожная деталь, которую Олрис не сразу смог определить. Лишь присмотревшись к Меченому более внимательно, он, наконец, сумел понять, что показалось ему таким странным. Меченый был совершенно безоружен — так, как будто он все еще оставался под арестом.

— Где ваш меч? — прошептал Олрис, глядя на то место, где должна была бы находиться перевязь. Казалось невозможным, чтобы легендарный меч, в котором, по слухам, находился источник всех магических способностей дан-Энрикса, достался бы адхарам. Меченый понял, о чем он думает.

— Все в порядке, он у Ингритт, — отозвался он.

— Она жива?!

— Сказал же: не кричи, — поморщился дан-Энрикс. — Да, жива... Видимо, будет лучше рассказать все сразу. Ты, конечно, помнишь, что творилось в лагере — большая часть людей сражается друг с другом, а остальные ничего не понимают и пытаются сбежать. Когда кто-то затоптал пару костров, граница перестала сдерживать адхаров, и они проникли в лагерь. Ингритт, кажется, была единственной, кто догадался, что огонь — такое же оружие, как и железо. На самом деле, даже лучше. Мы убили одного Безликого, забрали его лошадь и смогли прорваться, но, думаю, только потому, что там царила полная неразбериха. Когда мы скрылись от погони, мне пришлось отдать ей меч. Пока он остается у меня, Безликим слишком просто нас найти. Лошадь того Безликого мы почти сразу отпустили. Я не знаю, как адхары добиваются того, что их кони не боятся своих всадников, но допускаю, что на этих лошадей наложено какое-то заклятие, а может быть, и не одно... разумнее всего не связываться с тем, чего не понимаешь. Ну а дальше я приложил все усилия, чтобы сбить Безликих со следа. Думаю, что часть из них все еще крутится поблизости, но большая часть их отряда двинулась на юг, чтобы перехватить нас по дороге к Каменным столбам. Это даст нам возможность выиграть время. Ингритт сказала мне, что видела тебе в самом начале схватки, и что ты пытался убежать. Она хотела знать, что с тобой стало. Я оставил ее в безопасном месте, а сам вернулся в лагерь. Мне бы не хотелось, чтобы она видела то, что от него осталось, хотя это было не особенно опасно — думаю, что ни один Безликий не додумался бы искать нас там. Я не нашел тебя среди убитых и пришел к выводу, что ты, скорее всего, жив. Вот, собственно, и все.

Олрис задумался. Судя по словам Крикса, он был не единственным, кто сумел уцелеть во время схватки. Но дан-Энрикс все равно разыскивал именно его. Олрис не отказался бы узнать, в чем тут причина. Только в просьбах Ингритт — или в чем-нибудь еще?..

— Пошли, — сказал дан-Энрикс. — Прежде, чем отправляться за тобой, я сказал Ингритт, куда я иду, но вряд ли ей приятно оставаться там одной. Я еще никогда не видел лес, который выглядел бы так же неприветливо, как этот. Думаю, это из-за присутствия адхаров.

Олрис промолчал, хотя и думал, что использованное Криксом слово "неприветливый" было неслыханным преуменьшением. Лес прямо-таки дышал враждебностью. Пока не появился Меченый, сумевший одному ему известным способом развеять это наваждение, Олрису казалось, что он сойдет с ума, если пробудет здесь еще хотя бы несколько минут. Но в главном Крикс был прав — им следовало побыстрей вернуться к Ингритт.

Идти оказалось ужасно тяжело. Беседуя с дан-Энриксом, Олрис совсем забыл, как у него болят натруженные ноги, а самое главное — перестал чувствовать головокружение и тошноту, преследовавшие его весь день. Но стоило ему сделать несколько шагов, как эти ощущения вернулись с новой силой. Меченый двигался так быстро и бесшумно, что походил не на человека, а, скорее, на бесплотный призрак. Не успели они пройти и ста шагов, как Олрис понял, что безнадежно отстает от своего попутчика. Меченый обернулся.

— Что такое? — спросил он.

— Простите... я устал, — пробормотал Олрис, злясь на себя за то, как жалко это должно звучать.

— Устал? — повторил Меченый, подходя ближе. Олрис кивнул — и неожиданно почувствовал очередной неудержимый приступ рвоты. Ухватившись за ближайший ствол, он наклонился над землей, изгибаясь от мучительных позывов. Но, поскольку Олриса тошнило уже далеко не первый раз, а он все это время ничего не ел, во рту не было ничего, кроме слюны и желчи. Через несколько секунд желудок наконец-то перестал пытаться вывернуться наизнанку, и Олрис замер в том же положении, опустив голову и тяжело дыша.

— Тебя ударили по голове? — предположил дан-Энрикс утвердительно.

Олрис кивнул.

— Понятно. Чувствуешь себя все время одинаково?

— Нет, иногда почти нормально, а потом опять... — Олрис прижал ладонь к губам, чувствуя подступающую дурноту.

До него долетел тяжелый, долгий вздох.

— А раньше ты сказать не мог?.. — поинтересовался Меченый, остановившись рядом с ним. — Подними голову.

— Не могу... меня сейчас стошнит, — выдавил Олрис через силу.

— Ничего с тобой не случится, — возразил дан-Энрикс. — Просто сделай так, как я сказал.

Олрис напомнил самому себе, что Меченый не только лекарь, но и маг. Он выполнил распоряжение дан-Энрикса и ощутил, как пальцы Меченого прикасаются к его вискам.

— Расслабься. Тошнота сейчас пройдет, — сказал дан-Энрикс непривычно мягко. Олрис даже не заметил, как закрыл глаза. Ему казалось, что по его телу разливается приятное тепло. Первой исчезла головная боль, потом усталость, от которой собственное тело казалось ему неуклюжим и тяжелым, а последней отступила ноющая боль в натруженных ступнях. Дан-Энрикс еще чуть-чуть помедлил, а потом убрал руки.

— Лучше?.. — спросил он.

Олрис непроизвольно потянулся к своему виску и с чувством изумления дотронулся до кожи, еще сохраняющей тепло чужих прикосновений. Из затылка словно вытащили раскаленный гвоздь, так что голова казалась непривычно легкой. За последние часы боль сделалась настолько неотвязной, что Олрис совсем забыл, какое это упоительное ощущение — чувствовать себя здоровым.

— Да, гораздо лучше! — с жаром отозвался он. Теперь он наконец-то начал понимать рассказы Ингритт. Почувствовав его восторг, дан-Энрикс выразительно пожал плечами.

— Твое сотрясение никуда не делось, я всего лишь сделал так, чтобы ты смог идти. Об остальном подумаем потом.

Идти действительно стало намного проще. В сущности, Олрис испытывал такой прилив сил, что был готов шагать вперед всю ночь до самого рассвета. Но Крикс сказал, что укрытие, в котором он оставил Ингритт, всего часах в трех пути. Они дошли до русла пересохшей речки, и, спустившись по склону оврага, двинулись вперед. Меченый утверждал, что в прошлом эта речка была одним из многочисленных притоков Линда, протянувшихся через здешние леса до самых границ Лисьего лога. Кажется, рассуждения дан-Энрикса касались непосредственно того, как они будут добираться до Каменных столбов, Олрис не мог сосредоточиться на словах рыцаря, поскольку то и дело нервно озирался в поисках Безликих. В конце концов, Меченый тоже это понял.

— Успокойся, их здесь нет. Я бы почувствовал, — заметил он. А потом тяжело вздохнул. — К сожалению, у нас нет выхода... Если дойдет до дела, в одиночку тебе от Безликих не спастись, но, пока ты со мной, они будут крутиться где-нибудь поблизости. Не знаю, правильно ли я поступил, отправившись тебя искать. Возможно, тебе было бы безопаснее оставаться одному.

Олрис с ужасом уставился на рыцаря.

— Я не хочу! — выпалил он.

Меченый тяжело вздохнул.

— Да, разумеется. Прости. Мне следовало бы учесть, как ты напуган.

Олрис почувствовал, что краснеет. Меченый, конечно, не привык иметь дела с такими трусами... Дан-Энрикс отреагировал так, как будто бы мог слышать его мысли.

— Перестань, — одернул он. — Сколько я тебе знаю, ты только и делаешь, что обвиняешь самого себя — то за одно, то за другое. Никогда еще не видел человека, который был бы настолько же несправедлив к себе. И кстати, страх перед адхарами не имеет ничего общего с обычной трусостью. Я бы назвал это, скорее, восприимчивостью к темной магии.

— Ингритт вела себя куда достойнее, — возразил Олрис вяло, хотя в глубине души он должен был признать, что слова Меченого подействовали на него успокоительно.

— Ну, Ингритт — это вообще отдельный разговор. Признаться, человека более отважного я не встречал за всю свою жизнь. Кстати сказать, мне стоило большого труда убедить ее, что ей не следует идти со мной. По-моему, она очень переживает за тебя.

"И очень зря. Я этого не стою" — отозвался Олрис про себя.

Меченый покосился на него, как будто точно знал, о чем он думает, но ничего не сказал.

Хотя дан-Энрикс и пообещал, что они доберутся до убежища за три часа, Олрис не сомневался в том, что они идут уже гораздо дольше. Силы, которые подарила ему магия дан-Энрикса, давно уже закончились, и Олрис снова чувствовал себя уставшим. Радовало только то, что головная боль пока что не спешила возвращаться. Олрис плелся вслед за Меченым, не сомневаясь в том, что, когда они все таки достигнут своей цели, он сейчас же упадет на землю и уснет, уже не думая о холоде — авось дан-Энрикс с Ингритт не дадут ему замерзнуть насмерть.

Темнеющие впереди развалины моста Олрис сначала даже не заметил. Только когда они подошли почти вплотную к переправе, Олрис понял, что камни, которые он видит — не просто нагромождение замшелых валунов, а обвалившаяся часть моста. Самая низкая из арок, примыкавшая вплотную к берегу и наполовину скрытая кустарником, была еще цела, хотя и выглядела исключительно непрезентабельно. Когда дан-Энрикс целеустремленно направился к ней, Олрис даже не сразу осознал, что это и есть то укрытие, о котором он говорил. Пригнувшись, он нырнул под арку вслед за Меченым — и увидел перед собой колеблющийся желтоватый свет костра, а в этом свете — опустившуюся на колени Ингритт, очень бледную, со странными царапинами на лице, но, вне всякого сомнения, живую. При виде Олриса темные глаза Ингритт вспыхнули. Забыв про все на свете, Олрис бросился вперед, рухнул на землю рядом с девушкой и сжал ее в объятьях. Они оба смеялись и одновременно говорили какую-то ерунду, не слушая ни друг друга, ни самих себя. В глазах у Ингритт стояли слезы. Олрис втайне порадовался, что к моменту встречи он уже успел узнать о том, что девушка жива, так что это открытие не стало для него особой неожиданностью. Расплакаться перед Ингритт почему-то казалось куда более позорным, чем перед дан-Энриксом.

Пару минут спустя он все-таки пришел в себя и наконец-то осмотрелся по сторонам, чтобы понять, что представляет собой их укрытие. Под основанием моста было так мало места, что здесь можно было находиться, только сев на землю или же на корточки. С обеих сторон укрытие было тщательно замаскировано уложенными в несколько слоев еловыми ветками. Рядом с опорой старого моста была вырыта яма. Горевший на дне ямы костерок был совсем маленьким — его колеблющегося света едва хватало, чтобы осветить их тесное укрытие. Тот, кто устраивал этот костер, явно заботился о том, чтобы огонь давал как можно меньше дыма. Кусочки мяса, нанизанного на обструганную ветку, запекались над углями. Рот Олриса немедленно наполнился слюной, но странный вид жаркого вызывал в нем замешательство.

— Это... крыса? — спросил он. Меченный усмехнулся.

— Нет, всего лишь белка. Молодые белки любопытные и глупые, их достаточно легко убить.

— Я думаю, мясо готово, — сказала Ингритт, явно жалея Олриса — должно быть, у него в эту минуту был очень голодный вид. Она взяла одну из палочек с печеным мясом и протянула его Олрису, предупредив — Осторожно, очень горячо...

Олрис только сейчас заметил, что обе ладони у Ингритт замотаны не слишком чистыми бинтами, в которых, присмотревшись, можно было узнать полосы, оторванные от рубашки Меченого. Он застыл, не донеся кусок до рта.

— Что у тебя с руками?!

Ингритт поспешно опустила руки.

— Ничего. Я просто обожглась.

— Когда ударила Безликого горящей головней, — невозмутимо пояснил дан-Энрикс. Олрис мало-помалу начал понимать, что он имел в виду, когда сказал ему, что не встречал людей храбрее Ингритт. Проглотив застрявший в горле ком, он спросил:

— Что мы будем делать дальше?

Крикс отозвался, не задумываясь — очевидно, он уже успел прийти к определенному решению.

— Переночуем здесь. Чтобы я мог заняться твоим сотрясением, тебе необходимо выспаться.

К этому моменту Олрис успел основательно забыть о том, что у него болела голова.

— Вы ведь уже все сделали. Я ничего не чувствую! — возразил он. Но Меченый покачал головой.

— "Сделать так, чтобы ты ничего не чувствовал" и "сделать, чтобы ты поправился" — это не одно и то же. Для того, чтобы тебя вылечить, у тебя должно быть хоть немного сил — своих, а не тех, которые кто-нибудь даст тебе взаймы.

— А как же быть с Безликими?..

— Придется рискнуть.

Олрис прикусил губу. Меченый с Ингритт не должны подвергать себя опасности ради того, чтобы возиться с его сотрясением. Это неправильно. Он был так рад, когда оказалось, что они сумели выжить... он не может допустить, чтобы они возились с ним и подвергали свою жизнь опасности ради его благополучия. Олрис похолодел, поняв, какое решение неизбежно вытекает из этой ситуации. Жуя свою крошечную порцию беличьего мяса, и изо всех сил стараясь не спешить, чтобы успеть почувствовать хотя бы призрачное насыщение, Олрис готовился к тому, что предстоит сказать.

— Адхары ищут вас, а не меня, — пробормотал он, утирая губы рукавом. — Возможно, будет лучше, если я останусь здесь один.

— Это очень самоотверженное предложение, — серьезно кивнул Меченый. — Но, думаю, в нем нет особенного смысла. До ближайших Каменных столбов — несколько дней пути. Пройти такое расстояние без остановок невозможно, нам в любом случае придется останавливаться на ночлег. И вряд ли мы найдем где-нибудь такое же удобное место для привала, как здесь. Я думаю, самым разумным будет задержаться здесь и постараться хорошенько выспаться. Первая вахта — моя, вторая — Ингритт, третья — твоя, Олрис. Все.

Меченого разбудил дятел, долбивший дерево так громко, что дан-Энриксу казалось, будто стук раздается прямо у него над ухом. Этот назойливый и монотонный стук показался Меченому самым прекрасным из всего, что он слышал в своей жизни. Ни одно живое существо не станет шуметь, когда поблизости Безликие. Значит, кромешники ушли, притом уже достаточно давно. Открыв глаза, Меченый сел, резким движением отбросив загородку из еловых веток. Под мост ворвался освещающий холодный воздух и поток дневного света. Перевернувшись на бок, Крикс увидел Игритт, спящую возле потухшего костра. Ночью "дан-Энрикс" сторожил своих попутчиков, пока усталость, наконец, не сделалась невыносимой. Мысли то и дело обрывались, соскальзывая в причудливые лабиринты сновидений, и Меченый чувствовал, что еще несколько секунд — и он заснет прямо с открытыми глазами. Снаружи уже начало светать, когда он потряс Ингритт за плечо и попросил ее посторожить вместо него. Девушка, в свою очередь, должна была разбудить себе на смену Олриса, но, судя по всему, ее сморило раньше, чем она успела это сделать. Впрочем, это уже не имело ни малейшего значения. Безликие поехали вперед, значит, пока что им никто не угрожает.

Меченый вздохнул. Нетрудно было угадать, куда отправились кромешники. Они поехали на юг, чтобы устроить им засаду на дороге к Каменным столбам. А значит, рано или поздно беглецам придется столкнуться с ними. Ситуация до ужаса напоминала ту, когда адхары точно так же загоняли Седого в подготовленную для него ловушку. А ведь у Седого тогда не было двоих неопытных и не особенно выносливых попутчиков... Крикс посмотрел на грязные разводы на щеках у Ингритт, на ее припухшие глаза, и понял, что ночью она снова плакала. Крикс постарался сделать так, чтобы она не видела останки их товарищей, убитых в лагере, но это мало помогло. Меченый помнил, что в последний раз, когда глаза Ингритт внезапно наполнились слезами, девушка сказала что-то вроде "Он почти совсем поправился...", и Крикс сообразил, что она говорит о сенешале. Думая о чувствах Ингритт, Меченый стискивал зубы, раздираемый желанием помочь — и пониманием, что это невозможно. Хотя Крикс не был настоящим лекарем, но все же знал, что значит вытащить кого-нибудь буквально с того света, а потом в течении недель с волнением следить за тем, как благодаря твоим заботам к человеку постепенно возвращается здоровье, и поэтому способен был представить потрясение от того, что эту драгоценную, так долго сохраняемую жизнь безжалостно и грубо обрывают прямо на твоих глазах. Меченый полагал, что всякое убийство омерзительно, но, если это вообще возможно, то подобное убийство было еще омерзительнее прочих.

Прикинув, что Олрис и Ингритт слишком измотаны, чтобы проснуться и встревожиться из-за его отсутствия, дан-Энрикс решил воспользоваться их крепким сном, чтобы сходить к ближайшему ручью. Чистая родниковая вода привлекала его больше, чем выпавший за ночь снег, который пришлось бы соскребать прямо с земли. Однако умыться Меченому так и не пришлось. Едва выбравшись из-под моста, он обнаружил человека, который сидел на одной из обвалившихся опор, и, держа в руке длинную рябиновую ветку, рисовал на тонком слое выпавшего снега какой-то причудливый узор. Одежда человека поначалу показалась Криксу белой с золотом, как праздничный колет Валларикса, но мгновение спустя он осознал, что дело тут не в цвете — просто фигуру незнакомца окутывало слабое сияние. Еще одну секунду Меченый потратил на дурацкую попытку разобраться, считать обладателя сияющей одежды юношей или девушкой. Потом тот поднял голову, и Крикс с изрядным опозданием сообразил, что он ошибся дважды. Потому что незнакомец не был человеком.

Увидев онемевшего от изумления "дан-Энрикса", Альд легко поднялся на ноги. Теперь, когда они стояли лицом к лицу, Меченый сразу же узнал его — именно его он видел в своем сне, и именно к его мыслям так неосторожно попытался прикоснуться с помощью ворлочьей магии.

— Рад тебя видеть, Эвеллир, — сказал Альд тоном человека, встретившегося со старым другом. Ситуация была настолько невообразимой, что дан-Энрикс не сумел найти какой-нибудь ответ — только слегка развел руками, даже не пытаясь скрыть свою полнейшую растерянность. Казалось глупым уверять Альда в том, что он тоже рад их встрече. Тем более, что никакой радости дан-Энрикс не испытывал. Он так долго тешился мечтой о том, что встретит Альдов, в то же время полагая, что этой мечте не суждено осуществиться, что сейчас совсем не чувствовал себя обрадованным — скорее, оглушенным. Альд, должно быть, понял его состояние, поскольку счел необходимым пояснить — Меня отправили сюда, чтобы помочь тебе.

— Но почему сейчас?.. — этот вопрос сорвался с губ дан-Энрикса быстрее, чем он успел понять, что говорит. Только произнеся эти слова, он осознал, что они прозвучали, как упрек. Как будто он сказал "мне столько раз была необходима помощь, но до сих пор вы ни разу не пытались мне помочь". Меченый поморщился, как будто бы надеялся избавиться от послевкусия того, что только что сказал, и с чувством неожиданной усталости провел ладонью по глазам. — Прости. Я несу чушь. Вы помогали мне гораздо больше, чем кому-нибудь другому. И, конечно, я не вправе был рассчитывать, что Леривалль пошлет кого-нибудь сюда теперь, когда... — "когда вам нужен каждый человек", хотел сказать "дан-Энрикс", но в самую последнюю секунду усомнился, подойдет ли такой оборот для Альдов. — когда у вас полно своих забот, — закончил он.

— Тебе не нужно беспокоиться о нас, — ответил Альд. — Но если ты попробуешь прорваться к Каменным столбам, то вас наверняка убьют. Олварг отправил за тобой большую часть своих Безликих. Я помогу тебе и твоим спутникам попасть в Адель, избежав встречи с ними.

"Что скажут Олрис с Ингритт, когда увидят его? Они ведь никогда не слышали об Альдах, — промелькнуло в голове у Крикса. — Надо будет как-то объяснить..."

Альд покачал головой.

— Они меня не увидят. Для них меня здесь нет.

— Но... мне же не мерещится? Ты в самом деле здесь? — Меченый инстинктивно протянул руку. Альд с готовностью подал ему свою. Ладонь была живой и теплой.

— Разумеется, и ты, и я, мы оба здесь, но мы находимся в разных мирах. Иногда эта преграда ничего не значит, как сейчас. А иногда она бывает непреодолимой. Понимаешь?..

Крикс посмотрел на их соединенные ладони. Он чувствовал тепло чужой руки. Его собственная ладонь как будто бы светилась изнутри — как в детстве, когда Безымянный ловил на болоте светлячков и держал их в кулаке, рассматривая свою добычу в щелку между пальцами. А больше ничего особенного в рукопожатии с Альдом не было. Если закрыть глаза, рука, сжимавшая его ладонь, казалась совсем человеческой.

— Любой нормальный человек наверняка сказал бы, что я просто-напросто сошел с ума, — заметил он. — Но, кажется, я в самом деле понимаю. Я читал о том, что Альды больше не способны появляться в нашем мире. И сам видел доказательства того, что миры расходятся все дальше. Время Тайной магии кончается.

Альд улыбнулся.

— Время Тайной магии еще не началось, — поправил он.

— Но ты уверен, что вы сможете отбить атаку Олварга без посторонней помощи?.. — уточнил Крикс, вспомнив свое видение.

— Нет. Насколько я могу судить, сегодня ночью Олварг уничтожит Леривалль.

Крикс нахмурился и инстинктивно попытался положить ладонь на рукоять Ривалена, совсем забыв, что его меч по-прежнему находится у Ингритт.

— Раз так, то я пойду с тобой, — решительно сказал он. — Нельзя позволить, чтобы Олварг захватил Туманный лог.

— Не стоит, — мягко отказался Альд. — Тот Леривалль, который может уничтожить Олварг — это только форпост между мирами. Рано или поздно все, принадлежащее прежнему миру, должно подойти к концу, и Леривалль — не исключение. Тот мир, который ты на самом деле должен защитить — наш общий мир, не разделенный временем или границами, Мир Былого и Грядущего. Поэтому сосредоточимся на том, чтобы его достичь. Для этого ты должен уничтожить Темные истоки.

— Но если дело в том, чтобы сразиться с Олваргом, то почему нам не сразиться в Леривалле?

Альд совсем по-человечески пожал плечами.

— Я не знаю, Крикс. Но чувствую, что это было бы ошибкой. Может статься, Олварг войдет в Леривалль только тогда, когда все уже будет кончено. Он зашел слишком далеко и чувствует себя в ловушке. Мы все время ощущаем его страх. Я не удивлюсь, если он постарается вести себя как можно осторожнее, и не оставит тебе ни одной возможности сразиться с ним. У него есть, кого послать вперед себя... Я думаю, что для тебя оборонять Туманный лог настолько же рискованно, как идти к Каменным столбам, а ты сейчас не вправе понапрасну рисковать собой. — Заметив выражение его лица, Альд улыбнулся. — Не огорчайся, Крикс. Это совсем не то, чем кажется на первый взгляд. Энрикс из Леда умер триста двадцать лет назад, твой друг Атрейн — вчера, а я наверняка умру сегодня ночью. Но на самом деле все это не важно. Смерти нет. Тебе ли этого не знать?

Крикс вспомнил, как лежал на мокром каменном полу в Кир-Роване, прошедший через все стадии испуга, безнадежности и боли — и оставивший их где-то позади. С тех пор он много раз жалел, что то пронзительное чувство совершенной ясности успело потускнеть и раствориться в его памяти. Но все-таки дан-Энрикс знал, что имел ввиду Альд.

— Пойду разбужу Олриса и Ингритт, — сказал он.

— Если не возражаешь, я пойду с тобой, — ответил Альд.

— Подъем! — бодро сказал дан-Энрикс, возвращаясь к своим спутникам и заглядывая под мост. — Вставайте. У меня для вас замечательные новости. Мы сегодня же будем Адели.

— Как это "сегодня же"? — не понял Олрис, открыв глаза и щурясь от яркого света. — А как же Каменные столбы?..

Ингритт ничего не сказала, но она тоже вопросительно смотрела на него.

— Столбы нам больше не нужны. Я был в лесу, и обнаружил... хм... источник более сильной магии, — ответил Меченый. То ли все дело было в разговоре с Альдом, то ли в недоумевающих лицах его попутчиков, которые наверняка гадали, не сошел ли Меченый с ума, но на душе у Крикса было удивительно легко.

Им не пришлось тратить много времени на сборы — не считая той одежды, которая была на них, у беглецов не оставалось никаких других вещей. Ингритт ограничилась тем, что заново перевязала растрепавшиеся за ночь волосы. Олрис стащил сапог и аккуратно обернул натертые до крови ноги куском ткани, наскоро откромсанным от подола рубашки. На этом, собственно, приготовления к предстоявшему им путешествию были завершены.

— Мне кажется, здесь кто-то есть, — сказала Ингритт, выбравшись из их укрытия. Олрис нервно оглянулся.

— Кто? Безликие?..

— Нет, точно не они, — решительно ответила Ингритт, не переставая, судя по всему, прислушиваться к своим ощущениям. — Наверное, это просто мое воображение.

"Определенно, нет" — мысленно отозвался Меченый, но вслух, конечно, ничего не произнес. Альд улыбнулся и махнул рукой, приглашая Крикса следовать за ним. Пока они шагали через лес, дан-Энрикс развлекался тем, что пытался угадать, куда они идут. Примерно через полчаса Альд вывел их к маленькому, но глубокому лесному озеру, в которое впадал замеченный дан-Энриксом ручей. Часть берега, по-видимому, когда-то обвалилась и ушла под воду, так что теперь Меченый и его спутники стояли на краю отвесного, хотя и не особенно высокого обрыва.

— В легендах гвиннов часто попадаются волшебные озера, — сказал Альд. — Чаще всего они исцеляют раны или возвращают молодость. Но могут оказаться и порталом в другой мир, ведь так?..

Несколько секунд полюбовавшись на тонкий и прозрачный лед, в который вмерзло несколько черно-бурых листьев, Меченый с упреком посмотрел на Альда.

"Сейчас ведь зима. Неужели обязательно лезть в ледяную воду?" — мысленно осведомился он.

Альд с явным сожалением развел руками.

— Именно тебе — не обязательно. Я могу сделать так, что ты прямо сейчас окажешься Адели, или даже прямо во дворце Правителя. Но с твоими спутниками все куда сложнее. Не мне тебе рассказывать, что Тайная магия не совершается без человеческого соучастия. А людям непременно нужно, чтобы все происходящее имело хоть какое-нибудь объяснение, пусть даже самое парадоксальное. Для вас, людей, законы вашего мышления превыше самой реальности — вы так устроены. Если сказать человеку, что он перенесется в другой мир, не сходя с места, на котором он стоит, то он будет уверен в том, что это невозможно. Но если сообщить ему, что нужно будет прыгнуть в ледяное озеро, которое глубже его роста, он позволит себе хотя бы допустить, что из этого что-то может получиться... а потом Тайная магия доделает все остальное.

Меченый тяжело вздохнул, а потом обернулся к Меченому с Ингритт, собираясь объяснить, что именно им предстоит.

Олрис с благоговением смотрел на озеро.

— Это и есть источник магии, который вы нашли?.. — спросил он Меченого тоном человека, приготовившегося услышать что-нибудь невероятное. — Он в этом озере?

Меченый на мгновение задумался. Тайная магия не терпит лжи, но в то же время предостерегает от того, чтобы называть "правдой" самую простую мысль, которая приходит тебе в голову.

— Не совсем так, — ответил он. — Источник магии находится в каждом из нас. Но чтобы ее пробудить, нужны особые... условия. В конечном счете, Каменные столбы — это всего лишь арка из камней. Но она позволяет людям путешествовать между мирами. Как и это озеро. Вам нужно будет просто прыгнуть вниз — магия позаботится обо всем остальном.

— Я первая, — решительно сказала Ингритт.

— Это может быть опасно! — запротестовал Олрис. — Я должен пойти вперед.

— С чего бы это? — прищурилась Ингритт. Меченый не сомневался в том, что Олрис подразумевал, что Ингритт — девушка, и заинтересованно прислушался, пытаясь угадать, как он будет оправдывать свою идею перед Ингритт.

— С того, что я единственный, кто пока не сделал ничего полезного, — выкрутился Олрис.

— Это не опасно, — оборвал их спор дан-Энрикс. Он не сомневался в том, Олрис с Ингритт даже не простудятся — Альд никогда не предложил бы ничего такого, что могло бы причинить им вред, хотя приятным прыжок в ледяную воду, разумеется, не назовешь. — Можете прыгнуть вместе, если вам так хочется.

Еще пару секунд Олрис и Ингритт выразительно сверлили друг друга взглядами, но потом они все же подошли к краю обрыва и почти одновременно оттолкнулись от земли. Дан-Энрикс услышал, как хрустнул лед — а в следующую секунду оба его спутника исчезли. На том месте, где они пробили лед, осталась две больших, неровных полыньи. Меченый посмотрел на Альда и заставил себя улыбнуться.

— Я, пожалуй, последую их примеру. Было бы нечестно заставить других людей прыгать в замерзшее озеро, а потом присоединиться к ним без всяких затруднений.

К моменту, когда он договорил, в голосе Крикса уже не осталось ни следа от его показной веселости. Было странно сознавать, что всего через несколько часов их проводник будет убит.

— Прощай, — сказал дан-Энрикс, не способный справиться с печалью.

В глазах Альда на мгновение мелькнуло выражение той же тоски, которую испытывал он сам, но потом он лукаво улыбнулся.

— Не забывай, что мы скоро увидимся. Точнее, я увижусь с тобой уже сегодня ночью, а вот тебе придется подождать. Не слишком честно, правда?.. С твоей точки зрения, ты еще не победил, а мы тем временем уже пожнем плоды твоей победы.

Сообразив, что снова пытается подходить к ситуации со своей старой, совершенно не пригодной к делу меркой, Крикс рассмеялся.

— Ну, в конце концов, вы начали это сражение задолго до меня. Думаю, будет только справедливо, если и победой вы насладитесь раньше, чем я сам.

— Спасибо тебе, Эвеллир, — серьезно отозвался Альд.

— До скорой встречи! — сказал Меченый, делая шаг вперед. Только шагнув, он осознал, что так и не поинтересовался именем их спутника.

Полет занял не более секунды. Меченый почувствовал, как погрузился в воду, и инстинктивно зажмурился. Открыв глаза, он осознал, что вода была вовсе не такой холодной, как он ожидал. Вдобавок, она больше не казалась черной, как тогда, когда он смотрел на озеро. Наоборот, она была зеленой, пронизанной косыми потоками солнечного света. Оттолкнувшись от покрытого камнями дна, дан-Энрикс вынырнул на поверхность. Он увидел небо, покрытое кучевыми облаками, позолоченными заходящим солнцем, лес и возвышающиеся неподалеку стены города, в котором он с замиранием сердца узнал Адель. Примерно в двадцати шагах от того места, в котором Меченый свалился в воду, тянулась длинная песчаная коса. На этой косе, отвернувшись друг от друга, стояли Олрис с Ингритт, выжимавшие свои рубашки. Крикс в несколько размашистых гребков доплыл до места, где его ноги доставали дна, и, поскальзываясь на камнях, побрел в сторону берега, еще не до конца поверив в то, что наконец-то оказался дома.

Выбравшись из воды, Крикс первым делом сбросил сапоги и вылил из них воду на песок. Увидев Меченого, Ингритт торопливо натянула влажную рубашку.

— Мы уже начали беспокоиться, — сказала она. Крикс удивился, но потом подумал, что, с поправкой на разницу во времени, он должен был попасть сюда примерно через пять минут после своих попутчиков.

— Это и есть ваш город?.. — спросил Олрис, зачарованно глядя на видневшуюся вдалеке Адель.

— Да, — кивнул Меченый. Он посмотрел на солнце, почти касающееся воды, бросил взгляд на стертые до крови ступни Олриса, переминавшегося с ноги на ногу на остывающем песке, и пришел к выводу, что за те полчаса, которые остались до закрытия ворот, им нипочем не добраться до города. Придется, видимо, попасть в Адель другим путем. Хорошо еще, что вечер выдался безветренным, и они застали тот момент, когда заходившее солнце еще способно было дать немножечко тепла, иначе идти куда-нибудь после недавнего купания было бы гораздо неприятнее.

— Здесь так тепло... хотя и осень, — с удивлением отметила Ингритт, глядя на желтые и оранжевые листья на деревьях.

— Я думал, здесь будет конец зимы, как и у нас, — поддержал ее Олрис.

— По-моему, сейчас примерно середина октября, — ответил Меченый, мельком взглянув на лес. — В это время погода без конца меняется. То тепло, как летом, то внезапно налетают зимние шторма. Считайте, что нам повезло. Но все равно, если мы будем продолжать эту беседу в мокрой одежде, то замерзнем и простудимся. — Он обернулся к Ингритт. — Мы встанем к тебе спиной и будем смотреть только на залив, а ты не будешь торопиться, и выжмешь свою одежду досуха. Когда ты скажешь, что закончила, мы поменяемся.

Олрис встал рядом с ним, с преувеличенной серьезностью уставившись на горящую под лучами солнце полосу воды на горизонте.

— Он такой огромный, да?.. И постоянно движется, как будто дышит, — сказал он, когда внезапно набежавшая волна лизнула ему ноги, оставляя за собой ошметки белой пены. Крикс напомнил самому себе, что его Олрис еще никогда не видел море. — Когда мы упали в воду, мне сначала показалось, что она сама пытается выкинуть нас на берег.

— Это называется "прибой", — отозвался Меченый, невольно улыбнувшись.

Как же хорошо было опять попасть домой...

Когда они закончили с одеждой, Олрис, опережая Ингритт, потянулся к лежавшим на песке ножнам с Риваленом.

— Я понесу ваш меч, — выпалил он. Было понятно, что ему давно уже не терпится сменить свою подругу.

— Нет! — резко возразил дан-Энрикс, удержав стюарда за плечо.

Олрис посмотрел на рыцаря с обидой и недоумением. Судя по виду Ингритт, она тоже была удивлена таким решительным отказом. Меченый и сам не очень понимал, почему остановил мальчишку. По правде говоря, у него не было никаких оснований думать, что их враг сможет почувствовать Ривален, если меч возьмет не Крикс, а какой-то другой потомок Энрикса из Леда. Но Меченый полагал, что, имея дело с магией, лучше всего поменьше рассуждать и больше доверять собственным ощущениям.

— Меч возьмет Ингритт, — сказал Крикс, давая своим спутникам понять, что не намерен обсуждать этот вопрос. Олрис с оскорбленным видом отступил в сторону, и избегал даже смотреть на Ингритт, пока та надевала перевязь. Меченый, в свою очередь, смотрел на Олриса и думал — как бы он среагировал, вздумай дан-Энрикс объяснить причину своего решения?.. Меченый помнил, с каким выражением лица его стюард обычно говорил об Олварге. Осознавал он это или нет, но король гвиннов, без сомнения, внушал Олрису отвращение и страх, слегка замаскированный привитым ему в Марахэне уважением к тому, кто утверждает свою власть с помощью силы и жестокости, то есть всего того, что гвинны называли "мужеством". Навряд ли Олриса обрадовало бы известие, что их король — его отец. По счастью, никаких разумных оснований для такой догадки не существовало. Олрис не напоминал отца ни характером, ни внешностью. На самом деле, если бы не Князь, Меченый никогда не заподозрил бы мальчишке Рикса. Все потомки Наина Воителя по мужской линии были похожи друг на друга — смуглые, высокие темноволосые мужчины с выступающими скулами и матовым оттенком кожи. А вот Олрис выглядел, как самый настоящий гвинн — вздернутый нос, большие, широко расставленные серые глаза и светлые волосы, которые сейчас напоминали грязные сосульки. Вероятно, это его и спасло. Если бы среди малышни, вертевшейся на конюшнях Марахэна, объявился смуглый и темноволосый паренек, отца которого никто не знал, Олварг наверняка заинтересовался бы его происхождением.

— Идем?.. — спросила Ингритт, затянув последний ремешок. Меченый коротко кивнул.

Олварг стоял спиной к кострам, горевшим на прогалине, так что вначале Бакко, как и остальные выстроившиеся в ряды гвардейцы, могли различить только его высокий темный силуэт. Но постепенно их глаза привыкли к темноте, и Бакко смог увидеть и лицо короля, и темные фигуры дюжины адхаров, занявших позиции в тени, подальше от пылающих костров.

Дождавшись, пока на прогалине воцарится полная тишина, король заговорил.

— Я собрал вас здесь, чтобы поговорить о неожиданном препятствии, которое задержало наше продвижение вперед.

Он говорил, не повышая голоса, но Бакко слышал каждое произнесенное им слово так отчетливо, как если бы тот стоял прямо перед ним. Бакко догадывался, что это было магией, и что стоявшие в задних рядах солдаты слышат Олварга ничуть не хуже, чем он сам.

— До меня доносились разговоры о том, что это колдовство, и что нам лучше всего повернуть назад, — Олварг неторопливо обвел взглядом строй стоящих у костра людей. Бакко почудилось, будто глаза их предводителя впиваются в него, как два ножа. Он постарался успокоить себя тем, что остальные члены их отряда, вероятно, ощущают то же самое. Их предводитель, как никто другой, умел внушать почтение и страх. Выдержав выразительную паузу, король сказал — ...Вы были правы. Это в самом деле колдовство. Однако вы напрасно полагаете, что голоса, которые вы слышали в тумане — это какие-то бесплотные, могущественные существа, равные если не богам, то уж, по крайней мере, духам леса и озер. Вы скоро убедитесь в том, что эти маги смертны, как и остальные люди. Нет ничего глупее, чем бояться врага, который сам боится вас. А эти маги нас боятся. Вы же видите — им не хватает смелости даже на то, чтобы сразиться с нами. Они прячутся в своем волшебном замке и воображают, что сумеют обратить вас в бегство с помощью одной лишь магии. Решайте сами, кто вы — взрослые мужчины или перетрусившие дети, которых можно напугать туманом. Мне известно, что среди вас есть те, кто рассуждает так — "Я бы вернулся в Марахэн, да только кто позволит мне уйти? Я не хочу, чтобы за мной отправили адхаров, потому и остаюсь".

Бакко похолодел. Вчера, когда они сидели у костра, он в самом деле шепотом поделился с Инги этой мыслью. Но он был уверен в том, что его слышал только его друг. Бакко отлично помнил, как он осмотрелся, чтобы быть уверенным, что рядом с ними не торчит никто из офицеров. Неужели Олваргу действительно было известно все, что думает и говорит каждый из его людей?.. Все те, кто хоть однажды удостоился беседы с королем, потом клялись, что он способен угадать любые мысли собеседника, и чувствует все его страхи. Но, вплоть до сегодняшнего дня, Бакко не сомневался в том, что ему лично проницательность их предводителя никак не угрожает — просто потому, что люди вроде него или того же Инги слишком незначительны, чтобы король заинтересовался, о чем они думают.

"Уймись, — приказал Бакко сам себе. — Может, он говорил совсем не о тебе... Мало ли, кто еще мог говорить о том же самом!.. Да, но это же те самые слова, которые я говорил вчера. Не просто так же мысль, а те же самые слова. Это совсем другое".

Пока смущенного и перепуганного Бакко бросало то в жар, то в холод, король продолжил свою речь.

— Я собрал вас здесь, чтобы сказать — пусть каждый, кто не хочет следовать за мной, проваливает в Марахэн или на все четыре стороны. Я не намерен вам мешать. Мне нужны мужчины, а не трусы, которые будут драться из-под палки, так что перестаньте ныть и убирайтесь... Те, кто оказался недостоин воинского Посвящения, по древнему обычаю, заслуживают смерти, но сегодня, в виде исключения, я отменяю это правило. Считайте, что король позволил вам уйти. Ступайте тискать своих жен, растить пшеницу и командовать прислугой. Я не стану посылать за вами адхаров и не вспомню ваши имена, когда вернусь с победой в Марахэн. Мне попросту нет дела до таких, как вы, — Олварг махнул рукой, как человек, который прогоняет увязавшуюся за ним собаку. Выдержав паузу, он продолжал. — Те, кто останется со мной, еще сегодня до рассвета будут хозяевами Леривалля. Вы найдете там сокровища, в сравнении с которыми все ценности, которые хранятся в Руденбруке, стоят меньше, чем гнилая репа. Вы знаете — я всегда даю то, что обещал. Так вот: сегодня я отдам вам Леривалль. Вы убедитесь в том, что его обитатели, которые могут казаться такими непредсказуемыми и опасными, пока ты их не видишь, просто несколько десятков слабосильных выродков, больше похожих на женщин, чем на мужчин. До сих пор я не видел смысла тратить свою магию на то, чтобы покончить с ними, потому что и их магия, и они сами и без этого находятся на последнем издыхании, так что со временем я бы избавился от них без дополнительных хлопот. Но раз они решили лезть в мои дела — пускай пеняют на себя. Вы перебьете их, а потом мы напомним Истинному королю, кто победил его отца в Древесном городе. Ну а теперь скажите — вы готовы захватить Туманный лог?..

Все заорали хором. Бакко вопил так же громко, как и остальные. Его недавний страх переродился в какое-то совсем иное чувство. Ему хотелось драться, и притом немедленно. Хотелось раз и навсегда очистить себя от обвинений в трусости, но главное — хотелось, как и раньше, ощущать себя неотделимой частью воинского братства, а не отщепенцем, оказавшимся недостойным принесенных им обетов.

— Хорошо, — сказал король, когда крики немного поутихли. — Леривалль находится за пределами нашего мира. Попасть туда можно только с помощью магии. Это — моя забота. В моем распоряжении находятся такие силы, о которых наши противники не смеют и мечтать. Я разрушу ту защиту, которая ограждает Леривалль, и тогда мы войдем в Туманный лог. Но прежде всего нужно позаботиться о том, чтобы наши враги не околдовали вас и не подчинили вашу волю с помощью какой-нибудь магической уловки вроде тех, которые они используют обычно. Я знаю, многие из вас задумывались, чем я был занят весь последний день, и почему мы оставались в этом лагере вместо того, чтобы продолжить свой поход. Отвечу — я готовил средство, которое обеспечит нам победу. В тех котлах, которые вы видите, находится напиток, который сделает вас неуязвимыми для любых воздействий наших противников... Назад! — сердито рявкнул Олварг, когда несколько наиболее нетерпеливых слушателей из первого ряда попытались сделать шаг вперед, к котлам. — Всем оставаться на своих местах, и выходить вперед только по команде ваших офицеров. Иначе этот балаган затянется до самого утра.

Те, кто надеялся опередить своих товарищей, поспешно возвратились в строй. Бакко довольно скоро убедился, что король действительно продумал все. Под руководством Нэйда и его помощников солдаты Олварга выстраивались в очереди, а гвардейцы, получившие напиток в числе первых, так же быстро отходили в сторону, чтобы не мешать своим товарищам. Судя по виду тех, кто подошел к котлам раньше него, ничего неприятного в магическом напитке не было. Напротив, отходившие от котла люди выглядели слегка ошарашенными, но вполне довольными. Бакко не терпелось испытать магическое средство, приготовленное самим королем. Сердце у него стучало все быстрее. Ему чудилось, что этот напиток раз и навсегда изменит его жизнь — совсем как воинское Посвящение. Но, когда наконец настала его очередь, Бакко даже не успел проникнуться значимостью момента. Стоявший перед ним гвардеец отошел, Бакко увидел, как стоявший у котла человек протягивает ему мокрый черпак какой-то темно-бурой жидкости, и, подчиняясь всеобщей спешке, одним махом проглотил содержимое этого черпака, не успев даже распробовать его на вкус. В первый момент Бакко почувствовал себя разочарованным, поскольку все произошло как-то уж слишком быстро и довольно бестолково — особенно если вспоминать его недавнее волнение и ожидание невероятных перемен. Но прежде, чем он успел возвратить черпак, в ушах у Бакко зашумело, сердце застучало так, как будто собиралось разорваться, и по телу разлилось приятное тепло. Шагнув — или, точнее, отшатнувшись в сторону, чтобы уступить место следующему за ним гвардейцу, Бакко осознал, что пьян, но только как-то странно. В голове царил такой сумбур, какой бывает за минуту до того, как опьяневший человек обычно падает и засыпает мертвым сном. А вот тело при этом совершенно не казалось неуклюжим — наоборот, Бакко не чувствовал подобной легкости и распирающей его энергии с тех пор, как ему было лет пятнадцать. Когда Бакко возвращался в строй, он по случайности заметил короля, который молча наблюдал за тем, как движутся очереди к котлам. В прошлом король часто казалось Бакко изможденным, но такого бледного и перекошенного лица, как сегодня, Бакко еще никогда не видел ни у Олварга, ни у кого-нибудь еще. Это показалось Бакко исключительно забавным. Интересно, Олварг опасался, что волшебного напитка может не хватить на всех, или тревожился из-за предстоящего сражения?.. Бакко попытался вспомнить, с кем они намерены сражаться, но в конце концов решил, что это не имеет ни малейшего значения. Ничто не свете не заслуживало того, чтобы раздумывать об этом больше двух секунд — особенно сейчас, когда любые мысли вызывали головокружение и ноющую боль в висках.

— Кто-то... поет? — спросила Ингритт тоном человека, который не верит собственным ушам.

Первые несколько часов после того, как беглецы вошли в Подземный город, Крикс мысленно проклинал здешние коридоры и собственную самонадеянность, заставившую его возомнить, что он сумеет обойтись без факела. Впрочем, следовало признать, что выхода у них все равно не было — разве что ночевать в лесу, или, на свой страх и риск, попробовать представиться дозорным. Здраво оценив свой внешний вид, а также вид своих попутчиков, Меченый должен был признать, что, если стража и откроет им ворота, то только затем, чтобы арестовать их троих, как нарушителей спокойствия. В прошлый раз его спасло знакомство с Браэнном, но за прошедшее с того момента время Браэнна вполне могли перевести куда-нибудь еще. Поэтому Меченому оставалось только привести своих спутников в Подземный город и положиться на собственную память, то есть двигаться вперед, держась за стену, считать повороты и шаги, и от души надеялся, что в темноте случайно не ошибся коридором. Олрис шел следом за ним, крепко держась за рукав дан-Энрикса, а замыкала эту странную процессию Ингритт, державшаяся за руку Олриса. Не приходилось удивляться, что все вместе они двигались вперед даже медленнее, чем тогда, когда Крикс выводил Дарнторна из Адели, завязав ему глаза. Когда шершавая стена, служившая дан-Энриксу ориентиром, стала глаже и ровнее, а сам коридор раздался вширь, и впереди наконец-то замаячил бледный свет созданных Альдами светильников, Меченый с облегчением вздохнул. Он обнаружил, что они несколько отклонились от кратчайшего маршрута к центру города, но это уже не имело особого значения. Следовало радоваться уже тому, что ему удалось провести своих спутников через переплетение подземных галерей, напоминающих гигантский муравейник.

Но теперь Меченый наконец-то мог вздохнуть свободно. С того места, на котором они оказались, до фамильной усыпальницы дан-Энриксов и выхода во дворец было рукой подать.

Олрис тоже услышал музыку, и теперь настороженно оглядывался по сторонам.

— Я никого не вижу, — сказал он. И Ингритт, и Олрис были настолько вымотаны, что, казалось, даже не заметили великолепия подземных галерей. Единственным, что вырвало из состояния усталого оцепенения, были звучащие из ниоткуда голоса.

— Это Поющий зал, — пояснил Меченый. — Вам кажется, что вокруг вас поет и разговаривает множество людей, но на самом деле здесь никого нет. Так действует здешняя магия.

— Я слышала об этом, — неожиданно сказала Ингритт. — Атрейн рассказывал мне про магию, из-за которой часть его разведчиков начала слышать голоса и пение, хотя вокруг никого не было — только туман. Но я не думала, что это так красиво. Можно нам остановиться и послушать? Ну, хотя бы на минуту?..

Меченый покачал головой.

— Не стоит. Мы и так идем не слишком быстро, а сейчас, наверное, уже перевалило за полночь.

Больше они нигде не останавливались — даже когда Олрис с Ингритт едва не свернули себе шеи, проходя через семейный склеп дан-Энриксов, и в недоумении разглядывая каменные статуи, мимо которых они проходили. Меченный напомнил самому себе, что за все время пребывания в Эсселвиле он не видел ни одной скульптуры, так что Олрис с Ингритт, вероятнее всего, даже не представляли, что из камня можно сделать что-нибудь подобное. Крикс успел довести своих попутчиков до лестницы, ведущей из фамильной усыпальницы наверх, когда в глаза ему ударил неправдоподобно-яркий белый свет. От неожиданности Олрис налетел на Меченого, а сам дан-Энрикс заслонил глаза рукой, но было уже поздно — под веками пульсировала боль, как будто свет обжег ему глаза.

— Не двигайтесь, — скомандовал знакомый мужской голос. Говоривший не присовокупил к своему приказу никаких угроз, но это было и не нужно — было совершенно очевидно, что последствия неподчинения будут самыми печальными. Несмотря на боль и резь в глазах, Меченый все же сумел различить на верхней площадке лестницы фигуры нескольких мужчин. Стоявший впереди, вне всякого сомнения, был тем самым человеком, который только что приказал ему остановиться.

Меченный расслабился и даже разрешил себе прикрыть слезившиеся, воспаленные глаза.

— Все в порядке, Ирем, это я, — устало сказал он. Судя по наступившей тишине, его слова привели слушателей в замешательство. Открыв глаза, Крикс обнаружил, что сэр Ирем, жестом приказав всем оставаться на своих местах, легко сбегает вниз по каменным ступеням.

— Простите, принц, — произнес он, остановившись в трех шагах от собеседника. — Произошло досадное недоразумение. Магический пульсар оповестил нас о том, что во дворец проникли посторонние. Мы не могли предположить, что это вы.

Услышав про магический пульсар, Меченый с интересом посмотрел на Ирема. Он помнил, каких усилий тому стоило добиться использования пульсаров в прошлом. Но тогда была война, и маги скрепя сердце примирились с необходимостью растрачивать свой Дар на поддержание магической защиты. Меченый пообещал себе, что скоро выяснит, чем объясняются усиленные меры безопасности на этот раз, и протянул Ирему руку. Коадъютор крепко сжал ее и очень тихо произнес:

— Ну наконец-то! Мы уже начали думать, что с тобой произошло какое-то несчастье.

— А как долго меня не было?.. — спросил Меченый так же тихо. С точки зрения дан-Энрикса, лорд Ирем не особо постарел со времени его последнего визита. Но ему хотелось знать наверняка.

— Уже четыре года. Но об этом — лучше без свидетелей, — ответил Ирем, и дан-Энрикс должен был признать, что рыцарь прав.

Стоявший на вершине лестницы мужчина в светлых одеждах, ярко выделявшихся на фоне синих орденских плащей, спросил:

— Лорд Ирем, вы уверены, что вам не требуется моя помощь?..

Коадъютор покосился на него через плечо.

— Благодарю, магистр, все в порядке. Я надеюсь, что, учитывая обстоятельства этого дела, вы простите меня за то, что я потратил ваше время. Вы можете быть свободны.

Меченый удивленно поднял бровь. "Магистр"?.. Судя по всему, обладатель сливочно-белого плаща был магом из Совета Ста. Судя по его виду, он был крайне недоволен тем, что коадъютор так бесцеремонно указал ему на дверь, однако, бросив на дан-Энрикса последний любопытный взгляд, протиснулся мимо орденских гвардейцев и ушел.

— А это кто такие?.. — спросил Ирем, кивнув на Олриса и Ингритт. Оба выглядели до смерти уставшими и испуганно жались поближе друг к другу.

— Мальчик — мой стюард, а девушка — его подруга.

Коадъютор хмыкнул, явно не считая объяснение дан-Энрикса достаточным, но углубляться в тему он не стал.

— Мне разбудить Вальдера, или это дело терпит до утра? — осведомился он. — Если это возможно, я попросил бы тебя подождать. Наследнику в последнюю неделю нездоровится, и Их Величества совсем измучались.

— Пусть спят, — кивнул дан-Энрикс. — А вот с тобой, если не возражаешь, я бы побеседовал уже сейчас.

— Изволь. Только сперва устрой куда-то своих замарашек, а то они, по-моему, уже на ногах не держатся, — Ирем смотрел на Олриса и Ингритт с хорошо знакомой Криксу смесью жалости и нескрываемой иронии. — Должен признать, когда я пытался представить твое возвращение в Адель, я ожидал чего угодно, только не того, что ты приведешь с собой двоих детей.

Крикс хмыкнул.

— Эти "дети" за последние несколько дней прошли через такое, что большинству взрослых и во сне не снилось. Давай так. Я отведу их в комнату, в которой я ухаживал за Алвинном, а потом мы пойдем к тебе и побеседуем без посторонних глаз, идет?

— Идет. Я прикажу, чтобы им принесли чего-нибудь поесть, и подожду тебя на Галерее Славы.

В аулариуме императора было темно и тихо. Когда они вошли сюда, Ирему на секунду показалось, что он спит и видит сон. Утром он, как всегда, проснется на своей постели в Адельстане, и окажется, что ничего этого не было — ни разбудившего его вскоре после полуночи сигнала, ни безумной, хотя и короткой скачки до дворца, ни ошалевших взглядов магов из Совета Ста, которые, похоже, до последнего считали применение магических пульсаров очередной блажью коадъютора, и не могли поверить в то, что им действительно придется отражать чье-либо нападение.

— Вина?.. — спросил сэр Ирем, поджигая угли в жаровнях факелом, который он держал в руке.

— Да. И чего-нибудь поесть. Я умираю с голода, — ответил Меченый.

Ирем кивнул и, отойдя к дверям, отдал необходимые распоряжения. Когда он вернулся, Крикс уже успел устроиться в массивном кресле, которое обычно занимал Вальдер.

— Почему твой гвардеец встал передо мной на колени? — с усталым любопытством спросил он.

Ирем поморщился. Благодаря магической защите, вовремя предупредивший коадъютора о чужаках в Подземном городе, известие о возвращении дан-Энрикса мгновенно облетело весь дворец. Большая часть гвардейцев, к счастью, ограничивалась тем, что пожирала Меченого глазами, но один из них, по-видимому, принадлежал к числу тех элвиенистов, которые приняли идеи Отта слишком близко к сердцу.

— Многое здесь изменилось, пока ты отсутствовал, — довольно неопределенно отозвался Ирем. Не то, чтобы он не хотел отвечать на вопрос дан-Энрикса — просто впервые в жизни коадъютор плохо представлял, с чего начать. Меченый вопросительно смотрел на рыцаря.

— Пока мы шли сюда, я видел четырех магистров из Совета Ста в сопровождении учеников — и это если не считать твоих людей. Вас с императором что-то встревожило?

— Прежде всего, нас встревожило твое необъяснимо долгое отсутствие. Если ты помнишь, в прошлый раз ты сообщил, что Князь убит, и сразу после этого исчез. Четыре года никаких известий... Раньше мы могли рассчитывать на то, что, если городу будет грозить по-настоящему серьезная опасность, то Седой предупредит о ней. Когда Седой погиб, а ты пропал, мы поняли, что теперь нам придется полагаться только на себя. Естественно, мы не могли сказать Совету Ста об Олварге, поэтому для них усиленные меры безопасности — это предосторожность на случай политического покушения. Это звучит довольно убедительно — империя сейчас ведет весьма решительную внешнюю политику. — Ирем отпил глоток вина. Вкус "Пурпурного сердца" оставался в точности таким же, как и двадцать лет назад. Раньше он никогда не обращал на это обстоятельство внимания, но сейчас эта деталь внезапно вызвала в нем ощущение щемящей ностальгии. Или, может быть, все дело было в том, что Крикс, сидевший за столом Валларикса, был удивительно похож на молодого императора?.. — По правде говоря, мне самому куда приятнее было бы верить в то, что Орден действует в расчете на аварцев или внутриморцев, а не на безумных темных магов из другого мира. Согласись, это даже звучит бредово!.. Но проблема в том, что с некоторых пор я постоянно чувствую тревогу, не имеющую никаких разумных оснований. Ничего особенного, вроде бы, не происходит, но меня не покидает ощущение, что мы вот-вот окажемся в большой беде. И даже более того — как будто бы эта беда уже пришла, но никто этого не замечает.

Ирем внезапно осознал, что, поддаваясь чувству облегчения, вызванного внезапным возвращением дан-Энрикса, он говорит гораздо откровеннее, чем следует — и, надо думать, выглядит не лучшим образом. Рыцарь деланно усмехнулся, как бы призывая собеседника не относиться к его речи чересчур серьезно.

— Возможно, я просто состарился и стал не в меру мнительным, — небрежно сказал он. — Как бы там ни было, я рад, что ты вернулся.

Крикс посмотрел на него через стол. То ли все дело было в пламени жаровни, отражавшемся в глазах южанина, то ли глаза дан-Энрикса светились сами по себе, как у Седого.

— Ирем, это не мнительность. Это Исток. Я только что имел возможность наблюдать, как Олварг, буквально палец о палец не ударив, расстроил наш поход на Марахэн. Я был уверен в том, что мы покончим с ним, самое большее, через полгода, а в итоге ему даже не пришлось сражаться с нами. Мы сами сделали все, чтобы расчистить ему путь к победе. Это выглядело так, как будто бы все люди, которых я знал, разом сошли с ума.

Рыцарь прищурился.

— Тогда ты вряд ли что-то выиграл, отправившись сюда. Здесь происходит то же самое.

— То есть?.. — резко выпрямляясь в своем кресле, спросил Меченный. Ирем повел плечом, даже не пытаясь скрыть свое раздражение.

— Я говорю, что, если люди в Эсселвиле, с твоей точки зрения, вели себя, как сумасшедшие, Адель едва ли тебя чем-нибудь порадует. Во-первых, в городе орудует шайка буйнопомешанных, которые называют себя Братством Истины. Затем — целая куча дураков, и прежде всего твой любимый Кэлрин Отт, с утра до ночи раздражает этих буйных и любуется на их припадки, очевидно, думая, что это весело... Я лично прописал бы буйным строгую диету и покой — все это можно обеспечить в Адельстане. Но помешанных из Братства Истины поддерживают слабоумные кретины из городского магистрата, а Вальдер, который вообще-то не особенно похож на сумасшедшего, внезапно совершил по-настоящему безумный шаг — дал идиотам в магистрате дополнительные привилегии, чтобы им было, куда развернуться в собственном идиотизме. Валларикс, видишь ли, уверен, что, раз Князя больше нет, то императорская власть однажды превратит дан-Энриксов в кого-то вроде Ар-Шиннора. — Коадъютор недовольно поджал губы. — Я не знаю, как насчет угрозы тирании, но делиться властью со старшинами из магистрата, и, в конечном счете, с Братством Истины — это уж точно безрассудная идея. Иногда мне кажется, что из нормальных людей в городе остались только Аденор и леди Эренс.

Их беседу оборвал приход слуги, который принес холодное жаркое и вчерашний хлеб. Дан-Энрикс набросился на еду с такой жадностью, как будто бы не ел уже несколько дней. Ирем готов был подождать, пока южанин утолит свой голод, но дан-Энрикс явно не намерен был стеснять себя дворцовым этикетом. Едва дождавшись, пока слуга выйдет, он проглотил очередной кусок жаркого и спросил:

— Вы говорите, сестра Эренс здесь?..

— Она приехала в столицу пару лет назад, и с тех пор ведет активную борьбу против Килларо и его сторонников. — Поймав непонимающий взгляд Крикса, Ирем тяжело вздохнул. — Боюсь, что ты сейчас единственный человек в Адели, кто еще не знает, кто такой Килларо. Это лидер "Братства Истины". Рован Килларо... Редкостный тупица и фанатик, но, к несчастью, пользующийся большим авторитетом у определенной части унитариев — той самой, что поддерживает Братство. Думаю, ты с ними еще познакомишься. Или, точнее, они сами познакомятся с тобой. Видишь ли, в Братстве собрались люди самых разных возрастов, занятий и сословий. И единственное, что их всех объединяет — это ненависть к тебе.

— Не понимаю.

— Это очень просто. Кэлрин Отт, с его огромным поэтическим талантом и куриными мозгами...

Его собеседник выразительно скривился.

— Ирем! Кэлрин Отт — мой друг. Если ты хочешь его оскорблять, найди себе другого собеседника.

— У меня даже в мыслях не было кого-то оскорблять. То обстоятельство, что Кэлрин меня раздражает, не может умалить его таланта. А то, что ты к нему неравнодушен, не мешает ему быть болваном, который втравил всех нас в большие неприятности... Ты давеча спросил, почему одному из моих гвардейцев вздумалось падать перед тобой на колени. Можешь поблагодарить своего друга Отта. Он написал роман, в котором прямо утверждается, что ты — посланник Альдов и наследник Энрикса из Леда, то есть Эвеллир.

— Кто-кто, но ты-то должен знать, что это правда.

— Да. Но я, в отличие от Кэлрина, додумался, что о таких вещах не следует орать на площадях, — ответил Ирем хладнокровно. — А твой Кэлрин, как любой поэт или писатель, не способен хранить в тайне то, что видел или слышал — ему срочно нужно написать об этом роман, моралите, балладу или, на худой конец, трактат. Он написал свою историю, которая, к несчастью, оказалась интересной и мгновенно привлекла к себе всеобщее внимание. Как только его книга стала популярной, появились люди, которые говорили, что он оскорбил Создателя, что называть простого человека Эвеллиром — это святотатство. Орден Милосердия призвал всех унитариев объединиться и единым фронтом выступить против богохульных сочинений Отта. Тут бы Кэлрину не помешало проявить хотя бы капельку ума, и поддержать тех, кто говорил, что его книга — всего-навсего литературное произведение, и что нелепо начинать серьезный философский спор вокруг подобного романа. Но твой друг встал в позу. Он сказал, что написал чистую правду, и не видит в этом никакого святотатства. И что, по его мнению, оскорблением Создателя является такая ситуация, в которой человека принуждают лгать или кривить душой. Короче говоря, вместо того, чтобы уклониться от рискованного спора, он открыто заявил, что будет до конца отстаивать свою позицию. Поднял перчатку, так сказать... Его сторонники, понятно, прямо-таки взвыли от восторга, и с тех пор не проходит ни одной недели, чтобы почитатели Кэлринна Отта не сцепились с унитариями — если не в столице, то в каком-то из имперских городов.

— А леди Эренс, значит, выступает против "Братства Истины"?

— Именно так. По моим данным, она делает это по поручению Лейды Гефэйр, — При упоминании этого имени Меченый бросил на собеседника быстрый взгляд. Поняв, о чем он думает, Ирем покачал головой. — Прости, подробности мне неизвестны.

Крикс откинулся на спинку кресла и потер ладонями лицо. Стало заметно, что, несмотря на бодрый голос, он чудовищно устал. Лорд Ирем покосился на светлеющее небо за окном.

— Вальдер проснется часа через три. Может быть, все-таки поспишь? — сочувственно осведомился он. Меченый потряс головой.

— Если я сейчас лягу, то просплю не меньше десяти часов. Скажи, у тебя в Ордене есть люди, которые хорошо знают тарнийский?

— Сколько угодно. Сейлес, Ларн, Викар...

— Отлично, вызови Викара, — сказал Крикс.

Ирем поднялся и направился к дверям, гадая про себя, заметил ли сам Меченый, что отдает приказы, как Вальдер или Седой. Коадъютору потребовалась четверть часа, чтобы выяснить, где находился орденский видун, и послать за ним своих людей. Вернувшись в аулариум правителя, сэр Ирем обнаружил, что дан-Энрикс крепко спит, уронив голову на скрещенные руки. Коадъютор несколько секунд смотрел на бывшего ученика, а потом опустился в кресло, рассудив, что лучше всего будет разбудить южанина после того, как ворлока доставят во дворец.

* * *

Товарищи Бакко рассыпались по Лериваллю в поисках трофеев. Бакко то и дело слышал чьи-то радостные крики, означавшие, что нападающим попалось что-нибудь особо ценное. Бакко хотел последовать за ними, но отвлекся на журчание воды, тонкой струей стекавшей в каменную чашу, занимающую центр двора. Этот звук заставил Бакко ощутить, что он устал и очень хочет пить. Пару секунд он колебался, опасаясь, что, пока он остается здесь, все лучшее достанется другим, но успокоил себя тем, что, если замок так богат, как утверждал король, то ценностей должно хватить на всех, так что не стоит понапрасну мучить себя жаждой. Решительно направившись к фонтану, Бакко перегнулся через гладкий каменный парапет и начал жадно пить, не пользуясь руками, чтобы не запачкать воду кровью и грязью, покрывающей его ладони. В этот момент прохладный, свежий вкус воды казался ему лучше вин, которые он пробовал в Адели. Удовольствие было настолько острым, что Бакко даже замычал от наслаждения.

Вволю напившись и умыв лицо, Бакко почувствовал, что в голове заметно прояснилось. Действие волшебного напитка, который он выпил перед боем, к настоящему моменту окончательно рассеялось, оставив после себя чувство странной оглушенности. Бакко вытер губы тыльной стороной ладони, размышляя, куда следует направиться прежде всего, и его взгляд остановился на одном из колдунов, который, разметавшись на камнях, лежал посреди двора. Он погиб одним из последних, когда большинство защитников замка уже были перебиты. Бакко с Дакрисом одновременно проткнули его мечами, когда их противник, вынужденный отбиваться от десятка человек одновременно, неосторожно повернулся к ним спиной. Все так спешили поскорее убедиться в том, что внутренние помещения действительно полны тех удивительных сокровищ, которые им пообещал король, что ни один из нападавших не остановился, чтобы обыскать убитого.

Охваченный азартом, Бакко, словно коршун, бросился к мертвому колдуну. Перевернув его на спину, он быстро обшарил тело взглядом. Пара простых серебряных колец не стоила того, чтобы брать на себя труд снимать их с пальцев мертвеца. Наплечники и наручи с серебряной насечкой представляли несколько большую ценность, но подобного добра наверняка навалом в оружейной замка. Возясь с тугими ремешками, Бакко с раздражением подумал, что к концу этого дня среди солдат их войска не останется ни одного, кто бы не мог похвастаться подобными трофеями. Это было несправедливо. Бакко был уверен в том, что сделал больше, чем другие. На его счету было, по меньшей мере, двое мертвых колдунов — вот этот и еще один, который встретил нападавших на мосту. Несомненно, оба раза Бакко очень повезло, но все же он заслуживал более впечатляющей награды, чем те, кто прятался за спинами товарищей, а после, когда дело было уже сделано, быстрее всех помчался мародерствовать и грабить.

Белый, выпачканный кровью плащ убитого был закреплен серебряной застежкой с синим камнем. Понадеявшись, что это сапфир, Бакко сорвал застежку и засунул ее в поясной кошель. В этот момент развешанные тут и там светильники, бросавшие оранжевые блики на мощеный двор, сами собой погасли, и Бакко внезапно осознал, что ночь уже закончилась. В прозрачном, бледном свете наступающего дня он вдруг почувствовал себя потерянным, как будто он был один на целом свете. Может быть, все дело было в том, что голоса его товарищей давно уже затихли в отдалении, и он остался на дворе совсем один, если, конечно, не считать мертвого колдуна.

Бакко сказал себе, что надо поскорее присоединиться к остальным, но эта мысль не воскресила в нем недавнего энтузиазма, а, парадоксальным образом, только усилила его тоску. "Да что это со мной?.." — подумал он. Взгляд Бакко задержался на фонтане, из которого он недавно пил. В старых легендах люди, попадающие в заколдованное царство фей и духов, не должны были ничего пить и есть — в противном случае они теряли память и лишались воли, оставаясь пленниками заколдованного царства навсегда. Но те, кто пересказывал эти истории, наверняка никогда не бывали в Леривалле. Олварг пообещал отдать им замок вместе со всем, что в нем есть. Он не сказал им "будьте осторожны, ничего не пейте и не ешьте", он сказал — "идите и возьмите!". Значит, магия этого места не должна была им как-то повредить. Наверное, теперь, когда все колдуны убиты, все наложенные ими чары потеряли свою силу. Да и вообще, Олварг был прав, подумал Бакко, глядя на распростертое перед ним тело. Вблизи маги замка Леривалль оказались далеко не так страшны, как можно было бы подумать... Если не считать самих же колдунов, сегодня ночью Бакко не видел ни одного раненного и убитого.

Дойдя до этой мысли, Бакко озадаченно нахмурился. Олварг пообещал, что маги не сумеют оказать достойного сопротивления, но это оказалось правдой лишь на половину. Как и обещал король, они захватили Леривалль, не понеся при этом никаких потерь. Но их противники — по крайней мере, те, кого успел увидеть Бакко, определенно не производили впечатления беспомощных людей, не знавших, как держаться за оружие. Взять хотя бы их последнюю победу... Бакко никогда еще не видел, чтобы один человек так долго и успешно отбивался от целой толпы врагов. Бакко не сомневался в том, что, окажись он сам на месте колдуна, он бы не продержался даже десяти секунд, тогда как маг заставил их изрядно потрудиться. Неужели такой человек не мог убить хотя бы одного из них?..

Бакко впервые посмотрел на колдуна по-настоящему внимательно. Он был очень красив, этот убитый маг. Светлая кожа, чистый и высокий лоб, темно-золотые волосы, выбивающиеся из-под шлема... После смерти человеческие лица чаще всего выглядят отталкивающе, но лицо мага оставалось удивительно живым. Даже неподвижный взгляд прозрачно-серых глаз не выглядел остекленевшим — создавалось впечатление, что маг просто заметил в небе что-то интересное и засмотрелся на него, не замечая Бакко. Если бы не кровь, запекшаяся в углу рта, и не багрово-красные пятна на его плаще, Бакко поверил бы, что маг не умер, а просто о чем-то замечтался, лежа на земле.

Воздух уже несколько минут делался все прозрачнее и наливался золотистым светом, предвещающим восход, но Бакко слишком погрузился в свои размышления, чтобы заметить это, и потоки солнечных лучшей, внезапно хлынувших на двор, стали для него полной неожиданностью. Бакко вздрогнул и зажмурился. Когда он вновь открыл глаза и посмотрел на залитый утренним светом двор и весело искрящийся фонтан, его печальное оцепенение сменила нестерпимая тоска. Она была настолько сильной, что Бакко ощутил глухую боль в груди.

— Зачем, — пробормотал он вслух, сам до конца не понимая, что он говорит. — Зачем, зачем, зачем...

— В чем дело? — холодно осведомился кто-то за его спиной. Бакко едва не подскочил от неожиданности. Резко обернувшись, он увидел Олварга, который стоял в нескольких шагах от Бакко и смотрел на него сверху вниз. Бакко стало жутко. Олварг подобрался к нему так бесшумно, что Бакко не мог сказать, как долго король молча наблюдал за ним, пока он неподвижно сидел на земле над телом мага. Хуже всего было то, что Бакко вообще не мог понять, что Олваргу могло понадобиться в этой части замка. Неизвестность делала его приход особенно пугающим.

Бакко поспешно встал.

Утренний свет обычно придает людям более свежий и румяный вид, но к Олваргу это не относилось — он по-прежнему выглядел бледным и измученным.

— В чем дело, Бакко? — повторил король. — Почему ты стоишь тут на коленях и бормочешь, словно сумасшедший?

— Я не знаю, — сказал Бакко после паузы.

Пару секунд Олварг смотрел на него тем тяжелым, неподвижным взглядом, от которого Бакко всегда казалось, что он падает в глубокий ледяной колодец. Однако Олварг вскоре перестал сверлить его глазами и, подойдя к лежавшему на земле магу, остановился в каком-нибудь шаге от него.

— Они очень красивы, правда?.. — неожиданно осведомился он. Бакко не отвечал — он только сейчас понял, что его ладонь лежит на рукояти меча, и задумался, когда он успел схватиться за оружие — неужто в тот момент, когда увидел Олварга? Это предположение заставило его похолодеть. Если король успел заметить этот жест, ему конец.

Олварг тем временем коснулся щеки мага носком сапога, как будто хотел убедиться в том, что тот действительно убит, и покосился на него через плечо.

— Бакко, ты что, оглох? Или ослеп?.. Хотя, по-моему, даже слепой заметил бы, что Альды исключительно красивы.

— Альды? — повторил Бакко, надеясь отвлечь Олварга. Король задумчиво кивнул.

— Да, они называли себя Альдами. На редкость... впечатляющие существа. На моей родине их почитают, как богов. Но я хочу предостеречь тебя: их красота обманчива. Даже сейчас, когда они погибли, этот замок остается средоточием их магии, которая лишает человека воли. Кто-то защищен от нее лучше, чем другие, кто-то — хуже, но никто не может быть свободен от ее влияния — по крайней мере, пока человек не стал Безликим. Стоит тебе на мгновение утратить бдительность, как ты окажешься в ее сетях — и не успеешь оглянуться, как вся твоя жизнь, все твои мысли и желания, будут направлены на то, что нужно ей, а не тебе. Любая магия, в конечном счете, хочет, чтобы ты принадлежал ей без остатка, но Тайная магия ужасна тем, что ей этого мало: она хочет, чтобы ты отдал ей все, искренне веря в то, что действуешь по доброй воле. Я знавал людей, которые способны были умереть за эту магию, не прекращая прославлять ее и пускать слюни от восторга. Последнего из них я убил сам, вот этим вот ножом, — Олварг дотронулся до рукояти своего ножа, украшенной изображением двухголового зверя. — Когда я увидел то, как ты сидишь здесь в одиночестве, пока все остальные празднуют победу, я понял, что ты тоже оказался жертвой этой магии. Не поддавайся ей, если не хочешь весь остаток жизни чувствовать себя так же, как до моего прихода. Ты ведь чувствовал себя очень несчастным, правда?..

— Да, — глухо ответил Бакко.

— Ну, вот видишь, — необычно мягко сказал Олварг. И внезапно положил ладонь на плечо Бакко. — Думаю, я знаю, как тебе помочь. Пойдем, выпьем вина... Увидишь, оно куда лучше, чем вода из этого фонтана.

— Да, государь, — наклонив голову, пробормотал гвардеец, чувствуя, что ноги у него по-прежнему слегка дрожат от напряжения, а на лбу выступила мелкая испарина. Бакко не помнил, когда их король в последний раз беседовал с кем-нибудь так, как с ним — вполне возможно, что никто из остальных гвардейцев вовсе никогда не удостаивался такой чести. Но, хотя Бакко предпочел бы, чтобы Олварг никогда не приглашал бы его выпить с ним, а в идеале — вообще не помнил его имени, он все же ощутил неописуемое облегчение, поняв, что на сей раз король настроен вполне мирно.

"Только бы мне выбраться отсюда, а потом я что-нибудь придумаю", мелькнуло в голове у Бакко. Олварг улыбнулся. Его рука на плече Бакко сжалась, а мгновением спустя гвардеец ощутил резкую боль в груди, заставившую его пошатнуться. Скосив глаза, он увидел двухголовое чудовище, венчающее рукоятку королевского ножа. Олварг потянул за рукоять, вытаскивая нож из раны, и нанес ему еще один удар.

Ужас при мысли, что его сейчас убьют, придал гвардейцу сил. Хотя в глазах у него уже начало темнеть, он удержался на ногах и отступил на шаг, пытаясь защититься от удара и хватая воздух ртом. Он даже потянулся к ножнам, но так и не смог нащупать рукоять меча, а потом ощутил, что падает. Какое-то мгновение он видел залитое солнцем небо, а потом боль между ребер стала совершенно нестерпимой, и все поглотила темнота.

* * *

Сделавшись главой государственного казначейства, Аденор вынужден был бывать во дворце едва ли не так же часто, как в своем особняке. И сейчас наметанный взгляд Аденора сразу отмечал все необычные детали — взвинченность прислуги, неправдоподобную бесстрастность охраняющих дворец гвардейцев и пустые коридоры. Проходя через приемную, где к девяти часам утра обычно собиралось уже несколько десятков посетителей, лорд Аденор не встретил ни одной живой души, и заподозрил, что он был единственным, кого гвардейцы пропустили во дворец. Похоже, ночью произошло что-то из ряда вон выходящее. Все это подогрело любопытство Аденора и заставило его ускорить шаг. Гвардеец распахнул перед ним дверь приемной императора, и в лицо Аденору повеяло холодным ветром из раскрытых настежь окон. Во главе стола, на месте, которое обычно занимал Валларикс, сидел Меченый, который, по подсчетам Аденора, не появлялся в городе уже четыре с лишним года. Император и лорд Ирем разместились справа и слева от него. Географические карты, письма и бумаги, которые Валларикс обычно содержал в идеальном порядке, на сей раз громоздились кучей на краю стола, а освободившееся место занимал кувшин с оремисом и остатки завтрака.

"Теперь, по крайней мере, ясно, что случилось, — промелькнуло в голове у Аденора. — Дан-Энрикс, кто бы мог подумать!.. Если он вернулся ночью, то понятно, почему дворец стоит на ушах. Готов поспорить, эта новость разнесется по столице еще до полудня, и тогда... могу себе представить, что тогда начнется!"

Аденор почувствовал знакомое волнение. Странное дело, он никогда не рвался навстречу опасностям, и всю свою жизнь избегал участия в военных действиях. Из всех вещей на свете он больше всего ценил свой особняк, прекрасную библиотеку, лучшего в столице повара и, конечно же, свой собственный изобретательный и гибкий ум, обеспечивший ему всю эту роскошь. Но, по-видимому, в нем все-таки оставалось что-то от его беспокойных предков, проводивших свою жизнь в боях, поскольку при одной лишь мысли о грядущей заварушке кровь мгновенно забурлила, как перебродивший эшарет.

Впрочем, любая заварушка — это не только беспокойство и опасности, но и возможности, которых не бывает в мирной жизни. Умный человек всегда найдет, как обернуть любую неожиданность на пользу самому себе.

При виде Аденора коадъютор поднял голову и поприветствовал его кивком.

— Вы что-то рано, Аденор, — заметил он с той фамильярностью, которая обычно заменяла им обоим проявление дружеских чувств. — Я только что рассказывал лорду дан-Энриксу, что вы никогда не встаете раньше десяти часов — и тут нам сообщают, что вы уже здесь и просите аудиенции. Видимо, ваши неустанные заботы о казне дан-Энриксов мешали вам уснуть?..

Лорд Аденор охотно подхватил шутливый тон мессера Ирема — он позволял благополучно избежать неловкости, которую нередко вызывала в нем серьезность и прямолинейность императора и Крикса. Что Меченный, что Валларикс имели неприятную привычку говорить именно то, что думают, а Аденор считал такую искренность крайне стеснительной.

— Уснуть мне в самом деле не давали, только не казна дан-Энриксов, а Килларо и его молодчики, — небрежно сказал Аденор — и с удовольствием увидел, как между бровей мессера Ирема возникла глубокая складка. "Истинники", несомненно, раздражали Ирема гораздо больше, чем он был готов признать. — Вы знаете, что окна моего особняка выходят прямо на площадь Четырех дворцов?.. Так вот, примерно час тому назад Килларо и его товарищи собрались возле памятника Энриксу из Леда. Члены Братства прикатили из "Черного дрозда" пустую пивную бочку, и сейчас Килларо проповедует, забравшись прямо на нее, а остальные "истинники" собрались вокруг своего предводителя и подтявкивают, кто во что горазд.

Лицо Ирема закаменело, Валларикс страдальчески поморщился, а вот Меченый выслушал Аденора с выражением доброжелательного интереса, но, однако, не спросил, о каком Братстве идет речь. Судя по его реакции, Меченый уже что-то знал об "Истинниках", но еще не успел дойти до такого состояния, когда одно только упоминание о Роване Килларо и его сторонниках мгновенно вызывало бы мучительное раздражение. Ну, это дело наживное... Лорд Аденор готов был биться об заклад, что не пройдет и пары месяцев, как Меченый пополнит сонм людей, мечтающих собственноручно придушить Килларо и каждого из его молодчиков.

— Сколько их было? — резко спросил Ирем.

— Хм... сначала, думаю, человек десять. Не считая любопытных из числа прохожих. Но за полчаса собралось не меньше сотни человек. Вы сами знаете — в столице любят, когда происходит что-то необычное. А тут такое представление, не хуже балаганов на осенней ярмарке. Я выглянул в окно — Килларо стоит на бочке и машет руками так, как будто хочет улететь. Я даже пожалел, что ветер относит слова в сторону, так что не слышно ничего, кроме отдельных выкриков. Но выглядело это впечатляюще. Он орал, грозил кому-то кулаком, а "Истинники" едва не подпрыгивали от восторга. Я подумал, что, раз уж весь этот шум все равно не дает мне спать, то следует пойти послушать, в чем там дело. Велел слуге подать одеться, взял с собой двух слуг и вышел на площадь. Там, кстати сказать, были ваши гвардейцы, монсеньор, — заметил он, бросив короткий взгляд на Ирема. — Они стояли рядом и следили за порядком, но не мешали Килларо.

Рыцарь досадливо поморщился.

— А с какой стати им ему мешать?.. Шуметь на улицах запрещено после тушения огней и до того момента, как в Лаконе прозвонят подъем. А "Истинники", как я понял, пришли к памятнику Энрикса из Леда уже после этого. Влезать на бочку и произносить оттуда речи тоже не запрещено. Я уже объяснял Кэлрину Отту, что я не могу арестовать Килларо и его людей просто за то, что они мне не нравятся. Лучше скажите, что все-таки говорил Килларо. Снова что-нибудь про книгу Отта?..

— Да, про книгу тоже. Но не только. Знаете, Килларо — куда более разносторонний человек, чем принято считать... Пока я слушал его речь, он успел коснуться самых разных тем. Во-первых, энонийцы: нечего этим южанам делать на столичных рынках, они только занимают тут чужое место и сбивают цены. Во-вторых, женщины — оказывается, все беды оттого, что женщины забыли о своем предназначении, и вместо того, чтобы рожать детей, занялись магией, политикой и даже... службой в гвардии, — Аденор бросил выразительный взгляд на Ирема. — Послушать Рована Килларо, так у нас давно настал бы золотой век, если бы не Лейда Гефэйр, Галатея Ресс и им подобные. И, наконец, островитяне. Дескать, Создатель покарает Аттала Аггертейла за то, что он спит с мужчинами.

— Болван, — свинцовым голосом заметил Ирем. И обернулся к Криксу. — Собственно, как раз об этом я и говорил. Одно неверное движение, и город полыхнет, как факел. Орден и сестра Элена Эренс приложили массу сил к тому, чтобы Килларо и его сторонников воспринимали, как кучку сумасшедших, на слова которых глупо обращать внимание. То, что ты предлагаешь сделать, выведет конфликт между элвиенистами и унитариями на новый уровень. В моих глазах и, думаю, в глазах Элены Эренс это будет катастрофой. Но решать, конечно же, тебе.

Аденор отметил странную почтительность, с которой Ирем обращался к бывшему ученику. На его памяти надменный коадъютор разговаривал подобным тоном только с императором, да и то не всегда. Лорд Аденор взглянул на Крикса, стараясь угадать, о чем трое мужчин беседовали до его прихода. В голове у Аденора вертелось множество вопросов. Где был Крикс последние четыре года? Почему вернулся именно сейчас? И почему, в конце концов, лорд Ирем и Валларикс ведут себя так, как будто именно дан-Энрикс был главным в этой комнате?.. Крикс поднял глаза на Аденора, и их взгляды на секунду встретились. У Аденора закружилась голова. Ему показалось, что он стоит на пороге какого-то глобального открытия, и вот-вот поймет, в чем дело, но в этот момент в дверь аулариума громко постучали.

Император вопросительно взглянул на Ирема. Стучаться в кабинет Валларикса мог только кто-нибудь из орденских гвардейцев, а такое нарушение субординации, вне всякого сомнения, должно было иметь чрезвычайные причины. Коадъютор резко отодвинул свое кресло и, поднявшись на ноги, направился к дверям.

— В чем дело? — спросил он, приоткрыв дверь.

— Убийство, монсеньор, — приглушенно ответили из-за двери. — Четверть часа назад Кэлрина Отта ударили ножом, когда он проходил мимо памятника Энриксу из Леда. Мы послали за врачом, но Кэлрин почти сразу умер. Мне показалось, что вам нужно это знать.

Меченый встал.

— Убийца арестован?.. — отрывисто спросил Ирем.

— Мы арестовали нескольких членов Братства Истины по подозрению в убийстве. И Килларо — как организатора и подстрекателя. Но пока ничего не ясно.

— Где покойник?

— Мы оставили его на том же месте — на тот случай, если вы пожелаете лично осмотреть место преступления.

— Хорошо. Я сейчас приду, — лорд Ирем обернулся. — Государь...

— Иди, — кивнул Валларикс, бледный и печальный, но, пожалуй, сохранивший самообладание лучше всех остальных. Ирем, если Аденор хоть сколько-нибудь его знал, был в настоящем бешенстве, Меченый казался напряженным, как струна, а сам лорд Аденор, хотя он никогда не был ни другом, ни даже знакомым Отта, чувствовал, что сердце у него колотится, словно кузнечный молот. Казалось немыслимым, что молодого человека, написавшего "Сталь и Золото" и постоянно попадавшегося Аденору на глаза, когда он заходил в Книгохранилище, убили всего несколько минут назад, пока он разговаривал о Роване Килларо.

— Я пойду с тобой, — сказал дан-Энрикс, сдернув с подлокотника кресла плащ мессера Ирема и перебросив его коадъютору.

Когда сэр Ирем с Криксом вышли в коридор, лорд Аденор еще несколько секунд молча смотрел на дверь. Из оцепенения его вывел голос императора.

— Лорд Аденор, я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы вы оставались здесь, чтобы составить мне компанию, — заметил он. Лорд Аденор растерянно уставился на императора. Валларикс грустно улыбнулся. — Идите, Аденор. Если бы я мог, я бы пошел вместе с вами.

— Благодарю вас, государь, — пробормотал лорд Аденор, не очень понимая, что он говорит. Казалось, что с тех пор, как отыскавший Ирема гвардеец доложил, что Кэлрин Отт убит, он вообще утратил прежнюю способность мыслить связно, и действовал инстинктивно, как животное. Кажется, в последний раз он чувствовал нечто подобное давным-давно, когда рассвирепевшая толпа чуть не прикончила его во время хлебных бунтов.

Только догнав Ирема и Крикса, Аденор впервые задал самому себе вопрос, что он намерен делать на месте преступления. Увидев Аденора, Ирем бросил на него сердитый взгляд, напомнивший Аденору времена, когда они были врагами и соперничали за доверие Валларикса.

— Вы напрасно не остались с императором, — мрачно заметил коадъютор. — Впрочем, можете идти с нами, если вам этого непременно хочется. Только не путайтесь под ногами у моих людей и ничего не трогайте, иначе я распоряжусь, чтобы вас отвели в ваш особняк и поместили под домашний арест.

Аденор счел за лучшее не отвечать. Меченый искоса посмотрел на него.

— Вы знали Кэлрина?.. — спросил он полуутвердительно.

— Нет. Но я читал все его сочинения. Он был очень талантлив, — отозвался Аденор.

По лицу Меченого пробежала судорога. Надо полагать, ему невыносимо было слышать, как о Кэлрине говорят в прошедшем времени. Похоже, Отт не врал, когда писал о своей дружбе с Криксом.

До места преступления они дошли быстро — залитое кровью тело Отта все еще лежало прямо посреди Имперской площади, шагах в пятидесяти от памятника Энриксу из Леда. Несколько гвардейцев охраняли место происшествия, не позволяя никому подходить к убитому. Сэр Ирем знаком подозвал одного из них.

— Как именно было совершено убийство? — спросил он.

— Отт шел через толпу на площади. Воспользовавшись давкой, кто-то ударил его в бок ножом. Это простой кухонный нож, убийца сразу выбросил его, надеясь, что это поможет ему скрыться.

— Кто и на что надеялся, пусть судят ворлоки. Меня интересуют только факты, — сухо сказал Ирем.

— Извините, монсеньор. Лекарь, который засвидетельствовал смерть Кэлрина Отта, сообщил, что удар пришелся в печень. Помочь Отту было невозможно, подобное ранение безусловно смертельно.

— Я не вижу лекаря.

— Мы проводили его в Адельстан, чтобы он мог составить письменное заключение об этом случае. Ворлок заверит его показания. На том ноже, который мы нашли, осталась кровь. Мы вызвали мага, чтобы он подтвердил, что это кровь Кэлрина Отта. Не считая Рована Килларо, мы арестовали шестерых членов Братсва Истины. Скорее всего, убийство совершено кем-то из них. Думаю, это все, что я могу сказать.

— Хорошо. Проследите, чтобы допрос Рована Килларо отложили до моего возвращения. Я хочу поприсутствовать при этом, — сказал коадъютор таким тоном, что в любой другой момент Аденор посочувствовал бы главе Братства Истины. Но сейчас он только пожалел о том, что Ирем не занялся Рованом Килларо раньше.

Меченый тем временем повел себя довольно необычно. Не дослушав разговора Ирема с гвардейцем, он направился прямиком к телу Отта, опустился рядом с убитым на колени и поднял рубашку, чтобы посмотреть на рану. Аденор напомнил самому себе, что Меченый довольно много занимался медициной. Пользуясь тем, что гвардейцы не решились остановить спутников сэра Ирема, лорд Аденор тоже подошел поближе и остановился за плечом у Крикса, глядя на лицо Кэлрина Отта. Бледное, бескровное лицо казалось даже после смерти оставалось перекошенным от боли. Интересно, успел ли Отт разглядеть человека, который ударил его в бок ножом?.. Жаль, у него теперь не спросишь.

Ирем подошел поближе, внимательно осмотрел тело Отта и успевшие подсохнуть брызги крови на камнях и коротко сказал:

— Снимайте оцепление. Пусть принесут носилки. Нужно перенести тело в Адельстан.

— Llex elvien donv mes val"-enor-are, — негромко произнес Меченый. Аденор почувствовал себя неловко. С одной стороны, ему хотелось как-то поддержать дан-Энрикса, который был единственным из всех собравшихся, кто видел в смерти Отта личную трагедию, а с другой стороны, лорд Аденор всегда считал религиозные обряды просто суевериями и не мог, не покривив душой, повторить вслед за Меченым элвиенистскую молитву. С его точки зрения, это было такой же дикостью, как, скажем, каларийская привычка петь для мертвых Волчью Песнь.

— Мне очень жаль, мессер, — вздохнул лорд Аденор. — Я думаю, что Кэлрин был бы рад узнать, что вы вернулись. Знаете, мне кажется, он в самом деле верил в то, что вы — наследник Альдов. Хотя, конечно, менестрели и писатели — особая статья. Они всегда как будто грезят наяву.

— Прошу вас, замолчите, — хрипло сказал Крикс и медленно поднялся на ноги. — Кэлрин не должен был погибнуть. Его смерть — это моя вина.

Аденор хотел спросить, как именно дан-Энрикс может быть виновен в смерти Кэлрина, убитого сторонниками Рована Килларо, но в этот момент мимо них с Криксом вихрем пронеслась хрупкая девушка, которая, как и дан-Энрикс несколько минут назад, упала на колени рядом с Оттом — только она сделала это так резко, словно у нее внезапно подкосились ноги. Она обхватила лицо Кэлрина ладонями, как будто бы надеялась, что он вот-вот очнется и придет в себя. Аденор почувствовал противный, предболезненный озноб. Он никогда не думал, что у Отта есть невеста, и уж точно предпочел бы не присутствовать при этой сцене.

Тонкие пальцы незнакомки прикоснулись к ране на боку Кэлрина Отта — а потом ее рука сжались в кулак.

— Я убью их, — вибрирующим от ярости голосом девушка. — И Килларо, и всех остальных... Будь они прокляты!!

— Рован Килларо уже арестован, — обманчиво спокойным голосом ответил Ирем, подойдя поближе. — Как только мы найдем убийцу, он будет казнен. Пойдемте, господа. Тут больше ничего не сделаешь.

Девушка посмотрела на Аденора с Меченым так, как будто бы только сейчас заметила, что они стоят рядом с телом. Когда ее взгляд упал на Крикса, глаза девушки расширились.

— Вы лорд дан-Энрикс, правда?.. — медленно произнесла она. Если Меченный и удивился, что его узнали, то, по крайней мере, он ничем не выдал своих чувств.

— Да, это я, — ответил он.

— Вы можете ему помочь?.. — спросила девушка с отчаянной надеждой. Меченый, по-видимому, собирался возразить, но она замотала головой. — Не говорите "нет". Я знаю, что вы можете! Ведь вы же Эвеллир. Сделайте что-нибудь! Пожалуйста!!

Лорд Аденор поморщился от жалости.

— Прошу вас, успокойтесь, — сказал Ирем. — Кэлрин Отт убит. Это ужасно. Но это нельзя исправить.

Девушка схватила Крикса за запястье.

— Пожалуйста, — повторила она снова. — Я видела, как вы сражаетесь с Безликими в кольце огня... Если вы правда Эвеллир, вы сможете его спасти.

— Да будьте же благоразумны, — резко сказал Ирем. — Магия не может воскрешать умерших. То, о чем вы просите — это абсурд.

— Но вы же можете попробовать, — настаивала девушка, глядя на Меченого так, как будто Ирема здесь не было. — Только попробовать, и все... Я умоляю вас!!

— Мне кажется, что нам лучше уйти, — шепотом предложил лорд Аденор, дотронувшись до рукава дан-Энрикса. — Девушка не в себе от горя. Вам не стоит ее волновать.

Меченый покачал головой.

— Нет, Аденор. Она права. Я должен попытаться.

Аденор вздрогнул.

— В каком смысле "попытаться"?.. — растерянно спросил он, чувствуя неприятный холодок под ложечкой. — Он же не без сознания. Он умер!

Меченый махнул рукой.

— Отойдите. И ты тоже, Ирем.

Переглянувшись с Иремом, Аденор сделал несколько шагов назад.

— Как думаете, он сошел с ума? — негромко спросил он у коадъютора, глядя на то, как Меченый подходит к телу Отта и опускается на землю рядом с девушкой.

— Сейчас увидим, — отозвался тот.

Меченый пристально смотрел на мертвое лицо Кэлринна Отта, прижимая руку к липкой ране на его боку. Он пытался представить, как Отт внезапно шевельнется и откроет глаза, но вместо этого заново переживал моменты, когда чувствовал безысходное отчаяние из-за чьей-то смерти. Астер. Дар и Мэлтин. Маркий и Эллиссив. Фэйро. Рельни. Фила... Ему казалось, что каждая из этих смертей падает на него тысячетонной каменной плитой, лишая сил и воли. Все бессмысленно. Смерть не преодолеть. Достаточно один раз испытать всю глубину собственного бессилия перед лицом утраты — и ты больше никогда не сможешь по-настоящему поверить в то, что смерти нет. Хорошо девушке, сидящей рядом с ним. Это почти несложно — верить в то, что другой человек способен быть сильнее смерти и сильнее невозможности... Но для того, чтобы подумать что-нибудь подобное про самого себя — надо, действительно, сойти с ума.

"Если вы правда Эвеллир, вы сможете его спасти", — сказала это девушка.

Он привык думать о себе, как об Эвеллире. Но верит ли он в то, что он на самом деле Эвеллир?..

Гораздо проще верить в то, что спасешь целый мир когда-нибудь потом, чем в то, что ты спасешь одну единственную жизнь — прямо сейчас. Поверить в невозможное гораздо тяжелее, чем выдержать все, что он когда-то перенес в Кир-Роване. Когда он выдержал то испытание, то смог достать меч Альдов из огня. Но лишь теперь он понимал, что обладать Мечом — еще не значило быть Эвеллиром.

Тишина... какая тишина. Сидящая с ним рядом девушка рыдает — он должен был бы слышать ее плач. Или шаги и голоса людей на площади. Или свое дыхание. Но он не слышит ничего. Может быть, он сам уже не совсем "здесь"?..

Эвеллир действует именем Тайной магии. А эта магия находится по ту сторону пространства, времени и смерти — следовательно, она превыше всех законов, по которым существует этот мир.

Если он действительно надеется однажды изменить самые основы мироздания, он должен спасти Кэлрина. Другого пути нет.

— Вернись, — сказал дан-Энрикс вслух.

Мертвые никогда не оживают. Магия целителя способна затянуть чужую рану, но не может снова вдохнуть в тело жизнь. Смерть — такая же неотъемлемая часть этого мира, как страдание и зло. Их невозможно отменить.

Их нужно отменить.

— Вернись!

Криксу почудилось, что губы Отта шевельнулись. Поначалу ему показалось, что это только игра его воображения, но в следующую секунду Отт издал протяжный, хоть и совсем тихий стон.

Девушка рядом с Криксом ахнула, с силой сжимая руку Меченого. В это же время Кэлрин потянулся к ране на боку, но, вместо того, чтобы коснуться раны, нащупал ладонь Крикса. Все еще затуманенный от боли взгляд остановился на лице дан-Энрикса. Ресницы Отта изумленно дрогнули.

— Что ты здесь делаешь?.. — чуть слышно спросил он. — Где Алвинн?..

Крикс не нашелся, что ответить.

Кэлрин между тем скосил глаза, явно пытаясь рассмотреть свой бок.

— Рана серьезная?..

Крикс осторожно убрал руку с бока Кэлрина и посмотрел на небольшой розовый шрам, смотревшийся особенно нелепо на фоне лужи крови на камнях и перепачканной в крови рубашки Отта.

— Нет, не очень, — сказал Крикс. И, осознав нелепость ситуации, расхохотался. Он сидел на мостовой, прижимая ладонь к глазам, и смеялся, пока на глазах не выступили слезы. Девушка, имени которой Меченый все еще не узнал, наклонилась к Кэлрину и с жаром поцеловала его в губы — судя по шокированному лицу Кэлрина, до его смерти она этого не делала.

Только взглянув на лица Ирема и Аденора, Крикс внезапно осознал, что дело уже не только в Кэлрине. То, что случилось с Кэлрином, меняло все.

На самом деле, все.

Им всем придется приучиться к жизни в мире, где больше не существует невозможного.

Проснувшись, Олрис с удивлением почувствовал, что совершенно выспался. Он не помнил, когда он в последний раз чувствовал себя таким отдохнувшим и бодрым. Впрочем, судя по яркому солнечному свету, заполнявшему всю комнату, на этот раз он спал чуть ли не до полудня.

Постель, в которой он лежал, казалась мягкой, словно облако. Олрис только сейчас сообразил, что он уснул, лежа поперек кровати. Но она была достаточно широкой, чтобы не заметить этого, а он к тому моменту уже мало что соображал. Олрису вспомнился подземный город, вспышка ослепительного света и подобие живого коридора, состоявшего из двух рядов вооруженных до зубов людей, которые встретили их наверху. Должно быть, если видишь слишком много поразительных вещей подряд, перестаешь чему-то удивляться, потому что Олрис помнил, что смотрел на все происходящее с каким-то отупелым равнодушием, хотя в глазах у него рябило от синих плащей, стальных нагрудников и бесконечной вереницы факелов. При приближении дан-Энрикса встречавшие их латники почтительно склоняли головы, но ни один из них не произнес ни слова. Если бы не их блестевшие при свете факелов глаза, могло бы показаться, что это не люди, а одетые в доспехи статуи. Порядок был нарушен лишь однажды, когда один из мужчин внезапно опустился перед Криксом на колени, пробормотав что-то на местном языке. Дан-Энрикс сбился с шага, но сопровождавший Меченого человек — стремительный в движениях мужчина с проседью в светлых волосах и бороде — досадливо поморщился и, сказав Криксу пару слов, увлек его вперед. Олрису показалось, что он даже взял дан-Энрикса под локоть, чтобы помешать ему остановиться.

Олрис сел в постели, спустив ноги вниз, и ощутил, как его ступни погружаются в лежащий на полу ковер. Он посмотрел на покрывающие стены драпировки, на раздвинутые шторы винного оттенка, пропускающие в спальню яркий дневной свет, и подумал, что это комната наверняка роскошнее, чем королевские покои в Марахэне или Руденбруке. Даже странно, что сегодня ночью он не обратил на это ни малейшего внимания. Когда дан-Энрикс распахнул перед своими спутниками двери этой комнаты, на Олриса повеяло теплым и ароматным воздухом от нескольких жаровен, согревавших помещение, но все, что занимало его мысли в тот момент — это возможность наконец-то отдохнуть. Дальнейшее смешалось в его памяти — слуги, снующие туда-сюда через порог, внося в нее то таз с водой, то свернутое одеяло, то большой серебряный поднос, бледное лицо Ингритт, языки пламени, отражавшиеся в боках серебряного кубка. Слуги исчезли так же незаметно, как и появились. Они с Ингритт ни о чем не говорили, потому что были слишком вымотаны для того, чтобы делиться впечатлениями. Меченый сказал, что здесь им ничего не угрожает, а за несколько последних месяцев Олрис привык всецело доверять ему. Его знобило от усталости, пока он пил бульон и жевал мягкий белый хлеб. Он успел сделать всего несколько глотков горячего и очень сладкого вина, которое было налито в его кубок, прежде, чем силы окончательно покинули его, и он растянулся на постели, на краю которой только что сидел. Наверное, он заснул сразу же, едва коснувшись головой подушки — во всяком случае, его воспоминания обрывались именно на этом. Впрочем, он еще успел услышать, как Ингритт устраивается на ночлег в соседней, смежной спальне, отделенной от его комнаты только занавеской. Олриса порадовало то, что между их комнатами нет двери или стены. Сейчас, когда Ингритт была единственным — помимо Крикса — человеком, которого он знал в этом мире, Олрису меньше всего хотелось потерять ее из виду.

Подумав об Ингритт, Олрис внезапно осознал, что из соседней спальни раздаются голоса. Они звучали приглушенно, словно люди, сидевшие в той комнате, старались говорить потише, чтобы не разбудить его. Однако голос Ингритт все равно звучал более громко и казался звонче, чем у ее собеседника. Когда Олрис заглянул в ту комнату, Ингритт сидела за столом с немолодым мужчиной в темной и непритязательной одежде. Как и Меченый, этот мужчина не носил усов и бороды, а его длинные седеющие волосы были связаны в хвост. Олрис никогда бы не подумал, что подобный человек может быть интересен Ингритт, но сейчас его подруга выглядела оживленной и счастливой. Более того, в момент, когда он отодвинул занавеску, Ингритт весело смеялась, прикрывая рот рукой — должно быть, тоже для того, чтобы этот смех не разбудил спавшего за занавеской Олриса.

"Может быть, он лекарь?.." — промелькнуло в голове у Олриса, пока он придирчиво разглядывал сидевшего напротив Ингритт незнакуомца. Тогда, по крайней мере, было бы понятно, почему его подруге интересно с ним беседовать.

Олрис отметил, что они не только говорили, но и ели. Он увидел на столе масло, хлеб, поджаренный бекон, и несколько тарелок с незнакомыми, но аппетитными вещами.

Мужчина обернулся.

— Доброе утро, Олрис, — сказал он. Олрис кивнул — и только потом понял, что не должен был понять ни слова из того, что говорит иномирянин. Да и Ингритт тоже не должна была бы понимать его язык. Олрис уставился на незнакомца, говорившего, как айзелвит — хотя он совершенно точно не был айзелвитом. "Может быть, я просто сплю?.." подумал он.

— Это мэтр Викар, — сказала Ингритт так, как будто это что-то объясняло. Олрис покосился на нее. Его подруга выглядела так, как будто оказалась в новом мире не вчера, а несколько недель назад. Олрис давно уже не видел Ингритт в таком настроении, как в это утро — кажется, с тех самых пор, как Ролан попытался убежать из Марахэна. Было совершенно не понятно, с какой стати Ингритт так свободно разговаривает и смеется с человеком, которого встретила впервые в жизни. Незнакомец пояснил:

— Лорд дан-Энрикс попросил меня позаботиться о вас с Ингритт, потому что я говорю по-тарнийски, а ваш язык, по словам Крикса, очень на него похож.

Произношение у мужчины было необычным, и часть слов звучала совсем не так, как в Эсселвиле, но все-таки Олрис понял все, что говорил мужчина. Возможно, потому, что незнакомец, которого Ингритт назвала Викаром, говорил медленно, тщательно выговаривая все слова.

— А где он сам?.. — спросил Олрис, думая о Меченом.

— Лорд дан-Энрикс беседует с Их Величествами. Он рассудил, что вы наверняка проснетесь раньше, чем он закончит, поэтому попросил меня прийти сюда и показать вам город. — Незнакомец покосился на накрытый стол, давно уже притягивающий к себе взгляд Олриса. — Но, думаю, ты предпочтешь сперва позавтракать?

Вид стоявшей на столе еды действительно возбуждал в Олрисе волчий аппетит. Он сел к столу, пару секунд поколебался, следует ли взять лежавшую на блюде вилку, но решил, что будет глупо выглядеть, если попробует изобразить хорошие манеры — все равно сидевшему напротив незнакомцу сразу станет ясно, что он никогда не пользовался вилкой. Так что он взял ломтик поджаренной ветчины руками, быстро сунул его в рот и слизнул с пальцев каплю жира.

— А лорд дан-Энрикс не сказал, что с нами будет дальше?.. — спросил он с набитым ртом.

Мэтр Викар покачал головой.

— Боюсь, он сейчас слишком занят, чтобы у него хватило времени на вас двоих. Думаю, прежде всего надо будет найти человека, который займется с вами аэлингом. В этом городе есть люди, которые говорят по-тарнийски и сумеют вас понять, но их не так уж много.

Олрис обдумал его слова. Конечно, невозможно жить в стране, где почти никто не понимает, что ты говоришь. Но, если вспомнить нападение адхаров, да и вообще события последних месяцев, владение мечом наверняка понадобится ему больше, чем любые языки.

— А этот разговор... дан-Энрикса и вашего правителя... это ведь что-то наподобие военного совета, правда? — спросил он, обмакивая хлеб в растопленное масло.

Мэтр Викар улыбнулся, как человек, который не хочет показаться грубым, но твердо намерен ничего не отвечать на заданный ему вопрос.

— Меня туда не приглашали, — сказал он.

Олрис подумал, что этот Викар чем-то похож на Крикса. Та же мягкая манера поведения, из-за которой собеседник поневоле кажется уступчивым — и то же ощущение, что ты наткнулся на обтянутое бархатом железо. Впрочем, если Крикс обратился к нему с просьбой показать им город, значит, мэтр Викар был его другом. Так что вряд ли можно было удивляться, что они похожи.

Олрис покосился на свою соседку. Она-то наверняка успела кое-что узнать и о самом Викаре, и о его отношениях с дан-Энриксом. Жаль, у нее не спросишь, о чем они тут беседовали, пока Олрис еще спал. Даже если они будут говорить по-гвиннски, все равно получится невежливо.

— Пойду попрошу, чтобы вам подобрали что-то из одежды, — сказал мужчина, выходя из-за стола. Олрису показалось, что он просто подыскал предлог, чтобы оставить их одних. Едва Викар исчез за дверью, как он тут же повернулся к Ингритт.

— Кто такой этот Викар? Он лекарь?.. — спросил он.

— Не совсем... Он ворлок. Если я все верно поняла, то ворлоки — это такие маги, которые не умеют колдовать, зато читают мысли остальных людей. Но не всегда, — быстро сказала Ингритт, видимо, заметив выражение его лица. — Обычно они просто разговаривают, как и остальные люди. Мэтр Викар сказал, что многие боятся ворлоков — никто не хочет, чтобы собеседник знал, о чем ты думаешь. Но сам мэтр Викар почти не пользуется магией, когда беседует с людьми. Он сказал, что лучший ворлок — это тот, кто может понять другого человека безо всякой магии... Мне кажется, что он очень хороший человек, — добавила она после короткой паузы. — А еще он похож на Крикса, ты заметил?

— Да, — ответил Олрис. Несколько минут назад его посетила та же мысль, но сейчас она обрела новый и тревожный смысл. Олрису вспомнилось, как Меченый каким-то образом узнал о том, как он служил оруженосцем Дакриса. — Как думаешь, дан-Энрикс — тоже ворлок? Он читает мысли?.. — с беспокойством спросил он у Ингритт.

— Нет, — сказала Ингритт, почему-то покраснев. — Уверена, что нет.

Олрис не отказался бы узнать, на чем основана ее уверенность. Но он решил пока не задавать такой вопрос, и спросил совсем другое.

— Долго ты беседовала с ним, когда я спал?..

— Часа два, — подумав, сообщила Ингритт.

— Ого! О чем же вы все это время говорили?

— Сначала — об Атрейне и о Ролане. А после этого — об этом мире.

Олрис удивленно поднял брови. Ясно, почему Викар рассказывал про родину дан-Энрикса — им нужно многое узнать об этом мире, раз уж они собираются здесь жить. Но Ролан и Атрейн?.. Какое магу дело до людей, которых он никогда не видел, и которые уже погибли?

— ...Представляешь, время здесь течет совсем не так, как в Эсселвиле, — продолжала Ингритт, не подозревая, о чем думал ее собеседник. — Помнишь, пару месяцев назад дан-Энрикс привез в Руденбрук люцер? А здесь прошло уже четыре года.

Олрис ощутил, как сердце у него внезапно подскочило от немыслимой догадки.

— А как ты думаешь, могло бы быть наоборот?! Ну, например, что в этом мире прошел только год, а там, у нас, двенадцать лет?.. Или, может, время тут всегда течет быстрее, чем у нас?

Ингритт удивленно посмотрела на него.

— Даже странно, что ты об этом подумал. Мэтр Викар говорил о том же самом. Дело в том, что в прошлый раз дан-Энрикс пробыл в Эсселвиле год, а здесь за это время прошло два. Можно предположить одно из двух: либо когда-то время в том и этом мире шло с одной и той же скоростью, а потом почему-то стало ускоряться... либо это как качели: если одна сторона летит наверх, другая опускается. А потом все наоборот. Тогда какое-то время назад время у нас действительно должно было идти быстрее, чем у них. Мэтр Викар считает, что вторая версия правдоподобнее, поскольку большинство вещей в природе существуют по законам равновесия. Если бы время всегда двигалось с одной и той же скоростью, а потом стало ускоряться, ни с того и ни с сего, это было бы слишком странно. Но я никогда не думала, что тебя могут интересовать такие вещи.

Олрис чуть было не возразил, что время и природные законы как раз занимают его очень мало, но вовремя прикусил себе язык. Скажи он что-то в этом роде, Ингритт непременно пожелала бы узнать, почему тогда он выглядел таким взволнованным, и не отстала бы от него, пока он сумел бы сочинить какую-то правдоподобную причину. Когда Ингритт ставила себе какую-нибудь цель, то добивалась ее с удивительным упорством. А Олрис совершенно не хотел ни с кем делиться мыслью, посетившей его несколько минут назад.

Он выбрался из-за стола и подошел к окну, делая вид, что хочет посмотреть на город — но на самом деле ему просто хотелось хотя бы ненадолго остаться наедине с самим собой. Он невидящим взглядом смотрел сквозь удивительно прозрачное стекло на покрытый золотым осенним лесом холм, пронзительную синеву октябрьского неба и белые каменные башни, казавшиеся не настоящими домами, а фигурками, вырезанными из кости, но видел совсем другие вещи: пыльный двор перед конюшней в Марахэне, и мальчишек — он уже не помнил, были это сыновья гвардейцев или дети пленных айзелвитов — которые в то пыльное, жаркое лето без конца дразнили его "бледной молью". Это воспоминание было настолько старым, что Олрис даже не мог сказать, сколько же ему тогда было лет. Но одно он знал наверняка — в то лето его волосы, ставшие с возрастом соломенного цвета, были совсем белыми. Его друзьям это служило поводом для нескончаемых насмешек. Сам же Олрис полагал свой цвет волос серьезным преимуществом. Ни в крепости, ни в трех ближайших деревнях он не встречал ни одного мужчины с такой же белой головой. Волосы большинства гвиннов были светлыми и рыжими. У некоторых, как у его матери — золотисто-коричневыми, как кожица спелого каштана. И совсем редко — черными, как косы Ингритт. Но уж никак не белыми, как тополиный пух. Олрис часто мечтал о том, как в пиршественный зал, где пьют гвардейцы короля, однажды войдет высокий и сильный мужчина с длинным мечом в узорчатых ножнах. Он откинет капюшон, и волосы у него будут белыми — точь-в-точь такими же, как и у Олриса. А потом он заберет их с матерью к себе, и даже сам Мясник из Брэгге не посмеет возразить, поскольку отец Олриса будет куда сильнее, чем Рыжебородый. Олрис упивался этими мечтами до тех пор, пока однажды сдуру не спросил у матери, похож ли он на своего отца. Он помнил, что сидел на шатком табурете, только что выбравшись из бадьи, которая использовалась для мытья, и она вытирала ему волосы. Когда он задал свой вопрос, мать на секунду замерла. Он ничего не видел из-под полотенца, закрывавшего ему глаза. "Нет, — ровным голосом ответила она. — Ты не него совершенно не похож". Олрис очень расстроился. "А как же мои волосы?.. — с досадой спросил он. — Раз они не похожи на твои, значит, они должны быть такими же, как у него". Но мать сказала, что когда-то в детстве ее волосы тоже казались белыми — а потом они начали темнеть. И тогда Олрис понял, что ошибся. Это был едва ли не единственный раз, когда мать ответила что-то определенное на все его расспросы об отце. Обычно она наотрез отказывалась обсуждать этот вопрос. Это всегда казалось ему странным. В том, как она обходила эту тему, чувствовалась какая-то тайна. Подслушивая разговоры старших, Олрис убедился, что другие знают о его отце ничуть не больше, чем он сам. Когда он размышлял об этом, у него всегда бывало чувство, словно его разрывает на две части. С одной стороны, ему хотелось верить, что у него был отец, которым он бы мог гордиться, и что рано или поздно мать откроет ему эту тайну. Может быть, она не хочет говорить с ним об отце из-за того, что он был пленным айзелвитом. Или вообще лазутчиком Атрейна. В то же время Олрис почти ненавидел самого себя за то, что позволяет себе тешиться подобными фантазиями, и твердил себе, что мать не хочет вспоминать его отца из-за того, что он был кем-то вроде Мясника из Брэгге.

Когда он в первый раз увидел Меченого, и тот стал с необъяснимым интересом расспрашивать его о его детстве, о причинах его ненависти к Нэйду и о множестве других вещей, которые не представляли никакого интереса для чужого человека, Олрис едва не поверил в то, что Меченый — его отец. Потом он обнаружил, что дан-Энрикс слишком молод. Но если "качели времени" действительно существовали, его первая догадка вполне могла оказаться правдой. Да что уж там, она просто _должна была_ быть правдой. Сердце у Олриса колотилось так, как будто бы он пробежал несколько лэ.

Почему Меченый забрал его к себе? До этого момента он прекрасно обходился без стюарда. Почему он без колебаний соврал Рельни, чтобы выгородить Олриса? И наконец, почему Крикс потратил целый день на то, чтобы найти его в лесу, хотя за ним самим охотились адхары?..

Нет, все это не могло быть просто совпадением.

— Невероятный город, правда?.. — спросила Ингритт, тоже подходя к окну.

— Чего?.. А. Да, — ответил Олрис, наконец-то посмотрев на вид, который открывался из окна. В самую первую секунду его мысли все еще витали слишком далеко, но через несколько секунд он все же осознал, что выбранное Ингритт слово было самым подходящим для такого случая. Вид, открывавшийся с холма, было бы оскорбительно назвать просто "красивым". Он и в самом деле был "невероятным". Существуют вещи, про которые можно сказать "Вот это да!", и вещи, про которые можно сказать только одно — "Не может быть". Раскинувшийся внизу город относился именно к последней категории. Олрис услышал свой собственный восхищенный вздох и прижался лбом к холодному стеклу, как будто бы хотел пройти через него и оказаться там, снаружи. Теперь он понимал, почему Бакко был в таком восторге, побывав на родине дан-Энрикса.

Вспомнив о Бакко, Олрис вздрогнул. Он ведь так и не сказал дан-Энриксу ни про Драконий остров, ни про то, что Олварг обещал своим гвардейцам, что подарит им Адель. Сначала он молчал, боясь признаться в том, что был оруженосцем Дакриса. Потом дан-Энрикса арестовали, и все покатилось под откос. Открытый суд, дорога через лес, ночное нападение адхаров, зачарованное озеро... У него просто не осталось ни минуты для того, чтобы поговорить с дан-Энриксом начистоту. Хотя, возможно, дело было не в нехватке времени, а в том, что ему страшно не хотелось начинать подобный разговор и признаваться в том, что он врал Меченому с самой первой встречи.

Олрис прикусил губу. Можно представить, что подумает дан-Энрикс, когда он расскажет ему правду.

В комнату вошел мэтр Викар, а сразу же за ним — слуга, несущий целый ворох разноцветной ткани.

— Подберите себе подходящую одежду, — сказал ворлок. — Лорд дан-Энрикс будет недоволен, если вы привлечете к себе лишнее внимание.

Олрис заколебался. Можно было бы сказать, что ему нужно срочно побеседовать с дан-Энриксом — но, вероятнее всего, тогда придется объяснять, из-за чего такая спешка. Лучше подождать. "Может, мы встретим Крикса, когда выйдем в город" — успокоил себя Олрис, вытащив из стопки принесенной им одежды мягкую, горчично-желтую рубашку и коричневую безрукавку на шнуровке. Шансы встретиться с дан-Энриксом в огромном городе были, по правде говоря, невелики, но эта мысль давала повод отложить тяжелый разговор еще на несколько часов, и Олрис облегченно ухватился за нее, ныряя головой в расшитый ворот.

* * *

Стоя на верхнем этаже Книгохранилища, Безликий мрачно размышлял, что он здесь делает. Когда Отт уговаривал его довериться Саккронису и побеседовать со стариком без маски, Алвинн упирался до последнего. Он был уверен в том, что Отт сошел с ума, и ничего хорошего из этого не выйдет — в лучшем случае, Саккронис просто запретит "кромешнику" переступать порог Книгохранилища, а в худшем — в городе начнется паника, и к вечеру императорский дворец будет осаждать озлобленная, возбужденная толпа, требуя выдать "монстра" на расправу. Но Кэлринн уверял, что Алвинн заблуждается, и тот в конце концов махнул на все рукой и согласился на безумную идею Отта.

Кэлринн оказался прав. Узнав про его тайну, архивариус не выказал ни страха, ни брезгливости. Однако, проведя несколько дней в обсерватории Саккрониса, в которой тот не только наблюдал за звездами, но и проделывал огромное количество разнообразных опытов, Алвинн начал жалеть о том, что архивариус не впал в истерику и не попытался натравить на него всю Адель. По крайней мере, это бы не вызывало никаких вопросов. А вот то, что он, по милости Саккрониса, торчит на захламленном чердаке, среди стеклянных призм и полок с минералами, и позволяет чокнутому старику на пару с Кэлринном удовлетворять свое извращенное любопытство, именуемое для приличия "научным интересом" — это было совершенно не понятно.

Саккронис явно вознамерился составить полное описание "кромешников", подобного которому на свете пока не существовало (да и не могло существовать), и теперь добросовестно записывал, что кожа у Безликого сухая и холодная, как у змеи, сердцебиение значительно замедленно, а вот реакция, наоборот, в несколько раз быстрее человеческой. Кэлринн обычно принимал в происходящем самое активное участие и обсуждал с Саккронисом идеи новых опытов, ничуть не сомневаясь в том, что жертва их нелепых наблюдений — то есть Алвинн — будет только рад помочь им в этом деле. Эта искренняя и счастливая уверенность двоих ученых в его доброй воле всякий раз мешала Алвинну послать обоих "наблюдателей" туда, куда им, без сомнения, давно пора было отправиться.

Впрочем, сегодня Кэлринн припозднился. По подсчетам Алвинна, Отт должен был прийти в Книгохранилище, по меньшей мере, час назад. Должно быть, этой ночью они с Эстри, как обычно, сочиняли новую балладу и — опять же, как обычно — засиделись над этим занятием до самого рассвета, так что Кэлринн просто-напросто проспал условленное время.

Саккронис оптимистично заявил, что, раз Отт задержался, можно посвятить первую половину для тем измерениям, которые не требуют присутствия помощника, и для начала попросил Безликого ходить взад-вперед по чердаку, таская каменное мельничное колесо. Саккронис отмерял время по песочным часам и каждый раз, когда песок пересыпался до конца, считал его пульс. Через некоторое время архивариус торжественно отметил ускорение сердцебиения — те тяжести, которые они заготовили для опыта в прошлый раз, оказались неспособны утомить Безликого. Исписав цифрами пару листов, Саккронис попросил у Алвинна позволить завязать ему глаза и проверить точность его ощущений, для того, чтобы сравнить их с человеческими. От повязки Алвинн отказался наотрез, однако же закрыл глаза и позволил Саккронису проделывать над ним свои манипуляции, мысленно обещая самому себе, что завтра же положит этому конец. Впрочем, такие же обещания он давал себе вчера и позавчера.

Магия отвлекла его в ту самую минуту, когда стоявший рядом с Алвинном Саккронис положил на его раскрытые ладони две монетки и попросил определить, какая из них тяжелее.

"Никакая, они одинаковые" — собирался буркнуть Алвинн — но не произнес ни слова, потому что почувствовал _ее_. Ощущение было таким, как будто в душном помещении внезапно настежь распахнули окна. Магия ворвалась в обсерваторию Саккрониса, как яростный весенний ветер. В ней было что-то властное, призывное, и вместе с тем прозрачное, как звук серебряной трубы.

Безликий пошатнулся и открыл глаза. Две полустертые от долгого хождения монетки по пол-медьки соскользнули на пол.

— Все в порядке?.. — озабоченно спросил Саккронис, взяв его под локоть так, как будто немощный старик вроде него мог помешать Безликому упасть.

Алвинн едва расслышал, что он говорит. Он готов был поклясться, что сейчас его сердцебиение, так поражавшее Саккрониса своей неторопливостью, сравнялось с человеческим и почти попадает в такт звучавшей вокруг магии — Безликому казалось, что внутри него растет что-то огромное, не помещавшееся в грудной клетке, и это ощущение было мучительно-приятным. Алвинн далеко не сразу осознал, что он испытывает счастье — ощущение, утраченное (как ему казалось, безвозвратно) уже очень много лет назад.

Алвинн знал эту магию — это была магия Седого и дан-Энрикса, неразличимая обычным слухом музыка, живущая в камнях Адели и в любом предмете, созданном руками Альдов. Люди считали эту магию непостижимой и невидимой, поэтому назвали ее "тайной" магией. Безликие, наоборот, воспринимали эту магию в самом прямом, пугающе конкретном смысле — как тепло и холод, звук и свет. Во время своей службы Олваргу Алвинн ненавидел эту магию, позднее, в заключении, воспоминания о ней вызывали чувство отвращения и удесятеренную тоску. Смешно сказать, в первую ночь после освобождения поступки Крикса представлялись Алвинну, как изощренное палачество — только такой благонамеренный кретин, как новый Эвеллир, способен был не только притащить спасенного Безликого в Адель, но еще и постоянно находиться рядом с ним, мучая пленника своим присутствием. Но, оказалось, к Тайной магии можно привыкнуть — точно так же, как к горевшей в его комнате жаровне с ароматными дровами, вдумчиво и тщательно приготовленной еде и тысяче других вещей, придуманных нарочно для того, чтобы доставлять людям _удовольствие_, а значит, начисто лишенных смысла для Безликого, но, в то же время, не способных ему повредить. По сути, Истинная магия была довольно ненавязчивой. Прожив в Адели пару месяцев, Алвинн с внезапным удивлением отметил, что перестал обращать на нее внимание. Но именно сегодня этот тихий аккомпанемент, сопровождавший его жизнь в Адели, внезапно превратился в настоящий ураган ликующих аккордов. Алвинн помнил день, когда дан-Энрикс завладел наследством Альдов, но даже тогда мелодия Истинной магии не была такой громкой, торжествующей и внятной, как сегодня. Музыка твердила, что случилось что-то небывалое. Алвинн не представлял себе, что именно должно было произойти, чтобы заставить магию звучать подобным образом, но зато твердо знал, с кем это связано.

— Дан-Энрикс в городе, — сказал он вслух, и с удивлением услышал радость в своем голосе.

Не может быть, подумал он. Этого просто-напросто не может быть.

Вплоть до сегодняшнего дня Алвинн не сомневался в том, что Саккронис, со своей наивной целью изучить Безликих, просто глуп. Нельзя понять, что значит быть Безликим, изучив его сердцебиение, температуру кожи или быстроту реакции. Все это мелочи; реальное значение имеет только то, что ты при этом чувствуешь... и чего ты уже не можешь чувствовать.

То, что происходило с Алвинном сейчас, было немыслимо, как теплый снег или квадратный круг.

— Дан-Энрикс?.. — повторил Саккронис. Судя по его лицу, странное поведение Безликого повергло его в полную растерянность.

— Да, — коротко ответил Алвинн. — Он вернулся. Я уверен в этом.

— Это было видение? Как и у Эстри? — уточнил Саккронис. Алвинн испытал соблазн ответить "да" и положить конец бессмысленным расспросам, но ощутил мгновенный внутренний запрет, и пожалел, что вообще ввязался в этот разговор. Недаром авторы любимых книг Саккрониса так настоятельно советуют не заводить бесед о Тайной магии, подумал он с досадой. Исключительно опасно обсуждать предмет, который в принципе не поддается описанию, зато мгновенно отзывается крайне гнетущим чувством на любую, даже крошечную фальшь.

— Нет, не видение, — нехотя отозвался он. — Я просто чувствую его присутствие. Точнее, не его, а вашей Тайной магии. Она... поет о нем.

"Если он пожелает знать, как это вообще возможно, я его убью" — мрачно пообещал себе Безликий.

— Я должен идти, — сказал он вслух. Просторное помещение, в котором он стоял, внезапно показалось ему маленьким и тесным. Алвинна переполняло нетерпение.

— Искать дан-Энрикса? — угадывал Саккронис, озадаченно наморщив лоб. — Но как вы будете определять, куда идти?

Алвинн безнадежно отмахнулся. Но, сделав несколько шагов к двери, все-таки не сдержался и коротко буркнул:

— По звуку.

Утро было солнечным и ярким. Едва выйдя из дверей Книгохранилища, Алвинн заметил возле памятника Энриксу из Леда возбужденную толпу, и, уловив идущие оттуда волны магии, решительно направился туда. Протиснувшись через толпу, в которой тут и там мелькали синие гвардейские плащи, Алвинн действительно увидел Меченого. Крикс стоял за оцеплением гвардейцев, не дававших любопытным подойти поближе. Алвинн лишь теперь задумался о том, что здесь произошло. Вокруг болтали о каком-то покушении, он видел подсыхающую лужу крови под ногами у гвардейцев, но все это совершенно не вязалось с торжествующей мелодией вокруг него. Магия грохотала, словно водопад, и Алвинну казалось, будто сердце вот-вот выскочит из ребер. Он не мог отделаться от ощущения, что, если он попробует окликнуть Меченого, то не услышит даже звуков собственного голоса. Впрочем, дан-Энрикс уже сам заметил Алвинна и махнул рукой ближайшему гвардейцу.

— Пропустите, — велел он, кивая на Безликого. Алвинн отметил, что гвардейцы, всегда подчинявшиеся только коадъютору, сейчас безропотно исполнили чужой приказ. Пройдя за оцепление, Алвинн увидел Отта, который сидел на мокрых от крови камнях и, игнорируя протянутую ему руку сэра Ирема, задумчиво рассматривал свою ладонь, просунутую им в широкую прореху на рубашке. Алвинн вздрогнул, обнаружив, что рубашка Отта тоже пропиталась кровью. Впрочем, несмотря на это, Отт отнюдь не выглядел, как умирающий. Его расслабленная поза и румянец на щеках определенно не вязались с окровавленной одеждой. Предлагавший ему руку Ирем нетерпеливо постукивал по земле носком сапога, и выглядел скорее раздраженным, чем исполненным сочувствия.

— Хватит ребячиться, вставай, — с досадой сказал он, тряхнув Кэлрина Отта за плечо.

— Что здесь случилось? — облизнув сухие губы, спросил Алвинн. Кэлринн обернулся. Его серые глаза сияли.

— Здесь случилось чудо, — весело ответил он, ничуть не удивившись появлению Безликого. — Смотри, сюда меня ударили ножом... — Отт выразительно пошевелил испачканными кровью пальцами, просунутыми сквозь дыру в рубашке. — Эти лужи на земле — вот здесь, и здесь, и еще там — это все моя кровь... Килларо занял площадь и кривлялся тут на радость прочим дуракам, а я опаздывал в Книгохранилище, поэтому решил не обходить это стадо баранов стороной и пошел напрямик. И кто-то из них ткнул меня ножом.

— Он тебя ранил?

— Нет, убил! — в голосе Кэлрина звенело торжество. — Спроси у кого хочешь — еще пять минут назад я был бесповоротно мертв! А потом Эстри стала умолять дан-Энрикса, чтобы он сделал что-нибудь. И я ожил.

"Вот оно что..." — подумал Алвинн, чувствуя, как по его спине бегут мурашки. Ему захотелось оглянуться и еще раз посмотреть на Крикса, но он почему-то не решился это сделать.

— Ну все, с меня довольно, — резко сказал Ирем. Наклонившись, он взял Кэлрина подмышки и рывком поставил его на ноги. — Раз ты не умер, возвращайся в мир живых и прояви хоть сколько-нибудь уважения к нашим законам... В Адельстане несколько задержанных по обвинению в убийстве, так что ты немедленно отправишься туда и постараешься припомнить все детали покушения. А сочинять баллады о своем чудесном воскрешении будешь потом!

— Но я же вам сказал, что я не разглядел убийцу, — возмутился Кэлринн.

— Ты даже не представляешь, сколько всего можно вспомнить с помощью талантливого ворлока, — парировал лорд Ирем, положив раскрытую ладонь между лопаток Кэлрина и бесцеремонно подталкивая его вперед.

Дан-Энрикс подошел поближе. Алвинн ощутил его присутствие, даже не оборачиваясь — его словно обдало волной тепла.

— Я рад, что ты пришел сюда, — негромко сказал он. — Если на Кэлрина действительно напало "Братство Истины", то следующей жертвой может оказаться кто-то из его друзей. Я бы хотел, чтобы ты присмотрел за Эстри. Уведи ее отсюда и не оставляй одну. С тобой она, по крайней мере, будет в безопасности.

— Как пожелаешь, Эвеллир, — пробормотал Безликий, избегая встречаться с Криксом взглядом. Меченый положил руку ему на плечо и крепко сжал.

— Спасибо. Пойду скажу Эстри, что прошу ее побыть с тобой, пока мы с Иремом не выясним, кто совершил это убийство. Алвинн мысленно одобрил этот план. Зная характер Эстри, он не сомневался в том, что она предпочла бы оставаться в гуще событий, независимо от того, насколько это может быть опасно. Любому, кроме Меченого, Эстри бы наверняка ответила, что она будет дожидаться Кэлрина на выходе из Адельстана, а если ей встретится кто-то из "истинников", то тем хуже для него. Теперь же Эстри безропотно позволила Алвинну взять ее под руку и вывести из толпы, и только поминутно оборачивалась, чтобы посмотреть, что происходит у них за спиной. Алвинн и сам не удержался от соблазна оглянуться, и успел увидеть, как сомкнувшийся вокруг дан-Энрикса и Отта строй гвардейцев движется в сторону Адельстана, а за ними пестрым шлейфом тянется толпа зевак.

Кэлрина Отта отослали на допрос, а Аденора с Меченым лорд Ирем пригласил в свой кабинет, заметив, что им всем не помешает выпить.

— Закройте дверь, — сказал он Аденору, шедшему последним. — Все, что угодно, отдал бы за то, чтобы меня сейчас оставили в покое, но готов поспорить, этого не будет.

Ирем оказался прав. Они едва успели пригубить ландорское, как в дверь негромко постучали, и заглянувший в кабинет гвардеец сообщил, что собравшаяся у ворот толпа становится все больше. Постоянно косясь на дан-Энрикса, гвардеец уточнил, какие будут приказания.

— Обычные, — меланхолично сказал Ирем. — Наблюдать и обеспечивать порядок. И скажите остальным, что следующий, кто придет сюда с каким-нибудь надуманным предлогом, чтобы поглазеть на Эвеллира, вылетит из Ордена быстрее, чем успеет что-то рассмотреть.

Крикс пригубил вино, чтобы скрыть улыбку, но тут же отставил свой бокал, поскольку в кабинет мессера Ирема вошел мужчина в темно-сером бархатном колете, с такой уверенностью отстранивший от двери оторопевшего гвардейца, что тот не решился его останавливать и только вопросительно взглянул на коадьютора. Лорд Ирем покривился, но кивнул, знаком показывая молодому человеку закрыть дверь.

Меченый уже много лет не видел, чтобы кто-нибудь входил к мессеру Ирему подобным образом, и теперь с удивлением смотрел на невоспитанного гостя.

Вошедший был сутул и не особенно высок, короткие седые волосы и борода были стального, сизого оттенка, контрастирующего со смуглостью худого, крючконосого лица. Из-за кругов под глазами и набрякших век взгляд незнакомца наводил на мысли о сове-сипухе. Когда этот совиный взгляд уперся в Крикса, тот почувствовал себя довольно странно. Он готов был биться об заклад, что видит этого седого, хмурого мужчину в первый раз, однако тот смотрел на него с выражением холодной и уверенной враждебности, как смотрят исключительно на тех людей, которых ненавидят крепко и давно.

— ...Эйвард Римкин, советник городского капитула, — шепнул Криксу Аденор, должно быть, уловивший замешательство дан-Энрикса инстинктом многоопытного интригана. Впрочем, имя и должность этого человека никак не прояснили ситуацию. Имя "Эйвард Римкин", как и внешность посетителя, не вызывало у Крикса даже самых смутных ассоциаций.

Мужчина между тем остановился в точности посередине комнаты, прямой и напряженный, как струна.

— Мне сообщили об аресте Рована Килларо и еще пятерых членов его Братства. По какой причине арестованы все эти люди, монсеньор?

Ирем прищурился. Было похоже, что он не особо жалует Эйварда Римкина.

— Разве тот, кто сообщил вам эти сведения, не упомянул, что они арестованы по обвинению в убийстве? Кажется, об этом уже знает вся Адель.

— Вы говорите об убийстве Отта?.. — уточнил мужчина неприязненно. — Готов поклясться, что я видел Кэлрина на лестнице, пока шел к вам. Он выглядел живым и невредимым. Можно ли судить кого-то за убийство человека, который все еще жив?

Лорд Ирем подошел к столу и взял из стопки документов самый верхний лист.

— Вот заверенное ворлоком свидетельство о смерти Отта, наступившей от удара, нанесенного ему ножом. Свидетельство составил мэтр Дален из гильдии Травников, никак не подотчетной Ордену. Прочтите, если вам угодно.

— Я вам говорю о фактах, а вы даете мне какую-то бумагу. Я должен доверять вашим бумагам больше, чем своим глазам? — спросил советник мрачно. — Будем говорить начистоту. Сегодняшний арест Килларо — четвертый по счету. Предыдущие три раза Орден не сумел доказать предъявленных ему обвинений. На сей раз вы обвиняете его в убийстве, совершенно не смущаясь тем, что жертва этого "убийства" все еще жива. А вот другие факты: люди, называющие себя Братством Истины, активно критикуют вас, ваш Орден, высшую аристократию и в особенности лорда дан-Энрикса, который, в свою очередь, является вашим ближайшим другом. И вот в день возвращения дан-Энрикса в столицу Рована Килларо арестовывают за убийство. Вам не кажется, что это выглядит довольно... странно?

Ирем скрестил руки на груди.

— Я бы подобрал другое слово, господин советник. Если вам угодно вспоминать про предыдущие аресты Рована Килларо, то я с удовольствием напомню вам, с чем они были связаны. Сперва Килларо оказался здесь после побоища на Рыбном рынке. Нам пришлось его освободить — хотя он был явным вдохновителем погрома, сам он в этот день не опрокинул ни одной палатки и не ударил ни одного торговца. Второй раз он попал сюда после того, как "истинники" вымазали дверь Книгохранилища дерьмом. За день до этого он произнес обличительную речь по адресу Саккрониса и сравнивал Книгохранилище с "выгребной ямой, полной всякой мерзости". Но он никого не посылал разбрасывать дерьмо — до этого его сторонники додумались самостоятельно. Килларо заявил, что его речь была простой метафорой. Формально он был прав, и мы освободили его-из под стражи. И так — из раза в раз. Мы арестовываем членов "Братства Истины" за драки, беспорядки или надписи на стенах — но Килларо всякий раз выходит на свободу, и все начинается по-новой. На мой взгляд, это не "странно", это возмутительно. Но вы пришли сюда, чтобы поговорить о фактах... Факты таковы: когда кого-нибудь ударили ножом, закон предписывает нам арестовать и допросить подозреваемых. Именно этим мы сейчас и занимаемся. Если допрос у ворлока покажет, что Килларо и его товарищи виновны, мы будем судить их за убийство. Если выяснится, что они здесь ни при чем, мы их освободим. Если вы полагаете, что наши действия идут вразрез с законом, можете пожаловаться императору.

Римкин выслушал речь коадъютора с каменным выражением лица, а когда Ирем замолчал, решительно сказал:

— Как вам известно, полномочия, данные мне Валлариксом, направлены на защиту горожан из третьего сословия. Как их законный представитель, я хочу немедленно увидеть Рована Килларо.

— Как угодно, — холодно сказал сэр Ирем. Дернув за витой шнурок звонка, он приказал дежурному гвардейцу. — Приведите Рована Килларо.

После рассказов Аденора с Иремом дан-Энрикс представлял Килларо худым, косматым человеком, одетым в рубище и заросшим бородой до самых глаз. Но его ожидало разочарование. Сопровождаемый конвоем из двоих рослых гвардейцев арестант выглядел совершенно заурядно. Неприметная одежда, бледное лицо и черная бородка — во внешности человека, перебаламутившего целый город, не было ничего примечательного, не считая, разве что, излишне пристального и навязчивого взгляда темных глаз. Крикс вежливо наклонил голову, приветствуя вошедшего. Тот удивленно хмыкнул, но все же кивнул в ответ.

— У вас есть какие-нибудь жалобы? — осведомился Римкин, внимательно оглядев арестанта.

— Только одна — меня и моих братьев обвиняют в преступлении, которого никто из нас не совершал, — быстро ответил тот.

— Вы находитесь под защитой городского магистрата. У нас есть свидетели, которые способны доказать, что на момент предполагаемого покушения вы находились далеко от Кэлрина Отта и не могли ударить его в бок ножом. Это дает вам право отказаться от допроса с ворлоком.

Ирем нахмурился.

— Килларо обвиняется не в совершении убийства, а в его организации и подстрекательстве.

Римкин вскинул голову.

— Насколько мне известно, чтобы обвинить кого-нибудь в организации убийства, нужно, чтобы тот, кто совершил это убийство, указал на человека, как на подстрекателя. А в данном случае у Ордена нет ничего, помимо ваших подозрений, вытекающих из личной неприязни к обвиняемому.

Ирем собирался возразить, но Крикс опередил его.

— Советник Римкин прав, — заметил он. — Если я еще не забыл Энор Фирем, Килларо в самом деле вправе отказаться от допроса с ворлоком.

Эйвард Римкин впился в Меченого взглядом, словно ожидал какого-то подвоха и пытался угадать, что тот задумал. А вот сам Килларо, видимо, вообразил, что хорошо одетый человек, сидевший в кресле в кабинете лорда Ирема — какой-то знатный унитарий, и теперь смотрел на Меченного с явным одобрением. Дан-Энрикс даже потер лоб, поддавшись глупому желанию проверить, не пропало ли его клеймо. "Он что, не видит, кто я?.." — с удивлением подумал он. Впрочем, судя по тому, как Рован щурился, пытаясь разглядеть какой-нибудь предмет, глава Братства Истины был близорук.

— Единственный виновник смерти Кэлринна — это он сам, — сказал Килларо с глубочайшей убежденностью. — Я много раз предупреждал его, что каждый святотатец рано или поздно навлекает на себя возмездие Создателя, но он не слушал никого, кроме себя. Терпение Создателя иссякло, и он покарал его за ложь и богохульство.

— Ножом под ребра?.. — изумился Крикс. Килларо выпрямился и прищурил свои близорукие глаза.

— Создатель милосерден, он всегда дает грешникам время, чтобы одуматься. У Отта тоже было время, чтобы осознать свою вину и заслужить прощение, но он упорствовал во зле. Он увлекал во тьму других людей и оскорблял Создателя. Врачам давно известно, что порой приходится отсечь гниющий орган, чтобы заражение не пошло дальше.

— И в чем же тогда всемогущество Создателя? — язвительно осведомился Аденор. — Хирурги отрубают людям руки, потому что не способны сделать ничего другого.

— Замолчите, Аденор, — перебил Ирем. — Если вам хочется вести с Килларо богословские дебаты, можете как-нибудь пригласить его в свой особняк... Я обращаюсь к вам, советник Римкин, потому что думаю, что, несмотря на вашу неприязнь ко мне и к Ордену, вы все-таки разумный человек. Как вы считаете, разве все эти рассуждения об "отсечении гниющих органов" не нацелены на то, чтобы возбудить ненависть к Кэлринну Отту и убедить людей, будто убийство в данном случае — не преступление, а справедливый и оправданный поступок?.. Случай с Книгохранилищем наглядно показал, что некоторые "метафоры" легко приводят к преступлениям. Но осквернение Книгохранилища — сущая мелочь по сравнению с убийством человека.

Римкин скрестил руки на груди.

— Даже если предположить, что то убийство, о котором идет речь, действительно произошло, у вас нет доказательств, что на Кэлринна напали члены Братства. Его могли пырнуть ножом из ревности к его подружке или же в отместку за украденную рифму. Среди менестрелей это частый повод для конфликтов.

— Вы уже не в первый раз пытаетесь сказать, что вы считаете меня и остальных присутствующих соучастниками какой-то провокации. Если вы думаете, что я буду до бесконечности терпеть подобные намеки, то вы очень ошибаетесь, — негромко сказал Ирем.

Меченый понял, что пора вмешаться в разговор.

— Давайте все-таки не будем уклоняться в сторону от темы, — сказал он, поднявшись на ноги. — Я думаю, нам следует освободить Килларо. Если потребуется, его всегда можно будет снова вызвать на допрос — он ведь не собирается скрываться.

Коадъютор на мгновение задумался. Когда же он ответил, голос Ирема звучал на удивление покладисто.

— Как пожелаете, мой принц, — спокойно сказал он.

Услышав это обращение, Килларо вздрогнул так, как будто бы увидел ядовитую змею. Кровь бросилась ему в лицо, как будто он считал присутствие дан-Энрикса намеренным и грубым оскорблением. Меченый подавил тяжелый вздох и отвернулся. Что ж, теперь, по крайней мере, в комнате установилась некая гармония, поскольку ледяная ненависть во взгляде Римкина уравновешена кипящей яростью его соседа.

— Итак, к чему же мы пришли? — нетерпеливо спросил Римкин. — Орден освободит Килларо?

— Да, — кивнул сэр Ирем. — Кстати, вы ведь прибыли сюда в носилках, как обычно?..

— Не пойму, какое отношение это имеет к теме разговора.

— А такое, — холодно сказал Ирем, — что вам стоит посадить Килларо в ваши крытые носилки, поплотней задернуть занавески и не открывать их до тех пор, пока вы не отъедете подальше от Имперской площади. Килларо нажил себе множество врагов, забрасывая девушек хурмой и нападая на торговцев. В той толпе, которую вы видели внизу, вполне могут найтись желающие поквитаться с ним за старые обиды. Будет лучше, если он не попадется этим людям на глаза.

Килларо побледнел.

— Я не желаю подвергать опасности советника, — сказал он, облизнув тонкие губы. — Я останусь здесь.

Ирем бесстрастно посмотрел на него сверху вниз.

— Нет, не останетесь. Это тюрьма, а не гостиница.

— А если я скажу, что я согласен выступить свидетелем по делу об убийстве Отта и пройти допрос у ворлока?..

Советник Римкин сжал сухую, смуглую ладонь в кулак.

— Подумайте, Килларо! В этом нет необходимости. Он просто-напросто запугивает вас.

— Запугиваю?.. — повторил сэр Ирем, вскинув брови. — Вы ко мне несправедливы, господин советник. Я, напротив, обеспечиваю вашу безопасность. Если пожелаете, я даже выделю вам нескольких гвардейцев для сопровождения ваших носилок... Ну так что, Килларо, вы поедете с советником, или предпочитаете остаться здесь?

— Мне нечего скрывать, — помедлив, сказал тот.

Когда рассерженный советник вышел в коридор, а Рована Килларо увели дежурные гвардейцы, Ирем с Аденором и дан-Энриксом переглянулись.

— Похоже, он не лжет насчет того, что ничего не знает об убийстве Отта, — сказал Крикс.

Ирем вздохнул.

— Одно из двух — либо здесь повторяется история с Книгохранилищем, а Отта заколол какой-нибудь фанатик... либо наш убийца в самом деле не из Братства Истины. И это очень плохо, потому что тогда мы совсем не знаем, где его искать.

Крикс озабоченно нахмурился. У него было чувство, словно он забыл о чем-то важном.

— Может быть, кто-нибудь из вас в курсе, за что этот Римкин меня ненавидит? — вспомнил он пару секунд спустя. Лорд Ирем отмахнулся.

— Эйвард Римкин ненавидит всех аристократов. Среди тех, кто теперь заседает в городском совете, это далеко не редкость. Иногда я спрашиваю самого себя, стоило ли избавляться от Дарнторнов и Фин-Флаэннов, чтобы в итоге получить вот это, мать его, народовластие из Юлиуса Хорна, Эйварда Римкина и им подобных...

Крикс против воли улыбнулся, хотя в душе он был уверен в том, что коадъютор ошибается. То есть, вполне возможно, Римкин в самом деле ненавидел всех аристократов скопом, но дан-Энрикса он, несомненно, выделял в отдельную графу.

* * *

Несмотря на поздний час, людей на улицах толпилось столько, что, как говорится, яблоку некуда было упасть. Известный на всю Адель трактир "Веселая вдова" был переполнен посетителями, как на годовщину коронации. Счастливчики, сумевшие протиснуться в трактир, пристраивались со стаканами или пивными кружками даже на подоконниках второго этажа. Через распахнутые настежь окна лился свет и доносились звуки скрипок, но смотревший на трактир с балкона ратуши Юлиус Хорн сильно сомневался, что в подобной давке можно танцевать.

— Хозяин! Эй, хозяин! Позовите мне трактирщика! — кричал высокий, хорошо одетый человек, торжественно воздев над головой туго набитый кошелек. Пару минут спустя трактирщик в самом деле показался на пороге. — Прикажи вынести вина!.. Плачу за всех, кто пьет за Эвеллира!

Толпа ответила на это заявление апполодисментами и хохотом.

— Выкатывайте бочки!

— Ein dan-Enrix!

Юлиус на мгновение прикрыл глаза. Картины, мелькавшие у советника перед глазами, не имели ничего общего с праздничным возбуждением людей, собравшихся внизу.

Дан-Энрикс...

"Распрягайте лошадей!". Зеленые глаза в прорези маски. Хмельной, веселый, дерзкий взгляд — взгляд человека, убежденного в собственной безнаказанности и привыкшего считать, что ему все позволено.

— Вы только посмотрите на этих людей, — в голосе опирающегося на баллюстраду Римкина звучало нескрываемое отвращение. — Готов поспорить, они все уже забыли, кто элвиенист, кто унитарий. Теперь у них один бог — дан-Энрикс.

Юлиус Хорн повел плечом.

— Что вы хотите, — сухо сказал он. — Толпа обожает все блестящее и необычное. Сегодня он ее герой. Что может поразить воображение людей сильнее, чем история о воскрешении из мертвых?.. Само собой, они будут ходить за ним, разинув рот, и ожидать других чудес. По крайней мере, поначалу.

Римкин стиснул зубы.

— Вся эта история с "убийством" Кэлринна — что-то неслыханное. Я всегда считал, что Ирем — исключительно амбициозный и опасный человек. Ему наплевать на справедливость и закон, он служит исключительно себе и собственному самолюбию. Но, Альды мне свидетели, такого я не ожидал даже от него.

— Лорд Ирем — практик. Думаю, он полагает, что любые средства хороши, чтобы восстановить авторитет Династии. Признайте, что провозгласить Крикса Эвеллиром — это сильный ход. Хотя, конечно, чересчур рискованный.

— С такими дураками?.. — Римкин дернул подбородком в сторону людей, столпившихся у винных бочек и передававших из рук в руки мокрые стаканы. — В чем тут риск?

Хорн усмехнулся.

— С чудесами — как с люцером... Стоит людям один раз поверить в то, что чудеса возможны, и они уже не смогут обойтись без них. Если дан-Энрикс собирается и дальше оставаться "Эвеллиром", то ему придется каждый день оправдывать их ожидания. А если вспомнить, чего именно от него ждут, подобная задача начинает выглядеть невыполнимой. Честно говоря, мне даже интересно, понимает ли он сам, во что ввязался? Если да, то он — отчаянный игрок, — Хорн помолчал. — Вы говорите, что он был сегодня в Адельстане?.. Что вы о нем скажете?

— Клеймо ему к лицу... в отличие от вежливых манер.

Юлиус вскинул бровь. По правде говоря, непримиримость Римкина время от времени выглядела почти пугающе.

— Я вижу, он вам не понравился, — сдержанно сказал Хорн.

— Он выглядит, как волк, который вздумал бы ходить на задних лапах и есть мясо вилкой и ножом.

Сердце у Юлиуса неприятно сжалось.

— Любопытно, — сказал он. — Когда я встретил Крикса в первый раз, мне тоже пришло в голову, что он похож на волка. Наверное, в таком сравнении и правда что-то есть.

Римкин удивленно покосился на него.

— Не знал, что вы уже встречались с Меченым.

— Только однажды. Но тогда он еще не был "Меченым", а я не знал, кто он такой и как его зовут. Они с друзьями напали на мои носилки в Волчью ночь. Связали слуг, распрягли лошадей, украли погребец с вином — короче говоря, повеселились от души. Все остальные были в масках, но дан-Энрикс свою снял — наверное, хотел мне доказать, что ему все нипочем. Когда они решили бросить моего слугу в фонтан, я сказал Криксу, что он сумасшедший. Это его сильно разозлило. Он потребовал, чтобы я снял с себя одежду. "Что может быть забавнее, чем член Большого Капитула, который расхаживает по столице нагишом?.." — сказал он мне. Я отказался. Он пригрозил, что меня разденут силой. Но потом они, должно быть, испугались, что нарвутся на дозор, и бросили меня, забрав с собой вино. Думаю, Меченый давно забыл про этот случай.

В темных, совиных глазах Римкина загорелись злые огоньки.

— Само собой... Такие, как дан-Энрикс, никогда не помнят тех, кому когда-то причинили зло. Они считают, что другие люди существуют исключительно для их забавы. Но скажите, разве вы не попытались наказать виновника?

— Пытался, — согласился Хорн. — В городской страже мне сказали, что подобные истории случаются каждую Волчью ночь, и что, судя по возрасту и по манере поведения, виновников надо искать в Лаконской Академии. На следующий день я встретился с главой Лакона и подробно описал ему того, кто на меня напал. Услышав про зеленые глаза и шрам на лбу, Вардос сказал, что это был оруженосец коадъютора. Я пошел в Адельстан и еще двое суток добивался встречи с Иремом. Должен признаться, что к тому моменту, когда мне все-таки удалось с ним встретиться, я уже совершенно потерял терпение.

— Еще бы!..

— ...В общем, я сказал, что я пришел, чтобы поговорить с его оруженосцем, и настаиваю, чтобы этот разговор происходил в присутствии самого Ирема. Тот посмотрел на меня своим неприятным взглядом и спросил, что мне за дело до его оруженосца. Я рассказал о нападении и кончил тем, что не желаю тратить ни одной минуты больше не пустые разговоры, а хочу немедленно увидеть Крикса. Тогда Ирем заявил, что это невозможно, потому что Крикс пропал два дня назад, и до сих пор никто не знает, где он может быть. На мой вопрос, считает ли сэр Ирем, что его оруженосец поучаствовал в том нападении, он отвечал, что разобраться в этом деле без дан-Энрикса нельзя, но, раз я обвиняю Крикса, он заплатит за ущерб. Я, разумеется, сказал, что обойдусь без его денег, и ушел.

— Обычная история! Он просто покрывал дан-Энрикса!.. — со злостью сказал Римкин, стукнув по широкому каменному парапету кулаком.

— Да, тогда я тоже так подумал. Но потом я пришел к выводу, что Ирем сказал правду. Как-никак, примерно в то же время Крикс сбежал в Бейн-Арилль, чтобы поступить в Серую сотню. Думаю, после того, как он вернулся из Каларии, мирная жизнь казалась ему слишком пресной. То, что он устроил в Волчью ночь — поступок человека, который не уважает никого, кроме себя, и бесится от скуки и переизбытка сил. Не знаю, где он пропадал последние шесть лет, но думаю, что Меченому очень скоро надоест носить ту маску, которую на него совместными усилиями нацепили Отт и Ирем... Этот волк еще покажет нам свои клыки.

* * *

Ночной туман почти рассеялся, но еще завивался над водой в причудливые белые узоры. Из-за морского ветра серые октябрьские сумерки казались особенно промозглыми. Теперь, когда они спустились в гавань, Меченый порадовался, что они надели теплые плащи, казавшиеся лишними на улицах Нижнего города.

— Письма у тебя? — спросил дан-Энрикс, поравнявшись с Кэлринном.

Отт закатил глаза и выразительно похлопал по кожаной сумке на боку.

— По-вашему, я мог бы их забыть?..

Идущий первым Ирем покосился на него через плечо.

— По мне, так ты забыл бы даже собственную голову, если бы она не крепилась к шее... Будь так добр, ускорь шаг. Чем быстрее вы подниметесь на борт, тем меньше шансов, что нас кто-нибудь увидит.

Кэлрин пробурчал что-то крайне нелестное по адресу Ордена и его коадъютора, но все-таки прибавил шаг, демонстративно отвернувшись от дан-Энрикса.

— Не обижайтесь на него, — тихо сказала Меченому Эстри. — Он так долго ждал вашего возвращения... кому угодно было бы обидно уезжать как раз тогда, когда здесь начинается самое интересное.

Дан-Энрикс подавил тяжелый вздох, в очередной раз подумав, что никогда не научится смотреть на мир глазами менестрелей. Сам он, хоть убей, не понимал, что "интересного" может быть в том, что город третий день гудит, как растревоженный осиный улей.

Вчерашний вечер прошел крайне напряженно. В совете, проходившем в императорском дворце, участвовали сам дан-Энрикс, Алвинн, Эстри, Отт и мессер Ирем. Пока Меченый вкратце рассказывал о том, как он провел последние несколько лет, все слушали с заметным интересом. Кэлрин даже примостился на краю накрытого для ужина стола и быстро делал на листе какие-то пометки, игнорируя брезгливую гримасу коадъютора. Но, стоило дан-Энриксу упомянуть, что Кэлринну надо уехать из столицы, потому что здесь он подвергается большой опасности, как Отт мгновенно бросил свою писанину и упрямо вскинул голову.

— Чего мне бояться?.. — возмутился он. — Я воскрес из мертвых. Какой идиот захочет меня убивать, если ты можешь запросто вернуть меня назад?

— Я ничего не обещаю, — сказал Меченый. Ирем откинулся на спинку кресла и обидно рассмеялся. — ...Я хочу сказать, что я не знаю, удастся ли такое в следующий раз, — поправился дан-Энрикс, укоризненно взглянув на коадъютора. — Кроме того, чтобы понять, возможно ли второе покушение, необходимо знать, кто и зачем устроил первое. А мы этого не знаем. Ворлок подтвердил, что ни Килларо, ни другие арестованные "истинники" не участвовали в подготовке твоего убийства.

Отт повел плечом.

— И что с того?.. На площади мог быть какой-нибудь фанатик, действовавший в одиночку.

— Может быть, — признал дан-Энрикс. — Но нас с мессером Иремом смущают некоторые детали. Твой убийца пользовался кухонным ножом, но сам удар был очень точным. Нападавший умудрился скрыться, и ни ты, ни остальные люди его не запомнили. Даже опрос у ворлока не очень-то помог. Согласись, пока больше похоже на наемного убийцу, чем на лавочника, который впервые в жизни совершает преступление.

Отт несколько секунд молчал, обдумывая только что услышанное и все сильнее хмуря лоб.

— Но если это не Килларо, значит...

— Значит, кто-то в этом городе очень хотел, чтобы элвиенисты сцепились с унитариями, — заметила Эстри, вплоть до этого момента не участвовавшая в беседе. Она даже расположилась в стороне от остальных, не в кресле, а на кушетке у стены, скинув туфли и поджав под себя ноги. Коадъютор покосился на нее и уважительно кивнул.

— Мы с принцем рассудили так же. Убить Отта — лучший способ вызвать беспорядки в городе. Но дальше наши мнения об этом деле разделились. Я считаю, что в любых сомнительных вопросах правильнее всего выбирать простые объяснения. Братство покрывает магистрат. Если бы не поддержка городского капитула, Рована Килларо давно выслали бы из Адели под надзор какого-нибудь претора. Но Рован и его фанатики необходимы капитулу, чтобы через них оказывать давление на горожан и добиваться новых привилегий. Логично было бы предположить, что за убийством тоже стоит кто-нибудь из магистрата, скажем, тот же Римкин. Лорд дан-Энрикс, к сожалению, не хочет принимать такую версию в расчет.

Меченый сдавленно вздохнул.

— Я только что рассказывал о том, что было в Эсселвиле. Если мы начнем подозревать друг друга в заговорах и лелеять старые обиды, мы собственными руками расчистим Олваргу путь к победе. Я не знаю Римкина так хорошо, как его знаешь ты, но я уверен, что он не убийца. Когда он явился в Адельстан и обвинил тебя в предвзятости, он, несомненно, верил в то, что говорил. Признай, по крайней мере, что советник Римкин — смелый человек.

— Допустим.

— И порядочный.

Лорд Ирем покривился.

— Да я вообще не знаю, в каком смысле ты употребляешь это слово. Я — порядочный?.. А бы ли ты уверен в том, что я порядочный, когда я собирался посадить в тюрьму Дарнторна? А когда мы с Аденором вынудили внутриморцев принести тебе присягу? Или погоди, я не рассказывал тебе о том, как я пытал Галахоса, чтобы узнать о планах Олварга?.. Поверь, я справился не хуже, чем твой Музыкант в Кир-Роване. Так я "порядочный" или все-таки нет?

— Это было давно, — опешив, сказал Крикс. Ирем нехорошо прищурился.

— Желаешь что-то посвежее?.. Ладно. Пару месяцев назад мы с Аденором обсуждали, не устроить ли нам для Килларо несчастный случай, но условились дождаться, пока он не даст нам повод. Ты тут рассуждаешь о какой-то там порядочности, но на самом деле люди всегда поступают так, как им кажется правильным. И если кто-то верит в то, что совершить убийство будет правильно, то так он и поступит. А все остальное — просто сказки для детей.

Безликий одобрительно кивнул.

— По-моему, ты сам себе противоречишь, — сухо сказал Крикс. — Вы с Аденором, несомненно, верили, что устранить Килларо будет правильно. Но вы не стали его убивать — хотя и Ордену, и Аденору, у которого на службе половина "сумеречников" столицы, это было бы совсем нетрудно. Вы решили подождать именно потому, что для убийства человека, даже Рована Килларо, вам была нужна по-настоящему серьезная причина. А ведь он, что называется, сидел у вас в печенках... Почему же мы должны считать, что Римкин мог спокойно согласиться на убийство Кэлринна, который вообще не сделал ему ничего плохого?

— В самом деле. Я совсем забыл, что люди никогда не убивают тех, кто не сделал им ничего плохого, — процедил сэр Ирем и отвернулся, давая понять, что не намерен спорить дальше. Меченый вздохнул.

— Ладно, оставим это... Мой оруженосец утверждает, что Олварг пообещал своим сторонникам Адель. Столицу невозможно захватить при помощи одних адхаров, но теперь мы знаем, что у Олварга есть армия, которая способна удержать Адель. В прошлом Олварг заключил союз с Дарнторном, а через него — с торговцами Бейн-Арилля. Вполне возможно, что и в этот раз у него есть союзники, готовые помочь ему в решающий момент. Сегодня утром я беседовал с Валлариксом. Мы с ним сошлись на том, что продолжать хранить наши семейные секреты от других людей — непозволительная роскошь. На сей раз мы должны сказать все, что нам известно, и открыто обратиться за поддержкой. Кое-что, по счастью, уже сделано без нашего участия... — Меченый обернулся к Кэлрину. — Должен сказать, что превращать свои воспоминания в роман, ни словом не обмолвившись о своих планах с тем, о ком ты пишешь — мягко говоря, сомнительный поступок. Я уже не говорю про способ изложения... Я каждый раз вздрагивал, когда читал все эти "он подумал" или "он почувствовал". Тебе не кажется, что рассуждать о чужих мыслях или чувствах несколько нескромно?..

— Так ты уже прочел? — с жадностью спросил Отт, пропустив вопрос собеседника мимо ушей.

Крикс рассмеялся.

— Одолжил у Аденора пару дней назад... Должен признаться, это было увлекательно. Но мы, кажется, говорили не об этом.

Кэлринну хватило совести покраснеть.

— Я собирался подождать, пока ты не вернешься, а до этого показать книгу только одному Саккронису.

— ...А когда тот пришел в восторг, не удержался и позволил ему сделать копию, — подсказал Крикс. — Как бы там ни было, я вынужден сказать тебе "спасибо". Благодаря тебе и твоей книге люди знают правду. Не представляю, как бы я выкручивался, если бы понадобилось объяснять все с самого начала. Сейчас мне будет гораздо проще. Собственно, мне остается только подтвердить, что все, написанное в твоей книге — правда, и призвать людей объединиться против Олварга.

— И как ты собираешься это осуществить?

— Все переписчики Книгохранилища сейчас заняты тем, что переписывают письма, которые мы пошлем наместникам провинций. Но, помимо этого, я написал несколько писем тем, кого я знаю лично. Моим товарищам по Академии, таким, как Рэнси Эренс или князь Рейхан. Затем — Галатее Ресс, Дарнторну, Нойе Альбатросу...

— Лейде?.. — тихо спросил Кэлрин.

— Да. Ей тоже. Но тебя я хочу попросить отправиться сначала на Томейн, к Атталу Аггертейлу, а затем в Серую крепость, к Нойе. В прошлый раз, когда мы воевали против северян, а потом лорда Дарнторна, флот Авариса действовал на стороне наших врагов. Если аварский флот поддержит Олварга, нам будет нужен каждый корабль. Ты согласен взяться за такое поручение?.. Тан Аггертейл тебя уважает, с Нойе вы знакомы по Кир-Кайдэ. Я надеюсь, что они тебя послушают.

Отт выразительно скривился.

— Брось... Ты мог отправить на Томейн и в форт Эбер кого угодно, а меня ты выбрал только потому, что вы с мессером Иремом решили отослать меня подальше от столицы. Ты, конечно, понимаешь, что я вовсе не хочу куда-то уезжать. Но все мы знаем, что я буду делать то, что ты прикажешь — как и любой человек в этой комнате. Так что нет необходимости мне льстить и уверять меня в моей незаменимости. Я не ребенок.

Меченый вздохнул.

— Как скажешь. Но я правда думаю, что никто не убедит Аттала с Альбатросом лучше, чем сумеешь ты. Эстри отправится с тобой, поскольку она тоже знает тана Аггертейла, а Алвинн будет вас сопровождать и обеспечит вашу безопасность.

Отт сердито фыркнул, явно полагая, что все опасения за его жизнь — пустая блажь. Его настроение осталось мрачным и на следующее утро, когда Ирем с Криксом провожали трех парламентеров в гавань. Когда они наконец достигли нужного причала, силуэт стоявшего на рейде глейта показался Криксу удивительно знакомым.

— Зимородок!.. — догадался он пару секунд спустя.

— Не думал, что ты вспомнишь, — хмыкнул Ирем.

— Может быть, не стоило так откровенно нажимать на Альбатроса? — спросил Меченый скептически. — Как будто Нойе будет мало одного письма.

Рыцарь пожал плечами.

— Ты просил найти для Кэлрина быстрое судно, которое сможет отплыть в форт Эбер немедленно. В имперском флоте не так много маленьких и быстрых кораблей, а посылать в Серую крепость крогг было бы слишком расточительно. Поднимемся на борт?

Крикс коротко кивнул. Несмотря на объяснения мессера Ирема, он был уверен в том, что "Зимородок" коадъютор выбрал не случайно. Нойе Альбатрос ходил на этом корабле с четырнадцати лет, и здесь же познакомился с дан-Энриксом, которому позднее присягнул на верность, как военному вождю. Вне всякого сомнения, Ирем рассчитывал, что вид "Зимородка" всколыхнет в Альбатросе воспоминания о своей юности, и — главное — о данной Меченому клятве. Крикс не знал, подействует ли вид старого корабля на Нойе, но у самого него при виде "Зимородка" защемило сердце.

Меченый легко взбежал по сходням, на мгновение почувствовав себя так, как будто бы вернулся в прошлое. Ветер, хлопавший в сложенных парусах, плеск моря далеко внизу, запах смолы и дерева, упругое качание палубных досок под ногами — все это сливалось в общее дразнящее и многообещающее ощущение свободы и движения вперед. Дан-Энрикс на секунду пожалел, что не плывет в Серую крепость вместе с Кэлрином.

Капитаном "Зимородка" по-прежнему был Датис, только более седой и коренастый, чем запомнилось дан-Энриксу. Он кивнул своим гостям, но не стал тратить времени на долгие приветствия.

— Я приготовил девушке отдельную каюту, — сказал он, окинув взглядом своих пассажиров. — Но вам двоим придется поселиться вместе. Хм... Вы сможете забраться в подвесную койку со своей рукой?

— Я ходил с таном Аггертейлом на "Бурерожденном", — отозвался Кэлрин с ослепительной улыбкой. Толстые, как гусеницы, брови капитана удивленно шевельнулись.

— Что ж, тем лучше, — буркнул Датис. — Мы готовы отплывать, месьер. Прощайтесь с вашими друзьями.

Крикс перешагнул через моток каната, свернувшегося под ногами, словно спящая змея, и крепко обнял Отта, пожелав ему удачи в предстоящем путешествии. Близкое расставание смягчило Отта, и он ответил на его объятие, похлопав Меченого по спине единственной рукой.

Пару минут спустя все было кончено. Стоя на причале, Ирем с Криксом наблюдали, как на "Зимородке" разворачивают паруса, и полоса воды между причалом и кормой становится все шире.

— Что ж, одной проблемой меньше, — подытожил несентиментальный коадъютор.

Меченый только вздохнул.

* * *

Первым заволновался Молчаливый. Оправдывая свое имя, пес не издал ни звука, но напрягся, как струна и подошел поближе к Льюберту. Дарнторн положил руку ему на загривок и почувствовал, как под густой темно-серой шерстью кобеля твердеют мускулы. Казалось, что в груди у Молчаливого рождается беззвучный рык, но Льюберт знал, что пес не зарычит. В прошлом году, когда на этой же дороге на них с Льюбертом напали трое браконьеров, Молчаливый дрался молча. И потом, когда Льюберт пытался обработать его раны, пес не скулил и не огрызался — только тяжело, совсем по-человечески вздыхал. Подумав о браконьерах, Льюберт потихоньку высвободил из петли на поясе окованную железом дубинку и напряженно прислушался. Впрочем, мгновение спустя он понял, что человек, которого услышал Молчаливый, был не из деревни. "Всадник, — с удивлением подумал Льюберт, слыша приближающийся стук копыт — Едет со стороны Бейн-Арилля. Зачем?.. Кто-то из Ордена?..". Как обычно в напряженные моменты, мысли стали чересчур обрывочными. Льюберт быстро сунул бесполезную дубинку в предназначенную ей петлю на поясе и отступил подальше на обочину дороги, потянув за собой Молчаливого. И сделал это очень вовремя. Появившийся на тракте всадник мчался, как безумный. Полы синего плаща хлопали по ветру, как боевое знамя или крылья исполинской птицы, из-под копыт холеной, сильной лошади летела мерзлая земля. "Ну и чешет" — совершенно по-крестьянски восхитился Льюберт, глядя на летящего ему навстречу всадника с каким-то бескорыстным восхищением. Наверное, что-то подобное испытывают старики, глядя на то, как молодежь танцует на весеннем празднике. Льюберт уже не помнил, когда он в последний раз сидел на лошади. За несколько последних лет он так привык ходить пешком, что почти позабыл, что чувствуешь, когда вот так несешься через утренний осенний лес.

Льюс был почти уверен в том, что торопившийся в Торнхэлл наездник промахнет мимо него, не обратив внимания на человека на обочине дороги, но вышло по-другому. Поравнявшись с Льюбертом, мужчина резко осадил коня и, если Льюберту не показалось, изумленно выругался.

Льюс покрепче ухватился за ошейник Молчаливого, чтобы тому не вздумалось вообразить, что незнакомец может представлять угрозу, и поэтому разумнее всего будет напасть на него первым, и вопросительно взглянул на рыцаря.

— Вы едете в Торнхэлл, мессер? — спросил он полуутвердительно.

Гвардеец посмотрел на него сверху вниз. Глаза у него были серо-голубыми, кожа на лице шершавой и обветренной. Льюберт подумал, что лицо этого человека кажется ему на удивление знакомым. Пока он пытался вспомнить, не встречались ли они в Бейн-Арилле или в Кир-Кайдэ, незнакомец хриплым, севшим от скачки по холоду голосом ответил:

— Я привез тебе письмо от Крикса. Ты действительно меня не узнаешь?..

— Юлиан Лэр! — выпалил Льюберт, прозревая. И, не удержавшись, выразился куда энергичнее, чем Лэр пару минут назад. От удивления он даже позабыл, что ему надо держать пса, но Молчаливый, к счастью, угадал, что происходит что-то совершенно необычное, и, получив свободу, сел у его ног, подняв острые уши и внимательно следя за всадником. — ...Значит, ты теперь в Ордене? — неловко спросил Льюс, стараясь сгладить впечатление от своей предыдущей реплики.

— А ты не знал?

— Кажется, Ирем говорил об этом, когда был в Торнхэлле, — вспомнил Льюберт, чувствуя себя последним дураком. Юлиан Лэр, должно быть, думает, что его бывший недруг совершенно выжил из ума. — Ты говоришь, письмо от Крикса?..

— Да, — Лэр порылся в сумке и достал оттуда две бумаги. — Это, собственно, письмо, а это — императорское помилование. Крикс хочет, чтобы ты отправился в Адель. В Торнхэлле есть свежие лошади?

— В Торнхэлле? Лошади?.. — Льюс даже рассмеялся. — Нет, конечно. Ты же видишь, лошади мне сейчас без надобности.

Юлиан нахмурился.

— Значит, возьмем коней в деревне, — сказал он — не столько Льюберту, сколько самому себе, как будто размышляя вслух. — У меня приказ от лорда Ирема — мы едем по орденскому делу, нам обязаны предоставлять ночлег, лошадей и все необходимое... Доедем на деревенских лошадях до первой станции на королевском тракте, а уж дальше сможем путешествовать с нормальной скоростью.

— Это все замечательно, но я пока даже не понял, что от меня нужно Криксу, — рассудительно заметил Льюберт.

— Да, прости, — смутился Лэр, и, спешившись, вручил ему бумаги. Свиток с гербовой печатью Льюс не взял — и так было понятно, что там написано. Что-нибудь про деятельное раскаяние и неоценимые услуги, оказанные Династии в последней войне... все это не имело ни малейшего значения. К своей нынешней жизни Льюс приговорил себя самостоятельно, и полагал, что сделал верный выбор. А вот письмо Крикса он развернул с жадностью. На протяжении последних лет до Льюса постоянно доходили слухи о дан-Энриксе — то какой-нибудь музыкант исполнял баллады Кэлрина Отта на весенней ярмарке, то путешественник, остановившийся в Торнхэлле на ночлег, до самого утра выспрашивал у Льюберта, правдив ли тот или иной кусок из книги Отта, то, наконец, унитарии Бейн-Арилля громили дома и склады столичных конкурентов, требуя изгнать из города всех элвиенистов до единого. Но главное, в изгнании у Льюса появилась масса времени на то, чтобы обдумать то, что он узнал не по чужим рассказам, а на своем личном опыте. В споре между противниками и сторонниками Отта Льюс уверенно вставал на сторону последних. Утверждения Кэлрина Отта хорошо согласовались с тем, что Льюберт слышал от дан-Энрикса, и с тем, что он имел возможность наблюдать в Кир-Роване. Порой Дарнторн с досадой размышлял о том, почему Крикс так и не объяснился с ним начистоту. Меченый, безусловно, знал, с _кем_ заключил союз его отец, однако предпочел не говорить об этом Льюберту. Впрочем, наверное, дан-Энрикс тогда промолчал из жалости — это было бы вполне в его духе. Льюберт помнил, что в те месяцы чувствовал себя полностью раздавленным, и даже не пытался прятать свое состояние от окружающих. Даже теперь, спустя шесть с лишним лет, было стыдно вспоминать, что он наговорил мессеру Ирему, когда отказывался от помилования. Неудивительно, что Крикс не захотел его обременять.

"...В Кир-Кайдэ я сказал тебе, что я намерен разыскать и уничтожить ворлока, который поступил на службу к твоему отцу, — писал дан-Энрикс. — Сейчас ты, вероятно, уже знаешь, кем был этот маг — благодаря Кэлрину Отту, его имя, как и его связь с династией дан-Энриксов, известны всем, так что не буду повторяться.

Я вернулся в город, потому что у меня появились доказательства того, что Олварг готовится напасть на Адель. Сейчас мы с императором и сэром Иремом предпринимаем меры, чтобы защитить столицу от вторжения. Одну из наиболее серьезных проблем для нас представляет конфликт между элвиенистами и унитариями — полагаю, что этот конфликт подогревается искусственно. Тебе наверняка известно, что на протяжении последних лет Династия не вмешивалась в спор об Эвеллире, но теперь, когда мы вынуждены говорить об Олварге открыто, это дает всем противникам дан-Энриксов удобный повод обвинить во лжи уже не Кэлрина и даже не меня, а императора и Орден. Ты — один из немногих людей, кто лично сталкивался с Олваргом и был очевидцем многих событий, описанных в книге Отта. Я надеюсь, что ты согласишься покинуть Торнхэл и приехать в столицу, чтобы засвидетельствовать то, что знаешь, и помочь нам поддержать порядок в городе.

Если ты примешь мое приглашение, следуй всем мерам безопасности, которые тебе предложит Юлиан. На Кэлрина Отта совершено покушение, виновник которого не только не пойман, но даже до сих пор не установлен. В случае твоего приезда в столицу твоя жизнь, несомненно, будет подвергаться не меньшей опасности, поэтому будь осторожен и береги себя. Об остальном поговорим при встрече, если ты решишь приехать. Если нет — желаю тебе долгой и счастливой жизни и хочу еще раз поблагодарить за то, что спас меня в Кир-Кайдэ.

К.д.-Э."

Льюберт сложил письмо, чувствуя, что сердце бьется вдвое чаще, чем обычно. С ума сойти, а утром он не сомневался в том, что этот день пройдет так же размеренно и скучно, как любой другой...

Он положил ладонь на теплый меховой загривок Молчаливого. Пес покосился на него — как показалось Льюберту, с глубоким пониманием. Но сейчас Льюберту хотелось поделиться собственными мыслями с кем-то еще.

— На, почитай, — сказал он Лэру, возвратив ему письмо — Там ничего секретного.

Тот быстро пробежал письмо глазами, хмыкнул, задержавшись на последних строчках.

— Дочитал до "долгой и счастливой жизни"?.. — не сдержался Льюберт. Юлиан вздохнул.

— Не бери в голову. Я думаю, он знал, что ты поедешь. Просто... хмм... пытался показать, что не считает, будто ты обязан это сделать потому, что он дан-Энрикс или Эвеллир.

— Ты тоже полагаешь, что я не обязан ехать? — спросил Льюберт, мысленно отметив, что Лэр безо всякого стеснения или заминки называет Крикса Эвеллиром. Калариец усмехнулся.

— Я — другое дело. Для меня он Эвеллир и лорд. Конечно, я считаю, что любой, кто присягал дан-Энриксам, обязан делать все, что он прикажет. Но для самого себя-то он по-прежнему обычный человек. Я думаю, ему было очень неловко — вы не виделись уже шесть лет, а теперь он внезапно предлагает тебе бросить дом и все свои дела, отправиться в столицу и рискнуть собой ради того, чтобы ему помочь.

Льюс свистнул Молчаливому, и пес пружинистым движением поднялся на ноги.

— Ладно, пошли. Надо собраться в путь. Заодно и позавтракаем — если ты, конечно, не побрезгуешь яичницей.

— С чего бы? — отмахнулся Лэр, взяв лошадь под уздцы и следуя за Льюбертом. — Ты сам всегда твердил, что каларийская аристократия живет не лучше, чем крестьяне.

Льюс поморщился.

— Даже не верится, каким я был самодовольным говнюком.

— Ну что ты... я же просто пошутил, — опешил Лэр. — И вообще-то это правда. Если хочешь знать, я в первый раз увидел простыню, когда попал в Лакон. И очень удивился, когда Марк сказал, что вилкой нельзя ковырять в зубах. Удобно же!

— Удобно, — усмехнулся Льюберт.

Молчаливый окончательно поверил в то, что новый человек и его лошадь не представляют для них никакой угрозы, и, умчавшись далеко вперед, вынюхивал что-то в покрытой инеем траве. В голове у Дарнторна уже начинали тесниться мелочные бытовые мысли — что собрать в дорогу, как объяснить Лэру, что он должен взять в столицу Молчаливого, и на кого теперь оставить Бейнора Дарнторна, даже в изгнании сохранившего поистине аристократическую неспособность позаботиться о собственных потребностях. Последней мыслью Льюберт поделился с Юлианом Лэром. Тот небрежно отмахнулся.

— За него не беспокойся. До твоего возвращения поступит под надзор наместника в Бейн-Арилле, и все дела. Будет жить даже лучше, чем в Торнхэле.

"Это уж наверняка" — мысленно согласился Льюс. За время его добровольного заточения любящий дядюшка едва не уморил его упреками — мол, если бы Льюберту не вздумалось из идиотского каприза жить в полуразрушенной усадьбе, их обоих поселили бы в доме наместника, где они пользовались бы заслуженным комфортом. Так продолжалось до тех пор, пока выведенный из себя Льюс не заявил, что заслуженный уровень комфорта дядя может получить разве что в Адельстане, и, раз лорд Бейнор не желает оставаться в Торнхэле, он с удовольствием напишет Ирему, чтобы тот выделил ему другое помещение. После этого жалобы прекратились, зато Бейнор начал периодически разражаться длинными туманными тирадами о человеческой неблагодарности. По счастью, неопределенность этих рассуждений избавляла Льюса от необходимости что-либо отвечать.

Мысль о том, что завтра в то же время он уже избавится от дяди, неожиданно вызвала у Льюса острую, мальчишескую радость — как в Лаконе, когда кто-то из наставников заболевал слишком внезапно, чтобы ему успели подыскать замену, и ученики, ликуя, расходились по своим делам. Наверное, такие легкомысленные ассоциации в нем вызывал идущий рядом Лэр. Но, как бы там ни было, настроение у Льюса продолжало беспричинно подниматься, и, когда они выбрались на опушку леса, он с особой нежностью взглянул на темный силуэт полуразрушенного замка.

Юлиан замедлил шаг, с вежливым изумлением разглядывая то, что войско Наина Воителя оставило от замка Дарнторнов. Льюс делал вид, что он не замечает настроения своего спутника, но в глубине души он должен был признать, что простодушное удивление Лэра греет его самолюбие.

— Добро пожаловать в Торнхэл, — с усмешкой сказал он.

Вызывая Рована Килларо в магистрат, Юлиус не был до конца уверен в том, что тот придет. Обладающий, как и все трусы, обостренным чувством приближающихся неприятностей, Килларо вполне мог почувствовать, что беспричинный вызов в городскую ратушу не обещает ему ничего хорошего, и под каким-нибудь предлогом уклониться от опасного визита, а возможности советников — и даже главы городского капитула — не простиралась настолько далеко, чтобы приказать доставить нужного человека силой. Но все сомнения Юлиуса Хорна оказались напрасными. Килларо не только пришел в магистрат, но даже, для разнообразия, додумался оставить своих спутников — полдюжины громил из Братства Истины — в трактире через улицу, чтобы те не мозолили людям глаза, торча у входа в ратушу.

— Я пригласил вас в магистрат, чтобы посоветовать вам покинуть город, — Юлиус смотрел в лицо своему гостю, и поэтому заметил, как злобно сузились его глаза. Но это продолжалось лишь одну секунду, а потом Килларо мастерски состроил изумленную гримасу.

— Почему? Разве я сделал что-нибудь дурное? — притворяясь сбитым с толку, спросил он.

"Тебе лучше знать", подумал Юлиус. За несколько последних лет он привык считать Килларо лицемером, который разыгрывает одержимость ради тех немалых выгод, которые приносила эта роль. Но иногда у Юлиуса все-таки мелькала мысль — а что, если Килларо в самом деле думает именно то, что говорит?.. Хорн не считал себя особо впечатлительным, но от таких предположений его всегда пробирал озноб.

Своим сторонникам Килларо говорил, что до приезда в Адель он служил в Доме милосердия в Бейн-Арилле и помогал выхаживать больных, но мессер Ирем позаботился о том, чтобы его настоящая биография выплыла на свет, и следует признать, что эта биография была довольно-таки жалкой. Рован начинал, как и десятки его сверстников — сначала ученический контракт, потом звание подмастерья. А вот дальше пошло хуже. Будущий лидер "Братства Истины" работал спустя рукава, и его мастер выставил его за дверь. Он поступил в другую мастерскую, но и новый патрон был им не слишком-то доволен. Осознание того, что в мастерской его не уважают, вероятно, сильно грызло его самолюбие, так как свободное время Рован начал проводить в одном из тех трактиров, где по вечерам собирались местные любители люцера. Разумеется, назвать "люцером" то, что содержатели подобных заведений сыпали в жаровни, было бы большим преувеличением — на щепоть аварского дурмана там приходилась целая горсть других трав и просто мусора. Но эта смесь способна была вызывать галлюцинации и затуманивать сознание, а большего гостям подобных заведений и не требовалось. Заплатив хозяину, они плотным кружком сидели возле маленькой жаровни и вдыхали дым, а потом спали прямо на полу. За постоянные прогулы и за то, что он все время спал с открытыми глазами, Рована Килларо вышибли из мастерской, но он еще по меньшей мере восемь месяцев таскался по трактирам и вдыхал люцер. За это время он распродал все, что у него осталось от родителей. Во всяком случае, когда он оказался в Доме милосердия — отнюдь не как помощник Белых братьев, а как человек, нуждавшийся в их попечении — у Рована Килларо не осталось никакого личного имущества, кроме рубашки и штанов.

У Белых братьев Рован провел почти год. Должно быть, они слишком много говорили с ним о вере, потому что из их Дома Рован, никогда не проявлявший интереса к философии или религии, вышел, горя желанием служить Создателю, и быстро сколотил вокруг себя кружок сторонников. Юлиус Хорн не сомневался в том, что именно последнее обстоятельство сыграло для него решающую роль и навсегда определило его новую стезю.

Килларо был из тех, кто постоянно и ревниво требует от окружающих внимания и уважения. Еще не сделав ровным счетом ничего, чтобы завоевать признание, люди такого типа уже ждут, чтобы все остальные, затаив дыхание, внимали каждому их слову и мгновенно признавали их главенство над собой. Разумеется, реальность в большинстве случаев не отвечает их желаниям и приводит таких людей в состояние мучительного раздражения. Юлиус Хорн подозревал, что та исступленная ненависть, которую в Килларо вызывал дан-Энрикс, объяснялась вовсе не "кощунством" книги Отта — просто Ровану была невыносима сама мысль, что другой человек может приковывать к себе столько внимания и занимать в сердцах своих сторонников такое положение, как Меченый. Положим, Юлиуса это тоже раздражало, но по совсем другой причине — он-то знал истинную цену Криксу, и вдобавок его всегда огорчала в людях эта склонность отыскать себе героя, наделить его всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, и, обмирая от восторга, преклониться перед ним, чтобы потом, поняв свою ошибку, с дикой яростью втоптать вчерашнего кумира в грязь. Тогда как Рован — Хорн не сомневался в этом не минуты — страстно жаждал быть таким кумиром и бесился, главным образом, от зависти.

До появления книги Отта Рован, как было доподлинно известно, посвящал большую часть своих публичных выступлений выпадам против женщин, отрицающих волю Создателя, который предназначил их для материнства и заботы о семье. Килларо слушали охотно — многие в Бейн-Арилле считали оскорбительным, что Галатея Ресс и Лейда Гвен Гефэйр, действуя в полном согласии и оказывая друг другу постоянную поддержку, осуществляют реальную власть в Бейн-Арилле и Гверре и диктуют свою волю магнусу и герцогу. Килларо, как любому неудачнику, чужой успех всегда казался оскорбительным, а то, что в данном случае влияние и власть достались женщинам, казалось оскорбительным его мужскому самолюбию. Не приходилось сомневаться, что до появления Килларо очень многие ругательски ругали "двух проклятых баб" в пивных, но Рован оказался первым, кто додумался, что, если избегать имен и списывать свое негодование на благочестие, то можно беспрепятственно высказывать свои идеи на базарах и не площадях. Немалую роль в успехе Килларо играла и его способность воспламеняться от собственных слов и накалять свою аудиторию. Но все же эта ситуация так и осталась бы проблемой городских чиновников в Бейн-Арилле, если бы в тот момент не вышла книга Кэлринна, и Рован, уязвленный славословиями в адрес Меченого, не избрал его главной мишенью для своих нападок. Это внезапно сделало его самым известным человеком в городе. Вчерашнего мастерового лично принял магнус Лорио Бонаветури, который выразил свое удовольствие по поводу того, что в городе еще остались истинные унитарии. Именно после этой встречи Рован вместе с дюжиной сторонников отправился в Адель, и там, на месте, стал сколачивать вокруг себя основу лиги, которая вскоре стала называться "Братством Истины". Не приходилось сомневаться в том, что деньги на подобную затею Ровану дал магнус, постоянно озабоченный идеями о том, как бы прибрать к рукам столичных унитариев.

— ...Я не намерен обсуждать, делаете ли вы лично что-нибудь дурное, — сказал Юлиус, нетерпеливо барабаня пальцами по гладкой полированной столешнице.

В городе было слишком неспокойно. Кое-кто до сих пор ходил пьяный от восторга и считал, что вместе с Меченым в Адель должен прийти Золотой век. Часть унитариев, еще вчера плевавшихся на книгу Отта, теперь уверовала в то, что Крикс — посланник самого Создателя, а другая часть кипела от негодования на "ренегатов" и мечтала доказать единоверцам, что они жестоко заблуждаются. Кроме того, в Адель стекалось много пришлых, потому что прошел слух, что все больные исцеляются, едва пройдя через ворота города. Серьезных беспорядков, к счастью, пока не было, но мелкие стычки происходили ежедневно, и Хорн чувствовал, что ни совет, ни городская стража не способны контролировать ситуацию. Килларо становился неудобен, как горящий уголь в стоге сена.

Когда Юлиус попытался побеседовать о напряженной обстановке в городе с мессером Иремом, рыцарь прищурил свои светло-серые глаза, как будто собирался улыбнуться, но в последнюю минуту передумал. "Я три последних года слушал ваши заявления о том, что Орден превышает свои полномочия. Вы требовали, чтобы поддержанием порядка в вашем городе занимались не мы, а ваш совет и главы городских цехов, поскольку эту привилегию вам даровал Валларикс. Приятно видеть, что вы наконец-то поняли, что поддержание порядка в городе — это не привилегия, а головная боль, — небрежно сказал он. — Надеюсь, вы не думаете, что теперь, когда вы снизошли до просьб о помощи, я все исправлю, как по волшебству?.." От этого разговора у Юлиуса остался неприятный осадок. Несколько последних лет совет боролся с Орденом и смог довольно сильно пошатнуть его позиции. Юлиус помнил, как он радовался каждому свидетельству того, что доминанты больше не имеют прежней власти в городе. Даже сейчас он не готов был упрекать себя за то, что разрушал построенную Иремом систему, потому что действовать иначе он не мог. Но в одном Ирем оказался прав — винить во всем аристократию и Орден оказалось куда проще, чем самим нести ответственность за ситуацию. А главное, попытка взять на себя пресловутую ответственность внезапно сблизила их с тем же Иремом — иначе с какой стати Юлиус сейчас пытался выставить Килларо из Адели?..

— В прошлом у вас часто возникали неприятности с законом, — сказал Хорн, глядя на Рована Килларо отработанно бесстрастным взглядом настоящего чиновника. — Надеюсь, вы осознаете, что остались на свободе исключительно благодаря поддержке и защите городского капитула?.. Ну так вот — вы причиняете нам слишком много беспокойства. Я предупреждаю вас: если вы опять окажетесь замешаны в каком-нибудь конфликте между унитариями и элвиенистами, и Орден снова арестует вас, даже по самому надуманному обвинению, совет не станет вмешиваться в это дело. Помолчите! — сухо сказал он, заметив, что Килларо открыл рот. — Мы выручали вас четыре раза, после четырех ваших арестов. Думаю, что этого довольно. Либо Ирем прав, и вы на самом деле подстрекатель, либо вы дурак, который постоянно наступает на одни и те же грабли, но в обоих случаях вы не заслуживаете того, чтобы мы каждый раз вытаскивали вас из неприятностей. Если вы собираетесь остаться в городе, то впредь рассчитывайте только на себя.

Килларо побледнел от злости. Почему-то это зрелище доставило Юлиусу удовольствие и подзадорило его рискнуть.

— Только не думайте, что ради вас Бонаветури станет ссориться с дан-Энриксами, — припечатал он. Судя по промелькнувшему во взгляде Рована смятению, пущенная наугад стрела попала точно в цель. И все же, когда Рован вышел, мимолетное злорадство Хорна уступило место чувству смутных угрызений совести. Странное дело, принимаешь каждое отдельное решение, ничуть не сомневаясь в том, что поступаешь правильно, а под конец нередко возникает ощущение, что выпачкался в чем-то липком и вонючем. Глава капитула всегда относился к Ровану Килларо с ледяным презрением, но в борьбе с Орденом поддерживать Килларо было целесообразно. А теперь выходило, что они использовал Рована и его Братство, как оружие против аристократии и Ордена, а под конец, когда Килларо стал помехой, просто избавились от него. И еще неизвестно, что было постыднее — измена бывшему союзнику или сам факт подобного союза — ведь не зря же говорят, "скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты"...

Одолеваемый этими мыслями, Юлиус тяжело, с усилием поднялся на ноги и подошел к окну. Он собирался просто посмотреть на город и отвлечься от своих малоприятных размышлений, но его внимание внезапно привлекли два человека, разговаривавшие на крыльце ратуши. Одним из них был только что покинувший его Килларо, а вторым — советник Римкин. Они говорили слишком тихо, чтобы разобрать отдельные слова, но поза Римкина, положившего ладонь на плечо Килларо, свидетельствовала, что Эйвард, по-видимому, успокаивает собеседника и обещает ему помощь и поддержку. Глава капитула закусил губу, бессильно злясь при мысли, что его недавние усилия пошли насмарку, и что Римкин ни за то не пожалеет о содеянном, сколько бы Юлиус его не попрекал.

Последнее бесило Хорна даже больше, чем все остальное. Эйвард Римкин был не хуже его самого осведомлен о том, что представляют из себя Килларо и его приятели. И, уж конечно, Римкин был достаточно умен, чтобы осознавать, что любая стычка унитариев с элвиенистами сейчас способна перерасти в крупные беспорядки, которые захлестнут весь город. Но, похоже, это не пугало Эйварда и не побуждало его призадуматься. Иногда Юлиус не мог отделаться от мысли, что советник Римкин с радостью спалил бы всю Адель, если бы только был уверен в том, что Крикс и Ирем обязательно окажутся в числе погибших.

* * *

Дом, где его дожидался белоглазый, охраняли ненавязчиво, но тщательно. Шасс успел заметить четырех охранников, но был уверен в том, что их, по крайней мере, втрое больше. С точки зрения самого Шасса, было бы намного проще встретиться в Адели — поездки в Мирный отнимали слишком много времени, — но приходилось выполнять желания заказчика. Поднявшись на второй этаж, он постучал в обшарпанную дверь и подождал, пока его не пригласят войти.

В комнате было холодно — рассохшиеся ставни были приоткрыты, пропуская в комнату потоки ледяного воздуха, а пыльный пол, нетопленый камин и паутина на каминной полке довершали ощущение заброшенности. Комната была просторной, но пустой — вся ее обстановка состояла из стоявшего прямо напротив двери кресла. Сидевший в кресле человек кутался в плащ из черных соболей, так что не должен был страдать от холода, но его смуглое, бескровно-бледное лицо казалось неживым, как лицо трупа. Когда Шасс смотрел в эти льдисто-голубые глаза, казавшиеся еще светлее из-за набрякших век и черных от бессонницы подглазий, ему всякий раз казалось, что заказчик смотрит на него из темного колодца.

Впервые Шасс увидел этого человека на внутреннем дворе Айн-Рэма. Сам Владыка Ар-Шиннор, перед которым ньоты простирались ниц, чтобы поцеловать носок его расшитой жемчугом туфли, показывал своему гостю Цитадель, что позволяло считать незнакомца птицей исключительно высокого полета. Шасс, который к своим тридцати пяти годам сменил одежду рядового Призрака на алый балахон наставника, следил за тем, как мальчики десяти-одиннадцати лет тренировались со змеей. На большом вращавшемся столе, похожем на гончарный круг, стояло несколько высоких глиняных кувшинов, в один из которых положили серую песчаную змею. Затем стол раскручивали так, что даже человек, который положил змею в кувшин, уже не мог сказать, где именно она находится. Будущий Призрак подходил к столу, прислушивался к своим ощущениям и опускал руку в кувшин. Песчаная змея довольно ядовитая, однако от ее укуса редко умирали. Рану вычищали, прижигали, пострадавший три-четыре дня отлеживался в лазарете, после чего возвращался в строй. Те, кто ошибался слишком часто, рано или поздно признавались непригодными для обучения и исчезали — так же тихо и бесследно, как и те, кто нарушал предписанные правила и же получал слишком серьезное увечье. Среди учеников Айн-Рэма бытовало убеждение, что можно обмануть наставников, если не колебаться слишком долго, но и не совать руку в первый же попавшийся кувшин, что могло быть расценено, как жест отчаяния и надежда на удачу. Те, кто когда-то обучался вместе с Шассом, тоже пускались на различные уловки, чтобы уберечься от беды — но, как бы убедительно они не исполняли свою роль, Шасс всегда мог сказать, кто из них просто притворяется, а кто на самом деле _знает_, где находится змея.

Сам он не ошибался никогда.

Носилки, в которых сидели Ар-Шинор и его гость, остановились посреди двора. Прозрачные, как лед, глаза сидевшего возле Владыки человека на секунду задержались на лице очередного мальчика, который только что по самое плечо засунул руку в горлышко кувшина, вытащил оттуда серый камешек, служивший доказательством того, что он действительно достал до дна, и, не изменившись в лице, вернулся в строй.

— Так тренируют Внутреннее зрение, — сказал Владыка, наклонившись к гостю, словно по-другому тот бы его не услышал.

— Любопытная система, — равнодушно согласился белоглазый. По-аварски он говорил очень чисто — редкость для легелионира, каким он, без сомнения, являлся. — Но причем здесь Внутреннее зрение?.. Простой математический расчет подсказывает мне, что у ваших учеников семь шансов из восьми на то, что выбранный кувшин окажется пустым. Готов поспорить, эти мелкие паршивцы просто притворяются, что знают, где находится змея, а сами полагаются на случай.

Ар-Шиннор усмехнулся.

— Разумеется... Этим мальчишкам пока далеко до настоящих Призраков. Вам стоит посмотреть, на что способен человек, прошедший обучение, — Владыка показал на Шасса и дважды хлопнул в ладоши, вызывая слуг. — На этот раз мы сделаем наоборот — змей будет семь, а пустой кувшин — только один.

Змей принесли и разложили по кувшинам. Пока за его спиной раскручивали стол, Шасс смотрел на Ар-Шиннора с его гостем и успел заметить, как во взгляде белоглазого вспыхнули искры интереса.

— Этот человек не с Авариса, верно?.. — спросил он, оценивающе разглядывая Шасса. — С виду он легко сошел бы за легелионира.

Владыка Ар-Шиннор зевнул, прикрыв ладонью рот.

— Вполне возможно... Половина будущих Призраков попадает в Айн-Рэм с торгов на Филисе и на Томейне. В Цитадели обучают всех. Что толку в Призраках, если они смогут оставаться незаметными?.. Так что у нас есть и такийцы, и имперцы, и южане. — Ар-Шиннор впервые удостоил Шасса взглядом и нетерпеливо дернул подбородком. Шасс направился к столу. Он обошел его вокруг, ведя рукой над горлышком кувшинов, точно так же, как он делал много лет назад, когда он был не старше своих нынешних учеников. Над первым из кувшинов он почувствовал тревожный холодок. Змея. Второй кувшин. Опять змея. Третий, четвертый, пятый... Дойдя до шестого, Шасс не ощутил ничего необычного, и хладнокровно вытащил оттуда камень. Оглянувшись, Шасс увидел, что тонкие губы гостя приоткрылись, выражение брезгливой скуки, с которой он наблюдал за тренировкой мальчиков, исчезло без следа, а его матово-смуглое, бескровное лицо едва заметно разрумянилось. Для себя Шасс определил, что гость Владыки увлечен рискованным спектаклем, но одновременно несколько разочарован тем, что все закончилось благополучно — то есть, в понимании людей такого типа, "скучно".

— Еще раз?.. — вкрадчиво предложил Ар-Шиннор.

Гость коротко кивнул. Стол раскрутили снова, и, конечно, Шасс легко определил пустой кувшин. Потом носилки Ар-Шиннора удалились, слуги поместили лишних змей обратно в предназначенный для них плетеный короб, и тренировка во дворе продолжилась своим чередом.

Этой же ночью Шасс узнал, что получил очередной заказ, и вскоре уже выехал в Адель.

Прикончить Отта оказалось очень просто, даже несмотря на то, что для правдоподобия пришлось использовать мясницкий нож. Одно движение рукой — и дело было сделано. Переполох, как и всегда в подобных случаях, начался не сразу, и у Шасса оставалось время, равное примерно четырем ударам сердца, чтобы оказаться в нескольких шагах от своей жертвы, проскользнуть за спины ничего не понимающих мастеровых и обронить свой нож.

Выбраться из толпы, не привлекая к себе ничьего внимания, тоже было совсем не трудно. Шасс проделывал нечто подобное десятки раз и знал, что в тот момент, когда случается что-нибудь экстраординарное, вроде внезапного убийства, толпу всегда охватывает лихорадочное возбуждение, которое лишает даже самых сдержанных людей обычной наблюдательности. И если изредка среди свидетелей убийства все-таки окажется представитель того редкого типа людей, которые в опасные моменты сохраняют ясность мысли, то царящий вокруг хаос все равно сведет это достоинство на нет. Призракам приписывалось множество почти сверхчеловеческих способностей, но мало кто догадывался, что их основное преимущество — помимо обостренной интуиции — состоит в том, что человек, прошедший обучение в Айн-Рэме, никогда не теряет хладнокровия. Шасс выбрался из толпы и спокойно, не быстро и не медленно, пересек ту часть площади, которая отделяла памятник Энриксу из Леда от стоявшего на углу улицы трактира "Черный дрозд". Этот момент был для него гораздо более опасен, чем само убийство. Но, пока он преодолевал это пространство в двести — или около того — шагов, где его было видно, будто на ладони, и любой из орденских гвардейцев мог его заметить и задать себе вопрос, почему этот человек, в отличие от остальных, не проявляет никакого интереса к только что произошедшему убийству, сердце Шасса билось так же ровно, как всегда. Свернув на ближайшую улицу, он сделал крюк, обогнув площадь по большой дуге, и через четверть часа вышел к памятнику Энрикса из Леда с противоположной стороны, спокойно присоединившись к группе городских зевак, которые глазели на лежащее за оцеплением тело и блестевшие от крови камни и вполголоса судачили о преступлении, держась на благоразумном отдалении от хмурых, взвинченных гвардейцев.

Как и следовало ожидать, убийство Кэлрина приписывали Ровану Килларо. Версии собравшихся разнились — кто-то говорил, что люди Ирема арестовали восемь "истинников", не считая самого Килларо, кто-то — что арестовали десять человек. Упомянули про подругу Отта. "Она, бедная, еще не знает, что произошло!". Кто-то сказал, что пойдет в Черный дрозд, разыщет "менестрельшу", и расскажет ей о том, как "истинники" закололи Отта. Сочувствие, с которым эти люди поминали Эстри, придало мыслям Призрака новое направление. Если, против всяких чаяний, убийство Отта не сработает, и обозленные элвиенисты не решат покончить с Братством раз и навсегда, надо будет заняться этой девушкой. На памяти Шасса это был первый случай, когда заказчика гораздо больше интересовало не само убийство, то есть не физическое устранение намеченного человека, а его последствия, и Шасса привлекала новизна и необычность поставленной перед ним задачи.

Как и следовало ожидать, вскоре на место преступления явился коадъютор в сопровождении двоих мужчин — высокого смуглого энонийца и холеного мужчины средних лет, без конца теребившего свою остроконечную бородку. Гвардейцы оттеснили любопытных горожан к самому краю площади, но это не мешало Шассу пристально следить за всем, что происходило внутри оцепления. Когда из "Черного дрозда" явилась Эстри, он подумал, что, пожалуй, убивать девчонку ему не придется. По лицу подруги Отта было видно, что она охотно растерзала бы Килларо и его товарищей собственноручно. Шасс нечасто видел на чьем-то лице такую же исступленную ненависть, и понимал, что рассуждения о соблюдении законности подругу Отта не удержат. Это было как раз то, что нужно. Помнится, он даже улыбнулся — что бы ни сказал сэр Ирем, эта девушка приложит все усилия, чтобы расшевелить элвиенистов и покончить с Братством раз и навсегда.

Шасс считал себя на редкость хладнокровным человеком — но все же не мог без разъедающей досады вспоминать о том, что произошло дальше. Как нелепо он, должно быть, выглядел, когда, застыв, как столб, таращился на Отта, на живого Отта, которого он убил двадцать минут назад!.. А потом сидевший рядом с Оттом энониец поднял голову, обводя площадь взглядом неожиданно пронзительных зеленоватых глаз, и Шасс бесшумно отступил, смешавшись с постоянно прибывающей толпой зевак. Инстинкт, который безошибочно подсказывал ему, в каком кувшине прячется змея и в какой коридор ни в коем случае нельзя сворачивать во время испытаний в лабиринте, прямо-таки кричал, что нужно убираться, не теряя ни минуты.

После этого заказчик в первый раз назначил Шассу встречу в Мирном. Это тоже было ново — ни один из Призраков никогда не встречался с заказчиком лицом к лицу, без участия посредников. Но по сравнению с воскресшей жертвой покушения такая встреча даже не казалась чем-то необычным.

Тогда Шасс увидел белоглазого второй раз в жизни. С их первой встречи прошла всего пара месяцев, но во внешности заказчика произошли значительные перемены — он выглядел так, как будто бы все это время мучался бессонницей, а его блеклые глаза сверкали лихорадочным огнем. Не тратя слов на долгие вступления, заказчик объявил, что Шасс должен немедленно покончить с Меченым. Казалось, белоглазый прямо-таки вне себя от ярости — поэтому Шасс не стал обсуждать с ним все препятствия, тут же пришедшие ему на ум, а сказал только, что ему потребуется время. И, услышав лихорадочное "Сколько?", тяжело вздохнул, еще раз убедившись в том, что его собеседник не в себе.

Считалось, будто Призраки способны проникать в любое помещение, как бы тщательно оно ни охранялось, но на самом деле каждая такая вылазка требовала долгой подготовки и — что самое обидное — из-за любой случайности могла закончиться провалом. Легче всего было бы убить дан-Энрикса тогда, когда он находился в городе. Охрана из десятка орденских гвардейцев, с недавних пор сопровождающих дан-Энрикса везде, куда бы он ни шел, серьезно осложняла дело, но найти какой-то способ обойти охрану было все же проще, чем пытаться самому проникнуть во дворец.

Но больше всего Шасса беспокоил сам дан-Энрикс. Шасс не чувствовал подобной неуверенности с того дня, как ему было лет тринадцать, и его, вместе с другими проходившими обучение в Айн-Рэме новобранцами, среди ночи вытащили из постели и, не дав опомниться, загнали в находившийся в подвалах цитадели лабиринт. За следующие четыре года ежемесячные испытания в лабиринте стали для него такой же привычной частью жизни, как побои или изнурительные тренировки, но тот, первый раз, запомнился ему на всю оставшуюся жизнь. В последние недели ему иногда казалось, что он снова оказался в этом лабиринте — вокруг только мрак и холод, босые ноги ноют от стояния на ледяном полу, а он все никак не может выбрать нужный коридор, и его лучшая в Айн-Рэме интуиция, из-за которой его ненавидели менее одаренные ученики, впервые в жизни не способна выручить и подсказать хорошее решение — все его чувства сводятся к тому, что в этот раз, куда бы он не двинулся, его не ожидает ничего хорошего.

Заказчик встретил Призрака неласково.

— Когда? — отрывисто осведомился он. Судя по интонации, с которой он произнес это единственное слово, Меченый и впрямь сидел у белоглазого в печенках. Шасс с трудом сдержался, чтобы не поморщиться. Каждый раз, когда очередной заказчик ставил перед ним по-настоящему нетривиальную и сложную задачу, он давал себе возможность тщательно, неспешно изучить намеченную жертву. Собственно, именно поэтому ему и удалось дожить до тридцати пяти — немыслимое для Айн-Рэма долгожительство. В принципе, Шасс давно уже привык к тому, что люди, не имеющие никакого представления о том, как делаются подобные дела, и привыкшие только покрикивать и требовать немедленного результата, давят на посредника и угрожают разорвать контракт — со всеми вытекающими в таких случаях последствиями. На подобные угрозы Шассу было абсолютно наплевать, но злобное презрение во взгляде белоглазого ранило его гордость — он никак не мог отделаться от ощущения, что этот человек каким-то непонятным образом видит его насквозь и чувствует, что он колеблется.

— Мне нужно время, — сухо сказал Призрак. — У дан-Энрикса прекрасная охрана. Каждый раз, как он выходит в город, его окружает дюжина гвардейцев. У меня всего одна попытка, так что нужно действовать наверняка. Кроме того, дан-Энрикс — очень сильный маг, а значит, он наверняка почувствует опасность раньше, чем окажется в пределах досягаемости.

Лицо белоглазого набухло, словно грозовая туча.

— Меченый не маг, — проскрежетал он глухо. — У него нет не капли Дара. Ты болтаешь, будто наблюдал за ним весь этот месяц — неужели тебе не хватило времени, чтобы заметить у него на лбу огромное клеймо? Или ты слишком глуп, чтобы спросить себя, как человек, который может загодя почувствовать опасность, получил такое украшение?..

Шасс промолчал, поскольку в словах собеседника, пожалуй, был определенный смысл. Белоглазый выразительно скривился.

— Ар-Шиннор утверждал, что ты — один из лучших в Цитадели. Каковы же тогда остальные?.. Я устал от отговорок. Ты должен покончить с ним к концу недели.

Говорить больше было не о чем. Шасс поклонился и ушел, а вечером того же дня, закрывшись на засов в своей каморке в "Черном шершне", разжевал несколько зерен спрятанного в поясе люцера. Большая часть Призраков хватались за люцер по поводу и без, и к двадцати годам уже не отличали настоящий мир от вызванных дурманом радужных видений. Шасс, напротив, прибегал к этому средству только в самых крайних случаях, когда был ранен или вынужден был оставаться на ногах много ночей подряд. Но сейчас в его распоряжении было всего пять дней, и времени на обстоятельные и неторопливые раздумья больше не было. Необходимо было как-то подстегнуть свой ум.

Шасс плотно закрыл ставни и зажег огарок восковой свечи, которую хозяин выдал постояльцу, чтобы тот не расшиб себе лоб на лестнице. По правде говоря, Шасс мог пройти по всей гостинице с закрытыми глазами, и не разу не наткнулся бы на стену или балку, выступавшую из потолка, но жалкую свечу он принял с благодарностью. Размышляя над какой-нибудь проблемой, Шасс любил смотреть на пламя. Это помогало ему сосредоточиться.

Под действием люцера маленький блестящий огонек казался ему ослепительным, как зарево пожара. Призрак в который уже раз перебирал места, в которых Меченый бывал за этот месяц — укрепления на Северной стене, Дом милосердия, Книгохранилище, Лакон... — и напряженно размышлял, как сделать так, чтобы дан-Энрикс оказался без охраны, и его внимание было поглощено чем-то другим.

Идея осенила Шасса в тот момент, когда от маленькой свечи осталась только лужица желтого воска, а плавающий в ней фитиль последний раз блеснул из темноты крошечной алой точкой, выпустил чахлую струйку дыма и потух.

* * *

На столе перед дан-Энриксом лежал теплый, только что испеченный хлеб, зажаренный до золотистой корочки цыпленок и нафаршированные чесноком и пряностями колбаски, но дан-Энрикс едва притронулся к своему ужину. Он медленно отхлебывал вино, глядя на пляшущие в камине языки огня, и чувствовал, как по телу медленно растекается приятное тепло. За дверью раздались шаги, негромко лязгнуло оружие, и чей-то голос приглушенно произнес пароль. Гвардейцы Ирема сменялись ровно в полночь.

Меченый расслабленно откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Большая белая луна светила в маленькое тусклое оконце, как будто бы пыталась побыстрее выманить его на улицу, но сытому и разморившемуся Льюберту хотелось еще немного посидеть в тепле.

Улучив момент, когда хозяева будут смотреть в другую сторону, он потихоньку взял последний кусок мяса и быстрым вороватым жестом опустил его под стол. Зубы у Молчаливого были такими, что он без особого труда перегрызал говяжьи мослы, но вот угощение он всегда брал очень аккуратно — не выдергивал из рук, как жадная дворняга, и не норовил облизать тебе руку до локтя, как избалованные псы, которые когда-то жили в дома лорда Бейнора, а принимал любую пищу вежливо и деликатно, не касаясь пальцев. Вот и сейчас кусок крольчатины исчез, как будто бы по волшебству. Льюберт смущенно улыбнулся, встретив недоумевающий взгляд Юлиана Лэра, и слегка пожал плечами, извиняясь за свое ребячливое поведение. Конечно, Молчаливому и так досталась целая тарелка потрохов, но за те годы, которые они провели вдвоем, Льюберт привык делиться с другом всем, что он ел сам. Льюсу казалось, что для Молчаливого этот ежевечерний ритуал значил не меньше, чем для него самого. Во всяком случае, когда охота и рыбалка одинаково не ладились, и Льюс совал под стол кусочки хлеба, смазанные маслом, или вообще кусок вареного яйца, Молчаливый тяжело вздыхал, но ел, даже если за время их блужданий по лесу успевал придушить и съесть достаточно полевок.

С другой стороны, Юлиан Лэр, по воле случая и Крикса оказавшийся его проводником, не имеет к этому никакого отношения и вправе недоумевать, с чего он должен делить еду не только с Льюбертом, но и с его собакой. Впрочем, Юлиана больше интересовало продолжение их путешествия. Он предоставил Льюсу скармливать остатки ужина своему псу, а сам вернулся к прерванному разговору.

— Говорите, до парома два часа пути?..

— Да на что вам туда ехать на ночь глядя? Все равно в такое время вас никто не повезет, — сказал хозяин, заразительно зевнув. — Хотите — оставайтесь на ночлег. Устроим вас в амбаре. Там тепло.

— Оставь людей в покое. Едут — значит, надо. Лучше вымой сковородку, — осадила его жена, качающая на колене спящего ребенка.

— Спасибо за предложение, но мы все же поедем, — усмехнулся Юлиан.

— Дорогу разберете?

— Там светло. Луна сегодня полная, и облаков почти не видно, — отозвался Лэр. И неожиданно выкинул штуку — вставая на ноги, призывно свистнул Молчаливому. Пес поднял уши и недоуменно посмотрел на Льюберта, как будто бы хотел спросить — твой друг сошел с ума или действительно считает, что я побегу на свист?.. Дарнторн пожал плечами. Молчаливый фыркнул, выбрался из-под стола и соизволил сделать два шажка к двери — достаточно, чтобы не оскорбить попутчика с его внезапным дружелюбием, но и не уронить свое достоинство.

— Тебе нужно хоть чуть-чуть поспать, — голос мессера Ирема вернул дан-Энрикса к реальности. — Нельзя все ночи напролет просиживать перед камином. Днем, когда мы ехали от Разделительной стены, мне показалось, что ты сейчас свалишься с седла.

Меченый улыбнулся. Мало того, что Ирем приставил к нему охрану и следит за каждым его шагом, он, по-видимому, думает, что Эвеллиру нужна нянька — он даже не поленился заглянуть к нему после ежевечернего доклада Их Величествам, чтобы напомнить Меченому, что пора ложиться спать.

— Помнишь, ты рассказывал, что вы с Вальдером не могли понять, откуда Светлый узнает о том, что происходит на другом конце страны?.. — спросил он, пропустив замечание мессера Ирема мимо ушей.

— И что?

— Дарнторн и Юлиан сидят в крестьянском доме. Хозяин уговаривает их остаться на ночлег, но они собираются продолжить свое путешествие. Рядом с Льюбертом была большая серая собака, он втихаря кормил ее кусками мяса со своей тарелки.

Коадъютор несколько секунд обдумывал его слова.

— И часто у тебя случаются подобные видения? — поинтересовался он.

— С тех пор, как я вернулся в город и спас Кэлрина — довольно часто, — кивнул Крикс.

Во взгляде Ирема зажегся интерес.

— А Олварга? Ты можешь видеть Олварга?

— Не думаю, — помедлив, отозвался Меченый. — Эти видения похожи на обычный сон — ты никогда не знаешь, что увидишь в следующий раз. Но, с другой стороны, однажды я просил у Тайной магии ответа на один вопрос... о Наине Воителе... и получил его. Так что, возможно, если бы я очень захотел увидеть Олварга, то у меня бы получилось. Я не знаю.

— Ты что, даже ни разу не пытался это сделать? — изумился Ирем. — Почему?.. Если ты сможешь наблюдать за Олваргом, мы всегда будем в курсе его планов и не дадим застать себя врасплох.

Крикс неопределенно повел плечом, жалея, что ввязался этот разговор. Он слабо представлял, как объяснить рациональному и трезвомыслящему каларийцу беспричинное, но вместе с тем отчетливое отторжение, которое в нем вызывала эта мысль. А Ирем выглядел, как человек, не понимающий, о чем тут можно размышлять.

— Насколько мне известно, Светлый никогда не пробовал следить за Олваргом с помощью магии, — заметил Крикс в конце концов.

Судя по взгляду коадъютора, у Ирема на языке вертелся подходящий контраргумент, но в самую последнюю секунду рыцарь передумал спорить и предпринял неожиданный маневр — наклонившись к его креслу, он заглянул бывшему ученику в глаза:

— Но ты же видишь, мы напрасно распыляем наши силы оттого, что нам приходится бороться с призрачной опасностью и ждать беды сразу со всех сторон, — проникновенно сказал он. — Не думаю, что Князь когда-нибудь оказывался в таком сложном положении. Пожалуйста, дан-Энрикс. Я прошу тебя.

— Ну ладно, ладно, я попробую, — растерянно ответил Меченый, желая побыстрее положить конец неловкой ситуации. В исполнении мессера Ирема "пожалуйста" всегда имело смысл ничего не значащей любезности — "пожалуйста, возьми коня" или "пожалуйста, подай солонку". Крикс вдруг подумал, что ему еще не приходилось слышать, чтобы его бывший сюзерен просил о чем-нибудь по-настоящему. Жизнь приучила Крикса к постоянным спорам с каларийцем, но сейчас он чувствовал себя обезоруженным. В конце концов, сэр Ирем впутался в борьбу двух Изначальных Сил отнюдь не для себя — самому Ирему на эту метафизику всегда было плевать с высокой колокольни...

Когда Крикс ответил "да", на лице каларийца появилось выражение такого облегчения, как будто бы с плеч Ирема свалилась целая гора.

— Тебя оставить одного? — осведомился он своим обычным тоном.

— Не обязательно. Просто не отвлекай меня.

Ирем послушно замолчал, а Меченый перевел взгляд на пляшущие на каминной полке тени. Присутствие в гостиной коадъютора его не отвлекало — за последние недели Меченый ни на минуту не оставался без охраны, и давно привык не обращать внимания на то, что рядом постоянно находился кто-то посторонний. Куда тяжелее было вынудить себя сосредоточиться на Олварге. При одной мысли о том, чтобы по доброй воле протянуть магическую связь между собой и Олваргом, к горлу подкатывала тошнота. Но нужно попытаться сделать то, о чем просил сэр Ирем, даже если самого дан-Энрикса с души воротит от такой идеи...

На сей раз ему пришлось смотреть в огонь так долго, что у него начало рябить в глазах. Тайная магия не торопилась откликаться на его призыв. Устав стоять, лорд Ирем потихоньку сбросил плащ и сел, а Меченый все еще продолжал смотреть в огонь, во всех деталях вспоминая их последний разговор с Интариксом, и чувствуя себя, как человек, который бьется о глухую стену. "Еще несколько минут — и я увижу саламандру" — с мрачным юмором подумал он.

Мэтр Викар как-то сказал ему, что кровное родство — могучее подспорье в магии. Олварг был братом его матери... Нравится им это или нет, но в них течет одна и та же кровь — кровь Наина Воителя.

Именем Наорикса и одиннадцати поколений королей, он, Эвеллир, желает знать, чем сейчас занят его враг.

Небо над Руденбруком было совершенно белым — таким белым, что от его вида неприятно резало глаза. В холодном воздухе кружились мелкие снежинки. Олварг стоял наверху Кошачьей башни, где еще недавно развевалось знамя Истинного короля, смотрел на копошащихся внизу людей, и не мог отделаться от чувства нереальности происходящего. И эти маленькие человечки далеко внизу, и жирный черный дым, валивший от горевших за рекой домов, и редкие, колючие снежинки — все это существовало где-то в другом мире, к которому он уже не принадлежал. Олваргу вдруг почудилось, что, если он закричит, то ни один из тех людей внизу не обернется, потому что не услышит его голоса. Все они были _там_, а он был здесь — один во всей Вселенной, загнанный в ловушку, из которой не существовало выхода. В отдельные моменты он казался себе нереальнее, чем сон, приснившийся во сне.

Порыв холодного, пронзительного ветра вырвал Интарикса из охватившего его оцепенения. Спустившись вниз на один лестничный пролет, он знаком приказал охране открыть комнату, в которой содержали Истинного короля.

Главарь мятежников был очень бледен. Всю его одежду составляла нижняя рубашка и короткие холщовые штаны, но Олварг знал, что пленник дрожал не столько от холода, сколько от предчувствия того, что его ждет. Он ощущал идущий от мальчишки страх. Ничего серьезного с пленником пока не сделали — пока что за плечами Истинного короля была одна-единственная ночь в холодной камере, но в глубине зеленых глаз уже успело появиться хорошо знакомое Интариксу затравленное выражение — так смотрят люди, понимающие, что впереди их не ожидает ничего хорошего, и что они не могут ни избежать, ни даже оттянуть того, что с ними сделают.

Правильно, мысленно одобрил Олварг. Привыкай к тому, что твоя жизнь и смерть больше не в твоей власти, потому что так оно и есть.

— Здравствуйте, ваше величество, — сказал Интарикс, опустившись на поспешно поданный гвардейцем табурет. — Вы, возможно, не поверите, но я давно мечтал о том, чтобы с вами поговорить.

— О чем нам говорить?.. — голос мальчишки звучал вызывающе. Играем благородного мятежника? Ну-ну.

— О вас, — любезно сказал Олварг. Не поворачивая головы, он приказал. — Оставьте нас. Я хочу побеседовать с его величеством наедине... Честно говоря, я вами восхищаюсь, — сказал он, как только дверь за стражником захлопнулась.

Ресницы парня изумленно дрогнули. Олварг давным-давно освоил этот прием — сбить с толку, ошарашить неожиданным, парадоксальным замечанием, добиться, чтобы разум собеседника не поспевал за поворотами беседы — тогда будет выбрать наиболее незащищенные места. Растерянный человек гораздо уязвимее, чем тот, кто знает, чего ждать.

— В какой момент вы поняли, что истинный наследник Тэрина — не вы, а Крикс?.. — как ни в чем ни бывало, спросил Олварг.

По тому, как расширились зрачки мальчишки, сразу стало ясно — выстрел попал в цель.

— Это ложь! — яростно выпалил мятежник. Олварг растянул губы в снисходительной улыбке.

— Ваше величество, нас же здесь только двое. Перед кем вы притворяетесь? Передо мной или перед самим собой?.. Как бы там ни было, это пустая трата времени. Я маг. Я чувствую, что вы не верите своим словам.

— Неправда, — повторил король, как заклинание.

— Ну конечно, правда. Вы же помните легенду. Истинный король вернется и спасет страну. Он и вернулся, но, по забавному стечению обстоятельств, на троне к этому моменту уже находились вы... Я только хотел бы знать, в какой момент вы это поняли — когда наместник доложил про "заговор", или все-таки раньше?..

Пленник молчал.

— Я в вас разочарован, — скривил губы Олварг. — Когда я узнал о том, как вы избавились от Меченого, я подумал — вот поступок человека, не страдающего от дурацких сантиментов. А оказывается, что вы — обыкновенный трус, который не решается признаться в том, что сделал. Чего доброго, еще окажется, что вы раскаиваетесь...

Глаза пленника сверкнули.

— В чем?! Они с Атрейном присягнули мне — а сами собирались подождать конца войны, а потом совершить переворот.

Олварг рассмеялся.

— Ну уж нет. Что бы ни говорил вам Уриенс, Криксу ужасно _не хотелось_ становиться королем. Уверен, он был очень рад, что удалось перевалить эту ответственность на первые попавшиеся плечи. Королю пришлось бы умирать за Эсселвиль, а Меченый, в отличие от Истинного короля, мог просто-напросто сбежать в Адель... Готов поспорить, он прекрасно знал, что будет с теми, кто остался в Руденбруке. Просто ему было наплевать.

— У него не было другого выбора, — внезапно возразил король. — Я приказал доставить его к Каменным столбам и обещал казнить, если он попытается вернуться.

— Бросьте... Фраза про отсутствие другого выбора — последнее прибежище слюнтяев и тупиц. Он мог бы отказаться от участия в суде, мог добиваться встречи с вами, мог попробовать поднять мятеж, захватить власть и самому возглавить оборону Руденбрука... Но он предпочел не делать ничего и бросить Эсселвиль на произвол судьбы. Это и значит "сделать выбор".

"Да ведь он прекрасно понимает, что я здесь! — внезапно понял Крикс. — Он говорит все это не для Истинного короля, а для меня"

В какой момент Олварг почувствовал его присутствие? Во время разговора с пленником — или еще тогда, когда стоял на башне? Может быть, не будь дан-Энрикса, он не спустился бы сюда? Самому Олваргу это не нужно, ему уже ничего не нужно...

Меченого окатило ужасом, какой бывает, когда сон внезапно превращается в кошмар. После Кир-Рована он слишком ясно представлял себе эту манеру Олварга и знал, что дело не закончится на разговорах... Оставалась лишь одна надежда — может быть, лишившись шанса навредить дан-Энриксу, Олварг оставит Истинного короля в покое.

Меченый попытался выскользнуть в реальность, но внезапно обнаружил, что видение больше не подчинялось его воле. Пока он, не ожидая ничего дурного, наблюдал за мрачным представлением, устроенным Интариксом, чужая воля незаметно оплела его сознание густой и липкой паутиной. Он совсем забыл, что Олварг — очень сильный маг, а сила Темного Истока вполне может потягаться с Тайной магией.

Меченый приказал себе расслабиться, пытаясь отрешиться от сознания того, что он в ловушке. Меня здесь нет, подумал он со всей доступной ему убежденностью. Я очень далеко отсюда, в кресле у горящего камина...

"Не спеши, — чужая мысль пронзила его мозг, как ядовитое паучье жало. Будь у дан-Энрикса подобная возможность, он бы закричал. Фантомная, магическая боль внезапно оказалась ужасающе реальной — резкой и внезапной, как удар обычного ножа. Олварг смотрел в пустоту перед собой — смотрел осмысленно и зло, как будто в самом деле видел своего противника. — Разве тебе не хочется узнать, что будет с вашим королем?.."

Когда южанин стиснул подлокотники резного кресла и негромко, хрипло застонал, лорд Ирем приподнялся с места и тревожно заглянул дан-Энриксу в лицо, пытаясь угадать, что сейчас видит Меченый. Судя по страдальчески нахмуренным бровям и резкой складке возле губ, навряд ли это было что-нибудь хорошее...

Ирем окликнул Меченого и потряс его за плечи. Никакой реакции. Рыцарь потратил еще несколько секунд, пытаясь разбудить южанина, даже плеснул ему в лицо водой из стоявшего на столе кувшина, но довольно скоро убедился в бесполезности подобных методов. Ирему стало страшно. Когда Меченый следил за Лэром и Дарнторном, он выглядел, как человек, который то ли слишком глубоко задумался, то ли уснул с закрытыми глазами. В любом случае, достаточно было заговорить с дан-Энриксом, чтобы он сразу же пришел в себя — а сейчас разум Меченого, без сомнения, был очень далеко от этой комнаты.

Лорд Ирем бросился к дверям.

— Зови сюда Викара. Быстро!.. — рявкнул коадъютор на дежурного гвардейца. К счастью, маг по-прежнему приглядывал за подопечными дан-Энрикса и в связи с этим временно переселился во дворец. Гвардеец в самом деле обернулся быстро — на то, чтобы поднять ворлока с постели и привести его в гостиную дан-Энрикса, ему потребовалось около пяти минут, но Ирему эти минуты показались вечностью. Меченый выглядел ужасно — его лицо побагровело, жилы вздулись, как у человека, который пытается поднять слишком большую тяжесть. Волосы и ресницы слиплись от воды, которую лорд Ирем вылил бывшему ученику на голову, стараясь привести его в себя. В остальном ничего не изменилось — как и раньше, Крикс отчаянно вцеплялся в подлокотники своего кресла, бормотал какие-то неразборчивые фразы, и попеременно то стонал, то яростно скрипел зубами.

— Что с ним такое? — спросил маг, быстро входя в гостиную дан-Энрикса.

— Он отправился следить за Олваргом.

Никаких дальнейших объяснений не потребовалось. Ворлок прошептал какое-то ругательство и положил ладонь дан-Энриксу на лоб.

— Я постараюсь вытащить его оттуда. Но у него непереносимость к магии... есть риск, что ему станет только хуже.

— Куда уж "хуже"?.. — не сдержался Ирем.

— Например, он может умереть от перенапряжения, — безжалостно ответил маг. — Как вы могли позволить ему рисковать собой?.. Вам следовало бы его остановить.

— Это была моя идея, — глухо сказал Ирем. Его собеседник выразительно поморщился.

— Великолепно... Сядьте. Вы мешаете сосредоточиться, когда вот так стоите над душой.

Лорд Ирем молча опустился в кресло, отстраненно наблюдая за манипуляциями мага и старательно отгоняя от себя мысли о том, что тот сказал про Крикса. Меченый не может умереть. Во всяком случае, сейчас точно не время думать о такой возможности.

Минуты текли ужасающе медлительно. Долгое время в комнате не было слышно ничего, кроме потрескивания огня в камине, а потом Меченый согнулся в кресле и закашлялся.

— Велите принести ведро, — не оборачиваясь, сказал маг.

— Принести что?..

— Ведро. Его сейчас стошнит.

Ирем поспешно встал и пошел звать слугу. Только вернувшись, он позволил себе посмотреть на Крикса. Теперь Меченый был бледен, взгляд налитых кровью глаз казался мутным, как у человека, который страдает от жестокого похмелья. Но он, вне всякого сомнения, пришел в себя. Ирем неслышно перевел дыхание.

— Так мне и надо, — пробормотал Крикс, согнувшись над ведром. Мужчины удивленно посмотрели на него, и Меченый, пытаясь отдышаться, пояснил — Тайная магия — не лошадь, чтобы гнать ее туда, куда тебе захочется...

Встретившись взглядом с Иремом, Крикс покачал головой.

— Я не увидел ничего полезного. Он с самого начала знал, что за ним наблюдают, и воспользовался этим в своих целях.

Заметив, что Викар намеревается задать дан-Энриксу вопрос, лорд Ирем дернул мага за рукав, надеясь, что тот догадается заткнуться, но Викар небрежно высвободил руку и спросил:

— Что именно вы видели?

Между бровей дан-Энрикса возникла резкая, страдальческая складка.

— Он пытал одного пленника.

— Я бы хотел, чтобы вы рассказали поподробнее, — негромко сказал маг.

Ирем метнул на ворлока испепеляющий взгляд, но тот выдержал его с редким самообладанием. "Я знаю, что я делаю, — читалось на его лице. — Вы свое уже сделали, когда заваривали эту кашу, так что теперь просто постарайтесь не мешать". Впрочем, последние слова наверняка принадлежали не Викару, а самому Ирему — деликатный ворлок выразился бы как-то иначе.

Крикс смотрел мимо Викара тусклым взглядом и молчал. Лорд Ирем сильно сомневался в том, что Меченый захочет говорить о том, что видел — если бы самому коадъютору пришлось смотреть на то, как Олварг мучает другого человека, он бы послал Викара с его просьбой о подробностях к Хегговой матери. Если бы ворлок не затеял этот разговор, лорд Ирем приказал бы слугам принести побольше белого ландорского и "Пурпурного сердца", и помог бы бывшему ученику напиться в дым, беседуя о чем угодно, кроме Олварга и его пленника.

Но, к его удивлению, спустя почти минуту давящей, тяжелой тишины Меченый нехотя заговорил:

— Когда я оказался там, Олварг стоял на башне...

Ирем озадаченно сморгнул. Неужто Меченый действительно собрался пересказывать увиденное?.. Ворлок опустился в кресло, продолжая пристально смотреть на собеседника, и чуть заметно дернул подбородком в сторону двери. Лорд Ирем понял, что маг просит его выйти. Коадъютор покривился, но все-таки подхватил валявшийся на кресле плащ и вышел в коридор.

Возможно, ворлок в самом деле знал, что делает.

* * *

Шасс наблюдал за Домом милосердия с крыши большого склада, расположенного по соседству с госпиталем. И старая каменная ограда, окружающая Дом, и большинство внутренних строений были не особенно высокими, так что с облюбованного Шассом место открывался замечательный обзор на все, что происходит в парке. Меченый в сопровождении своей охраны медленно прохаживался взад-вперед по узенькой тропинке, вьющейся между теплиц с лекарственными травами — должно быть, дожидался, когда к нему выйдет настоятельница. Не считая Крикса, в парке находилась только одна из сестер, которая, присев на корточки, старательно выкладывала вокруг небольшой цветочной клумбы ограду из камней. Призрак сперва не понял, зачем это нужно, но потом сообразил — сейчас, когда от высаженных сестрами цветов остались только неприглядные сухие палки, торчащие из-под слоя первого ноябрьского снега, гулявший по парку человек мог просто не заметить клумбу, растоптав останки розовых кустов.

Сестра Элена вышла из часовни, находившейся в глубине сада, и направилась к дан-Энриксу. Шасс наблюдал за ней, пока его внимание не привлекло какое-то движение на крыше госпиталя. Он обернулся, и увидел, как чердачное окно открылось, и оттуда показалась чья-то голова. Призрак едва поверил собственным глазам, когда увидел, как высунувшийся из окна мальчишка перелезает через подоконник и карабкается вверх по мокрой, скользкой черепице. Одетый в серое сукно и шерсть, такое же, как у сестер из Дома милосердия, он казался совсем маленьким и щуплым — с виду ему можно было дать не больше лет семи-восьми. Мальчик замешкался, чтобы закрыть окно, а потом отпустил последнюю опору и пошел по коньку крыши, широко раскинув руки. Шасс прищурился. Маленькая фигурка на фоне бледного ноябрьского неба ужаснула бы любую из сестер, увидевшую эту сцену, но на самом деле шансы парня в большей степени зависели не от того, насколько хорошо он умеет держать равновесие, а от того, заметит ли он Призрака, укрывшегося на соседней крыше. Если мальчишка обернется, то придется от него избавиться.

Но мальчик не смотрел по сторонам. Огибая попадавшиеся на его пути препятствия в виде каминных труб, он продвигался к краю крыши — там, откуда было лучше всего видно Крикса и его гвардейцев.

Сообразив, что парень выбрался на крышу, чтобы посмотреть на Меченого, Шасс беззвучно ухмыльнулся. У них с мальчишкой оказалось много общего. Вот только этот мальчик по какой-то странной прихоти природы совершенно не боялся высоты, а Шасса в его возрасте она пугала до головокружения и неприятных спазмов в животе. Сейчас-то он уже почти не помнил, почему вид разверзающейся под ногами пропасти когда-то вызывал в его душе такое острое смятение — в Айн-Рэме выживают только те, кто сможет победить свой страх быстрее, чем этот страх тебя убьет — но ясно видел, что воспитаннику Дома милосердия не приходилось перебарывать себя или прикладывать усилия, чтобы решиться сделать следующий шаг. Этот ребенок шел по узкой, мокрой балке так же просто и уверенно, как остальные люди ходят по земле.

Сестра Элена с ее спутником неспешно обогнули старую теплицу и направились в сторону лазарета. Мальчик попятился назад к трубе, должно быть, опасаясь, что его заметят. В груди Шасса шевельнулось нехорошее предчувствие — его отточенная интуиция предупреждала, что сейчас произойдет несчастье. Будь это Айн-Рэм и кто-то из его учеников, которых ему пришлось бросить ради Белоглазого, в эту самую секунду Шасс остановил бы тренировку. Крыша была мокрой от растаявшего снега, и нога мальчишки соскользнула. Он упал и покатился вниз по скользкой черепице, отчаянно пытаясь ухватиться за какую-то опору, обдирая пальцы и захлебываясь криком. Меченый, который чинно шел по узкой парковой дорожке, держа под руку сестру Элену, удивленно вскинул голову — и тут же, расшвыряв своих гвардейцев, бросился вперед.

Достигнув края крыши, мальчик зацепился за него руками и повис на нем, вопя от ужаса. Шасс ясно видел, что у мальчика не хватит сил, чтобы подтянуться и залезть обратно. По большому счету, даже то, что он все еще не свалился вниз, держась, считай, одними пальцами, можно было считать чудом...

Меченый промчался через припорошенную снегом клумбу, походя снеся заботливо поставленную сестрами ограду. "А может, и успеет" — промелькнуло в голове у Шасса. Собственно, его все это совершенно не касалось, но ему почти хотелось, чтобы Меченый успел. Словно в ответ на эти мысли левая рука у мальчишки соскользнула — а еще мгновение спустя он рухнул вниз.

Все-таки опоздал, — подумал Шасс. Умением двигаться стремительно и быстротой реакции Шасс выделялся даже среди Призраков, но сейчас подхватить мальчишку не успел бы даже он. Его даже слегка кольнуло сожаление. Маленький верхолаз был удивительно бесстрашен, жаль, что такое редкое качество пропадает так глупо и бессмысленно.

Дан-Энрикс пролетел оставшееся расстояние одним нечеловеческим прыжком и оказался под стеной в ту самую секунду, когда парень должен был удариться о землю.

Инерция падения все-таки сбила Меченого с ног, и он перекатился по земле, прижав к себе мальчишку — грязь и мелкий гравий полетели во все стороны. Призрак в своем укрытии пошевелился в первый раз за эти два часа и изумленно выдохнул. Нет, Белоглазый был не прав — магия это или нет, но Меченый очень опасен, и покончить с ним будет непросто.

Крикс ощутил сильный толчок, отбросивший его назад и вбок. Он выставил вперед плечо, чтобы смягчить падение, и сразу же перекатился на спину. Придя в себя, он осознал, что лежит на земле, прижав к себе упавшего — мальчишку лет семи. По-видимому, целого и почти невредимого... чего нельзя было сказать про самого дан-Энрикса. Болело ушибленное при падении плечо, по левому виску стекало что-то липкое, а острые осколки черепицы впивались в ногу даже сквозь штаны.

Крикс медленно перевернулся, стряхивая с себя только что спасенного ребенка, и потрогал бровь — под пальцами мгновенно запылала боль. Края у раны разошлись, как кожица на перезрелой сливе. Зажмурившийся в момент падения мальчишка неуверенно открыл глаза. По разумению дан-Энрикса, ему сейчас бы следовало закричать или заплакать, но он молчал — должно быть, еще не успел оправиться от потрясения. Повернув голову, дан-Энрикс обнаружил рядом леди Эренс — бледную, с закушенной губой. Крикс мысленно спросил себя, не был ли этот мальчик родственником настоятельницы.

— Все хорошо, сестра Элена. Думаю, он цел, — сказал дан-Энрикс, поднимаясь на ноги.

— Хвала Создателю, — тусклым от пережитого испуга голосом отозвалась Элена Эренс. Она крепко прижала мальчика к себе, дрожащими руками гладя его по кудрявым темным волосам. В отличие от сестры Эренс, Меченый уже достаточно пришел в себя, чтобы почувствовать желание надрать паршивцу уши. Какие фэйры его понесли на крышу? И какой болван — Хегг бы его побрал! — забыл закрыть чердачное окно?!

— Поблагодари монсеньора, Астер, — сказала сестра Элена мальчику. — Лорд дан-Энрикс только что спас тебе жизнь.

— Спасибо, — отозвался тот, искоса посмотрев на Меченого из-под локтя настоятельницы.

— Молодец, — отозвалась Элена машинально. Кажется, она не очень вслушивалась в то, что говорит. — Дай-ка я взгляну, что у тебя с руками... это нужно будет обработать. И колено тоже. Как ты мог залезть на эту крышу?! — видимо, первое потрясение прошло, и сестра Эренс начала сердиться. К бледному, как будто восковому лицу женщины мало помалу приливала кровь. — Ты же пообещал!..

Астер смутился.

— Я забыл.

— Ничего подобного! — сердито перебила леди Эренс. — Ничего ты не забыл; просто соскучился и захотел попробовать еще раз. Ну и как? Это было достаточно приятно, чтобы ради этого разбиться насмерть?

— Я думал, что не упаду. Я никогда не падал!

— Я надеюсь, что теперь ты понял, что такое может произойти в любой момент и независимо от твоего желания?..

Астер кивнул, хотя, судя по выражению его лица, сам он по-прежнему придерживался другого мнения. "Надо сказать сестре Элене, чтобы они запирали окна" — подумал Меченый. Элена посмотрела на него.

— У вас разбита бровь. Пойдемте в лазарет, я наложу вам швы.

Меченый собирался возразить, что этой мелочью он в состоянии заняться сам, но потом посмотрел на свои руки — пальцы все еще дрожали — и кивнул. Пожалуй, так и в самом деле будет лучше. Следуя за настоятельницей, он вошел в большое каменное здание, с крыши которого упал мальчишка, и поднялся на второй этаж.

— Не возражаете, если я начну с Астера?.. — спросила настоятельница, открывая перед ними дверь просторной, светлой комнаты с рядами пустых коек вдоль стены. Меченый кивнул и устало присел на ближнюю к двери постель, прямо поверх шерстяного одеяла. Усадив Астера на табурет, сестра Элена аккуратно обработала ссадины на его ладонях и наложила повязку на разбитое колено. В голове у Меченого промелькнуло, что, если в роли лекаря сестра Элена была безупречна, то с задачами воспитательницы она управлялась куда хуже. Занимаясь своим делом, женщина пыталась выговаривать мальчишке за неосторожность, едва не стоившую ему жизни, но Астер, похоже, уже напрочь позабыл про эту ситуацию. Он ныл, вертелся, с любопытством косился на Меченого и, похоже, пропускал увещевания сестры Элены мимо ушей. У воспитанника леди Эренс были серые глаза, казавшиеся совсем круглыми, и целая копна темных кудрей.

— Глаза у него в точности такие, как у его матери, — заметил Крикс, как только Астер получил свободу, и, ликуя, выскочил за дверь.

Сестра Элена удивленно посмотрела на него.

— Откуда вы узнали, что это сын Бренн?

— Она спросила у меня, как ей назвать ребенка. Я назвал первое имя, которое пришло мне в голову. Я был уверен, что она забудет то, что я сказал... А часто Астер лазает по крышам?

— Он все время где-то лазает. В начале он ходил во сне. Иногда просыпался в таком месте, что никто не мог понять, как он туда забрался. А потом он начал забираться в те же самые места и наяву. Я пробовала объяснить, что это глупо и опасно, но он говорил — но я же не упал, когда я спал! Однажды я увидела, как он спрыгнул на клумбу из окна второго этажа, и побежал куда-то, даже не остановившись — так, как будто вышел через дверь. Он ведет себя так, как будто бы он птица.

Меченый спросил себя, было ли это просто совпадением, или так получается всегда, когда ребенка называют в честь Нэери?

— С ним вообще бывает сложно, — задумчиво сказала сестра Эренс. — Он слишком умен для своих лет, поэтому со сверстниками ему скучно. А те, кто старше, не берут его к себе. Он все время один, либо читает, либо помогает сестрам.

— Читает?.. — удивился Крикс. В Лаконе он привык к тому, что мальчики гораздо старше Астера едва-едва владеют грамотой, а уж заставить их сидеть над книгой могло только присутствие Наставника, стоящего у них над душой.

— Кажется, ему было года три, когда он начал разбирать слова. Ну а к пяти он уже прочитал все "Старые и новые сказания".

— Ну надо же... А как дела у Бренн? — еще произнося этот вопрос, Крикс уже понял, каким будет ответ. Раз Астер здесь, с Эленой Эренс, значит...

— Да, — кивнула настоятельница, встретив его взгляд. — Бренн умерла. Мне очень жаль.

— При родах? — спросил Крикс, вспомнив неотступный страх, преследовавший его на протяжении тех месяцев, когда Бренн находилась в ставке Серой сотни.

На лице Элены Эренс промелькнуло удивление, но потом она поняла, что он имел ввиду и покачала головой.

— Нет-нет. Тогда все прошло хорошо... Бренн умерла прошлой зимой, от опухоли в горле. Сестры сообщили мне об этом и спросили, что им делать дальше. Обычно мы отправляем всех сирот в приют, поскольку монастырский госпиталь — не самое подходящее место для детей. Но Астер жил в нашем Доме с самого рождения, и сестры не решались с ним расстаться. Я попросила их отправить Астера ко мне. Я много занималась им, пока сама жила в Бейн-Арилле. Вы, вероятно, помните, что было с Бренн. Она была к нему привязана, но она не справлялась с ролью матери. С того момента, когда Астер начал говорить, он был в гораздо большей степени моим ребенком, чем ребенком Бренн. Так что, когда ее не стало, я подумала, что я могу взять Астера к себе. Теперь он мой приемный сын.

— Спасибо вам, — с усилием произнес Меченый, чувствуя глухую боль в груди — как будто бы из его сердца с кровью вырвали кусок, в котором он хранил воспоминания о Бренн, и заменили его словом "умерла", холодным и тяжелым, как могильный камень. Сестра Эренс пристально взглянула на него.

— Вы говорите так, как будто это ваш ребенок, — поведя плечом, заметила она. — Вам не за что меня благодарить. К тому же, я заботилась о нем не только потому, что он остался сиротой... Я люблю Астера не меньше, чем если бы он был моим.

— Да, я заметил, — согласился Крикс.

Пока Элена обрабатывала рассечение, присев на край его кровати, Меченый скосил глаза, оглядывая залитый солнечным светом лазарет. Пустые, аккуратно застеленные койки, чисто подметенный пол и косые потоки солнечных лучей из окон придавали помещению праздничный вид.

— Я смотрю, больных у вас немного?.. — спросил он.

— У нас есть еще несколько палат на третьем этаже. Но да, больных немного... Раньше нам едва хватало коек, а теперь — вы сами видите. Люди уверены, что это магия. Они связывают это с вашим возвращением в Адель.

— А-а, — лаконично отозвался Крикс.

Между бровей сестры Элены появилась складка.

— "А", и все? Больше вы ничего не можете сказать? Вас не смущает то, как люди истолковывают это... совпадение?

Меченый подавил тяжелый вздох. Ему совершенно не хотелось начинать подобный разговор, но настоятельница задала прямой вопрос, а врать дан-Энрикс не умел и не любил.

— Не думаю, что это совпадение, — ответил он.

Элена Эренс прекратила вычищать песок из его раны.

— Значит, вы в самом деле верите, что вы — наследник Альдов?.. Но ведь это невозможно!

— Почему?

— Вы же обычный человек! — сказала настоятельница, глядя на него с тем же укоризненным сочувствием, с которым полчаса назад смотрела на разбившего коленку Астера. Меченный невольно улыбнулся.

— То есть Эвеллир, по-вашему, не человек?

— Я думаю, вы понимаете, о чем я говорю, — ответила сестра Элена. — Вам не кажется, что Эвеллир должен был быть каким-то другим человеком? Например, не убивать людей и не носить оружия?.. Не понимаю, как вам удается верить в то, что вы способны положить конец страданиям и злу, если вы сами причиняете другим страдания, и совершаете ошибки, да и вообще ничем не отличаетесь от остальных людей.

Меченый стиснул зубы. Может, у него что-то не так с лицом или с манерой говорить?.. Иначе почему сестра Элена думает, что он излишне, неоправданно самоуверен, когда сам он постоянно чувствует себя, как человек, идущий по канату над бездонной пропастью? Крикс постарался отогнать воспоминания о виденном в Кошачьей башне, но воспоминания, немного потускневшие после беседы с ворлоком, сейчас опять казались свежими, болезненно реальными. "Он мог бы отказаться от участия в суде, мог добиваться встречи с вами, мог попробовать поднять мятеж и самому возглавить оборону Руденбрука..." Может быть, Интарикс прав, и он на самом деле бросил Эсселвиль на произвол судьбы? Нет, Олварг всегда был мастером перетолковывать реальные события, сплетая из доступных фактов паутину лжи. Мэтр Викар сказал — Олварг хотел, чтобы он чувствовал вину, считал случившееся в Руденбруке следствием своей ошибки. Крикс, в общем-то, и сам прекрасно знал эту манеру Олварга, но почему-то очень важно было слышать, как эту же мысль озвучивал кто-то другой. Беда в том, что, если он всерьез задумается о последствиях своих ошибок, то больше не сделает ни одного движения — его просто парализует от бессилия и ужаса. Сестра Элена вряд ли представляет, что это такое...

Как же мне все это надоело, с раздражением подумал Крикс. Когда им что-то нужно, люди почему-то не стесняются прийти и попросить о том, чтобы я сделал для них невозможное. Если им нужен Эвеллир, я должен выбросить из головы, что я "обычный человек, способный совершать ошибки", и каким-то чудом сделать то, чего от меня ждут. А в остальное время нужно — ради моего же блага! — всячески спускать меня с небес на землю, утверждая, что я слишком много на себя беру.

— Я понимаю. Вы надеялись, что Эвеллир будет прекрасным, идеальным человеком, никому и никогда не причинявшим зла. Мне очень жаль, что я не оправдал ваших ожиданий. — сказал дан-Энрикс сухо.

Судя по лицу Элены Эренс, она видела, как глубоко ее слова задели собеседника.

— Простите... Я не могу признать вас Эвеллиром — это было противоречило всем моим убеждениям — но я, вне всякого сомнения, не вправе вас судить.

— Вы просто говорили то, что думали, — пожав плечами, сказал Крикс. И отвернулся, чтобы дать Элене наложить оставшиеся швы. Следующую пару минут в комнате было очень тихо. Меченый прикрыл глаза и, чтобы хоть чуть-чуть отвлечься — и от мыслей о ночном видении, и от неизбежной, несмотря на все искусство леди Эренс, боли — попытался мысленно представить, что сейчас делает Олрис. Солнце уже поднялось довольно высоко, скорее всего, его утренняя тренировка в Академии уже закончилась, и он отправился к Саккронису, который занимался с ним и Ингритт аэлингом.

— Вот и все, — сказала леди Эренс, отложив иглу. — Хотите посмотреться в зеркало?

"Зачем? Проверить, гармонируют ли швы с клеймом?.." — хотел съязвить дан-Энрикс, но в последнюю секунду передумал. Голос женщины звучал расстроенно — видимо, Элена Эренс до сих пор переживала, что ее "бестактность" погрузила гостя в мрачное молчание. Его раздражение, по правде говоря, было направлено совсем не на нее, но настоятельница этого не знает...

— Было бы неплохо, — кивнул Меченый. В том, что швы наложены настолько хорошо, насколько это в принципе возможно, он и так не сомневался, но сестра Элена будет рада, если он проявит интерес к ее работе.

Но посмотреть на себя в зеркало ему не довелось. В дверь лазарета постучали, и в комнату заглянули сразу двое — женщина, которая работала в саду, и капитан его охраны, Витто Арриконе. Оба выглядели чем-то встревоженными, и, едва войдя, заговорили хором, слишком торопясь, чтобы дать спутнику возможность высказаться первым.

— ...Госпожа Элена, в парке люди Рована Килларо и он сам. Я подумала, что вы должны об этом знать.

— ...Мессер, я только что послал гвардейца к Западной стене за подкреплением. Я думаю, вам стоит оставаться наверху.

— Что они делают? — спросила леди Эренс.

— Пока что ничего. Они расположились возле трапезной, мешают сестрам выйти и говорят о том, что наш Дом позорит Орден милосердия, принимая самозванца и еретика.

— Я разберусь, — пообещала настоятельница, поднимаясь на ноги. Меченый тоже встал.

— Простите, леди Эренс, но я не могу оставить вас одну. Килларо трус, но его люди могут быть опасны.

Арриконе беспокойно шевельнулся.

— Мой принц, если позволите...

— Не позволяю, — перебил дан-Энрикс. Дураку понятно, что Килларо притащился в Дом милосердия из-за него, надеясь, что удастся спровоцировать скандал — и, разумеется, разумнее всего было бы не давать ему такой возможности. Но, даже если бы Килларо заявился в госпиталь не ради ссоры с Меченым, все равно было бы нечестно предоставить сестрам в одиночку разбираться с группой неуравновешенных фанатиков. Саму настоятельницу Ровану с его друзьями ни за что не запугать, а вот помощницы Элены Эренс будут чувствовать себя спокойнее в присутствии гвардейцев.

— Вам следовало бы послушать вашего телохранителя, — заметила сестра Элена, быстро спускаясь по лестнице. — Там, где женщина решит вопрос словами, конфликт между мужчинами почти всегда приводит к драке.

Меченый пожал плечами.

— Может быть. И все-таки, когда имеешь дело с невоспитанной и злой собакой, лучше иметь под рукой камень или палку.

День Олриса не задался с самого начала. Во-первых, он проспал, так что пришлось забыть о завтраке. Во-вторых, Олрис пробежал весь путь до Академии и заработал себе колотье в боку, но это оказалось совершенно бесполезной жертвой — когда он, задыхаясь, выбежал на Малую турнирную площадку, оказалось, что наставник Вардос уже там. Причем, судя по выражению его лица, он находился там уже достаточно давно.

— Вы опоздали, — холодно заметил мастер. Эта привычка называть его на "вы" сильно обескураживала Олриса в первые дни, но за прошедшие недели он привык. Тем более, что уважением тут даже и не пахло.

— Извините, мастер... — пробормотал Олрис, тяжело дыша.

— Берите меч.

Олрис хотел сказать, что ему нужно хоть немного отдышаться, но, посмотрев на Вардоса, подумал, что с тем же успехом можно было бы просить о передышке мраморную статую. Он подхватил тяжелый меч, надеясь, что, видя его старательность, наставник хоть чуть-чуть смягчиться. Но не тут-то было.

— Плохо. Очень плохо, — недовольно сказал Вардос, без труда парировав первую серию ударов и без всякой жалости заехав Олрису по пальцам. — Вы не выспались?..

Вопрос наставника звучал достаточно нейтрально, но Олрису показалось, что Вардос догадывается о том, как он провел вчерашний вечер. Кровь мгновенно прилила к лицу, и Олрис пожалел, что у него не такая смуглая кожа, как у Меченого — было бы не так заметно, когда он краснеет. Накануне Ингритт пригласила его погулять по городу, и они набрели на заведение, где выступал тарнийский менестрель. Помимо всего прочего, он исполнял баллады о дан-Энриксе. Хотя час был уже довольно поздний, и им следовало возвращаться во дворец, Ингритт легко уговорила Олриса остаться и послушать — благо, Меченый выдал им кошелек, набитый серебром и медью, и сказал, что они могут тратить эти деньги, как угодно. За прошедшую неделю они так и не истратили ни одной медьки — Олрис стеснялся что-то покупать, боясь, что его не поймут или станут смеяться над его произношением. Но хозяин заведения, в которое они зашли, сам был тарнийцем и держал свою таверну, главным образом, для земляков. Он так красочно расписывал, что можно заказать на кухне, что Олрису страстно захотелось заказать все эти замечательные вещи и вознаградить себя за все упущенные удовольствия. За следующую пару часов они успели перепробовать тысячу замечательных вещей — липкие, сладкие медовые шары, окутанные головокружительным цветочным запахом, мясо на шпажке, устрицы, горячее вино со специями, горький темный эль... Все было таким вкусным, что Олрису совершенно не хотелось думать обо всяких глупостях — вроде того, что пиво не мешают с эшаретом. В результате из трактира они с Ингритт вышли уже за полночь, болтая обо всякой ерунде, смеясь, как сумасшедшие, и хлопая друг друга по плечам. Ингритт все-таки вела себя немного осторожнее, и пила меньше, чем он сам — во всяком случае, пока его тошнило над канавой, девушка стояла рядом, терпеливо дожидаясь, пока он придет в себя.

Нет, Вардосу определенно не стоило знать, как он провел вчерашний вечер.

— Я поздно лег. Саккронис завалил меня работой, — дуя на ушибленные пальцы, сказал Олрис.

— Вы должны говорить на аэлинге, а не на тарнийском, — холодно напомнил Вардос. Олрис растерялся. "Поздно лег" — это перевести несложно, но как будет — "завалить работой"? Надо как-нибудь попроще. Поручил... как будет "поручил"?!

— Я смотрю, с Саккронисом вы занимаетесь так же успешно, как со мной, — заметил мастер, поджимая губы. — Вы, вообще-то, понимаете, что любой первогодок из Лакона трудится гораздо больше вас?.. Я согласился заниматься с вами исключительно из уважения к дан-Энриксу. Но, если вы намерены опаздывать, спать на ходу или не выполнять мои задания, то я не стану тратить на вас свое время.

Олрис закусил губу. Ему очень хотелось возразить, что он тоже не рвался обучаться фехтованию у Вардоса, да и дан-Энрикс, если уж на то пошло, не просил у главы Лакона тратить его драгоценные свободные часы на своего оруженсоца. Когда Олрис намекнул, что он хотел бы научиться бою на мечах, втайне надеясь, что дан-Энрикс сам займется его обучением, тот несколько секунд обдумывал его слова, после чего сказал — "Что ж, я схожу в Лакон и выясню, не мог бы кто-нибудь из мастеров заняться с тобой фехтованием. Надеюсь, это будет Хлорд. Он был моим Наставником, когда я сам учился в Академии. Уверен, он тебе понравится". Вернувшись из Лакона, Меченый выглядел несколько обескураженным. "Хлорд снова обучает первогодков, так что у него нет времени на дополнительные тренировки, — сказал он. — Вардос сказал, что из всех мастеров только у него нет своего отряда, так что он займется этим сам. Ты должен быть на Малой турнирной площадке завтра в семь утра". "А кто он, этот Вардос?.." — спросил Олрис с любопытством. Меченый выглядел почти смущенным. "Мастер Вардос — не особенно приятный человек, — заметил он после недолгой паузы, как будто извиняясь перед Олрисом. — Но он, вне всякого сомнения, прекрасный фехтовальщик... Когда я учился в Академии, мы с ним не ладили — но, если бы он вызвался заняться со мной фехтованием, я бы не отказался. Он очень хорош. Настолько же хорош, как Ирем. Так что постарайся примириться с его поведением".

Олрис тогда самонадеянно решил, что вряд ли этот Вардос может быть хуже, чем Дакрис, постоянно колотивший его за ошибки или недостаточное, с его точки зрения, усердие. Меченый говорил, что мастера в Лаконе никогда не бьют своих учеников, то есть самое худшее, что может сделать ему этот Вардос — это браниться и орать, а чью-то ругань вряд ли стоит принимать всерьез. Но очень скоро Олрису пришлось признать, что он ошибся по всем пунктам. Во-первых, мастер Вардос не кричал — он всегда говорил, не повышая голоса. А во-вторых, после нескольких первых тренировок с ним Олрис начал скучать по Дакрису. Заметив его ошалевший вид, дан-Энрикс сжалился над Олрисом и рассказал ему о своих собственных конфликтах с Вардосом. Даже сейчас воспоминание об этом разговоре помогло ему приободриться. Если мастер Вардос не солгал, говоря об уважении к дан-Энриксу, то, вероятно, он зауважал дан-Энрикса уже после его ухода из Лакона.

Подумав об этом, Олрис улыбнулся — и, встретив леденящий взгляд наставника, сообразил, что допустил ужасную ошибку.

— Кажется, я вас переоценил, — заметил Вардос. — Вы ведете себя, как ребенок. Может быть, вы сможете сосредоточиться, если будете заниматься с кем-нибудь, кто ближе к вам по возрасту. Пойдемте.

Олрис не рискнул спросить, куда они идут, и молча последовал за мастером. Они прошли через парк и вышли на площадку, где уже находилась пара дюжин мальчиков в серых лаконских куртках. Олрис споткнулся, потому что группа, занимавшая площадку, состояла из ребят гораздо младше его самого.

— Мастер Талгвир, если не ошибаюсь, у вас нечетное число учеников? — спросил наставник Вардос, обращаясь к бледному, светловолосому наставнику. — Поставьте кого-нибудь в пару с этим юношей.

Олрис яростно посмотрел на мастера.

— Вы шутите?.. Они же мелкие!

Он был почти готов к тому, что Вардос снова скажет, что он должен говорить на аэлинге, но наставник хмыкнул.

— Второй год обучения, — уточнил он. — Поверьте, это максимум, на что потянут ваши фехтовальные таланты.

— Я не хочу тренироваться с этой мелюзгой.

— Дело ваше, — равнодушно согласился Вардос. — Вы найдете выход сами, или мне велеть кому-нибудь из этой мелюзги вас проводить?..

Олрис представил, как он возвращается и сообщает Криксу, что он отказался от учебы, потому что Вардос над ним посмеялся, и, сжав зубы, изъявил готовность заниматься с тем, с кем скажет мастер. Веснушчатый кареглазый парень, выбранный Талгвиром, был на целую голову ниже его, и на Олриса он поначалу смотрел настороженно. Но с тренировочным мечом он обращался очень ловко, и приемы, которые им показывал наставник, у него получались значительно лучше, чем у Олриса. Примерно к середине тренировки он расслабился настолько, что начал обидно ухмыляться над ошибками противника. Олрис чувствовал себя очень глупо, злился и от этого ошибался еще чаще. Ему казалось, что лаконцы из соседних пар тоже оглядываются на них и хихикают за его спиной. Потеряв терпение, Олрис с особой силой отразил очередной удар противника и оттолкнул его так, что парень полетел на землю. Сбить мальчишку с ног оказалось неожиданно легко — Олрис успел забыть, что он гораздо тяжелее своего противника. Рядом тут же оказался мастер, которого Вардос называл Талгвиром.

— Спокойнее, — сухо заметил он.

— Я не хотел, — пробормотал Олрис. — Это вышло случайно.

— Нет, не случайно, — тихо сказал мастер. — Ты был зол и сделал то, что тебе подсказала злость. Тебе следует лучше себя контролировать.

Олрис кивнул, стараясь не смотреть на мастера. Талгвир, в отличие от Вардоса, ему понравился, и ему совершенно не хотелось выглядеть, как человек, который не в состоянии держать себя в руках. Его противник между тем поднялся на ноги, сердито глядя на него исподлобья.

— "Йа не ха-тел" — вполголоса передразнил он Олриса, когда наставник отошел. Олрис спросил себя, действительно ли его аэлинг звучит настолько отвратительно.

— Заткнись, — отрезал он.

— "Саткни-ись".

Олрис сообразил, что зря отреагировал так резко — если бы он пропустил эти слова мимо ушей, веснушчатый бы быстро успокоился. Но теперь, когда он понял, что насмешки над его произношением задевают Олриса, он будет изводить его, что бы тот ни сказал. Можно подумать, этот парень выглядел бы менее смешно, если бы ему пришлось говорить на незнакомом языке!.. Олрис тоскливо покосился на ползущее по небу солнце. В двенадцать тренировка кончится, и все ученики пойдут обедать, а он сам сможет выбраться отсюда и пойти в Книгохранилище, к Саккронису. Обычно Олрис вовсе не стремился поскорее приступить к занятиям с Саккронисом — пытаться разбирать слова по книге, да еще и на едва знакомом языке, было даже сложнее, чем учиться фехтованию, а главное, Олрис не понимал, зачем вообще тратить свое время на подобные дела. Но в том, что касалось чтения, Меченый проявлял непостижимую настойчивость, и ради него Олрис готов был терпеть это бессмысленное издевательство, хотя похожие на муравьев значки рябили у него перед глазами и, с некоторых пор, мерещились ему даже во сне. Но, в сущности, Саккронис был очень приятным человеком, и, когда он видел, что Олрис устал, он всегда позволял ему отвлечься и рассказывал что-нибудь интересное. Кроме того, прежде, чем приступить к уроку, они обязательно обедали, а это значило — по меньшей мере полчаса не заниматься чтением, а сидеть за столом, есть то, что архивариусу принесут из "Черного дрозда", и болтать обо всем подряд. Раньше Олрис ни за что бы не подумал, что ему может быть интересно разговаривать о чем-то с таким дряхлым стариком, как архивариус, который, судя по его рассказам, был довольно стар уже тогда, когда дан-Энрикс еще был ребенком, но, парадоксальным образом, беседовать с Саккронисом порой бывало так же весело, как с Ингритт. Олрис подумал, что он с удовольствием бы оказался в обществе Саккрониса вместо того, чтобы терпеть злорадство и насмешки мелкого поганца. Но, судя по солнцу, до конца лаконской тренировки оставался еще целый час.

* * *

После того, как Меченый вошел в здание лазарета вслед за леди Эренс, Призрак с величайшей осторожностью отполз от края крыши, убедился, что убрался достаточно далеко, чтобы охрана Меченого не заметила ничего подозрительного, и, пригнувшись, добежал до торца дома. Там он вытащил из внутреннего кармана маленькое зеркальце и, поймав на него бледный луч ноябрьского солнца, несколько раз повернул зеркальце туда-сюда. Через несколько секунд с покатой крыши склада, расположенного на соседней улице, ответили такой же ярко-белой вспышкой, а спустя еще примерно полминуты солнечные зайчики забегали по крышам трех соседних мастерских. Убедившись, что люди Белоглазого на месте и ждут его сигнала, Шасс припрятал зеркальце и вернулся на свой наблюдательный пост, чтобы не пропустить момент, когда дан-Энрикс соберется уезжать.

Добиться, чтобы Белоглазый послал с Шассом часть своих людей, которые обычно охраняли его в Мирном, было не так просто. Когда Шасс сказал, что для того, чтобы наверняка покончить с Меченым, ему понадобится несколько помощников, его принципал презрительно скривил тонкие губы и изрек: "Я слышал, когда ваш Владыка выезжает в город, то на крышах стоят лучники, которые могут за сто шагов попасть в серебряный динэр. Чем посылать сюда тебя, лучше бы Ар-Шиннор дал мне парочку таких ребят. Они давно бы пристрелили Меченого вместо того, чтобы без толку любоваться на него!". Шасс понял, что заказчик намекал на его предыдущие доклады, в которых он рассказывал о выездах дан-Энрикса и об организации его охраны. Призрак промолчал, в очередной раз удивляясь глупости клиентов, рассуждавших о вещах, о которых они не имели ни малейшего понятия. Слабенькие городские самострелы, которыми пользовались горожане или "сумеречники", не годились для стрельбы с большого расстояния, здесь нужен был хороший арбалет или лук, а их не спрячешь под плащом. Положим, лучники Владыки в самом деле славились своей способностью мгновенно пристрелить любого подозрительного человека в толпе, но ведь охране Ар-Шиннора ни к чему скрываться от посторонних глаз — напротив, подданным всегда полезно видеть, как тщательно охраняют государя. А Призраку нельзя ходить по городу с оружием, да и на крыше тоже нужно оставаться незаметным — охранники дан-Энрикса не дураки, все время озираются по сторонам и моментально среагируют на любое подозрительное движение. Хорош убийца, который встает на крыше во весь рост, чтобы стрелять из лука, или наводит на цель громоздкий арбалет...

Нет, то, что хорошо для штурма, совершенно не годится для убийства, и недаром Шасс не мог припомнить ни одной истории о том, как Призрак устранял намеченную жертву выстрелом из арбалета. Чего стоит одна подготовка к выстрелу — встать во весь рост, наступить на стремя, зацепить тетиву взводным крюком... определенно, Белоглазому стоило попытаться это сделать самому, прежде чем раздавать дурацкие советы!

Шасс полагал, что его план куда надежнее, не говоря уже о том, что этот план оставлял исполнителю вполне приемлемые шансы на спасение. В Айн-Рэме им внушали, что они должны в любой момент расстаться с жизнью, чтобы выполнить приказ Владыки, и, по правде говоря, большинство Призраков так мало дорожило этой жизнью, что, не задумываясь, жертвовали ей на первом же задании. Шасс не боялся смерти, но он был честолюбив; там, где обычный человек прежде всего подумал бы о том, чтобы обезопасить самого себя, и где обычный Призрак разменял бы свою жизнь, как мелкую монету, Шасс испытывал соблазн еще раз доказать, что он способен сделать невозможное — выполнить порученное ему дело и вернуться в Цитадель живым.

Увидев в парке "истинников", Призрак заскрипел зубами. Только этого недоставало! Теперь люди Меченого позаботятся о том, чтобы тот оставался в здании, пока на помощь не прибудет стража, которая вышвырнет Килларо вон. И, в любом случае, из Дома милосердия Меченый выйдет под усиленной охраной. "Надо было все-таки прикончить Рована Килларо, чтобы не мешался под ногами!" — зло подумал Шасс, глядя на то, как Рован и его молодчики толпятся возле монастырской трапезной.

Разумнее всего было бы отложить намеченное покушение до более удобного момента, но Шасс знал, что Белоглазый не захочет слушать его объяснений про вмешательство Килларо. С его точки зрения, Призрак и без того "подвел" его, заставив слишком долго ждать, да еще вынудив его послать в Адель своих людей вместо того, чтобы покончить с Меченым своими силами. Выбора не было, он должен либо сделать то, что ему приказали, и убить дан-Энрикса сегодня же, либо погибнуть самому.

Шасс не поверил собственным глазам, когда дан-Энрикс появился на крыльце вместе с Эленой Эренс, и они решительно направились в сторону трапезной в плотном кольце гвардейцев из эскорта Крикса. Призрак в своем укрытии слегка приподнял брови, втайне посочувствовав орденским рыцарям, которым приходилось охранять настолько беспокойную особу. По разумению убийцы, Меченому следовало оставаться в безопасном месте, а не спешить навстречу неприятностям.

"Истинников" Меченый и сестра Элена увидели издалека — у трапезной их собралось никак не меньше трех десятков.

— Собрал дураков со всей Адели... — выругался Крикс. — Куда только смотрит Ирем?

Вопрос был риторическим, но Витто Арриконе, возглавляющий охрану Крикса, счел необходимым заступиться за своего командира.

— За Килларо постоянно наблюдают, монсеньор, — заверил он. — Но "истинники" тоже не такие дураки, чтобы идти такой толпой через весь город. Я уверен, они добирались сюда по отдельности и встретились буквально перед тем, как войти в парк. Но им это не особенно поможет — вот увидите, через пару минут тут будет городская стража.

Меченый поморщился. В глубине души он и сам понимал, что ни один человек не сможет уследить за всем, что происходит в городе. К тому же Ирему пришлось немало потрудиться, чтобы выделить для Крикса постоянную охрану. Меченый досадливо подумал, что, пожалуй, мало кто — помимо разве что Валларикса — "обходится" столичной гвардии так дорого, как он; Ирем приставил к принцу две дюжины своих людей, сменяющих друг друга днем и ночью, чтобы обеспечить его безопасность. По сведениям Крикса, ради этого мессеру Ирему пришлось вызвать в Адель орденских эмиссаров из близлежащих городов и даже возложить кое-какие наименее серьезные обязанности в Ордене на кандидатов — к бурной радости последних, справедливо рассудивших, что теперь их шансы попасть в Орден после испытательного срока многократно возрастают.

Когда они дошли до трапезной, сестра Элена отстранила Витто Арриконе, неспеша направилась к группе "истинников" и остановилась в точности напротив Рована Килларо. Мастеровые, только что с заметным удовольствием наседавшие на перепуганных сестер, теперь примолкли, насторожено поглядывая на застывших в стороне гвардейцев.

— Что вам нужно? — сдержанно спросила сестра Эренс у Килларо.

— От элиенистов и их прихвостней нам ничего не нужно, — выпятив вперед свою бородку, заявил Килларо. — Мы пришли поговорить с вашими сестрами и объяснить им, что они совершают страшную ошибку, принимая в своем Доме святотатца.

Ловко, оценил дан-Энрикс. Внутренние распри унитариев — не дело Ордена, а попытайся "истинники" сделать или же сказать что-то такое, что можно будет истолковать как угрозу принцу крови — Ирем их в бараний рог согнет, и ни один советник городского капитула не рискнет сказать ни слова в их защиту.

— Вы мешаете нам заниматься нашими обычными делами и пугаете больных. Я прошу вас немедленно покинуть этот Дом.

— С чего бы это? Этот Дом принадлежит Создателю. С чего вы взяли, что вы можете приглашать сюда своих друзей-элвиенистов, и при этом выгонять отсюда унитариев?.. Почему эти люди, — Рован дернул подбородком в сторону гвардейцев, — вопреки всем правилам вашего Ордена, вошли сюда с оружием?

Другие унитарии согласно загалдели. Настоятельница ответила, слегка повысив голос, чтобы перекрыть начавшийся шум:

— Вам это, вероятно, неизвестно, но, когда наш Орден основал в столице этот Дом, мы согласились соблюдать все местные законы и традиции. И, в любом случае, вопрос о соблюдении Устава — это внутреннее дело Ордена, которое вас совершенно не касается. Вам так не кажется?

На лице Рована Килларо выступили красные пятна. Выражение "трястись от ярости" всегда казалось Криксу сильным преувеличением, но сейчас, глядя на Килларо, он увидел, что тот действительно дрожит. Меченый удивленно поднял брови, но почти сразу же сообразил, почему безобидные слова Элены Эренс оказали на ее противника такое сильное воздействие — когда по городу распространился слух о том, что Рован, вопреки его рассказам, никогда не состоял в общине Белых Братьев, а попал туда из-за пристрастия к люцеру, это сделало Килларо посмешищем даже среди столичных унитариев, и теперь он, как и всякий болезненно-самолюбивый человек, решил, что сестра Эренс тоже намекает на его обман.

— Мне кажется, что Орден совершил серьезную ошибку, поставив во главе общины женщину, которая была подстилкой лорда Ирема! — прошипел он.

От ярости у Меченого зашумело в голове. Но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, сестра Элена в один шаг преодолела разделяющее их с Килларо расстояние, и Меченый услышал странно-громкий звук пощечины.

Килларо пошатнулся от внезапного удара. На одну короткую секунду Крикс увидел сестру Эренс такой, какой, какой она была двадцать с лишним лет назад — аристократку из старого рыцарского рода, а не настоятельницу Дома милосердия.

Оправившись от потрясения, Килларо зашипел, как разоленный кот, и плюнул женщине в лицо. Крикс ощутил, как несколько гвардейцев из его охраны буквально повисли на его плечах, а еще двое рыцарей внезапно оказались прямо на его пути, и Меченый, которого тянули назад в четыре пары рук, едва не выбил себе зубы о чей-то стальной наплечник.

— С дороги!.. — задыхаясь от бессильной злобы, рявкнул Меченый гвардейцам. — Я сейчас прикончу эту мразь!

Вся ярость, которую он носил в себе после вчерашней ночи, вырвалась наружу, и теперь ему хотелось только одного — добраться до Килларо и превратить его бледное, самодовольное лицо в кровавую лепешку, чтобы глава Братства ползал по земле и выл от боли.

Рован попятился, его глаза испугано забегали по сторонам. Наверное, он начал понимать, что, если "синие плащи" послушают дан-Энрикса, то ни один из членов Братства Истины не сможет защитить его от неминуемой расправы.

— Прошу вас, принц... не надо... успокойтесь... — тяжело дыша, упрашивал его побагровевший от напряжения Витто Арриконе, изо всех сил стараясь удержать дан-Энрикса на месте. — Слава Всеблагим, ну вот и стажа! — выдохнул он с несказанным облегчением, слегка ослабив хватку на плече дан-Энрикса. — Все, монсеньор... все кончилось. Они уходят.

Правильнее было бы сказать "они убегают", потому что при виде отряда стражников "истинники" бросились врассыпную, верно рассчитав, что так у них будет гораздо больше шансов затеряться в парке и выбраться на какую-нибудь из соседних улиц.

Сестра Эренс подошла к дан-Энриксу, на ходу стирая рукавом плевок Килларо.

— Простите, монсеньор. Я намекала, что мужчины не способны удержаться от насилия, а вместо этого сама...

— По-моему, вы поступили совершенно правильно, — ответил Крикс. — Подонок!.. Если у него есть хоть капелька ума, теперь он уберется из Адели. Клянусь Всеблагими Альдами, после сегодняшнего ему лучше не попадаться на глаза ни мне, ни... лорду Ирему.

Сестра Элена покачала головой.

— Я думаю, что сэру Ирему совсем не обязательно рассказывать подробности этой истории. Если подумать, ничего достойного упоминания и не произошло. В конце концов, мы ведь стремимся, по возможности, предотвращать конфликты между унитариями и элвиенистами, а не подливать масла в огонь?

— Вы правы, — согласился Меченый, почувствовав, что его сжатые, словно пружина, мышцы постепенно расслабляются. — До свидания, сестра Элена... Я возвращаюсь во дворец.

Стражники с Западной стены явно гордились тем, что провожают самого дан-Энрикса, и шествовали впереди и позади отряда всадников с таким серьезным видом, словно они двигались по вражескому лагерю, а не по самой тихой и безлюдной части города.

Когда они свернули на широкую и относительно прямую улицу, ведущую от Вдовьей доли в Верхний город, Меченый почувствовал, что его верхняя губа болезненно саднит, и стер несколько капель крови тыльной стороной ладони. Посмотрев на руку, он поморщился.

— Напомните, кого вы охраняете, меня или Килларо? — сухо спросил он у Витто Арриконе. Рыцарь опустил глаза.

— Простите, принц. У нас приказ...

— Выкручивать мне руки? — хмыкнул Меченый. Судя по лицу гвардейца, Арриконе был скандализован таким описанием их действий.

— Мессер Ирем приказал любыми методами обеспечить вашу безопасность, — растерявшись, отозвался он.

Меченый против воли рассмеялся.

— Да, это похоже на мессера Ирема... А кстати, он не приказал докладывать ему, где я бываю и что делаю?

Гвардеец в явном затруднении молчал. Дан-Энрикс поднял брови, ощутив режущую боль в месте наложенных Эленой швов.

— Ну вот что, капитан: давайте-ка определимся раз и навсегда. Вы состоите в Ордене, но вы — моя охрана, так что подчиняться вы будете только мне. В частности, я бы хотел, чтобы лорд Ирем ничего не знал про стычку между леди Эренс и Килларо.

Гвардеец молча поклонился. Крикс подумал, что на его месте он бы чувствовал себя довольно неуютно. Когда глава Ордена требует одного, а принц — совсем другого, начинаешь понимать, что, как бы ты ни поступил, ничем хорошим это не закончится.

Какой-то мастеровой, с нежностью прижимающий к груди вместительный кувшин с вином, вышел из переулка и оторопело замер, обнаружив на своем пути дан-Энрикса и его свиту. Стражники сердито замахали на него руками, чтобы он отошел и дал дорогу. Тот не сразу понял, чего от него хотят, но после пары окриков попятился обратно в переулок. Меченый видел эту сцену только краем глаза, но все же болезненно скривился. Вот, пожалуйста, человек шел куда-то по своим делам, а тут целая прорва стражи и гвардейцев на конях — уйди с дороги, принц изволит возвращаться во дворец!

Вот интересно, сможет ли он хоть когда-нибудь ходить по Адели так свободно, как в те дни, когда он был оруженосцем коадъютора?..

— Насчет мессера Ирема не беспокойтесь, я поговорю с ним сам, — сказал дан-Энрикс Витто Арриконе, возвращаясь к прерванной беседе. Рыцарь открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент мастеровой внезапно размахнулся и швырнул кувшин прямо под ноги стражникам. Кувшин со страшным грохотом разбился о мостовую, и перед глазами Меченого полыхнула такая вспышка, которую можно было видеть разве что во время фейерверка в годовщину коронации.

* * *

Когда Килларо убедился, что все стражники остались с Криксом, и никто не гонится за ним, он сбавил шаг и привалился к первому попавшемуся дереву, пытаясь отдышаться и держась за правый бок. Все остальные истинники разбежались, кто куда, и он стоял один среди заснеженного парка.

Первым чувством Рована Килларо было облегчение. Он вспомнил искаженное от ярости лицо дан-Энрикса, и его замутило при одной лишь мысли, что бы тот с ним сделал в случае его ареста. На уме у Меченого явно была кровь, и Рован понимал, что человеку вроде Крикса не потребуется много времени, чтобы исколотить его до полусмерти. "Или вообще убить" — подумал он, припомнив выкрики дан-Энрикса. Килларо подобрал с земли немного снега, растопил его в ладонях и умылся. Руки у него по-прежнему слегка дрожали.

Выбора не оставалось, нужно было убираться из Адели. Ирем с Криксом не оставят это дело просто так, а глава магистрата ясно дал понять, что больше не намерен защищать Килларо против Ордена. Не говоря уже о том, что на сей раз лорд Ирем вполне мог пойти другим путем — не арестовывать его, а поручить кому-то свернуть ему шею в темной подворотне или нацепить ему на голову в мешок и утопить в Заливе. Рован стиснул зубы. Рядовые члены Братства всегда восхищались тем, как он бесстрашно выступает против Ордена и лорда Ирема, и сам Килларо часто повторял, что наперед предвидит день, когда его убьют за его ревностную службу делу Истины, но до сих пор он никогда не верил в то, что на него действительно могут устроить покушение. А вот сейчас, представив дикие глаза дан-Энрикса, Килларо понял, что оставаться в городе нельзя. И лучше всего было бы убраться раньше, чем дан-Энрикс передаст мессеру Ирему его слова о леди Эренс.

При воспоминании о настоятельнице в душе Рована Килларо снова загорелась злость. Она смеялась ему в лицо, пользуясь тем, что за ее спиной торчат дан-Энрикс и его гвардейцы, а потом и вовсе дошла до того, что посмела ударить его по лицу! Мысль о полученной пощечине жгла Рована Килларо, словно раскаленное железо. "Сука, — думал он, скрипя зубами. — Нацепила на себя монашеское платье — а в душе осталась той же шлюхой, как в то время, когда она ублажала лорда Ирема!"

Когда первая вспышка ярости прошла, Килларо призадумался. Как ни крути, ему теперь придется спешно уезжать и города и прятаться от Ордена. Одной проблемой больше, одной меньше — роли уже не играет — следовательно, бояться ему нечего. Он вполне может затаиться в парке, подождать, пока дан-Энрикс и его эскорт не уберутся из Дома милосердия, а потом вернуться в ухоженную часть сада и отплатить Элене Эренс по заслугам. Рован прожил в Доме милосердия целый год, и был уверен в том, что здесь, как и в Бейн-Арилле, большая часть дверей не запирались на замок, а закрывались только на засов или щеколду, чтобы их не открывало ветром. Он не сомневался, что сумеет отпереть сарай, взять лом или багор и разнести теплицу, над которой так тряслась Элена Эренс. Можно будет переколотить там все горшки с лекарственными травами и выбросить остатки в выгребную яму. Это послужило бы Элене Эренс подобающим уроком.

От этой мысли сердце Рована забилось чаще и быстрее. С одной стороны, план выглядел довольно безопасным — даже если кто-то из сестер заметит что-нибудь неладное и прибежит на шум, он все равно успеет убежать. С другой — даже самый надежный план всегда может сорваться из-за какой-нибудь случайности. Если бы он мог остаться в городе, Килларо предпочел бы отложить возмездие и поручить его кому-нибудь другому. Но подобный путь потребовал бы сил и времени. Другие члены Братства искренне считали, что столичная община Милосердия священна, даже если Домом заправляет еретичка и распутница. Ровану потребовалась бы неделя или две, чтобы внушить им мысль о том, что сестры заслужили кару за вероотступничество и поддержку псевдо-Эвеллира, но такого времени у него не было. А убраться из Адели, как побитая собака, предоставив Ирему с его любовницей смеяться ему вслед, Рован не мог — это было бы выше его сил. Оставалось рискнуть и сделать все своими силами.

Поколебавшись еще несколько минут, Килларо повернул назад.

* * *

Ослепшему от яркой вспышки Криксу показалось, что эхо взрыва громко отдается у него в ушах, но в следующую секунду его лошадь встала на дыбы, едва не сбросив своего наездника, и Меченый сообразил, что эхо ни при чем — боковым зрением он увидел еще одну слепящую белую вспышку, а третий кувшин упал в каком-то метре от него. "С крыши соседней мастерской" — успел подумать Крикс. Резко запахло серой, дико заржала испуганная лошадь Арриконе.

— Что за...?! — выпалил Меченый, но задохнулся, не договорив. Расползающийся повсюду дым добрался до его лица, и Крикс зажмурился, почувствовав внезапную болезненную резь в глазах. Кобыла Меченого, очевидно, тоже ощутила действие неведомой отравы — она бешено кидалась из стороны в сторону и била задом, и лишившемуся зрения дан-Энриксу оставалось только как можно крепче стискивать коленями ее бока, чтобы не оказаться под копытами беснующейся лошади. По-видимому, кони других гвардейцев вели себя не лучше — он почувствовал, что кто-то врезался в него, его нога оказалась стиснута между боками двух лошадей. Меченый попытался приоткрыть глаза, но свозь висевший в воздухе дым и пелену слез не было видно ничего, кроме неясных темных пятен и оранжевых отблесков огня.

— Принц?! Принц, вы живы?.. — раздавшийся из ниоткуда напряженный голос Арриконе оборвал надрывный, резкий кашель.

— Молчите. Не... вдыхайте... эту дрянь, закройте чем-нибудь лицо, — прохрипел Меченый, зажав ладонью рот и нос.

Он ощущал, что его легкие как будто бы сдавил железный обруч. Меченый задыхался; главный человеческий инстинкт приказывал ему вдыхать как можно глубже, хватать воздух ртом, как рыба, вытащенная из воды. Приходилось делать над собой отчаянные усилия, чтобы, наоборот, вдыхать как можно меньше яда. В ушах у дан-Энрикса звенело все сильнее, голова отчаянно кружилась. Он почувствовал, что, еще несколько секунд — и он не сможет удержаться на спине у лошади, и соскользнул с седла.

Если накануне, представляя, как все будет, Призрак все-таки испытывал волнение, то сейчас, когда настал решающий момент, Шасс делал свое дело так же методично и спокойно, как всегда. Он даже сумел усилием воли подавить неистовую эйфорию, порожденную дюжиной зерен первоклассного люцера. Радоваться было слишком рано, хотя люди Белоглазого, конечно, справились с порученной задачей лучше, чем он мог надеяться. Несколько стрел, выпущенных одинокими стрелками из-за трех ближайших мастерских, конечно, не нанесут врагу серьезного урона, но зато убедят ослепших и ошеломленных неожиданностью нападения людей, что их отряд попал в серьезную засаду, а обезумевшие лошади не дадут им ни двинуться вперед, ни отступить.

На верхней площадке узкой деревянной лестницы, ведущей с чердака на двор, Шасс ненадолго задержался. Оттянув веки, смазал приготовленным противоядием глаза, потом щедро полил прозрачной жидкостью на шерстяной лоскут и плотно обвязал им низ лица. На те полминуты, которые ему понадобятся, эта маска сможет охранить его от яда. Шасс легко сбежал по лестнице и вышел в дым и хаос. Удушливый запах серы, огненного масла и белобородки ощущался, как удар в лицо. Несмотря на предпринятые меры безопасности, глаза мгновенно защипало. Можно было не сомневаться, что все остальные сейчас видят только отблески огня и смутные расплывчатые тени. А вот Шасс отлично видел свою жертву. Отделившись от стены, он бросился вперед, перекатился под копытами беснующейся лошади, пригнувшись, увернулся от другой... Сейчас это было совсем не трудно, Призраку казалось, будто мир вокруг него замедлился, и само время стало вязким и тягучим, словно мед. Он знал, что дело тут в убийственном количестве люцера, который он разжевал за несколько минут до этого, и понимал, что, если он переживет сегодняшнее покушение, то его сердце, вероятнее всего, откажет через пару лет. Каждый живущий в Цитадели с детства знал, как это выглядит — устройство человеческого тела им показывали на любом доступном материале, не исключая и останки их наставников, и Шасс прекрасно помнил жилы, рвавшиеся, как гнилые нитки. Собственно, поэтому-то он всегда старался обойтись своими силами, а не использовать люцер. Но сейчас ставки были слишком высоки.

От Меченого, соскользнувшего с седла на мостовую, Шасса отделяло меньше десяти шагов. Кажется, один из охраняющих его гвардейцев все-таки что-то заметил, или, может быть, просто почувствовал опасность — во всяком случае, он сделал такое движение, как будто собирался ему помешать. Призрак метнул короткий нож, и молодой гвардеец рухнул животом на гриву своего коня, схватившись за противовес ножа, торчащий из его глазницы. Должно быть, парень умер прежде, чем успел сообразить, что с ним произошло.

А вот дан-Энрикс смог в очередной раз поразить убийцу. Призрак был готов к тому, что Меченый, уже продемонстрировавший поразительную быстроту реакции сегодня днем, когда он спас мальчишку в Доме милосердия, успеет оказать какое-то сопротивление, но Меченый повел себя совсем не так, как ожидал от него Шасс. Он быстро, как змея, скользнул под брюхо своей лошади, перекатился по земле, как и сам Шасс буквально несколько секунд назад, и на мгновение пропал из виду.

Призрак бросился за ним, но Меченый двигался, как заколдованный. Казалось, река времени лениво течет мимо них, неся вместе с собой людей и лошадей, и только они двое продолжают жить и действовать в своем обычном темпе. Хотя дан-Энрикс, по прикидкам Шасса, почти ничего не видел и дышал так тяжело, как будто кто-то раздувал кузнечные мехи, препятствия он обходил почти как человек, использующий Внутреннее зрение, и расстояние между ним и Призраком не сокращалось. Азарт этой неожиданной погони на секунду заслонил от Призрака нелепость ситуации, но потом дурман в его крови все-таки сделало свое дело — Шасс почувствовал, что его губы раздвигает идиотская ухмылка. Лучший воин Цитадели с первым рыцарем Легелиона играют в кошки-мышки среди дыма и огня...

А потом Меченый исчез; словно сквозь землю провалился. В сердце Шасса шевельнулась ярость — бешеная ярость хищника, который упустил свою добычу, но Призрак заставил себя обуздать дурацкое, порожденное люцером бешенство, как раньше обуздал дурацкое веселье. Очистить свои мысли было в десять раз труднее, чем всегда, но, сделав это, Шасс почувствовал присутствие дан-Энрикса так же четко, как он чувствовал змею в кувшине и ловушки в Лабиринте.

Меченый находился в парке Дома милосердия. Шасс предпочел пока не думать, как Криксу, в его нынешнем состоянии, удалось оторваться от погони, да еще и перебраться через каменную стену, ограждающую монастырь. Это сейчас было неважно. А вот то, что Крикс находится по ту сторону стены один, без своей надоедливой охраны, сильно упрощало дело. Шасс добрался до стены, подпрыгнул, зацепившись за ее верхушку кончиками пальцев, подтянулся, чтобы оказаться наверху... Меченый был чуть-чуть повыше своего убийцы, но в том-то и дело, что "чуть-чуть". Должно быть, пальцы у него, как у Призрака, были железными. Мягким, кошачьим прыжком перемахнув на противоположную сторону, Шасс с удовлетворением заметил на шершавом сером камне несколько блестящих, ярко-алых капель крови. Значит, Меченый перелезал именно здесь, и, что еще важнее, ядовитый дым на него все-таки подействовал. Раз пошла кровь носом, значит, вероятнее всего, будут и судороги. Далеко дан-Энрикс не уйдет.

Рухнув на заиндевевшую траву, Меченый несколько мгновений оставался неподвижным. Слезы по-прежнему текли из обожженных глаз, мир выглядел разбитой, перепутанной мозаикой из темных и светлых пятен, в легких полыхала боль. Но расслабляться было некогда; Меченый чувствовал, что оставаться у стены нельзя. Засада — ерунда, сейчас дан-Энрикс готов был поклясться, что все это было просто отвлекающим маневром. Значение имело только одно — та смертоносная, расплывчатая тень, которая бросилась на него среди огня и хаоса, беззвучно и стремительно, как хищная ночная птица. Кто бы он ни был, человек, Нэери или просто очень сильный маг, Меченый знал, что он по-прежнему опасен. Ему удалось немного оторваться от погони, но убийца обязательно последует за ним. Сделав над собой страшное усилие, дан-Энрикс заставил себя встать и, шатаясь, побежал вперед. Мелькнула мысль повернуть к госпиталю, чтобы поискать убежище внутри, но он, поколебавшись, он все же повернул в другую сторону. Кто бы ни следовал за ним, привести это к сестрам было бы преступно. И к тому же, стены Дома милосердия его не защитят, это не Адельстан и не дворец Валларикса...

Дворец... Крикс хрипло, тяжело закашлялся. Казалось, легкие пытались вывернуться наизнанку, чтобы освободиться от попавшего в них яда. Голова кружилась так, что Меченому пришлось ухватиться за смутно темневшее перед ним дерево. К горлу подкатывала тошнота. Нет, до дворца ему в подобном состоянии не добраться.

Ощущение нарастающей опасности было настолько сильным, что кожа дан-Энрикса покрылась крупными мурашками.

"Он уже за стеной" — подумал Крикс. При этой мысли сердце снова сорвалось в какой-то бешеный, безумный ритм, придавший ему сил справиться со слабостью и тошнотой и, оттолкнувшись от шершавого ствола, рвануть вперед, не тратя времени на размышления о своих шансах уцелеть.

Кто же он был — Безликий? Или все-таки какой-нибудь колдун?.. В одном дан-Энрикс был практически уверен — он находится на службе Олварга. Может быть, это он убил Кэлрина Отта. Ведь, в конце концов, узнать что-нибудь об убийце не сумели даже орденские маги, проводившие опрос свидетелей...

Крикс ощутил во рту знакомый вкус — соль и железо, выплюнул кровавую слюну себе под ноги, и в очередной раз спросил себя, какой же мерзостью их отравили. Во время обучения в Лаконе Меченый часто слышал, как Саккронис рассуждает о горючих и о ядовитых веществах, но он был практически уверен, что старик ни разу не упоминал ни о чем подобном. Впрочем, архивариус и не скрывал, что в Легелионе всегда плохо разбирались в ядах; то ли дело Аварис, где отравление соперников и неугодных претендентов на престол считалось самым заурядным делом.

"Аварис. Конечно же!" — подумал Крикс. Теперь казалось странным, как он сразу не сообразил, что встретился с одним из воинов Владыки Ар-Шиннора. Он ведь не так уж мало знал о Цитадели... да что там, лет в одиннадцать он даже бегал по Лакону, завязав глаза шарфом и представляя себя Призраком! Теперь было понятно, почему убийце не мешал тот самый дым, который ослепил дан-Энрикса и рыцарей из его стражи — он использует Внутреннее зрение...

От Призрака не спрячешься, просто заставив его потерять себя из виду. Внутреннее зрение — редкий и странный дар, на самой грани интуиции и магии, и именно поэтому считается, что от убийц от Цитадели нет спасения. По мере того, как мысли Меченого неслись все быстрее и быстрее, сам он двигался все медленнее. Несмотря на боль в груди, он сделал над собой усилие, стараясь дышать глубоко и ровно и унять неистовое, сумасшедшее сердцебиение.

Хороший ворлок, несомненно, смог бы посоперничать с убийцей, обладающим Внутренним зрением... Меченый не был настоящим ворлоком, но кое-что он все-таки умел. Он выровнял дыхание, закрыл глаза, чтобы расплывчатые контуры и слишком яркий белый свет не мешали сосредоточиться, и "отпустил" свое сознание — в точности так, как делал это по ночам, сидя в глубоком кресле у камина и бездумно глядя на огонь.

Шасс ощущал звеневший в воздухе след Меченого — его страха, ярости, отчаяния. Вероятно, что-то в этом роде ощущает волк, когда бежит по следу раненого зверя. Призраку претило это ощущение звериного азарта, подогретое бушующим в крови люцером. Убийца, который преследует намеченную жертву — это так же глупо, как мясник, который вместо того, чтобы забить бычка или барана, начал бы отпиливать им голову тупой пилой. Только дураки восхищаются байками про Призрака Синана, который сначала перерезал дюжину охранников, потом заколол клиента, а потом скончался от разрыва сердца. Настоящий Призрак убивает быстро, незаметно и без лишней грязи. Просто Меченый, себе на горе, оказался чересчур шустер...

Шасс неожиданно почувствовал удар между лопаток, и промерзшая земля с белой от инея травой стремительно бросилась к нему навстречу. В обычной ситуации он бы перекатился по земле, но сейчас навалившаяся сверху тяжесть не дала ему возможности для этого маневра. Меченый каким-то чудом сумел обмануть его, расставить на охотника ловушку, обратив его способности против него же самого...

"Ублюдок, — выругался Призрак в адрес Белоглазого, ударившись о землю и почувствовав под лопаткой острое, болезненное жжение. По-видимому, ослабевший и почти ослепший враг предпочел использовать не меч, а нож. — Я же говорил тебе, поносник, что он маг!.."

На протяжении нескольких секунд, показавшийся Шассу вечностью, они боролись на земле, надсадно, тяжело дыша. У Меченого явно не хватало сил, чтобы одновременно удержать противника, не дав ему подняться или вырваться из своего захвата, и при этом нанести ему еще один удар, но и у Шасса не хватало сил, чтобы стряхнуть с себя дан-Энрикса. А потом Шасс почувствовал, как Меченый ударил его своей магией. Призраку чудилось, словно чужие пальцы раздирают его мозг, он видел страшные, бессмысленные вещи, никогда не происходившие с ним наяву.

Какой-то темный и сырой подвал, сапоги Белоглазого перед его лицом... чудовищная боль — во лбу, в ступнях, во всем его растерзанном, голодном и окоченевшем теле.

Налитое оранжевым огнем клеймо, которое какой-то человек подносит к его лбу — неторопливо, чтобы он успел представить ожидающую его боль во всех подробностях. Ноздри щекочет запах раскаленного железа. Призрака мутит от отвращения и ужаса.

Нельзя пытаться отодвинуться. Нельзя кричать. Во что бы то ни стало, надо продолжать держать глаза открытыми. Если он даст понять, что ему страшно, то они промучают его еще по крайней мере полчаса.

И снова Белоглазый. шепчет ему на ухо: "Помнишь, в Кир-Роване я объяснял тебе, на что способна магия? На самом деле, ты тогда попробовал совсем чуть-чуть... Но не беда, все остальное я продемонстрирую на вашем короле". Шасса захлестывает ощущение полнейшего бессилия. У него не осталось ничего, чтобы дать выход своему отчаянию, бешенству и раздирающему чувству собственной вины. Ни тела, чтобы броситься на помощь пленнику, ни даже легких, чтобы закричать...

Призрак давно забыл, кто он такой, забыл, что он здесь делает. Единственное, что имело смысл — это оказаться как можно дальше от дан-Энрикса с его проклятой магией. Шасс чувствовал, что, если это ощущение чужого разума, вторгающегося в его сознание, продлится еще на одно мгновение — то он сойдет с ума. Страх придал ему сил, позволив сбросить навалившегося на него противника на землю. Когда нож вышел из раны, боль под лопаткой стала резче и сильнее, но сейчас все это не имело ни малейшего значения. Перекатившись по траве, он кое-как поднялся на ноги. Мир вокруг утратил привычную реальность. Не из-за раны под лопаткой, под действием люцера можно было встать и после более серьезного ранения... То, что с ним сделал Меченый, было гораздо хуже, чем удар ножом. Деревья проплывали мимо, как во сне. Едва-едва справляясь с этим чужим телом, с этим жутким ощущением собственной нереальности, Шасс пытался бежать с нормальной скоростью, но все, что он мог сделать — это продвигаться вперед резкими, неровными прыжками, как подраненный олень.

Шум за спиной подсказывал ему, что Меченый тоже поднялся на ноги и пытается его преследовать. Шасс глухо, хрипло застонал. Он бы, пожалуй, дал себя добить, если бы был уверен в том, что Меченый не пустит в дело свою магию, а обойдется исключительно ножом или мечом.

Килларо Шасс заметил почти случайно — "истинник" стоял под деревом, застыв от изумления, и пялился на двух шатающихся, обессилевших мужчин с таким испугом, словно действительно считал, что и Призрак, и его преследователь появились здесь единственно затем, чтобы его убить. Не приходилось сомневаться, что он так и будет прижиматься к дереву, оцепенев от страха, пока они не окажутся как можно дальше. Шасс уже собирался просто пробежать мимо Килларо, когда его мозг внезапно озарила новая идея. Поравнявшись с "истинником", он схватил его за куртку, резко дернул на себя, и толкнул Килларо прямо на дан-Энрикса, с которым его теперь разделяло всего несколько шагов. Краем глаза он увидел, что Килларо, громко завопив от неожиданности и испуга, врезался в дан-Энрикса, едва не сшибив его с ног. Шасс стиснул зубы и напряг все силы, чтобы оторваться от замешкавшегося преследователя. Он был уверен, что использованный им маневр не особенно задержит Меченного, но надеялся все-таки выиграть немного времени, и, может быть, спастись.

* * *

"Какой чудовищный кошмар" — подумал Меченый, придя в себя и осознав себя лежащим на своей кровати во дворце. Несмотря на то, что спал он долго, и по всем законам должен был отлично выспаться, Меченый чувствовал себя усталым и разбитым. Крикс не помнил, когда он в последний раз видел настолько отвратительные сны. Погоня за собственным убийцей, слепота, Килларо... Крикс сказал себе, что надо побыстрее встать, чтобы все эти дикие, сумбурные картины потускнели и забылись, как и всякое другое сновидение. Он резко сел в постели и попробовал открыть глаза, но обнаружил, что их закрывает плотная повязка. Выругавшись, он сорвал ее с лица, запачкав руку жирной мазью, и увидел яркие, бесформенные пятна света.

Сидевший у его постели человек перехватил его запястье.

— Тихо, успокойся... что ты делаешь? — спросил он у дан-Энрикса. Голос говорящего звучал так мягко, что дан-Энрикс далеко не сразу осознал, что это Ирем.

— Я ослеп?! — спросил дан-Энрикс, яростно пытаясь протереть глаза, но с ужасом убеждаясь в том, что размытые контуры никак не обретают четкость.

— Мы пока не знаем, — почти виновато сказал Ирем. — Пятеро стражников и двое моих рыцарей полностью потеряли зрение... Мы подносили им к лицу горящий факел, но они не видели огня. Все остальные видят очень плохо, но Рам Ашад считает, что у тех, кто может видеть свет, зрение постепенно восстановится. Будем надеяться, что он прав.

— Так значит, это был не сон, — медленно сказал Крикс. Ирем вздохнул.

— Боюсь, что нет. Ты помнишь, что произошло?

Меченый глубоко задумался. Хоть Ирем и сказал, что все произошедшее случилось наяву, дан-Энрикс затруднился бы сказать, что из его воспоминаний было правдой, а что — мороком, галлюцинацией, привидевшейся ему под действием аварского дурмана.

— Знаешь, это все не так уж важно, — спохватился Ирем. — Рам Ашад сказал, что тебе нужно больше отдыхать.

Меченый посмотрел на светлое пятно на месте окон своей спальни и спросил.

— Который теперь час?

— Полдень, — ответил Ирем, явно радуясь, что Меченый больше не говорит о нападении. — Я обещал дождаться, пока ты придешь в себя, чтобы сейчас же доложить Валлариксу. У Рам Ашада этой ночью было очень много дел, так что сейчас он спит, но, если хочешь, я пришлю к тебе кого-то из его помощников.

Меченый покачал головой. Он опустился на подушки и прикрыл глаза, делая вид, что хочет отдохнуть — это было нетрудно, потому что он чувствовал себя совершенно обессиленным этим коротким разговором. Но в действительности Меченый хотел остаться в одиночестве не для того, чтобы заснуть, а для того, чтобы никто не отвлекал его и не мешал собраться с мыслями. Ирем тихонько вышел, чтобы сообщить Валлариксу, что Крикс пришел в себя, а Меченый прикрыл глаза и погрузился в зыбкие, сумбурные воспоминания о том, что с ним происходило накануне. Судя по всему, его стремительное бегство от убийцы из Айн-Рэма и попытка скрыться от погони в парке Дома милосердия все-таки были явью, а не сном. Но дальше — дальше начиналось что-то исключительно невероятное.

Они боролись на земле — это он помнил хорошо... Меченый чувствовал, что он стремительно теряет силы. Человек, которого он пытался удержать, был очень сильным, и при этом гибким, как змея. Не приходилось сомневаться, что любую слабость с его стороны Призрак использует не для защиты или бегства, а для нападения.

Сознание того, что через несколько секунд он, может быть, умрет, и тогда все окажется напрасным — все, что ему пришлось перенести с тех пор, как он узнал об Олварге, и многолетние труды Седого, и даже Туманный лог, погибший исключительно ради его спасения — вызвало в Меченом неистовую ярость. А живущая в нем Сила превратила его мысли в страшное оружие, гораздо более опасное, чем меч или стрела. Разве Олварг не доказал ему, что на что способна магия в руках того, кто не стесняется использовать ее против своих врагов?..

На лбу у Меченого выступила липкая испарина. Он вспомнил все. Он сделал со своим убийцей то же самое, что Олварг делал с ним. Он обратил всю свою ярость против Олварга на своего убийцу и впечатал эту ярость ему в мозг, как раскаленное клеймо... Неудивительно, что после этого его противник обратился в бегство. То, что с ним случилось, было в тысячу раз хуже, чем насильственный допрос у ворлока.

Потом на Меченого налетел Килларо. Альды Всеблагие, что он вообще там делал?.. Меченый, преследовавший Призрака, так и не понял, что произошло. Сколько дан-Энрикс ни напрягал свою память, его мысли об этом моменте оставались смутными, как сон, увиденный во сне. Кажется, он успел увидеть темную, метнувшуюся к нему тень, вообразил, что это сам убийца или кто-то из его помощников, нанес удар — не слишком точный, потому что руки ослабели и дрожали после схватки с Призраком — и осознал свою ошибку лишь тогда, когда услышал хриплый, полный ужаса и боли вопль, который испустил столкнувшийся с ним человек. Меченый схватил его за локти, но не удержал — ноги Килларо подломились, и он мешком осел на землю. Несколько ругательств, вырвавшихся у раненого в перерывах между стонами, наконец-то объяснили Меченому, с чем он имеет дело. Не узнать Килларо и его манеру выражаться было невозможно.

Крикс застыл на месте. Его яростный порыв догнать убийцу исчез так же внезапно, как и появился. Страха тоже не было — Меченый плохо понимал, что именно он сделал со своим несостоявшимся убийцей, но при этом почему-то был уверен в том, что Призрак больше не вернется и не попытается его добить. Стоны и причитания скорчившегося на земле Килларо вызывали в нем только тупое и бессмысленное удивление. Пару секунд дан-Энрикс просто-напросто стоял над раненым, чувствуя себя совершенно оглушенным, но потом, мало-помалу приходя в себя, все-таки опустился на колени рядом с Рованом и попытался выяснить, куда пришелся нанесенный им удар.

— Не тронь меня!.. — взвизгнул Килларо, извиваясь, словно угорь, и отталкивая его руку.

— Успокойся, — прошипел дан-Энрикс, раздосадованный глупым поведением Килларо, но при этом смутно сознававший, что сердиться бесполезно — Рован ошалел от боли и вдобавок до смерти напуган. — Я хочу помочь.

— Как-нибудь обойдусь без твоей помощи, убийца! — выплюнул Килларо.

Меченый в конце концов нащупал рану и почувствовал, как по спине пополз противный холодок. Похоже, от испуга он ударил "истинника" со всей силы — нож вошел в живот Килларо очень глубоко. Если бы удар пришелся чуть повыше, лезвие бы рассекло аорту, и Килларо был бы уже мертв — ну а сейчас у него оставалось еще немного времени, пока его не прикончит кровотечение из брюшной артерии.

— Не обойдешься. Если ничего не сделать, ты умрешь минуты через полторы, — сказал дан-Энрикс таким тоном, что Килларо наконец-то проняло — он замолчал и предоставил Меченому делать все, что тот считает нужным. Слушая его прерывистое, хриплое дыхание, дан-Энрикс прижал руку к ране и закрыл глаза, стараясь ощутить присутствие Тайной магии. Но, сколько бы усилий он ни прилагал, он ощущал только чудовищную пустоту. Ему казалось, словно он с разбега налетел на стену. "Ну давай... давай же!.." — бормотал дан-Энрикс, сам не зная, к кому обращается — к Килларо, или к Тайной магии, или к себе. Но все было напрасно. Он не ощущал в себе и мире даже самой слабой искры магии. Исчезла даже тихая, почти неразличимая мелодия, живущая в камнях Адели и дающая понять, что древний город дышит и живет своей особой, тайной жизнью. Сейчас эта музыка исчезла, и дан-Энрикс слышал только оглушающую тишину.

По телу Рована Килларо пробежала дрожь, а потом он затих — должно быть, потерял сознание. Еще с минуту Меченый сидел над ним, пытаясь ощутить хотя бы проблеск Силы — пока, наконец, не осознал, что это бесполезно. К этому моменту еле слышное сердцебиение Килларо прекратилось. Глава Братства Истины был мертв.

...Когда в его спальню снова заглянул сэр Ирем, Крикс встретил его, сидя на кровати.

— Я убил Килларо, верно? — спросил он, не глядя на вошедшего.

— Это вопрос или утверждение? — осведомился Ирем после паузы.

— Скорее, утверждение.

— Печально. Я надеялся, что ты расскажешь что-нибудь другое, — сказал рыцарь. Он прошел через всю комнату и сел на край его кровати. — Я не знаю, кто убил Килларо, Рик. Но большинство людей в Адели думают, что это сделал ты.

* * *

Лорд Аденор слушал, как собравшаяся у дворца толпа уже в который раз горланит свое "Кровь-за-кровь!", и страстно сожалел о том, что не уехал в Лейверк, пока у него еще была подобная возможность. Аденор поймал себя на том, что начал безотчетно постукивать пальцами по подлокотнику в такт крикам за окном, и раздраженно сжал кулак.

Любой разумный человек сбежал бы из Адели без оглядки в тот же самый день, когда увидел, как дан-Энрикс вернул к жизни Отта. Если невозможные, не поддающиеся логике события начали происходить не во сне, а наяву, стоит задуматься о том, не придет ли вслед за чудесами очередь ночных кошмаров. Но Ральгерд сказал себе, что в его возрасте и положении смешно бояться темных магов из другого мира, и поддавшись приступу нелепого авантюризма, разрешил себе остаться в городе и посмотреть, что будет дальше. Непростительный идиотизм! Перед глазами Аденора снова промелькнуло соблазнительное видение родового замка — сумрачный главный зал, ощерившие пасть кабаньи головы на стенах, зажаренная целиком оленья туша на столе, накрытом на двоих, и нудные, как сама смерть, воспоминания отца о Наине Воителе и о турнирах пятидесятилетней давности. Неважно, что отец уже четыре года как в могиле — в памяти Ральгерда Аденора он оставался такой же неотделимой частью замка, как развешанное по стенам оружие, обильная, но грубая еда и закопченный потолок.

"Будь у меня хоть капля здравомыслия, я бы сейчас был там" — с чувством подумал Аденор.

— Глава городского капитула, мейстер Юлиус Хорн, советник магистрата Эйвард Римкин и их эскорт, — доложил приоткрывший дверь гвардеец.

— Пропустите, — кивнул император.

Аденор предполагал, что посетители не станут тратить времени на долгие приветствия, но та решительность, с которой Хорн заговорил о главном, едва распрямившись после первого поклона, выглядела откровенно вызывающей.

— Мы пришли требовать правосудия, мой лорд, — без всяких предисловий сказал он. — Два дня назад в парке Дома милосердия было совершено убийство, и в этом убийстве обвиняют представителя вашего дома.

Если Валларикс и чувствовал себя задетым тоном посетителя, то он никак не выказал своего недовольства. Он смотрел на Юлиуса Хорна так спокойно, словно гул собравшейся на площади толпы не был слышен даже через запертые ставни.

— Потрудитесь объясниться, мейстер Хорн. Насколько мне известно, в моем окружении нет убийц.

— За час до гибели Килларо ваш племянник, лорд дан-Энрикс, во всеуслышание обещал "прикончить эту мразь". Прошу прощения... Одна из сестер Дома милосердия сообщила нам, что лорд дан-Энрикс вернулся в Дом один, без своей охраны. Он был в очень плохом состоянии, попросил вызвать лорда Ирема и потерял сознание. Тело Килларо нашли в парке. Он умер от ножевого ранения в живот. Сестра Ордена милосердия, о которой я говорю, передала нам нож лорда дан-Энрикса.

Присутствующие отнеслись к этому заявлению по-разному. Сэр Ирем мрачно усмехнулся, Меченый нахмурился, а королева выразительно вскинула брови и спросила:

— То есть эта женщина украла нож, пока хозяин находился без сознания?..

— Исключительные обстоятельства оправдывают исключительные меры, моя королева, — слегка поклонившись, возразил советник. — Речь идет о совершении убийства. Лорд дан-Энрикс вытер лезвие, но кровь Килларо осталась на гарде и на рукояти. То, что эта кровь принадлежит Килларо, подтвердил магистр из Совета ста. — Сэр Ирем собирался перебить советника, но Хорн не дал ему этого сделать и ответил на незаданный вопрос. — Да, монсеньор, мы получили сообщение лорда дан-Энрикса, в котором утверждалось, что смерть Рована Килларо — не убийство, а несчастный случай. Но мы, естественно, не можем удовлетвориться этим объяснением и посчитать вопрос закрытым. Лорд дан-Энрикс должен отправиться вместе с нами в Адельстан и там пройти допрос у ворлока, а после этого предстать перед судом.

Даже не глядя на мессера Ирема, Ральгерд почувствовал, что он напрягся, как взведенный лук. Даже на спокойное лицо Валларикса набежала тень. Все понимали, что положение критическое. Либо Меченный заявит, что он невиновен, и откажется подчиниться городскому магистрату, и тогда конфликта между горожанами и Орденом не избежать, либо он последует за Хорном — и тогда последствия могут быть непредсказуемыми. То, что собравшаяся у Дворца толпа настроена весьма воинственно, понял бы даже полный идиот.

Меченый поднял голову.

— Я готов сделать все, что требует закон в подобных случаях, но я прошу дать мне отсрочку, — хрипло сказал он. — Вам наверняка известно, что я и еще несколько людей из моей охраны пострадали во время нападения. Мой лекарь, мэтр Рам Ашад, считает, что я должен оставаться на месте и соблюдать покой.

Стоявший рядом с его креслом Рам Ашад кивнул.

— Я готов присягнуть, что любое чрезмерное напряжение, тем более допрос у ворлока, может прикончить человека в таком состоянии, как лорд дан-Энрикс. Как врач, который отвечает за его здоровье, я категорически против того, чтобы он следовал за вами. Даже на носилках.

Пару секунд Юлиус Хорн сверлил Меченого недоверчивым и мрачным взглядом. К счастью, вид дан-Энрикса как нельзя больше соответствовал словам Ашада. Каждый, кто увидел бы это зеленовато-бледное лицо с испариной на лбу и страшными, багровыми синяками вокруг глаз, не усомнился бы, что Меченый не в состоянии куда-нибудь идти.

Аденор закусил губу, молясь, чтобы советник согласился. За несколько последних лет Ральгерд успел неплохо изучить характер Хорна и не сомневался в том, что в глубине души уравновешенный и сдержанный советник тоже не желает обострения конфликта. Люди вроде Юлиуса Хорна могут действовать довольно жестко, если их к этому вынудить, но по сути хаос и насилие — не их стихия. Слова Меченого давали советнику возможность разрядить предгрозовую атмосферу в городе, не поступаясь справедливостью, и Аденор надеялся, что Хорн не преминет воспользоваться этим шансом.

— В случае, если обвиняемый тяжело болен и не в состоянии ответить на предъявленные обвинения, закон предписывает отложить дознание, — помедлив, согласился Хорн. Стоявший рядом Римкин прямо-таки почернел от злости, видя, как победа уплывает у него из рук. Юлиус, впрочем, не заметил бешенства своего спутника, поскольку продолжал смотреть на только на Крикса. — Для жителей Адели Рам Ашад — человек с безупречной репутацией; но, поскольку он известен, как ваш друг, мы пришлем во дворец другого лекаря, чтобы он подтвердил слова Ашада. Вы согласны?

— Да.

— Тогда мы предоставим вам отсрочку, о которой вы нас просите.

— Может быть, мы сэкономим время, если лорд дан-Энрикс исцелит себя с помощью магии?.. Для человека, воскрешающего мертвых, это вряд ли будет слишком сложно, — ядовито сказал Римкин, с ненавистью глядя на дан-Энрикса.

— Успокойтесь, Римкин, — холодно одернул его Хорн. — Нам нужно обсудить гораздо более серьезные вопросы. Государь, мы настаиваем на том, чтобы лорда дан-Энрикса судили члены городского магистрата.

Аденор, успевший понадеяться, что дело оборачивается не так уж плохо, ощутил, что сердце у него оборвалось. Доверить судьбу Крикса Римкину?.. С тем же успехом можно было бы прикончить Меченого прямо здесь — так выйдет и быстрее, и гораздо милосерднее.

— Вы сошли с ума, советник, — возмутился Аденор. — Назначать судей, которые судят обвиняемых такого ранга, может только император!

— Сказано немного резко, но, по сути, глава казначейства прав, — куда более прохладным тоном, чем обычно, подтвердил Валларикс.

— Нам это известно, государь, — почтительно наклонив голову, сказал Юлиус Хорн. — Но, ввиду того, что обвиняемый — ваш близкий родственник, мы просим, в виде исключения, изменить существующий порядок. Люди, возмущенные убийством Рована Килларо, жаждут справедливости. Не нужно досконально знать законы, чтобы понимать, что никто не может быть судьей в собственном деле. Мы сами сформируем суд, подберем ворлоков и дознавателей и вынесем свое решение.

Лорд Ирем стиснул зубы так, что по скулам заходили желваки. Даже Валларикс, кажется, утратил свою обычную невозмутимость. Лицо императора закаменело.

— Ну а если я не соглашусь исполнить вашу... просьбу? — спросил он негромко.

— Тогда мы будем вынуждены отказать подобному суду в доверии, — твердо ответил Хорн.

"Приплыли... лавочники угрожают императору! — злобно подумал Аденор. — Ирем был тысячу раз прав. Как можно было добровольно посадить себе на шею этих римкинов и хорнов?!"

В комнате повисло напряженное, гнетущее молчание. С улицы, словно отдаленный шум прибоя, доносился гулкий рокот, в котором, прислушавшись, можно было разобрать все тот же лозунг "кровь-за-кровь". "Сколько же их там собралось?.. — подумал Аденор. — Судя по звуку — тысяч пять..." Прислушиваясь к этим звукам, королева безотчетно положила узкую ладонь на свой заметно округлившийся живот. Лорд Ирем, стоявший ближе всех к окну, поглядывал на улицу, и озабоченное выражение его лица пугало Аденора даже больше, чем все остальное.

Меченый обернулся к императору.

— Мой лорд, я думаю, нам стоит согласиться с предложением советника, — произнес он.

"Ты что?! — едва не заорал лорд Аденор. — Не смей!.."

— Я возражаю, — выпалил Ральгерд, рванув душивший его воротник колета с такой силой, что скреплявший ворот золотой крючок со звоном отлетел на стол. В аулариуме императора было совсем не жарко, но Аденор чувствовал, как под колетом и рубашкой по спине течет противный, липкий пот. — Прошу вас, государь, позвольте мне поговорить с лордом дан-Энриксом наедине. Не больше двух минут!

— Не понимаю, с какой стати главе городского казначейства вмешиваться в дело, которое его совершенно не касается, — угрюмо сказал Римкин. На сей раз Юлиан Хорн не стал одергивать своего спутника, а предпочел его поддержать.

— Советник Римкин прав, не будем понапрасну тратить время. Лорд дан-Энрикс, вы согласны с тем, что судьи, выбранные вашим дядей, не годятся для такого дела, и что вам приличнее предстать перед независимым судом?

Дан-Энрикс чуть заметно усмехнулся.

— Я согласен с вами, мейстер Хорн.

— А вы уверены, что судьи, выбранные магистратом, не окажутся людьми, имеющими поводы для личной ненависти или мести?.. — спросил лорд Аденор, сверля глазами Римкина. К его большому разочарованию, в лице Эйварда Римкина не дрогнул ни единый мускул — зато Юлиус, к его большому удивлению, нахмурился и прикусил губу. Он повернулся к Меченому и сказал:

— Большинство членом магистрата никогда не встречались с вами за пределами Дворца и Адельстана. Что касается меня, то я, действительно, имею личные причины относиться к вам с предубеждением, и готов отказаться от участия в суде.

"А ты-то почему?" — опешив от такого заявления, подумал Аденор. На лице Меченого тоже промелькнуло замешательство.

— Вы?.. Извините, я как-то не ожидал. Но что я вам... Хотя это не важно. В любом случае, вы кажетесь мне справедливым человеком, и я не имею ничего против вашего участия.

— Это очень любезно с вашей стороны — тем более, что речь идет о вашей жизни, — раздраженно сказал Хорн. — Ну так что, я могу выйти и сказать собравшимся снаружи людям, что вы предстанете перед судом городского магистрата?

Аденор изо всех сил замотал головой и даже, наплевав на этикет, провел ребром руки по горлу. Но дан-Энрикс то ли не заметил этой пантомимы, то ли предпочел проигнорировать ее и коротко ответил — "да".

— Прекрасно. В таком случае, желаю вам скорейшего выздоровления.

Юлиус перекинул через локоть край плаща, учтиво поклонился королю и королеве и сделал знак своей охране. Через полминуты в аулариуме императора не осталось никого из посторонних.

Некоторое время все подавленно молчали и прислушивались к крикам за окном. Потом успевший сделаться привычным шум внезапно стих, и наступила оглушительная тишина, тянувшаяся, как показалось Ральгерду Аденору, целую вечность. А потом с улицы донесся торжествующий, многоголосый рев — похоже, Юлиус и его спутники успели сообщить собравшейся толпе, что Меченый вынужден был принять поставленные ему условия. Сэр Ирем отвернулся от окна.

— На самом деле, все не так уж плохо, — сказал он, как будто переубеждая всех собравшихся, а заодно и самого себя. — Мы смогли выиграть время, а это сейчас главное. Призрака ищут лучшие гвардейцы, маги и доглядчики. Как только мы его найдем, мы сможем снять с дан-Энрикса все обвинения.

— А если не найдем?.. — спросил лорд Аденор так громко, что стоявшая за креслом королевы девушка в синем орденском плаще вздрогнула от неожиданности. Мессер Ирем выразительно нахмурился.

— Слушайте, Аденор, да что с вами такое?.. Вы сегодня непохожи сами на себя. Краснеете, бледнеете, рвете на себе воротник... Если вам нездоровится, идите и лечитесь.

— Я в порядке, — букрнул Аденор, метнув на рыцаря свирепый взгляд. Однако он успел заметить, как стоявший рядом с креслом Крикса Рам Ашад переглянулся с императором, едва заметно качнул головой и взглядом указал на королеву.

— Знаете что, Ральгерд? Я думаю, сэр Ирем прав, — мягко сказал Вальдер. — Выглядите вы и впрямь неважно. Вам необходимо отдохнуть. Молчите, Аденор, это не обсуждается... считайте, что я вам приказываю лечь в постель. Ступайте.

Ральгерд со скрипом отодвинул кресло, поклонился императору и Криксу и на деревянных, плохо гнущихся ногах вышел из аулариума в коридор. Кровь бешено стучала у него в висках. Неудивительно, что Ирем с Рам Ашадом заподозрили, что у него лихорадка. Жаль только, что лежанием в постели делу не поможешь. Разве что... Лорд Аденор остановился. Вообще-то это был не самый худший выход из сложившегося положения. Сослаться на болезнь, попросить императора освободить его от должности, и завтра же — домой, в Лейверк. В конце концов, оставшись здесь, он никому этим не поможет, только навредит себе. Ну и какой, скажите на милость, в этом смысл?..

Гвардейцы, охраняющие аулариум правителя, с недоумением смотрели, как Ральгерд расхаживает по пустой приемной взад-вперед. Походив так пару минут и тихо выругавшись, Аденор направился в гостиную дан-Энрикса. Там он уселся в кресло и стал ждать. Прошло, должно быть, полчаса, прежде чем двери комнаты открылись, и дан-Энрикс, отпустив сопровождавшего его слугу, вошел в гостиную, переставляя ноги медленно и аккуратно, как столетний дед. Успевшего расслабиться за время ожидания вельможу замутило от волнения — но вместе с тем он ощутил большое облегчение, увидев, что дан-Энрикс был один, без Ирема и даже Рам Ашада.

Меченый успел сделать несколько шагов вглубь комнаты, прежде чем понял, что в гостиной кто-то есть.

— Кто здесь? — спросил он резко, глядя на вельможу напряженным взглядом. Сердце у Аденора сжалось. Ирем говорил, что Крикс все еще плохо видит после нападения, но не узнать его за несколько шагов, при ярком дневном свете?..

— Это я, мой принц, — кашлянув, сказал он.

— Вы, Аденор?.. — лицо дан-Энрикса расслабилось, он даже улыбнулся. — Мне казалось, вы сейчас должны быть у себя. А как же императорский приказ?

— Простите, монсеньор, мне сейчас не до шуток. Положение очень серьезное. Нужно добиться, чтобы Римкина отстранили от участия в суде.

— Да, было бы неплохо, — продолжая улыбаться, согласился Меченый. — Да сядьте вы... что бы там ни говорил Ашад, но я пока что могу дойти до кресла без посторонней помощи. Что же до Римкина, то здесь ничего не поделаешь. Конечно, не особенно приятно, когда тебя судит человек, который явно хочет придушить тебя собственноручно. Но у нас нет оснований требовать, чтобы он не участвовал в процессе. Мы впервые встретились в тот день, когда убили Отта. У него нет никаких причин мне мстить.

— Вы ошибаетесь, мессер. Помните, вы просили разузнать, почему он относится к вам так... враждебно? Я навел кое-какие справки, и, мне кажется, что я нашел ответ на ваш вопрос. Племянник Римкина погиб примерно девять лет назад, во время беспорядков в Шатровом городе. Среди людей, повешенных мессером Иремом за грабежи и мародерство, его не было — значит, он был убит во время уличных боев. Подробности мне неизвестны, но... возможно... кто-то из его товарищей, участвовавших вместе с ним в погроме, указал на вас как на его убийцу. Это исключительно мое предположение, но это объяснило бы, почему Римкин вас так сильно ненавидит, — Аденор старался не смотреть на собеседника, но взгляд, как будто намагниченный, упорно возвращался к неподвижной, сгорбленной фигуре на соседнем кресле.

— И давно вы это выяснили?.. — спросил Меченый после тяжелой, вязкой паузы.

— Несколько недель тому назад, — мысленно проклиная самого себя за этот никому не нужный приступ правдолюбия, ответил Аденор. Ну ладно информация о Римкине, там промолчать было нельзя, но здесь-то, спрашивается, кто его тянет за язык?.. Он внутренне напрягся, ожидая, что дан-Энрикс спросит, почему же он молчал все это время, но, как оказалось, собеседник думал о другом.

— Как его звали? — спросил он. Лорд Аденор даже не сразу понял, о чем речь, а когда понял, то страдальчески скривился. Что за извращенная привычка — интересоваться именами тех, кого тебе пришлось убить!

— Лансель Берру, — нехотя сказал он.

— Что вы еще узнали?

— Почти ничего. Сестра Эйварда Римкина вышла замуж за помощника капитана с канторны "Золотая цапля". Корабль пропал без вести во время плавания к Внешним островам, все команда считается погибшей. Римкин взял на себя все заботы о вдове и ее сыне. Это все, что я сумел установить.

Меченый хрипло рассмеялся — и внезапно со всего размаха саданул по подлокотнику своего кресла кулаком, заставив Аденора подскочить.

— Я начинаю понимать, что подразумевала леди Эренс, — сказал он, и Аденору сделалось не по себе от ярости, звучавшей в его голосе. — Действительно, забавный из меня выходит Эвеллир!..

Лорд Аденор подавленно молчал. На душе у него было исключительно паршиво. Ему очень хотелось сказать Криксу, что эта злосчастная история случилась не вчера, а девять с лишним лет назад, и, если уж на то пошло, парень погиб по своей собственной вине. Не силой же его поволокли в Шатровый город!.. Но язык у вельможи не ворочался во рту.

— Послушайте, мессер... — выдавил он в конце концов. Меченый резко дернул головой.

— Не надо, Аденор. Я знаю, что вы собираетесь сказать. Что эти люди первыми напали на Шатровый город, и у меня не оставалось выбора — либо смотреть на то, что они делают, либо найти какой-то способ их остановить. Но я...

— Хватит, — с досадой перебил лорд Аденор. — Если вам обязательно нужно кого-то обвинить, то обвиняйте не себя, а тех, кто подстрекал людей к погрому. Вы, конечно, помните, что лорд Дарнторн тогда готовил государственный переворот?.. Мы с ним совместно думали над тем, как подогреть общее недовольство, но при этом сделать так, чтобы оно не обернулось против нас самих. Я посоветовал сделать акцент на том, что император тратит деньги из казны на беженцев, пока столице угрожает голод. Было совершенно очевидно, что идея содержать каких-то чужаков в ущерб себе и своим детям быстро доведет людей до бешенства — особенно если почаще говорить о том, что беженцы приносят в город грязь, болезни и преступность. Так что смерть этого мальчика — это не ваша, а моя вина.

Вспышка, заставившая Аденора выпалить эту тираду, миновала, оставив после себя только опустошенность и холодный, липкий страх. "Это безумие, — с тоской подумал Аденор. — Он же меня убьет — и будет прав".

Дан-Энрикс с непонятным выражением смотрел на него через стол.

— Зачем вы мне все это рассказали, Аденор? — спросил он спустя несколько томительных секунд. — Только не пытайтесь нести чушь про запоздалое раскаяние. Даю вам слово, если вы посмеете сказать, будто вам жаль этого парня, я сверну вам шею.

Аденор поморщился.

— Вы правы, мне его не жаль... Но мне жаль вас. И, как ни странно, Римкина. Хотя это не главное.

— А что же главное? — сурово спросил Крикс.

— Помните, вы рассказывали, что происходило в этом вашем... Эсселвиле? Я тогда не придал этому значения. Не то чтобы я не поверил вам, но, честно говоря, я полагал, что все ваши слова про Темные Истоки — просто философская метафора. Но с тех пор, как я узнал про Римкина, у меня появилось чувство, словно мы давно и незаметно для себя запутались в какой-то жуткой паутине, и теперь, когда мы делаем попытки вырваться, все наши действия только усугубляют ситуацию.

— Понятно. Значит, вы поверили в Исток — и до смерти перепугались? — хмуро усмехнулся Меченый. Лорд Аденор помедлил и кивнул. — Ну что ж, по крайней мере, честно. Что вы собирались делать дальше — поджать хвост и убежать в Лейверк?.. — поинтересовался Меченый, заставив Аденора покраснеть. — Тогда езжайте. Я не стану вас задерживать.

— Спасибо, но я предпочту остаться здесь, — угрюмо огрызнулся Аденор. Странное дело, после того, как Крикс заставил его высказать мучавшие его мысли вслух, он ощутил такое облегчение, как будто бы самое худшее осталось позади, хотя с рациональной точки зрения это и было страшной глупостью. — Скажите лучше, что вы думаете делать с Римкином?

Лицо дан-Энрикса застыло.

— Я попробую поговорить об этом с Юлиусом Хорном, но не думаю, что это нам поможет. К сожалению, все ваши рассуждения недоказуемы. В ту ночь в Шатровом городе погибло больше сотни человек, и то, что я тоже был на улице в ту ночь, не дает оснований отстранить от участия в суде второго — после Хорна — человека в магистрате. А сам Римкин своей заинтересованности в этом деле не признает.

— Значит, обвините его в злоупотреблении законом и потребуйте допроса с ворлоком!

— Нет, Аденор. Этого я не сделаю, — покачав головой, ответил Меченый. — Вы не хуже меня знаете эдикт о злоупотреблении законом. Может быть, Римкин и хочет свести со мной счеты, но я сводить с ним счеты не хочу. В особенности после вашего рассказа... Ну, не вздыхайте так мрачно. Одного Римкина на десять судей вполне можно пережить. Тем более, что суд наверняка возглавит Хорн, а он не выглядит, как человек, который ставит свои чувства выше справедливости.

— Юлиус Хорн — очень достойный человек. Вы правы, что не попросили его отказаться от участия в суде, — ворчливо согласился Аденор. — Но все же интересно, что у него там за поводы для "личного предубеждения"?..

Дан-Энрикс скорчил странную гримасу — поднял брови и при этом дернул углом губ.

— Да так... на редкость глупая история. Я, честно говоря, даже не сразу вспомнил, чем я мог его обидеть — а потом было уже неловко снова поднимать этот вопрос. Мне, конечно, стоило бы извиниться, но, боюсь, в сложившихся обстоятельствах он бы неверно меня понял, — эту мысль дан-Энрикс договаривал себе под нос, и Аденор разочарованно вздохнул, поняв, что продолжения не будет.

* * *

Олрису не спалось. Он уже битых полчаса ворочался в постели, но никак не мог найти удобное положение. Возможно, дело было в том, что после нападения на Крикса и ему, и Ингритт запретили покидать дворец, и теперь Олрис уставал гораздо меньше, чем обычно.

Поначалу он даже обрадовался, что избавился от Вардоса, ранних подъемов и подначек остальных лаконцев, но довольно быстро заскучал. Все были заняты каким-то делом, и на них с Ингритт никто не обращал внимания. Олрис слонялся по дворцу, разглядывая гобелены и развешанное по стенам оружие, и мучительно завидовал спокойствию и собранности Ингритт, которая проводила время в личной императорской библиотеке и с непостижимым для него упорством продолжала заниматься аэлингом, выстроив вокруг себя целые баррикады из тяжелых старых книг в тисненых переплетах из телячьей кожи.

Олрис попытался было присоединиться к ней, но быстро обнаружил, что не может ни на чем сосредоточиться. Потрескивание огня в камине, пыль, кружившаяся в потоке света из окна, приход секретаря, зашедшего в библиотеку за какими-то бумагами — любая мелочь возвращала его к размышлениям о том, сумеют ли гвардейцы Ирема найти убийцу и поправится ли Крикс. Поймав себя на том, что он опять сидит над книгой, глядя в пустоту, Олрис старался встряхнуться и сосредоточиться на ровных черно-красных строчках, но довольно быстро раздражался и, захлопнув книгу, уходил бродить по замку, кожей чувствуя, как Ингритт с укоризной смотрит ему вслед.

Сейчас он чувствовал примерно то же самое, что и тогда, в Книгохранилище — привязчивое, как репей, желание куда-нибудь идти, что-нибудь делать, пусть даже что-нибудь глупое и бесполезное, лишь бы не оставаться на одном месте. Неподвижное лежание в кровати становилось нестерпимым, словно пытка. Олрис встал и натянул рубашку из мягкой зеленой шерсти. Из соседней комнаты слышалось ровное дыхание спящей Ингритт. Олрису захотелось "случайно" уронить какую-нибудь вещь, чтобы Ингритт проснулась, и они смогли поговорить, но он преодолел этот соблазн. Кто знает, чего Ингритт стоило ее спокойствие?.. Пусть себе спит.

Натягивая сапоги, Олрис сказал себе, что самым лучшим будет пойти к Криксу и удостовериться, что у него все хорошо. "...Что он все еще жив" — уточнил голос в его голове. Олрис поморщился. Умом он понимал, что эти мысли — форменный идиотизм; если бы Меченый на самом деле умер или находился при смерти, то весь дворец давно стоял бы на ушах. Но неотвязный страх, сидевший где-то глубоко внутри, не поддавался никаким разумным аргументам. Олрис твердо знал, что успокоится не раньше, чем дан-Энрикс снова сможет без проблем передвигаться по дворцу и перестанет выглядеть, как умирающий.

Пару секунд поколебавшись, Олрис отказался от идеи идти к Меченому честь по чести, через коридор. Хотя в такое время Крикс обыкновенно еще не ложился спать, гвардейцы Ирема, скорее всего, не пропустят к нему посетиля. К тому же, Олрис все еще стеснялся разговаривать на аэлинге и старался, по возможности, не попадать в такие ситуации, когда ему пришлось бы что-то объяснять. Уж лучше он пойдет через балкон и постучит дан-Энриксу в окно.

На галерею, протянувшуюся вдоль фасада здания и соединявшую их с Ингритт спальни с комнатами принца, Олрис вышел без колета и плаща, в одной рубашке. Ночи в преддверии Эйслита были ясными, морозными, с безоблачным и очень темным небом. Воздух пах морозной свежестью и дымом от топившихся каминов. Олриса мгновенно обдало пронзительным и резким холодом, но сейчас это ощущение было даже приятным. По его расчетам, ему предстояло пройти меньше десяти шагов, а потом снова оказаться в теплой комнате.

Как он и ожидал, из окон Меченого лился свет — дан-Энрикс бодрствовал, несмотря на поздний час. К восторгу Олриса, ближайшее окно было немного приоткрыто, чтобы впустить в спальню свежий воздух. Олрис радостно улыбнулся и ускорил шаг.

Он уже собирался постучать в окно, чтобы привлечь внимание дан-Энрикса, когда услышал доносившийся из спальни голос лорда Ирема, и мысленно спросил себя, с чего он взял, что Меченый будет один. Попятившись, Олрис прижался к ледяной стене, чтобы его силуэт, мелькнувший за окном, случайно не привлек к себе внимания.

— Закрой это проклятое окно, — предложил Ирем. — Здесь и так уже ледник.

Он сделал шаг к окну, но Крикс остановил его.

— Не надо. У меня в последнее время постоянно такое чувство, как будто бы мне не хватает воздуха.

— Это из-за яда? — озабоченно нахмурившись, осведомился коадъютор. Меченый невольно улыбнулся. Он совсем забыл, что его бывший сюзерен относится к таким вопросам исключительно практично.

— Нет. Я не имел ввиду какие-нибудь приступы удушья. Просто... я всегда любил этот дворец, но сейчас у меня такое ощущение, как будто я в ловушке, и все эти стены давят на меня.

— С чего бы вдруг, — мрачно пробормотал сэр Ирем. Дан-Энрикс окончательно уверился, что рыцарь заглянул к нему совсем не для того, чтобы выпить бокал вина.

— Ты ведь пришел не просто так? — осведомился он. — Плохие новости?..

— Почему именно плохие?

— Были бы они хорошими, ты бы не стал тянуть, — пожав плечами, сказал Крикс.

— Ты прав, — сознался Ирем. — Новости действительно плохие... Мои люди нашли Призрака. Он мертв.

Меченый ощутил, как внутри стало холодно и пусто. Их последняя надежда на благополучный исход рухнула. Призрак умер, значит, допросить его по делу Рована Килларо невозможно. Впрочем, разве он не знал, что так и будет?.. Даже коадъютор, вероятно, давно уже чувствует, что они угодили в западню. Надеяться, что люди Ирема найдут убийцу, и вопрос решиться сам собой, было не просто легкомысленно — это было безумно. Но он все равно надеялся.

— Значит, я все-таки его убил? — бесцветным голосом спросил дан-Энрикс. — Мне показалось, что для умирающего он двигался слишком быстро...

— Ты его не убивал. Он сделал это сам. Когда какой-то Призрак не справляется с порученным ему заданием, случается, как правило, одно из двух — либо заказчик требует закончить начатое дело, либо разрывает договор. Если контракт разорван, Призрак должен умереть — это мне объяснил Саккронис. Он очень хотел участвовать в осмотре тела. Он сказал, что ритуальное самоубийство Призрака — редчайший случай, что известно всего два подобных эпизода. Чаще всего Призрак либо погибает при попытке выполнить задание, либо все-таки добивается успеха — иногда с шестой или седьмой попытки. Возможно, несмотря на наши... затруднения из-за Килларо, стоит радоваться, что он мертв. Если бы он остался жив, он бы сосредоточился на том, чтобы попробовать тебя прикончить. А сейчас это не слишком сложно.

Меченый покачал головой. Навряд ли Призрак бы продолжил на него охотиться. После того, что с ним случилось в прошлый раз, заставить самого себя приблизиться к дан-Энриксу для него было бы не проще, чем сознательно взять в руки раскаленное железо — Меченый знал это лучше, чем кто бы то ни было другой. Но говорить об этом Ирему дан-Энрикс, разумеется, не стал. Если сэр Ирем видит в смерти Призрака какие-нибудь положительные стороны, тем лучше для него.

— И что, ты разрешил Саккронису взглянуть на тело?.. — без особенного любопытства спросил он.

— Да, разрешил. Хотя на его месте я не рвался бы рассматривать такую мерзость. Перед смертью он не только сжег все свои вещи, но еще и вымазался ядовитой мазью, которая разъела все его лицо чуть ли не до костей. Я предупредил Саккрониса, что зрелище весьма неаппетитное, но он сказал, что читал описание такого случая у... в общем, уже не помню, у кого, и что он знает, что там будет. Надо отдать ему должное, у старика стальные нервы. Меня самого едва не вывернуло наизнанку, когда я увидел этого молодчика, а Саккронису хоть бы что.

Ирем умолк, и наступила долгая, томительная пауза. Крикс понимал, что нужно спросить что-нибудь еще, поддержать разговор о смерти Призрака, но чувствовал, что не в силах выдумать ни одной подходящей фразы. Этот разговор был абсолютно бесполезным — просто способом заполнить раздражающую тишину. На самом деле и ему, и даже Ирему понятно, что все это уже не имеет ни малейшего значения.

Ирем первым нарушил наступившее молчание.

— Послушай, Крикс... Помнишь, когда Хорн и Римкин приходили вызывать тебя на суд, Римкин спросил, почему ты не можешь исцелить себя с помощью магии. А в самом деле, почему?..

Меченый пожалел, что несколько секунд назад не поддержал пустопорожний разговор о теле Призрака. Вопрос, который поднял Ирем, был гораздо щекотливее. Меченый постарался, чтобы его голос звучал так же ровно, как обычно, когда он ответил:

— Ну а как ты думаешь?.. Ты же не удивляешься, что я не могу сесть на лошадь или фехтовать. Чтобы кого-то исцелить, нужно потратить силы — а для этого нужно сначала их иметь.

— Да перестань, — нетерпеливо сказал Ирем. — Я же вижу, что с тобой что-то не так, и это "что-то" — не болезнь и не усталость. И усталым, и больным я тебя видел много раз. Это не то. Что с тобой все-таки случилось?.. Это как-то связано с тем вечером, когда я убедил тебя воспользоваться магией и проследить за Олваргом?

Меченому очень хотелось сказать "нет", но сейчас эта утешительная ложь буквально застревала в горле.

— Я не знаю, — сказал он в конце концов. Он понимал, что лжет, и чувствовал, что Ирем понимает это так же хорошо, как и он сам. — Дело не в Олварге... Не знаю, что со мной произошло, но я больше не чувствую Тайную магию. Ни в чем, даже в своем мече. Как будто я оглох. Валларикс ощущает Истинную магию в Ривалене и в Очистительном огне, но признает, что он уже не слышит музыку Адели — она ушла куда-то очень глубоко, в самую толщу стен, и когда он все-таки что-нибудь чувствует, то сам не может разобраться до конца, реальность это или всего-навсего обман воображения. Может быть, это я каким-то образом заставил ее замолчать. А может быть, все дело в том, что Леривалль погиб, и Истинная магия мало-помалу умирает вслед за ним.

— Так что же, ты теперь не Эвеллир? — лорд Ирем не принадлежал к числу людей, которые способны обойти важный вопрос молчанием из опасения кого-нибудь задеть. Но все-таки его прямолинейность покоробила дан-Энрикса.

— Если ты имеешь ввиду человека, который способен исцелить кого-то магией, или, допустим, воскресить Кэлринна Отта — то, определенно, нет, — ответил Меченый, не удержавшись от сарказма. В том, что касается политики и государственных проблем, сэр Ирем проявлял себя, как человек глубокого и гибкого ума, но его представления о Тайной магии всегда казались Меченому примитивными, как рассуждения какого-нибудь лавочника. Но сейчас мессер Ирем был слишком поглощен своими мыслями, чтобы почувствовать в словах дан-Энрикса насмешку.

— Это моя вина, — угрюмо сказал он. — Ты с самого начала говорил, что это неудачная идея. Мне бы следовало понять, что ты разбираешься в этом гораздо лучше. И мэтр Викар тоже сказал, что это настоящее безумие.

Меченый вздохнул.

— Какая теперь разница?.. Да, план был чересчур рискованным. Теперь, когда мы знаем, к чему это привело, можно до бесконечности пытать самих себя вопросами о том, как можно было совершить такую глупость. Но если бы нам все-таки удалось узнать, что замышляет Олварг — мы бы посчитали, что это отличная идея. Разве нет?

Коадъютор нехотя кивнул — а в следующую секунду они оба вздрогнули от неожиданности, услышав тихий, но настойчивый стук в дверь. Лорд Ирем приглушенно выругался.

— Хегг бы их подрал!.. С этими Призраками, "истинниками" и всей прочей швалью я скоро начну подскакивать из-за любого шороха. ...Ну, что еще? — сердито спросил он, распахивая дверь.

— Срочное сообщение, мессер, — ответили из коридора. — Отряд вооруженных всадников на Королевском тракте. Около семидесяти гверрцев под началом Лейды Гвенн Гефэйр. Только что проехали последнюю заставу, будут в городе примерно через два часа. Прикажете открыть ворота?.. — говоривший хрипло, сдавленно закашлялся. Меченый, сердце которого после упоминания о гверрцах подскочило и сейчас стучало где-то возле горла, явственно представил, как он гнал коня во весь опор, чтобы опередить Лейду Гэфейр и ее отряд. Дан-Энрикс не завидовал ему. Во время службы в Серой Сотне они отправлялись на разъезды, натянув шарфы до самых глаз, но даже это помогало не всегда, и после долгой скачки по морозу в груди ощущалась неприятная, глухая боль, а на щеках нередко появлялись белые отмороженные пятна.

— Открывайте, — разрешил лорд Ирем. — Отправляйтесь к капитану Северной стены и сообщите, чтобы подготовил встречу. А потом...

— Потом идите греться, — перебил дан-Энрикс, пока Ирем не заставил парня возвращаться и докладывать о выполнении задания.

Сэр Ирем хмыкнул.

— Ладно, Финнрек. Лорд дан-Энрикс, кажется, доволен вашим сообщением. Пошлите к Северной Стене кого-то из дозора и идите отдыхать, — сжалился он. И, отмахнувшись от ответа Финнрека, захлопнул дверь. — Ну что, ты рад?.. — спросил он, возвращаясь к Криксу.

— Я не знаю, — отозвался Крикс, помедлив. — Не уверен, что у меня есть причины радоваться. Честно говоря, я не хотел бы это обсуждать. Выпьешь со мной?

— Пожалуй, но тогда спустись с небес на землю. У тебя такое выражение лица, как будто бы ты умираешь от желания вскочить на лошадь и помчаться к городским воротам. Это раздражает.

Меченый поморщился, сообразив, что коадъютор был не так уж и не прав — все мышцы у него в самом деле напряглись, как будто бы он был готов немедленно сорваться с места.

— Хватит болтать вздор, — устало сказал он. — Лучше распорядись, чтобы нам принесли бутылку эшарета.

Олрис бесшумно отделился от стены и бросился обратно в свою спальню. Конечно, любопытно было бы послушать, о чем Меченый и Ирем станут разговаривать за эшаретом, но он чувствовал, что, если он еще чуть-чуть пробудет на балконе, то начнет стучать зубами так, что его будет слышно даже в комнатах дан-Энрикса. Его трясло от холода, и он никак не мог отделаться от ощущения, что его внутренности давно смерзлись в один липкий и холодный ком. Ввалившись в свою комнату, Олрис поспешно бросился к камину и придвинулся к огню настолько близко, насколько это возможно было сделать, не спалив штаны и сапоги.

Из подслушанной беседы Олрис разобрал примерно половину — на большее его познаний в аэлинге не хватило. Но Олрис был почти уверен в том, что главное он понял правильно, и Меченый действительно лишился своей магии.

"Проклятый Призрак! — думал он, скрипя зубами от досады и от холода. — Как жаль, что он успел себя убить. Его бы следовало обезглавить. Нет, четвертовать!.. И я бы с удовольствием на это посмотрел!"

Бедный дан-Энрикс. Мало того, что ему сейчас едва хватает сил, чтобы пройти по комнате, так он, в придачу к этому, еще лишился и своих магических способностей! Для мага это, вероятно, так же тяжело, как стать калекой.

"Я бы сам убил этого Призрака, если бы только мог!" — подумал Олрис злобно.

Постояв возле камина еще несколько минут, и отогревшись достаточно, чтобы его перестало корчить от озноба, Олрис добрался до своей кровати и залез под одеяло. Устроив на постели что-то вроде теплого шерстяного кокона, и, наконец, почувствовав себя достаточно уютно, Олрис мысленно спросил себя, кто сможет защитить Адель от Олварга теперь, когда дан-Энрикс лишился своей Силы — но не смог найти ответа.

"Интересно, что об этом скажет Ингритт" — промелькнуло в голове у Олриса, но уже в следующую секунду он со всей отчетливостью осознал, что он не вправе никому рассказывать о том, что он услышал этой ночью. Узнать чужой секрет, подслушивая чей-то разговор — уже довольно некрасиво, ну а выболтать такой секрет кому-нибудь еще — это уже самое настоящее предательство.

"Завтра я пойду к дан-Энриксу и расскажу ему, что я все слышал" — обещал он сам себе, чтобы немного успокоить свою совесть. Если повезет, дан-Энрикс будет слишком рад из-за приезда этой женщины — как там ее зовут?.. — чтобы рассердиться на него всерьез.

— Наверное, это и есть та женщина с портрета, — пробормотал он сонно. Его разморило от тепла, и теперь он с трудом мог открыть глаза — зато лицо, которое он видел на рисунке в Ландес Баэлинде, становилось все отчетливее по мере того, как Олрис постепенно погружался в сновидения. Думать о возлюбленной дан-Энрикса было неловко — главным образом, из-за привидевшегося ему под действием люцера поцелуя — но он все-таки попробовал представить себе, как она скачет по тракту во главе отряда всадников, и волосы у нее развеваются от ветра. Правда, потом Олрис мысленно напомнил сам себе, что это глупо, и в такой собачий холод она на за что не станет путешествовать без теплой шапки или капюшона.

Интересно, что же все-таки случилось между ней и Меченым? Когда дан-Энрикс обнаружил, что Олрис нашел среди его бумаг ее портрет, он не выглядел особенно счастливым. И сегодня, когда Ирем говорил о ней, в голосе Меченого тоже слышалось скорее напряжение, чем радость.

"Надо будет встать как можно раньше, чтобы ничего не пропустить" — подумал Олрис, окончательно проваливаясь в сон.

* * *

Последняя застава на пути к столице выглядела не особенно внушительно. В неярком кругу света, который отбрасывал на снег висевший над воротами фонарь, ежились два замерзших стражника. Их шлемы и плащи были покрыты изморозью, как пирог — глазурью. Чувствуя ноющую боль в спине, ногах и шее, Лейда спешилась, взяла гнедого под уздцы и повела его во двор. Конь был высокий, нервный, постоянно рвущийся в галоп. Вручив поводья подбежавшему мальчишке, Лейда на всякий случай предупредила:

— Оботри насухо, но не пои. Нам скоро выезжать.

Кивнув своим ребятам, заводившим лошадей в конюшню, Лейда зашагала к постоялому двору. Казалось, что дрожащий в окнах свет бросает вызов холоду и мраку, навевая мысли о тепле, натопленном камине и горячей пище. Зайдя в трактир, она стянула меховую шапку с укрепленным на ней беличьим хвостом. Освобожденные из плена волосы рассыпались по плечам. Сидевшие в трактире стражники с заставы и какой-то остроносый тип, напоминавший сборщика налогов, словно по команде, повернулись в ее сторону, разглядывая Лейду с жадным любопытством. Судя по всему, им было очень скучно. Быстро разобравшись, кто есть кто, Лейда шагнула к остроносому, подбросив на ладони кошелек.

— Сколько у вас свободных лошадей?

— Пятнадцать, — не задумываясь, отозвался он. — Но по закону на заставе всегда должны быть по меньшей мере три свежие лошади для орденских гонцов, поэтому...

— Поэтому я заплачу прогонные в двойном размере, — предложила Лейда без обиняков. Обычно она не испытывала склонности к подкупу должностных лиц, но сейчас она чудовищно устала и промерзла до костей, и все, чего ей хотелось — это, наконец, добраться до Адели и покончить с этим двухнедельным путешествием. Остроносый с явным сожалением поморщился.

— Простите, леди, не могу. Не приведи Создатель, явится кто-нибудь сразу после вас, потребует коня — что я ему скажу?..

Лейда облокотилась о шершавую столешницу, придвинувшись поближе к собеседнику.

— А вы скажите, что я показала вам письмо лорда дан-Энрикса, и вы не решились отказать, — предложила она тихо и многозначительно. Она достала из-за отворота своего колета сложенный в несколько раз листок и положила его на стол так, чтобы было видно остатки алой восковой печати и размашистую подпись "К д.-Э.". Мужчина посмотрел на росчерк Крикса, а потом взглянул на Лейду — так, как будто бы впервые разглядел ее по-настоящему.

— Лошади будут готовы через четверть часа, месс Гефэйр, — сказал он, понизив голос с видом человека, разгадавшего невесть какую тайну и теперь гордящегося своей прозорливостью. Лейда улыбнулась и поощрительно кивнула, втайне потешаясь над серьезной миной остроносого. В действительности разве что дурак не догадался бы, что женщина в мужской одежде и с мечом на поясе, которая торопится в столицу во главе отряда всадников под гверрским стягом — Лейда Гвенн Гефэйр. Ее собеседник покосился на ее туго набитый кошелек и предложил:

— Может быть, выпьете горячего оремиса?..

— Несите лучше грог — сразу на всех, — распорядилась Лейда. Ее люди постепенно заполняли общий зал, который сразу стал казаться маленьким и тесным. При слове "грог" раздался радостный нестройный гул. Лейде ощутила, как на сердце у нее становится тепло — странное дело, вплоть до этого момента она не отдавала себе отчета в том, как сильно ей хотелось сделать этим людям что-нибудь приятное, хоть как-то выразить им свою благодарность за решение последовать за ней в Адель. Каждый из них пошел на это совершенно добровольно, точно зная, что гораздо выгоднее — и уж всяко безопаснее! — будет остаться в Гверре. Каждый ясно понимал, что булькавший от злости Элрик примет их решение поехать с ней, как оскорбление и личное предательство. И все-таки они оставили свою привычную, налаженную жизнь, чтобы отправиться навстречу неизвестности... всего лишь потому, что она попросила их об этом.

Должно быть, под влиянием подобных мыслей выражение лица у нее стало непривычно мягким — Лейда заметила, что Остри, новый командир ее охраны, смотрит на нее, буквально затаив дыхание, как человек, увидевший порхающую над сугробом бабочку. Такие взгляды в планы Лейды совершенно не входили. Она быстро натянула на себя привычную личину и с обычной жесткой, чуточку насмешливой улыбкой обратилась к капитану:

— Ну, не хмурься. Парни столько дней мозолят задницы в седле, что заслужили право хоть чуть-чуть расслабиться...

Остри вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна. И энергично закивал.

— Ну да. Само собой.

Стражники за угловым столом мало-помалу потеряли всякий интерес к приезжим и вернулись к партии в пинтар. Обычный путешественник наверняка не придал бы значения, когда один из них поднялся на ноги и вышел за порог — ну мало ли, понадобилось человеку отлучиться по нужде... Но Лейда была далеко не новичком в таких делах, поэтому тихонько хмыкнула себе под нос. Доглядчик лорда Ирема. Помчался в город с донесением, что гверрцы уже на заставе.

Когда несколько минут спустя дверь снова распахнулась, впустив в зал холодный зимний воздух, Лейда удивленно оглянулась. Неужели она все-таки ошиблась, и предполагаемый доглядчик оказался просто парнем, перебравшим пива?.. Но вместо исчезнувшего стражника в трактир вошли — точнее было бы сказать, ввалились — два мужчины сразу. Вслед за ними в зал вошла большая серая собака, от которой в теплой комнате тут же запахло мокрой псиной.

— Лошадей! — хрипло велел хозяину заставы путешественник, который был пониже ростом и носил орденский синий плащ. — И побыстрее, мы спешим.

Остроносый открыл рот. Потом закрыл его. А потом посмотрел на Лейду, словно умоляя о поддержке.

— "Побыстрее" не получится, — сказала Лейда, глядя на приезжего с насмешкой. — Мы только что забрали всех свободных лошадей.

Гвардеец раздраженно обернулся. Выглядел он плохо — скулы и подбородок покрывала светлая щетина, тени вокруг глаз и осунувшееся от усталости лицо свидетельствовали, что он провел в дороге уже много дней и не щадил ни лошадь, ни себя. Судя по колючему, неласковому взгляду, рыцарь собирался сказать ей какую-нибудь резкость, но в последнюю секунду передумал.

— Месс Гефэйр?.. — спросил он с сомнением, как будто бы не мог поверить собственным глазам. Услышав свое имя, Лейда наклонила голову к плечу, глядя на незнакомца с любопытством. Ей давно уже не приходилось иметь дело с рыцарями Ордена. И, в любом случае, лицо этого северянина не вызывало никаких ассоциаций.

— Мы знакомы? — спросила она, приподнимая бровь. Пусть калариец сам решает, как следует понимать ее вопрос — как вежливое удивление или же как намек, что она не привыкла тратить время на беседы с незнакомцами.

— Нет. То есть, в каком-то смысле, да... Крикс всегда очень много говорил о вас. Меня зовут Юлиан Лэр. А это...

— Рад вас видеть, месс Гефэйр, — подал голос его спутник, поклонившись со сноровкой, совершенно не вязавшейся с его потрепанной одеждой.

— Льюберт?! — изумилась Лейда, присмотревшись к нему более внимательно. Если Лэра она представляла только по рассказам Крикса, то Льюберта Дарнторна она когда-то знала очень хорошо. Но сейчас ей с трудом удалось узнать в этом обросшем темной бородой мужчине прежнего высокомерного подростка. — Извините, я не сразу вас узнала. Вы так сильно изменились...

— Хочется надеяться, — сказал он, криво улыбнувшись. Стоявший рядом с Льюсом остроухий пес с пепельно-серой шерстью подошел поближе, вежливо коснулся ее пальцев теплым носом, а потом слегка махнул хвостом туда-сюда. Лейда подумала, что этот длинный и прямой, напоминавший палку хвост делает пса Дарнторна похожим на волка.

— Это Молчаливый, — сказал Льюберт. — Кажется, вы ему понравились... я еще никогда не видел, чтобы он вилял хвостом.

"А ведь ему, наверное, было ужасно одиноко жить в Торнхэлле" — промелькнуло в голове у Лейды. Она подвинулась на лавке, жестом приглашая двух мужчин присесть за стол. Не приходилось сомневаться, что и Льюс, и Юлиан промерзли до костей и будут рады выпить по глотку чего-нибудь горячего, прежде чем снова выбраться на тракт. Лейда не стала спрашивать, зачем они торопятся в столицу — это было очевидно и без слов. Льюберт, казалось, полностью ушел в себя и с задумчивым выражением лица почесывал свою собаку за ухом, так что вести светскую беседу выпало на долю Лейды с Юлианом. Они дружно обругали холода и скверные дороги, а потом повеселились, представляя, чем бы мог закончиться дурацкий спор о лошадях.

— Давайте выпьем за дан-Энрикса и за его удачу! — предложил Юлиан торжественно, когда из кухни принесли еще две кружки грога.

— Да уж, толика удачи бы ему теперь не помешала, — буркнул стражник, притулившийся в углу. — Бедняга! Никому не пожелал бы оказаться в его шкуре...

Лейда с Юлианом обменялись быстрыми встревоженными взглядами.

— Что ты там болтаешь про дан-Энрикса?.. — угрюмо спросил Лэр. — С чего тебе вдруг вздумалось его жалеть?

— Так Меченый же под судом, — вмешался в разговор хозяин станции. Он явно не желал, чтобы такую сногсшибательную новость сообщил кто-то другой. — Все говорят, что он прирезал Рована Килларо. Его бы посадили в Адельстан, но он все еще не встает с постели после покушения. Я слышал, он практически ослеп.

— Какое еще покушение? — резко спросила Лейда, чувствуя противный холод в животе.

— А фэйры его знают... В городе болтают, кто во что горазд. Договорились даже до того, что к Меченому подослали Призрака. Но с какой стати Ар-Шиннору убивать дан-Энрикса?

— Возможно, с той, что Ар-Шиннор — союзник Олварга?.. — впервые подал голос Льюберт, бросив гладить и чесать своего пса и резко поднимая голову. Все остальные посетители трактира быстро отвели глаза, как будто бы им сделалось неловко за Дарнторна. Видимо, доверие к истории, изложенной Кэлрином Оттом, рухнуло одновременно с репутацией дан-Энрикса, и теперь люди всячески старались сделать вид, что они никогда и не воспринимали россказни об Олварге всерьез. Лейда отставила почти нетронутую кружку.

— Думаю, что наши лошади уже готовы... Едем, господа! — сказала она своим спутникам. Мужчины дружно поднялись следом за ней.

После короткой передышки резкий зимний ветер показался еще более пронзительным, Лейду мгновенно начало знобить. Но сейчас ей не было дела ни до холода, ни до усталости, ни до пульсирующей боли в перенапряженных мышцах. Не дожидаясь, пока последние из ее спутников окажутся в седле, она ударила гнедого пятками и в вихре снежной пыли вылетела на безлюдный, заметенный снегом тракт. Густая, как чернила, темнота рванулась ей навстречу, ветер зло и торжествующе завыл в ушах. На одну краткую секунду Лейде показалось, что она ослепла — как отец, который после "черной рвоты" стал беспомощным, как маленький ребенок, и ходил по замку, спотыкаясь и испуганно вцепившись в ее руку. Как дан-Энрикс...

Жестокие слова, услышанные на заставе, оказались слишком страшными, чтобы ее сознание сразу вместило смысл сказанного. Там, в трактире, она поняла только одно — что Меченный в беде, и нужно поспешить, тогда как отдельные детали — обвинение в убийстве, неспособность встать с постели, слепота — едва царапнули ее сознание. Так в разгаре боя далеко не сразу понимаешь, насколько опасна только что полученная рана.

Лейда яростно оскалилась и закричала, подгоняя лошадь.

Хотя ее имя постоянно связывали с Криксом, сплетники и авторы слезливых песен были бы, пожалуй, глубоко разочарованы, сумей они проникнуть в мысли Лейды. Разумеется, когда-то она в самом деле тосковала по дан-Энриксу. Был и такой период, когда ей казалось, что ее любовь к нему, перегорев, сменилась совершенно противоположным чувством. Но в конце концов он стал для Лейды просто частью ее прошлого, так же мало связанного с ее повседневными заботами и интересами, как детские воспоминания о первых уроках верховой езды или любимых куклах. Изредка вторгавшиеся в ее жизнь воспоминания и сны Лейда воспринимала со стоическим спокойствием, как редкие, но из-за этого не менее мучительные приступы тоски по Лисси или по покойному отцу.

Время излечивает все — и пылкую влюбленность, и самые жгучие обиды. Лейда прочитала письмо Крикса с тем же чувством, с каким прочитала бы письмо Элиссив, если бы она была жива и попросила бы ее о помощи. Каждая строчка этого короткого письма дышала напряжением, как будто бы дан-Энрикс сомневался в своем праве обращаться к ней с какими-либо просьбами, но самой Лейде решение отправиться в Адель казалось чем-то само собой разумеющимся. Меченый, конечно, не был воплощением всех мыслимых достоинств, каким он казался ей в семнадцать лет, но одного у Крикса было не отнять — он никогда и никого не бросил бы в беде. Правда, эта готовность броситься на помощь первому же встречному, забыв про все и вся, делала дан-Энрикса плохим товарищем и отвратительным возлюбленным, но подобный человек, во всяком случае, заслуживал, чтобы в решающий момент другие люди тоже, для разнообразия, откликнулись бы на его призыв. Лейда с презрительной улыбкой слушала, как Элрик топает ногами и вопит, что она оставляет Гверр на произвол судьбы ради того, чтобы поехать к своему _любовнику_. Конечно, когда братец обнаглел настолько, что назвал ее гулящей девкой, она врезала "сиятельному герцогу" по роже (до сих пор приятно вспомнить, как он вытаращил на нее глаза, схватившись за ушибленную щеку), но в целом все это было слишком глупо, чтобы обращать на это хоть какое-то внимание.

Братец, к несчастью, относился к категории людей, которые не слышат никого, кроме себя — иначе Лейда, может быть, и попыталась поделиться с ним собственным опытом, сказать ему, что жизнь обтесывает человеческие чувства так же, как морские волны стесывают гальку. Исчезает боль, и страсть, и гнев — но, если повезет, то остается уважение друг к другу и немного дружеской, спокойной нежности...

Спокойной нежности, которая кончается безумной скачкой сквозь ночную темноту, поддела себя Лейда, ощерившись в язвительной улыбке. Шапка еще несколько минут назад сползла ей на затылок, и теперь она рывком стянула ее с головы. Потоки ледяного воздуха приятно охлаждали ее взмокший лоб. По краю тракта, почти вровень с ее лошадью, бесшумными скачками двигалась серая тень — пес Льюберта Дартнорна, Молчаливый.

* * *

Лейда была уверена, что Меченый не сможет выйти ей навстречу, но она ошиблась. Лейда вошла во дворец в сопровождении Дарнторна с Лэром — остальных ее спутников временно разместили по соседству с Адельстаном, в помещениях для орденских гвардейцев, прибывающих в столицу из провинции. Жилые комнаты при штаб-квартире Ордена, в сущности, не были рассчитаны на то, чтобы принять такое количество гостей за раз, но Ирем справедливо рассудил, что для людей, проехавших десятки стае, чистая постель и свежая, горячая еда важнее неизбежной тесноты. Лейда была спокойна за своих людей. Завтра она найдет какой-нибудь хороший постоялый двор где-нибудь в Нижнем городе, ну а пока сойдет любая крыша, под которой можно отогреться и поспать.

Лорд Ирем встретил их у входа во дворец. Галантно поклонившись, он поцеловал протянутую ему руку, несмотря на то, что после долгой скачки по морозу она сделалась похожа на заледеневшую клешню.

— Леди Гефэйр... счастлив снова видеть вас в столице, — сказал он, вложив в эту дежурную любезность куда больше искреннего чувства, чем обычно. Лейде это не понравилось. Лорд Ирем, безусловно, хорошо владел собой, но все-таки сейчас он выглядел, как человек, который видит в ней счастливое спасение. Тяжелое предчувствие, не покидающее ее после разговора на заставе, сделалось еще острее.

— Как он? — спросила она каларийца почти резко. — На заставе говорили, что он был опасно ранен и... почти ослеп.

— Ему уже гораздо лучше, — сказал Ирем.

— В самом деле?.. — недоверчиво спросила Лейда.

— Да, благодарю вас. Мне действительно гораздо лучше, — отозвался незнакомый мужской голос. Лейда вскинула глаза на верхнюю площадку лестницы — и запоздало поняла, что видит Крикса. Он медленно спускался вниз по мраморным ступеням. Если бы она не знала, что ему приходится идти вслепую, то этот размеренный, неспешный шаг, пожалуй, мог бы показаться ей торжественным. Спустившись вниз, Меченый по очереди заключил в объятия сначала Льюберта, а потом Лэра.

— Я так и подумал, что все это просто трепотня!.. — радостно сказал Юлиан, хлопая Меченого по спине.

Мгновение спустя Меченый оказался перед Лейдой. Обнимать ее он, разумеется, не стал. Целовать руку, как придворный, тоже. Просто поклонился, приложив ладонь к груди.

— Леди Гефэйр... разрешите предложить вам руку?

Наплевав на этикет, Лейда ответила кивком. Теперь, когда она стояла совсем близко, безобразное клеймо и багровеющие под глазами Меченого синяки стали еще заметнее. Но даже и таким он был по-прежнему красив, красивее любого из мужчин, которых она знала — хотя он и стал совсем другим. Лейда внезапно осознала, что все это время вспоминала его юношей, почти подростком, а теперь перед ней стоял мужчина. Удивительно знакомый и при том — совсем чужой.

Пока он вел ее под руку, Лейда вспоминала фокус, который дан-Энрикс много раз показывал ей в прошлом. Он завязывал шарфом глаза, давал ей меч — и почти без ошибок уворачивался от ее ударов. Энониец объяснил, что научиться этому ему помог наставник Хлорд, когда дан-Энрикс помешался на историях о Призраках и захотел во что бы то ни стало выработать в себе Внутреннее зрение. В конце концов он должен был признать, что почти сверхъестественных способностей, присущих Призракам, у него никогда не будет, но кое-каким трюкам он все-таки научился. Как-то раз из-за этой его способности едва не вышла ссора — Элиссив убедила Лейду, Тилле и дан-Энрикса сыграть с ней в жмурки, а потом ни в какую не желала верить, что дан-Энрикс не подглядывал. Впрочем, собственноручно завязав ему глаза и убедившись в том, что Крикс не жульничал, Лисси пришла в восторг и весь остаток дня устраивала "Внутреннему зрению" дан-Энрикса все более абсурдные проверки, под конец которых он едва не утонул, свалившись в пруд.

Остановившись на площадке лестницы, дан-Энрикс попросил мессера Ирема проводить Лэра и Дарнторна в гостевые спальни, расположенные на четвертом, и последнем, этаже. Когда они ушли, оставив их на галерее Славы, Меченый повернулся к ней:

— Королева отвела тебе те комнаты, которые ты занимала раньше. Мы подумали, что тебе было бы приятно...

— Мне приятно. Но сначала, если ты не возражаешь, я хотела бы зайти к тебе, — ответила она. По счастью, Меченый не стал напоминать ей о дворцовых сплетниках. Лейда ничуть не сомневалась в том, что все вокруг начнут болтать, что они спят друг с другом, даже если они станут видеться только при свете дня в присутствии как минимум пяти свидетелей. Должно быть, Крикс тоже отлично это понимал, поэтому даже не попытался спорить.

Когда несколько минут спустя они вошли в гостиную дан-Энрикса, Лейда, наконец, позволила себе отбросить церемонии. Плотно закрыв за собой дверь, она остановилась в нескольких шагах от Крикса и скрестила руки на груди.

— Ты можешь меня видеть?..

— Только силуэт, — сказал дан-Энрикс, словно извиняясь.

— А вот так?.. — она подошла почти вплотную, так, что между ними оставалось расстояние меньше протянутой руки.

— Гораздо лучше, — неожиданно охрипшим голосом ответил он. Лейда выдохнула с облегчением. Пои крайней мере, он все еще что-то видит. Это было лучше, чем она боялась... но, конечно, хуже, чем вообразили Юлиан и Льюберт.

— Может быть, вина?.. — предложил Крикс.

— Пожалуй, да. А почему ты не сказал Дарнторну с Лэром правду? Неужели ты считаешь, что они бы отвернулись от тебя из-за того, что ты стал хуже видеть?

— "Хуже видеть"?.. — Меченый отрывисто и резко рассмеялся, протягивая ей бутылку и бокал. — Боюсь, из-за того, что я стал хуже видеть, тебе лучше будет наливать себе самой. Проблема в том, что я практически ослеп. Что же до твоего вопроса — нет, конечно же, я ничего такого не считаю. Просто они замерзли и устали. Я хотел, чтобы они подумали, что все не так уж плохо, и немного отдохнули, пока можно. У них еще будет время, чтобы беспокоиться.

Что-то в его тоне ей категорически не нравилось. Лейда отпила вина, пытаясь разобраться в своих чувствах.

— Откровенно говоря, мне кажется, что это ты устал, — заметила она в конце концов. — Причем настолько сильно, что никак не можешь отдохнуть.

Меченый удивленно вскинул брови, будто бы не ожидал от нее таких слов.

— Пожалуй, ты права, — признал он после паузы. — Это как с голодом — с какого-то момента становится уже не важно, что ты ешь. Тело просто не принимает пищу. Я действительно устал — внутри. Когда-то мне казалось, что борьба со злом — это что-то вроде сражения; короткое, жестокое усилие ради победы. Но на деле оказалось, все совсем не так. Борьба со злом — это усилия и поражения, усилия и поражения, пока ты не почувствуешь, что у тебя не остается ни энергии, ни веры в лучшее, ни сил — а дальше нужно стиснуть зубы и продолжать делать то же самое, как будто силы еще есть.

— И... сколько времени, по-твоему, так может продолжаться?

Меченый пожал плечами.

— До того момента, пока Олварг не решит напасть на город. Как ни странно, мы сейчас в одном и том же положении. Мы оба, хотя и по-разному, страдаем из-за усиления Истока. Вопрос в том, кто из нас сможет продержаться дольше...

"Идиоты, — мысленно выругалась Лейда в адрес Ирема с Валлариксом. — Неужели за все время, которое он провел в Адели, никто не заметил, что с ним происходит?.."

Лейда взяла с подноса на столе оранжерейный персик и уселась на ковер возле камина, игнорируя стоящие перед камином кресла. Так они устраивались много лет назад, когда дан-Энрикс приходил к ней во дворец. Лейда не была вполне уверена, что поступает правильно, но Меченый, помедлив, опустился на пол рядом с ней. Лейда отрезала и протянула ему половинку персика — по пальцам потек сладкий липкий сок.

— Ты когда-нибудь думал, как могла сложиться твоя жизнь, не будь ты Эвеллиром?.. — спросила она.

Крикс откинул голову назад, пристроив ее на сиденье брошенного кресла, словно на подушке — и, казалось, глубоко задумался.

— Мне кажется, я стал бы мастером в Лаконе. В виде исключения — женатым. Это не положено, но я наверняка сумел бы получить особенное разрешение у Императора. Мы могли бы поселиться в Верхнем городе... У нас были бы дети... А по вечерам я иногда сидел бы с Иремом в "Черном Дрозде" — думаю, что со временем он бы простил меня за то, что я ушел из Ордена.

Лейда изумленно посмотрела на него. Вот интересно, он осознает, что говорит не только о своим, а об их общем вымышленном будущем? Неужели он действительно не представлял себе обычной мирной жизни без нее? Или эти слова — не более, чем дань текущему моменту, ностальгии по давно прошедшим временам, когда они вот так же коротали ночи во дворце?.. Вполне возможно, что ответить на подобные вопросы не сумел бы даже сам дан-Энрикс. Но ей нужно было что-нибудь сказать, и Лейда улыбнулась.

— Должность мастера в Лаконе?.. Ты не слишком-то амбициозен. Но мне нравится твой план.

Меченый развернулся в ее сторону и подложил ладонь под голову.

— А ты?.. Что бы ты стала делать, если бы не Олварг?

Лейда на мгновение задумалась.

— Я бы осталась здесь, в Адели, чтобы помогать Элиссив. У нее всегда были большие планы... думаю, однажды она стала бы по-настоящему великой королевой. Когда мы сдружились с Галатеей Ресс, я рассказала ей о некоторых замыслах Элиссив, и мы вместе воплотили их в действительность. Ну например, мы позаботились о том, чтобы открыть побольше школ для девочек в общинах Милосердия. Элена Эренс очень помогла нам в этом деле, убедив верхушку Ордена принять положение о том, что никакая девушка или же девочка, пришедшая в общину добровольно, не может быть возвращена домой по требованию своих родителей. В прошлом община Милосердия старалась избегать конфликтов с семьями послушниц, так что в Ордене могли остаться только девушки, успевшие достигнуть совершеннолетия, и мы столкнулись с серьезным противодействием нашим идеям. Кое-кто из Белых братьев вообще считал, что подрывать родительскую власть над своими детьми было бы противоестественно и нечестиво. Но, поскольку конгрегация зависела от наших денег, им пришлось принять наши условия. — Меченый слушал с интересом, но Лейда вовсе не была уверена, что он понимает истинный смысл ее слов. Она сочла необходимым пояснить — Наши законы запрещают принуждать кого-то к браку. Но мало кто задумывается, что принуждение — это не только нож у горла или явные угрозы. Очень часто принуждение — это просто зависимость и осознание того, что тебе некуда пойти. И если на прямое принуждение или побои можно жаловаться в магистрат, то кому жаловаться на дурное обращение, на постоянные попреки, на угрозы в стиле "либо ты поступишь так, как тебе велено, либо мы не желаем тебя знать, ступай на улицу и выживай, как хочешь"?.. К счастью, за последние несколько лет порядки сильно изменились. Можешь мне поверить, когда люди понимают, что их власть на другим человеком... например, их дочерью... отнюдь не абсолютна, и что этот человек в любой момент сможет покинуть их, если захочет — они ведут себя совсем иначе. Я думаю, если бы Лисси могла видеть наши достижения, она была бы довольна. Ее всегда занимал этот вопрос.

— Элиссив никогда не говорила мне об этом, — сказал Крикс, и Лейда различила в его тоне нотку ревности.

— Не очень-то приятно обнаружить, что твой близкий друг, оказывается, не доверял тебе каких-то важных мыслей?.. — вскинув бровь, спросила Лейда. Резкие слова слетели с губ почти помимо ее воли. На лицо Меченого набежала тень.

— Ты права, — сознался он. — Кто-кто, но я уж точно не имею права возмущаться тем, что кто-то не оказывал мне полного доверия.

Лейда почувствовала, что ее досада улеглась так же внезапно, как и появилась. Какой смысл заставлять кого-то каяться в ошибках, совершенных девять лет назад?.. Встреться они в каких-то других обстоятельствах, это еще могло бы иметь смысл, но сейчас дан-Энриксу необходима ее дружба, а не обвинения.

— Извини. Мне бы не следовало начинать подобный разговор. Давай не будем больше говорить об этом, — предложила Лейда. Меченый со скрипом отодвинул кресло и сел прямо.

— Нет. Давай попробуем хотя бы раз поговорить без недомолвок. Расставаясь с Иремом, Айя сказала мне, что мы, мужчины, слишком часто верим в то, что и наша собственная жизнь, и жизнь любимой женщины должна вращаться вокруг нас и наших интересов, и что никакая уважающая себя женщина не станет этого терпеть. Но мне потребовались годы, чтобы правильно понять ее слова. Я вел себя, как настоящий эгоист. Если я ничего не знал о том, что занимает вас с Элиссив — то не из-за вашей скрытности, а просто потому, что я был слишком поглощен самим собой. Что толку постоянно говорить кому-то о любви и верности, если каждый из вас живет своей отдельной жизнью, уделяя из нее другому только незначительную часть?.. Но паршивее всего, что я всегда показывал тебе, что на моих плечах лежит тяжелый груз, но не желал при этом объяснить, что именно меня гнетет. Я шел к тебе за утешением, но никогда не спрашивал себя, легко ли утешать кого-нибудь в беде, которую не понимаешь.

Лейда несколько опешила от горечи, звучавшей в его голосе.

— Насколько я поняла из книги Отта, император и лорд Ирем запретили тебе говорить об Олварге, — заметила она. Меченый мрачно усмехнулся.

— Вряд ли стоит все валить на Ирема. Он запрещал мне тысячу разных вещей, но большую часть времени я поступал по-своему. Если бы я считал, что мои близкие друзья должны знать правду — никакой запрет меня бы не остановил... но я вбил себе в голову, что я обязан разобраться со всем этим сам. И, кажется, я пользовался этой тайной, как стеной, чтобы отгородиться ею от других людей.

Лейда задумчиво взглянула на дан-Энрикса. А он и правда сильно изменился — и не только внешне...

— Может, ты и прав. Я помню, что из кожи лезла вон, стараясь разобраться в том, о чем ты думаешь и что тебя тревожит, но все мои старания не приводили ни к чему. Я долго мучилась, ломая голову, что именно я делаю не так, а потом поняла, что дело не во мне, а в том, что ты упорно избегаешь настоящей близости. Но, в конце концов, тебе было всего пятнадцать лет. Я думаю, что ты был со мной честен — как умел.

— И что нам теперь делать? — спросил Меченый. Лейда могла бы притвориться, что не поняла вопроса, но ей не хотелось затевать с дан-Энриксом подобную игру.

— Думаю, ничего, — сказала она честно. — Прошлое есть прошлое. Как бы мы ни старались, нам не вычеркнуть из своей памяти последние несколько лет. Глупо даже пытаться сделать что-нибудь подобное. Наверное, на пару дней... или даже недель... такой самообман сделал бы нас счастливыми — но к концу первого же месяца он превратился бы в кошмар. Друзья могут простить друг другу старые обиды, одиночество и боль, но в очень близких отношениях все это виснет камнем у тебя на шее. Думаю, нам следует принимать наше настоящее таким, как оно есть, и не пытаться переигрывать проигранную партию на новый лад.

— Звучит разумно, — сказал Крикс, прикрыв глаза. Сейчас он выглядел таким усталым, что ей на секунду стало его жаль. — Как бы там ни было, я очень рад, что ты приехала.

— Я тоже, — согласилась Лейда. Наступившая за этими словами тишина была совсем не той, что раньше. Волшебство, причудливо сплетенное из темноты, огня и умиротворенного безвременья рассеялось, как дым. Пол у камина показался Лейде жестким, несмотря на покрывающий его ковер, собственная поза — неудобной, а ночь — законченной, несмотря на темноту за окнами. Ей вспомнилось, что сейчас уже около пяти часов утра.

— Пойду-ка я к себе. Думаю, нам обоим стоит отдохнуть, — сказала Лейда вслух и оперлась ладонью о ковер, чтобы подняться на ноги. Все это время она просидела, скрестив ноги, как резные статуи Двуликого, и сейчас в ступни разом вонзились тысячи иголок. Лейда тихо выругалась, ухватившись за спинку подвернувшегося кресла. Меченый мгновенно оказался рядом, обхватив ее за плечи так, как будто бы она действительно могла упасть.

— Обопрись на меня, — предложил он. Лейда хотела было отказаться, но потом подумала — а почему, собственно, нет?.. Дан-Энрикс относился к редкой разновидности мужчин, чья помощь в таких ситуациях была совершенно бескорыстной. Он не считал, что всякое прикосновение мужчины к женщине является прелюдией к чему-то большему. Лейда расслабилась, позволив Меченому поддержать себя. От Крикса исходило ровное тепло и ощущение надежности.

— Ну как?.. — заботливо спросил он несколько секунд спустя.

— Спасибо, уже лучше. Ну и мерзость!..

— Астер заставлял меня просиживать по часу, поджав ноги. Говорил, что это помогает концентрации. Но, честно говоря, довольно трудно сконцентрироваться, когда думаешь о том, что тебя ждет, когда ты встанешь, — хмыкнул Меченый. Лейда не сумела удержаться от улыбки.

— Да уж... Ничего, теперь я как-нибудь дойду. Спокойной ночи, Рикс! — и, повинуясь неожиданному порыву, она удержала Крикса за плечо и крепко обняла.

— Задушишь, — произнес дан-Энрикс поверх ее головы — не разберешь, то ли насмешливо, то ли печально. Лейда осознала, что действительно стиснула его ребра сильно, даже слишком сильно, и разжала руки.

Выйдя в коридор, она еще немного постояла у стены, обдумывая все свои сегодняшние впечатления. Гвардейцы Ирема, и без того ушедшие дежурить в самый дальний конец галереи, дружно обернулись к лестнице, делая вид, как будто бы не видят Лейду. Неуклюжая деликатность подчиненных Ирема вызвала у нее улыбку. Дозорные, по-видимому, не испытывали никаких сомнений относительно того, что происходило в комнатах дан-Энрикса — вон, даже позаботились отойти в самый дальний конец коридора, чтобы ненароком не услышать что-нибудь не предназначенное для чужих ушей. Лейда подумала, что этот разговор с дан-Энриксом сблизил их больше, чем если бы они в самом деле занялись любовью. Она вспомнила задумчивое выражение лица, с которым Крикс рассказывал ей о своих мечтах. Конечно, никаким наставников в Лаконе он бы никогда не стал... Фантазии о тихой жизни в Верхнем городе — не более, чем следствие его чудовищной усталости и перенапряжения. В первый же год подобной жизни Меченый бы перебаламутил всю столицу, притащил бы к ним домой дюжину малолетних беспризорников и взрослых побирушек, согласился бы "помочь" мессеру Ирему с каким-нибудь орденским делом и в итоге впутался бы в гущу политических интриг... Но все-таки было приятно, что он мог нарисовать в своем воображении подобную картину.

Улыбаясь своим мыслям, Лейда миновала замерших, как ледяные статуи, гвардейцев и направилась в сторону отведенных ей покоев.

* * *

Стук в дверь заставил мэтра Викара оторваться от заваривания травяного чая. Большинство ворлоков глотали всевозможные отвары и настойки просто по необходимости — ворлочья магия довольно быстро выжигала человека изнутри, и без успокоительных все ведуны обычно начинали чувствовать себя разбитыми и мучиться бессоницей. Викар отлично помнил, как его учитель приучал его готовить тонизирующие или, наоборот, снотворные отвары и чаи, пугая тем, что легкомысленное отношение к своему Дару может довести до затяжных мигреней или даже до припадков падучей болезни, и не сомневался в том, что остальным ученикам и подмастерьям ведунов рассказывали то же самое. Впрочем, Викару повезло — в отличие от большинства своих коллег, он искренне любил и вкус, и запах травяных чаев, и получал большое удовольствие от утреннего ритуала их приготовления. Конечно, если чей-нибудь приход не отвлекал его от этого занятия...

Стоявшему за дверью человеку явно не терпелось — он еще раз постучал костяшками по створке, вроде бы учтиво и негромко, но при этом, на взгляд ворлока, весьма назойливо. И исключительно не вовремя — от чайника только-только начал расходиться ароматный пар с запахом лисьей мяты и ромашки. Ворлок тяжело вздохнул, накрыл маленький глиняный чайник полотенцем — авось, не остынет к тому времени, когда незваный гость уйдет — и пошел открывать. Увидев на пороге Римкина, Викар почти не удивился. Ворлоки не способны видеть будущее, но последние несколько дней мэтр Викар все время ожидал чего-то в этом роде. Правда, до сих пор он не предполагал, что Эйвард Римкин придет сам вместо того, чтобы послать за ним кого-то из своих людей. Викар посторонился, открывая дверь пошире.

— Проходите, господин советник, — сказал он, вздыхая про себя. Мечта о тихом отдыхе за чашкой чая катилась ко всем фэйрам. Внешне Римкин выглядел спокойным и исполненным достоинства, но ворлок сразу же почувствовал и взвинченность, и недовольство посетителя. Они заполнили собой прихожую, как холод с улицы или как резкий, неприятный запах. Другой ведун на его месте, вероятнее всего, помог бы Римкину расслабиться — несколько фраз, сказанных с особой интонацией, пристальный взгляд, капелька магии — и неприятное, царапающее чувствительную магию Викара состояние советника сменилось бы на умиротворенное, немного сонное спокойствие. Но ворлок взял себе за правило никогда не навязываться к людям с помощью, пока его о ней не попросили.

— Чашку чая?.. — спросил маг, пытаясь примириться с мыслью, что придется завтракать в компании советника.

— Благодарю. У вас здесь очень... мило, — исключительно неискренне заметил Римкин, поглядев на белые, оштукатуренные стены и на разномастные предметы мебели. Сев за стол, покрытый лоскутной скатертью, советник, вежливости ради, отхлебнул из чашки и заговорил о деле — Мэтр Викар, вас называют самым Одаренным ворлоком в Совете Ста. Я думаю, что вы догадываетесь, почему я здесь. Пытаясь допросить дан-Энрикса, отобранные нами маги столкнулись... с непредвиденными затруднениями. Я пришел к вам за советом.

Хотя по смыслу своей речи Эйвард Римкин выступал просителем, на мага он смотрел так пристально и настороженно, как будто бы тот был его противником. Должно быть, этот вызов, ощущавшийся в манерах гостя, побудил Викара сделать то, чего он не позволял себе уже очень давно — когда их взгляды встретились, он потянулся к мыслям собеседника, позволив себе краем глаза заглянуть в те образы, которые клубились в голове у Римкина.

Перед глазами ворлока мелькнули сводчатые потолки старинной ратуши, потом пристегнутый к массивному резному креслу Меченый — стиснувший зубы и зажмуривший глаза, с мокрым от слез лицом. Присутствующие при допросе секретарь и стражники, забыв об арестанте, суетились вокруг ворлока из городского магистрата. Молодой ведун был иззелена-бледен и покрыт испариной, из носа у него бежала кровь, а широко раскрытые глаза пугали выражением бессмысленного ужаса.

Викару пришлось сделать над собой усилие, чтобы подсмотренное в мыслях Римкина никак не отразилось на его лице. Брови у ворлока заныли от желания тревожно сдвинуться над переносицей.

Как скверно... Дела обстояли даже хуже, чем предполагал Викар.

Советник расценил его молчание, как приглашение продолжить свою мысль,

— Мы ожидали трудностей, поскольку все дан-Энриксы, как нам известно, плохо переносят магию. Отобранные нами ворлоки были готовы к тому, что им придется преодолевать серьезное сопротивление. Но, судя по их отзывам, он не сопротивляется, скорее... нападает. Так, как если бы они пытались допросить другого ворлока... с более мощным Даром, чем у них самих, — договорил советник неохотно.

— Представляю... — подтвердил Викар, откинувшись на спинку плетеного кресла и перебирая бусины своих любимых четок с черными агатами. Похоже, неудачная попытка проследить за Олваргом, лишившая дан-Энрикса контакта с Тайной магией, дала ему взамен только одно — способность превращать свое сознание в оружие, которое можно использовать против других людей. В отличии от ворлоков, которых много лет учили ювелирно пользоваться силой собственного разума, дан-Энрикс действовал вслепую, нанося свои удары наугад, зато с ошеломительной силой и яростью. Навряд ли Меченый атаковал своих противников сознательно, скорее, свою роль играл его природный ужас перед ворлокством, но ведунам из магистрата можно было только посочувствовать. — Я понимаю ваше беспокойство, мэтр Римкин. Дело в самом деле сложное и далеко не безопасное для ваших магов. При всем уважении, лучше бы вы прислали их сюда вместо того, чтобы посещать меня лично. Мне будет трудно дать какие-нибудь дельные советы человеку, слабо разбирающемся в нашем ремесле.

Римкин, казалось, пропустил его слова мимо ушей.

— ...Ворлоки, пострадавшие от Крикса, требуют, чтобы его допрашивали так, как это принято для сильных магов. Не стану врать, я тоже думаю, что самым правильным было бы допросить Меченого на Железном столе. Но Хорн и остальные члены магистрата против. На допросах он и так ведет себя, как сумасшедший, и они уверены, что на Железном столе он обязательно сойдет с ума, а этого Валларикс не простит ни при каких условиях.

— Ведет себя, как сумасшедший?.. — повторил Викар, нахмурившись. Римкин раздраженно отмахнулся.

— Обычные истерики! Я думал, у этого человека, при всех его недостатках, есть хотя бы гордость... Ничего подобного. Он заливается слезами и все время клянчит, как младенец — "перестаньте" и "не надо", и еще все время повторяет "я этого не хотел, я не хотел". А иногда, напротив, начинает хохотать, как полоумный. Впрочем, может быть, он просто притворяется. Ведь выдержал же он допросы у Дарнторна... Может быть, эти его истерики — просто спектакль, чтобы мы боялись, что он тронется рассудком, и быстрее отказались от допросов с ворлоком.

Викар задумчиво отпил чаю из любимой щербатой чашки. Римкин, безусловно, ненавидел Крикса — для того, чтобы это почувствовать, даже не требовалось ворлочьих способностей. Но, может быть, у него все-таки есть шанс немного повлиять на Римкина?..

— Не думаю, что он притворяется, — сдержанно сказал маг. — Что же до гордости, то я, по роду своей деятельности, неплохо изучил людей, и успел убедиться в том, что почти у любого человека есть что-то такое, чего он категорически не может вынести. Есть люди, которые очень плохо переносят боль, другие, хоть убей, не могут вытерпеть морскую качку, а дан-Энрикс совершенно не выносит магии. Вы помянули Сервелльда Дарнторна... мне, конечно, не хотелось бы проводить оскорбительных сравнений, но мне кажется, что Трибуналу стоит быть как можно осторожнее. В определенных случаях магический допрос может быть очень близок к пыткам.

Римкин поджал губы и кивнул.

— Боюсь, вы в чем-то правы. Большинство людей, по счастью, поняли, что их всех просто облапошили этой историей об Эвеллире, но даже сейчас остались те, кто болтает о Волчьем Времени и пишет на стенах всякую ерунду про Олварга и про дан-Энрикса... Они будут только рады ухватиться за идею, что дан-Энрикса пытают, чтобы выставить его невинным мучеником. А такое отношение к преступнику — это насмешка над судом.

— Но мы пока не можем утверждать, что Крикс — действительно преступник, — осторожно напомнил маг. — Я понимаю, доказательства его вины достаточно серьезны, но вы не считаете, что его версия о Призраке может быть правдой?.. Я знал дан-Энрикса еще тогда, когда он был подростком. И я не верю в то, чтобы он был способен на хладнокровное убийство.

— А кто говорит о хладнокровии?.. — презрительно пожав плечами, спросил Римкин. — Лорд дан-Энрикс — человек, который, в силу своего происхождения, считает себя выше общих правил и законов, и вдобавок не умеет и не хочет контролировать свой гнев. Сперва он ссорится с Килларо и обещает убить его в присутствии по меньшей мере тридцати свидетелей — причем эти свидетели уверены, что, если бы ему не помешали люди из его охраны, он набросился бы на Килларо прямо там, на месте. И я сильно сомневаюсь в том, что настроение дан-Энрикса сильно улучшилось после того, как на его отряд напали, а он бросил своих людей в засаде, чтобы спрятаться от нападавших в парке Дома милосердия. Не вижу ничего удивительного в том, что, когда Меченый случайно встретился с Килларо, он выместил на нем злость, пырнув его ножом.

Мэтр Викар поморщился, признав, что все попытки повлиять на Римкина в этом вопросе будут пустой тратой времени. Тяжелая, удушливая ненависть, с которой Эйвард Римкин говорил о Меченом, делала Римкина глухим ко всякой мысли, которая противоречила бы его представлениям.

— Ну хорошо, — сказал он с некоторым нетерпением. — Пускай вопросы о виновности... или же невиновности дан-Энрикса решает Трибунал. Если вы пришлете ко мне ваших магов, я проинструктирую их относительно того, как действовать более безопасным способом.

Лицо советника заметно просветлело.

— Я очень рад, что вы готовы нам помочь. Не скрою, я подозревал, что ваша принадлежность к Ордену заставит вас противодействовать суду.

— Противодействовать суду?.. — непонимающе нахмурился мэтр Викар.

— Ну да. С начала этого процесса Трибунал все время сталкивается с противодействием своей работе. Например, когда я официально вызвал на допрос оруженосца Крикса, мессер Ирем отказал мне в таких выражениях, что мне противно повторять подобные слова. Из-за отказа коадъютора мы так и не сумели выяснить, где Меченый провел последние несколько лет.

— А какое отношение это имеет к смерти Рована Килларо? — изумленно спросил ворлок.

На лице Эйварда Римкина мелькнуло замешательство — как у человека, который внезапно обнаружил, что в запале сказал больше, чем ему хотелось.

— Но вы же понимаете... — начал советник и растерянно умолк. Правда, пару секунд спустя на лицо Римкина вернулась прежняя уверенность. — Поговорим начистоту, мэтр Викар! Я думаю, что этот суд должен не только осудить дан-Энрикса за совершение убийства, но и показать его сторонникам, что он за человек. Люди должны понять, что они стали жертвой грандиозного обмана. И вопрос даже не в том, что Меченый зарезал Рована Килларо просто потому, что обозлился на него, а в том, что их прекрасный Эвеллир, перед которым они преклонялись до истории с Килларо, был убийцей всю свою сознательную жизнь. — Мэтр Викар собрался возразить, но советник не дал ворлоку сказать ни слова. Сейчас Римкин говорил гораздо громче и быстрее, чем обычно, и голос советника вибрировал от плохо сдерживаемой ярости. — Подумайте, Викар! Даже сам Меченый не отрицает, что впервые он убил другого человека в возрасте одиннадцати лет — всего одиннадцати лет! Потом Калария... В имперской армии было полно оруженосцев его возраста, но только он один оставил войско, чтобы мародерствовать в Антаресе с какими-то отпетыми головорезами. После войны он возвращается в столицу — чтобы наслаждаться мирной жизнью?.. Нет, чтобы при первой же возможности сбежать в Бейн-Арилль, выдать себя за простолюдина и служить с отребьем, недостойным поступить в обычную пехоту. Почему? Да потому, что именно среди таких людей он чувствует себя комфортно и может свободно заниматься тем, что ему по душе! И снова — длинный шлейф убийств, попойки, драки, мародерство... я уже молчу о том, что он, по моей информации, увез и обрюхатил какую-то сумасшедшую крестьянку, а потом оставил ее в Доме милосердия вместе с ребенком...

— Хватит, — резко перебил Викар. — Будьте добры, избавьте меня от выслушивания подобных сплетен. Как вам самому-то не противно опускаться до подобной грязи?..

Римкин устремил на ворлока свой сумрачный, совиный взгляд.

— Я понимаю ваше возмущение. Люди привыкли к романтическому образу, который Отт нарисовал им в своей книжке, а все, что с ним не сочетается, считают клеветой. Но я намерен показать дан-Энрикса таким, каков он есть на самом деле. И никто не сможет утверждать, что это клевета, поскольку я намерен предоставить и свидетелей, и доказательства. — Римкин поднялся на ноги и чопорно сказал. — Я благодарен вам за то, что вы великодушно согласились поддержать советом наших магов.

— Пожалуйста, — отрывисто сказал мэтр Викар, мечтая, чтобы Римкин побыстрей ушел.

Однако Римкин медлил. Задержавшись у двери, он снова обернулся к ворлоку.

— Я знаю, вы не враг дан-Энриксу. Но, может быть, вы все же согласитесь лично поприсутствовать на следующем допросе, чтобы дать какие-то рекомендации на месте?.. По большому счету, это в интересах подсудимого. Если магический допрос и вправду так опасен для него, ваше вмешательство могло бы уберечь его рассудок.

Викар уставился на белую, оштукатуренную стену за плечом советника. Смотреть в лицо Эйварду Римкину он не хотел. В особенности потому, что знал — какими бы мотивами ни руководствовался Римкин, его последние слова были недалеки от истины. Возьмись он инструктировать отобранных советом дознавателей на месте, это в самом деле могло снизить риск того, что Меченому причинят непоправимый вред.

Вполне возможно, что дан-Энрикс, окажись он здесь, сам посоветовал бы ему согласиться. Но ворлок чувствовал, что, сколько бы он ни твердил себе, что ему не оставили другого выбора, и что его участие в допросе может уберечь дан-Энрикса от сумасшествия — все равно ему в жизни не заставить самого себя присутствовать при этом издевательстве, не говоря уже о том, чтобы стать его соучастником.

— Нет, мэтр Римкин. Я не стану заниматься этим делом, — сказал он после недолгой паузы.

— Но почему?.. Вы утверждали, что дан-Энрикс невиновен. Значит, если наши маги, с вашей помощью, сумеют установить истину, его освободят.

Мэтр Викар почувствовал, что в первый раз за много лет его переполняет самый настоящий гнев. Маг глубоко вдохнул, медленно выдохнул — и наконец-то посмотрел на Римкина в упор.

— Я мог бы сказать вам, что я являюсь штатным магом Ордена и не обязан брать на себя лишние обязанности, — сказал он глухим от злости голосом, — Но в действительности все гораздо проще. Мне не нравится ваш подход к делу, дознаватель Римкин, и те методы, которые вы предлагаете. Боюсь, вы слишком расширительно толкуете свою роль судьи. Вы призваны установить виновность Рикса в одном деле, а не выносить вердикт о том, что он за человек... У меня вообще сложилось впечатление, что в своих действиях вы руководствуетесь не столько стремлением к справедливости, сколько личной ненавистью к подсудимому. Что касается магических допросов, то сначала я решил, что дело в вашей неосведомленности, вполне естественной для человека, никогда раньше не сталкивавшегося с судебной магией. Но теперь я думаю, что вы прекрасно понимаете, что никому из ваших магов не удастся одолеть сопротивление дан-Энрикса — ни с моей помощью, ни без нее. Вы опасаетесь, что Хорн и остальные, того и гляди, придут к таким же выводам и вообще откажутся от проведения этих допросов. А эти допросы доставляют вам большое удовольствие... Нет, Римкин, замолчите! Можете обманывать других или даже себя, но меня избавьте от вашего лицемерия. Я ворлок, фэйры вас возьми! И мне плевать, во что вы заставляете себя поверить — я чувствую ваши эмоции. Вы наслаждаетесь, видя дан-Энрикса раздавленным и сломленным. Вы сводите магический допрос все к тем же пыткам — и притом таким, которые не оставляют никаких следов и не стесняют вашу совесть. Так что совершенно не понятно, почему вас удивляет мой отказ. То, чего вы от меня хотите — это людоедство.

Более мягких слов в запасе уже не осталось.

Римкин без выражения взглянул на него сверху вниз.

— Что ж, я рад, что вы высказались до конца, — скрипучим голосом заметил он. — Если вам нечего добавить к вашей речи, я пойду.

— Сделайте одолжение, — оскалившись в улыбке, которой не постыдился бы даже сам Ирем, согласился маг. Римкин не потрудился закрыть дверь, поэтому Викар, резко поднявшись с кресла, с грохотом захлопнул ее за советником. Потом сообразил, что опоздал на службу, залпом выпил горький и холодный чай и начал собираться в Адельстан.

* * *

Вынырнув из тяжелого, как обморок, дурного сна, сморившего его после допроса, Меченый пару минут бездумно смотрел в потолок, но потом все-таки перевернулся на тюремной койке, вытащил из-под подушки тонкий кожаный шнурок, когда-то стягивавший петли в вороте его рубашки, и стал считать завязанные на шнурке узлы. По счастью для него, шнурок был слишком тонким и непрочным, чтобы на нем вешаться, так что никто не потрудился отобрать его у арестанта. Как всегда, Меченый быстро сбился, и пришлось начать все заново. Две, три, четыре... восемь... девять. Завязать последний узелок он так и не успел.

Значит, всего допросов было десять. Если бы не меняющееся изо дня в день количество узлов, то Крикс поклялся бы, что он провел в тюрьме при ратуше уже несколько лет.

Меченый сел на койке и завязал на шнурке последний узел.

Ворлока опять сменили. Вместо старика, которого он чуть не доконал два дня назад, пришел другой — с узким невыразительным лицом и покалеченной рукой, пальцы которой были отрублены по среднюю фалангу. Глаза у него были черными, большими и блестящими, как у какой-то любопытной птицы. И на Меченого он тоже смотрел по-птичьи, склонив голову к плечу.

— Не подходи, — с отчаянием сказал Крикс. — Слышишь? Не подходи ко мне... Я не хочу причинить тебе боль.

Маг не поверил. Они никогда ему не верили... Юлиус Хорн, присутствующий на допросе в этот день, поморщился и знаком велел магу приступать. Юлиус Хорн, в общем-то, нравился дан-Энриксу гораздо больше, чем другие члены магистрата. Но в этот момент Меченый чувствовал, что он готов его возненавидеть.

— Отойди!.. — с бессильной злостью крикнул он, зажмурившись. Меченый успел убедиться в том, что взгляд глаза в глаза — полезное, но вовсе не необходимое условие ворлочьей магии, но облегчать похожему на птицу ведуну его задачу он не собирался. Если когда-то Меченый надеялся, что, если он расслабится и попытается перебороть свое сопротивление магии ворлока, что все получится, и Трибунал освободит его, то первый же допрос продемонстрировал дан-Энриксу всю глубину его заблуждения. Побуждать себя спокойно покориться грубому вторжению в свой разум было так же глупо и бессмысленно, как призывать себя расслабиться, когда к лицу подносят раскаленное железо.

Пальцы мага почти невесомо прикоснулись к его лбу, уверенно прижались к жилкам на висках... Меченый яростно забился в своем кресле. Он почувствовал, как мысли мага тянутся к нему, пытаются преодолеть барьеры его разума, буквально ввинчиваясь в его мозг. Изматывающее сопротивление продолжалось долго, очень долго. Этот маг был осторожен, куда осторожнее, чем все, кто побывал здесь до него. Ворлок изматывал его, прощупывал с разных сторон, не забывая закрывать свой разум от его атаки. Меченый сопротивлялся из последних сил, скрипя зубами и отчаянно мотая головой — но этот новый маг, себе на горе, оказался чересчур хорош.

Мучительное, как ожог, слияние сознаний продолжалось всего несколько секунд. Потом маг отшатнулся от него и закричал. Крик перешел в рыдания.

"Возьмите себя в руки" — раздраженно сказал магу Хорн. И тогда Меченный дико расхохотался. Хорн пытался говорить что-то еще, но Крикс уже не слышал его слов за приступами собственного смеха. Юлиус махнул рукой и приказал отправить арестанта в его камеру, а мага — в лазарет. Даже сейчас, вспомнив слова советника, дан-Энрикс яростно оскалился. Если бы Хорн способен был понять, о чем он говорит!..

Отец застиг его в углу двора, когда дан-Энрикс был уже практически уверен в том, что он сумеет незаметно проскользнуть к дыре в заборе и сбежать.

— Где десять ассов, которые я положил в кувшин на полке? — исключительно зловещим тоном спросил он. От него несло перегаром и немытым телом — впрочем, как всегда.

— Какие еще десять ассов?.. — спросил Крикс, весьма правдоподобно притворяясь удивленным. И без того опухшие и красные глаза отца налились кровью еще больше.

— Не ври, сучонок! Никто, кроме тебя, не знает, где они лежали... Это ты их взял. Нет, ты не взял, ты их украл!

Мысли дан-Энрикса метались, как испуганные птицы. Что за невезение... Первые пару дней после того, как он взял эти деньги, он все время был настороже, чтобы сбежать, едва пропажа обнаружится. Но отец ни разу не полез проверить свой тайник, как, впрочем, и не обратил внимание на увеличившееся количество крупы, муки и остальных припасов, из которых его младшая сестра готовила на всех обед. И Меченый в конце концов расслабился, подумав, что этот придурок, может быть, даже забыл, что прятал на кухонной полке какие-то деньги...

— Знаешь, как поступали с ворами в древности? — орал отец, брызжа слюной. — Им отрубали руки!

— Да пошел ты! — наконец, взорвался Меченый. — Мы все должны сидеть голодными, чтобы ты покупал себе вино?..

— Ага! — взревел отец. Бешенство на его лице причудливо мешалась с торжеством — он выглядел, как человек, разоблачивший чей-то заговор. — Значит, это все-таки ты!

Крикс осознал, что допустил ужасную промашку. Получается, что до сих пор отец только подозревал, что деньги взял именно он. Возможно, если бы он делал круглые глаза и уверял, что ничего не брал, отец бы и поверил, что он сам где-нибудь потерял или потратил эти деньги. Но отступать было уже некуда.

— И что ты теперь сделаешь? — выкрикнул он в расплывшееся, пьяное лицо.

— Я тебе разве не сказал, что делают с ворами?.. — диким, каким-то совершенно ненормальным голосом прошипел тот, подхватив лежавший на поленнице топор. — Положи руку вот сюда.

Наверное, он собирался его просто напугать. А может быть, хотел, чтобы он начал плакать, умолять и клясться, что он никогда не будет воровать — тогда отец бы удовлетворился ощущением своей победы и оставил бы его в покое. Но дан-Энрикс был слишком напуган, чтобы думать о таких вещах. Вся эта сцена была слишком дикой, чтобы до конца поверить в то, что это происходит наяву. Он отступил к забору, яростно мотая головой. Отец схватил его за локоть. Меченый попробовал вывернуться, но, несмотря на привычку к пьянству, сил у отца оставалось еще много... слишком много. Крикс яростно пнул его по голени, тот зашипел от боли и яростно дернул его руку — так, что она чуть не вылетела из плеча. Дан-Энрикс ощутил, что его ладонь прижимается к теплому, гладкому дереву поленницы, дико рванулся, завопив от ужаса — и даже почти успел выдернуть руку из отцовской хватки. Удар топора пришелся по фалангам пальцев. Летний день исчез под маревом багровой боли.

Он кричал. Как громко он тогда кричал... на крик сбежались их ближайшие соседи. Ему наскоро перевязали руку, кто-то побежал искать врача... Что было дальше, Меченый не помнил.

Он поднес ладони к самому лицу, сжал, а потом медленно разжал пальцы, отстраненно удивляясь, что они по-прежнему на месте — ведь в своем видении он так отчетливо видел мокрую, блестящую от крови тряпку на обрубках этих самых пальцев. Или все же пальцев дознавателя?.. Ему казалось, его руки помнят эту жуткую, вгрызавшуюся в его пальцы боль — ни с чем не сравнимую боль в разрубленных костях. Но пальцы выглядели исключительно нормальными. Здоровыми. Он вообще был удивительно здоров. Его никто не бил, его не заставляли спать на жестком камне, его хорошо кормили...

Меченый старался выкинуть из головы картины, связанные с детством дознавателя, но он не мог этого сделать. Эта память стала частью его жизни — такой же реальной частью, как воспоминания о детстве в Чернолесье.

А ведь Валиор, по сути, был не так уж плох, — вяло подумал Меченый. Да что там, по сравнению с тем выродком, который был его отцом в чужом воспоминании, он вообще мог показаться воплощением всех мыслимых достоинств. Да, Валиор, бесспорно, не любил его. Приемыш был уверен в том, что Валиор терпел его только ради своей жены. Он постоянно чувствовал глухое раздражение приемного отца на то, что посторонний, неприятный и чужой ему мальчишка живет в его доме, ест с ним за одним столом и постоянно вертится у него под ногами. Если Безымянный выполнял полученное ему дело плохо, Валиор орал, что он бездельник, не способный ни на что полезное болван и просто паразит — если же он справлялся хорошо, то Валиор как будто бы не замечал его успеха. От мессера Ирема, хоть тот никак не мог считаться образцом душевности, Крикс за одну неделю видел больше проявлений добрых чувств, чем от Валиора — за всю свою жизнь. Тот даже не пытался сделать вид, что он относится к приемышу, словно к родному сыну, и на фоне Филы, обожавшей всех своих детей, это различие казалось еще более заметным. Но при этом Валиор его не бил и никогда не обращался с ним жестоко. У него был резкий, неуживчивый характер, но он все-таки старался сдерживать себя и никогда не обращался со своими домочадцами так, как будто бы он вправе поступать, как ему заблагорассудится, а дети и жена должны безропотно терпеть любые его выходки. Короче говоря, у Валиора были свои представления о справедливости, и он старался им не изменять. А главное, напившись, Валиор отнюдь не превращался в злобное чудовище — наоборот, впадал в несвойственное ему в трезвом виде благодушие, много рассказывал о своей службе в войске Наина Воителя и о войне в Каларии, вспоминал города и крепости, в которых служил после этого... По правде говоря, пьяным он нравился приемышу гораздо больше, чем обычно.

Невозможно было даже в страшном сне представить, чтобы Валиор напал бы на кого-то из домашних с топором...

Меченый тяжело, прерывисто вздохнул. Интересно было бы узнать, он поделился с ворлоком каким-нибудь своим воспоминанием или заставил его заново пережить то, что сотворил его отец?.. У ворлока уже не спросишь — после предыдущего допроса тот сказал, что больше не желает иметь дела с Криксом. Судя по тому, как ворлок выглядел в конце допроса, он и вправду пережил нечто ужасное. А значит, даже если маг и прикоснулся к памяти дан-Энрикса, то это были не воспоминания о детстве в Чернолесье или о Лаконе, а что-то совсем другое. Вероятнее всего — Кир-Кайдэ.

Каждый раз — это проклятое Кир-Кайдэ...

Вплоть до схватки с Призраком Меченый полагал, что пережил произошедшее в плену у Сервелльда Дарнторна без особенных последствий — может быть, из-за того, что именно в Кир-Кайдэ Олварг против своей воли сделал его Эвеллиром, превратив поток бессмысленных и унизительных страданий в испытание, давшее ему в руки ключ к Наследству Альдов. Или из-за того, что ему было просто некогда прислушиваться к своим ощущениям — казалось, остается лишь одно, последнее усилие, и Олваргом будет покончено. А главное, мрачно напомнил себе Крикс, тогда со мной была Тайная магия, надежно защищавшая меня от страха и отчаяния. Меченый знал, что большинство людей, прошедших через пыточный застенок, еще долго чувствуют, что их достоинство растоптано, а воля сломлена. Но самого дан-Энрикса не мучили кошмары и навязчивые, слишком яркие воспоминания, и не терзало ощущение постыдной, унизительной беспомощности. Он, казалось, вообще забыл о том, что с ним творили палачи Дарторна. И, однако, все эти воспоминания, как оказалось, никуда не делись, просто затаились где-то очень глубоко внутри, чтобы однажды вырваться наружу с небывалой силой.

Едва Тайной магии не стало, прошлое внезапно обрело над ним пугающую власть.

Меченый ужасался своей слабости — но, видят Альды, он не мог добиться от себя ни сдержанности, ни того угрюмого и мрачного достоинства, с которым он когда-то вел себя перед людьми Дарнторна. Под влиянием ворлочьей магии Меченый начинал тонуть, захлебываться в страшных и болезненных воспоминаниях, принадлежавших то ему, то его дознавателем, а самым худшим было то, что иногда он вообще переставал их различать, не ощущал себя отдельным человеком, и тогда ему казалось, что его сознание буквально расползается по швам, как ветхая, изношенная ткань. Эти допросы неизменно превращали его в жалкое, беспомощное, слабое создание, комок из страха и безволия. Судьи смотрели на него с презрительным недоумением, и временами Меченый почти готов был разделить их отвращение. Но потом он напоминал себе, что они не имеют ни малейшего понятия о том, что они с ним творят, и что никто из них не выглядел бы лучше, окажись он в его шкуре. Меченый прекрасно знал, что дознаватели считают его поведение позорной слабостью, но он отчаянно боролся сам с собой за то, чтобы сберечь остатки самоуважения. Вот и сейчас дан-Энрикс медленно перевернулся на спину, закинул руки за голову и сказал себе, что он не станет думать о допросах и судебных магах. Он подумает о чем-нибудь другом. О Лейде, например...

Отсрочка, данная ему Юлиусом Хорном, подарила им обоим несколько по-настоящему чудесных дней. В Адели наступил Эйслит, и Их Величества провели традиционный бал в честь Зимних праздников. Дан-Энрикс на балу, конечно, не присутствовал, но они с Лейдой наблюдали за происходящим сверху, с небольшой закрытой галереи, где их не мог видеть никто из гостей. Точнее, Лейда наблюдала и рассказывала ему обо всем, что видит, а дан-Энрикс улыбался, слушал и смотрел на вереницу расплывчато-ярких пятен далеко внизу. В ту ночь он даже не жалел о том, что он больше не может видеть так, как раньше. Это было сущей мелочью в сравнении с Лейдой Гефэйр, отказавшейся от праздника ради того, чтобы стоять тут рядом с ним и быть его "глазами". Только один раз Меченый втайне подосадовал на то, что он не может разглядеть танцующих внизу гостей — когда Лейда сказала, что Валларикс с королевой лично открывают бал, танцуя в первой паре. Странное дело, его дядя был таким же человеком, как любой другой, но почему-то Меченый бы в жизни не подумал, что Валларикс может танцевать. Впрочем, о частной жизни императора он вообще знал очень мало.

Когда им наскучило стоять на галерее, они пошли к нему. Слуги, наверное, сочувствовали принцу, неспособному присутствовать на праздничном пиру, поскольку притащили с кухни все, что можно и нельзя. Стоявший у камина стол прямо-таки ломился от закусок, мяса, соусов и вин, а дополняла эту варварскую роскошь целая гора пирожных и экзотических аварских сладостей. Они объелись так, что Лейда смеялась и клялась, что лопнет, если только попытается добраться до кровати. Так что они развалились на подушках у камина и болтали до тех пор, пока он сытости, усталости и вина язык у них не начал заплетаться, и держать глаза открытыми не стало слишком тяжело. Поняв, что их беседа превращается в какое-то бессвязное бормотание, Меченый попытался растормошить Лейду Гефэйр и уговорить ее хотя бы перебраться на его кровать, но она только сонно щурила глаза и отвечала, что ей и так достаточно удобно. В конце концов дан-Энрикс подхватил ее на руки и, пошатываясь, встал. Ее лицо вдруг оказалось очень близко — а Лейда посмотрела на него внезапно трезвым взглядом и спокойно поинтересовалась, что он делает. Меченый ответил, что не может позволить даме спать на полу. Лейда усмехнулась и заверила его, что дама много раз спала в палатке, на земле и даже просто на камнях, но возражать не стала, даже обняла его за шею.

Осторожно опустив Лейду Гефэйр на свою кровать, Меченый выпрямился, собираясь вернуться в гостиную, но Лейда удержала его за рукав. "Да брось, — пробормотала она сонно — Здесь вполне хватит места для обоих". Кровь гулко застучала у дан-Энрикса в висках, сердце у него сжалось так, что он почувствовал физическую боль в груди. Хотелось сжать ее в объятиях, почувствовать, как она отзывается на его поцелуй, ощутить запах ее кожи и волос, прижать ее к подушкам... Меченый до боли стиснул зубы, выжидая, пока это наваждение пройдет. Дан-Энрикс знал, что большинство мужчин сочло бы поведение Лейды Гефэйр приглашением. Те же мужчины обязательно сказали бы, что он не понимает женщин. Они постоянно рассуждали о девицах, завлекающих мужчин притворным равнодушием или непониманием происходящего. Меченый редко ввязывался в споры, но в душе подозревал, что эти "знатоки женской природы" выдают желаемое за действительное, веря в то, во что было приятно верить им самим. Сам Крикс и правда знал не так уж много женщин, но ни Ласка, бывшая его напарницей и самым близким другом в Такии, не Лейда Гвенн Гефэйр, ни Элиссив вовсе не следили за мужчиной, напряженно ожидая, что он будет делать. Лейда пристально смотрела на него и говорила — "поцелуй меня", или же обнимала Рикса, говоря — "иди ко мне". И это было приглашением. А остальное было проявлением доверия, ее спокойной убежденности, что человеку рядом с ней никогда не изменит сдержанность и чуткость. И дан-Энрикс ни в коем случае не собирался предавать подобного доверия. Он подождал, пока не стихнут молоты, стучавшие в висках, потом присел на край кровати, стянул сапоги и осторожно лег с ней рядом.

Меченый не сомневался в том, что все считают их любовниками, и так привык к подобной мысли, что, когда на следующий день, когда он завтракал с мессером Иремом, и тот внезапно в лоб спросил — "Что у вас с Лейдой?..", Меченый едва не подавился остатком праздничного пирога.

— С каких это пор ты начал интересоваться такими вещами?.. — удивленно спросил он, откашлявшись.

— Не люблю ситуации, которых не могу понять, — ответил коадъютор без малейшего стеснения. — Вы с ней проводите вдвоем целые дни, ночуете у тебя в комнате и вроде кажетесь вполне довольными, но почему-то и она, и ты все время выглядите напряженными, как перетянутая тетива. Как только вы заходите куда-нибудь вдвоем, как воздух там сразу тяжелеет, как перед грозой.

— Не понимаю, с какой стати тебе вздумалось за нами наблюдать.

— И в мыслях не было за кем-то наблюдать, — лениво возразил на это Ирем. — Просто есть вещи, на которые не получается закрыть глаза при всем желании. Ты вообще-то отдаешь себе отчет, что, стоит вам обоим оказаться в одной комнате, как все остальные сразу ощущают себя не в своей тарелке? И прислуга, и придворные буквально взмокли от стараний ничего не замечать и вообще вести себя как ни в чем ни бывало. В общем, выглядите вы не как счастливые любовники, а как... — рыцарь запнулся.

— Валяй, заканчивай, — с досадой сказал Крикс.

— Как пара остолопов, каждый из которых трусит первым рассказать о своих чувствах.

Меченый пару секунд боролся с побуждением послать своего бывшего сеньора ко всем фэйрам, но в итоге овладел собой и сдержанно сказал:

— Я готов допустить, что ты об этом не задумывался, но, когда пытаешься вернуть доверие любимой женщины, вопрос не сводится к тому, чтобы побыстрее затащить ее в постель. Тебя это, возможно, удивит, но я хотел бы, чтобы Лейда видела во мне сначала друга, и только потом любовника. Я бы хотел, чтобы она хотела стать моей женой. И это слишком важно для меня, чтобы я стал куда-нибудь спешить.

Меченый не мог видеть лица собеседника, но готов был поспорить, что сейчас его бывший сеньор насмешливо приподнимает брови.

— Не спорю, все это довольно куртуазно, хотя ты и смахиваешь на юнца, который только-только начинает мечтать о женщине, — заметил он. — Но это, по большому счету, дело вкуса. Стоял бы себе на здоровье у нее под окнами, носил бы на груди ее перчатку и, быть может, через пару месяцев решился объясниться в своих чувствах. Но, сдается мне, у вас обоих нет на это времени.

То, что коадъютор оказался неспособен понять его взгляд на вещи, Меченого не смутило — он и не рассчитывал на это. Но последние слова мессера Ирема мгновенно сбросили его с небес на землю. В самом деле, какой брак, о чем он говорит?.. Сразу же после Зимних праздников его, скорее всего, заберут в тюрьму при ратуше и там начнут допрашивать по делу об убийстве Рована Килларо.

Остаток завтрака прошел в мрачном молчании.

...Скрежет ключа в замочной скважине заставил Меченого вздрогнуть и вернул его к реальности. Он сел на койке, выжидая, когда посетитель войдет в его камеру. За окнами уже смеркалось — как обычно в январе, стремительно и грустно — то есть для допросов было уже слишком поздно, а для ужина, наоборот, довольно рано. Посетителя дан-Энрикс не узнал, поскольку видел только его узкий темный силуэт, однако безошибочным инстинктом угадал, что перед ним не воин, следовательно — не кто-то из его охраны. Давно растерявший свои прежние манеры Меченый не стал приветствовать своего гостя, молча выжидая, пока тот заговорит.

— Здравствуйте, принц, — сдержано поздоровался стоявший возле двери человек. Меченый узнал голос Хорна. — Мы только что закончили беседовать с другими судьями, и прежде, чем идти домой, я решил зайти к вам, чтобы сказать — учитывая неспособность наших ворлоков проникнуть в вашу память, Трибунал считает продолжение магических допросов нецелесообразным.

Сердце у Крикса на мгновение остановилось — а потом забилось вдвое чаще.

Больше никаких допросов... Альды Всеблагие, он все-таки сумел выдержать все это до конца и не сойти с ума!..

— Спасибо, — это прозвучало совсем тихо, но говорить громче энониец не рискнул, боясь, что голос у него сорвется или задрожит.

— Это не одолжение, — строго заметил Хорн. — Мы приняли это решение не ради вас, а в интересах справедливости и правосудия.

— А еще вы не можете заставить ваших магов продолжать эти допросы до тех пор, пока меня не пристегнут к Железному столу, — не удержался Меченый. — Но я благодарил вас не за это, а за то, что вы пошли сюда вместо того, чтобы сообщить мне эту новость завтра утром. Такое действие не служит интересам правосудия, а значит, его следует расценивать, как одолжение...

Хорн укоризненно вздохнул.

— Я почему-то так и думал, что, как только вы услышите о прекращении допросов с ворлоком, как к вам вернется ваша прежняя самоуверенность, и вы опять начнете вести себя так же, как обычно.

Меченый в эту минуту чувствовал, что голова у него кружится от облегчения. Перед глазами вспыхивали красные и желтые круги. Если бы не присутствие советника, он бы сейчас бессильно повалился на кровать.

— При всем уважении, советник, мы с вами знакомы явно недостаточно, чтобы вы могли судить о том, как я веду себя обычно, — огрызнулся он.

— Все может быть, — ответил Хорн. — Спокойной ночи, принц.

Он сделал шаг к двери, но Меченый остановил его.

— Постойте, Юлиус... Я давно хотел извиниться перед вами за тот безобразный эпизод на улице. Простите. Мое поведение в тот вечер не имеет ни малейших оправданий.

Удивление советника казалось почти осязаемым.

— Мне кажется, что это неуместный разговор, мессер. Судья, который извиняет подсудимого за личную обиду — это возмутительно, — ответил Хорн после короткой паузы. — Естественно, я отказался от любых претензий к вам еще в тот день, когда возглавил Трибунал. Считайте, что этого эпизода не было.

Меченый усмехнулся и пожал плечами.

— И тем не менее, он был... Я отложил бы свои извинения до окончания процесса, но я не уверен, что у нас будет возможность побеседовать после суда.

— ...Спокойной ночи, — чуть помедлив, повторил Юлиус Хорн и вышел в коридор.

* * *

— Передохнем, — сказала Лейда, воткнув меч в хрустящий снежный наст. Ингритт зубами стянула с рук промокшие, обледеневшие перчатки и принялась растирать запястья. Олрис дышал так тяжело, как будто кто-то раздувал кузнечные мехи, но все равно, конечно, попытался возражать.

— Я даже не устал! Можно еще разок? Пожалуйста...

— Приложи лучше снег ко лбу, тогда ушиб сойдет быстрее, — посоветовала Лейда. На лбу Олриса, чуть ниже линии волос, вспухала белая, сочащаяся сукровицей шишка. Ингритт, в отличие от Лейды, еще не умела останавливать свой меч в момент удара. Лейда не любила ставить двух своих учеников друг против друга — чтобы из тренировки вышел толк, хотя бы один из противников должен точно знать, что делает — но Олрис с Ингритт ни в какую не желали отказаться от подобных поединков. Это было куда интереснее, чем драться с самой Лейдой, потому что силы были приблизительно равны, а Лейде оставалось лишь надеяться, что ни один из них не выбьет другому глаз.

Олрис послушно бросил меч, присел на край холодной парковой скамьи и, морщась, приложил ко лбу немного снега. Лейда подумала, что еще месяц назад Олрис наверняка счел бы вопросом чести проигнорировать ее совет, а то и буркнуть — "Я вам что, девчонка, чтобы волноваться из-за такой ерунды?..". Когда их тренировки только начались, Олрис с трудом скрывал свое негодование по поводу того, что ему приходилось драться с ней и с Ингритт. Его подружку это выводило из себя, а Лейде представлялось исключительно забавным. Вероятно, потому, что она, в отличие от Ингритт, в любой момент могла ткнуть парня головой в сугроб, что, собственно, и делала на каждой тренировке, хоть с мечом, хоть без меча.

Когда дан-Энрикса перевели в тюрьму при ратуше, где ему полагалось находиться до суда, Лейда почувствовала себя так, как будто бы дворец внезапно опустел. Болезненное ощущение утраты и незаполнимой пустоты в душе казалось слишком острым. Лейда с недоумением спросила у самой себя, неужели ей хватило провести в обществе Меченого полторы недели, чтобы постоянное присутствие дан-Энрикса сделалось такой же настоятельной потребностью, как воздух и вода? Ведь прожила же она почти девять лет, совсем не видя Крикса, и при этом большую часть времени чувствовала себя вполне счастливой — так с чего бы ей теперь переживать, как героиням из слезливых песен Отта?

Лейда бралась за разные дела, ездила в Нижний город, чтобы убедиться, что ее солдаты ни в чем не испытывают недостатка, даже написала брату в Гверр, но ни одно из этих дел не в состоянии было отвлечь ее от мыслей о дан-Энриксе. Впервые Лейда ощутила неподдельный интерес к чему-то, кроме собственных переживаний, в тот момент, когда мэтр Викар пожаловался ей, что дети, приведенные дан-Энриксом в Адель, буквально чахнут во дворце. "Я бы очень хотел им как-нибудь помочь, но, честно говоря, не представляю, чем, — признался маг. — Эти ребята плохо знают наш язык, и, разумеется, не разбираются во всем, что здесь произошло, но они понимают, что дан-Энрикса могут казнить. А тут еще лорд Ирем запретил им выходить в Адель... Конечно, это ради их же безопасности, но в результате они с утра до ночи торчат в библиотеке и строят несбыточные планы, как помочь дан-Энриксу. У меня такое чувство, что однажды они передут от планов к действиям и сотворят что-то такое, отчего всем станет только хуже". "Эти дети?.. — усмехнулась Лейда. — Да что они могут сделать? Штурмовать тюрьму при ратуше?". Мэтр Викар пожал плечами — "Я не знаю, до чего они могут додуматься. Зато я знаю, что в подобном возрасте люди могут решиться на такое, что более опытному человеку показалось бы безумием".

Позже, размышляя над словами мага, Лейда ощутила странное родство с этими совершенно незнакомыми и, в общем-то, чужими для нее ребятами. Пожалуй, во всей Адели только они одни страдали от отсутствия дан-Энрикса не меньше, чем она сама. Лейда даже подумала, что хитрый ворлок потому и завел этот разговор именно с ней, что рассчитывал на подобный эффект. Но даже если это в самом деле было так, Лейда не собиралась обижаться на Викара. Позаботиться о ком-нибудь другом, как ни крути, гораздо лучше, чем сидеть и предаваться бесполезной жалости к себе. На следующий день Лейда затребовала у мессера Ирема три легких тренировочных меча, и, получив желаемое, отправилась в личную библиотеку императора.

Как и предсказывал мэтр Викар, спутники Крикса были там. Они сидели у окна, низко склонившись над столом, и обсуждали что-то с такой увлеченностью, что даже не заметили ее прихода. Подойдя поближе, Лейда обнаружила, что вместо книги на столе лежал довольно-таки коряво сделанный чертеж, подозрительно напоминавший карту.

— Я же тебе сказала, поворот был здесь! — с досадой возразила Ингритт, потянувшись исправить нарисованную Олрисом кривую линию. Парень дернул лист к себе, заслоняясь от соседки локтем.

— Отцепись! "Она сказала", тоже мне... Я точно помню, что мы повернули сразу за Поющим Залом!..

— Да нет же, идиот, сначала была лестница!

— От идиотки слышу!

"Да ведь это же Подземный город!" — догадалась Лейда, вспомнив про рассказы Крикса. Лейда помнила, как она удивилась, когда Меченый заговорил об этом с ней и даже показал секретный коридор, ведущий в тайный город с Галереи Славы. "Лисси тоже как-то раз упоминала про Подземный город, но она сказала, что не может рассказать мне больше, потому что это тайна. Ее должен знать только правитель и его наследники" — сказала Лейда Криксу, но он только отмахнулся. "Хватит с меня тайн... по крайней мере, от тебя".

Глядя на разыгравшееся за столом сражение, Лейда напомнила себе, что Ингритт с Олрисом тоже успели побывать в Подземном городе, когда дан-Энрикс привел их в Адель. Она задумалась, уж не намерены ли они как-нибудь воспользоваться этим знанием, чтобы попытаться выручить дан-Энрикса? Недавнее предположение о штурме ратуши внезапно перестало выглядеть просто нелепостью. Похоже, маг был прав — Ингритт и Олриса давно пора было занять каким-то делом.

Женщина остановилась у стола и вслух спросила:

— О чем спорим?..

Ингритт с Олрисом мгновенно замолчали и уставились на нее так, как будто их поймали на месте преступления. При этом Олрис торопливо сунул смятый лист со злополучным чертежом под стол. Лейда сделала вид, как будто не заметила этого жеста.

— Хватит киснуть над книгами, — сказала Лейда, глядя на обоих "заговорщиков" сверху вниз. — Пойдемте в парк. Я раздобыла несколько затупленных мечей.

Парень забавно вытаращил на нее глаза.

— Зачем?..

— В носу ковырять, — хмыкнула Лейда. — Крикс сказал, что ты хотел учиться фехтованию.

— Но... но не с вами же! — выпалил он, явно опешив от предположения, что она может быть его наставницей. Лейда склонила голову к плечу.

— А в чем проблема? Ты меня боишься?

Олрис попытался испепелить ее взглядом. Получилось, откровенно говоря, не слишком впечатляюще.

— Конечно, нет, — процедил он.

— Ну так пошли, покажешь, чему научился. И ты тоже, — сказала Лейда, обернувшись к Ингритт. — У тебя есть подходящая одежда? Если нет, не страшно, подберем тебе что-нибудь из моей. Будет великовато, но для тренировок это даже хорошо.

— Я? — девушка растерялась. — Но зачем? Ведь я же... — она осеклась, сообразив, к кому обращается. Лейда насмешливо прищурилась.

— Ты женщина? Я тоже. Сейлесс из охраны королевы — тоже... Чему это может помешать? В конце концов, я не зову тебя махать кузнечным молотом.

— А если ей не хочется? — вмешался Олрис, мрачно глядя на Лейду Гефэйр исподлобья. Лейда чуть не рассмеялась в голос. Тоже мне, защитник.

— А тебе не хочется?.. — спросила она Ингритт, вскинув бровь.

— Н-не знаю. Я не думаю, что у меня получится, — сказала Ингритт неуверенно. Лейда уже в который раз задумалась, почему ее присутствие так действует на Ингритт. Как-никак, девчонка вовсе не была застенчивой — совсем наоборот. Она гораздо меньше своего приятеля смущалась из-за своих затруднений с аэлингом и свободно разговаривала что с прислугой из дворца, что с лордом Иремом, что с тем же Олрисом, но мгновенно замолкала, стоило Лейде Гефэйр войти в комнату. Лейда не отказалась бы узнать, в чем дело. Может, Ингритт просто не привыкла к женщинам, которые вели бы себя так, как Лейда?..

— У тебя получится, — непререкаемо сказала Лейда. — Крикс рассказывал, как ты ударила Безликого горящей головней. Если ты не боец — тогда, считай, я вообще ничего в этом не смыслю. Ну так как, ты с нами?..

Разумеется, Ингритт пошла с ними. Она оказалась способной ученицей — смелой, но без глупой лихости, понятливой и удивительно выносливой. Первое время Олрис имел перед ней кое-какое преимущество за счет того, что его уже обучали обращению с мечом, но силы очень быстро выровнялись. Лейда опасалась, что соперничество на тренировочной площадке сделает их отношения еще сложнее, чем обычно, но по прошествии месяца с удивлением обнаружила, что Ингритт с Олрисом, наоборот, почти прекратили ссориться или подначивать друг друга. Олрис стал гораздо мягче, перестал все время заноситься перед Ингритт и, как иногда казалось Лейде, сильно привязался к ней самой. Во всяком случае, и он, и Ингритт продолжали держаться рядом с ней даже за пределами тренировочной площадки. Завтракали, обедали и ужинали они обычно вместе, а по вечерам часто сидели у камина в ее комнате. Олрис и Ингритт рассказывали ей про Дель-Гвинир и Эсселвиль, а Лейда вспоминала разные веселые истории про юность Крикса. Лейде даже удалось добиться, чтобы Ирем, скрепя сердце, разрешил Олрису с Ингритт выходить с ней в город — при условии, что с ними всегда будут нескольких ее солдат. Кажется, Олрис с Ингритт тогда здорово обиделись на эту оговорку. Во всяком случае, во время их первого выхода в Адель они довольно зло подшучивали над мессером Иремом, не понимавшим, что с Лейдой они и так были бы в полной безопасности. Их вера в ее силы, несомненно, грела душу, но Лейда все же сочла необходимым заступиться за мессера Ирема и сообщить, что он был совершенно прав. Советник Римкин, вбивший себе в голову, что ему непременно нужно допросить стюарда Меченого, вряд ли примирился с оскорбительным отказом, а по существующим законом свидетеля вполне возможно было привести на суд насильно. Узнай Римкин, что стюард дан-Энрикса спустился в город, с него сталось бы послать за Олрисом целый отряд.

— Ну что, продолжим?.. — предложила Лейда двум своим ученикам.

...Олрис вскочил. Ушиб на лбу все еще ныл — больше от холода, чем из-за самого удара. Он успел понадеяться, что Лейда разрешит ему опять сразиться с Ингритт, и он сможет взять реванш, но вместо этого наставница немыслимо изящным жестом выдернула из сугроба меч, так что его острие оказалось направлено куда-то между Олрисом и Ингритт, и жестом предложила им атаковать себя.

Олрис вздохнул. За этот месяц они перепробовали уже все, что можно — нападали на Лейду Гефэйр с двух сторон или держались рядом, локоть к локтю, пробовали обмануть наставницу каким-то неожиданным маневром... результат всегда был одинаковым. С некоторых пор, стоило Олрису только задуматься о нападении на Лейду, тело делалось отяжелевшим и безвольным, и вдобавок внятно ныло, протестуя против новых синяков. Олрис подозревал, что Ингритт Лейда все-таки чуть-чуть щадила, а вот ему обычно доставалось полной мерой. Все бока у Олриса болели от бесчисленных падений на утоптанный и очень твердый снег. Кувырком летя на землю, Олрис недоумевал, что же он все-таки сделал не так, а поднимаясь на ноги, мысленно обещал себе, что в следующий раз все будет по-другому. Впрочем, с каждым следующим разом в это верилось все меньше.

После одной из первых тренировок на дворе он выпросил у Рам Ашада мазь от синяков, и, стащив через голову рубашку, начал осторожно мазать свежие ушибы, костеря Лейду Гефэйр, на чем свет стоит. Ингритт сидела на своей кровати, поджав под себя ноги в темных тренировочных штанах, полученных от той же Лейды, и неласково смотрела на него.

— Я что-то не помню, чтобы ты говорил что-нибудь подобное про Дакриса. Или про этого, как там его, который занимался с тобой в Академии...

— Да потому что эта Лейда хуже их обоих, вместе взятых! — буркнул Олрис, осторожно щупая особенно болезненный ушиб возле ключицы.

— А по-моему, ты просто злишься оттого, что какая-то женщина может спокойно надавать тебе по шее, — обвиняюще заметила на это Ингритт.

— Кто бы говорил! Если все дело в том, что она женщина, тогда с чего тебе смотреть на нее волком?

Девушка внезапно покраснела.

— Вовсе я и не смотрю на нее волком!.. — с возмущением ответила она. Ее лицемерное негодование развеселило Олриса.

— Да ладно врать-то, я же не слепой! Слушай, может быть, ты ей завидуешь?.. — предположил он, ухмыляясь. "В конце концов, она-то может надавать мне по шее, а ты — нет", — хотел продолжить он, но в самую последнюю секунду прикусил язык, как громом пораженный неожиданной догадкой.

— Это из-за Крикса? — хрипло спросил он, уставившись на Ингритт. — Ты в него...

— Конечно, нет, — сказала Ингритт, но одного взгляда на ее застывшее лицо было достаточно, чтобы понять, что она лжет. Позднее Олрис часто думал, что ему стоило притвориться, что он ей поверил, но в тот момент он чувствовал себя слишком несчастным, чтобы думать о таких вещах.

— Неправда, — глухо сказал он. Глаза у Ингритт потемнели, как всегда, когда ей доводилось рассердиться не на шутку. Она подняла его рубашку с пола и швырнула ею в Олриса.

— Оставь меня в покое! Возьми мазь и выметайся к себе в комнату...

Олрис поймал рубашку и попятился к дверям, напрочь забыв про мазь и думая только о том, чтобы не встретиться глазами с Ингритт. Все казалось ему нереальным, как во сне. Способность соображать вернулась к Олрису только тогда, когда он оказался у себя. Из-за портьеры, отделявшей его комнату от спальни Ингритт, не доносилось ни единого звука, но Олрис почему-то был уверен в том, что она плачет.

Больше они никогда не возвращались к этой теме, но, когда они увиделись на следующий день, Олрис взглянул на Ингритт совершенно новыми глазами — словно она в одночасье выросла и из подруги его детства превратилась в молодую женщину, в которую он, сам об этом не подозревая, был влюблен последние несколько лет. Окажись на месте Меченного кто-нибудь другой, он бы, наверное, сходил с ума от ревности, но то, что Ингритт выбрала именно Крикса, представлялось Олрису вполне естественным.

Пожалуй, самым странным в этой ситуации казалось то, что Лейда с Ингритт замечательно поладили и, несмотря на разницу в их возрасте и положении, порой держались так, как будто были лучшими подругами. Когда они вдвоем брались поддразнивать его из-за какой-то ерунды, они казались Олрису двумя девчонками не старше его самого.

— ...Олрис, ты там, случайно, не заснул? — насмешливо спросила Лейда, опустив свой меч, как будто бы устала дожидаться нападения. — Давайте, покажите, что вы можете! Пойдем обедать, когда кто-нибудь из вас сможет меня задеть.

— То есть никогда, — шепнула Ингритт Олрису. Лейда услышала ее и рассмеялась.

— Ну, уж будто бы... Вы только постарайтесь не устраивать такой сумбур, как в прошлый раз. Действуйте слаженно! А то вы нападаете вдвоем, а дальше — каждый за себя и кто во что горазд. Попробуйте смотреть не только на меня, но и на то, что делает второй.

Олрис вздохнул и поудобнее перехватил свой меч. Ингритт была права — обедать им придется ближе к ужину.

* * *

Кэлринн прохаживался взад-вперед по комнате, размахивая в такт шагам единственной рукой и что-то бормоча себе под нос. Алвинн его не слышал, но готов был биться об заклад, что Кэлринн повторяет свою новую балладу, "Обманувший смерть". Отт сочинил ее несколько дней назад, и каждую свободную минуту принимался перекраивать какую-то строфу или подыскивать замену для банальной рифмы. Алвинн наблюдал такое уже много раз. Он знал — как только Кэлринн в первый раз исполнит свое новое произведение на публике и убедится в том, что новая баллада нравится аудитории ничуть не меньше, чем все остальные его песни, Отт угомонится и забудет о своих теперешних сомнениях. Ну а до этого момента оставалось только примириться с тем, что Кэлринн временами делался мрачнее тучи, хмурил брови, кусал губы, а итоге разражался рассуждениями в духе "только недоумок мог зарифмовать "покой"-"строкой"... Это же полное убожество!".

У Эстри терпение кончилось быстрее, чем у Алвинна.

— Если тебе во что бы то ни стало нужно бегать взад-вперед, спускайся в сад, — заметила она с досадой. — У меня в глазах рябит от этих мельтешений.

Отт остановился.

— Видеть больше не могу этот проклятый сад, — сказал он мрачно. — Хотя эта комната ничуть не лучше... Сколько это еще будет продолжаться? Мы сидим тут, словно в заточении. Я даже не уверен, что Атталу доложили, что мы здесь. И каждый день одно и то же — тану нездоровится, он примет вас в другое время... Держат нас за дураков, хотя весь город знает, что Аттал ничем не болен, просто никого не хочет видеть после смерти адмирала.

Эстри тяжело вздохнула и задумчиво потерла кончик носа.

— Кто знает?.. Может быть, на его месте мы бы поступили точно так же. Сколько они были вместе, лет семнадцать? Думаю, я понимаю, что он чувствует. Когда я пытаюсь представить, как бы я жила, если бы Крикс не оказался там, на площади, и не вернул тебя назад — мне каждый раз становится так страшно и так грустно, что хочется поскорее отыскать тебя и убедиться в том, что ты живой... Но мне не нравится, что в спальне у Аттала жгут люцер. Когда я хожу по коридору, который ведет к его покоям, там почти всегда воняет дымом. Я, конечно, не считаю, что его пытаются убить, но тот, кто предложил ему лечить свою тоску люцером, дал ему очень дурной совет. Мы должны с ним поговорить. Даже если бы не поручение дан-Энрикса, все равно нельзя было бы оставить все, как есть. Нужно придумать, как привлечь его внимание.

— Поджечь дворец? — невесело пошутил Отт, теребя свой расшитый пояс. — Думаю, мы уже перепробовали все, что можно.

— Вовсе нет. На самом деле, до сих пор мы вели себя, как самые что ни на есть почтительные гости, и делали все, чего от нас требуют. "Да-да, как вам угодно, мы сейчас вернемся в свои комнаты"... "Да, конечно, мы пойдем в сто первый раз подряд гулять по саду"... — голосом примерной девочки передразнила Эстри.

— Но мы ведь и правда только гости, — рассудительно напомнил Кэлринн. — Нравится нам это или нет, мы вынуждены ждать, когда Аттал захочет нас принять. Мы же не можем перебить его охрану и ворваться к нему силой!

— Ну, конечно, нет. Но, может быть, мы сможем сделать так, чтобы он сам спустился к нам, — сказала Эстри. — У меня есть идея. Окна этой спальни выходят на ту же сторону, что окна в комнатах Аттала. Давайте дождемся темноты, запрем входную дверь и забаррикадируем ее. А после этого откроем окна настежь и будем петь как можно громче. Может быть, Аттал захочет выяснить, в чем дело.

Безликий удивленно посмотрел на Эстри. За время их знакомства Алвинн успел убедиться, что авантюризма ей не занимать, но ее нынешнее предложение казалось настоящим сумасшествием. Кэлринну тоже явно сделалось не по себе.

— Мне кажется, что это неудачная идея, — осторожно сказал он. — Ты представляешь, чем все это может кончиться?.. Если из твоей затеи ничего не выйдет, то нам, в лучшем случае, прикажут убираться с Филиса на все четыре стороны. А в худшем...

— В худшем случае Аттал сведет себя в могилу, а аварский флот поможет Олваргу занять Адель, — нетерпеливо перебила Эстри. — Крикс надеется на нас. Помнишь, ты сказал ему, что можно было бы послать на Острова кого-нибудь другого? Тем не менее, он выбрал нас троих. Мне кажется, он вправе ожидать, что мы сделаем все возможное, чтобы исполнить его поручение, даже если для этого придется рисковать. Разве не так?..

Яркие синие глаза Эстри светились воодушевлением. Безликий отвел взгляд. Смотреть на Эстри было трудно — ее пушистые волосы, как обычно, выбились из косы и окружали лицо Эстри сияющим полупрозрачным нимбом, а алое платье было таким ярким, что казалось, будто бы о ткань можно обжечься. Это сочетание — пламя и золото — нервировало Алвинна, напоминая Безликому об Альдах. Тем не менее, он должен был признать, что Эстри говорила правду.

Они провели на Филисе почти две недели, не добившись ровным счетом ничего. На все вопросы, связанные с тем, когда они смогут увидеть тана Аггертейла, приближенные Аттала отвечали так уклончиво, что впору было усомниться, знает ли Аттал об их прибытии. Если же кто-нибудь из них пытался задавать прислуге более конкретные вопросы, связанные со здоровьем тана или с тем, что он сказал, когда узнал об их приезде, собеседники не отвечали вовсе — притворялись, что оглохли, и переводили речь на посторонние предметы, вроде, например, того, что подать к ужину. Надеяться, что ситуация изменится сама собой, было бессмысленно. Если они действительно рассчитывали сделать то, о чем просил дан-Энрикс, то пора было переходить к решительным действиям.

— Эстри права. Выбора нет, надо рискнуть, — подумав, сказал Алвинн.

Отт скривился, как от запаха какой-нибудь тухлятины.

— Когда я обещал Атталу, что однажды обязательно спою свои баллады здесь, на Филисе, я представлял это совсем иначе. Я рассчитывал, что буду выступать перед людьми, которые нарочно собрались меня послушать, а не устаивать ночной дебош, — с горечью сказал он. Безликий понял, что Отт сдался — он уже не спорил, а, скорее, жаловался. — Мы же все-таки артисты, а не пьяные гуляки, которые дерут глотку у людей под окнами!..

Алвинн ухмыльнулся, осознав, что мысль о таком унижении его искусства ужасает Кэлринна даже сильнее, чем возможность встретить завтрашнее утро в местной городской тюрьме.

— Попробуй посмотреть на это дело под другим углом, — с усмешкой посоветовал Безликий. — Может, ваша музыка — единственное, что может вернуть Аттала к жизни. Ты читал трактат "О меланхолии"?

Кэлринн растерянно моргнул.

— Саккронис много раз подсовывал мне эту книгу, и я ее даже пролистал, но... увлекательной ее не назовешь, а я не занимаюсь медициной, так что я решил не тратить время.

— Там написано, что человека, который охвачен горем и апатией, следует как можно больше развлекать, поить вином, играть ему на музыкальных инструментах и не позволять ему надолго оставаться одному и погружаться в мрачные раздумья.

Отт с досадой отмахнулся, справедливо полагая, что Безликий над ним потешается. Впрочем, несколько часов спустя, когда они с Эстри обсуждали, с какой песни лучше было бы начать свое ночное выступление, Кэлринн заметно оживился и, похоже, сам увлекся необычностью своей задачи.

"План кампании" закончили еще до ужина. Говорить было не о чем; каждую мелкую деталь успели обсудить по крайней мере дважды. Потянулись долгие часы томительного, напряженного бездействия. Спутникам Алвинна явно было не по себе. Одно дело — обсуждать подобную затею, и другое — приводить ее в исполнение. Кэлринн метался взад-вперед по комнате, Эстри в четвертый раз за день настраивала гаэтан, и только Алвинн сохранял обычную невозмутимость. Если в мире и существовали вещи, способные встревожить или же смутить Безликого, то задуманная Кэлринном и Эстри шутка к ним не относилась.

Начинать "концерт" решили около полуночи, а перед этим Алвинн должен был перетаскать к двери всю имеющуюся в комнате мебель и соорудить такую баррикаду, которая сможет задержать охранников Аттала хотя бы на несколько минут. Ничего особенного или трудного в такой задаче не было, а единственная сложность состояла в том, что, если люди Аггертейла все же выломают дверь и нападут на охранявшего ее Безликого, необходимо было выиграть побольше времени для Кэлринна и Эстри, но при этом исхитриться никого не ранить ("ну, во всяком случае, серьезно", сбился Кэлрин, когда Алвинн усмехнулся и спросил, должен ли он безропотно позволить себя зарубить, если гвардейцам Аггертейла взбредет в голову устроить полноценное сражение).

Примерно в десять вечера им, как обычно, принесли горячей воды для умывания. Бледные от волнения Кэлрин и Эстри разошлись по своим спальням, хотя, разумеется, ложиться ни один из них не собирался. Час спустя все трое собрались в комнате Алвинна.

— Я больше не могу, — признался Отт. — Давайте начинать? Все равно уже тихо.

Безликий усмехнулся, но, не споря, встал и начал строить баррикаду у дверей. Кэлринн и Эстри наблюдали за его действиями со стороны — им нужно было поберечь дыхание. Когда вся мебель, находившаяся в комнате, была сдвинута к двери и составлена по всем правилам фортификационного искусства, Безликий жестом предложил своим товарищам приступать. Отт распахнул окно и несколько секунд стоял, вдыхая чистый, зимний воздух.

— До сих пор не понимаю, как я мог на это согласиться, — пробормотал он.

В начале Кэлринн с Эстри собирались спеть "Прощальную" Алэйна Отта — просто потому, что именно ее Отт пел в тот день, когда "Бурерожденный" под командованием Аттала Аггерейла разгромил аварский флот у Чаячьего острова. Эстри погладила по грифу свой роскошный золотистый гаэтан и взяла первые аккорды.

— Громче, — сказал Кэлринн.

Эстри заиграла громче. Кэлринн тяжело вздохнул, набрал в грудь побольше воздуха и начал петь. Через открытое окно голос далеко разносился над спящим городом. "Давай, — мысленно подбодрил приятеля Безликий. — Спой так, чтобы тебя услышали на "Зимородке"!"

Но Кэлринн явно не нуждался ни в каких советах — с каждой строчкой его голос становился более глубоким и объемным. Теперь Алвинн почти верил в старую историю о том, что Кэлринн сумел перекрыть звуки морского сражения и внушить гребцам на вражеских судах уверенность, что им владеет магия. На середине первого куплета к мягкому, густому баритону Отта присоединилось серебристое сопрано Эстри.

Услышав глухой стук в дверь, Алвинн неторопливо развернулся к своей баррикаде. Из-за двери доносились голоса кого-то из прислуги, но из-за пения Кэлринна и Эстри было трудно различить отдельные слова. Алвинн расслышал только фразу "...уже лег", и угадал, что их пытаются усовестить напоминанием о том, что Аггертейл отдыхает. Через полминуты в дверь забарабанили сильнее. "Стража" — рассудил Безликий.

— Открывайте! Именем Аттала! — зарычали с противоположной стороны двери, поняв, что дверь закрыта изнутри.

Алвинн усмехнулся.

— Разбежались, — сказал он, прекрасно зная, что из коридора его не услышат. Откровенно говоря, он сам себя не слышал — все перекрывал припев к балладе Отта.

— ...аш ...оследний ...анс! Иначе мы ломаем дверь, — голос охранника вибрировал от ярости.

— Ломайте, — равнодушно согласился Алвинн и, не удержавшись, покосился на окно. Ему казалось, что голосам Кэлринна с Эстри тесно в маленькой комнате — они как будто раздвигали стены, и одновременно заполняли его череп изнутри. Кажется, это называется "крещендо", всплыло в памяти невесть когда и где услышанное слово.

Вернуться вновь, к причалам этим,

Однажды утром, на рассвете,

Напрасно ты не обещай, — распевал Кэлринн Отт, взобравшись на широкий подоконник и слегка покачиваясь в такт. Видимо, почувствовав, что его голос сейчас слышит весь дворец, Кэлринн вошел во вкус и позабыл свои недавние сомнения.

Не возвратится день вчерашний,

Прощайте, улицы и башни!

Прощай, Адель, навек прощай...

"Немногим хуже, чем звонить в Лаконский колокол" — подумал Алвинн, когда песня, наконец, закончилась. Кэлринн умолк, переводя дыхание — и Алвинн лишь теперь сообразил, что в коридоре стало совсем тихо. А потом из-за двери послышался еще один, совсем негромкий голос, попросивший открыть дверь.

Лицо у Эстри осветилось, словно его озарило вспышкой молнии.

— Это Аттал! — беззвучным шепотом воскликнула она, соскакивая на пол с подоконника, и замахала на Безликого рукой, показывая, что он должен поскорее разобрать воздвигнутую возле двери баррикаду. Судя по лицу Эстри, ей казалось, что Аттал в любой момент способен передумать и уйти к себе. Алвинн успокоительно кивнул и сдвинул мебель так, чтобы суметь открыть входную дверь.

Атталу пришлось развернуться боком, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель. Когда он вошел в комнату, Отт спрыгнул с подоконника и опустился на одно колено. Судя по его лицу, он собирался объяснить, что они прибыли по поручению дан-Энрикса и попросить прощения за шум, но, посмотрев на тана, замер с приоткрытым ртом. Эстри владела собой лучше, но в ее глазах тоже мелькнула жалость и какое-то другое чувство, близкое к испугу. Алвинн подумал, что, если бы он знал Аттала раньше, то, наверное, сейчас он тоже поразился бы произошедшей с таном перемене. Вошедший в комнату мужчина был похож на приведение. Несвежая и мятая рубашка с пятнами пролитого вина болталась на Аттале Аггертейле, как на вешалке. Он был очень худ, с ввалившимися щеками и темными кругами вокруг глаз, а его грязные, нечесаные волосы свалялись за спиной в неряшливый колтун. Алвинну вспомнилось, что ненавидевшие Аггертейла "истинники" утверждали, будто бы он тратит на каждое переодевание по часу и завел особого слугу, чтобы тот красиво укладывал складки на его плаще. Не то чтобы Безликий принимал на веру все, что говорят Килларо и его товарищи, но Кэлринн, лично знавший тана, признавал, что Аггертейл всегда был завзятым франтом. Но сейчас он выглядел, как человек, которому плевать на все, включая самого себя.

Алвинн, конечно, понимал, что тот, кто почти месяц не выходит из своих покоев, не испытывает интереса ни к чему на свете, но, когда Аттал скользнул по нему усталым, ничего не выражавшим взглядом, Алвинн вдруг почувствовал, что Аггертейл просто-напросто не хочет жить — как и он сам несколько лет тому назад. И даже хуже, потому что Алвинна тогда поддерживала его ярость на дан-Энрикса, а Аггертейла, судя по мертвому выражению глаз, не спасало ничего. Его взгляд казался тусклым и бесцветным, как остывший пепел.

Во время путешествия на Филис Алвинн и его друзья условились, что не откроют истинную цель своей поездки никому, кроме Аттала, и не станут говорить о поручении дан-Энрикса, пока им не представится возможность побеседовать с правителем наедине. До этого момента следовало придерживаться версии, что они прибыли на Филис, чтобы провести эти зиму при дворе Аттала, выступая перед знатью с Островов. Но, разумеется, теперь не оставалось ничего, кроме как рассказать всю правду, не считаясь с тем, что стража Аггертейла все еще толпится у дверей. Эстри наклонила голову, присев в глубоком реверансе.

— Государь, мы прибыли по поручению лорда дан-Энрикса. Он просит вашей помощи против аварцев. Мы пытались получить у вас аудиенцию, но ваши люди постоянно говорили, что вы нездоровы, и в конце концов нам начало казаться, что они решили не тревожить вас, передавая нашу просьбу. Тогда мы решили, что мы должны найти какой-то другой способ сообщить о том, что мы находимся на Филисе. Простите нас.

— Мне говорили, что вы здесь, — сказал Аттал. Когда он говорил, то речь звучала медленно и тяжело, как будто ему приходилось делать над собой серьезное усилие, чтобы произнести законченное предложение. — Я хотел вас принять, но чувствовал себя слишком уставшим. Впрочем, я теперь почти все время чувствую себя уставшим. А потом... потом я, кажется, про вас забыл.

— Вам нужно лечь, — сказала Эстри, глядя на Аттала с неподдельным состраданием. — Вы разрешите нам подняться к вам?..

Аттал потер глаза, как будто бы боялся, что они вот-вот закроются.

— Я выпил маковой настойки. Когда я ее не пью, то не могу заснуть до самого рассвета. Я думал, что вот-вот засну, но вместо этого услышал вашу песню. Кажется, раньше эта настойка действовала лучше... хотя, может быть, они нарочно делают раствор слабее, чем положено, — в голосе тана зазвучало раздражение. — Им постоянно кажется, что я пытаюсь отравиться. Ну, неважно... Может, если вы споете мне несколько ваших песен, у меня получится заснуть. А завтра мы поговорим о вашем поручении.

Приглашение Аттала, несомненно, относилось только к Кэлринну и Эстри, но, когда Алвинн вошел в его покои вслед за ними, Аггертейл ничего не возразил. Безликий этому не удивился — он знал, что человек, страдающий долгое время, постепенно делается равнодушным ко всему, кроме своих страданий.

Оказавшись в своей комнате, Аттал бессильно опустился на постель, а Кэлринн с Эстри сели в кресла у камина, приготовившись играть. Тан Аггертейл не просил исполнить ничего конкретного и не стеснял их в выборе, и Алвинн был уверен, что его друзья начнут с какой-нибудь известной старой песни, но Отт с Эстри раз за разом выбирали что-нибудь из своих новых сочинений. Поразмыслив, Алвинн догадался, в чем тут дело — они опасались спеть какую-то балладу, которую Аггертейл в прошлом слушал вместе с адмиралом, и растравить его горе еще больше.

Маковое зелье явно оказалось слишком слабым — Аггертейл так и не заснул. Он сидел, облокотившись на высокие подушки, и слушал — молча, с ничего не выражающим лицом, напоминающим безжизненную маску. Эта маска треснула только тогда, когда Кэлринн и Эстри стали исполнять последнюю балладу Кэлринна. Алвинн читал стихи с листа, но еще никогда не слышал, как "Обманувший смерть" звучит под музыку. Он вдруг подумал, что, возможно, это лучшая баллада Отта. Песня разделялась на три части — она начиналась с диалога Крикс с Эстри, умоляющей вернуть ей погибшего возлюбленного, потом представляла поединок между дан-Энриксом и Смертью, а потом, в финале, диалог между воскресшим Кэлринном и Эстри.

Слушая балладу, Алвинн вдруг почувствовал, что с ним творится что-то странное — совсем как в день, когда он ощутил, как Тайная магия приветствует дан-Энрикса. В груди у Алвинна внезапно стало горячо и тесно, ему стало больно и одновременно хорошо. У него запершило в горле. Алвинн спросил себя, что с ним творится, и внезапно вспомнил это ощущение. Такое иногда случалось с ним, когда он еще не встречался с Олваргом. Иногда — от какой-нибудь пронзительной мелодии, или когда он видел что-нибудь по-настоящему красивое — ну, например, пылающий над озером закат. Это случилось с ним в тот день, когда он понял, что влюбился. От изумления странное наваждение прошло — но Алвинн все равно никак не мог прийти в себя. Он незаметно приложил ладонь к груди и ощутил, что его сердце бьется чаще, чем обычно.

Он, Безликий, готов был заплакать от какой-то песни!..

Когда Аггертейл слушал, как Эстри из песни умоляет Крикса сделать невозможное, его лицо перекосилось. Он беззвучно шевельнул губами, словно собирался приказать им замолчать, но так и не сказал ни слова. Алвинн вдруг подумал, что взгляд Аггертейла больше не казался мертвым — в нем жила и билась боль. К концу баллады он закрыл лицо руками, опираясь исхудавшими локтями о колени. Отт и Эстри замолчали. Несколько секунд спустя тан поднял голову и посмотрел на них.

— Это правда? — спросил он, пристально глядя на обоих менестрелей.

— Да, — сказала Эстри. — Покажи ему...

Кэлрин задрал рубашку и продемонстрировал Атталу шрам, оставшийся от нападения. Во взгляде тана промелькнула светлая искра.

— Может ли лорд дан-Энрикс сделать что-нибудь подобное еще раз? — спросил он охрипшим голосом.

Эстри с Кэлринном переглянулись. Несомненно, они не были готовы к такой ситуации. Похоже, мысль о том, чтобы лишить Аттала только что родившейся надежды, пугала их так же сильно, как и перспектива дать какое-то несбыточное обещание. Алвинн был уверен, что в эту минуту они оба взвешивают, не случится ли Атталу обмануться в своих ожиданиях, и не окажется ли его разочарование еще страшнее, чем теперешнее горе?..

Алвинн рассудил, что ему следует вмешаться.

— Ты не понимаешь, Аггертейл, — сказал он, подбавив в тон насмешки — он надеялся, что это отвлечет Атала лучше, чем любые утешения. — Ты хочешь знать, сможет ли Крикс спасти от смерти одного-единственного человека, тогда как дан-Энрикс хочет уничтожить саму смерть. Олварг вступил в союз с Владыкой Ар-Шиннором, и империи не справиться без ваших кораблей. Помоги Криксу раз и навсегда покончить с Темными Истоками, и твой теперешний вопрос утратит всякий смысл.

Алвинн был готов к тому, что Аггертейл разозлится — вряд ли кто-нибудь еще когда-то позволял себе разговаривать с ним в подобном тоне. Но, к его большому удивлению, губы Аттала дрогнули, как будто он пытался улыбнуться.

— Ты, должно быть, тот Безликий, о котором говорится в книге Отта?.. — спросил он.

Алвинн помедлил и кивнул. Если уж Аггертейл догадался, кто он, то отрицать его догадку было глупо — слишком просто было бы изобличить его во лжи.

— Ну что ж, я полагаю, что ты знаешь, о чем говоришь, — сказал Аттал. — Ты утверждаешь, что дан-Энрикс может уничтожить смерть. Это звучит бредово, но, может быть, не более бредово, чем беседовать с Безликим... или с человеком, который воскрес из мертвых. Я сделаю то, о чем вы просите.

* * *

Короткий зимний день казался бесконечным — во всяком случае, у Меченого было ощущение, как будто заседание суда тянулось уже много лет.

В своем стремлении продемонстрировать, что подсудимый был способен под влиянием внезапной вспышки гнева заколоть Килларо, встретив его в парке Дома милосердия, Римкин действовал с упорством гончей, впившейся в кабаний бок. Он отыскал и привлек в качестве свидетелей даже людей, которые служили в войске Родерика из Лаэра в то же время, когда Меченый скрывался в Серой сотне. Вызванные им солдаты подтверждали, что у Меченого была исключительно дурная репутация и отвратительный характер. Уже в первый день после приезда в лагерь он напал на Ольджи и сломал ему несколько ребер, а впоследствии избил до полусмерти одного из собственных товарищей — просто за то, что тот однажды обнял шлюху, которую Меченый поселил в ставке Серой сотни. Когда Меченый пребывал в дурном расположении духа, он бродил по лагерю, стараясь завязать с кем-нибудь ссору; так, однажды он вошел в трактир "Алмазная подкова", подошел к столу, за которым играли несколько людей, и перевернул его пинком ноги, надеясь спровоцировать кого-нибудь на драку.

Поначалу Меченого бросало то в жар, то в холод, а сердце у него начинало бешено стучать при мысли, какое впечатление должно создаться о нем после всех этих рассказов, и как оно может повлиять на приговор суда, но под конец он почувствовал себя слишком уставшим для того, чтобы испытывать какие-то эмоции. Судьи, похоже, тоже подустали. Кое-кто из них зевал, небрежно прикрывая рот рукой, кто-то листал свои бумаги, а один из членов магистрата, имя которого Меченый забыл, дошел до того, что сдвинул кресло в сторону соседа и шепотом переговаривался с ним. Крикс мрачно улыбнулся мысли, что, похоже, даже его судьям надоело слушать рассказы о его вспыльчивости, злобном нраве и неуравновешенности.

— Я полагаю, что мы могли бы остановиться на этом, — скучным голосом сказал советник Хорн. — Мне кажется, что вы уже достаточно проиллюстрировали свою мысль.

— Нет, подождите; давайте выслушаем еще одного свидетеля. Я вызвал в суд мастера Вардоса, нынешнего главу Лакона. У меня к нему есть несколько вопросов.

Крикс неслышно заскрипел зубами. Замечательно. Мало им было Серой сотни, теперь они примутся обсасывать, кого он оскорбил или побил, учась в Лаконе?.. Что ж, тогда они едва ли выйдут отсюда до наступления ночи. Странно только, почему советник Римкин не пошел еще дальше. В Чернолесье он бы, вероятно, легко отыскал людей, способных подтвердить, что он проявлял дурные наклонности с самого своего рождения.

— Хорошо, — устало согласился Юлиус, покосившись на окно. Судя по насыщенно-оранжевому свету, проникающему в зал, короткий зимний день почти закончился. — Послушаем главу Лакона и закончим на сегодня. Пригласите вашего свидетеля.

Пару минут спустя наставник Вардос вошел в зал. Не посмотрев ни на дан-Энрикса, ни на кого-нибудь из судей, он прошел к месту, предназначенному для свидетеля, так, как будто бы бывал здесь по много раз на дню. Советник Римкин встал ему на встречу с таким видом, словно это был не суд, а праздничный обед, и теперь наступило время главного торжественного блюда.

Крикс откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

— Как долго вы знаете подсудимого? — казалось, голос Римкина долетает до него откуда-то издалека. Похоже, он действительно устал...

— Достаточно давно. Сначала, в возрасте одиннадцати лет, он поступил в Лакон и проучился там год вместе со всеми остальными нашими учениками. После этого он стал оруженосцем коадъютора, но продолжал по крайней мере три раза в неделю появляться в Академии. После войны в Каларии он продолжал посещать занятия в Лаконе вплоть до своего отъезда в ставку Серой сотни.

— Что вы можете сказать о нем, как об ученике?

Пауза.

— Зависит от того, что вас интересует, — равнодушно сказал Вардос. — На мой взгляд, его способности были весьма... неравномерны. Скверный математик. Недисциплинирован, проблемы с подчинением приказам. Но на тренировочной площадке он был лучшим, и его товарищи к нему прислушивались. Многие просили у него позаниматься с ними фехтованием, и он им не отказывал. В конце концов я сделал его помощником наставника и поручил ему вести тренировки у младших учеников.

Меченый приоткрыл глаза. Вардос отвечал в своей обычной, хорошо знакомой дан-Энриксу манере, но при этом говорил не совсем то, что ожидал услышать Крикс. И, видимо, совсем не то, что ожидал услышать Римкин. Он сердито поджал губы и взглянул на заготовленный листок, отведя руку так, чтобы легко читать написанное.

— Правда ли, что подсудимый едва не набросился с оружием на своего товарища, Льюберта Дарнторна, прямо в трапезной Лакона?..

— Правда. Но я бы не стал придавать этому особое значение. Хотя драки в Академии запрещены, на самом деле они происходят постоянно. Если сравнивать дан-Энрикса с другими нашими учениками, то он дрался реже многих. И ни разу за все время обучения не причинил кому-то из учеников серьезного вреда.

— Значит, достав из ножен меч, он не намеревался причинить противнику серьезный вред?..

Вардос прищурился.

— Вы говорите о вещах, в которых ничего не понимаете. Их разделяло расстояние не более пяти шагов. Для фехтовальщика это ничто. Если бы Крикс действительно намеревался причинить Дарнторну вред, никто бы просто не успел этому помешать.

Слушая этот диалог, Меченый поначалу удивился почти так же сильно, как и Римкин — а потом почувствовал, как его охватило чувство жаркой благодарности. Он криво улыбнулся, удивляясь силе собственного чувства. В городе полно людей, готовых наизнанку вывернуться для того, чтобы его спасти, но их усилия не вызывают у него такого отклика, тогда как Вардосу он благодарен исключительно за то, что тот не поливал его помоями, как те, кто выступал здесь до него. Должно быть, дело в том, что к помощи друзей со временем привыкаешь и начинаешь принимать ее, как что-то, предназначенное тебе по праву. Или разгадка в том, что каждый человек становится избыточно чувствительным после того, как его целый день макают лицом в грязь?..

— То есть вы не считаете поступок подсудимого вспышкой неконтролируемой ярости? — несколько визгливым тоном спросил Римкин.

Наставник Вардос смотрел на Римкина тусклым взглядом.

— Будьте любезны, переформулируйте вопрос. Иначе я могу и оскорбиться, — желчно сказал он. Советник Римкин так опешил, что забыл даже о собственном негодовании.

— Что именно в моих словах кажется вам оскорбительным? — довольно-таки глупо спросил он. Дан-Энрикс, имевший опыт словесных пикировок с Вардосом, едва не покачал головой. Как и он сам несколько лет тому назад, советник сам не замечал, что он идет на поводу у собеседника и радостно шагает в яму, приготовленную для него Нетопырем.

— Ну как же. Здесь уже обсуждалось, что я сделал дан-Энрикса помощником наставника. Своим последним вопросом вы предположили, что я доверил своих учеников неуравновешенному человеку, страдающему от припадков неконтролируемой ярости и способному причинить кому-то вред. Я полагаю это оскорбительным.

Меченый опустил глаза, с трудом сдержав улыбку. Ему показалось, что сидевший во главе стола Юлиус Хорн тоже едва заметно улыбается, без надобности перекладывая бумаги на своем столе. Меченый предположил, что дело тут не в том, что Юлиус симпатизирует ему, просто подготовленная Римкином череда свидетелей так активно поносила подсудимого последние пару часов, что неожиданное поведение мастера Вардоса внесло в процесс приятное разнообразие, а легкость, с которой он обращал слова судьи против него же самого, похоже, забавляла Хорна.

Крикс не сомневался, что советник Римкин выбрал Вардоса именно потому, что был уверен в том, что во всем Лаконе не найдется более пристрастного свидетеля. Римкин не мог не знать об их взаимном отвращении — их стычки с Вардосом давно стали частью лаконского фольклора, наряду с подвигом Уэльредда Лэра, срезавшего кречета с флюгера чужой башни, или с бунтом лаконцев в дни правления Гвидарикса. Должно быть, когда Римкин пришел к Вардосу, чтобы предложить ему выступить свидетелем, тот вел себя именно так, как ожидал советник — говорил о Криксе холодно и сухо, а на вопрос об учебе Крикса в Академии наверняка отозвался о нем исключительно нелестным образом — проблемы с дисциплиной, нарушение лаконских правил, недостаточное прилежание и прочее, и прочее. Тут Вардоса трудно было обвинить в непоследовательности — все это Меченый выслушивал о себе каждый раз, когда они беседовали в дни его учебы. Неудивительно, что Римкин окончательно уверился, что он нашел того свидетеля, которого искал. Кроме того, Эйварда Римкина, должно быть, соблазняло высокое положение наставника. Все остальные люди, выбранные им, чтобы свидетельствовать против подсудимого, были довольно низкого происхождения, и ни один из них не был известен в городе собственным положением или заслугами. Римкин решил, что выступление главы Лакона на суде — именно то, что нужно, и, похоже, сильно просчитался.

— У трибунала есть еще какие-то вопросы? — спросил Вардос, когда затянувшаяся пауза сделалась неприличной.

— Нет, — с досадой сказал Римкин. — Вы свободны.

Отпустив свидетеля, советник рухнул в свое кресло — создавалось впечатление, что его не держали ноги. Пока Хорн произносил обычные слова об окончании сегодняшнего заседания суда и переносе слушаний на завтра, Римкин рылся в собственных бумагах, тщетно стараясь скрыть от всех присутствующих злость и стыд, а заодно, наверное, пытаясь навести порядок в своих мыслях. Его коронный свидетель, показания которого должны были с блеском увенчать цепочку предыдущих выступлений, обманул все его ожидания и, хуже того, выставил его на посмешище перед другими судьями. И, хотя как подсудимый Меченый не мог не радоваться неудаче Римкина, взглянув на красные, горячечные пятна на лице советника, он все же посочувствовал ему.

Он понимал, что Римкин чувствует себя обманутым и оскорбленным Вардосом и судорожно ищет объяснение произошедшему. Поскольку Вардоса никак нельзя было подозревать в симпатии к дан-Энриксу, советник, вероятно, думает, что мастер руководствовался мыслью о престиже Академии. Или просто проявил подобным образом свое презрение к простолюдинам, взявшимся судить аристократа. Желчное высокомерие наставника давало Римкину серьезный повод заподозрить мастера в желании унизить "лавочников", выступающих против дан-Энрикса.

Многие из учеников Лакона думали, что Мастеру-со-шрамом доставляет удовольствие растаптывать чужое самолюбие, говоря людям вещи, которые им меньше всего хотелось бы услышать. Сам дан-Энрикс в этом сомневался — у него не получалось представить Вардоса, который делает что-либо ради удовольствия. Его помещение в Лаконе, больше всего напоминающее кельи Белых братьев, неестественно прямая, словно бы закостеневшая спина и одинаковое, хмуро-сосредоточенное выражение лица, с которым он съедал что пригоревшую овсянку, что самые праздничные блюда, приготовленные поварами на Эйслит, создавали образ человека, незнакомого ни с радостью, ни с чувством удовлетворения. В дни собственной учебы Крикс не раз пытался разобраться в поведении наставника, но под конец все-таки сдался и признал, что это ему не под силу. У него просто не укладывалось в голове, как один и тот же человек может жестоко издеваться над Ликаром Лен-Деннором, даже не осознавая, что доводит его до отчаяния, не менее дурно и несправедливо обращаться с ним самим, но в то же время сделать из него помощника наставника и тратить время на выслушивание его идей о том, как лучше заниматься с новичками.

Ответ на свои вопросы он получил совсем недавно, когда встретил Вардоса в Лаконе. Он искал мастера Хлорда, чтобы попросить того позаниматься с Олрисом, когда глава Академии остановил его и пригласил зайти к себе. Меченый не любил этого человека; было время, когда он его даже ненавидел. Но теперь он видел его не как ученик Лакона, а как Эвеллир — и многое, что удивляло или злило его в мастере во время их знакомства, теперь предстало перед ним в совершенно ином свете. За двадцать минут их разговора он понял о Вардосе больше, чем за все шесть лет учебы в Академии.

Вардос был одержим идеей совершенства. Требования, которые он предъявлял к окружающим и к самому себе, были так непомерно высоки, что всегда оставляли его с чувством напряжения и мрачной неудовлетворенности. Но, на беду, сильный характер при полном отсутствии какой-то гибкости, способности отвлечься или юмора не позволял наставнику признать, что он напрасно загоняет себя в угол. Нельзя сказать, что он был злым или жестоким человеком, но он был безжалостен к себе и окружающим. Он фанатично искоренял собственные слабости и недостатки, и презирал, как слабовольное ничтожество, любого, кто не проявлял к собственным слабостям подобной нетерпимости. Пожалуй, больше людей типа Лен-Деннора, раздражающих его своей "никчемностью" и тем, что, несмотря на эту очевидную ему "никчемность", они оставались частью Академии и каждый день мозолили ему глаза, его должны были бесить и выводить из равновесия только такие люди, как дан-Энрикс. Меченый был удивлен, внезапно осознав, что раздражал наставника совсем не тем, что постоянно нарушал дисциплину и лаконский распорядок, а своей внутренней, глубинной убежденностью, что с ним все хорошо. Вардос считал, что пребывать в гармонии с самим собой может только лентяй и полный идиот, но Крикс, при всех своих ошибках или неудачах, явно не был ни лентяем, ни тупицей. По меркам Лакона, он преуспевал — но все его успехи никогда не строились на отчаянном стремлении перебороть себя. Его благожелательное отношение к себе мало зависело от его повседневных достижений, и его почти не подрывали неудачи. Для Вардоса он был явлением, не менее раздражающим и непонятным, чем наставник — для него.

Это открытие заставило дан-Энрикса почувствовать что-то вроде сочувствия к наставнику. Может быть, именно поэтому он говорил с главой Лакона подчеркнуто вежливо, постаравшись следовать манере, наиболее приятной Вардосу: серьезный молодой военный, поглощенный важными делами и давно забывший о тех глупостях, которые он когда-то совершал в Лаконе. На Вардоса это явно произвело благоприятное впечатление. Их разговор был относительно коротким, потому что Вардос никогда не тратил времени на отвлеченные беседы — но впервые в жизни, разговаривая с Вардосом, Меченый чувствовал его расположение.

В тот вечер, возвратившись в свою камеру, Меченый еще долго размышлял о том, какую роль его открытие и тот последний разговор сыграли на сегодняшнем суде.

* * *

В это утро Ирем задержался, появившись в ратуше перед самым началом заседания суда. Просторный зал, в котором обычно проходили собрания городского совета, как всегда, был полон зрителей. Многие люди, не найдя, где сесть, стояли вдоль стен и у дверей, но место Ирема — самый левый край скамьи в первом ряду — все еще пустовало. Формально Ирем не имел здесь никакого преимущества перед другими, но никто из посетителей определенно не стремился раздражать главу имперской гвардии. Несколько членов городского капитула, севших рядом, нервно потеснились, когда коадъютор подошел поближе, хотя места на скамье вполне хватило бы, чтобы усесться там втроем.

Лорд Ирем сбросил плащ и сел.

"Что там этот старый козел Римкин блеял о свободе и о привилегиях?.. — подумал рыцарь, с саркастической усмешкой оглядывая зал. — Вот вам, пожалуйста — открытый суд, свободный вход, каждый может прийти и сесть, где ему вздумается. Но при этом ни один обычный горожанин почему-то не сидит в первых рядах. Все сплошь какие-то раскормленные рожи, притащившие с собой подушки, чтобы подложить себе под зад! Я бы побился об заклад на пару ауреусов, что каждый из "свободолюбцев" в магистрате завизжит от злости, если какой-то оборванец придет раньше их, усядется в первом ряду и скажет — мне какое дело, что ты член Совета, поищи себе другое место!.. Но при этом привилегии аристократии и Ордена — это, конечно, совершенно возмутительно"

От размышлений рыцаря отвлекло появление дан-Энрикса в сопровождении четверки конвоиров. Валларикс, к которому лорд Ирем всегда приходил с докладом после окончания суда, хотел знать все подробности, но с некоторых пор лорд Ирем взял за правило недоговаривать кое-какие вещи. Например, он говорил правителю, что Меченый постепенно оправляется от покушения и выглядит гораздо более здоровым, чем в момент ареста, но не упоминал о том, что странная подавленность, из которой Крикс казался тенью самого себя, никуда не исчезла. Меченый все время выглядел измученным и чем-то удрученным.

Коадъютор помнил разговор, во время которого дан-Энрикс рассказал ему, что он утратил свою магию, но суть этой потери оставалась недоступной его пониманию — даже под страхом смерти Ирем все равно не смог бы объяснить, почему, лишившись связи с Тайной магией, дан-Энрикс начал выглядеть, как человек, которого покинули и силы, и надежда.

Проходя на свое место, Меченый встретился взглядом с Иремом и бледно улыбнулся. Не поймешь, то ли действительно был рад увидеть коадъютора, то ли просто считал невежливым никак не поприветствовать его. Лорд Ирем ободряюще кивнул. "Потерпи еще немного, — мысленно сказал он Криксу. — Может быть, сегодня это все закончится".

Сегодняшнее заседание суда было посвящено свидетелям защиты. После Витто Арриконе, возглавлявшего охрану Крикса в день убийства Рована Килларо, выступил хозяин постоялого двора, нашедший тело Призрака. Он обстоятельно и, даже, может быть, излишне многословно рассказал о том, как Призрак снял у него комнату в день накануне своего самоубийства, заплатил за пару дней вперед и приказал его не беспокоить. Поэтому, когда на следующий день он не спустился к завтраку, и сам хозяин, и его помощники восприняли это, как должное. Но к вечеру хозяин все-таки решил узнать, в порядке ли приезжий, и, поднявшись на второй этаж, постучал в дверь. Никто не отозвался, зато обнаружилось, что дверь не заперта — гость не воспользовался задвижкой, позволяющей закрыться изнутри. На всякий случай содержатель постоялого двора еще несколько раз окликнул гостя, а потом все же решился заглянуть в комнату. В самую первую секунду ему показалось, что его постоялец просто спит, раскинувшись на кровати. Но, когда он сделал еще несколько шагов и разглядел лежащего в постели человека лучше — то почувствовал такую тошноту, что не успел даже добраться до поганого ведра, прежде чем его вывернуло наизнанку. Больше он туда не заходил и сразу же послал слугу за стражей.

Вызванный после трактирщика Саккронис объяснил, что перед смертью всякий Призрак должен исключить саму возможность опознания, смазав лицо особой едкой мазью, разъедавшей мясо почти до костей. Он также заявил, что все, что лорд дан-Энрикс рассказал о нападении, доказывает, что убить его пытался именно наемник из Айн-Рэма. Юлиус Хорн вежливо попросил Саккрониса поделиться с Трибуналом сведениями о Призраках. Хотя однажды архивариус уже прочел мессеру Ирему обширную лекцию о Призраках, рыцарь все равно получил удовольствие, слушая его речь. Старик обладал редким даром говорить о чем-то с таким увлечением, что его слушатели представляли себе яркие, на удивление реалистичные картины. Члены Трибунала слушали Саккрониса с каким-то завороженным вниманием, как дети, которым рассказывают жуткую, но в то же время увлекательную сказку. Когда Саккронис замолчал, Ирем почувствовал, что атмосфера в зале ощутимо изменилась, и глубоко вздохнул от облегчения, подумав, что его надежды на сегодняшнее заседание были не напрасными — чаша весов явно клонилась в пользу подсудимого.

В груди у Ирема тревожно защемило, когда Римкин встал и объявил, что у него есть несколько вопросов. "Что тебе еще неясно, пропади ты пропадом!.." — мысленно выругался доминант.

— Вы утверждали, что сражались с Призраком в парке Дома милосердия? — скрипучим голосом осведомился Римкин, повернувшись к подсудимому.

— Да, — с удивлением ответил Крикс. Он явно ожидал услышать что-нибудь позаковыристее.

— И вы ударили его тем же ножом, что и Килларо?..

— Совершенно верно, — в голосе дан-Энрикса прорезалась ирония. Что и понятно — пару дней назад, когда судьи допрашивали подсудимого, все тот же Римкин раз по десять спрашивал про каждую мельчайшую деталь, явно надеясь поймать Крикса на каком-нибудь противоречии.

— Замечательно, — зловеще улыбнулся Римкин. — Я прочел заметки архивариуса об останках Призрака. Боюсь, что остальные члены Трибунала недооценили значимость этого документа. Я не стану утомлять собравшихся неаппетитными деталями, перейдем сразу к сути дела... тут написано: "Свежая ножевая рана под лопаткой". Вас не смущает слово "свежая"? В конце концов, между самоубийством Призрака и нападением на подсудимого прошло немало времени. Мэтр Саккронис, я напоминаю вам, что вы клялись говорить только правду. Отвечайте: рана, которую вы увидели на трупе, выглядела так, как будто ее нанесли двенадцать дней назад?..

Архивариус растерянно провел рукой по бороде, ни ничего не произнес. Весь его вид выражал мучительные колебания. Ирем попробовал припомнить, как именно выглядела рана на спине у Призрака, но мысли путались, и он никак не мог представить ясную картинку. Вспоминалось только жуткое, безглазое лицо и тошнотворный, влажный запах требухи, идущий от распоротого живота. Почувствовав возникшую заминку, Хорн нахмурился и отложил перо, которое вертел в руках.

— Вы присягнули, что ответите на все вопросы Трибунала, — выпрямившись в своем кресле, сказал он. — Советник Римкин спрашивает вас — рана на трупе выглядела так, как будто ее нанесли двенадцать дней назад?

"Да! Просто скажи "да"!.." — взмолился Ирем про себя.

— Нет, — помедлив, отозвался архивариус.

Слово упало, словно камень. Ирем ощутил, что волосы на его голове шевелятся от ужаса. Римкин торжествовал.

— То есть вам предъявили тело, которое невозможно было опознать, с изуродованным лицом и свежей раной на спине, не так ли? — спросил он, даже не пытаясь скрыть злорадных ноток в голосе.

Пергаментно-желтый лоб Саккрониса прорезали глубокие морщины.

— Вы не понимаете! Самоубийство Призрака нельзя подделать. Это очень сложный ритуал...

— Вы только что упоминали про трактат, в котором собраны подробности о всех известных случаях самоубийства Призраков, — услужливо напомнил Римкин. — Если вы читали эту книгу, значит, ее мог прочесть любой другой. И лорд дан-Энрикс в том числе.

Юлиус Хорн жестом остановил советника.

— Общая мысль понятна, — мрачно сказал он. — Давайте послушаем, что скажет подсудимый. Если он, конечно, пожелает что-нибудь сказать.

Хорн вопросительно взглянул на Крикса. Ирем понял, что Юлиус Хорн больше не верит в невиновность Крикса, и на лбу у каларийца выступил холодный пот. Если даже Хорн считает Меченого убийцей и лжецом, то что уж говорить об остальных?..

Меченый медленно и тяжело поднялся на ноги. Лорд Ирем вдруг подумал, что дан-Энрикс был, наверное, единственным среди собравшихся, кто не казался потрясенным и взволнованным внезапным поворотом дела. Ирему стало больно от того, что, угодив в смертельную ловушку, Меченый не выказал ни ужаса, ни признаков негодования, как человек, который с самого начала ожидал чего-нибудь подобного.

— В то время, когда мессер Ирем обнаружил тело Призрака, я был во дворце, — устало сказал Крикс. — Боюсь, я знаю меньше, чем любой из выступавших здесь свидетелей. Но суть произошедшего понять, как мне кажется, нетрудно... Мэтр Саккронис говорил, что Призрак должен либо выполнить условия контракта, либо покончить с собой. Если он этого не сделает, вся Цитадель будет охотиться за ним, как за отступником. Куда бы он ни скрылся, рано или поздно его обнаружат и убьют. Но, если в Цитадели будут думать, что он мертв, о нем забудут... Если Призрак, попытавшийся меня убить, не умер, значит, он решил начать новую жизнь подальше от Айн-Рэма и убил другого человека в доказательство того, что его уже нет в живых.

Слушая эту речь, лорд Ирем прикусил губу так сильно, что во рту у него стало солоно. Меченый рассуждал вполне логично, но все это уже не имело ни малейшего значения. Большая часть присутствующих отвернулись от подсудимого и возмущенно перешептывались, даже не пытаясь делать вид, что слушают дан-Энрикса. Но даже те, кто слышал его речь, смотрел на подсудимого с холодной и презрительной враждебностью.

— Мэтр Саккронис еще говорил, что Призраки — фанатики, которые не ценят собственную жизнь и большую часть времени находятся под действием аварского дурмана, — вставил Римкин, когда Меченый умолк. — Но нам, конечно же, не стоит удивляться, если этот Призрак оказался исключением... Мне кажется, что лорд дан-Энрикс полагает, будто бы мы собрались здесь специально для того, чтобы, пренебрегая логикой и чувством справедливости, громоздить допущение на допущение и истолковывать любые факты в его пользу. Мы должны верить самым фантастическим рассказам подсудимого больше, чем своим глазам.

"Ублюдок!" — зарычал лорд Ирем про себя.

— Советник Римкин прав, — проворчал мэтр Биркен, занимавший место на краю судейского стола. — Вы только вдумайтесь — кто видел Призрака?.. Никто, кроме лорда дан-Энрикса. С этой историей о Призраке мы уже сделались посмешищем для всего города. В народе говорят, мы ловим в темном погребе свинью, которой там нет.

— Советник Биркен, вы находитесь в суде, а не на рынке! — рявкнул Хорн. Лицо всегда спокойного советника нехорошо побагровело. — Мы только что столкнулись с совершенно вопиющей ситуацией. Подделка доказательств — это издевательство над правосудием! Если у вас есть настроение шутить, то вам не следовало брать на себя роль судьи. Я закрываю заседание. Процесс продолжится после того, как мы расследуем все обстоятельства этого дела и попробуем установить личность убитого... а также выяснить, кто именно посмел подобным образом глумиться над законностью и правосудием.

Взгляд Хорна впился в Ирема, сидевшего всего в нескольких метрах от него. Рыцарь почувствовал, как краска бросилась ему в лицо. Создатель, ну конечно... что он еще мог подумать! К ночи все, кто только можно, будут обсуждать, что коадъютор предоставил суду труп какого-то бродяги, чтобы оправдать дан-Энрикса и придать веса его вымыслам о Призраках. Лорд Ирем чувствовал себя оплеванным. В нем мало-помалу разгоралась темная, слепая ярость. Тем не менее, рыцарь заставил себя сохранить невозмутимость и спокойно выдержать взгляд Хорна. "Меченый все это время слушает, как они поливают его грязью — и ни разу еще не позволил вывести себя из равновесия" — напомнил себе Ирем, стискивая зубы. Он заставил себя встать и медленно покинуть зал суда не раньше, чем из ратуши ушла по меньшей мере половина посетителей. Ирем старался не прислушиваться к пересудам между покидающими суд людьми, но он не мог не замечать испуганных, растерянных или злорадных взглядов, устремленных на него со всех сторон.

Пока лорд Ирем ехал во дворец, его не покидала мысль, что своей глупой, непростительной ошибкой при осмотре тела он подписал Криксу смертный приговор. К отчаянию от непоправимости произошедшего примешивался жгучий стыд — как вышло, что какой-то Римкин понял то, чего не смог понять он сам?.. Ирем не помнил, было ли ему когда-то так же худо.

Рыцарь возблагодарил Пресветлых Альдов, обнаружив, что Валларикс ждал его один, без королевы. Если этот день будет концом их дружбы, то, по крайней мере, это не должно касаться никого, помимо них двоих. Ирем не сомневался, что Вальдер возненавидит его за преступную оплошность, погубившую его племянника — но император, как и всегда в тяжелые минуты, сделался печален, молчалив и замкнут, и, дослушав Ирема, устало обронил:

— Не изводи себя. Саккронис тоже не заметил ничего особенного.

— Саккронис?.. — вспыхнул Ирем. — Да причем здесь вообще Саккронис? Он осматривал останки Призрака, как частное лицо. Он вообще был не обязан замечать такие вещи!..

Рыцарь задохнулся и умолк, не справившись с перехватившим горло спазмом. В первый раз за свою жизнь Ирем испытывал такую ярость, что она мешала ему говорить. Грустная снисходительность Вальдера представлялась ему неоправданной и унизительной. Вздумай кто-нибудь из его подчиненных оправдывать свои просчеты ссылками на невнимательность гражданских, Ирем оторвал бы ему голову.

Вальдер печально посмотрел на Ирема.

— Я не о том. Саккронис — очень умный человек. К тому же он — ученый, и внимание к деталям у него в крови. Разве не странно, что подобный человек не обратил внимания на то, что сразу бросилось в глаза Эйварду Римкину?.. Нам бы стоило внимательнее отнестись к предупреждениям дан-Энрикса. Он с самого начала говорил, что так и будет. Никакой человек, каким бы умным, хладнокровным и решительным он ни был, не способен избежать всех ловушек Темного истока... Я уверен, Крикс прекрасно понимает, что мы делаем для него все, что можем. Не вини себя.

Ирем внезапно осознал, что император выслушал его рассказ почти с таким же выражением лица, с каким его племянник отвечал сегодня на вопросы Хорна. Оба — и Вальдер, и Крикс — как будто понимали что-то, недоступное всем остальным. Лорд Ирем закусил губу. Возможно, представители Династии и в самом деле лучше разбираются во всем, что связано с Темным истоком или Тайной магией, но, если эти знания парализуют человека, заставляя его принимать как должное самые худшие события, то он как-нибудь обойдется без такого знания. Печальный фатализм дан-Энриксов доводил Ирема до белого каления. Сам коадъютор не намерен был сдаваться так легко.

Он попросил у Валларикса разрешения уйти, и император отпустил его, хотя по его взгляду было видно, что он предпочел бы, чтобы Ирем задержался у него подольше. Выходя от императора, Ирем постарался отогнать подальше ощущение вины. Как бы там ни было, Валларикс не останется один — Алира позаботится о нем. А Ирем должен позаботиться о том, чтобы исправить совершенную ошибку. В первый раз за несколько последних лет Ирем порадовался, что брак императора сложился так удачно. Даже если с ним самим случится что-нибудь плохое, рядом с Валлариксом всегда будет человек, на которого он сможет положиться.

Подозвав дежурного гвардейца, Ирем приказал:

— Найди мне Льюберта Дарнторна и Юлиана Лэра, и скажи им, чтобы поднялись в комнаты месс Гефэйр. Я буду ждать их там.

* * *

— Корабль! Просыпайся и пойдем скорее... Может быть, это аварцы — а ты дрыхнешь тут без задних ног!.. — тонкий девчоночий голос резал уши, как пила.

Нойе невнятно замычал, чтобы его оставили в покое. Этой ночью они засиделись в общем зале дольше, чем обычно. Он поднялся в свою спальню всего часа три назад, и кровать под ним по-прежнему покачивалась после выпитого ночью пива. В голове стучало, словно в кузнице. Ни один хирдманн в Серой крепости не рискнул бы сейчас приближаться к Альбатросу, не говоря уже о том, чтобы орать у него над ухом, пытаясь его растолкать. Но Айрис это совершенно не смущало.

— Да проснись же ты!.. — воскликнула она сердито, пытаясь стянуть с бесчувственного Альбатроса меховое одеяло. — Там корабль!

Смысл ее слов наконец-то дошел до его замутненного сознания, заставив Нойе разлепить глаза и приподняться на локте. Мгновение спустя ему даже удалось сфокусироваться взглядом на вцепившейся в него девчонке. Незначительное, в общем-то, усилие не прошло даром — Альбатрос страдальчески нахмурил брови, чувствуя, что голова у него сейчас треснет и расколется не хуже перезрелой тыквы.

— Кончай выдумывать, — прохрипел он. — Какой еще корабль посреди зимы?..

Айрис сверкнула на него глазами.

— Я не выдумываю! Я была на башне вместе с Сивартом и Моди. Мы увидели корабль. Я хотела сказать маме, но Сиварт сказал, что пойдет сам. Что он дозорный, и поэтому должен первым сообщать такие новости, а если он останется на башне, маме это не понравится. Тогда я обещала привести тебя. А ты... ты тут валяешься, как бесполезное бревно!

Ее прозрачные, как северное небо, серые глаза смотрели с ледяным негодованием, и Альбатрос смущенно кашлянул, отводя взгляд. Он не любил, когда она смотрела на него подобным образом. Уничижительные взгляды удавались Айрис почти так же хорошо, как и ее отцу.

Нойе почувствовал, что он стремительно трезвеет.

— Ладно, ладно, я уже встаю, — проворчал он. — Иди на башню и скажи, что я сейчас приду.

Девчонка подозрительно смотрела на него, как будто опасалась, что, стоит оставить его без присмотра, как он сразу же заснет.

— Я тебя подожду, — заявила она, садясь на табурет.

— Тогда тебе придется ждать снаружи. Мне нужно одеться, — буркнул Альбатрос, впервые осознав, что, кроме мехового одеяла, в которое он завернулся, словно гусеница в кокон, на нем не было больше ничего. Айрис покосилась на его одежду, кучей сваленную на полу перед камином.

— Что, холодная была водичка?.. — спросила она язвительно. Нойе понял, что вся крепость уже знает про устроенное ими развлечение.

Сам Альбатрос уже не помнил, кому первому пришла идея завершить вчерашнюю попойку ледяным купанием, но помнил, что он поддержал эту нелепую затею с радостным энтузиазмом. Они прихватили факелы и спустились на берег, туда, где ледяные черные морские волны бились среди скользких, гладких валунов. Лужи морской воды между камней покрылись пленкой льда, и этот лед с тонким стеклянным звуком проламывался под их сапогами, а летевший с моря ветер был таким холодным, что лицо и руки сразу потеряли всякую чувствительность, но пьяных хирдманнов из Серой крепости это нисколько не смутило. Побросав на камни свои меховые куртки и штаны, а затем нижние рубашки и подштанники, и воткнув факелы в песок на берегу, они полезли в воду, поскальзываясь на осклизлых ледяных булыжниках и умирая со смеху, как будто в жизни не делали ничего более веселого.

"Чудо, что никто не утонул" — мрачно подумал Альбатрос. Он смутно помнил, как после купания вернулся в свою комнату и побросал одежду на полу перед камином, наслаждаясь тем, как расходившиеся от огня волны сухого жара касаются его обнаженной кожи, а разбитые о камни ноги греет его собственная меховая куртка, на которой он стоял. С минуту Альбатрос раздумывал о том, не попытаться ли ему подняться в спальню к Айе, но, по счастью, понял, что в таком состоянии она, скорее всего, спустит его с лестницы, даже не тратя времени на разговоры. После этого он повалился на кровать, закутался в тяжелое медвежье одеяло и мгновенно провалился в сон.

— Выматывайся в коридор и жди меня снаружи. Чем быстрее я смогу одеться, тем быстрее поднимусь на башню, — твердо сказал Нойе Айрис. Девчонка фыркнула и вышла в коридор, всем своим видом говоря "чего я там не видела". В каком-то смысле это было верно. Айя всегда позволяла дочери ходить на "Бурой Чайке" в летние походы, и девчонка давно привыкла к таким вещам, которых никогда не видят ее сверстницы на берегу — и раненых людей, и то, как растирают спиртом человека, выжившего после кораблекрушения и несколько суток проболтавшегося в море на обломке мачты, и грязных, полуголых и завшивевших рабов с аварских кораблей. Но Нойе слишком много времени провел среди имперцев и усвоил их понятия о правилах приличия. Если в Адели и в Бейн-Арилле он постоянно ощущал себя выходцем с Внешних островов, то здесь, среди своих, он часто чувствовал себя изнеженным южанином, и знал, что эта странная раздвоенность останется с ним навсегда. Имперские привычки и понятия вросли в него, как раковины в камень.

Как и следовало ожидать, когда Нойе оделся, завязал волосы в хвост и вышел в коридор, девчонки нигде не было. Айрис, конечно, показалось скучным дожидаться его в коридоре, и она помчалась назад к дозорным — выяснить, что происходит с кораблем, и сообщить, что она разбудила Альбатроса. Сколько Нойе себя помнил, Айрис не могла даже одной минуты провести в покое и перемещалась исключительно бегом. К вечеру она обычно успевала так набегаться, что часто засыпала прямо за столом во время ужина, и кто-нибудь из хирданнов, посмеиваясь, на руках относил девчонку в ее комнату.

Дочь Айи в крепости любили. Кое-кто из гарнизона Серой крепости завел себе семью на берегу, и у некоторых сейчас подрастали свои дочери, которым они привозили из похода бусины и гребешки, но Айрис ни один из людей Айи не воспринимал, как еще одну маленькую девочку. Она была дочерью Королевы, единственной в своем роде. Для команды "Бурой Чайки" Айрис давно стала частью корабля, такой же неотъемлемой, как мачты, парус или как резная птица на носу. Никто не удивлялся, что ребенок ее лет может по нескольку часов болтаться в смотровом гнезде под проливным дождем. Гребцы на "Чайке" горделиво усмехались, повторяя фразу Айи — "эта девочка ходила в море еще до рождения". Хирдманны возились с Айрис и охотно обучали девочку таким вещам, которым никогда бы не подумали учить собственных дочерей — вытачивать из кости ушки для стрел и рукоятки для ножей, предсказывать погоду по цвету морской воды и форме облаков, вязать узлы и ставить паруса. И если вырвавшийся у нее из рук канат в кровь обдирал ладони Айрис, ни сама девчонка, ни ее "наставники" не придавали этому значения.

За исключением одного только Альбатроса. Нойе полагал, что Айя не должна брать девочку в морские рейды, и из-за этого между ним и Королевой то и дело вспыхивали ссоры.

— Ты совсем как ее нянька, — насмешливо кривя губы, говорила Айя, подразумевая добродушную старушку, которая ухаживала за Айрис в детстве и осталась в крепости даже после того, как дочка Королевы подросла. — Что, тоже будешь причитать, что она тощая, как ветка, а мозоли у нее, как лошадиное копыто?..

— Причем тут ее мозоли? — злился Альбатрос. — Подумай лучше, что с ней будет, если вас однажды перебьют, а "Чайка" попадет к аварцам.

Но на Айю этот аргумент не производил особенного впечатления.

— На "Чайке" она в большей безопасности, чем большинство детей на берегу, — парировала Королева, поводя плечом. — А если нас возьмут на абордаж, она всегда успеет спрыгнуть за борт. Она плавает, как маленький тюлень. Ты помнишь, как прошлым летом она уплыла на Акулий мыс и не смогла вернуться из-за шторма? Она проплыла такое расстояние, которое сумел бы одолеть не всякий взрослый... отыскала для себя укрытие... каким-то образом сумела развести огонь, когда любое топливо на берегу должно было промокнуть из-за шторма и грозы, а утром нашла местных и сумела убедить их отвезти ее назад на лодке. Я, конечно, обещала ее выдрать, если она выкинет такое еще раз. У того берега полным-полно акул. Ей просто повезло, что дело было прямо перед штормом, и они ушли подальше в море. Но, как ни крути, она прекрасно справилась. Эта малышка — не из тех детей, которые теряются и плачут в любой сложной ситуации. Я думаю, что она может позаботиться о себе не хуже нас с тобой.

Тут спорить с Айей было трудно. Нойе провел рядом с Айрис несколько последних лет, и знал, что она не расхнычется, попав в беду. Хотя среди огромных хирдманнов она казалась до смешного маленькой и тощей, Айрис была не настолько беззащитной, как могло бы показаться со стороны. Команда "Бурой Чайки" научила ее множеству вещей, о которых не имели ни малейшего понятия береговые дети — она умела змеей выскальзывать из чужой хватки и знала, как ударить нападавшего ножом, чтобы он получил серьезное ранение, а не безобидную царапину. Но Альбатрос считал, что это еще не причина забывать, что Айрис была всего-навсего ребенком девяти лет от роду.

Он помнил, как увидел ее в самый первый раз.

Нойе приплыл на форт Эбер, исполненный самых мрачных ожиданий. В прошлом моряки из хирда Королевы не особо жаловали своих соотечественников, служивших императору, и Нойе полагал, что его ждет неласковый прием.

В тот день, когда лорд Ирем вызвал к себе Альбатроса с Юлианом Лэром и спросил, что бы они хотели получить в награду за охоту на Белоглазого, Нойе с самого начала ждал какого-то подвоха. Нойе был уверен, что лорд Ирем не забыл, как они помогали Меченому прятаться от Ордена. Однако упустить такой прекрасный шанс и отказаться от награды представлялось глупым и обидным. Обменявшись с Нойе быстрым вороватым взглядом, Лэр все же решился попросить мессера Ирема о месте в гвардии — и тут же получил его. "Чем Хегг не шутит, может, он действительно больше не злится, что мы помогали дайни" — сказал себе Нойе, и объявил рыцарю, что он всегда мечтал командовать собственным кораблем.

Лорд Ирем выразительно прищурился. "Думаю, я смогу это устроить" — сказал он с холодной многообещающей улыбкой, от которой сердце Нойе сразу же наполнилось тревогой.

Альбатрос не сомневался, что, отправив его на Дракарис, мессер Ирем в очередной раз проявил свое издевательское чувство юмора. Однако его ожидания не оправдались. Королева приняла его и его спутников весьма радушно, а пару часов спустя, во время ужина, Нойе сидел с ней рядом за столом, словно какой-нибудь почетный гость. Трапезы в Серой крепости обычно состояли из пресных лепешек, солонины, мидий и копченой скумбрии, которую хирдманны усердно запивали пивом, но ради вновь прибывших к трапезе добавили несколько праздничных блюд — тушеную в горшочках камбалу с пряными травами, рыбный пирог и круг овечьего сыра. Однако Альбатросу было тяжело сосредоточиться на ужине — он не мог отвести глаз от маленькой девочки, которая сидела на коленях Айи и сосредоточенно выстраивала на краю ее тарелки что-то вроде крепости из хлебных корок и обглоданных костей. На вид этой малышке было года три, и, сопоставляя сроки, Нойе ощущал, как в животе у него все сжимается от странного чувства — то ли ужаса, то ли азарта.

Если у него и были некоторые сомнения по поводу того, кем был отец девчонки, то они рассеялись, когда малышка на секунду обернулась. Альбатрос успел увидеть только перепачканный подливкой подбородок и большие, светло-серые глаза, однако по спине у Нойе поползли мурашки.

Нойе быстро обнаружил, что Айя не делает никакой тайны из того, кто был отцом ее ребенка, но сам Альбатрос так и не смог привыкнуть к этой мысли — вероятно, из-за отношений, которые вскорости установились между ним и Королевой. Временами, когда Айя нежилась в постели, опираясь на высокие подушки и потягивая из бокала темное вино, Нойе смотрел, как отблески камина золотят молочно-белую кожу на ее плечах и на маленькой, округлой, почти девичьей груди, и мучительно желал, чтобы лорд Ирем был здесь совершенно ни при чем, а Айрис была бы их общей дочерью.

Айе он об этих мыслях, разумеется, не говорил.

...Когда Нойе, преодолевая подступающую к горлу тошноту, поднялся по крутой и узкой лестнице на смотровую башню, Королева, как и следовало ожидать, уже стояла там. Холодный, мокрый ветер развевал полы ее плаща, пытался растрепать туго затянутые на затылке волосы. Айя неодобрительно скривилась, скользнув быстрым взглядом по его опухшему лицу, но, разумеется, не стала выговаривать ему за вчерашнюю попойку в присутствие Сиварта и Моди. Для простых дозорных Альбатрос, командующий хирдом на "Крылатом", должен быть непререкаемым авторитетом, даже если ночью он надрался до того, что вздумал искупаться в зимнем море в компании шести таких же остолопов.

Кружившая по смотровой площадке Айрис приветствовала приход Нойе радостной улыбкой, но, однако же, не преминула ткнуть пальцем в приближавшийся корабль и демонстративно показать ему язык.

Нойе и так уже прекрасно видел, что девчонка не ошиблась. Несмотря на штормовой сезон, какой-то сумасшедший капитан все-таки рискнул выйти в море, и, обогнув Акулий мыс, держал курс прямо к Серой крепости. В тот момент, когда дозорные заметили его, корабль должен был казаться маленьким, словно присевшая на воду птица, но за это время он успел приблизиться настолько, что даже Альбатрос, в глазах которого по-прежнему слегка двоилось после бурной ночи, сумел рассмотреть отдельные детали.

— Это не аварцы, — сказал Нойе вслух со смесью облегчения и разочарования. Погоня и сражение, похоже, отменялись. Приближающийся к острову корабль был имперским глейтом, и на его мачте развевался флаг дан-Энриксов. Глядя на то, как глейт сражается с волнами и течением у входа в бухту, Альбатрос задумался, зачем дан-Энриксы рискуют кораблем, отправив его на Дракарис в такое неподходящее для морских путешествий время. Может быть, какое-нибудь сообщение от Ордена?.. Тогда это навряд ли что-нибудь приятное. Нойе мрачно ухмыльнулся, представляя, как лорд Ирем посылает на Дракарис боевой корабль специально для того, чтобы поздравить гарнизон с прошедшим Зимним праздником.

— Да, это, безусловно, не аварцы, — согласилась Королева, даже не пытаясь скрыть насмешку в голосе. — Но неужели это все, что ты можешь сказать об этом корабле?..

Нойе нахмурился. Судя по улыбке Айи, она находила его замешательство весьма забавным. Альбатрос с досадой покосился на нее. Не может же она всерьез считать, что, если он служил в имперском флоте, то теперь он должен узнавать в лицо любое судно, которое ходит под штандартом Риксов?..

Судя по растерянности Айрис и двоих дозорных, они тоже ничего не понимали.

— На твоем месте, я смотрела бы не на меня, а на него, — Айя кивнула на корабль. Альбатрос сердито развернулся к морю, все еще не понимая, чего от него хотят, мрачно уставился на светло-серый парус с нарисованной посередине черной птицей... Глейт был еще слишком далеко, чтобы детально рассмотреть изображение, которое пока казалось просто черным пятнышком на парусе, но Нойе уже знал, что это птица — и теперь он наконец-то понял, что развеселило Айю.

— Твою мать!.. Это же "Зимородок"! — ахнул он.

Молчаливого Льюберт оставил с Юлианом, в штаб-квартире Ордена. Большая часть гвардейцев не имели ничего, кроме маленькой спальни, в которой помещались только табурет, кровать и рукомойник, а уж кандидатов вообще селили по двое и по трое, как учеников в Лаконе. Лэру повезло немного больше. Будучи одним из старших офицеров, он располагал роскошным, по орденским меркам, помещением в две комнаты, в которых жил он сам, его оруженосец Берто, а с недавних пор — еще и Льюберт с Молчаливым.

Поселиться вместе с ним Дарнторну предложил сам Лэр. Может, он обратил внимание на то, что Льюсу неуютно во дворце, и захотел ему помочь, а может, Юлиан просто нуждался в собеседнике, с которым можно, не стесняясь, говорить о Криксе, но, как бы там ни было, Льюберт охотно принял его приглашение и в тот же вечер перебрался в Адельстан. Дворец Валларикса вызывал слишком много тягостных воспоминаний — каждая портьера, лестница и каждый гобелен напоминали Льюберту о днях, когда он появлялся при дворе в обществе лорда Бейнора. Как ни странно, в аскетичной обстановке Адельстана Льюберт чувствовал себя гораздо более комфортно. Мысль о том, как бы позеленел от злости его дядя, если бы узнал, что Льюберт поселился в штаб-квартире Ордена, приятно грела душу, вызывая на губах Дарнторна мрачную улыбку всякий раз, когда он возвращался в свое новое жилище. Он почти жалел, что дядюшка находится в Бейн-Арилле и не может его видеть.

Выезжая из конюшни, примыкавшей к Адельстану, Льюберт ощутил слабый укол вины. Когда лорд Ирем вызвал их в комнаты Лейды и сказал, что собирается устроить для дан-Энрикса побег, он попросил своих сообщников довериться ему и до поры до времени не предпринимать никаких решительных действий. Но, с другой стороны, лорд Ирем был и сам хорош — за эти две недели он ни разу не вернулся к обсуждению побега, а поползновения заговорить на эту тему пресекал с помощью взглядов, которыми можно было замораживать горящие камины. Под конец очередного — Альды ведают, которого по счету — обсуждения сложившегося положения, Юлиан с Льюбертом сошлись на том, что "не предпринимать решительные действия" еще не значит "сидеть сложа руки", и что следует, по крайней мере, побеседовать с людьми, которые могли сочувствовать дан-Энриксу.

Тем не менее, к идее встретиться с Ральгердом Аденором Лэр отнесся сдержанно. "Ты полагаешь, ему можно доверять?" — скептично спросил он. Льюберт пожал плечами. Его личный опыт говорил о том, что доверять Ральгерду Аденору может только полный идиот. Дарнторн прекрасно помнил, как его непродолжительная "дружба" с Аденором кончилась арестом лорда Бейнора и всех его сообщников. Когда-то Льюс едва ли не скрипел зубами, представляя, как Ральгерд должен был потешаться над его наивностью, заставив Льюберта поверить в свои дружеские чувства, но сейчас эта история казалась слишком старой и далекой от событий настоящего момента, чтобы продолжать испытывать обиду. "Я не знаю, — сказал Льюберт Лэру. — Аденор, конечно, не особо честный человек, но он умен, богат, и, судя по всему, симпатизирует дан-Энриксу". В итоге было принято решение, что Льюберт съездит в особняк Ральгерда Аденора и попробует поговорить с вельможей — разумеется, ни словом не упоминая гверрцев, Лейду Гвен Гефэйр или лорда Ирема. Дело должно выглядеть так, как будто Льюберт хочет чем-нибудь помочь дан-Энриксу и ищет тех, кто может его поддержать.

Когда Дарнторн вошел в знакомый особняк, ему почудилось, что время повернулось вспять. В приемной Аденора все было точно так же, как в то время, когда Льюберт возвратился из Каларии — удобные низкие кресла с полукруглой спинкой, панели из золотистой древесины, закрывающие стены, хорошо протопленный очаг и несколько картин. Впрочем, предаться ностальгии Льюсу помешал приход хозяина. Вышедший к гостю Аденор, по-видимому, встал не так давно — он был одет в темно-зеленый бархатный халат поверх ночной сорочки и выглядел удивленным.

— Здравствуйте, мейер Дарнторн. Чему обязан вашему визиту?.. — спросил он, поигрывая золотистыми кистями на концах своего пояса. Вопрос звучал как будто бы любезно, но при этом так, что Льюберт сразу вспомнил, что воспитанному человеку полагается предупреждать хозяина о своем посещении по меньшей мере за день.

Льюберт с самого начала понимал, что играть с Аденором в игры и пытаться заходить издалека бессмысленно. Ральгерд был не из тех людей, с кем можно вести светскую беседу, выжидая и прощупывая почву — для этого Аденор был слишком проницателен. Поэтому Дарнторн сказал хозяину особняка чистую правду:

— Я хотел поговорить о Криксе.

— А-а, — протянул Аденор задумчиво. И склонил голову к плечу. — А разве мессер Ирем не просил вас положиться на него и ждать?

Льюберт с изумлением воззрился на хозяина особняка.

— Лорд Ирем сказал вам...?

— Лорд Ирем никогда не говорит ничего лишнего, — веско заметил Аденор. — Но, зная, что вы друг дан-Энрикса и прибыли в Адель по его личной просьбе, я легко мог предположить, что коадъютор привлечет вас к делу. Полагаю, что я знаю еще нескольких людей, с которыми лорд Ирем говорил о своих планах. Но заметьте, что все это — исключительно мои догадки, а доподлинно я ничего не знаю. Вообще, давно замечено, что самые большие шансы на успех имеет такой заговор, в котором полной информацией владеет кто-нибудь один. Ваш дядя, кстати говоря, когда-то пренебрег именно этим правилом — и в результате проиграл... Вам бы не следовало приезжать сюда.

— Простите, — сказал Льюберт, чувствуя себя законченным болваном. — Наверное, вы правы, это было глупо. Но после разговора с Иремом прошло уже так много времени... Мы больше не могли сидеть и ждать, даже не зная, делается ли хоть что-то для спасения дан-Энрикса.

Лорд Аденор насмешливо фыркнул.

— Все время забываю, что вы еще очень молоды. Как здорово, должно быть, чувствовать, что, если лично ты этим не озаботишься, то солнце завтра не взойдет!.. Ну что ж, поскольку все шпионы Римкина, скорее всего, уже в курсе, что вы здесь, не вижу смысла портить себе аппетит бессмысленными сожалениями. Пойдемте завтракать.

Льюс с благодарностью кивнул, сообразив, что он действительно уехал в город на пустой желудок.

Юлиан сидел за письменным столом и заполнял бумаги, изредка косясь на Молчаливого, лежавшего на полу на старой куртке Льюберта. Необходимо было написать подробные характеристики на восемь новых кандидатов, но Лэр чувствовал, что у него никак не получается сосредоточиться. "Кому какое дело, что я напишу об этих кандидатах?.. — мрачно думал он. — Если задуматься, это бессмысленная трата времени. К тому моменту, когда придет время принимать их в гвардию, ни Крикса, ни меня, ни Ирема может уже не быть в живых".

Однако коадъютор ждал его отчета, и Лэр точно знал, что Ирем не потерпит никакой небрежности в таких вещах. Юлиан плохо понимал, как каларийцу удавалось выполнять свои обязанности так, как будто в городе не происходит ничего особенного, но факт оставался фактом — тот, кто наблюдал за коадъютором в последние недели, ни за что не догадался бы, что он готовится к какому-то отчаянному шагу.

Молчаливый беспокойно шевельнулся, посмотрел на дверь, а потом поднял взгляд на Лэра. Юлиан, и без того сидевший, словно на иголках, отложил перо.

— Как полагаешь, не пора ли Льюберту вернуться? — спросил он. — Прошло уже, по меньшей мере, три часа. О чем можно столько времени беседовать с этим прохвостом?.. Хочется надеяться, что Льюс, по крайней мере, не сказал ему ничего лишнего!

Словно в ответ на его мысли, дверь внезапно распахнулась, пропуская в комнату Дарнторна. Лэр собрался поприветствовать его, но и замер с приоткрытым ртом, заметив, что Льюс с ног до головы покрыт какой-то липкой грязью. А еще мгновение спустя Юлиан ощутил невыносимо отвратительную вонь, в которой причудливым образом смешались запахи тухлых яиц, какой-то сладковатой гнили и протухшей рыбы.

Льюберт сорвал с себя изгаженный плащ и бросил его на пол у двери, после чего прошел по комнате и настежь распахнул окно. В башню ворвался свежий ветер с улицы, и мерзкий запах стал не так заметен. Молчаливый встал, явно намереваясь подойти к хозяину, но Льюберт резко обернулся и скомандовал — "Лежать!". Пес удивленно поднял уши, но послушно опустился на свою подстилку.

— Спасибо, что согласился присмотреть за ним, — сказал Дарнторн. — Недоставало только, чтобы он отгрыз кому-то руку...

— Что случилось? — спросил Юлиан чужим, как будто деревянным голосом. Льюберт скосил глаза на свой испорченный костюм и хмуро усмехнулся.

— Если честно, я бы предпочел сперва помыться и переменить одежду, а потом уже рассказывать о своих приключениях.

— А... ну да, конечно, — согласился Лэр, мысленно назвав себя ослом. — Сейчас распоряжусь.

Берто забрал валявшийся у двери плащ и пошел греть воду для ванной. Лэр посмотрел на Льюберта, стоявшего возле открытого окна — должно быть, он надеялся, что таким образом избавится от вони. Впрочем, несмотря на проникающие с улицы потоки ледяного воздуха, витавший в комнате запах тухлых яиц и сгнивших овощей все равно был достаточно отчетливым. Лэр явственно представил, что это не Дарнторн, а он сам покрыт этой вонючей мерзостью, и его передернуло от отвращения. Хотелось как-то поддержать Дарнторна, но ничего подходящего на ум не шло.

— Я сказал Берто, чтобы он поторопился, — сказал Лэр, в конце концов. Льюберт поскреб ногтями бороду и сел на подоконник.

— Ладно. Все равно быстрее, чем за четверть часа, воду не согреешь, не молчать же нам все это время... Я поговорил с Ральгердом Аденором. Боюсь, что мы недооценили лорда Ирема. Он обратился к нему еще раньше нас, и поручил Ральгерду осторожно выяснить, кто из аристократов готов поддержать дан-Энрикса.

— И что же?

Льюберт поджал губы.

— Ничего хорошего. Он побеседовал со всеми, кроме, разве что, Лан-Дарена. Старик, скорее всего, поддержал бы нас, но он впадает в детство, и лорд Аденор решил, что ему невозможно доверять. А остальных он обрабатывал довольно долго. Аденор надеялся, что сможет убедить их в том, что от исхода этого суда будет зависеть будущее всей аристократии, поэтому он говорил, что, стоит черни один раз добиться своего, чтобы они почувствовали свою силу и заставили нас прыгать через обруч на потеху Римкинам и Хорнам. Но, как оказалось, людям куда проще и приятнее во всем винить дан-Энрикса. Все представители аристократии твердят одно и то же: "если бы он не пытался выдавать себя за Эвеллира, ничего бы не случилось". Большинство людей считает его самозванцем и лжецом, который чуть не погубил страну в угоду своему тщеславию... кроме того, многие верят в то, что он подвержен приступам безумия и не способен контролировать свои поступки. Римкин может праздновать победу... Он хотел выставить Меченого полоумным, и ему это во многом удалось. Никто, конечно же, не говорит об этом напрямую, но Ральгерд уверен, что большинство его собеседников считали, что смерть Крикса — это лучший выход из сложившегося положения. Сейчас людей объединяет ненависть к дан-Энриксу, но после его смерти такой общей цели не останется. Аристократы верят в то, что после казни Крикса часть простолюдинов успокоится и возвратится к собственным делам, а тех, кто не уймется, будет проще прижать к ногтю.

— Дерьмо! — со злостью сказал Юлиан. — А твой костюм?

— Ах, это... — скорбные морщины на лбу Льюберта разгладились. — Заступился за одного парня, который пытался проповедовать на перекрестке. Ты не поверишь, этому мальчишке лет шестнадцать, он и Крикса-то, должно быть, никогда не видел, а туда же...

— Почему? Поверю. Самый подходящий возраст, чтобы помереть героем, — раздраженно сказал Лэр. — Не понимаю, с чего тебе вздумалось ему мешать.

Льюс беззаботно рассмеялся.

— Ну, готов поспорить, ты бы тоже не проехал мимо... Но самое главное — оказывается, их таких набралось человек десять, все — не старше двадцати. И они собираются на этом перекрестке уже много дней подряд. Обычно по двое и по трое, но вчера кому-то вывихнули руку и сломали нос, и так что сегодня утром мой герой пошел туда один. Честное слово, парень должен чувствовать себя польщенным. Представляешь, сколько нужно потрудиться, чтобы подготовить для кого-нибудь такой прием? Сперва идешь на овощной базар, копаешься во всякой гнили, потом поджидаешь, пока яйца не протухнут... и ведь еще нужно как-то донести их, куда нужно, не раскокав по дороге! Полагаю, в суматохе они попадали по своим ничуть не меньше, чем по нам двоим. Ах, да, я ведь не рассказал, что посадил его на свою лошадь и увез оттуда... Хотя поначалу он довольно долго ерепенился и говорил, что никуда оттуда не пойдет, и пусть все эти трусы видят, что они его не запугают. Пришлось мне сказать, что я неплохо знаю Крикса и готов поклясться, что дан-Энрикс первым попросил бы его слезть с этой проклятой тумбы и пойти со мной.

Юлиан с удивлением отметил, что, несмотря на свой плачевный вид, Дарнторн не выглядит взбешенным и даже находит в этой дикой ситуации что-то забавное.

— Не понимаю, как ты можешь говорить об этом так спокойно, — сердито сказал он Льюсу. — Они же могли тебя убить!

Дарнторн махнул рукой.

— Да брось... Им до меня и дела не было. Им нужно выразить свое презрение к дан-Энриксу, а мы с тем парнем просто подвернулись под руку. Толпе сейчас, по сути, все равно, кого забрасывать помоями, лишь бы этого человека можно было как-то связать с Меченым и сорвать на нем злость. По счастью, лошадь у меня хорошая, и через пару улиц они от меня отстали.

— У тебя скорлупа застряла в волосах, — буркнул Юлиан Лэр. То, что Дарнторн — Дарнторн! — так мало озабочен тем, что какие-то плебеи забросали его грязью, с трудом укладывалось в голове. — Ты что, действительно не злишься?.. Когда какие-то мерзавцы оскорбляют Орден и дан-Энриксов и улюлюкают мне вслед, мне и то хочется остановить коня и дать кому-нибудь хлыстом по роже. А уж здесь!..

Дарнторн пожал плечами.

— А что толку злиться?.. Ты же не особо удивляешься, когда толпа гоняется за шарлатанами, гадалками или любителями поиграть в пинтар фальшивыми костями? Даже стража обычно не вмешивается, если только нет риска, что кого-нибудь серьезно покалечат и убьют. Считается, что люди вправе наказать обманщика. А для людей, которые забрасывали меня всякой дрянью, мы с тобой намного хуже ярмарочных жуликов. Обычный шарлатан пытается всучить тебе "лекарство" из воды и патоки, а Крикс заставил их поверить в то, что он владеет магией, которая может избавить их от всех болезней, страхов, смерти и несчастий.

Юлиан прерывисто вздохнул. Умом он понимал, что Льюберт прав, но все в нем восставало против этой мысли.

Меченый не требовал, чтобы его признали Эвеллиром, с раздражением подумал он. Крикс, в отличие от Рована Килларо, не произносил речей на площадях и не пытался подогреть ничей восторг — так почему бы этим людям не спросить самих себя, с чего им вздумалось таскаться за дан-Энриксом по всему городу, вопя, как стая обезьян?.. Может, тогда они бы поняли, как глупо падать перед кем-то на колени, а потом кричать, что тебя обманули.

— Крикс — не шарлатан, — угрюмо сказал Лэр.

— Я знаю, — согласился Льюберт. — Но нам вряд ли стоит удивляться, что все остальные думают именно так. Боюсь, ваш Орден сейчас ненамного популярнее, чем Крикс... Историю с фальшивым Призраком используют как доказательство, что "воскрешение" Кэлрина Отта тоже было фокусом, и что за всеми этими подлогами стоит лорд Ирем. Когда плохо знаешь человека, легко приписать ему Хегг знает что.

Юлиан Лэр дипломатично промолчал. Не говорить же Льюберту, что близкое знакомство с лордом Иремом могло только усилить подозрения. Сам Юлиан не так уж часто говорил с мессером Иремом о чем-нибудь, кроме орденских дел, но все же полагал, что за прошедшие несколько лет успел неплохо изучить своего командира — и сейчас он не был до конца уверен, что лорд Ирем не причастен к вскрывшемуся на суде обману. Лэр ничуть не сомневался в том, что для спасения дан-Энрикса лорд Ирем был способен на любой, действительно любой поступок.

В разговорах с коадъютором Лэр не касался щекотливого вопроса о суде. Во-первых, требовалось исключительная наглость (или исключительная глупость), чтобы в лоб спросить у коадъютора, как обстоят дела, а во-вторых — Лэр не был до конца уверен в том, что хочет знать ответ. На фоне его собственных сомнений убежденность Льюберта, что коадъютор не имеет отношения к подлогу, выглядела почти трогательно.

Мысли Юлиана оборвал приход оруженосца.

— Ванна готова, монсеньор, — сообщил он.

— Не прошло и года, — пробормотал Лэр себе под нос. И уже вслух сказал — Спасибо, Берто. Проводи лорда Дарнторна вниз и захвати из сундука какую-нибудь подходящую одежду.

Льюберт улыбнулся, в первый раз за это время показавшись Лэру несколько смущенным.

— Кажется, это была моя последняя приличная одежда. У меня осталось только два костюма, и второй сейчас у прачки. Кто же мог предположить, что меня забросают всякой дрянью!..

— Ясно... значит, возьмешь что-то из моей, — сказал оруженосцу Юлиан. Льюс посморел на собеседника и криво ухмыльнулся.

— Это, разумеется, очень любезно, Лэр, но как я ее натяну?.. — он демонстративно выпрямился и повел плечами — в самом деле более широкими, чем у его приятеля.

— Как-нибудь справишься, — отрезал Лэр. — Но, если ты предпочитаешь завернуться в простыню и ждать, пока просохнет твой костюм — я возражать не буду.

— Ладно, ладно... — рассмеялся Льюберт и прошел к выходу, еще раз обдав Лэра тошнотворным запахом тухлых яиц и рыбьих потрохов. Юлиан Лэр еще успел увидеть, как закрывавший дверь оруженосец отворачивается от Льюберта и морщит нос.

Барды считаются посланниками Высших Сил, поэтому и отказать певцу в гостеприимстве — худшее кощунство. В отличие от легкомысленных имперцев, позабывших древние обычаи и слушавших стихи и песни менестрелей только для увеселения, островитяне еще помнили о том, что стихи талантливого барда обладают силой заклинаний и способны как притягивать удачу, так и навлекать на чью-то голову беду. Так что Кэлринна с Эстри принимали со всем мыслимым радушием.

Большинство обитателей форта Эбер, в отличие от Нойе, еще никогда не слышали китану и теперь по-детски восхищались глубиной и силой звука, издаваемого гаэтаном Эстри. Хирдманны изумленно прищелкивали языком, с благоговейной осторожностью касаясь корпуса и грифа инструмента, зажимали намозоленными, твердыми, как гвозди, пальцами тугие металлические струны, и косились на подругу Отта с таким видом, словно опасались, что неосторожное прикосновение к китане может пробудить какие-то могущественные чары. Эстри, в свою очередь, быстро освоилась с морской свирелью, и теперь вовсю импровизировала, извлекая из исконно-воинского инструмента причудливые, непривычные для слуха хирдманнов мелодии. О том, что женщинам, по устоявшейся традиции, играть на морской свирели в принципе не полагалось, все благополучно позабыли — и, пожалуй, удивились бы, вздумай кто-то помянуть про нарушение традиций. Посланцам Изначальных Сил закон не писан...

Айрис вертелась вокруг Эстри и смотрела на нее влюбленными глазами. Эстри, с ее золотыми волосами и воздушной хрупкостью, не походила ни на кого из женщин, к которым привыкла Айрис, будь то крепкие, покрытые загаром жены рыбаков, до смерти перепуганные пленницы с аварских кораблей или ее мать. Судя по завороженному взгляду Айрис, Эстри представлялась ей не столько человеком, сколько сверхъестественным, волшебным существом, кем-нибудь вроде Королевы Фей из сказок ее няньки.

Альбатрос сидел и злился. Другой человек в подобном состоянии, наверное, начал бы перечитывать письмо дан-Энрикса, чтобы еще сильнее растравить себя и подогреть свое негодование. Нойе так поступить не мог, поскольку не умел читать, но память у него была отличной, и зачитанное Кэлринном послание он помнил почти наизусть.

Меченый мог бы приказать ему взять пару кораблей и плыть в Адель — и Нойе бы не смог ослушаться. Несмотря на то, что Айя и ее дружинники привыкли жить по собственным законам, форт Эбер принадлежал дан-Энриксам, и часть захваченных с аварских кораблей добычи неизменно отправлялась в имперскую казну — как доказательство, что люди Айи охраняют побережье, и как подтверждение их верности Династии. Но Меченый приказывать не стал, и даже ухитрился не упомянуть в своем письме про принесенную ему вассальную присягу...

Чуть не принесенную, поправил себя Альбатрос. Как ни крути, дан-Энрикс тогда так и не признал его своим вассалом. И он не поклялся Риксу на крови...

Несколько лет назад, когда они с дан-Энриксом встретились в ставке Серой сотни, Альбатрос готов был следовать за дайни на край света. Они с Лэром предложили Криксу свою помощь, но дан-Энрикс отказался и пропал из виду на семь долгих лет. Сейчас Нойе казалось, что с тех пор прошла целая жизнь. Не мог же Рикс, действительно, считать, что они так и просидят все это время на том месте, где они расстались, дожидаясь, пока он вернется, чтобы попросить их о какой-нибудь услуге! Альбатрос больше не чувствовал себя тем человеком, который когда-то порывался присягнуть дан-Энриксу на верность. За время отсутствия дан-Энрикса Нойе успел построить свою собственную жизнь, и сейчас чувствовал мучительное нежелание что-то менять.

У него было все, что только можно пожелать. Товарищи, которые считали Нойе первым после Айи. Собственный корабль. Место, которое стало ему настоящим домом...

И два человека, которых Нойе считал своей семьей.

Он посмотрел на Айрис, которая подбежала к матери и что-то напряженно зашептала ей на ухо. Айя снисходительно кивнула — и Айрис, подпрыгивая от восторга, помчалась в сторону лестницы. Не иначе, Айя разрешила ей устроить гостью у себя, и Айрис поспешила самолично проследить за тем, чтобы для Эстри приготовили самую лучшую постель и тщательно прогрели и проветрили у очага ее одежду. Альбатрос сочувственно подумал, что поспать подруге Отта этой ночью не придется — Айрис уболтает ее до смерти, если, конечно, не устанет слишком сильно и, как это с ней бывало, не заснет на полуслове.

Интересно, когда Меченый писал свое письмо, он задавал себе вопрос, есть ли у Альбатроса дети и жена? Или же дайни, выросшему в окружении гвардейцев Ордена, такая мысль просто не приходила в голову?..

И ладно бы у Нойе была самая обычная семья, живущая на берегу и терпеливо ожидающая Альбатроса из морских походов. Это бы еще куда ни шло. Но Нойе слишком ясно представлял, что будет, если он обмолвится, что собирается отправиться в Адель по просьбе Крикса. Айя призадумается, не составить ли ему компанию на "Бурой Чайке". А Айрис, которой Королева еще в детстве посулила взять ее с собой в столицу, когда она подрастет, немедленно заверещит, что Айя обещала показать ей ее настоящего отца.

Нойе вообразил, как Королева представляет Айрис Ирему, и его замутило. Письмо дан-Энрикса было как камушек, способный стронуть целую лавину. Нойе знал, что, если Айя решит что-то сделать, ее не переупрямить. Вздумай он сказать, что их поездка чересчур опасна, чтобы брать с собой девчонку, Королева отмахнется от него так же небрежно, как всегда: 'А что с ней делать, усадить за пяльцы?.. И потом, я же и правда обещала'. Альбатрос уже успел удостовериться, что спорить с Королевой совершенно бесполезно. В благодушном настроении Айя могла отшучиваться от него часами, но, как только Альбатрос переступал какую-то незримую черту, она спокойно, но безжалостно напоминала Нойе, что Айрис — ее дочь, и она, мол, не спрашивала у него советов, как ее воспитывать.

А если Айя предпочтет остаться в Серой крепости, и он отправится в Адель один... Айя ничуть не походила тех женщин, которые, проводив мужчину в море, будут тосковать и без конца высматривать вдали знакомый парус. Однажды, отправляясь на Томейн, Нойе осмелился спросить, будет ли она ему верна, но Королева только рассмеялась. 'Может, да, а может, нет... Что толку говорить о будущем, как будто это прошлое? — в улыбке Айи ощущалось снисхождение, как будто Нойе был ребенком, который просил достать ему луну. — Положим, ты пообещал бы, что будешь мне верен, а потом нашел на берегу какую-то девчонку и совсем потерял голову. Уверена, ты все равно бы поступил по-своему, только еще и злился бы на то, что нарушаешь обещание. Уж лучше ничего не обещать!'. Альбатрос тогда не нашелся, что ответить, но потом, раздумывая над ее словами, понял, что, хотя никто, действительно, не знает собственного будущего, готовность что-то обещать все-таки что-то значит. Как, впрочем, и неготовность...

— Если не секрет, о чем ты размышляешь с таким мрачным видом?.. — спросил Кэлринн Отт, и Нойе вздрогнул, осознав, что уже несколько минут сидит над нетронутой тарелкой с исключительно угрюмым выражением лица.

— Я думаю, что лучше уж приказы, чем такие "дружеские" просьбы, на которые нельзя ответить "нет", — с прорвавшейся досадой сказал он.

Отт озадаченно нахмурился, а потом залпом допил свое пиво и отставил кружку, чтобы не мешала разговаривать.

— Я понимаю, — осторожно начал он. Подобное вступление заставило Альбатроса желчно ухмыльнуться. Как же, "понимает" он... да что он может понимать! Кэлринн явно заметил выражение его лица, но не смутился и продолжил свою мысль. — Я думал то же самое, когда дан-Энрикс попросил меня отправиться сюда. Я семь последних лет ждал его возвращения и представлял, как буду рядом с ним и наконец-то опишу какие-то события по собственному опыту, а не с чужих рассказов — а он отсылает меня к Хеггу на рога! И ладно бы он понимал, что наступает мне на горло — так ведь нет... Он искренне считал, что просит меня об услуге, а я добровольно соглашаюсь. Но потом, уже в пути, мне пришло в голову, что в этом есть определенный смысл. Разве можно приказать кому-нибудь сражаться с Олваргом?.. Иногда мне самому становится не по себе, когда я начинаю размышлять о том, что делаю. Только подумай — мы увидим то, о чем ваши барды пели столько, сколько существуют Острова. Мы отправляемся участвовать в Последней Битве!

— Значит, ты и правда в это веришь? — напряженно спросил Нойе.

— А ты нет?..

— Не знаю, — Альбатрос задумчиво поскреб свою курчавую, жесткую бороду. — Я и верю, и не верю... Мальчиком я слушал древние легенды и мечтал — вот бы со мной случилось что-нибудь подобное! Когда отец приглашал к нам какого-нибудь барда, и все в доме собирались слушать его песни, я всегда воображал, что этот бард пришел сюда нарочно для меня. Как те сказители, которые встречались в юности героям старых песен. Я закрывал глаза и представлял — вот сейчас он закончит петь, отложит арфу и посмотрит прямо на меня. И спросит — ты готов пойти со мной?.. И в своем воображении я всегда отвечал — конечно, я готов!

— Твое желание сбылось, — серьезно сказал Кэлринн.

Нойе криво усмехнулся.

— Да уж. Но, боюсь, оно сбылось немного поздно. Слушай, Кэлринн... передай дан-Энриксу, что я прошу меня простить. Скажи ему... скажи, что я благодарю его за то, что он тогда не принял у меня присягу.

Заставив себя произнести эти крамольные слова, Нойе почувствовал большое облегчение — и вдруг подумал, что, возможно, был несправедлив к дан-Энриксу. Может быть, дайни потому и ограничился обычным дружеским письмом, что не хотел припереть Нойе к стенке?.. Для кого-то вроде лорда Ирема естественно как выполнять приказы, так и требовать их выполнения, но дайни, сколько помнил Нойе, всегда поступал по собственному усмотрению и перешагивал через приказы и законы с такой легкостью, что окружающих бросало в дрожь.

Нойе подумал, что командовать у Крикса получалось так же плохо, как и подчиняться.

На секунду Альбатросу стало жаль старого друга. Люди вроде Айи, Крикса или лорда Ирема всегда легко и без особенных усилий добиваются влияния на окружающих, но Айя или Ирем в такой роли чувствуют себя как нельзя более естественно, а Крикс, напротив, тяготится этим положением и плохо понимает, чего от него хотят. В итоге и другие, и он сам чувствуют, в лучшем случае, недоумение.

— Значит, ты не плывешь в Адель? — уточнил Отт.

— Прости, старик. Ты сам сказал, что Аггертейл посылает свои корабли в Залив. Хочешь сказать, объединенный флот империи и Островов не справится с аварцами без нашей помощи?.. Сам знаешь, мы бы не смогли послать в Адель больше двух кораблей. Кто-то ведь должен оставаться здесь и охранять Акулий мыс. А что такое пара кораблей в сравнении с эскадрой тана Аггертейла?.. — Нойе выразительно пожал плечами. Он почти надеялся, что Кэлринн станет спорить и пытаться переубедить его, но Отт молчал, и Нойе с опозданием сообразил, что Кэлринн в самом деле понял больше, чем ему казалось поначалу.

* * *

— Может, вы объясните, почему вы вынудили нас так долго ждать?.. — спросил Дарнторн, когда лорд Ирем второй раз собрал их всех в комнатах Лейды. — Приговор по делу Меченого объявляют послезавтра, а у нас ничего толком не готово!

— Все готово, — хладнокровно возразил сэр Ирем. — Будьте так любезны, Лэр — возьмите эту карту и пришпильте ее чем-нибудь к столу, чтобы мне не пришлось придерживать ее руками — это неудобно. Сейчас я расскажу вам, что мы будем делать послезавтра, — произнеся эту фразу, коадъютор ощутил, что все, включая даже Юлиана Лэра, бывшего его подчиненным, смотрят на него с немым укором.

— А, так у вас есть готовый план, — сказала Лейда, глядя на него с насмешливой улыбкой. — А я-то думала, что мы сначала проведем какое-нибудь совещание... обсудим разные идеи... в общем, попытаемся изобразить, что приняли решение совместно. Как-никак, решающую роль в освобождении дан-Энрикса играют мои люди.

Ирем тяжело вздохнул.

— Вы знаете пословицу — "что знают двое, знают все"? Я посчитал, что будет безопаснее, если детали будет знать кто-то один. Если вы не одобрите мой план, мы можем поменять какие-то детали на ходу. Но если вы позволите, сначала я все-таки изложу свои соображения... Наши противники прекрасно понимают, что мы постараемся помешать казни Крикса. Поэтому Римкин будет требовать, чтобы его казнили без свидетелей, на внутреннем дворе тюрьмы, и уже после предъявили горожанам голову для доказательства того, что правосудие свершилось. Это значит, что отбить дан-Энрикса возможно только в тот момент, когда его будут вести от городской тюрьмы до ратуши — это примерно сто шагов по улице, которую наверняка оцепят с двух сторон.

— Или же прямо на суде, — предложил Юлиан.

— Суд отпадает, — возразил Дарнторн. — Ты забываешь про досмотр перед входом в ратушу. В последний раз у меня отобрали даже перочинный ножик, который я забыл вынуть из кармана. Мы не сможем пронести туда оружие... Не говоря уже о том, что на оглашении приговора соберется вся Адель.

Ирем кивнул, не поднимая глаз от карты города, лежавшей перед ним. Он быстрыми штрихами очертил здания ратуши и городской тюрьмы и пунктиром обозначил места предполагаемого оцепления.

— Именно так. Смотрите! В дни предыдущих заседаний Трибунала улицу перегораживали здесь и здесь. Я полагаю, в этом отношении не стоит ждать особенных сюрпризов, разве что в оцепление поставят больше людей, а для ограждения используют что-нибудь более массивное. Ну, скажем, попытаются перегородить улицу телегами, — лорд Ирем поднял голову от своей схемы, обвел взглядом напряженные, сосредоточенные лица своих слушателей и вздохнул. — Конечно, отбивать дан-Энрикса на улице тоже достаточно рискованно. Если мы не сумеем сделать это быстро, Меченого могут завести назад в тюрьму и забаррикадироваться уже там, а штурмовать тюрьму нам будет не под силу...

— Или же Крикса просто-напросто пырнут ножом, — мрачно сказал Дарнторн. — Если я хоть немного понимаю Римкина, он должен был проинструктировать своих людей, что в случае каких-то непредвиденных событий следует лучше убить дан-Энрикса на месте, чем позволить ему скрыться.

— Если уж на то пошло, Крикс не беспомощный ребенок и не немощный старик, — нахмурившись, сказала Лейда. — Он сумел спастись от Призрака без нашей помощи, а еще раньше вывел Ингритт с Олрисом из леса, который кишмя-кишел Безликими. Так что давайте понадеемся, что он и в этот раз не даст себя убить. Все равно других вариантов у нас нет. Придется рисковать.

Лорд Ирем благодарно кивнул Лейде.

— Совершенно верно. Разумеется, неплохо было бы предупредить дан-Энрикса о наших планах, но увы, своих людей в охране городской тюрьмы у меня нет. А потому...

Речь Ирема прервал стук в дверь и приглушенный голос Лара.

— Мессер Ирем... извините, можно мне войти?

Ирем нахмурился и раздраженным жестом отшвырнул перо.

— Это невыносимо, — высказался он. — Честно говоря, я уже начинаю удивляться, как хоть кто-то в этом городе умудряется натягивать штаны без моего особого распоряжения.

— И вправду, как такое могло получиться?.. — пробормотала Лейда как про себя, но так, чтобы лорд Ирем мог ее услышать.

Настроения мессера Ирема это определенно не улучшило.

Подойдя к двери, он распахнул ее так резко, что державшийся за ручку двери Лар едва не налетел на коадъютора и спасся только тем, что в самую последнюю секунду ухватился за косяк.

— Я же велел меня не беспокоить, — процедил лорд Ирем. — Что у вас опять стряслось? Пожар? Или потоп?..

— Пришел советник Хорн. Он хочет видеть вас.

— Какого Хегга ему нужно? — резко спросил Ирем. Никаких добрых чувств по отношению к советнику он сейчас не испытывал. Если этот болван опять пришел просить его о помощи и сетовать на беспорядки в городе, то пусть убирается ко всем фэйрам. Разве они с Римкином не добивались, чтобы дан-Энриксы и Орден перестали вмешиваться в их дела? Пусть теперь наслаждаются последствиями.

— Он говорит, у него важное сообщение от Крикса. Я подумал, что вам стоит это знать, — пояснил Лар своим обычным извиняющимся тоном. Хотя, если уж на то пошло, то извиняться следовало не стюарду, а самому Ирему. Не стоило рычать на Лара, не успев узнать, в чем дело, с запоздалым сожалением подумал рыцарь. Новость в самом деле оказалась важной.

Правда, была в сообщении Линара одна странная деталь, царапнувшая слух мессера Ирема.

— Ты точно ничего не перепутал? Не "о Криксе", а "от Крикса"?

— Да, господин. Он говорит, что он пришел по поручению лорда дан-Энрикса.

Собравшиеся озадаченно переглянулись. Сообщники мессера Ирема смотрели на него так, как будто бы он мог понять из слов Линара больше, чем всем остальные. Ирем выразительно повел плечом.

— Не знаю, с какой стати Хорну вздумалось брать на себя роль посыльного, но, если он солгал, чтобы заставить меня его выслушать, я ему не завидую... Дождитесь меня здесь, я постараюсь вернуться побыстрее. А ты, Лар, веди советника в мой кабинет.

* * *

Этим утром, идя в ратушу, Юлиус наткнулся на черный, обугленный остов здания на месте хорошо знакомого трактира и остановился посреди дороги, онемев от изумления. Вся площадь перед ратушей была покрыта хлопьями серого пепла. Когда Юлиус попробовал узнать, что здесь случилось, ему объяснили, что трактир сожгли сегодня ночью. Воспользовавшись уважением, которое часть горожан все еще сохранила к городским властям, Юлиус быстро выяснил подробности.

По утверждению соседей злополучного трактирщика, погром начался за полночь, когда в трактир напротив ратуши явилась многочисленная и не слишком трезвая компания мастеровых. Хозяин объяснил, что закрывает заведение, но посетители отказывались уходить. Надавав вышибале по морде, они быстро вошли в раж и принялись ломать стулья и выбрасывать посуду, мебель и попавшиеся под руку припасы из окна второго этажа. Хозяин и его охранник, сплошь покрытые кровоподтеками и синяками, бросились на улицу — звать стражу с Северной стены и созывать соседей на подмогу. Но никто из тех, кто жил неподалеку, из домов так и не вышел. Только когда погромщики подожгли трактир, вдоволь полюбовались на пылающее, словно факел, здание и удалились, люди стали понемногу выходить на улицу и помогать тушить пожар. Стража явилась слишком поздно, и когда бледный от ярости трактирщик начал обвинять дозорных за медлительность, их капитан витиевато обматерил его и сообщил, что люди из его дозора разнимали групповую дракой с поножовщиной, и им было не до того, чтобы спасать его задрипанный трактир. И пусть, мол, прекращает голосить, как резанный, и радуется, что его жена и дети в эту ночь гостили у своей родни, а им с охранником не проломили головы и не свернули шеи.

Закончив, наконец, опрашивать свидетелей и придя в ратушу, Юлиус быстро понял, что работа у него не ладится. Стоявшее перед глазами зрелище обугленного, черного скелета дома вызывало в Юлиусе давящее ощущение своей вины, но еще больше его угнетало осознание того, что еще пару лет назад на крики, стук и звуки бьющейся посуды сбежался бы весь квартал, и уносить оттуда ноги пришлось бы не содержателю трактира, а его обидчикам. В то время люди верили в законность и порядок и не опасались, что погромщики могут вернуться следующей ночью и поджечь в отместку их собственный дом.

Юлиус отложил свои бумаги, устало прикрыл глаза — и почему-то вспомнил ту октябрьскую ночь, когда в распахнутых окнах сгоревшего трактира горел свет, играли скрипки и незнакомые друг другу люди обнимались, хлопали друг друга по плечам и пили за дан-Энрикса. Советнику со страстной силой захотелось вернуть время вспять и еще раз увидеть, как подвыпивший гуляка машет кошельком над головой, крича, что он поставит выпивку любому, кто захочет пить за Эвеллира. Странно было вспомнить, что в ту ночь всеобщее веселье вызывало в нем только глухое раздражение. Бурные восторги горожан по поводу дан-Энрикса тогда воспринимались исключительно как доказательство того, что они дали Ирему и его партии перехитрить себя и потерпели поражение.

Знать бы тогда, как будет выглядеть победа...

Юлиус поднялся и, ни к кому в отдельности не обращаясь, объявил, что он неважно себя чувствует и хочет отлежаться дома, чтобы не разболеться перед предстоящим заседанием суда. Хорн в самом деле собирался поступить именно так, как он сказал, то есть пойти к себе домой, выпить горячего оремиса и посидеть перед камином с какой-нибудь книгой, отвлекающей от неприятных размышлений — но, поддавшись непонятному порыву, повернул в сторону примыкавшей к ратуше тюрьмы. Если встретившая Юлиуса у дверей охрана удивилась его появлению, то вида ни один из них не подал.

— Как арестант? — осведомился Хорн у коменданта, торопливо спускающегося по лестнице навстречу гостю. Тот с готовностью ответил — уточнять, о каком арестанте идет речь, конечно, не потребовалось:

— Все в порядке. Не буянит, не пытается втянуть кого-то из охраны в разговор. По правде говоря, он большую часть времени лежит на своей койке, так что я не думаю, что он что-нибудь затевает.

Юлиус нахмурил брови.

— Может, он болен?..

Комендант пожал плечами, явно удивившись этому вопросу.

— Нам он ни на что не жаловался.

— А вы спрашивали? — спросил Хорн, начиная раздражаться. — Когда вы были у него в последний раз?

Глаза у собеседника забегали.

— Несколько дней назад, — звучало это так натянуто, что Юлиус сразу понял, что на деле комендант не посещал дан-Энрикса со дня последнего заседания суда. И мысль о том, что его должность требовала раз в неделю совершать обход тюрьмы, лично осматривать все камеры и спрашивать каждого заключенного, есть ли у него какие-нибудь жалобы, явно не слишком беспокоила начальника тюрьмы — во всяком случае, до той минуты, пока не явился глава городского капитула и не начал задавать ему разные неудобные вопросы.

Должно быть, выражение лица у Юлиуса было достаточно красноречивым, потому что комендант побагровел и стал оправдываться:

— Честное слово, господин советник, я ни в чем не виноват. Спросите господина Римкина, я сразу доложил ему о том, что Меченый лежит в кровати и почти не ест. А он сказал — ничего страшного, раз он лежит в кровати, то ему и не должно хотеться есть. И я подумал — ну а правда, чем еще заняться в камере, как не лежать? Ходить туда-сюда?..

Юлиус покривился. Римкин... Снова Римкин. Судя по тому, как Хорна встретил комендант тюрьмы, он был уверен, что советники из городского магистрата озабочены одним-единственным вопросом — не готовится ли Меченый к побегу.

— В следующий раз докладывайте лично мне, — сказал он мрачно. — А сейчас пойдем туда, я хочу посмотреть на него сам.

Как и говорил тюремщик, Меченый лежал лицом к стене, завернувшись в тонкое шерстяное одеяло. Юлиус рассудил, что он не спит — спящий человек, разбуженный скрежетом отпираемых замков, наверняка бы обернулся в сторону двери, а Меченый остался совершенно неподвижен.

— Здравствуйте, мессер, — сказал Юлиус Хорн, остановившись у двери. — Это советник Хорн. Вы не могли бы уделить мне несколько минут?..

Дан-Энрикс медленно и неохотно обернулся.

— Что вам нужно? — голос Меченого звучал хрипло, как у человека, который молчал несколько дней подряд. — Вы пришли сказать, что Трибунал назначил день для вынесения вердикта?

Юлиус нахмурился.

— А разве вам не сообщили? Последнее заседание суда было назначено на двадцать шестое февраля.

Меченый озабоченно наморщил лоб.

— Двадцать шестое? Подождите... так... какой сегодня день?

— Двадцать четвертое, — ответил Хорн.

Меченый сел на койке и провел руками по лицу, как будто бы надеялся, что ему снится страшный сон, и он вот-вот проснется.

— Хеггов рог... два дня!

Отчаяние и смертельная тоска, прорвавшиеся в этом восклицании, заставили советника поморщился. Что бы он там ни думал о дан-Энриксе после последнего заседания суда, но сейчас ему было его жаль. Юлиус мысленно сказал себе, что Меченый — убийца, который сам навлек на себя все свои несчастья, но это трезвое рассуждение ему не слишком помогло.

— Мне очень жаль, что вас не известили вовремя, — искренне сказал он.

Меченый посмотрел на Хорна исподлобья — так, как будто в самом деле мог увидеть собеседника. Он постепенно овладел собой, и даже смог придать лицу насмешливое выражение.

— Ну и кто, по-вашему, должен был меня известить?.. — с сарказмом спросил он.

Юлиус прикусил губу. Конечно же, он мог бы догадаться, что советник Римкин постарается держать дан-Энрикса в неведении — так, просто на всякий случай... Человек, который понимает, что у него остается совсем мало времени, способен на какой-нибудь отчаянный поступок, так что с точки зрения Эйварда Римкина вполне логично было утаить от Меченого дату приговора. Но Хорн не дал себе труда задуматься об этом — вероятно потому, что тогда пришлось бы идти к Меченому самому, а видеть Крикса ему тогда совершенно не хотелось. При одной лишь мысли о дан-Энриксе в душе у Хорна тут же разгорался гнев.

Подумать только, он чуть было не поверил в то, что Меченый ни в чем не виноват! Да и не только он один... Если бы не внимательность Эйварда Римкина, они бы точно оправдали Крикса и, пожалуй, еще извинились перед ним за неоправданные обвинения! Но гнусная история с останками мнимого Призрака напомнила советнику о том, о чем он сам чуть было не забыл — что противостоять аристократии и Ордену их заставляла прежде всего жажда справедливости и невозможность примириться с существующим порядком. Устроенный мессером Иремом подлог еще раз показал, что высшие сословия всегда будут отличать презрение к закону, произвол и абсолютная уверенность в собственной безнаказанности. Подписывая приговор какому-нибудь мелкому контрабандисту, Юлиус не мог не размышлять о том, что, если этот человек заслуживает наказания, то уж никак не меньше, чем Аденор, который, судя по упорным слухам, вел дела со всеми "сумеречниками" и контрабандистами в столице и окрестных городах, оставаясь в то же время лордом и главой городского казначейства. Юлиуса дико раздражала мысль, что безотчетная и совершенно иррациональная симпатия к дан-Энриксу едва не перевесила весь его предыдущий опыт, принципы и убеждения.

Даже сейчас воспоминание о своей глупости вызвало в нем мучительное раздражение. Юлиус резко развернулся к коменданту, все еще стоявшему в дверях.

— Почему вы не сообщили принцу дату приговора? — резко спросил он. Глаза у коменданта округлились.

— Господин советник... мэтр Римкин приказал...

— Подите вон! — яростно рявкнул Хорн, почувствовав, что не желает больше слышать это имя. Если бы не Меченый, он с удовольствием сказал бы коменданту все, что думает о Римкине и о его распоряжениях. Пока они с Эйвардом Римкином боролись против произвола Ордена, Римкин казался ему человеком безупречной честности. Но факт оставался фактом — сейчас Римкин делал то же самое, за что они обычно осуждали лорда Ирема, и, судя по всему, ничуть не сомневался в своей правоте.

Дверь за тюремщиком захлопнулась. Юлиус осознал, что его пальцы стиснуты в кулак, и медленно разжал ладонь. Он обернулся к Меченому, удивленно наблюдавшему за этой сценой. Юлиус постарался убедить себя, что он не вышел из себя, а поступил пускай и слишком импульсивно, но вполне продуманно — все равно ему необходимо было побеседовать с дан-Энриксом с глазу на глаз. Если он хочет знать, как с арестантом обращаются его тюремщики, то коменданта в любом случае стоило выставить из камеры.

— У вас есть какие-нибудь жалобы? — спросил он арестанта.

— Нет, — сказал дан-Энрикс отстраненно. Хорну показалось, что он размышляет над чем-то очень далеким от его вопроса.

— Вы здоровы?

— Правильнее было бы сказать, что я ничем не болен. Слушайте, советник... вы могли бы кое-что для меня сделать?

— Смотря что, — сказал советник осторожно. — Если вам нужны какие-нибудь вещи, я бы мог распорядиться...

— Вы прекрасно знаете, что никакие вещи мне тут не нужны, — перебил Крикс. — Не беспокойтесь, я не попрошу вас ни о чем, что бы шло вразрез с законом или с вашей совестью. Даже совсем наоборот. Дело серьезное; если бы вы знали лорда Ирема так хорошо, как знаю его я, то вы бы поняли, что он приложит все усилия, чтобы меня спасти. Я не могу сказать, что именно он будет делать, но я точно знаю, что ничем хорошим это не закончится. И я хочу, чтобы вы помогли мне его остановить.

Юлиус Хорн почувствовал, что совершенно неприлично таращится на собеседника.

— Простите, но я, кажется, не очень понял вашу мысль... Вы хотите помешать мессеру Ирему устроить вам побег? — уточнил он, не понимая, как реагировать на это заявление. Или дан-Энрикс над ним просто издевается, или надо признать, что кто-нибудь из них двоих сошел с ума.

Меченый покачал головой.

— Если вы немного поразмыслите, то вы поймете, почему я против этого побега, — сказал он. — Ирем наверняка надеется на то, что дело обойдется малой кровью — ну, а я уверен, что он ошибается. Сто шансов против одного, что все пойдет совсем не так, как хочет Ирем, и все кончится кровавой, грязной, совершенно безобразной свалкой. А учитывая обстановку в городе, ни к чему хорошему это не приведет. Стоит кому-то одному сорваться и начать побоище, и навести порядок будет невозможно... я уже не говорю о том, что Орден тут же превратится из хранителей порядка в одну из воюющих сторон. Этого допускать нельзя. Анархия и хаос в городе — это именно то, что нужно, чтобы взять столицу голыми руками.

— Вы имеете в виду аварцев?.. — осторожно спросил Хорн. Меченый был не особенно похож на сумасшедшего, и Хорн не мог не согласиться с тем, что его рассуждения звучат вполне разумно, но на последней фразе в душе Юлиуса снова шевельнулся червячок сомнения.

Меченый отмахнулся от его вопроса, как от надоедливого комара.

— Уверен, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду Олварга. Но, если вы не верите в его существование, то можете подумать об аварцах — сути дела это не меняет. План мессера Ирема — чистейшее безумие. Я даже допускаю, что на этот раз он действует без ведома Валларикса. Я бы хотел, чтобы вы разыскали Ирема и передали, что я запрещаю ему вмешиваться в это дело. Коадъютор, вероятно, не поверит в то, что вас послал именно я, а если даже и поверит, то скорее всего не захочет слушать. Тогда вы должны сказать ему, что мы однажды уже попали в ловушку из-за того, что он настоял на своем, не понимая сути дела. Ирем знает, о чем речь... это случилось, когда я попробовал следить за Олваргом. Поэтому я требую, чтобы теперь он делал то, что я скажу.

Юлиус ощутил, как слова Крикса тут же разбудили в нем прежние подозрения.

— Это какой-то шифр, чтобы помочь Ирему устроить вам побег?..

— Да будьте же благоразумны! — сказал Меченый с досадой. — У мессера Ирема есть люди, деньги и оружие. Я в принципе не могу ничем ему помочь — равно как и сказать ему что-то такое, чего он не знал бы сам.

— Пожалуй, да, — помедлив, согласился Хорн. Как он ни напрягал воображение, но он действительно не мог представить, чем дан-Энрикс, в его положении, мог бы помочь своим спасителям. А значит, приходилось допустить, что Меченый не лжет.

Юлиус чувствовал себя обескураженным.

— Но ведь вы же понимаете, что вас не оправдают?.. — спросил он, в конце концов. — Даже если я проголосую против вашей казни, остальные члены Трибунала все равно приговорят вас к смерти.

Меченый выразительно скривился, явно находя вопросы Хорна крайне неуместными.

— У меня нет ни желания, ни сил вести подобный разговор. Лучше скажите — вы поговорите с сэром Иремом? — спросил он с нетерпением.

— Поговорю, — глухо ответил Хорн. Кажется, Меченый сказал ему "Спасибо" и они даже успели попрощаться, но этого Юлиус уже не помнил — как не помнил и того, как уходил из городской тюрьмы.

Способность связно мыслить возвратилась к Юлиусу только на улице. Пока он был в тюрьме, погода окончательно испортилась и началась метель. Низкое небо набухало рваными, сизо-стальными тучами, но дневной свет все равно показался Хорну ослепительным. Впору было поверить в то, что это не дан-Энрикс, а он сам провел в закрытом помещении последнюю пару недель. Голова у советника кружилась — то ли от подъема по тюремной лестнице, то ли от переизбытка противоречивых впечатлений.

Адель казалась полностью необитаемой. Пронзительный холодный ветер и валивший стеной снег загнали горожан в дома, и большинство окон были наглухо закрыты ставнями. Юлиус поплотнее запахнулся в плащ, прищурился, чтобы сберечь глаза от постоянно попадающих ему в лицо снежинок, и, ссутулив плечи, зашагал к Имперской площади.

Нападение произошло чуть ли не в двух шагах от главной площади, когда советник Хорн уверился, что он уже, считай, добрался до дворца, и перестал смотреть по сторонам. Трое плечистых оборванцев, выскочивших на него из снежной круговерти, напугали Юлиуса скорее внезапностью своего появления, чем сунутым ему под нос ножом.

— Что вылупился, старый мерин? Давай кошелек! — судя по голосу, грабители торчали в подворотне уже битый час, так что теперь у них, что называется, зуб на зуб не попадал.

Идя на службу в ратушу, Хорн взял с собой самую малость денег, и сейчас без особого сожаления вытащил из-за пазухи почти пустой кошель. Грабитель взвесил на руке добычу и разочарованно чихнул.

— И плащ, — подумав, сказал он.

— ...И куртку, — разохотился второй.

— Это колет, — холодно сказал Хорн. И тут же ощутил, что левый глаз как будто залило расплавленным свинцом. Удар заставил Хорна пошатнуться, но он все же удержался на ногах.

— Порассуждай еще, мозгляк! — окрысился нависший над советником грабитель. Хорн рассмотрел красные от мороза, шелушившиеся щеки парня и текущие из носа сопли.

"Ну и чучело, — вздохнул он про себя. — Хотя... я сейчас должен выглядеть не лучше". И, постаравшись сохранить достоинство, отдал нелепой троице свой плащ и темный бархатный колет. По счастью, сапогами и штанами нападающие не прельстились. Когда грабители исчезли со своей добычей — следует отдать им должное, действовали они слаженно и быстро, так что ограбление советника заняло меньше двух минут — Юлиус зачерпнул немного снега, приложил обжигающе-холодную примочку к распухающей щеке и подосадовал, что нападение случилось именно сейчас. Уж лучше бы его ограбили потом, когда он будет возвращаться из дворца. Беседовать с мессером Иремом с подбитым глазом было унизительно.

Юлиус помнил разговор, произошедший в ратуше между мессером Иремом и мэтром Римкином, сказавшим Ирему, что он хотел бы обсудить совместные действия Ордена и магистрата по искоренению преступности и наведению порядка в городе. Сэр Ирем тогда посмотрел на Римкина, как будто бы в жизни не слышал ничего забавнее, и усмехнулся: "Знаете, советник, каждый раз, когда я вижу вас, я вспоминаю одну басню... Как-то раз одна ворона увидела, как орел спустился с неба и унес ягненка. Тогда эта жадная и глупая ворона выбрала самого крупного барана в стаде и впилась в него когтями. Разумеется, поднять барана она не смогла, а когти намертво застряли в бараньей шерсти, и вороне оставалось только хлопать крыльями и каркать, пока не пришел пастух и не убил тупую птицу своей палкой... Когда вы потребовали выдать вам дан-Энрикса и вывели на площадь у дворца несколько тысяч человек, вы не подумали о том, сумеете ли вы держать этих людей в узде. Судя по вашему обеспокоенному виду, положение у вас и в самом деле незавидное. Но с чего вы взяли, что я захочу вам помогать?"

Эйварда Римкина тогда чуть не хватил удар. Юлиус опасался, не придется ли ему сегодня выслушать что-то похуже.

К счастью, если сам лорд Ирем деликатностью не отличался, своих подчиненных коадъютор вышколил безукоризненно. Ни охранявшие дворец гвардейцы, ни молодой человек, назвавшийся стюардом сэра Ирема и проводивший Хорна в ярко освещенный аулариум, ничем не выдали своего удивления по поводу его костюма и ушиба на лице.

Ждать Ирема пришлось довольно долго. Наконец, он быстрым шагом вошел в аулариум, на ходу кивнув своему гостю.

— Здравствуйте, советник. Мне сказали, вы хотели меня ви... — тут Ирем наконец-то присмотрелся к посетителю и замолчал на полуслове.

— Что у вас с лицом? — с холодным любопытством спросил он.

— Меня ограбили, пока я шел сюда, — коротко сказал Хорн, мысленно пожелав бестактному каларийцу провалиться. Воспитанный человек на месте Ирема сделал бы вид, что ничего не замечает, предоставив собеседнику решать, хочет ли он распространяться о своих неприятностях. — Но это не важно, я не собирался обсуждать с вами такие пустяки.

Лорд Ирем вскинул бровь.

— Вы шли сюда пешком? Без слуг и без охраны?..

Юлиус нетерпеливо повел плечом.

— Для того, чтобы пройти две улицы до ратуши, носилки не нужны... Когда я выходил из дома этим утром, я не думал, что придется идти во дворец. Кроме того, я не хотел бы, чтобы кто-то знал о нашей встрече. Меня могут неправильно понять.

Сэр Ирем заинтересованно взглянул на собеседника.

— Вы думаете, кто-нибудь из ваших слуг шпионит и доносит Римкину, где вы бываете и с кем встречаетесь?

Эту чудовищную мысль Ирем озвучил с таким видом, словно интересовался мнением советника о завтрашней погоде. Юлиус смерил собеседника холодным взглядом, собираясь объяснить, что не хотел давать кому-то повода судачить о своих поступках, потому что болтовня прислуги слишком часто порождает кривотолки в городе, но, вспомнив разговор в тюрьме, не произнес ни слова.

От сознания того, что дикое предположение мессера Ирема больше не кажется ему нелепицей, Юлиус ощутил противный холодок под ложечкой. Я что же, в самом деле верю, что Римкин способен на подобные поступки? — мысленно спросил он сам себя. И сам себе ответил — еще как способен. Римкин не дурак, он с самого начала видел двойственное отношение соратника к дан-Энриксу, а значит, должен был подозревать, что рано или поздно они с Юлиусом могут оказаться по разные стороны баррикады. И Юлиус уже неоднократно убеждался в том, что Римкин не страдал излишней щепетильностью. Ирем был прав, бывший союзник вполне мог шпионить за главой Совета. И, может статься, в глубине души Юлиус понимал это уже давно — недаром же он приобрел довольно странную для человека его положения и статуса привычку выходить из дома без прислуги...

— Даже если это так, это сейчас неважно, — сухо сказал Юлиус. — Я пришел к вам по другому делу. Сегодня я навещал дан-Энрикса в тюрьме, чтобы удостовериться, что с ним достойно обращаются. Я спросил, нет ли у него каких-то жалоб или просьб, и он сказал... — советник замолчал. Все фразы, которые он успел придумать, ожидая Ирема, внезапно показались ему страшной глупостью. Юлиус отчужденно подивился самому себе — как Меченому удалось заставить здравомыслящего во всем остальном советника участвовать в таком безумии?

Определенно, этот человек меня околдовал, подумал Хорн. И, тяжело вздохнув, сказал:

— Знаете что, давайте-ка я лучше расскажу все по порядку. Это выйдет более понятно. — Ну, по крайней мере, менее абсурдно, уточнил он про себя. — Все началось с сожженного трактира. Утром я, как обычно, шел на заседание Совета, и увидел, что трактир напротив ратуши сгорел. Я стал расспрашивать, в чем дело, и мне объяснили, что там был погром... — Юлиус был готов к тому, что Ирем перебьет его и спросит, какое отношение это имеет к Меченому, но коадъютор слушал молча, глядя на советника с непроницаемым выражением лица. Юлиус напомнил самому себе, что Ирему приходится выслушивать огромное количество докладов, и что у него должно было развиться некое чутье на то, когда человек в самом деле уклоняется от темы, а когда он говорит по делу, даже если поначалу непонятно, для чего упоминаются какие-то подробности. Советник Хорн хотел, чтобы лорд Ирем понял, почему он, собственно, пошел на поводу у Меченого и явился во дворец, а это требовало предыстории. Он рассказал все по порядку — как не мог сосредоточиться на деле и решил пойти домой, как неожиданно для самого себя отправился в тюрьму при ратуше и заподозрил, что дан-Энрикс нездоров, и, наконец, почти дословно изложил свою беседу с заключенным.

Упомянув о том, что Крикс не ожидает от затеянного Иремом побега ничего хорошего, Хорн бросил быстрый взгляд на собеседника, ожидая от него какой-нибудь реакции. По его разумению, Ирему полагалось обвинить советника в провокации, высказать убеждение, что Хорн ведет какую-нибудь хитрую игру — ну, словом, изобразить оскорбленную невинность. Вместо этого лорд Ирем продолжал все так же молча и бесстрастно слушать его речь. За этим каменным спокойствием угадывалась затаенная угроза. Юлиус со странной остротой почувствовал, что он находится не где-нибудь, а в охраняемом гвардейцами дворце, среди людей, всецело преданных мессеру Ирему. Рыцарю даже не понадобится прибегать к каким-то крайним мерам — стоит ему пожелать, и главу городского Капитула вежливо проводят в Адельстан и там запрут на пару дней, чтобы не путался у заговорщиков под ногами. Исчезновение главы Трибунала прямо накануне приговора — это, разумеется, неслыханный скандал, но Ирему терять особо нечего...

"А может, это было бы не самым худшим выходом, — подумал Юлиус с внезапной, удивившей его самого иронией. — Сидел бы себе в Адельстане, ни на что не мог бы повлиять, а вы там разбирайтесь между собой, как знаете".

Идея снять с себя ответственность за ситуацию внезапно показалась Хорну крайне соблазнительной. Юлиус вдруг почувствовал, что он чудовищно устал. Пожалуй, несколько последних месяцев дались ему гораздо тяжелее, чем он полагал.

И все-таки необходимо было довести порученное ему дело до конца.

— Дан-Энрикс понимал, что вы мне не поверите. А если и поверите, то, уж конечно, не откажетесь от ваших планов из-за его слов. Поэтому он попросил меня сказать, что он однажды уже угодил в ловушку оттого, что вы настаивали на своем, не понимая, о чем речь. Это случилось, когда он попробовал следить за Олваргом. Я не имею ни малейшего понятия, что это значит, но он утверждал, что вы поймете.

К удивлению Хорна, Ирем, хладнокровно слушавший его все это время, на последних фразах побледнел, как будто ему стало дурно.

— Что вы только что сказали?.. Повторите, — хрипло сказал он.

Это звучало так невежливо и резко, что в другое время Хорн, пожалуй, ни за что не подчинился бы подобному распоряжению, но сейчас он видел, что в словах мессера Ирема не было ни угрозы, ни желания его унизить — судя по всему, рыцарь даже не помнил, с кем он говорит. Он выглядел, как человек, которого поразила молния. Юлиус Хорн пожал плечами и дословно повторил свои слова.

Лорд Ирем грубо выругался. На секунду Хорну показалось, что рыцарь сейчас его ударит — исходящие от каларийца ярость и отчаяние ощущались так отчетливо, что Юлиус с трудом сдержался, чтобы не попятиться к дверям. Но Ирем его не ударил. Вместо этого он резко развернулся, отошел к окну и неожиданно усталым жестом оперся ладонями о подоконник. Глядя на опущенные плечи коадъютора, Юлиус ощутил, что странное оцепенение, которое в нем вызвала гневная вспышка Ирема, сменяется сочувствием. Сейчас Ирем напоминал ему дан-Энрикса — два сильных человека, не привыкших и не умеющих показывать другим свое страдание. Несколько секунд в комнате было совершенно тихо.

Юлиус подумал, что пора откланяться, но вместо этого озвучил мысль, вертевшуюся в голове, пока он шел на встречу с Иремом.

— Он не убивал Килларо, верно?.. Все, что он сказал про нападение и Призрака — все это было правдой.

Ирем обернулся.

— Строго говоря, меня там не было, — напомнил он. Голос звучал безжизненно, как будто Ирем чувствовал себя слишком измученным, чтобы как-то отреагировать на неожиданное замечание советника. — Но я уверен в том, что Крикс не лжет. Помимо всего прочего, он просто не умеет лгать. На моей памяти у него никогда не получалось говорить неправду в сколько-нибудь важном деле.

— А тот труп в гостинице... это устроили не вы? — Юлиус сам не знал, зачем он это говорит, ведь если его собеседник в самом деле совершил убийство и подлог, то он, конечно, в этом не признается. Советник понимал абсурдность собственных вопросов, но молчать все равно было вышел его сил.

Ирем прищурился.

— А вы и вправду думали, что я убил какого-то беднягу, изуродовал ему лицо и приказал подбросить труп в гостиницу?.. Да за кого вы меня принимаете? — рыцарь спросил об этом равнодушно, без насмешки и без гнева, и, возможно, именно поэтому Юлиус окончательно поверил в то, что он не притворяется.

— Мне очень жаль, — искренне сказал он. Ирем воспринял его извинения так же спокойно, как и недавний оскорбительный вопрос.

— Ничего страшного. На вашем месте я предположил бы то же самое. В конце концов, когда убили Кэлрина, я был практически уверен в том, что это сделал Римкин. Крикс был прав, мы все сошли с ума.

— И что нам теперь делать? — спросил Хорн.

— Нам?.. — лорд Ирем чуть заметно усмехнулся оговорке Хорна. Впрочем, эта мимолетная улыбка совершенно не вязалась с его потухшим, мрачным взглядом. — Полагаю, ничего. Насколько я могу судить, дан-Энрикс ждет от нас именно этого.

Юлиус удивленно посмотрел на коадъютора.

— Я не могу осудить человека на смерть за преступление, которого он, судя по всему, не совершал. Я не убийца, — сказал он. Ирем пожал плечами.

— Вы тут ни при чем. Проголосуйте против казни и не вешайте на себя лишнего. Хочется верить, что дан-Энрикс знает, что он делает.

— "Знает, что делает"?.. — советник осознал, что смотрит на мессера Ирема примерно с тем же чувством, с каким он совсем недавно слушал Крикса. Но если дан-Энрикса все-таки можно было заподозрить в сумасшествии, то Ирем, без сомнения, безумным не был. — Вы считаете, у Меченого есть какой-то план спасения? — с надеждой спросил Юлиус.

— Совсем не обязательно, — сэр Ирем пристально взглянул на собеседника, и Хорну почему-то стало жутко. — Если бы вы знали Крикса столько, сколько его знаю я, то вы бы понимали, что к его решениям не стоит подходить с обычной меркой. Крикс поступит так, как, с его точки зрения, угодно Тайной магии — а эта магия построена на парадоксах. Может быть, дан-Энрикс верит в то, что, чтобы выполнить свое предназначение, Эвеллир должен умереть.

Оставшись в одиночестве после ухода Юлиуса, Меченый вскочил с постели и, набросив тощее шерстяное одеяло на манер плаща, начал нервно расхаживать взад-вперед по камере. Он до сих пор не мог поверить в то, что все происходящее ему не снится. Раньше он не замечал, что в городской тюрьме довольно холодно, но сейчас Меченого колотил озноб, и ему приходилось сжимать зубы, чтобы они не начали стучать.

Послезавтра. Уже послезавтра!..

Несколько последних дней — или недель? — казались Криксу долгим и тяжелым сном, какой бывает у больных во время лихорадки. Усиление Истока сделалось настолько очевидным, что казалось невозможным, как все остальные умудряются его не замечать.

Меченый чувствовал, как сквозь остатки поставленной Альдами печати в город медленно сочится Тьма. Теперь, когда Тайная магия исчезла без следа, на целом свете не осталось больше ничего, что заслоняло бы его от этого сгущавшегося мрака, и дан-Энрикс постоянно чувствовал, что ему тяжело дышать, как будто на его груди лежал огромный камень. Охватившая его апатия казалась вязкой, как болезнь.

В одну из этих бесконечных, тягостных ночей, лежа на жесткой койке и бездумно глядя в темноту, дан-Энрикс пережил момент кошмарного сомнения — что, если все совсем не так, как ему представляется, и он давно сошел с ума? Что, если все его теперешние мысли, ощущения и страхи — только плод владеющего им безумия?.. От этих мыслей Меченого бросило в холодный пот. Попытки опереться на рассудок и на собственную память ни к чему не привели — дан-Энрикс, в общем-то, и раньше понимал, что не вполне оправился после магических допросов, но сейчас он ужаснулся, осознав, каким растерзанным и спутанным стало его сознание. Ему казалось, что он прикасается к открытой ране.

Тишина и мрак окутывали Меченого, как удушливое облако. Ему хотелось встать и, подойдя к двери, колотить в створку кулаками, пока охраняющая его стража не откроет дверь, чтобы утихомирить заключенного. Хотелось видеть свет и слышать человеческие голоса, чтобы почувствовать, что он по-прежнему принадлежит реальности.

Дан-Энрикс стиснул зубы и закрыл глаза, как будто отгораживаясь от царящей вокруг темноты. Он мысленно сказал себе: "Если я в самом деле сумасшедший, который воображает себе разные несуществующие вещи, то мое безумие не может навредить кому-нибудь, кроме меня. Но если я не сумасшедший, значит, все мои сомнения и страхи исходят от Истока, и поддаться этим мыслям — то же самое, что дать ему еще одно оружие против себя. И, если уж на то пошло, в мире есть вещи пострашнее, чем сойти с ума. Я должен исходить из мысли, что я прав — другого выхода у меня нет".

От этих мыслей темнота как будто расступилась, и дышать на время стало легче. Меченый даже улыбнулся, отстраненно удивляясь, что его так сильно испугало. В самом деле, что ему терять?.. Либо он Эвеллир, который может уничтожить Темные Истоки и покончить со страданием и злом, либо ни Изначальных Сил, ни Эвеллира вообще не существует, и тогда какая разница, здоров его рассудок или нет? Все равно мир, в котором злу никто не может положить конец, страшнее всякого безумия.

Вплоть до прихода Юлиуса Меченый знал — или, по крайней мере, убеждал себя, что знает — что следует делать дальше.

Он не сомневался в том, что Олварг тоже ощущает усиление Истока. Неудачная попытка проследить за Олваргом как будто бы связало их незримой нитью, и дан-Энриксу казалось, что какой-то частью своего сознания он все еще соединен с Интариксом. То, что придавливало самого дан-Энрикса, как наковальня, для Олварга было — непрестанно пожирающее его пламя.

В сущности, захват Адели не спасет Интарикса от Темного Истока, даже совсем наоборот — и все-таки он будет рваться к своей цели, как к последнему спасению. Сейчас он медлит, потому что знает, что дан-Энрикс еще жив, но очень скоро даже эта мысль его не остановит. Как и большинство людей, которые способны с наслаждением причинять боль другим, Интарикс слаб и не умеет стойко переносить страдания. Этого затянувшегося поединка с Тьмой ему не выдержать. А значит, Криксу оставалось только ждать, пока Интарикс не сломается и не начнет вторжение в Адель. Суд, Римкин, магистрат — все это, по большому счету, не имело ни малейшего значения. На самом деле важно было только то, кто из них сможет противостоять Истоку дольше — Олварг или же он сам.

Порой дан-Энриксу казалось, что он начисто забыл, как чувствуют энергию, надежду или радость — все те вещи, которые раньше было важной частью его жизни, — но даже тогда, охваченный всепоглощающей апатией, опустошенный и морально обескровленный, он продолжал держаться за сознание того, что он, во всяком случае, страдает не напрасно. Если он сумеет продержаться дольше своего врага, то победит.

Известие о том, что все должно закончиться через два дня, повергло Меченого в шок. Расхаживая взад-вперед по камере, он с необыкновенной яркостью вспомнил последний разговор с Седым.

— "Эта история не может кончиться, пока вы с Олваргом не встретитесь лицом к лицу"! — пробормотал дан-Энрикс, ощущая подступающую злость. — Так что я должен делать, просто подождать, пока мне не отрубят голову? Или я должен верить, что в последнюю минуту кто-то прибежит и заорет, что в городе Безликие, а меня нужно срочно отпустить?.. Ты бы хотел именно этого — или чего-нибудь совсем другого? Почему, Хегг тебя подери, ты никогда мне ничего не объяснял?! — Крикс чувствовал, что его обвинения несправедливы, но, парадоксальным образом, это только усиливало его гнев. На пути Меченого подвернулся табурет, и он с яростью пнул его ногой. Табурет отлетел и с грохотом ударился о стену.

Окошечко в двери, через которое ему передавали пищу, приоткрылось.

— Вы в порядке, принц? — голос тюремщика звучал куда почтительнее, чем до визита Хорна.

Меченый обернулся в сторону двери — не головой, а всем корпусом, как поворачиваются к противнику во время боя. Должно быть, выглядел он не особенно приветливо — во всяком случае, подсвеченное факелом лицо тюремщика заметно побледнело. Он пробормотал что-то насчет того, что заключенные должны соблюдать тишину, после чего быстро закрыл окошечко. Меченый с трудом подавил порыв поднять злосчастный табурет и швырнуть его еще раз — на этот раз об дверь.

— Катитесь ко всем фэйрам, — сказал он закрытой створке. Это было глупое мальчишество, но Меченому все равно стало немного легче.

"Что же делать? — думал он. — Что же мне делать, Князь?!"

Одно не вызывало никаких сомнений — просто предоставить событиям идти своим чередом нельзя. Олварг был совершенно прав, когда сказал, что ничего не делать — это тоже выбор, и ответственность за все последствия все равно ляжет на него.

Он просто не имеет права умирать.

Меченый на мгновение прикрыл глаза.

"— Ты понял то, что я сказал тебе в самом начале нашей встречи?.. — спросил Князь.

— Что мы с Олваргом должна будем сразиться друг с другом? Ну, об этом я догадывался с самого начала.

— Нет. Догадываться в таком деле мало, Крикс. Ты должен верить в то, что так и будет — что бы ни случилось. Даже если тебе вдруг покажется, что ты попал в ловушку, из которой невозможно выбраться, и никакой надежды уже нет — не позволяй себе забыть о том, что эта история не может кончиться, пока вы с Олваргом не встретитесь лицом к лицу. Я не могу заранее сказать, что тебя ждет. Но даже если в какой-то момент ты потеряешь память и забудешь все, что знал — это ты должен помнить до конца"

Может быть, он не всегда способен отличить свои воспоминания от чьих-нибудь еще, а реальные события — от вызванных ворлочьей магией кошмаров, но эта беседа с Князем ему не привиделась, в этом дан-Энрикс был уверен.

Даже если тебе вдруг покажется, что ты попал в ловушку, из которой невозможно выбраться...

Даже если ты потеряешь память и забудешь все, что знал...

Меченый вздрогнул. Князь не видел будущее так, как его видят сильные ведуньи. Он не мог бы предсказать будущей королеве Дженвер, что ее сын станет величайшим темным магом. Но, с другой стороны, предчувствия Седого каждый раз оказывались верными. Князь ничего не знал о том, что гвинны собираются спалить Древесный город — просто чувствовал, что сын Маллис и Тэрина не должен оставаться в Лисьем логе. Седой не видел будущее, в котором дан-Энрикс становится Эвеллиром — просто чувствовал, что он способен вытащить Меч Альдов из огня... И если в тот момент, когда Седой решил поговорить с дан-Энриксом о его будущем, он произнес какие-то слова, то, разумеется, не потому, что он заранее предвидел все, что его ждет, а просто по наитию.

Но сейчас, вдумавшись в его слова, дан-Энрикс осознал, что из того безвыходного положения, в котором он оказался, в самом деле существует выход — страшный выход, при одной лишь мысли о котором Крикс почувствовал приступ головокружения и подступающую к горлу тошноту.

"Только не это. Лучше эшафот!.." — подумал Меченый, смахнув со лба холодную испарину.

Но в глубине души он уже знал — другого выбора у него нет.

* * *

Ночь перед последним заседанием суда казалась Криксу самой долгой в его жизни. Он лежал, закрыв глаза, и уговаривал себя уснуть, пока его не начинало выворачивать при мысли о неумолимо надвигавшемся кошмаре. Тогда он вставал, пил воду из оставленного ему кувшина, несколько минут ходил по камере. Ложился снова, проклиная эту долгую, как сама вечность, ночь, и вместе с тем отчаянно желая, чтобы утро никогда не наступило. Тем не менее, в конце концов он все-таки заснул.

Ему приснился летний день, безлюдное морское побережье и Лейда Гефэйр. Они оба были на конях и ехали практически бок о бок, так, что, пожелай он этого, он мог бы дотянуться до нее рукой. Все было позади — и Олварг, и даже последняя, отчаянная жертва, которая когда-то заставляла Меченого содрогаться и мучительно желать, чтобы ему не нужно было оставаться Эвеллиром.

Волчье время, самый темный час перед рассветом, наконец, закончилось, и наступило время Тайной магии.

От облегчения у Крикса закружилась голова. Он чуть не сказал ехавшей рядом Лейде, как он счастлив — но потом сообразил, что это для нее не новость. Почувствовав на себе его взгляд, женщина обернулась к Криксу и махнула в сторону деревьев.

— Срежем через лес, иначе обгорим до волдырей, — с улыбкой бросила она.

Они влетели в лес, как будто бы нырнули в воду — ослепительный свет и жара на несколько минут сменились прохладой и зеленоватым сумраком. Тропинка была узкой, и дан-Энрикс придержал коня, пропустив Лейду ехать первой, но на небольшой песчаный пляж они выехали одновременно — Фэйро издалека заметил небольшой просвет между деревьев и рванулся напрямик, перемахнув попавшуюся на его пути кучу валежника. Тонкая ветка тысячедорожника хлестнула Крикса по лицу, оставив на щеке саднящую царапину. Едва успевший подобраться для прыжка дан-Энрикс укоризненно похлопал черного коня по шее.

— Знаешь что, дружище?.. Либо ты откажешься от этих штучек, либо я однажды откушу себе язык.

Лейда негромко рассмеялась. Криксу показалось, что она догадывается, что он отвлекся от дороги просто потому, что засмотрелся на ее прямую спину и распущенные волосы. Сэр Ирем, усмехаясь, говорил, что это неприлично — так откровенно обожать свою жену. Пожалуй, Ирем изменился меньше, чем любой из них.

— Помоги мне, — попросила Лейда, возившаяся с седельной сумкой. Вместе они быстро выбрали сухое и тенистое место между корней большого дерева, расстелили на земле салфетку и выложили на нее захваченную из Адели снедь. Оплетенная бутылка ежевичного вина заняла свое место среди винограда, сыра, мидий и лепешек. Покончив с приготовлениями, Лейда выпрямилась и стянула через голову рубашку. Кожа на груди и животе казалась беззащитно-белой по сравнению с цветом сильных, загорелых рук и плеч.

— Пошли скорей, — сказала Лейда, стягивая волосы в тяжелый узел, чтобы не намокли. — Надеюсь, что вода холодная! Я чуть не испеклась, пока мы ехали по берегу.

Надежды Лейды оправдались — вода оказалась обжигающе-холодной. Правда, только поначалу. Одурев от солнца и морской воды, объятий, смеха и борьбы друг с другом, они выбрались на берег, чувствуя себя порядком обессиленными и проголодавшимися, но до безобразия счастливыми. Мокрые ноги тут же облепил мелкий белый песок. Лежа на своей валяющейся на земле одежде, как на одеяле, Крикс отпил глоток вина. Вкус показался удивительно знакомым. Лейда, как это нередко с ней бывало, ответила на его мысль секундой раньше, чем дан-Энрикс успел поделиться ею вслух.

— Ты взял такое же вино, как то, которое мы пили, когда в первый раз пошли смотреть закат на Братских скалах. Когда я призналась, что люблю тебя. Забавно, да?.. Сегодняшний день чем-то похож на тот.

Крикс на мгновение прикрыл глаза, смакуя вкус вина — и вспомнил, как, шалея от восторга и не смея до конца поверить собственному счастью, обнимал Лейду на пустынном берегу, и как над головой у них обоих бешено кружились яркие, хмельные звезды.

— Действительно, похож. И в то же время нет, — ответил он.

— Я понимаю, — губы Лейды тронула улыбка. — Знаешь, все переменилось куда больше, чем я ожидала. Казалось бы, если убрать из мира зло, то остальное — то же чувство счастья, например — должно остаться прежним. Но теперь оно другое. Раньше, даже когда я бывала очень счастлива, где-то в глубине души я все равно ощущала...

— Грусть.

— Да, грусть. Как бы предчувствие утраты. Боль от осознания того, что это счастье невозможно удержать.

Их лица разделяло расстояние не более одной ладони. Крикс подумал, как он любит этот взгляд глаза в глаза, это немыслимое прежде чувство близости и понимания.

— У меня было точно так же, — сказал он. — В том мире, несомненно, тоже было место счастью — просто в новом мире оно перестало быть неуловимым, мимолетным, постоянно...

— ...ускользающим из рук.

Несмотря на всю серьезность их беседы, они оба рассмеялись, осознав, что вновь заговорили в раздражавшей Ирема манере, служившей каларийцу поводом для нескончаемых насмешек и острот. Задумчивый настрой был безнадежно сбит. Лейда отставила бутылку и придвинулась к нему. От нее пахло ежевикой.

...Меченый проснулся с ощущением, что только что — мгновение назад — целовал теплые, живые губы. Кожа Лейды, горячая от солнца, пахла свежевыпеченным хлебом. Меченый давно забыл, каким родным и в то же время опьяняющим был этот запах. Наваждение было таким сильным, что дан-Энрикс прикоснулся пальцами к своим губам.

Меченый ясно понимал, что это было не пророчество и не видение — всего лишь сон, пусть даже очень яркий и правдоподобный. Самообольщение, сказал бы Ирем. А мэтр Викар, наверное, сказал бы, что подобный сон — это последняя преграда, которую его разум выстроил, пытаясь справиться с терзавшим его страхом.

Меченому было, в общем-то, плевать.

Как бы там ни было, в мире остался еще один источник Тайной магии, который можно уничтожить только вместе с ним. Меченый рывком поднялся с койки, завел руки за голову и потянулся — с наслаждением, до хрустнувших суставов. Тело звенело от забытой, непривычной бодрости. Тюремщики, явившиеся будить арестанта полчаса спустя, застали Крикса полностью одетым и нетерпеливо прохаживающимся по своей камере.

— Доброе утро, — сказал дан-Энрикс и едва не рассмеялся, ощутив общее замешательство. Охранникам приподнятое настроение дан-Энрикса должно были казаться лишним доказательством его безумия. Не приходилось сомневаться, что любой из них неоднократно пожалел о том, что конвоировать свихнувшегося арестанта на решающее заседание суда не выпало кому-нибудь другому. Меченый даже задумался, не попытаться ли как-нибудь сгладить впечатление от слишком энергичного приветствия, но должен был признать, что это невозможно. Ну не объяснять же им, что этой ночью он увидел Мир Былого и Грядущего?.. Едва ли это объяснение уверит их в его нормальности.

В камеру внесли завтрак. Меченый сразу почувствовал, что повседневная тюремная еда ничуть не походила на его сегодняшнюю трапезу. В мягком оловянном кубке (должно быть, чтобы никакому заключенному не пришло в голову ударить им охранника) оказалась не вода и даже не оремис, а самое настоящее тарнийское вино, в тарелке — ломтики поджаренного мяса, пряная подливка, мягкий свежий хлеб. Голодному дан-Энриксу заполнившие его камеру запахи казались совершенно умопомрачительными. Меченый удивленно вскинул брови, а потом едва не рассмеялся в голос, осознав, что этот королевский завтрак был еще одной издевкой Римкина — обычно мясо, белый хлеб и красное вино давали приговоренным к смерти перед казнью. Меченый должен был признать, что еще накануне вечером злобная шутка его недруга, скорее всего, довела бы его до белого каления — на что советник Римкин, несомненно, и рассчитывал.

— Мессер, я должен сообщить, что заседание суда начнется через три часа. Будете завтракать?.. — спросил глава его охраны.

— Обязательно, — весело сказал Крикс, в котором аромат мясной подливки, хлеба и вина пробудил волчий аппетит. Меченый с трудом мог припомнить, когда он в последний раз нормально ел, хотя это произошло не по вине его тюремщиков. Кормили в городской тюрьме довольно сносно, просто большую часть времени голод его не беспокоил. Но сейчас жадное нетерпение, возникшее при мысли о еде, казалось упоительным, как лишнее свидетельство того, что он впервые за последние недели чувствовал себя живым. — И еще я хотел бы привести себя в порядок. Принесите воду, мыло, бритву, чистую рубашку... — вспомнив про беседу Хорна с комендантом, Меченый решил немного подразнить охрану — Разумеется, если советник Римкин не велел доставить меня грязным и небритым.

Было совершенно очевидно, что советник ничего подобного потребовать не мог. Наоборот, высокородный арестант во что бы то ни стало должен выглядеть прилично — ничто не должно указывать на то, что городские власти руководствовались личной неприязнью к подсудимому.

Тюремщики переглянулись.

— Не беспокойтесь, монсеньор, воду и все необходимое вам скоро принесут, — нейтрально-вежливо сказал глава дозора, вероятно, рассудив, что неожиданная жизнерадостность дан-Энрикса им даже на руку. Все лучше приступов тоски и гнева, которым их подопечный предавался два последних дня.

— Спасибо, — сказал Меченый.

При каждом движении плечо пронзало болью от болтавшегося на руке тяжелого щита. В кольчуге и поддетой под нее стеганной куртке Тен чувствовал себя неуклюжим и огромным, словно ломовая лошадь. Вообще-то Тен и раньше-то считал своего брата-близнеца непроходимым дураком, но сейчас его мнение об умственных способностях Тиренна стало еще хуже, чем обычно. Чтобы кто-нибудь по доброй воле согласился днями напролет таскаться во всей этой сбруе?!.. Да она ничуть не лучше каторжных колодок!

Тен с бессильным сожалением оглядывал людей, валом валивших к ратуше, чтобы услышать приговор дан-Энриксу, и мрачно размышлял о том, что, если бы не этот идиотский маскарад, он бы сейчас был в самой гуще взбудораженной толпы, и уж наверняка сумел бы знатно поживиться. Тена разбирала злость при мысли об упущенных возможностях. Сегодня такой день, что любой криворукий неудачник сможет сколотить целое состояние, просто немного потолкавшись возле магистрата — все равно в такой давке даже самый бдительный человек не заметит чужую руку у себя в кармане. А ему приходится торчать среди дозорных капитана Ниру, словно пугалу на огороде!

Тен уже не в первый раз спросил себя, как он позволил Арри втянуть себя в эту историю. Общаться с младшим братцем Тен начал пару лет тому назад. Когда-то Тен мечтал, что Тиренн однажды осознает, как нелепо каждый день горбатиться в трактире у папаши Пенфа и захочет присоединиться к нему. Конечно, таким ловким "сумеречником", как он, Тиренну никогда не стать, не тот характер, ну и что с того? Он может просто быть у Тена на подхвате, а уж он сумеет обеспечить им достойное существование.

В те дни, когда Тену делалось совсем тоскливо, он встречался с братом, убеждая себя в том, что в этот раз Тиренн наверняка послушает его, и они сообща начнут совсем другую жизнь, но дело всякий раз кончалось ссорой. "Спорим, я сегодня заработал больше, чем ты — за целый месяц?" — бросил он Тиренну во время одной из последних встреч. "Ты ничего не заработал, Тен. Просто наворовал", — ответил брат. От этого презрительного тона Тен мгновенно закипел. "Можно подумать, ты не воровал! — со злостью сказал он. — И вообще, где бы ты сейчас жил, если бы не украл у Крикса кошелек?.." "Это было давно, — отрезал брат. — И перестань оставлять дома свои краденные деньги. Мне и Арри они не нужны. Мы всегда можем пообедать в "Яблоне"".

Потом Орлиный Клюв пристроил брата в свой дозор, и Тен с тоской признал, что "сумеречником" Тиренн не станет никогда. В тот день Тен здорово напился. Давняя утрата, которую он привык считать временным явлением, впервые проступила перед ним во всей своей необратимости. Тен остался в полном одиночестве — теперь и навсегда. "Ну и пошел он к Хеггу в задницу! — мысленно разорялся он. — Лучше быть одному, чем постоянно нянчиться с этим придурком. Если бы он сам пришел — я бы и то не захотел иметь с ним дела!". Тен убедил себя, что слишком зол на брата, чтобы интересоваться его жизнью, и решил, что, начиная с нынешнего дня, он будет думать только о самом себе. Однако несколько лет спустя, поближе познакомившись с подросшим Арри, обнаружил, что все, связанное с домом и остатками его семьи, по-прежнему вызывает у него болезненно-острый интерес.

Арри сначала шарахался от Тена, как от зачумленного, но Тену удалось мало-помалу завязать с мелким дружеские отношения, точнее — что-то среднее между приятельством и отношениями двух заговорщиков. Тен говорил, что их общение должно остаться в тайне, и Арри охотно соглашался, потому что понимал, что Браэнн и Тиренн их дружбу точно не одобрят. Тен водил младшего брата в гавани, показывал ему свои любимые трактиры и кормил деликатесами, которых Арри в глаза не видел до знакомства с ним. Он угощал его вином, бравировал своим умением метать ножи и рассказывал захватывающие истории о жизни в Алой гавани, своих приятелях, живущих по "ночным" законам, и их совместных авантюрах. Тен не сразу осознал, что он подстраивается под собеседника и опускает все неаппетитные детали. Но когда Арри, вдохновленный этими рассказами, спросил, нельзя ли ему вместе с Теном побывать в Алой гавани и познакомиться с кем-нибудь из его друзей, Тен резко возразил, что это совершенно невозможно. Мысль, что его младший брат начнет общаться с этой швалью, ему совершенно не понравилась.

В каком-то смысле Арри заменил ему пропавшего Тиренна. Но имелось и приятное отличие — в отличие от близнеца, Арри смотрел на Тена снизу вверх и не читал ему нотаций — а Тен с удивлением почувствовал, что ему нравится быть старшим и заботиться о ком-то, кого он может считать частью своей семьи. В конце концов они стали встречаться каждый день.

— Ты пойдешь к ратуше? — сегодня утром дожидающийся его на обычном месте Арри едва не подпрыгивал от нетерпения.

— Нет, — замогильным голосом ответил Тен. — Сегодня ночью я играл в пинтар и сильно перебрал. Заснул уже под утро, прямо у стола. Ноги болят, спина болит, а во рту как будто тролли сра... кхм, ладно. Я хочу сказать, что я сейчас пойду в какой-нибудь трактир, закажу кружку пива, а потом завалюсь спать.

На самом деле это было правдой лишь наполовину. Ночью он действительно играл в пинтар и выпил больше, чем обычно, так что кружка пива сейчас была жизненно необходима. А вот спать Тен, разумеется, не собирался. День намечался хлебный, нужно идти к ратуше и зарабатывать. Тем более, что давешний противник Тена оказался шулером почище него самого, и к утру Тен остался на мели. Естественно, брать с собой Арри Тен не собирался. Он, конечно, не скрывал от Арри род своих занятий, но старался, чтобы представление младшего братца о его занятиях было как можно более размытым. В результате Арри верил — или почти верил — в то, что Тен ворует только у каких-нибудь особенных, дурных людей: скупщиков краденного, игроков в пинтар, люцерщиков и прочего отребья. Тена такое убеждение полностью устраивало.

Круглое лицо Арри удивленно вытянулось.

— А как же Крикс? Ведь он же...

Тен чувствительно пнул брата по ноге.

— Я же тебе сказал, — прошипел он. — Сказал же, чтобы ты не вздумал снова говорить о Меченом, пока мы в городе! Ты хочешь, чтобы вам спалили дом?!

— Но я только с тобой, — оправдывался Арри. Тен сделал зверское лицо.

— Без разницы. Никогда не произноси этого имени. Особенно на улице.

— Да ладно, ладно, я не буду, — отбивался Арри. — Браэнн тоже говорил, что мне не следует идти. Что будут беспорядки, и что безопаснее всего остаться дома. Но, в конце концов, он же наш брат. Разве тебе не кажется, что мы должны там быть?..

— Я ему ничего не должен, — резко сказал Тен, почувствовав знакомый гнев. Их брат. Учивший их с Тиренном фехтованию, освободивший их от унизительного прозябания в доме Мерайи Белл и вытащивший всю семью из нищеты... а потом бросивший их в самую тяжелую минуту.

Впрочем, слегка успокоившись, Тен рассудил, что нужно не выплескивать на Арри собственную злость, а позаботиться о его безопасности. В кои-то веки Тен был полностью согласен с капитаном Ниру — идти к ратуше Арри не стоило.

— Прежде всего, твои братья — это Тиренн и я. И, хоть мы с ним не ладим, я уверен, ни один из нас не захотел бы, чтобы тебя затоптали в этой давке. — сделав над собой усилие, Тен нехотя добавил — Думаю, что Меченый сказал бы тебе то же самое — если действительно считает тебя своим братом.

Арри заметно поскучнел — но тут же снова оживился.

— А пошли ко мне? Я тебе даром пива нацежу. Дома все равно никого, Браэнн в дозоре, а Тиренн в больнице.

— Как в больнице?.. — испугался Тен.

— Браэнн сказал, что они разнимали драку, и Тиренна задели ножом. Но вроде ничего серьезного, к концу недели обещают отпустить.

— Узнаю кто — убью, — угрюмо пообещал Тен. — Но к вам мне все равно нельзя. Слишком рискованно.

Но Арри продолжал настаивать, и под конец он все же дал себя уговорить. Во-первых, потому, что в кошельке после вчерашнего разгрома не осталось ни единой медьки, и, если бы он не принял приглашение младшего брата, то осталось бы только искать знакомого трактирщика, который нальет пива в долг. А во-вторых, хотя Тен никогда не признавался в этом даже самому себе, ему давно хотелось заглянуть домой и посмотреть, как там все изменилось за прошедшие годы.

Оказалось, изменилось многое — и в то же время почти ничего. Половичок, постеленный у двери еще Филой, превратился в выцветшую тряпку, в кухне царил беспорядок, которого мама никогда не потерпела бы. И, уж конечно, Фила никогда не допустила бы, чтобы Тиренн разложил на обеденном столе свою кольчугу и стальные наручи. Но в остальном все было совершенно так же, как и раньше. Та же комната, те же косые потоки солнечного света из окна под потолком, тот же кухонный стол, огромный, словно плотницкий верстак — на нем запросто помещалась куча самых неожиданных вещей, и еще оставалось достаточно места, чтобы обитатели этого дома могли разместиться на другом краю стола.

Тен вспомнил, как Фила пекла лепешки, посыпая стол мукой и яростно раскатывая тесто, и сморгнул. Вот не хватало ему только распустить сопли перед Арри.

— Наливай, раз обещал, — сказал он брату. — Надеюсь, хоть Орлиный Клюв пьет нормальное пиво, а не ту ослиную мочу, которой нас травили в "Черном Шершне".

Вкус у капитана Ниру оказался вполне приличным, и Тен с удовольствием опустошил нацеженную Арри кружку. Катастрофа разразилась, когда Тен заметил, что ему пора, и двинулся на выход, буквально налетев на входившего в кухню Браэнна.

— Ты же сказал, что дома никого! — зарычал Тен, пятясь назад. На одну кошмарную секунду он поверил в то, что Арри специально заманил его в ловушку — но, взглянув на бледное лицо и совершенно полоумный взгляд младшего братца, осознал, что тот ошеломлен не меньше его самого.

— Я думал, ты в дозоре, — пролепетал Арри, явно запаниковав при виде капитана Ниру.

Тен с трудом сдержал порыв дать братцу в морду, чтобы перестал скулить. Сильнее всего его разозлило то, что Арри, по вине которого он вляпался в эту историю, в подобную минуту обращался к Браэнну, а не к нему, и думал исключительно о том, как оправдаться перед Ниру — словно Тена вообще тут не было!

Тен давно знал, что Браэнн часто оставался ночевать у братьев вместо того, чтобы идти в казарму. Тиренн с Арри вообще упрашивали его окончательно переселиться к ним. В добротном старом доме, который когда-то подарил своей семье дан-Энрикс, места было более чем достаточно, а Браэнн, столько лет приглядывающий за Арри и Тиренном, давно стал для них кем-то вроде приемного отца. Тен помнил, что, начав самостоятельную жизнь, он прямо-таки упивался мыслью, что он теперь взрослый человек и сам себе хозяин, а его недотепа-братец по-прежнему может делать только то, что ему разрешат Орлиный Клюв и мэтр Пенф. Но в то же время он отчаянно завидовал. И то, что теперь уже Арри превозносит капитана Ниру, вызывало у Тена жгучую досаду. Может быть, именно эта ревность к Браэнну заставила его прикладывать все силы, чтобы произвести на Арри впечатление и попытаться стать его кумиром.

Обычно Тен был очень осторожен и благополучно избегал случайных столкновений с Браэнном, но сейчас гудящая после вчерашних возлияний голова сыграла с ним дурную шутку, заставив забыть об осторожности.

— Какого Хегга... — гневно начал Браэнн. Но тут в дом заглянул какой-то парень, судя по одежде — из дозора Ниру, и скороговоркой доложил:

— Все на месте! Дождались последних в "Яблоне", как вы и приказали, капитан, а теперь перешли во двор, — тут он заметил Тена и озадаченно наморщил лоб, а потом широко, открыто улыбнулся. — Так ты уже не в лазарете?.. Вовремя очухался! Все говорят, сегодня будет жарко.

Браэнн посмотрел на Тена, потом — на бледного, как поганка, Арри, а потом подхватил разложенную на столе кольчугу и с такой силой сунул ее в руки Тену, что тот едва не отлетел к стене.

— Мне что, стоять и дожидаться, пока ты проснешься? Одевайся, — рявкнул капитан. И совершенно другим тоном сказал стражнику в дверях — Мы сейчас будем.

"Он что, действительно меня не узнает?" — подумал Тен, оторопело глядя на мужчину. Когда-то они с братом могли обдурить кого угодно, кроме, разве что, дан-Энрикса, но с тех пор многое изменилось. Даже если не считать припухшей после пьянки рожи, на щеке у Тена давно красовался шрам — напоминание о перстне на руке одного молодого дурака, которого он как-то целый вечер обчищал в пинтар. И это было не единственным отличием.

Тен часто видел братца на дежурстве, разумеется, не попадаясь ему на глаза. Кожа у Тиренна была более обветренной и загорелой, чем у Тена, и в плечах он тоже был пошире — не иначе, от таскания доспехов, мрачно рассудил Тен, напяливая неудобную, тяжелую кольчугу. В общем, оставалось совершенно непонятным, как Орлиный Клюв мог спутать его с братцем. Но Браэнн быстро развеял все его иллюзии, брезгливо процедив: "Надевай шлем, болван, пока кто-нибудь не рассмотрел тебя получше!". Тен вздрогнул, но, однако, счел разумным последовать его совету. Если уж Браэнн из какой-то непонятной прихоти решил его не выдавать, то следует воспользоваться своим шансом. Очень хотелось выяснить подробности про лазарет, но спрашивать было некогда, поэтому Тен сделал то, что сделал бы на его месте брат-близнец: поспешно натянул чужие вещи и последовал за Браэном во двор, где уже собралось по меньшей мере двадцать человек. Вспомнив про слова дозорного, Тен осознал, что затевается что-то нешуточное.

Браэнн оглядел собравшихся, качнулся с пятки на носок.

— Так, парни. В этом городе полно людей, которые считают, что сегодня им закон не писан. Кто-нибудь пойдет на суд злорадствовать, кто-нибудь — возмущаться и протестовать, а кто-то — просто побуянить. Весь квартал от этой улицы до ратуши — на нас. Коадъютор поручил нам сохранить порядок и не допустить серьезных стычек. Если видим буйных, отрезаем их от остальной толпы. Оружие не применять, дубинки тоже. Исключительно щиты. Если начнется драка, разнимаем. Сами никого не трогаем. Это понятно?.. — Браэнн обвел своих подчиненных мрачным взглядом.

— Да, капитан, — довольно дружно отозвался строй.

— Если в вас бросают камни или мусор — вы смыкаете щиты и выдавливаете бросавших с людных улиц в переулки. И больше ничего. Если узнаю, что кто-нибудь полез в драку — мигом вышвырну ублюдка из дозора.

Строй растерянно молчал.

— Ага. Значит, теперь понятно, — удовлетворенно сказал Браэнн.

Если поначалу Тен наивно тешился надеждой, что сумеет улучить момент и потихоньку смыться, то довольно быстро понял, что у него ничего не выйдет. Во-первых, Браэнн постоянно торчал рядом и не выпускал его из виду, ну а во-вторых — деваться было просто некуда. В обычный день Тен с легкостью ввинтился бы в толпу и растворился в ней быстрее, чем Орлиный Клюв успел бы щелкнуть этим самым клювом, но в тяжелой, сковывающей движения кольчуге и сужавшем обзор шлеме он чувствовал себя связанным по рукам и ногам. С другой стороны, учитывая обстоятельства этого дела, стоило порадоваться, что Браэнн не отправил его кормить блох в тюрьме. Интересно, чего все-таки Орлиный Клюв от него хочет? Вряд ли денег. Браэнн не из тех, кто станет брать мзду у "сумеречников". Еще немного поразмыслив над странным поступком капитана, Тен решил, что зря ломает голову. Орлиный Клюв, скорее всего, очень скоро объяснит, что ему нужно.

— Мы собрались здесь для того, чтобы произнести приговор лорду дан-Энриксу, обвиненному в умышленном и преднамеренном убийстве Рована Килларо, возглавлявшего общину унитариев, называющих себя Братством Истины. Трибунал установил, что между обвиняемым и Рованом Килларо существовала личная вражда...

Римкин нетерпеливо шевельнулся в своем кресле. Все-таки судейские формулировки — это нечто. "Трибунал установил"! Да о вражде Меченого и Килларо знала каждая собака в городе. Почему бы Юлиусу не перейти сразу к делу?..

Если бы все шло согласно плану, Римкин бы, наверное, не ощущал такого лихорадочного нетерпения, но сейчас на душе у него было неспокойно. После донесений коменданта городский тюрьмы Римкин рассчитывал на то, что подсудимый будет либо апатичным и подавленным, либо издерганным и злым. Собравшиеся в зале люди, вероятно, разделяли его мнение — во всяком случае, появление необъяснимо энергичного и прямо-таки излучавшего уверенность дан-Энрикса произвело фурор. Висевший в зале гул от приглушенных разговоров разом смолк. Люди ерзали на скамьях и выворачивали шеи, с изумлением разглядывая подсудимого, а Меченый шел — точнее, шествовал — по разделяющему зал проходу с таким видом, что его охрана выглядела не конвоем, а торжественным эскортом.

Наблюдая эту сцену, Римкин ощутил, что сердце у него болезненно сжимается, а руки холодеют от недоброго предчувствия. Еще сегодня утром, собираясь в ратушу, он был уверен в том, что с Меченым покончено, но теперь все опять стало пугающе неопределенным. Меченый выглядел, как человек, который приготовился к какому-то решительному шагу. От сознания того, что результаты всех его трудов висят на волоске, советнику едва не стало дурно. Римкин впился взглядом в коадъютора, сидевшего на своем обычном месте, но лицо мессера Ирема было непроницаемым, как восковая маска, и сидевшая с ним рядом Лейда тоже выглядела мертвенно-бесстрастной.

Пока Юлиус педантично, в раздражающих подробностях пересказывал весь ход судебного процесса, Римкин пытался собраться с мыслями, но у него никак не получалось. В голову все время лезло давнее, ненужное — какой красивой и веселой была Литта в день своей помолвки, как он сам, так никогда и не женившийся и даже не ухаживавшей ни за одной девушкой, надеялся, что сестра будет счастлива за них двоих. Литта была на пятнадцать лет младше него, и его чувства к ней были скорее чувствами отца, чем брата — тем более, что он, по сути, вырастил ее, когда они остались без родителей. Возможно, именно из-за забот о маленькой сестре он и не обзавелся собственной семьей — какие уж тут девушки, когда все время и все силы до конца уходят на то, чтобы сводить концы с концами и растить ребенка? Но Римкин не помнил, чтобы он когда-нибудь жалел об этом.

Литта стоила любых трудов и жертв. Несмотря на то, что она была его сестрой, характер у них оказался совершенно разным. Если сам он в детстве был серьезен, замкнут и стеснялся разговаривать с людьми, то Литта родилась сообразительной, смешливой, непосредственной и любопытной, и в ее присутствии у Римкина всегда теплело на душе. Мысль, что она выходит замуж за любимого мужчину, доставляла Римкину одновременно удовлетворение и тайную печаль, поскольку это значило, что ее жизнь отныне будет протекать отдельно от него, а он останется совсем один и будет предоставлен сам себе. Римкин довольно быстро обнаружил, что он не умеет жить один, и, приходя домой, слоняется туда-сюда, не зная, чем себя занять. Зато его дела на службе быстро пошли в гору — из неприметного судейского чиновника он поднялся до городского эшевена.

Те, кто его знали, восхищались тем, как много времени и сил он посвящал своим обязанностям, но на самом деле Римкин просто не любил пустых, унылых вечеров. Сестра и зять, конечно, говорили, что он всегда желанный гость в их доме и просили заходить в любое время, но Римкин сдержанно благодарил и уклонялся от визитов, рассуждая про себя, что родственник, который постоянно посещает чей-то дом, мешая мужу с молодой женой побыть наедине, довольно быстро станет в тягость им обоим. Так что он старался навещать сестру только тогда, когда ее муж отправлялся в очередное плавание в Мирный или в Пеллуэр. Несколько лет спустя, когда моряк, женившийся на Литте, пропал без вести, Римкин спросил себя, уж не его ли ревность и эгоистичное желание оставить Литту при себе всему виной? Конечно, это было глупо, потому что корабли не тонут из-за чьей-то ревности, но еще много месяцев эта странная мысль время от времени мелькала в его голове.

Вся любовь Литты к мужу после его смерти полностью досталась сыну, маленькому Лансу. По характеру он был очень похож на Литту в том же возрасте — веселый, любопытный, искренне уверенный, что все на свете преисполнены доброжелательства друг к другу и лично к нему. Даже Римкин, тоже обожающий племянника, иногда думал, что сестре следовало бы хотя бы иногда держаться с ним построже. Впрочем, несмотря на то, что Лансу разрешалось делать почти все, чего бы он ни пожелал, а мать старалась удовлетворить любое его пожелание и постоянно думала, чем бы еще его порадовать, характер у Ланселя был прекрасный. И хотя впоследствии Римкину часто доводилось слышать рассуждения о том, что люди, участвовавшие в нападении на Шатровый город, якобы творили ужасные вещи, выгоняли на мороз детей и стариков и до полусмерти избивали тех, кто пробовал вступиться за беженцев, Римкин не сомневался в том, что Ланс не мог иметь к подобным инцидентам никакого отношения. Его друзья клялись, что они всего-навсего перевернули несколько палаток. Заседая в городском суде, Римкин прекрасно знал, сколько проблем приносят в город беженцы. Разве удивительно, что люди вышли из себя из-за того, что император тратит столько денег из казны на содержание этого грязного клоповника, рассадника заразы, воровства и беспорядков?..

Но даже не будь этот проклятый лагерь беженцев бельмом в глазу у всех приличных горожан, как можно убивать кого-нибудь только за то, что парень опрокинул парочку навесов? И пускай оруженосец коадъютора был даже младше Ланса и его друзей, вот только Крикс в свои пятнадцать лет уже вернулся из Каларии и успел стать законченным головорезом, для которого убийство — это разновидность развлечения. В ту ночь он рубанул мечом случайно оказавшегося на его пути мальчишку, и, надо думать, образ Ланса сразу же изгладился из его памяти, как и образы остальных убитых им людей.

Римкин отлично помнил, как несколько насмерть перепуганных парней втащили окровавленного, ничего не соображающего Ланса в дом и тут же скрылись, торопливо объяснив, что им нельзя здесь оставаться — тех, кто был в Шатровом городе, разыскивают люди лорда Ирема. Лита сбивалась с ног, пытаясь хоть немного облегчить мальчику страдания, а он хрипел, и кашлял, и плевался кровью. Римкин пытался помогать сестре, но все отчетливее понимал, что это бесполезно. Нужен люцер, нужен хороший врач, но где найдешь врача в такую ночь?.. Надо же было этим остолопам притащить раненного товарища домой вместо того, чтобы доставить его к Белым сестрам или, например, в больницу Рам Ашада! Впрочем, они наверняка боялись, что к утру сэр Ирем арестует всех, кого удастся задержать на улицах, и заинтересуется судьбой раненных погромщиков, а заодно и теми, кто был с ними прошлой ночью. В тот момент Римкин еще не знал, что именно произошло в Шатровом городе, но понимал, что, как только станет известно, что его племянник был ранен во время уличных боев, как Ланс окажется в большой опасности. Но выбора не оставалось. "Я пойду за помощью" — сказал он Лите, надевая плащ. Потребовалась помощь нескольких соседей, чтобы наскоро соорудить носилки и отнести Ланса к Белым сестрам. Там же, в Доме милосердия, мальчик и умер — спустя сутки после беспорядков в Нижнем городе.

Едва не помешавшийся от горя Римкин подступил с расспросами к друзьям Ланселя, и они, помявшись, рассказали, что Ланса зарубил оруженосец лорда Ирема. Они умоляли его никому не говорить об этом и не упоминать, что они были с Ланселем в ночь погрома. Римкин обещал, что никому ничего не расскажет. Он прекрасно понимал, что добиваться правосудия бессмысленно. Убийца Ланса — признанный герой войны и, если верить слухам, вообще бастард Валларикса. И если даже друзья Ланса подтвердят, что мальчик не имел при себе никакого оружия и ни на кого не нападал, лорд Ирем скажет, что любой, кто участвует в уличных беспорядках, сам виноват во всех последствиях.

Сначала Литта постоянно плакала и вспоминала сына. Потом перестала, но, как постепенно понял Римкин, не из-за того, что ее горе ослабело, а оттого, что оно затаилось где-то глубоко внутри. Литта словно перестала быть собой — на ее месте появилась мрачная, худая женщина с потухшим взглядом. Она больше никогда не говорила о Ланселе, но иногда Римкин слышал, как ночами она ходит взад-вперед по своей комнате — часами напролет, до самого утра. Когда в столице началась "Черная рвота", она, не слушая протестов Римкина, отправилась в Дом милосердия, чтобы помогать сестрам и ухаживать за заболевшими. Больше он ее никогда не видел — все тела погибших от болезни сразу же сжигали во дворе монастыря.

Войдя в состав суда, который должен был осудить Крикса за убийство Рована Килларо, Римкин с самого начала ожидал, что рано или поздно кто-то может вспомнить про его племянника. И когда Хорн однажды попросил его зайти к себе и, глядя Римкину в глаза, спросил, имеются ли у него какие-нибудь личные причины ненавидеть Крикса, в лице Римкина не дрогнул ни единый мускул. Он сотни раз проигрывал такую ситуацию в своем воображении, чтобы в решающий момент не дать застать себя врасплох.

— Ну, прямо-таки личных нет, а человеческих — хоть отбавляй, — пожав плечами, сказал он. — Не мне вам говорить, что этот человек — авантюрист и лицемер, который не считается ни с кем, кроме себя. И меня дико раздражает то, что большинство людей в упор не видят, что он из себя представляет.

Римкин заранее решил, что отрицать свою предвзятость глупо — возражая против очевидных всем вещей, он будет выглядеть, как человек, который что-нибудь скрывает. Вместо этого нужно открыто говорить о своей неприязни к подсудимому, сведя ее к абстрактным впечатлениям. Тогда придраться к нему будет невозможно. Разумеется, считается, что судья должен быть нейтрален, но на деле настоящая нейтральность — вещь недостижимая, так как любые наши впечатления о других людях обязательно окрашены каким-то чувством — антипатией, жалостью, восхищением... Даже такой педант, как Хорн, не может обвинить Римкина в том, что Меченый ему не нравится. Тем более, что Юлиус и сам хорош — Римкин прекрасно знал, что подсудимый вызывал у Хорна сильные, пускай и весьма противоречивые эмоции.

Юлиус пристально смотрел на собеседника.

— Есть мнение, что ваше отношение к дан-Энриксу связано с тем, что ваш племянник был убит во время беспорядков в Нижнем городе, в которых Меченый участвовал на стороне гвардейцев.

Римкин выразительно скривился, давая понять, что он считает напоминание о пережитой их семьей трагедии болезненным и неуместным, но из уважения к своему собеседнику готов ответить на его вопрос.

— Тогда логичнее было бы ненавидеть стражу с Северной стены, — сухо заметил он. — Насколько мне известно, большинство людей на улицах поубивали именно они, а Ирем и его гвардейцы подоспели к самому концу побоища. А кто высказывал такое мнение?..

— Во-первых, сам дан-Энрикс. Во-вторых — лорд Аденор.

— Что ж, это многое объясняет, — с сардонической улыбкой сказал Римкин. — Заявить, что я использую закон для личной мести — это сильный ход. А у них есть какие-нибудь доказательства? Я сомневаюсь, что между моим несчастным племянником и Меченым можно найти какую-нибудь связь.

— Нет, доказательств у них нет, — признал советник Хорн.

— Тогда не вижу смысла это обсуждать.

— Ну, может, вы и правы. С другой стороны, если дан-Энрикс обвинит вас в злоупотреблении законом и потребует подвергнуть вас допросу, это неизбежно бросит тень на Трибунал. Может, вам стоит взять самоотвод?

Римкин почувствовал, как тлеющий в нем гнев в ответ на это слово полыхнул багрово-алым, словно уголь, из которого пытаются раздуть костер. Ну разумеется. Самоотвод!.. Было бы странно, если бы Юлиус Хорн не предложил что-нибудь в этом роде. Сам-то Юлиус наверняка был бы только рад, если бы появился шанс прилично и достойно уклониться от обязанности судить оскорбившего его дан-Энрикса. У этого человека сердце перекачивает не живую кровь, а канцелярские чернила.

Римкин откинулся на спинку кресла и непримиримо скрестил руки на груди.

— Пусть, если хочет, выдвигает свои обвинения. Мне скрывать нечего, — отрезал он. Даже если его сумеют уличить в обмане и казнят, это не может быть страшнее, чем все то, что ему пришлось вынести из-за дан-Энрикса. К тому же, много раз присутствуя при магических допросах, Римкин проникся убеждением, что допрос с ворлоком — это, по сути, поединок разумов и воль. И, хотя это чувство было совершенно иррациональным, Римкин все равно втайне верил, что никакой маг не сможет вырвать у него признание, которое лишит его единственного шанса отомстить. — Я не намерен брать самоотвод из-за пустого подозрения. Если Меченый думает, что может воспрепятствовать работе Трибунала с помощью интриг и клеветы, то он жестоко ошибается. Во всяком случае, меня ему не запугать!

— Ну что ж, это по-своему резонно, — согласился Юлиус, но Римкину почудилось, что в голосе советника осталась тень сомнения. И, хотя главная опасность миновала, Римкин понял, что по-настоящему рассчитывать на Юлиуса, много лет бывшего его лучшим другом и союзником, больше нельзя.

...Речь Юлиуса явно двигалась к концу, и Римкин подобрался, полностью сосредоточившись на настоящем.

— По существующей традиции, прежде чем Трибунал вынесет окончательное решение по делу, мы должны выслушать последнее слово подсудимого, — Юлиус повернулся к Криксу. — Лорд дан-Энрикс, вы хотите что-нибудь сказать?..

Меченый встал.

— Да, мэтр Хорн, — ответил он. В повисшей в зале напряженной тишине голос дан-Энрикса казался странно звучным. — Я хочу обратиться к Трибуналу.

Римкин нервно стиснул пальцы, пытаясь понять, что он задумал.

— При всем моем глубоком уважении к собравшимся, боюсь, что приговор мне вынесет не суд, а моя непереносимость к магии, — так же решительно продолжил Крикс. — Если бы не фамильная особенность дан-Энриксов, весь этот суд выглядел бы по-другому. Найденные трибуналом ворлоки отказываются вести допрос, поскольку это угрожает им самим. Но все мы знаем, что есть средство, позволяющее запереть чужую магию, когда допрашивают человека с мощным Даром. Я говорю про Железный стол. Да, эта мера применялась крайне редко, и, должно быть, никогда еще не применялась к человеку по его собственной просьбе. Но для меня это единственное средство оправдать себя и доказать, что я не совершал того, в чем меня обвиняют. Мне известно, что маги, которых допрашивали на Железном столе, в большинстве случаев умирали или теряли рассудок. Но, по-моему, лучше умереть на Железном столе, чем быть казненным за убийство, которого ты не совершал. Я прошу вас выполнить ту цель, ради которой, в конце концов, и существует правосудие: установите истину. Любой ценой.

В самую первую секунду Римкин был так сильно ошарашен, что оцепенел от изумления. Потом на него накатил восторг, тут же сменившийся острой тревогой. В свое время Римкин сделал все возможное, чтобы убедить других участников суда отправить Меченого на Железный стол, но этим трусам не хватило духа. Римкину пришлось смириться с мыслью, что в своем возмездии дан-Энриксу придется удовлетвориться эшафотом. Но чтобы дан-Энрикс сам, по своей воле предложил Железный стол — такое просто не укладывалось в голове!

В голове у Римкина мелькнуло, что припадки, всякий раз случавшиеся с Криксом на допросах, могли быть притворством, но он тут же понял, что скатился до абсурда. Даже если Меченый был выдающимся актером, в этом он не притворялся. Его непереносимость к магии была общеизвестным фактом — ее подтверждали мастера из Академии, Отт много раз упоминал об этом в своей книге, о ней знал судебный маг Викар, считающий допросы в Трибунале "людоедством"...

Меченый действительно боялся ворлоков. Но, может, смерти он боялся еще больше?.. Римкин ясно понимал одно: чтобы не дать дан-Энриксу сорваться с крючка, нужно прежде всего понять, чего он добивается. Хочет выиграть время? Ждет спасения от Ирема и императора? Нет, это невозможно. Тянуть время можно разными способами, но едва ли кто-то станет "тянуть время", проверяя, сколько он сумеет простоять на раскаленной сковородке. Нет, похоже, цель дан-Энрикса — не в том, чтобы действительно добиться своего, а в том, чтобы произвести впечатление на Трибунал. Недаром же он выдвинул свое отчаянное предложение только сейчас, в своем последнем слове.

— Ваше предложение довольно... необычно, — глухо сказал Хорн, и Римкину почудилось, что его голос дрогнул. — Нам потребуется время, чтобы обсудить его между собой и принять какое-то решение. Я прошу всех оставаться на своих местах и соблюдать порядок. Трибунал удаляется на совещание. Конвой, выведите обвиняемого.

Глядя, как охрана провожает арестанта к небольшой двери, ведущей в смежный зал, а Юлиус в мрачной задумчивости смотрит ему вслед, Римкин окончательно убедился в том, что Крикс нацелился на Хорна. Меченый рассчитывал, что Юлиус будет рассуждать примерно так: если какой-то человек, имея непереносимость к магии, требует допросить его на Железном столе, значит, он верит в собственную правоту. Отказать ему в этой просьбе и приговорить его к казни Юлиус не сможет — будет мучить себя мыслью, что ошибся и отправил на эшафот невиновного. Но и послать невиновного человека на Железный стол, где он наверняка сойдет с ума или умрет, Хорну будет не так-то просто. Предложение дан-Энрикса направлено на то, чтобы выбить его из колеи, заставить усомниться в своей правоте — ведь Хорн как раз из тех людей, кто убежден, что всякое сомнение должно толковаться в пользу подсудимого. Как жаль, что Юлиус не понимает, что избыточная щепетильность — это тоже слабость, на которой при желании очень легко сыграть.

А хуже всего то, что остальные судьи тоже могут испугаться, что дан-Энрикса начнут воспринимать, как мученика. Ведь симпатии толпы изменчивы. Воображение толпы всегда раскалено, она охотно поддается очарованию любого яркого и необычного поступка. Вчера они были уверены, что Меченый — ничтожество и лжец, но сейчас они уже думают — "а что, если он правда невиновен?..", и ничто не помешает им со временем вообразить его трагическим героем и возненавидеть тех, кто послал его на мучения и смерть.

"Ну уж нет!.. — подумал Римкин, стискивая зубы. — Если ты думаешь, что Хорн объявит тебя невиновным по причине "недостаточности доказательств", то ты очень ошибаешься!.. Я этого не допущу. Клянусь Создателем, ты у меня получишь то, о чем просил — а я приду полюбоваться, как тебя положат на Железный стол!"

— Я просто не могу поверить, что он отказался от побега ради этого, — сидевший рядом с Лейдой Ирем говорил почти беззвучно, но ярость в его голосе резала, как нож. — Мне стоило бы показать ему, как выглядел последний маг, которого допрашивали таким способом. Они превратят его в пускающего слюни идиота. Хеггов рог, какой же он осел!..

Гнев Ирема вызвал у Лейды вспышку ответной злобы, но она постаралась успокоиться. Что толку злиться и срываться друг на друга? И потом, за злостью Ирема было не так уж трудно разглядеть его отчаяние.

— Он Эвеллир, — сказала она сухо. — Если я не ошибаюсь, мы сошлись на том, что Крикс будет делать то, что он считает нужным, а мы должны поддерживать его, и, что еще важнее, не мешать ему. Ни один полководец не сумеет выиграть сражение, если его воины начнут спорить с ним о стратегии и тактике. Крикс должен принимать решения, а остальные — подчиняться. Это не ему, а нам придется отказаться от собственных представлений о правильном и неправильном.

— Допустим. Ну а если суд откажется исполнить его просьбу и пошлет его на эшафот?

Лейда медленно покачала головой.

— Не думаю. Помнишь, Викар рассказывал о том, как Римкин приходил к нему домой и уговаривал его помочь с допросами?.. Уверена, что Крикс прекрасно знает, как советник Римкин наслаждался этими допросами. Я думаю, вся эта речь была рассчитана на Римкина. Теперь, когда у этого ублюдка появился шанс отправить Крикса на Железный стол, он ни за что на свете не позволит остальным послать его на эшафот.

Ирем пожал плечами и прикрыл глаза. Рыцарь молчал так долго, что Лейда уже решила, что он ничего больше не скажет, но пару минут спустя он неожиданно сказал:

— Может быть, мне стоило убить Седого раньше, чем он втянул Рика в это дерьмо.

Лейде внезапно стало его жаль. Глядя на его потемневшее, усталое лицо, Лейда растерянно пыталась подыскать какие-то слова, чтобы выразить Ирему сочувствие, но так и не успела ничего сказать, так как висевший в зале гул сменился напряженной тишиной — судьи вернулись на свои места. Посмотрев на бледного, измученного Хорна, Лейда сразу поняла, какое именно решение принял Трибунал, и все равно, при каждом слове Хорна ей казалось, будто в ее сердце проворачивают нож.

— Обсудив просьбу лорда дан-Энрикса, суд пришел к выводу, что ходатайство подсудимого должно быть удовлетворено. Мы поручаем магам из Совета Ста допросить лорда дан-Энрикса на Железном столе и выяснить истинные обстоятельства гибели Килларо. Магические допросы будут продолжаться вплоть до установления полной и ясной картины этого события, или же вплоть до смерти подсудимого. В интересах правосудия, любые контакты лорда дан-Энрикса с посторонними отныне прекращаются. Он поступает в распоряжение судебных магов Трибунала. Попытки установить какую-либо связь с лордом дан-Энриксом будут рассматриваться, как воспрепятствование правосудию и наказываться соответствующим образом. — Юлиус на мгновение прикрыл глаза, а потом в нарушение всех правил опустился в кресло и закончил совсем тихо, совершенно не судейским тоном — Стража, уведите подсудимого.

* * *

В этом трактире Браэнн еще никогда не был — а вот Тен, похоже, был здесь частым посетителем. Во всяком случае, задерживаться у порога он не стал, а решительно пересек весь зал, нацелившись на дальний столик у стены. Рухнув на лавку, вор с наслаждением стащил с себя кольчугу, сбросил пропотевший поддоспешник и откинулся спиной на теплую, обшитую деревом стену.

— Кишки застудишь, — буркнул капитан. Тен покосился на него и криво ухмыльнулся, явно сбитый с толку этой неожиданной заботой.

— Здесь тепло, — ответил он. Сев рядом, Браэнн понял, в чем тут дело — с противоположной стороны к стене, похоже, примыкала кухонная печь. Вор помахал рукой трактирщику и, не вступая в разговоры, показал ему два пальца. Тот кивнул, а Браэнн окончательно уверился, что его спутник был тут частым гостем.

Две массивные пивные кружки появились перед Браэнном и Теном быстро, как по волшебству. Браэнн лениво подумал о том, что в таком месте, где трактирщики водятся с "сумеречниками" и понимают друг друга без слов, стражнику вроде него самого вполне могли насыпать в пиво сонный порошок или чего-нибудь похуже. Но всерьез беспокоиться о чем-то было лень. Браэнн вытянул гудящие ноги под столом и наконец-то разрешил себе почувствовать, как он устал. Шутка ли, целый день на ногах. Сначала они охраняли ратушу, потом сдерживали выплеснувшуюся на улицу толпу, предотвращали беспорядки, разнимали драки... За этот беспокойный и ужасно долгий день Браэнн почти забыл, с чего все началось, но сейчас вспомнил суд — и снова ощутил противный холод в животе.

— Я все равно не понимаю, для чего он это сделал, — вздохнул он.

Тен, судя по всему, думал о том же самом, потому что отозвался тут же, не пытаясь уточнить, о чем говорит Браэнн.

— Помирать не захотел, наверное, — угрюмо буркнул он. — А вообще-то, мне без разницы.

Ниру взглянул на Тена с изумлением.

— Но он же ваш приемный брат. Тебе совсем нет дела, что с ним будет дальше?

— Мне до него столько же дела, как ему — до нас, — отрезал вор. — С тех пор, как он вернулся в город, он хоть раз зашел проведать Арри и Тиренна?

Браэнн пожал плечами.

— Притом, что в этом городе полно людей, считающих его своим врагом? После того, как Отта ткнули в бок ножом?.. Отличное бы вышло проявление заботы.

— Ах, ну да, конечно... Если бы не "истинники", Меченый бы со всех ног помчался навещать Тиренна с Арри, — осклабился собеседник, даже не пытаясь скрыть издевку в голосе. — Он же всегда был таким заботливым братом!.. Когда он все бросил и уехал на войну, он даже не подумал, что с нами будет. Когда маму забрали в госпиталь, а мы не знали, где достать поесть, и Арри так ревел, что мы не могли спать всю ночь — где он тогда был, твой Крикс?..

Браэнн слегка опешил от такой трактовки.

— Но не мог же он остаться в городе после того, как он пошел против мессера Ирема и помог Льюберту сбежать, — возразил он.

— Вот именно. Если бы он действительно считал нас своей семьей, он думал бы прежде всего о нас, а не о Льюберте, — процедил Тен. — Знаешь, что хуже всего в Меченом? Сначала он делает что-нибудь такое, что ты начинаешь верить в то, что ты для него очень важен... что ради тебя он готов на что угодно. Но на самом деле он готов на что угодно для кого угодно. И ты понимаешь это слишком поздно, когда уже начал ему доверять и полагаться на него. Когда он появился и начал вести себя так, как будто мы действительно были его семьей, я, как последний идиот, поверил, что теперь он всегда будет рядом и никогда нас не подведет. — Тен рассмеялся, но глаза у него были злыми. — Глупо, да?.. Казалось бы, после всего, что с нами было, можно было бы понять, что в жизни можно полагаться только на себя. Уж ты-то знаешь, что мы пережили до того, как оказаться здесь, и каково нам было жить в столице до тех пор, пока не появился Крикс. Я совсем было научился относиться к людям так, как они этого заслуживают, но потом внезапно появился он, и все опять запуталось. Я думал, что теперь все будет по-другому. А потом...

— Может быть, хватит ныть? — перебил Браэнн, скрестив руки на груди. — Вот за что я ненавижу "сумеречников" — вечно вы обвиняете в своих поступках всех подряд. Меченый уехал из Адели с одним мечом на поясе, а вам оставил дом, работу у папаши Пенфа и вполне устроенную жизнь. Откуда он мог знать, что в городе начнется "рвота"?.. И потом, в Кир-Кайдэ, он не забывал о вас и посылал вам деньги.

— Нам были нужны не деньги, — запальчиво сказал Тен. — Нам был нужен старший брат, который мог бы позаботиться о нас.

Браэнн покачал головой.

— Если хочешь мое мнение, то это Арри и Тиренну требовался человек, который мог бы позаботиться о них, а тебе нужен был только предлог, чтобы опять заняться воровством, — отрезал он. — Ты, вообще-то говоря, не самый худший среди "сумеречников", которых я видел. Но в определенном смысле все вы одинаковы — не можете не потакать собственным прихотям и постоянно переваливаете с больной головы на здоровую. Очень удобно — делаешь все, что тебе вздумается, ни перед кем не отвечаешь, не приходится ни с кем считаться. А когда закономерно вляпываешься в какое-то дерьмо, то всегда можно предаваться жалости к себе и думать, что такого никогда бы не случилось, если бы жизнь не была такой жестокой и несправедливой.

Тен с ненавистью посмотрел на стражника.

— Слушай, Ниру! Я, конечно, благодарен за твою сегодняшнюю помощь, но не надо читать мне нотаций и совать свой нос в мои дела. Откуда тебе знать, может, на моем месте ты бы делал что-нибудь похлеще.

Браэнн хмыкнул.

— Вот об этом я и говорю. Ты думаешь, что можешь обвинять кого угодно в чем угодно, и что это просто честно — ты же говоришь, что думаешь, что тут плохого? Но не приведи Создатель, если кто-то будет честен в отношении тебя.

Тен так резко опустил на стол пивную кружку, что пиво перехлестнуло через край.

— Я же сказал, хватит читать мораль!.. Отчитывай Тиренна с Арри, если они тебе это позволяют, а ко мне не лезь. Надеюсь, ты не для того сегодня выручил меня, чтобы теперь наставить на путь истинный? Это было бы слишком глупо даже для тебя.

Тен явно пытался вывести его из равновесия, но именно из-за того, что намерения собеседника были уж слишком очевидны, Ниру не почувствовал ни тени раздражения.

— Да, это было бы нелепо, — согласился он, спокойно отхлебнув из своей кружки.

Судя по лицу Тена, вор буквально разрывался между любопытством и досадой, но в итоге любопытство победило.

— Так какого Хегга тебе было нужно? Почему ты мне помог?.. — спросил он хрипло. — Хочешь, чтобы я тебя вывел на Хорька?..

Ниру шевельнул бровями.

— На кого? — спросил он с изумлением, не сразу осознав, что Тен говорит про знаменитого скупщика краденных вещей. — Ах, да... Нет, знаешь, это не ко мне. Я всегда думал, что, если стража начинает отпускать одних преступников, чтобы добраться до других, закону в городе конец.

— Прямо-таки конец? — с сарказмом спросил Тен, не хуже Ниру знающий, как часто совершаются такие сделки.

— Прямо-таки да, — отрезал капитан, проигнорировав его иронию.

Тен раздраженно фыркнул.

— Тогда что тебе от меня нужно?..

Браэнн с раздражением пожал плечами.

— Ничего мне от тебя не нужно. Да и вообще, я сделал это не ради тебя, а ради Арри. Не хочу, чтобы он всю оставшуюся жизнь винил себя за то, что притащил тебя домой.

Браэнн поморщился.

— ...Несколько месяцев назад он проболтался, что вы с ним встречались в городе. — На лице Тена явственно читалось "Вот трепло!". — Я, разумеется, заставил его пообещать, что он больше не станет с тобой видеться, но вообще-то трудно было ожидать, что он сумеет удержаться. — Браэнн сделал паузу, чтобы набраться твердости и в первый раз словами выговорить то, о чем он раньше никогда не позволял себе даже отчетливо подумать. — Арри мне почти как сын. Или, по крайней мере, как племянник, — сбился Браэнн, усомнившись, что имеет право на такие громкие слова. Тоже еще, "отец" нашелся. Еще неизвестно, что подумал бы об этом Арри, если бы мог слышать, что он здесь болтает... — Не хочу, чтобы парень всю жизнь считал, что ты попал на каторгу не потому, что воровал, а потому, что он тебя подвел.

— Он сам сказал, что в доме никого!.. — с досадой сказал Тен. И, хотя положение было не очень-то веселым, Ниру, не сдержавшись, ухмыльнулся.

— Ну конечно. Вся проблема в том, что ты невовремя зашел домой... Ну а теперь давай поговорим серьезно. Я сказал, что мне от тебя ничего не нужно, но это не совсем верно. Я хочу, чтобы ты оставил Арри в покое. Ты выбрал себе такую жизнь, какую ты хотел, но я не допущу, чтобы ты втягивал в это дерьмо своего брата.

— Никого я ни во что не втягивал! — заорал Тен. И, осознав, что на них оборачиваются другие посетители, продолжил злым, свистящим шепотом. — Ты что, решил, что я пытаюсь сделать его вором?.. Ничего подобного!

Браэнн кивнул.

— Я знаю. Думаешь, стал бы я тут с тобой беседовать, если бы думал по-другому?.. Когда Арри рассказал про вашу встречу, я, конечно, постарался выяснить, что ты ему наплел. Я понял, что Арри, по существу, не представляет, чем ты занимаешься, и думает, что это что-то вроде увлекательной игры, да еще и такой, которая приносит много легких денег. Он даже начал мне доказывать, что в том, чтобы украсть что-нибудь у плохих людей, торговцев краденным или люцером, нет ничего страшного, что ты, в каком-то смысле, восстанавливаешь справедливость, как и городская стража... и тому подобный бред, в который может верить разве что ребенок. Но я не позволю тебе продолжать морочить ему голову и вместе с ним проматывать свои ворованные деньги. Считай это моим первым и единственным предупреждением. Играть и воровать ты, разумеется, не перестанешь, но хотя бы делай это где-то в другом месте. Подумай о брате. Или, если ты не понимаешь, что ты портишь ему жизнь, подумай о самом себе. Вплоть до сегодняшнего дня я еще никогда не нарушал закон. Но, если ты еще хоть раз появишься на Винной улице, я лично сверну тебе шею. Понял?..

Судя по его лицу, Тену до смерти хотелось послать Браэнна куда подальше. Но он промолчал — уж слишком было очевидно, что Ниру не шутит. Браэнн несколько секунд молчал, давая собеседнику возможность возразить, а потом удовлетворенно кивнул и сунул руку в кошек.

— Не надо, — буркнул Тен. — С хозяином я разберусь. Я постоянный посетитель, он запишет на мой счет.

— Не стоит, — сухо сказал Браэнн. Вытряхнул на стол две медные монетки, неспеша собрал снятые Теном наручи, кольчугу и круглый шлем с болтающимися нащечниками и неторопливо пошел к выходу.

* * *

Крикс тяжело опустился на скамью, растирая запястья — не сколько потому, что руки в самом деле занемели от наручников, сколько ради того, чтобы чем-то занять свое внимание и не смотреть на возвышающийся в нескольких шагах Железный Стол.

Крикс помнил, что увидел его впервые лет в двенадцать, когда только-только стал оруженосцем лорда Ирема и в первый раз сопровождал сеньора при обходе Адельстана. В тот раз Железный Стол не вызывал у него никаких чувств, кроме обычного мальчишеского любопытства. Он внимательно разглядывал начертанные на блестящей, темной металлической поверхности магические символы, а потом, улучив момент, когда Ирем смотрел в другую сторону, провел ладонью по холодной, гладкой и блестящей, словно зеркало, поверхности стола — за что мгновенно получил по руке от обернувшегося рыцаря. Наверное, поэтому он и решил, что странное, едва заметное покалывание в кончиках пальцев, только что касавшихся Железного Стола, ему просто померещилось.

Когда он стал постарше, и успел по-настоящему осознать назначение Железного Стола, он стал казаться Криксу исключительно зловещим. Когда он оказывался рядом с ним, ему даже казалось, что от этой массивной металлической плиты тянуло холодом — впрочем, скорее всего, дело было в том, что в подземелье Адельстана, где стоял Железный Стол, и так было не жарко. В дни допросов комната должна была обогреваться с помощью переносных жаровен, но на памяти дан-Энрикса на Железном Столе никого не допрашивали — магов и так-то было очень мало, а уж ситуации, когда какой-то маг, нарушивший закон, попадал в руки правосудия, можно было пересчитать по пальцам. Но даже несмотря на это все эти ремни и цепи, предназначенные для того, чтобы удерживать узника в лежачем положении, вызывали в Криксе чувство отвращения. А еще он отметил любопытную деталь — Железный стол всегда был абсолютно чистым, будто бы с его поверхности только что стерли пыль, хотя трудно было представить, чтобы кто-нибудь из слуг с подобным рвением ухаживал за вещью, которой никто и никогда не пользовался. Крикс спросил об этом Ирема и убедился, что его первоначальная догадка соответствовала истине — Железный стол никто не чистил и не протирал — к нему, как и к большинству оставшихся от Альдов вещей, просто не приставала грязь. Когда дан-Энрикс услышал ответ мессера Ирема, то ему показалось, будто бы он падает с огромной высоты.

— А эти цепи? Их тоже сделали Альды?.. — спросил он, едва шевеля языком от стиснувшего сердце ужаса.

— Нет, конечно, что ты мелешь, — грубовато отмахнулся Ирем. — Их приделали уже потом. Его нашли в Подземном городе еще при Энриксе из Леда. Потом наши маги долго изучали Стол, но так и не смогли установить, зачем он нужен. Единственное, что не вызывало никаких сомнений — это то, что Стол блокирует любую магию того, кто к нему прикасается.

— Надо было оставить его там, где он стоял, — угрюмо сказал Крикс.

Ирем тогда просто пожал плечами, как всегда, когда показывал, что не намерен снисходить до спора, и что Крикс когда-нибудь перерастет свою категоричность точно так же, как свои пятнадцать лет.

Но дан-Энрикс точно знал, что, что бы там ни думал Ирем, в этот раз прав он, а вовсе не его блестящий сюзерен, со всем его жизненным опытом и острым, словно лезвие ножа, умом.

Вещь, созданную Альдами, нельзя было использовать подобным образом. Никакие прагматичные соображения не могут оправдать такого надругательства.

В тот день, помимо отвращения, Железный стол пробудил в Криксе чувство тайной жалости.

Увы, сейчас он вызывал у него только страх.

— Хотите вина? — сочувственно спросил молодой маг — наверняка даже не маг, а подмастерье или кандидат, еще не завершивший обучение. Он уже был в допросной, когда стража привела дан-Энрикса сюда и расковала, сняв с него наручники. По правде говоря, Крикс до сих пор не понимал, зачем понадобилось сковывать ему руки для того, чтобы пройти два лестничных пролета, отделяющие его камеру от этого просторного подвала, находившегося под фундаментом тюрьмы. Допросная располагалась тремя этажами выше, но, когда Железный Стол доставили из Адельстана, обнаружилось, что занести его куда-то, кроме этого подвала, совершенно невозможно — лестницы, ведущие наверх, были для него слишком узкими, даже если бы кому-то захотелось надрываться и тащить его наверх (а Меченый подозревал, что эта мысль отнюдь не вызывает у его тюремщиков энтузиазма).

Так что проводить магический допрос предстояло в атмосфере, здорово напоминавшей его худшие кошмары про Кир-Рован. Меченый спросил себя, почему маги не хотели подождать хотя бы до утра. То есть, конечно, здесь, в подвале, дня и ночи не существовало, но сознание того, что дело происходит поздним вечером, добавляло происходящему какой-то дополнительной и совершенно лишней омерзительности.

Палачи Дарнторна тоже всегда приходили по ночам, и Меченый не мог отделаться от ощущения, что, когда дверь, через которую его ввели в этот подвал, снова откроется, он обязательно увидит тонкую улыбку Музыканта и тупую рожу Понса.

Подмастерье мага между тем сноровисто открыл бутыль вина.

— Выпейте, монсеньор. Вам станет легче.

— Паршиво выгляжу, да? — усмехнулся Крикс. Помедлив, юноша кивнул.

— Вы очень бледный. У вас даже губы посинели. Давайте я налью вам "Пурпурного сердца", монсеньор. Тем более, что меня, вообще-то, именно за этим сюда и послали. Подготовить помещение и проследить, чтобы вы тоже подготовились к допросу. Видите, тут все необходимое — вино, люцер, белобородка, лисья мята...

Меченый с трудом удержался от язвительного замечания, что накачивать его люцером и белобородкой было бы разумнее заранее, пока он находился в своей камере, а не в этом темном и похожем на могильный склеп подвале, в нескольких шагах от матово блестевшего при свете факелов Железного стола. Но, с другой стороны, назначенные Трибуналом маги могли бы вообще не забивать себе голову самочувствием арестанта. И то, что они все-таки решили позаботиться об этом, пусть даже довольно неуклюже, все-таки заслуживало благодарности — хотя сейчас, когда его мутило и буквально выворачивало наизнанку от ужаса и ощущения тоскливой обреченности, мысль о какой-то благодарности своим мучителям вызывала яростный протест.

— Ну что ж... это очень любезно, — нехотя заметил Меченый, приняв из рук у собеседника вместительную кружку, которую тот наполнил тарнийским до краев, опорожнив бутылку до последней капли. Кружка, судя по ее виду, прибыла в тюрьму прямиком из ближайшего трактира, где в такие кружки испокон веков нацеживали пиво, сидр или восхитительный, густой и темный, как смола, антарский эль. Поднеся ее к губам, дан-Энрикс вдруг почувствовал, что ему не хватает пышной пенной шапки. Это неожиданное и бесхитростное ощущение ослабило терзающее его чувство страха.

— Дело не в любезности, — очень серьезно отозвался его "виночерпий". — Они вас боятся.

Меченый с удивлением приподнял брови.

— Почему?.. Железный стол блокирует любую магию.

— Теоретически — любую, — согласился юноша. — Но ведь до сих пор при помощи Железного стола допрашивали только Одаренных. И никто доподлинно не знает, сможет ли Железный стол обезопасить дознавателей от вас и вашей магии. А те, кто имел с вами дело в прошлый раз, успели здорово перепугать всех остальных. Так что говорю вам — они до смерти боятся. Это точно.

"Потрясающе! Одни измученные, до смерти запуганные люди мучают другого до смерти напуганного и измученного человека — просто потому, что ни у кого из них нет выбора. Олварг был бы в восторге. Эта шутка совершенно в его вкусе" — саркастически подумал Крикс.

Пока он медленно, сосредоточенно и мрачно пил свое вино, молодой маг переминался с ноги на ногу, следя за арестантом с непонятным выражением. В конце концов дан-Энрикс рассудил, что сам он точно не решится начать разговор о том, что не дает ему покоя, и вопросительно взглянул на парня поверх кружки.

— Что-нибудь еще?.. — поинтересовался он, стараясь, чтобы это прозвучало ободряюще, а не нетерпеливо — хотя в таком состоянии, в котором находился Меченый, присутствие другого человека действовало на его натянутые нервы почти так же, как скребущий по тарелке нож.

— Нет, ничего, — смешался тот. А потом, неожиданно решившись, выпалил — Я не знаю, важно для вас это или нет, но я хотел сказать, что я вам верю.

— В то, что я не убивал Килларо?

— Да, и в это тоже; но не только. Я хочу сказать, я верю, что вы говорили правду. И про Олварга, и... вообще про все. Не знаю, важно это или нет, но я...

— Да, — перебил дан-Энрикс, ощутив, что где-то глубоко внутри медленно разливается тепло. И, хотя он опорожнил уже полкружки, на сей раз он был уверен, что вино тут совершенно ни при чем. — Да, это очень важно.

Собственный голос показался ему сдавленным и хриплым. Крикс испытывал такую благодарность к незнакомому мальчишке, что, случись подобный разговор несколько месяцев назад, до всей этой истории, у него на глаза наверняка бы навернулись слезы. Меченый уже не помнил, когда он в последний раз плакал от обиды, разочарования или от горя — кажется, это случилось с ним в далекой юности — но то, в чем ощущалась красота и сила Тайной магии, будь то звуки гаэтана, голоса в Поющем зале или описание какого-нибудь поразившего его поступка в книге или в песне, всегда могло взволновать его до слез. Даже сейчас, когда он чувствовал себя опустошенным и буквально выжженным усталостью и страхом, он все равно ощутил знакомый отголосок этого волнения.

Подумать только — этот незнакомый, совершенно посторонний человек считает его Эвеллиром. Если ему вообще нужна была еще какая-то причина, чтобы сражаться до конца, то такая причина во плоти стояла перед ним.

— Спасибо, — сказал Крикс.

Пару секунд оба молчали, и торжественную тишину не нарушало ничего, кроме потрескивания нескольких факелов. Потом дан-Энрикс вспомнил, что в подвал должны вот-вот спуститься дознаватели, и тяжело вздохнул.

— Ладно, не будем терять времени. Давай сюда люцер.

Увидев заходивших в подземелье магов, Меченый почувствовал, что его губы раздвигает идиотская улыбка.

— Добрый вечер, господа! Вас что-то задержало? Честно говоря, я уже начал... беспокоиться, — веселые, развязные слова слетали с губ помимо его воли. Где-то в глубине души даже сейчас звучал настойчивый, серьезный голос, говоривший, что ему следует держать себя в руках и, прежде всего, прикусить язык, но смесь крепчайшего тарнийского вина, белобородки и люцера, растворенная в его крови, была сильнее этой трезвой мысли.

"Всеблагие Альды, как я пьян" — подумал Меченый той своей частью, которая сохраняла способность наблюдать происходящее со стороны.

— Здравствуйте, монсеньор, — вежливо отозвался главный дознаватель — седой, худощавый человек с внимательными, очень темными глазами. Потом обернулся и кивнул мальчишке, помогавшему ему готовиться к допросу.

— Молодец. Отличная работа.

Меченый взмахнул рукой — изящным, царственно-небрежным жестом, который он ни за что не повторил бы в трезвом виде.

— О, поверьте, мэтр, он и вправду сделал все, что мог, — заверил он, хотя прекрасно знал, что дознаватель обращался не к нему.

Стоявшие у двери стражники переглянулись.

— Помогите принцу встать, — велел им маг, правильно оценивший состояние дан-Энрикса. Меченому действительно казалось, что все его кости стали мягкими, как воск, но он из чистого упрямства мотнул головой.

— Не надо... Я вполне способен обойтись без посторонней помощи, — заметил он. И, подтверждая слова делом, тяжело поднялся на ноги и, почти не шатаясь, подошел к Железному столу.

— Будьте любезны, снимите рубашку и колет, — распорядился маг, прежде чем Меченый успел улечься на Железный стол. Меченый умудренно покивал и, сев на край Стола — поскольку ноги его уже не держали — стал возиться с завязками колета.

Когда он расположился на столе, спину обожгло леденящим холодом. Этот холод пробивался даже через опьянение и вызванную зернами люцера эйфорию. Чтобы заблокировать любую магию, достаточно было касаться Железного стола хотя бы миллиметром кожи, но маги Трибунала, разумеется, решили перестраховаться.

Пока маги деловито закрепляли все ремни, которым предстояло удерживать арестанта в неподвижном положении, а Меченый раздумывал, согреется ли ледяной металл хотя бы через несколько минут, или ему предстоит наслаждаться этим ощущением до окончания допроса, у двери произошел небольшой переполох. Какой-то человек, по-видимому, добивался разрешения войти, а растерявшиеся стражники не знали, что им делать. Глава судебных магов раздраженно обернулся и шагнул к двери.

— В чем дело? Кто посмел мешать работе Трибунала?

— Господин магистр, там советник Римкин, — пояснил охранник. — Он... он требует, чтобы его впустили.

— Что за ерунда! — сердито сказал маг. — Ладно, откройте дверь. Надо узнать, что ему нужно. А вы стойте здесь и следите, чтобы он оставался по ту сторону двери. Внутрь не пропускать, понятно?.. Его нам здесь только не хватало.

Дверь зловеще заскрипела и открылась.

— В чем дело, господин советник? — холодно и неприязненно спросил судебный маг.

— Как представитель Трибунала и член городского капитула, я имею право присутствовать при допросе заключенного, — расслышал Крикс из-за двери. Он повернул голову, насколько позволял охват налобного ремня, и постарался разглядеть Эйварда Римкина, но спина ворлока и плечи стражников полностью закрывали от него дверной проем.

— Исключено, — отрезал маг. — Чем меньше людей присутствует при допросе, тем легче нам работать — чувства и эмоции других людей всегда мешают ворлоку настроиться. А вы, советник, резонируете очень сильно. Если бы мы получили от Трибунала извещение, что здесь должен присутствовать кто-то из судей, то я попросил бы суд направить к нам кого-нибудь другого. Юлиуса Хорна, например. Но нас вообще никто не извещал, так что и говорить тут не о чем. Я требую, чтобы вы немедленно ушли.

— Вы не имеете права... — возмущенно начал Римкин.

— Ошибаетесь, — перебил маг. — И обещаю — если вы немедленно не удалитесь, я буду рассматривать ваши действия, как воспрепятствование правосудию. И я добьюсь, чтобы Трибунал разобрался в этом деле. Мой друг, мэтр Викар, к примеру, убежден, что у вас имеются личные причины ненавидеть подсудимого.

— Ваш друг... Ну разумеется, — голос советника звучал язвительно, но Меченый готов был биться об заклад, что это не насмешка и даже не бешенство. Советник был в отчаянии. Надо полагать, он был в отчаянии со дня приговора — когда он пришел к себе домой, и торжество одержанной победы выгорело в нем дотла, сменившись чувством страшной пустоты. И осознанием того, что ненависть и жажда мести все это время были только способом заполнить эту пустоту, сбежать от своей боли и от ужасающего, непосильного для человека одиночества. Крикс спросил себя, почему ворлок, говоривший с Римкином, со всей своей магией не чувствует того, что так отчетливо и ясно сознает он сам. "Останови его! — подумал Крикс в отчаянии, обращаясь к магу. — Пожалуйста, останови его. Меня он не послушает. Ты что, не понимаешь, что с ним происходит?.." Римкина давно уже не связывало с жизнью ничего, помимо его ненависти. И он пришел сюда, цепляясь за свою бессмысленную месть, поскольку он надеялся, что то, что придавало ему силы столько лет, поддержит его и на этот раз.

Если сейчас он выйдет из тюрьмы, к утру Эйварда Римкина наверняка не станет.

— Дайте ему войти, — не выдержав, вмешался Крикс. — Какая разница?.. Кому он может помешать?

Маг едва заметно вздрогнул, но не обернулся.

— Отойдите от двери, советник, — приказал он Римкину.

Дверь с грохотом захлопнулась, а дознаватель несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, проделывая хорошо знакомое дан-Энриксу дыхательное упражнение, а после этого примерно с полминуты молча смотрел на горящий факел, чтобы успокоиться и сконцентрировать свое сознание перед работой.

— Начинаем, — сухо сказал он своим помощникам.

Первое прикосновение ворлочьей магии было практически неощутимым. На какую-то секунду Меченый даже поверил, что на этот раз все будет по-другому. Может быть, именно его магия, которую сейчас гасил Железный стол, была причиной всех его страданий, а теперь, когда этой защиты больше нет, дело пройдет достаточно легко?.. — подумал он. Но тут же понял, что ошибся. Просто дознаватели, не знающие, чего можно ожидать от арестанта, действовали очень осторожно, с издевательской неторопливостью.

Дан-Энрикса затошнило.

— Монсеньор, пожалуйста, попробуйте сосредоточиться. Думайте о том дне, когда погиб Килларо, — сказал ему тот самый маг, который выставил за дверь Эйварда Римкина. — Я буду задавать вопросы, а вы постараетесь не отвлекаться на свои ощущения и будете вслух рассказывать о всем, что вспоминаете. Если почувствуете, что теряете сознание — дайте мне знать. Мы временно прервемся.

Несмотря на чувство тошноты и нарастающее головокружение, Меченый не сумел сдержать улыбку.

— Вас инструктировал Викар, — предположил он утвердительно.

— Нет, монсеньор. Мэтр Викар — мой ученик. Но он отправил мне письмо с просьбой прибыть в столицу и заняться этим делом. А теперь давайте, все-таки, вернемся к гибели Килларо... На суде вы говорили, что преследовали Призрака.

— Да, — ответил Крикс, хватая воздух ртом и давя нарастающую панику. Он чувствовал, как нити чужой магии, словно ползучее растение, медленно обвивают его мозг. — Я ранил его в спину... и потом, когда я за ним гнался, нож был у меня в руке... я почти ничего не видел...

Сердце у Меченого колотилось все быстрее. Ему не хватало воздуха. Свет от единственного факела, который находился в поле его зрения, сделался совсем тусклым, а потом померк.

— Мессер... мессер, вы меня слышите?..

Криксу пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы заставить себя вынырнуть из безопасной темноты и открыть глаза.

Маг удрученно покачал головой, а вслух спросил:

— Где вы сейчас находитесь?

Дан-Энрикс выразительно поморщился.

— Я что, по-вашему, уже совсем сошел с ума?..

— Мессер, пожалуйста, ответьте на вопрос.

— В подвале городской тюрьмы, — со вздохом уступил дан-Энрикс.

— Спасибо, монсеньор. Когда вы сказали, что у вас в руке был нож, вы повторяли то, что говорили на суде. Но вы не вспоминали. Я даже сказал бы, что вы изо всех сил мешали себе вспоминать. Но мне нужны не мысли, а воспоминания. Давайте попытаемся еще раз.

...Валларикс наклонился над кроваткой и тихонько поцеловал в лоб спящего принца. Кеннерикс, как и все дети, был слишком взволнован предстоящим путешествием, поэтому, когда его пытались уложить в кровать, попеременно заливался громким смехом и капризничал. Казалось, что он вовсе не заснет, но, разумеется, силы у него кончились даже быстрее, чем обычно, и сейчас он крепко спал, приоткрыв рот и обнимая сбившееся в кучу одеяло. Император осторожно накрыл Кеннета свободным краем одеяла. Подавил тяжелый вздох. Сознание того, что завтра его сын и королева — вместе с нерожденной дочкой — покидают город, вызывала ноющую боль в груди. За эти восемь лет Валларикс никогда не расставался с женой больше, чем на несколько часов. Но император знал, что поступает правильно. Седой и Крикс наверняка одобрили подобное решение. Чем бы ни кончилось сражение за город, у них должен остаться еще один шанс. Поэтому последние потомки Энрикса из Леда обязательно должны покинуть город. Даже если мир, который они знали, будет полностью разрушен, на обломках этого разрушенного мира все-таки должны остаться люди, которые станут символом надежды и — кто знает? — может быть, когда-нибудь смогут сплотить вокруг себя других и снова бросить вызов силе Темного Истока.

Император постарался отогнать подальше мысль, что это самообольщение — если случится так, что Олварг победит, сплачивать будет уже некого и незачем. Не зря же это называется Последней Битвой...

Нет. Если на свете вообще может быть что-нибудь окончательное — то это уж точно не победа Темного истока. "Сделай все, что можешь — и еще немного. И тогда все будет хорошо", как любил повторять Седой.

Сколько он себя помнил, Валларикс всегда старался следовать этому правилу, и успел свыкнуться с сознанием того, что верное решение почти всегда сопряжено с какой-нибудь тяжелой жертвой. Но сегодняшняя жертва представлялась ему самой трудной в его жизни — расстаться с Алирой и детьми было не проще, чем с мясом оторвать кусок от собственного сердца. Впрочем, глупо жаловаться — Крикса следование излюбленному правилу Седого вынудило добровольно согласиться на Железный стол. Валларикс еще с минуту посмотрел на спящего наследника, а потом тихонько вышел, напоследок поправив фитиль в уютной прикроватной лампе из оранжевых, желтых и розовых фигурных стекол (не забыть сказать прислуге, чтобы утром уложили этот небольшой ночник с другими вещами принца — Кеннерикс засыпал при его свете с тех самых пор, как сделался достаточно большим, чтобы оставаться одному в отдельной спальне). Император с удовольствием бы посидел рядом с кроватью сына, как когда-то — много лет назад — сидел у изголовья маленькой Элиссив, но он знал, что времени осталось совсем мало, и Алира уже ждет его.

— ...Мессер, где вы сейчас находитесь?

Дан-Энрикс напряженно сдвинул брови, пытаясь понять, чего от него хочет этот седой человек, встревоженно смотревший на него сверху вниз. Меченый посмотрел на темный потолок, перевел взгляд на прикрепленный к стене факел.

Ах, ну да.

— Мне надоели ваши глупые вопросы, — мрачно сказал он.

— Пожалуйста, — с нажимом повторил судебный маг.

— Эта крысиная дыра — подвал тюрьмы при ратуше, — вздохнув, ответил Крикс. И, уже зная, что последует за этим, досказал — Сегодня второе марта. Мое имя — Крикс дан-Энрикс, я племянник императора. А вы — зануда, — хмыкнул он, посмотрев на озабоченное и печальное лицо своего собеседника и неожиданно почувствовав желание как-нибудь разрядить обстановку. И охота бывшему наставнику Викара понапрасну изводить себя?..

Но маг не улыбнулся.

— Спасибо, монсеньор, — сказал он точно так же, как говорил шесть или семь раз до этого. — Попробуем еще раз.

...Два крогга выскользнули из-за ближайшего острова, темные и бесшумные, как призраки. На взгляд стоящего на носу "Зимородка" Отта зрелище было очень красивым — словно два прекрасных черных лебедя, быстро скользивших по спокойному ночному морю. Интересно, кто-то уже сравнивал плывущий в темноте корабль с черным лебедем? — подумал Кэлринн, морща лоб. Образ, конечно, соблазнительный, но не покажется ли это чересчур прямолинейным? Или, хуже того, чересчур претенциозным? Быть банальным или пошлым Отту не хотелось.

— Это корабли береговой охраны, — сказал Датис, явно не подозревая, о чем думает его сосед. Напряжение в его голосе никак не соответствовало смыслу его слов.

— Тан Аггертейл посылает за нами почетный эскорт?.. — усмехнулся Кэлрин, обещав себе обдумать "лебединую" метафору попозже.

— Они не зажгли огни, — заметил Датис ни к селу, ни к городу. И, развернувшись к рулевому, резко бросил — Поворачиваем! Курс на Акулий мыс!

— Ты что? — опешил Кэлрин. — Это же корабли с Томейна, а не какие-то аварцы!

— Корабли береговой охраны, которые для чего-то потушили все огни — это может быть еще хуже, чем аварцы, — мрачно сказал Датис. — Ты заметил — они прятались за этим островом, чтобы подпустить нас поближе, как какие-то пираты. Когда с тобой пытаются играть, как кошка с мышкой — это значит, что тебя хотят сожрать... Смотри — они меняют курс. Сообразили, что мы их заметили! Теперь наверняка кусают локти, что поторопились, высунулись раньше времени.

Кэлрин скептически приподнял бровь. Он знал, что в молодости Датис, как и большинство имперских капитанов, занимался контрабандой, так что к патрулям береговой охраны он, конечно, не испытывал особой нежности, но докатиться до предположения, что корабли Аттала Аггертейла могли представлять угрозу судну, идущему под штандартами дан-Энриксов?..

— Тебе не кажется, что ты драматизируешь? — поинтересовался Отт.

Датис не удостоил Кэлрина ответом, продолжая напряженно вглядываться в темноту. Несколько минут спустя ветер донес до "Зимородка" приглушенный, частый и зловещий рокот, хорошо знакомый Отту по сражению у Чаячьего острова. Стоящий рядом с Оттом капитан покачал головой, как человек, который оказался прав, но не особо рад этому обстоятельству.

— Слышишь их барабан?.. Это они подналегли на весла. Не хотят, чтобы нам удалось уйти.

Кэлрину сделалось не по себе.

— Но мы же сможем оторваться?.. — спросил он.

— Поживем — увидим, — хмуро буркнул Датис. Это был, увы, совсем не тот ответ, который хотелось услышать Кэлринну. Отт пожалел, что капитан не принадлежал к числу людей, способных расточать фальшивые бодрые заверения, которые всегда звучат так утешительно — даже если ты осознаешь, что тебе лгут. Датис покосился на зашитый рукав Кэлрина, припомнил, надо полагать, что "музыкантишка" потерял руку во время морского боя на "Бурерожденном", и снизошел до объяснений. — Попытаемся воспользоваться темнотой. Здешние острова и отмели они, скорее всего, знают лучше нас. Но на большой воде нам от них точно не уйти — как только рассветет, мы будем, как доска с мишенью, а гребцов у них гораздо больше, чем у нас. Так что придется играть в прятки.

Кэлрин потер лоб, пытаясь привести в порядок разбегавшиеся мысли, но это не слишком ему помогло.

— Не понимаю!.. — сказал он растерянно и зло. — Зачем кораблям с Томейна нас преследовать? Какого Хеггова рожна им нужно?! Где Аттал и его флот?..

Датис покосился на него из-под седых бровей и посоветовал:

— Лучше пойди и разбуди свою подружку, и скажи, чтобы надела что-то из твоих вещей. Если дойдет лобового столкновения, то кто угодно может оказаться за бортом, а в длинной мокрой юбке не особенно поплаваешь.

— Посмотрите на меня, мессер.

— Это бессмысленно. Он вас не слышит.

— Посмотрите на меня!

Крикс ощутил, что кто-то пальцами оттягивает ему веко, и скривился, потому что это было неприятно — почти так же неприятно, как и холод, пробиравший его до костей. Попытавшись отодвинуться от источника холода, он обнаружил, что у него ничего не получается — что-то гибкое, но прочное крепко удерживало его голову и руки. Осознание этого факта заставило его негодующе замычать.

— Посмотрите на меня, — не успокаивался наклонившийся над ним мужчина. — Вы меня слышите?

— Отвяжитесь, — выдохнул он через силу, с трудом вспомнив человеческую речь.

Как ни странно, незнакомца эта грубость вдохновила.

— Я вижу, вы приходите в себя. Вы помните, где мы находимся?

— Конечно, — огрызнулся он.

— И где же?.. — грустно спросил собеседник.

Крикс раздраженно покривился, открыл рот, чтобы ответить — и внезапно ощутил полнейшую растерянность. Он смутно помнил что-то про ночное море и какую-то погоню, но эти воспоминания казались зыбкими, как сон. И уж, во всяком случае, никак не объясняли, почему он лежит на спине и не может толком пошевелиться.

— Я не знаю, — сказал он, в конце концов.

Мужчина тяжело вздохнул.

— Я так и думал, — сказал он. Еще несколько секунд он вопросительно смотрел на Крикса, словно ожидал, что тот задаст ему какой-нибудь вопрос. Но, так и не дождавшись этого, сказал:

— Вам надо отдохнуть. Закончим на сегодня.

* * *

— Мне нужна ваша помощь, месс Гефэйр.

Лейда, одетая в простую черную рубашку и широкие штаны — по-видимому, она проводила этот вечер в фехтовальном зале — вопросительно взглянула на взволнованную Сейлесс, переминавшуюся с ноги на ногу у входа в её комнату.

— Заходите, — пригласила она, посторонившись. Волосы липли ко лбу Лейды мокрыми темными кольцами, по лицу текла вода — должно быть, Сейлесс отвлекла её от умывания. Не тратя времени на поиск полотенца, месс Гефэйр по-плебейски вытерла мокрую щеку о предплечье. Сейлесс попыталась было возражать, смущённо уверяя, что её вопрос "буквально на два слова", но спорить с Лейдой было так же трудно, как и с сэром Иремом. Сейлесс сама не поняла, как оказалась в глубоком низком кресле в гостиной Лейды, перед низким столиком с печеньем, початой бутылкой "Пурпурного сердца" и оремисом, а хозяйка комнаты, усевшись напротив неё, слушала её сбивчивую речь, покачивая в руке бокал с вином. Огненно-алые блики в хрустале притягивали взгляд, мешая Сейлесс полностью сосредоточиться на разговоре. Тем не менее, Лейда, по-видимому, без особого труда поняла суть дела еще до того, как Сейлесс перешла к самому главному.

— Если я правильно вас понимаю, вы хотите, чтобы я помогла убедить мессера Ирема, что вы должны остаться здесь вместо того, чтобы сопровождать королеву и наследника на Острова, — дождавшись паузы, сказала Лейда. По её тону было непонятно, одобряет она эту мысль или относится к ней отрицательно.

— Да. Потому что, понимаете... ведь при дворе своего брата королева будет в полной безопасности. И получается, что я просто спасаю свою жизнь вместо того, чтобы остаться здесь и выполнять свой долг. Я уже говорила с королевой. Она все понимает и согласна меня отпустить — она ведь тоже ни за что не согласилась бы уехать из Адели, если бы не дети. Но если я скажу об этом лорду Ирему, то он даже не станет меня слушать. Он скажет, что, когда я поступала в гвардию, я должна была иметь в виду, что его рыцари не выбирают, что им считать своим долгом — они должны делать то, что им приказано. И раз меня назначили в охрану королевы, то мой долг — сопровождать Алиру, независимо от того, чего хочется мне самой. И со стороны это, наверное, звучит логично. Но ведь я-то понимаю, что это неправда, и что дело тут совсем не в этом. Ни один из членов Ордена еще не попадал в охрану королевы или императора, не прослужив несколько лет в провинции. Каждый, кто знает, как устроен Орден, скажет, что в столицу переводят самых лучших. И что только лучшие из лучших охраняют членов императорской семьи. А я попала во дворец прямо из кандидатов. Только получила место в Ордене — и сразу оказалась в личной охране королевы. Да, конечно, я ношу гвардейский плащ, отчитываюсь перед сэром Иремом и делаю, по большей части, то же, что и остальные, но Алире нужен был доверенный и близкий человек, так что я все равно оказалась на особом положении — наполовину телохранитель, наполовину придворная дама и подруга королевы. И уж кто-кто, а Ирем-то об этом никогда не забывает. Когда я прихожу к нему с докладом, он сперва встает и предлагает мне садиться, и только потом выслушивает мой доклад. Да он и вообще ведёт себя со мной совсем иначе, чем обычно. Не язвит, не повышает голос, держится гораздо вежливее, чем со всеми остальными. А если я пытаюсь говорить ему об этом, он только смеётся — "я вас не понимаю, месс Ландор. Вы добиваетесь, чтобы я вам грубил?.." — передразнила Сейлесс. — Как будто бы есть два отдельных человека — Ирем, который общается с женщинами, и Ирем, когда он обращается к мужчине. Вы понимаете, о чем я говорю?..

— Да, думаю, что понимаю, — задумчиво глядя на нее, сказала месс Гефэйр.

— Мои друзья — они, конечно, совершенно не хотят меня обидеть, но они все время веселятся и изображают в лицах, как сэр Ирем, по их мнению, принимает у меня доклады. — Сейлесс вскочила с кресла, подражая человеку, который только что увидел входящего к нему посетителя. — "Месс Ландор, какая честь!" — она склонилась в изящном поклоне, прижав раскрытую ладонь в груди, изобразила, что целует чью-то руку. — ...Им, конечно, весело, и я, наверное, тоже не удержалась бы от шуток, будь я на их месте, — сумрачно сказала Сейлесс, падая обратно в кресло. — Они его любят, но он помыкает ими с утра до ночи, и им, понятно, хочется позубоскалить и пройтись на его счет. Но только слушать-то все эти шуточки приходится не Ирему, а мне. Ребята думают, что мне тоже должно быть весело. А я даже не могу заставить себя перестать изображать, что я готова посмеяться вместе с ними, или вслух сказать о том, что меня это задевает. У меня такое чувство, что, если я начну говорить об этом, то они тоже увидят, что я не одна из них, и ко мне надо относиться как-то по-особому... думать о том, как правильно себя вести в моем присутствии... в общем, все станет только хуже. Я даже не знаю, зачем я про все это рассказываю. Но мне кажется, что вы единственная, кто сможет по-настоящему понять, о чем я говорю. Сэр Ирем большой мастер выворачивать подобные вопросы наизнанку. Если я начну с ним спорить, он изобразит свое обычное холодное недоумение скажет — почему вы думаете, что все остальные должны выполнять мои приказы, а вы можете поступать так, как вам захочется?.. Но с остальными он на "ты" а не на "вы", и, говоря им о приказах, он думает только о приказах — а говоря о моем долге мне, он думает о том, как здорово, что подвернулся шанс отправить меня в безопасное место вместе с королевой. Но ведь это совершенно не одно и то же!

— Да, это определённо не одно и то же, — согласилась Лейда. Сейлесс ощутила, как в ней снова просыпается надежда.

— Значит, вы согласны мне помочь?.. — спросила она с плохо скрытой радостью. Лейда, казалось, глубоко задумалась, сдвинув брови и разглядывая свой бокал на свет. Пока она молчала, радость Сейлесс мало-помалу угасала. Когда женщина, в конце концов, заговорила, Сейлесс поняла, что пустяковый — с её точки зрения — вопрос о том, чтобы поддержать её просьбу перед сэром Иремом, леди Гефэйр вовсе не казался таким уж простым.

— Скажите, Сейлесс — вы ведь очень близки с королевой?..

— Да. Она часто говорила, что я её лучшая подруга.

— И вы говорите, что ей тяжело оставить мужа и отправиться на Острова?

Сейлесс почувствовала, как в груди у неё разгорается досада. Не хватало только, чтобы Лейда вздумала читать ей нотации о том, что, кроме долга перед Орденом, у неё есть долг перед Алирой, которой будет нужна её поддержка.

— Когда я сказала ей, что я хочу остаться, королева обняла меня и сказала, что она, конечно же, боится за меня, но все равно, она бы тоже этого хотела, — почти вызывающе сказала Сейлесс. Она вспомнила улыбку королевы и её полные слез глаза, и ощутила, что её негодование на Ирема и Лейду крепнет. Альды Всеблагие, почему некоторые люди никогда не перестанут относиться к окружающим, как к детям, которые сами не понимают, что им нужно?.. — Она сказала : "Если ты останешься, у меня будет чувство, как будто осталась я сама. Как будто какая-то часть меня тоже сражается вместе с Вальдером. Если бы ты только знала, как я не хочу оставлять его одного!".

Лейда кивнула.

— Понимаю. А если бы вы считали, что жизнь королевы и наследника в опасности, вы тоже предпочли бы остаться здесь?..

— Вы сами знаете, что нет, — с раздражением сказала Сейлесс. — Но это же просто демагогия. Если бы кто-нибудь действительно считал, что путешествие на Острова настолько же опасно, как и пребывание в Адели, то никто бы не отправил королеву к тану Аггертейлу на Томейн.

— Королеву отправляют на Томейн, потому что может получиться так, что все мы, оставшиеся здесь, погибнем, а Олварг с его солдатами займет Адель. И если это случится, то принц Кеннерикс и его нерожденная сестра будут последними дан-Энриксами и законными наследниками трона. А их мать — законным регентом. Не мне вам объяснять, что тогда ей понадобится каждый верный и надёжный человек. Простите, но мне кажется, что в качестве советницы и коадъютора Алиры вы сможете принести гораздо больше пользы, чем в качестве еще одного солдата, который умрет, сражаясь за Адель. Надеюсь, что меня вы не подозреваете в том, что я говорю вам не то, что думаю, и руководствуюсь при этом мыслями о вашей безопасности?..

Сейлесс покачала головой, глядя на собеседницу во все глаза и чувствуя, как у неё в груди мало-помалу разрастается холодная, пугающая пустота. Нет, она не подозревала Лейду в том, что она говорит не то, что думает. Леди Гефэйр, несомненно, верила в свои слова. "Мы все, оставшиеся здесь, погибнем..." Сейлесс было неуютно от того, что Лейда произнесла эту фразу совершенно равнодушно, как человек, который так давно свыкся с этой мыслью, что перестал обращать внимание на её жуткий смысл. Неужели и Валларикс, и сэр Ирем, глядя в будущее, так же хладнокровно думают о своей гибели? И неужели они правы, и опасность в самом деле так серьезна?..

— Значит, вы считаете, что я должна выполнить приказ мессера Ирема и отправиться на Томейн? — спросила Сейлесс после паузы.

Леди Гефэйр криво улыбнулась.

— Нет, Сейлесс. Боюсь, что вы меня не поняли... По-моему, вы должны перестать думать, как вам переубедить мессера Ирема, или меня, или кого-нибудь еще. Если вы правда верите, что вы должны остаться в городе — наплюйте на мессера Ирема и дезертируйте из Ордена. А если вы решите ехать на Томейн — то cделайте это не потому, что вам так приказали, а потому, что вы верите в то, что это будет правильно.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Отблески огня в камине танцевали на лице Лейды Гефэйр, и Сейлесс чувствовала, как её ошеломление мало-помалу сменяется пониманием.

— Я... я подумаю над вашими словами, месс Гефэйр, — сказала она, вставая на ноги. — И, в любом случае, спасибо.

Выйдя от Лейды, Сейлесс отправилась в покой королевы и примерно с полчаса следила за тем, как слуги заканчивают собирать вещи королевы, наследника и нескольких придворных дам, которые должны были сопровождать Алиру на Томейн — этой же ночью их должны были отправить в порт. Одежда и другие вещи Сейлесс легко уместились в одной дорожной сумке, которую она собрала сама и отправила на корабль вместе с подвернувшимся под руку кандидатом. Прослужив в Ордене некоторое время, все гвардейцы, так или иначе, забывали про то возмущение, которое в них когда-то вызывала манера старших рыцарей использовать новичков для разных личных поручений, и начинали делать то же самое. В отличие от остальных, Сейлесс обычно так не делала и даже пыталась стыдить своих товарищей, напоминая, как они когда-то злились, что их превращают в мальчиков на побегушках. Но в последнюю неделю — с того дня, как начались приготовления к отъезду королевы на Томейн — она все время чувствовала себя такой запутавшейся, сбитой с толку, раздраженной и несчастной, что опомнилась и почувствовала стыд за свой поступок только несколько часов спустя, когда кандидат, которому она вручила свои вещи, не только отнес их на корабль, но и давным-давно успел вернуться в Адельстан.

Почувствовав, что деловито снующая туда-сюда прислуга мешает ей сосредоточиться, Сейлесс, едва удерживаясь, чтобы не скрипеть зубами, вышла в коридор.

Лейда считает, что она сама должна решить, что будет правильным — остаться здесь или сопровождать Алиру на Томейн. Такая постановка вопроса заставила Сейлесс ощутить ужасную растерянность. Сейлесс скривилась, осознав, что до сих пор она удачно отвлекала себя от самого сложного вопроса, думая о том, как ей убедить в своей правоте мессера Ирема. Но уж не потому ли ей было так важно, чтобы Ирем разрешил ей остаться в городе, что это бы переложило часть ответственности на него? Раз он с ней согласился, раз Алира тоже согласилась — значит, она поступает правильно... Лейда права, это абсурд. Так рассуждают только маленькие дети. Когда Сейлесс поняла, что хочет вступить в Орден, несогласие мессера Ирема её ничуть не волновало. Как и мнение отца, родни и всех её знакомых и друзей. Человек, который верит в собственную правоту, пойдет на все — даже если понадобится переодеться в мужской костюм и убежать из дома... или дезертировать из Ордена.

Стремительно идущая по коридору Сейлесс неожиданно остановилась, ошарашенная неожиданным прозрением. Сейчас, когда она впервые перестала думать о мессере Иреме, как о противнике, которого ей нужно было одолеть, она внезапно поняла, что он находится в таком же положении, как и она сама. Благодаря дружбе с королевой Сейлесс была более-менее в курсе разговоров Ирема с Валлариксом. Она знала, что готовность Крикса во всем уступать чиновникам из магистрата для того, чтобы предотвратить волнения в столице, представлялась Ирему самоубийством и безумием. А уж с тех пор, как Крикс потребовал продолжить допросы с ворлоком, сэр Ирем, кажется, вообще перестал улыбаться — даже той издевательской, насмешливой улыбкой, которая не имела ничего общего с весельем. Мог ли такой человек, как Ирем, попытаться что-то предпринять, чтобы не допустить подобного развития событий?.. Да, конечно. Думал ли он о такой возможности? Сейлесс была уверена, что да — иначе следует признать, что она вообще не знает Ирема. И все же, судя по всему, Ирем решил, что следует позволить Меченому вести свою игру так, как он считает нужным.

А Валларикс? А Лейда Гефэйр?

А сам Меченый, в конце концов?!..

Почему до сих пор она ни разу не подумала, что каждому из них пришлось сделать какой-то страшный выбор, который мог обернуться чем угодно, и сейчас, когда все ставки были уже сделаны, им оставалось лишь скрывать свою тревогу и терпеть пугающую неизвестность? В чем тут было дело — только в её эгоизме или в том, что это понимание было уж слишком неуютным и пугающим?.. Как ни крути, куда приятнее видеть в том же Иреме избыточно самоуверенного, не желающего слушать чужих возражений человека, чем позволить себе осознать, что он сейчас, пожалуй, куда более измучен и растерян, чем она сама. Манеры каларийца всегда раздражали Сейлесс больше, чем её товарищей — во многом потому, что, в отличие от остальных, она-то понимала, что та роль, которую он исполняет перед подчинёнными — не более, чем маска. А на деле оказалось, что она тоже охотно верила его притворству — там, где оно добавляло ей самой ощущения незыблемости окружающего её мира, устойчивой почвы под ногами. Сейлесс тяжело, прерывисто вздохнула — и внезапно осознала, что уже пару минут стоит посреди коридора, бессмысленно глядя в пустоту перед собой. Это заставило её встряхнуться, сбрасывая с себя это тяжелое оцепенение.

Дойдя до лестницы, она спросила у дежурного гвардейца, возвратился ли уже сэр Ирем в Адельстан, и услышала предсказуемый ответ, что Ирем остался на ночь во дворце. В последнее время он, по большей части, ночевал именно здесь, в трех отведенных ему комнатах, а в Адельстане появлялся изредка, наездами. Наверное, хотел быть ближе к императору на случай каких-нибудь неожиданных событий.

Сейлес спустилась на один этаж и, подойдя к двери, ведущей в комнаты мессера Ирема, примерно с полминуты простояла в нерешительности, подняв руку, чтобы постучать, но не решаясь перейти от замысла к его осуществлению. С какой стороны ни посмотри, её поступок выглядел достаточно скандально. Рыцарь Ордена, который беспокоит коадъютора без веской побудительной причины, да еще в такое время суток — это почти так же странно, как и молодая девушка, которая около полуночи стучится в комнаты к мужчине. Пока Сейлесс размышляла, что ей делать, дверь открылась, и на пороге появился сам лорд Ирем. Правда, выглядел он непривычно — в рубашке, расстегнутой у ворота, с растрепанными волосами и тяжёлым взглядом покрасневших и налитых кровью глаз, он был нисколько не похож на подтянутого, всегда безупречно одетого мужчину, к которому привыкла Сейлесс. Мгновение спустя Сейлесс почувствовала запах белого ландорского и поняла, что лорд Ирем, ко всему прочему, еще и пьян. Должно быть, растерянность Сейлесс отразилась на её лице, поскольку Ирем выпрямился, перестал опираться на косяк, и почти нормальным голосом спросил:

— Ради Пресветлых Альдов, Сейлесс, почему вы не стучали?.. Как бы вы себя почувствовали, если бы услышали, что кто-то подошёл к вашей двери и стоит там?

Сейлесс мысленно согласилась, что ей бы такое не особенно понравилось. В лучшем случае она решила бы, что кто-то из дворцовых слуг пытается подслушивать, а в худшем... Н-да, наверное, ей еще повезло, что Ирем встретил её без оружия.

— Простите, я об этом как-то не подумала, — сказала она совершенно искренне.

Рыцарь повёл плечом.

— Бывает. Что-нибудь случилось?..

Сейлесс начала понимать, что он не просто пьян, а очень пьян. В нормальном состоянии сэр Ирем, несомненно, выразился бы иначе. Мысль о том, что Ирем — Ирем! — пьет один, закрывшись в своей комнате, вызвала в Сейлесс чувство непривычно-острой жалости. При этом какая-то другая часть её порадовалась, что он слишком много выпил, чтобы продолжать держать лицо, иронизировать и рисоваться перед ней — ну, словом, продолжать играть в свою обычную игру.

— Ничего не случилось, монсеньор. Но вы же знаете, утром я уплываю на Томейн. Я зашла попрощаться, — сказала она.

Ирем выразительно приподнял брови. Без обычной иронической улыбки этот жест казался непривычным и каким-то половинчатым.

— Селесс, это, конечно, очень лестно, но я собирался провожать вас с королевой завтра утром. Так что мы бы, безусловно, попрощались в гавани.

— Да, но в гавани нам бы наверняка не удалось поговорить.

— Поговорить?.. — казалось, Ирем находился в полном замешательстве.

— Ну да. Если бы вы пригласили меня на бокал вина... — Сейлесс смущённо осеклась, внезапно вспомнив, что при дворе выражение "пригласить даму на бокал вина" всегда служило куртуазным эвфемизмом для любовного свидания. — Я хочу сказать, что каждый раз, когда мы с друзьями видели вас в "Дрозде", мы представляли, как однажды наберемся смелости и пригласим вас выпить с нами. Но, разумеется, ни разу этого не сделали. А теперь, пожалуй, уже слишком поздно...

В глазах сэра Ирема мелькнуло любопытство.

— Вы с друзьями представляли, что однажды пригласите меня выпить?..

— Да, — охотно подтвердила Сейлесс, чувствуя облегчение из-за того, что Ирем не заметил — или посчитал необходимым не заметить — ее неудачную оговорку. — В Ордене ходит байка, что вы однажды позавтракали в "Дрозде" с пятью кандидатами. Никто, конечно же, по-настоящему не верит в то, что это так, но всем нравится делать вид, что это правда.

— Это правда, — заверил её сэр Ирем. Впрочем, Сейлесс не была вполне уверена, шутит он или говорит серьезно. — Что ж, поскольку мы с вами навряд ли еще раз увидимся в "Дрозде", нам остается только выпить прямо здесь. Входите.

В отличие от комнат Лейды, в гостиной Ирема царил зловещий полумрак — шторы были задернуты, дрова в камине не горели, а мерцали малиновым огнем, и пахло теплым деревом, вином и кожей. Впрочем, впустив в комнату Сейлесс, коадъютор тщательно разворошил угли в камине и подбросил туда еще парочку поленьев. Через несколько секунд, когда на них затанцевало яркое оранжевое пламя, а сэр Ирем зажёг несколько свечей в стоящих на столе подсвечниках, в угрюмой комнате стало значительно светлее.

Ирем наполнил её бокал и поставил его на край стола, явно избегая передавать его из рук в руки.

— Садитесь, — кивая на ближнее к камину кресло, сказал он. И, обойдя широкий стол, устроился подальше от нее. Сейлесс почувствовала, что эта постоянная забота о приличиях её нервирует. "А с другой стороны, на его месте я, наверное, тоже не знала бы, как мне себя вести, — подумала она. — Если будешь держаться слишком близко, это будет выглядеть двусмысленно. Решишь держать дистанцию — это покажется нарочитым. Как же все это глупо, в конце-то концов..."

C любым из своих друзей из Ордена Сейлесс могла чувствовать себя так, как будто они были её братьями. С Иремом — нет. Он, несомненно, никогда не забывал, что она женщина, и ей никогда не давал это забыть. Не будь такая мысль слишком самонадеянной, Сейлесс предположила бы, что Ирем к ней неравнодушен.

Рыцарь между тем наполнил свой бокал и отсалютовал ей через стол.

— Ваше здоровье, месс Ландор! А насчет тех кандидатов вы напрасно сомневаетесь : я в самом деле пригласил их в "Черный дрозд". Хотя, сказать по правде, они не оставили мне выбора...

Вплоть до сегодняшнего дня Сейлесс не могла бы представить сэра Ирема в роли человека, способного развлекать кого-нибудь веселыми историями, но, слушая, как рыцарь в лицах пересказывает ей свою беседу с кандидатами, явившимися поднимать его с постели утром "Дня Наоборот", а потом без всякого перехода начинает вспоминать еще какие-то забавные истории, она подумала, что при желании он мог бы стать душой любой компании. Вот только остроумный, легкомысленный мужчина, подливавший ей вина и веселивший её орденскими байками, имел так же мало общего с реальным Иремом, как их насмешливый и резкий командир.

— Все это, разумеется, очень занятно, монсеньор, — сказала она Ирему, дождавшись паузы. — Уверена, когда вы водили в "Черный Дрозд" тех кандидатов, вы тоже потратили немало сил, стараясь их развлечь. Но я вовсе не жду, что вы будете прилагать какие-то усилия ради того, чтобы развлечь меня.

— Простите. Вы сказали, что хотели попрощаться и поговорить... Вы, вероятно, собирались что-то мне сказать, а я мешаю своей болтовней? — осведомился коадъютор, непринуждённо возвращаясь к роли куртуазного придворного.

— Да нет же. Просто я подумала, что вам, должно быть, сейчас очень нелегко из-за лорда дан-Энрикса... вряд ли у вас есть настроение шутить в то время, когда принца, может быть, как раз допрашивают в ратуше. И мне бы совершенно не хотелось, чтобы вы делали над собой какие-то усилия, чтобы вести пустопорожний светский разговор. Наоборот, я была бы очень рада, если бы могла вас как-то поддержать.

Угол рта Ирема дернулся вниз — тень его прежней саркастической улыбки.

— Спасибо, но я пока еще не дошёл до того, чтобы плакаться на плече у женщины.

— Вы дошли до того, чтобы напиваться в одиночестве, — парировала Сейлесс, раздраженная его высокомерием. — Спокойной ночи, монсеньор.

Она успела дойти до двери, когда внезапно ощутила его руку на своем плече. Это было внезапно, поскольку до сегодняшнего дня сэр Ирем избегал любого, даже мимолетного контакта — никогда не выбирал её своим противником на тренировочной площадке, ничего не передавал из рук в руки, даже сталкиваясь в коридоре, тщательно следил, чтобы случайно не задеть друг друга локтем.

— Сейлесс, пожалуйста, постойте, — сказал он, и Сейлесс с удивлением подумала, как это ему удалось беззвучно встать и пересечь всю комнату, учитывая, насколько он пьян. — Простите. Я не должен был этого говорить. Это было грубо.

Сейлесс обернулась.

— Вы имеете в виду, что в разговоре с женщинами следует держать такие мысли при себе, или что вам не стоило так думать?.. — спросила она, даже не пытаясь скрыть досаду.

Ирем нервно хмыкнул.

— Сейлесс, я прекрасно понимаю, как я сейчас должен выглядеть в ваших глазах. Но, честное слово, я сказал примерно то же самое Викару, когда он пытался намекнуть, что мне не помешает "с кем-нибудь поговорить". Под кем-нибудь он, разумеется, имел в виду себя или другого ворлока. Боюсь, что мой ответ ему звучал так же по-хамски, как и ответ вам. И дело тут не в том, что я презираю ворлоков... или же женщин... просто — как вам это объяснить? Я не привык подолгу разговаривать ни с теми, ни с другими. А среди людей, с которыми я привык вести дела, никто не станет предлагать мне свою "помощь" и "поддержку". И для них, и для меня это будет звучать, как оскорбление. Недавно, когда мы повздорили с Лейдой Гефэйр, она заявила мне — "Мне всегда было интересно, как дан-Энрикс умудрился вырасти разумным человеком, имея перед собой такой пример, как вы".

Сейлесс издала короткий, лающий смешок — больше от неожиданности, чем от искренней веселости.

— Вы шутите!..

— Спросите месс Гефэйр, — предложил сэр Ирем. — Вряд ли она пожалела о своих словах. Я думаю, что она будет только рада развить эту мысль. Сейлесс... пожалуйста, не уходите. Я, действительно... В общем, я не хотел бы сейчас быть один. Не ждите, что я буду говорить о Криксе, это невозможно. Но я буду рад, если мы побеседуем о чем-нибудь другом.

* * *

К рассвету стало ясно, что сражения не избежать. Датис не мог менять гребцов каждые два часа, как это делали на кораблях береговой охраны, и команда "Зимородка" начинала выдыхаться. Один Алвинн, тоже взявшийся грести, до сих пор не выказывал никаких признаков усталости.

Отт мысленно признал, что Датис сделал все, что мог. Вряд ли какой-то капитан сумел бы справиться с задачей лучше. Всю ночь они лавировали между островов, ловко выскальзывая прямо из-под носа у преследователей, но под конец удача все же изменила "Зимородку". Даже не особо сведущий в морском деле Кэлринн понимал, что их зажали в клещи. Слева тянулась отмель и торчащие из моря скалы, окружавшие Акулий мыс. Первый из кораблей береговой охраны двигался им наперерез, а второй крогг маячил справа, отнимая у них ветер и не позволяя "Зимородку" развернуться. Кэлринна мутило от сознания того, что через несколько минут, когда на палубе начнется бой, он, со своей одной рукой, не сможет защитить ни Эстри, ни себя.

Сама Эстри, белая, как мел, в мужской одежде и с туго завязанными в узел волосами, стояла рядом с Оттом, теребя висевший у нее на поясе кинжал. От совета Кэлринна спуститься вниз девушка отмахнулась, как от мухи, и Кэлринн не пытался ее переубедить. В конце концов, какое право он имел давать какие-то советы? Он ведь тоже предпочел остаться здесь, хотя в сражении от него будет так же мало толка, как от Эстри. И потом, они по-прежнему не знали, зачем кораблям Аттала Аггертейла нападать на "Зимородок". Пока что самой правдоподобной Кэлринну казалась мысль, что корабли береговой охраны были захвачены аварцами. А если так, то еще неизвестно, что хуже — погибнуть от шальной стрелы или остаться в живых и попасть в плен.

Пока он размышлял об этом, небо на востоке стало золотистым, а полоска моря возле горизонта засверкало, словно раскаленный добела металл. Сознание того, что это, может быть, последний восход солнца, который он видит в своей жизни, вызвало у Кэлринна щемящую тоску. А Меченый еще считал, что, отправляя Кэлринна на Острова, оберегает его от опасности! Видел бы он его сейчас!..

...А все же хорошо, что он оставил Аггертейлу список текста "Победившего смерть". Теперь, по крайней мере, можно быть уверенным, что его лучшее произведение останется потомкам, а не будет выброшено в море каким-нибудь невежественным аварским пиратом, не умеющим читать.

Эстри внезапно сжала его локоть.

— Корабль! — сказала она хрипло. Отт, ослепленный золотой полоской на воде, перевел взгляд на настигающий их крогг, но Эстри резко потянула его в сторону. — Да нет, вон там!..

Кэлринн повернул голову — и, наконец, увидел, о чем говорила Эстри.

Акулий мыс как раз в эту минуту обогнул изящный, как морская птица, глейт, и первый луч встающего над морем солнца вспыхнул на багряном парусе, знакомый вид которого заставил сердце Отта подскочить.

Кэлринну захотелось протереть глаза.

Он слышал, будто путники, блуждающие по равнинам Халкиварра, часто оказывались жертвами подобных миражей и видели вдали прекрасные, сияющие города, или торговый караван, или даже морской берег со стоящими на рейде кораблями, но это каждый раз оказывалось исключительно игрой воображения, прекрасной, но мучительной иллюзией, способной будоражить и сводить людей с ума, заманивая еще дальше в каменистую, бесплодную пустыню. Кэлринн готов был поверить в то, что они с Эстри тоже стали жертвами такого миража — тем более, что до этого он слишком долго смотрел на ослепительную полосу на горизонте, и даже теперь перед глазами плавали зеленые круги.

Следом за первым кораблем из-за Акульего мыса вынырнул второй, а за ним третий и четвертый — всего пять полностью оснащенных глейтов. Отт опознал "Крылатый" и "Веселую акулу", идущие почти вровень с "Бурой чайкой". Зрелище было одновременно грозным и прекрасным — может быть, самым прекрасным из всего, что Кэлринн видел в своей жизни.

Рядом со штандартом Королевы развевался синий с золотом штандарт дан-Энриксов, но поверх солнца кто-то наскоро, простым крестом, нарисовал еще и меч.

Знак Эвеллира, Сталь и Золото.

Стоявшие бок о бок с Оттом моряки разразились торжествующими криками, предусмотрительно не опуская поднятых щитов. Поверив, наконец, что это не обман воображения, Кэлринн захохотал.

Преследователи, парус которых буквально навис над бортом "Зимородка" — так близко, что, казалось, можно было разглядеть глаза под прорезями шлемов и пересчитать нацеленные на них стрелы — несомненно, тоже успели заметить корабли из Серой крепости, но, словно для того, чтобы у них не оставалось никаких сомнений, что их ждет, на "Бурой чайке" низко и протяжно загудел боевой рог.

Островитяне дрогнули. Почти настигший "Зимородок" крогг стал разворачиваться — медленно и тяжело, как перекормленный тюлень.

— Трусы! — звонкое сопрано Эстри перекрыло низкие мужские голоса, и ее выкрик полетел над морем, легкий и крылатый, как мелькающие над волнами чайки. В щит ближайшего к Кэлринну гребца ударила стрела — Кэлринн увидел совсем рядом длинное, оперенное серыми гусиными перьями древко. Казалось, что оно дрожит от лютой, но бессильной злости. Это окончательно развеселило Отта.

— Трусы! — подхватил он во всю мощь натренированных годами выступлений легких.

Через четверть часа "Чайка" подошла так близко, что Отт смог увидеть рыжую, блестевшую на солнце шевелюру Альбатроса, стоявшего рядом с Королевой. Он немного удивился, потому что Нойе говорил ему, что он командует "Крылатым". Но его изумление достигло наивысшей точки, когда он увидел, что девчонка тоже была там. Она вертелась вокруг Нойе с королевой, едва не подпрыгивая от нетерпения, но никто не обращал на нее ни малейшего внимания, как будто бы в присутствии ребенка на боевом корабле не было ничего особенного.

"Мир сошел с ума" — подумал Отт. Он до сих пор не мог поверить в то, что Альбатрос и Айя в самом деле оказались здесь. Покинув Нойе, Кэлринн был уверен, что его отказ отправиться в Адель был окончательным и бесповоротным. Будь у Кэлринна хотя бы слабая надежда переубедить островитянина, он предпочел бы задержаться в Серой крепости, но Альбатрос говорил о своем решении, как человек, который точно знает, чего хочет. А теперь он очутился тут, причем со всем своим... семейством. Отт не мог представить никакой причины, по которой Нойе мог так резко передумать. Мысль о том, что Нойе, проворочавшись без сна всю ночь, все-таки устыдился мысли о нарушенной присяге и решил отправиться на помощь "дайни", показалась слишком драматичной даже менестрелю. В качестве сюжета для баллады, может, и сойдет, но вот представить, что нечто подобное произошло на самом деле...

Впрочем, долго мучиться догадками Кэлринну не пришлось. Моряки с "Бурой чайки" подняли весла, чтобы поравняться с "Зимородком", и Альбатрос с кошачьей ловкостью перешел к ним на борт по переброшенной между двух кораблей доске.

— Тан Аггертейл умер, — безо всяких предисловий сказал он, спрыгнув на палубу.

Отт пошатнулся. После бессонной ночи и безумного начала дня потрясений было многовато.

— Умер?!

— Вообще-то правильнее было бы сказать, "убит". Мы получили сообщение о его смерти всего через несколько часов после того, как вы отплыли на Томейн. Но, к сожалению, это еще не все... — Нойе замялся, скребя бороду, как делал каждый раз, когда бывал чем-то смущен. — Рыбак, который рассказал о смерти тана, говорил, что на Томейне собираются порвать с Имерией и отказаться от союзных договоров. По-моему, это было задумано уже давно. Судя по тому, что ты рассказывал про вашу встречу с Аггертейлом, они собирались потихоньку отравить его, чтобы со стороны все выглядело так, как будто бы он уморил себя от горя. Но потом в дело вмешались вы, и им пришлось...

— Импровизировать, — досказал Кэлрин деревянным голосом. Он все никак не мог по-настоящему поверить в то, что Аггертейла в самом деле больше нет.

— Ускориться, — по-своему закончил не понявший его Нойе. — Вместо того, чтобы умереть тихо и на первый взгляд естественно, тан умер быстро и со всеми признаками отравления — кровь горлом, судороги, рвота... и так далее. А потом в его смерти обвинили вас.

Кэлрин едва не подскочил. Эстри ужасно побледнела. Один только Алвинн сохранил обычную невозмутимость.

— Удобно, — хладнокровно сказал он. — Если тебе на руку чья-то смерть — ищи того, кому эта смерть тоже будет выгодна. Если свалить убийство тана на Валларикса, то появляется законный повод отрицать права Алиры на престол и разорвать союз с Легелионом.

— Ну да, — кивнул Нойе. — Детей у Аггертейла не было, а значит, после его смерти Острова должны были войти в состав Империи. Пока жива Алира, они еще оставались бы отдельным государством, но потом, при ее детях, Филис и Томейн уже ничем не отличались бы от остальных провинций. И теперь советники Аттала объявили, что Валларикс подослал к Атталу вас троих — людей, которых Аггертейл знал лично и которым доверял — чтобы убить его и прибрать Острова к рукам уже сейчас.

Кэлринн почувствовал, как его кожа покрывается мурашками. В ту ночь Аттал и правда пригласил их в свою спальню. Аггертейл был один, без слуг, придворных и охраны, и не нашлось бы ни единого свидетеля, который мог бы подтвердить, что ни один из них не прикасался ни к бокалу тана, ни даже к подушкам или покрывалу на его кровати. А смерть Аггертейла в самом деле была выгодна Валлариксу — империя бы сразу получила мощный флот, необходимый для сражения с аварцами...

— Но ты же понимаешь, что мы этого не делали? — негромко спросил Кэлринн. Альбатрос поморщился.

— Конечно, понимаю. Не сходи с ума, — сказал он грубовато. — Меня тебе ни в чем не нужно убеждать. Но Аггертейла многие любили... теперь люди на Томейне требуют закрыть порты для всех имперских кораблей и поступать с имперскими судами так же, как с пиратами.

— Но это все равно что объявление войны, — нахмурившись, сказала Эстри. — Они там что, совсем свихнулись, и не понимают, что от них мокрого места не останется?

Альбатрос осклабился, как будто слова Эстри показались ему забавными.

— Ну, либо они "там" действительно свихнулись, либо Ар-Шиннор уже пообещал им свою помощь и защиту. Лично я поставлю на второе. Когда я услышал эту новость, я сразу сказал Айе, что плыву за вами. Я хотел забрать только "Крылатого" и "Веселую акулу", но Айя решила по-другому.

— И ты согласился?.. — удивился Кэлрин. Нойе криво усмехнулся.

— Ты что, действительно считаешь, что ей требовалось мое согласие?.. К тому же, если посмотреть на дело беспристрастно, то она права. Какой смысл оставаться в крепости и защищать Акулий мыс, если аварцы теперь заодно с Томейном? Я пытался убедить ее оставить на берегу хотя бы Айрис, но она сказала, что никто не знает, сколько времени мы проведем в Адели, и она не может бросить дочь на такой долгий срок. А когда я попытался убедить ее, что на корабле слишком опасно, она рассмеялась и сказала, что я, видимо, еще не понял, что сейчас в мире не осталось безопасных мест, и что аварцы нападут на форт Эбер в любой момент. Айя уверена, что глупо делать вид, как будто бы мы знаем, где будет опасно, а где нет. Может, оно и так... — Нойе вздохнул. — Единственное, на что я сумел ее уговорить — это взять меня на "Чайку", а командовать "Крылатым" временно поставить Моди. Хочу быть поближе к ней и Айрис. Так, на всякий случай...

— Все равно не понимаю, почему ты передумал, — сказал Кэлринн. — Ты же сам сказал, что ты не присягал дан-Энриксу и не обязан рушить свою жизнь по его просьбе.

Альбатрос ожесточенно поскреб бороду и отвел взгляд. Кэлринну даже почудилось, что загорелое, обветренное лицо Нойе покраснело, хотя подобное предположение еще недавно показалось бы ему невероятным.

— Слушай, ты, конечно, можешь сколько хочешь попрекать меня этим отказом, но тогда все было совершенно по-другому. Одно дело — если флот империи и Островов сражается с аварцами, а дайни почему-то хочет, чтобы я во что бы то ни стало присоединился к флоту Аггертейла с парой кораблей. И совсем другое дело — если вам придется в одиночку драться с Олваргом, аварцами и этими ублюдками с Томейна. Теперь вам действительно понадобится каждый человек. Бросить вас в таком положении — это уже предательство.

— То есть, когда я звал тебя с собой, нашему предприятию недоставало безнадежности?.. — не удержался от сарказма Отт. Но в глубине души он должен был признаться самому себе, что тронут. Обычно дело обстоят как раз наоборот. Пока тебе сопутствует успех, союзников найти несложно, а вот человек, готовый броситься на помощь в совершенно безнадежном деле — это редкость.

Нойе посмотрел на него исподлобья и ничего не ответил. Впрочем, никакого ответа и не требовалось.

* * *

От миски пахло чем-то вкусным и съедобным. Через несколько секунд он осознал, что означает этот запах. Лук, пшено, мясной бульон. В супе плавали разваренные волокна мяса. Он поднес тарелку к губам, глотнул и сразу обжег небо и язык. Боль от ожога сразу же отбила ему аппетит. Поморщившись, он отодвинул миску в сторону.

Одетые в кожу и железо люди смотрели на него в полном замешательстве.

— По-моему, он забыл, как надо есть, — хмуро сказал один из них.

— И что ты предлагаешь? Кормить его с ложечки?.. — с заметным раздражением спросил второй.

Первый вздохнул.

— Надеюсь, он и сам сообразит, что надо делать, — сказал он. Потом он взял тарелку, решительно придвинул ее обратно к узнику и вложил ложку ему в руку.

— Ешьте, монсеньор.

Узник чуть-чуть подумал, потом зачерпнул из миски и подул на ложку. Напряженно наблюдающий за ним мужчина в коже и железе с облегчением вздохнул.

— Вот, видишь?.. С головой у него не в порядке, но, по крайней мере, руки помнят все, что нужно, — сказал он товарищу.

Проглотив пару ложек супа, узник ощутил смутное недовольство.

— Соль, — произнес он вслух. — Мне нужна соль.

Стоявшие рядом мужчины уставились на него во все глаза.

— У меня ее нет, мессер, — помедлив, сказал тот, который подал ему ложку. — Принесу в следующий раз.

"Сейчас, — чуть было не сказал он собеседнику. — Сделай это прямо сейчас!".

Но недовольство, побудившее его заговорить, угасло так же быстро, как и появилось. Он вздохнул и вернулся к еде.

Сколько он себя помнил, его жизнь делилась на две части. Первая была очень спокойной и размеренной и проходила в этой комнате. Вторая, протекавшая в подвале, среди пляшущих теней и отблесков горящих факелов, была тревожной, неприятной и мучительной. В те дни, когда его водили вниз, он всегда чувствовал себя встревоженным, несчастным и разбитым — то есть еще более разбитым, чем обычно. Если бы ему позволили, он предпочел бы всегда оставаться в этой комнате. По крайней мере, здесь его не заставляли лежать на холодном и не мучили дурацкими вопросами.

Сегодня тот старик, который всегда поджидал его внизу, превзошел самого себя. Узник уже привык, что этот худощавый, темноглазый человек все время спрашивает об одном и том же, и стал ждать их новой встречи с некоторым нетерпением, решив, что в этот раз он, наконец, сумеет ему угодить.

Снова увидев старика, он даже улыбнулся, предвкушая, как сумеет удивить своего собеседника. И на какую-то секунду ему даже показалось, что на этот раз все будет хорошо — во всяком случае, его улыбка старика как будто обнадежила.

— Здравствуйте, монсеньор, — сказал мужчина почти ласково. — Как самочувствие? Вспомнили что-то новое?..

— Я помню все, что нужно, — успокоил его узник. И, набрав в грудь воздуха, скороговоркой начал. — Мое имя — Крикс дан-Энрикс, я племянник императора...

— И как зовут вашего дядю?.. — перебил старик.

Узник растерянно сморгнул, с укором посмотрев на собеседника. Этого вопроса он раньше не слышал. Поняв, что он не знает, что ответить, тот разочарованно вздохнул.

При виде огорчения, написанного на лице у старика, его растерянность и замешательство сменились раздражением. Узник сердито сдвинул брови. Это было нечестно. Почему бы старику хотя бы раз не похвалить его за то, что он знает ответы на его вопросы, вместо того, чтобы пытаться его подловить, придумывая что-то новое?..

Поймав его сердитый взгляд, старик вздохнул и неожиданно похлопал его по плечу.

— Все будет хорошо. Уверен, что со временем вы вспомните.

Успокоительные интонации седого почему-то рассердили узника еще сильнее.

— Это нечестно, — резко сказал он. — Спросите что-нибудь еще.

Старик скривился, словно у него внезапно заболели зубы.

— Думаю, что это ни к чему, — уклончиво ответил он.

Узник сердито мотнул головой.

— Задайте мне еще какой-нибудь вопрос!

— Как пожелаете, — сдался старик. — Какой сегодня день?

— Пятнадцатое марта, — радостно ответил он, испытав чувство облегчения из-за того, что старик обошелся без подвохов.

Но собеседник грустно покачал головой.

— Сейчас семнадцатое марта. А пятнадцатое вы назвали потому, что эту дату я назвал вам в прошлый раз.

Даже сейчас, когда он находился в своей камере, воспоминание об этом разговоре приводило его в бешенство. Чего от него хочет этот человек?.. Если он постоянно отвечает невпопад, то почему бы старику просто не прекратить терзать его своими идиотскими вопросами?..

Он проворочался в постели втрое дольше, чем обычно, но в конце концов все же заснул. Обычно он не помнил своих снов, но на сей раз ему приснился шедший под багряным парусом корабль, на носу которого стоял светловолосый человек. Стоявшая с ним рядом девушка негромко напевала себе под нос какую-то мелодию без слов, причем во сне эта мелодия казалось узнику до странности знакомой.

Он проснулся с ощущением, что вспомнил что-то очень важное. Песня, звучавшая у него в голове, казалась частью более реальной, более значительной, ну, словом, настоящей жизни. Он внезапно осознал, что у него действительно была какая-то другая жизнь — давным-давно, возможно, еще до того, как он оказался здесь.

Узник почувствовал смутное беспокойство. Ему вдруг захотелось встать и куда-то идти... Чувство было непривычным и довольно глупым, потому что он отлично знал, что идти ему некуда. Если он встанет, то сможет сделать всего несколько шагов от койки до стены. Дальше, за дверью, есть еще коридор и лестница, ведущая в подвал. Туда ему идти определенно не хотелось.

Но странное напряжение не проходило.

Сев на койке, он продолжал прислушиваться к обрывкам мелодии, вертевшимся у него в голове. Слова возникли в памяти не сразу, но в конце концов он все же смог припомнить пару строчек из припева, и стал тихо напевать ее себе под нос. Одни слова, как сеть, тянули за собой другие. Следом за припевом ему вспомнился целый куплет, а после этого — еще один.

Придя в восторг от своего открытия, узник повысил голос. Звуки собственного голоса, громко и сильно разносившегося по унылой камере и гулко отражавшегося от холодных, гладких стен, вызвали у него приятное волнение. Воздух и звук вибрировали в легких, позволяя чувствовать себя живым. Крикс вдруг почувствовал, что до смерти устал от постоянного молчания.

Окошечко в двери открылось.

— В чем дело? — спросил мрачный мужской голос. — Не шумите. Заключенные должны соблюдать тишину.

Узник, прищурившись от света, посмотрел на яркое квадратное окошко, за которым угадывался темный силуэт. Один из тех людей, которые приносили ему пищу и входили в его камеру, когда его водили на вниз. "Стражники", вспомнил он внезапно. Сколько узник себя помнил, он всегда беспрекословно делал то, что ему говорили — "Встаньте", "Следуйте за нами", "Отойдите от двери", "Возьмите миску"...

Но сейчас он был слишком занят, чтобы размышлять, чего от него хочет этот человек.

"Как же там было дальше?.." — думал он, наморщив лоб от напряжения. Казалось, нужные слова вертятся где-то рядом, ускользая в самую последнюю секунду.

Он спел припев еще раз, и слова последнего куплета всплыли в памяти сами собой. Это открытие привело узника в восторг. Теперь он помнил песню от начала до конца, а его голос, сделавшийся сиплым из-за многодневного молчания, окончательно окреп.

Узник поджал под себя ноги, устроился поудобнее и начал песню с самого начала, собираясь на сей раз исполнить ее целиком. Но не успел он пропеть первую пару строк, как дверь открылась. В позе замершего на пороге человека ощущалось напряжение и смутная угроза.

— Вы что, оглохли? Прекратите петь. Это запрещено, — с нажимом сказал он.

Узник нахмурился. В нем зрело ощущение протеста. Почему он должен замолчать и оставаться здесь в темноте и тишине?

— Оставь, — угрюмо посоветовал второй охранник первому. — Не лезь к нему. Завтра доложим коменданту, а сейчас — пускай поет. Все равно он не понимает, что ты говоришь.

Пару минут первый охранник сверлил арестанта неприязненным, тяжелым взглядом, но потом шагнул обратно в коридор и закрыл дверь.

Крикс улыбнулся, наслаждаясь ощущением победы.

В его памяти как будто распахнулось наглухо закрытое окно. Следом за первой песней ему вспомнилась вторая, потом третья. Это была, наверное, самая лучшая ночь из всех, которые он провел в этой камере. Слова врывались в его память вихрем ярких красок, позабытых ощущений, даже запахов. Он пел и наслаждался звуком собственного голоса.

А потом дверь открылась снова.

— Да замолчишь ты или нет? — сердито спросил все тот стражник, входя в камеру. Крикс видел, как мужчина решительно направляется к нему. Вид у него был донельзя рассерженным. Узник почувствовал, как нависший над ним человек хватает его за плечо и крепко стискивает пальцы. Это было неприятно. Крикс поморщился и попытался отодвинуться, но вцепившийся в его плечо стражник не позволил ему это сделать.

— Ты совсем рехнулся? Или притворяешься?.. Замолкни, говорю! — прорычал он, грубо встряхнув его.

Крикс сам не понял, что случилось дальше. Кажется, одна его рука сомкнулась на запястье стражника, а другая перехватила его локоть. Стражник завопил от боли и от неожиданности, рухнув на одно колено и, похоже, здорово ударившись об пол. "Пусти!.." — прохрипел он, вцепившись в ногу узника второй рукой. Голос звучал сердито и испуганно.

Крикс озадаченно умолк, оборвав песню прямо посреди куплета.

— Отпустите...те, монсеньор, — в голосе стражника прорезались просительные нотки.

Крикс запоздало осознал, что локоть и запястье стражника согнуты под каким-то совершенно противоестественным углом, и выпустил его. Стражник попятился к дверям, растирая помятую руку и глядя на арестанта с плохо скрытой злостью.

— Я же тебе говорил — оставь его в покое, — заметил его товарищ укоризненно.

— "В покое"? Ну уж нет, — мужчина яростно сверкнул глазами, все еще сжимая пострадавшее запястье. — Зови ребят.

— Зачем?.. Что ты собрался делать? — в голосе второго стражника явственно слышалось неодобрение.

— То, что положено в подобных случаях. Надеть ему наручники и вставить кляп. Или ты предлагаешь слушать, как он воет, до тех пор, пока ему не надоест?

— Да он и так уже молчит, — досадливо напомнил его собеседник.

Первый стражник с ненавистью посмотрел на арестанта.

— У него была возможность замолчать, пока его просили по-хорошему. Но вместо этого этот ублюдок едва не сломал мне руку.

Его собеседник мотнул головой.

— Но не сломал же! А вот если вы ворветесь туда всей толпой и попытаетесь надеть ему наручники, добром это наверняка не кончится. Охота было связываться с сумасшедшим?.. — раздраженно спросил он. — Брось, Гарт, не лезь в бутылку! Он же не в себе. Можно подумать, что он пел тебе назло. Да и с твоей рукой... Вряд ли он в самом деле собирался тебя покалечить. Думаю, он просто испугался, когда ты начал его трясти.

"Я не хотел" — подумал Крикс.

Он едва не сказал об этом стражникам, но слова замерли у него на губах. В горле внезапно пересохло. Крикс задрожал, охваченный странным ощущением, что когда-то, в прошлой жизни, уже говорил об этом. Тошнотворное воспоминание мелькнуло на поверхности сознания, как скользкая, чешуйчатая рыбина, всплывшая к солнцу из темных морских глубин.

Он вспомнил ледяные пальцы, прижимающиеся к его вискам, и слезы, вытекавшие из глаз и попадающие ему в уши.

— Я этого не хотел. Это была случайность. Я не убивал Килларо, — произнес он медленно, как будто пробуя эти слова на вкус.

Стоявшего за дверью человека его замечание как будто бы обрадовало.

— Я же говорю, он не в себе, — сказал он так, как будто слова узника доказывали какую-то важную мысль. — Чего ты вообще от него хочешь?.. Выходи оттуда.

Первый стражник вышел, бормоча себе под нос какие-то неясные угрозы. Дверь захлопнулась, и узник снова очутился в полной темноте.

Утро следующего дня значительно отличалось от всех предыдущих. Поначалу он долго лежал на своей койке, ожидая, пока ему принесут позавтракать, но в камеру никто не заходил, и в животе у узника бурчало все сильнее. Потом дверь наконец открылась, и ему велели встать и собираться, как в те дни, когда его водили на допрос.

Крикс очень удивился. До сих пор его еще ни разу не водили вниз до завтрака. И еще никогда у двери его камеры не собиралось столько людей сразу. Стражников, стоявших в коридоре, наверняка хватило бы, чтобы заполнить его камеру.

— Я хочу есть, — с досадой сказал Крикс.

— Еду доставят вниз, — заверил его человек, который приказал ему подняться и следовать за ними. — По приказу господина коменданта, вы временно будете находиться там. Это не так уж плохо. Разве вам не надоело каждый день ходить вверх-вниз по этим лестницам? Особенно, когда у вас нет сил после допроса.

Несколько секунд Крикс размышлял над сказанным. Ходить по лестницам ему определенно надоело. И после лежания на гладкой ледяной плите он каждый раз едва переставлял ноги, так что сопровождавшим его стражникам обычно приходилось под руки тащить его наверх. Но мысль о том, чтобы целыми днями находиться там, внизу, и не иметь возможности подняться на поверхность, выглядела еще хуже.

— Мне это не нравится, — нахмурившись, заметил он.

Лица у стражников застыли.

— Монсеньор, не усложняйте ситуацию, — глухим и странно напряженным голосом сказал их капитан. — Я должен выполнить приказ и проводить вас вниз. Так что либо вы подчинитесь добровольно, либо нам придется вынудить вас силой. Мне хотелось бы этого избежать.

Крикс вопросительно взглянул сначала на него, потом на хмурых, настороженных мужчин, толпившихся у двери. Их было так много, что казалось совершенно непонятным, чего они, собственно, боятся. Тем не менее, он ясно ощущал их страх.

— Хорошо, — сказал он вслух и потянулся за стоявшими у койки сапогами.

Но у собравшихся, должно быть, совершенно сдали нервы, потому что в тот момент, когда он наклонился, чтобы натянуть сапог, что-то тяжелое ударило его по голове, и он свалился на пол прямо под ноги охране. Тренированное тело снова среагировало прежде разума — он быстро перевернулся на бок и даже успел пнуть нападающего в пах, но сверху, прижимая его к полу, уже навалилось несколько человек, и Крикс почувствовал, что его запястья, локти, ноги стягивают прочными ремнями. Впрочем, если не считать удара по затылку, от которого у узника по-прежнему болела и кружилась голова, больше его никто не бил. Удостоверившись, что он надежно связан, они подняли его с пола, держа за ноги, за локти и за плечи, и вынесли в коридор.

— Если об этом кто-нибудь узнает, Ирем нас убьет, — пропыхтел стражник, державший его за плечи.

— И правильно сделает! — не удержался Крикс, хватая воздух ртом, чтобы избавиться от подступавшей к горлу тошноты. Плывущие мимо стены коридора плохо сочетались с головокружением после удара. — Вы что, с ума сошли? Я и так собирался идти с вами, зачем вам понадобилось на меня бросаться?..

Стражник вздрогнул, посмотрев на Крикса с таким удивлением, как будто до сих пор он полагал, что узник не умеет говорить. И обернувшись к своему товарищу, пробормотал:

— Когда он так ругается, то кажется, что он совсем нормальный.

— Как же!.. Ты сегодня руку Гарта видел?

— Это было недоразумение! — сердито сказал Крикс, почувствовав, однако, нечто вроде запоздалых угрызений совести.

Лестница скоро осталась позади, и Меченый, сообразив, что впереди только подвал, отчаянно забился в руках стражников. Никакой пользы это, разумеется, не принесло — разве что продвижение вперед слегка замедлилось, а проклятия и ругательства уставших стражников стали еще затейливее. Но через несколько минут его внесли в подвал и с явным облегчением свалили на лежак — оказывается, сюда уже успели принести топчан, который должен был служить ему кроватью.

Сняв с него ремни, стражники быстро удалились. То ли в самом деле опасались, что он может неожиданно на них наброситься, то ли испытывали смутную неловкость от того, что сделали. Крикс вновь остался в полном одиночестве.

Примерно с четверть часа узник напряженно размышлял о том, кем был тот Ирем, которого походя упомянул тащивший его стражник. Там, на лестнице, упоминание этого имени казалось удивительно естественным, но сейчас Крикс не мог бы объяснить, о чем шла речь. Воспоминания, которые будило это имя, казались смутными, как давний сон. Тяжелый, темно-синий плащ. Светлые волосы... или все же седые?.. Наверное, он знал этого человека раньше, в прошлой жизни, от которой теперь не осталось ничего, кроме опасных и неуправляемых воспоминаний, внезапно и без всякой видимой причины проникающих в его сознание.

Он тяжело вздохнул и отогнал чужие, вызывающие беспокойство образы как можно дальше. Хватит с него неприятностей — хотя бы на сегодня. В его положении разумнее всего заснуть и отрешиться от гудящей головы и тошноты.

* * *

Олрису снилось, что он снова оказался посреди ночного леса, по которому он блуждал после нападения Безликих. В этом сне он продирался сквозь заснеженный валежник и колючие кусты, едва не плача от отчаяния и чудовищного перенапряжения. Он помнил, что ему необходимо отыскать в этом тумане Меченого, но никак не мог его найти. И что-то темное, опасное и злое шло по его следу и дышало ему в спину, и он кожей ощущал, что у него осталось совсем мало времени, чтобы отыскать Крикса и спастись. В разгаре этих поисков Олрис внезапно вспоминал, что Меченый в тюрьме, а сам он вовсе не в лесу, а всего-навсего в своей постели во дворце. Это воспоминание из раза в раз вплеталось в спутанную вязь его мыслей, и каждый раз казалось отвратительным и страшным откровением, от которого по коже продирал озноб. Олрису чудилось, будто широкая дубовая кровать, на которой он спал, проваливается сквозь пол, и от ощущения свободного падения в кромешной темноте у него перехватывало дух. После одного из таких "падений" Олрис окончательно проснулся и внезапно ощутил, что ему очень холодно.

Сначала он подумал, что его трясет из-за того, что дрова в камине прогорели и уже не согревают спальню, но пару секунд спустя его скрутило от такого сильного и неожиданного приступа озноба, что он тихонько застонал и съежился под одеялом. Еще с четверть часа он терпел, глупо надеясь, что все как-то обойдётся, и начавшаяся было хворь пройдет сама собой, но потом осознал, что заболел всерьез, и, если ничего не сделать, завтра утром он будет лежать пластом.

Олрису очень не хотелось даже мысленно, перед самим собой, признаться в том, что ему просто страшно оставаться в одиночестве и темноте. Он сам не знал, что с ним творится, но сегодняшняя ночь была особенной, наполненной какой-то чужеродной жутью, от которой у него сжималось сердце.

— Ингритт! — позвал он хрипло. — Ингритт!..

Ингритт, похоже, спала крепко. Он успел отчаяться, что сможет её дозваться — но потом за занавеской все-таки послышались шаги, и бледная, заспанная Ингритт заглянула в его спальню. Темные косы были расплетены, волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

— Чего тебе? — спросила она хмуро. По ее лицу сразу же становилось ясно, что ему не поздоровится, если окажется, что он поднял ее с постели без причины. Олрис вдруг представил, как бы она отреагировала, вздумай он сказать — "мне все ночь снились кошмары про дан-Энрикса, а теперь у меня такое чувство, будто в комнате кто-то есть. И этот кто-то хочет причинить мне зло. Пожалуйста, можешь немного посидеть со мной?".

Если бы Ингритт не убила его сразу, то потом, наверное, смеялась бы над ним до следующей зимы. А может быть, и нет. Ингритт была загадкой — временами она проявляла истинные чудеса сочувствия и понимания и относилась к Олрису с какой-то почти материнской нежностью. А потом, без всякой видимой причины, снова делалась холодной и язвительной.

— Мне кажется, я заболел, — смущённо сказал он.

— Что значит "кажется"?.. — Ингритт решительно направилась к его кровати. Она потрогала его лоб и озабоченно нахмурилась. — Ого... ты весь горишь! Давно ты мучаешься?

— Нет. Я только что проснулся. Извини, что разбудил.

— Ты все правильно сделал, — возразила Ингритт. Она словно стала старше и серьёзнее — как и всегда, когда вопрос касался лекарского дела. Олрис сглотнул, боясь признаться самому себе, что такой она нравилась ему еще сильнее, чем обычно. Пальцы девушки скользнули по его щеке и прижались к живчику на шее. — Пульс слишком частый... но это, наверное, от жара. Горло не болит?

Олрис помотал головой.

— Что-то мне не нравится твой вид, — сказала Ингритт, сдвинув брови. — Может, разбудить леди Гефэйр и попросить послать кого-нибудь за ворлоком? Это не очень-то похоже на обычную простуду. И вчера вечером, когда мы фехтовали в галерее, ты совсем не выглядел больным.

— Не надо никакого будить! — запротестовал Олрис, испугавшись, что с Ингритт и в самом деле станется поднять на ноги весь дворец. — Я простудился, потому что ночью вышел на балкон и долго стоял там в одной рубашке, — соврал он, вспомнив вечер, когда он подслушал разговор мессера Ирема и Крикса.

— Тогда, может быть, тебе достать лекарство не от жара, а от размягчения мозгов?.. — спросила Ингритт, вскидывая бровь. — Ну ладно, полежи пока. Я спущусь в кухню и найду там все необходимое.

— Да ну, зачем?.. — вяло возразил Олрис, которому совершенно не хотелось, чтобы Ингритт уходила. Девушка прищурилась.

— Не знаю, на что ты рассчитывал, но я — не Меченый, и не умею исцелять людей одним прикосновением. При лихорадке поступают так: дают больным настой из ивовой коры, а еще заставляют их побольше пить и лежать под тёплым одеялом. Если жар не спадает несколько часов подряд, а самочувствие больного ухудшается, обычно делают кровопускание. Но, если у тебя обычная простуда, то до этого, скорее всего, не дойдет.

И, успокоив Олриса подобным образом, она накинула на плечи его теплый плащ и вышла в коридор.

Должно быть, несмотря на все насмешки, Ингритт в самом деле беспокоилась о нем — во всяком случае, вернулась она быстро. Олрис за такое время точно не успел бы отыскать на кухне ничего полезного — особенно если учесть, что в такой час Ингритт наверняка пришлось расталкивать спавших прямо на кухне поварят, чтобы узнать, где что лежит. Ингритт открыла дверь ногой, поскольку её руки были заняты подносом. От кувшина на подносе пахло чем-то умопомрачительным — Олрису показалось, что он различает запахи сушёных яблок, меда и гвоздики.

— Я попросила повара сварить тебе оремис и нашла на кухне уксус для компрессов, — сообщила Ингритт.

Кривясь от горечи, Олрис заставил себя проглотить вяжущий ивовый настой и запил его несколькими кружками оремиса. От уксусных компрессов ему ненадолго полегчало, но не успел он обрадоваться, что дело идет на лад, как жар опять усилился. Озноб и боль в костях сделались почти нестерпимыми, а в довершение всего Олриса начало отчаянно тошнить. Ингритт меняла влажные, прохладные компрессы у него на лбу и казалась все более встревоженной. Наверное, выглядел он действительно паршиво, потому что Ингритт сделалась непривычно ласковой — сидела на краю его кровати, гладя его по руке, а когда он, решившись, сжал горячими пальцами её ладонь, не стала отнимать свою.

Лежать, держась за руку Ингритт, было горько, и одновременно — удивительно приятно. Он ни на мгновение не забывал о том, что она влюблена в дан-Энрикса, а её ласковое отношение к нему сродни тем чувствам, которые вызывает заболевший младший брат, но это не мешало наслаждаться этим ощущением случайной, мимолетной близости, даже наоборот — придавало ему какое-то щемящее очарование.

Олрис задумался — правильно ли он поступил, не сказав Ингритт о своих кошмарах. До сих пор он никогда не жаловался на здоровье; например, когда он в восемь лет из глупой лихости полез на тонкий речной лед, доказывать другим мальчишкам, что тот выдержит его вес, и с головой провалился в ледяную воду, он не заболел — хватило растираний и сидения перед огромным кухонным очагом в теплом плаще и кусачих шерстяных носках. И все-таки сегодня был не первый случай в его жизни, когда Олрис слег с жаром и ломотой в костях. Но до сих пор его болезни никогда не сопровождались жутким и необъяснимым ощущением, что этой тошнотой и жаром его тело противится не болезни, а чьей-то сосредоточенной, недоброй воле. В городе, где со дня на день ожидали нападения Безликих, это начинало выглядеть особенно зловеще. С другой стороны, какую ценность могут иметь предчувствия человека вроде Олриса? Он же не маг, не член Династии, даже не воин вроде сэра Ирема. Просто мальчишка из чужой страны, не успевший толком овладеть ни боем на мечах, ни даже местным языком. А тут еще и лихорадка, от которой его страхи начинают выглядеть, как горячечный бред...

Олрис внезапно осознал, что что-то говорит, но сам не понимает, что — слова слетали с языка как бы сами собой, помимо его воли. Попытавшись проследить за ходом своей мысли, он мгновенно сбился и растерянно взглянул на Ингритт. Его окатило запоздалым ужасом при мысли, что он мог случайно проболтаться о своей влюблённости и о своей печальной, безнадежной ревности к дан-Энриксу.

— О чем я сейчас говорил?! — испуганно стискивая её руку, спросил он.

— Не знаю. Ты болтал какой-то вздор про Крикса и Безликих. Ты уверен, что вчера ты просто вышел на балкон в одной рубашке? Судя по твоему состоянию, ты должен был, самое меньшее, заснуть там прямо на полу.

Олрис отвёл глаза и промолчал.

— Я иду к Лейде, — решительно сказала Ингритт, поднимаясь на ноги. На этот раз Олрис не спорил — кроме всего прочего, еще и потому, что точно знал, что Ингритт его не послушает.

На самом деле, Олрис не имел ничего против орденского ворлока. Мэтр Викар, по крайней мере, не станет смеяться над его страхами и говорить, что ему просто померещилось. Но больше всего Олрису хотелось поделиться собственной тревогой с Криксом. Хотя Меченому, вероятно, даже не пришлось бы ничего рассказывать — он бы понял все гораздо раньше, чем Олрис успел бы открыть рот. Иногда Олрису казалось, что Крикс видит других людей насквозь и всегда знает, о чем они думают. Раньше это смущало Олриса, а теперь он внезапно ощутил, как ему этого недостает. От Меченого всегда исходило ощущение надежности, доброжелательности и спокойной силы. Без него мир казался Олрису холодным, неуютным местом, словно комната с потухшим камином.

Он прерывисто вздохнул — и на мгновение прикрыл глаза, вспомнив тот день, когда дан-Энрикс рассказал ему об Олварге.

Случилось это на второе утро после их прибытия в Адель. Хотя накануне они с ворлоком и Ингритт обошли весь город и устали до гудящих ног, Олрис проснулся ни свет ни заря и, не успев даже открыть глаза, подумал, что так и не рассказал дан-Энриксу всей правды о Драконьем острове. Олрис почувствовал себя встревоженным и очень виноватым. Нужно было побеседовать с Меченным раньше, чем он встанет и опять исчезнет на весь день, но выходившие на галерею окна были заперты, а дверь в покой принца охраняли два гвардейца в одинаковых синих плащах. Олрис попробовал заговорить с тем, который показался ему чуточку приветливее, но гвардеец покачал головой и жестом показал ему, чтобы он отошел. Вид у него при этом был такой, как будто бы он отгонял назойливое насекомое. Мысленно понося упрямую охрану Крикса самыми последними словами, Олриc метался по неотличимым друг от друга коридорам, гулким пустым залам и безлюдным галереям, пока случайно не наткнулся на широкую мраморную лестницу, ведущую в дворцовый парк.

В другое время это место наверняка произвело бы на Олриса сильное впечатление. Несмотря на осень, сад выглядел так, как будто на дворе по-прежнему стояла середина лета. В каменных чашах фонтанов журчала вода, тянувшиеся вдоль дорожки ряды розовых кустов были усыпаны цветами, и только вылетавший изо рта парок напоминал, что на дворе уже октябрь. Но в то утро Олрису было не до того, чтобы смотреть на окружающую его красоту. Он вспоминал бахвальство Бакко, утверждавшего, что с помощью магических обрядов на Холме Олварг способен захватить Адель, и, постоянно ускоряя шаг, летел по ровным парковым дорожкам, раздраженно обрывая попадавшиеся на своем пути цветы и оставляя за собой цепочки алых, розовых и белых лепестков.

Покрытая мелким речным песком дорожка приглушала звук шагов, и Олрис далеко не сразу осознал, что за ним следом кто-то идет. Он быстро обернулся, думая, что его выследил какой-нибудь садовник, который будет ругать его за обезглавленные розы, но это оказался их вчерашний знакомый, мэтр Викар. Ворлок, похоже, не привык залеживаться на кровати допоздна.

— Я увидел тебя из окна, — пояснил он в ответ на его удивленный взгляд. Олрис поспешно выбросил последний сорванный цветок и принял беззаботный вид, как человек, который вышел прогуляться перед завтраком.

— Знаешь, в твои годы это кажется неочевидным, но совсем не обязательно пытаться разрешить любой вопрос своими силами, — мягко сказал мэтр Викар. Олрис нахмурился.

— Какой вопрос?..

Ворлок повел плечом.

— Не знаю. Тот, который беспокоит тебя со вчерашнего утра.

— Вы обещали, что не станете применять к нам свою магию! — возмутился Олрис.

— А я и не применяю. Просто я заметил, что вчера твоя подруга любовалась городом без всякой задней мысли, а ты ходил с отсутствующим видом и все время думал о чем-то своем. А сейчас Ингритт крепко спит, а ты вскочил с утра пораньше, бродишь тут один и обрываешь ни в чем не повинные цветы... Не обижайся, но не нужно быть великим магом, чтобы догадаться, что тебя что-то тревожит. Может, я могу чем-то помочь?

Олрис вынужден был признать, что ворлок прав. Пока они гуляли по Адели, он не мог отделаться от мысли, что, пока они шатаются по площадям и рынкам и глазеют на дома и статуи, городу угрожает страшная опасность. Постоянные попытки Ингритт обратить его внимание на ту или иную редкость и втянуть его в беседу действовали Олрису на нервы, но он силился вести себя естественно. Ингритт не виновата в том, что он не рассказал дан-Энриксу о том, что знал, и было бы нечестно перекладывать свои заботы на нее и портить ей все удовольствие.

— Мне надо поговорить с лордом дан-Энриксом, — сказал он ворлоку. — И чем скорее, тем лучше. Это очень важно. А охрана у дверей меня не пропускает.

Олрис боялся, что Викар захочет знать, к чему такая спешка, и начнет расспрашивать о том, что именно он хочет сообщить дан-Энриксу, но ворлок смерил Олриса внимательным, оценивающим взглядом и кивнул.

— Понятно... Вообще-то принцу бы не помешало для разнообразия нормально выспаться, но, видимо, придется все же его разбудить. Пойдем.

Олрис не слишком верил в то, что охранявшие дан-Энрикса гвардейцы станут слушать ворлока, но, обменявшись с магом парой фраз, охранники безропотно позволили ему войти.

Переступив порог, Олрис растерянно замедлил шаг. Хотя совсем недавно в его обязанности входило подниматься в Ландес-Баэлинд каждое утро, ему никогда еще не приходилось будить Меченого — тот всегда успевал подняться до его прихода. Но на этот раз Крикс спал так крепко, что не пошевелился, даже когда Олрис подошел к его кровати и окликнул спящего по имени. Ему пришлось еще несколько раз позвать дан-Энрикса и даже потрясти его за плечо, прежде чем тот перекатился на спину и посмотрел на Олриса. Рубец подушки отпечатался у него на щеке, а глаза были мутными и налитыми кровью. Так обычно выглядел Мясник из Брэгге, если сильно напивался накануне. Олрису пришлось напомнить самому себе, что предыдущей ночью, пока они с Ингритт отсыпались после утомительного путешествия, Меченый вынужден был оставаться на ногах, хотя устал ничуть не меньше их.

— В чем дело? — хрипло спросил он. — Как ты сюда попал?..

Олрис замялся, осознав, что, хотя он уже не раз обдумывал, что именно сказать дан-Энриксу, он все равно не представляет, как начать подобный разговор.

— Меня впустил Викар, — ответил он, поскольку ответить на второй вопрос Меченого было куда проще, чем на первый.

Меченый яростно потёр глаза, как человек, который изо всех сил старается проснуться, но никак не может до конца прийти в себя.

— Понятно. А зачем?

Олрис сглотнул, почувствовав, что в горле у него внезапно пересохло.

— Я должен был давным-давно сказать вам одну вещь... Я с самого начала знал, что это очень важно, но молчал. Только, пожалуйста, не думайте, что мне теперь вообще невозможно доверять. Хотите, поклянусь, что всегда буду говорить вам только правду?..

Судя по виду Меченого, с каждым новым словом Олриса он изумлялся все сильнее.

— Все мы иногда чего-нибудь недоговариваем, — осторожно сказал он.

— Но не такое! Олварг обещал отдать Адель своим гвардейцам. Те, кто прошёл воинское Посвящение, могут ходить между мирами, как адхары. Так что они могут появиться здесь в любое время. Нужно что-то предпринять, пока еще не поздно! — Олрис ухватился за запястье Крикса, словно в самом деле собирался силой поднимать его с кровати.

Меченый аккуратно высвободил руку из его захвата.

— Спокойнее... Думаю, если эта новость как-то дотерпела до сегодняшнего дня, то она вполне может подождать, пока я встану и умоюсь. А ты пока что сядь на это кресло и, будь добр, расскажи все по порядку.

Олрису это казалось бесполезной и почти преступной тратой времени, однако, по опыту зная, что возражать бесполезно, он с надрывным вздохом сел и начал торопливо и, пожалуй, несколько сумбурно излагать подробности своей поездки на Драконий остров, опуская все ненужные подробности, чтобы скорее перейти к самому важному — то есть к рассказу Бакко. Но в конце, не удержавшись, все-таки сказал :

— Я думал, они взяли меня для того, чтобы я сторожил их лодки, но потом узнал, что это было Испытание Молчанием.

Ему хотелось, чтобы Крикс, который слишком часто обращался с ним, как с маленьким ребенком, знал, что в Марахэне его посчитали достаточно взрослым для воинского Посвящения. А ведь тогда он был по меньшей мере на год младше, чем сейчас.

Меченый, сидевший на краю кровати и натягивавший сапоги, задумчиво кивнул.

— Думаю, он велел тебе посторожить вместо него, а сам улегся спать, взяв с тебя слово, что ты не пойдешь на Холм.

Олрис едва не подскочил.

— Откуда вы об этом знаете?!

— Да ниоткуда, — отозвался Меченый, вставая на ноги и поведя плечами так, что хрустнули суставы. — Просто это часть первого испытания. Тебя нарочно подбивают посмотреть на что-нибудь запретное и смотрят, как ты себя поведешь... Олварг не слишком-то изобретателен. Однако он довольно ловко смешал местные традиции и то, что знал о подготовке кандидатов Ордена.

Олрис непонимающе смотрел на Крикса, и тот пояснил:

— За каждым кандидатом, поступившим в Орден, тоже постоянно наблюдают. Кандидату могут "по ошибке" рассказать о том, что ему знать не полагается, чтобы проверить, в состоянии ли он хранить секреты; могут дать ему какое-то абсурдное распоряжение, чтобы посмотреть, как он поступит — выполнит приказ, не вникая в его смысл, или будет спорить, или молча сделает по-своему. Но в Ордене все это служит одной цели — разобраться, на что ты способен. Одни люди хороши в роли подчиненных, но принимать решения у них выходит плохо, из других могут получиться замечательные командиры, но как подчиненные они невыносимы. Третьи — просто одиночки, которые могут полагаться только на себя... Задача старших офицеров — разобраться, кто есть кто, и найти человеку правильное применение. — Меченый подхватил со стула свежую рубашку и внезапно улыбнулся — беззаботной, почти мальчишеской улыбкой, полностью преобразившей его утомленное лицо. — Мне, правда, это знать не полагается, но Ирем всегда держал записи о новых кандидатах прямо на столе. То ли он правда видел во мне своего преемника, то ли просто не мог предположить, что у какого-то оруженосца хватит наглости читать доклады его офицеров. Когда я впервые оказался в Эсселвиле, я старался собирать любую информацию об Олварге. Расспрашивал людей, которые помнили Дель-Гвинир до Олварга, беседовал с вашими пленными... Среди моих бумаг, которые остались в Ландес Баэлинде, было кое-что об Испытаниях. Многое из того, что я узнал, казалось удивительно знакомым. Но, конечно, Олварг не был бы самим собой, если бы не вывернул смысл этой проверки наизнанку. В Ордене люди не подозревают, что их подвергают испытаниям. А если бы даже узнали, то, самое большее, боялись бы произвести на старших офицеров Ордена плохое впечатление. А люди, которые проходили через ваши воинские Испытания, все время ощущали, что их жизнь висит на волоске, и что они играют в смертельно-опасную игру, а правила этой игры известны только Олваргу. И главный смысл этих Испытаний — в том, чтобы человек буквально ошалел от страха и как следует запомнил, что ни его жизнь, ни его смерть не в его власти. Таким человеком проще управлять.

Олрис слушал рассуждения дан-Энрикса с каким-то завороженным вниманием. Он понимал не больше половины из того, о чем говорил Меченый, но от этого его слова казались еще более волнующими и притягательными. Завеса тайны, окружавшей Меченого в Эсселвиле, наконец-то приоткрылась, и Олрис больше всего боялся спугнуть свою удачу и каким-то неуместным замечанием отбить у собеседника желание продолжать этот разговор. Казалось, Меченый вот-вот спохватится, что слишком заболтался, или вспомнит про какие-нибудь неотложные дела — но вышло по-другому. Меченый потёр заросшую щетиной скулу и сказал:

— Пожалуй, это хорошо, что ты заговорил об Олварге. Раз уж вы с Ингритт оказались здесь, вам стоит знать, с чем мы имеем дело. Будь так добр — сходи к Ингритт, разбуди её и пригласи прийти сюда. А я пока избавлюсь от этого безобразия.

Под "безобразием" он, вероятно, понимал свою отросшую за время путешествия бородку. Выглядевшую, с точки зрения Олриса, просто прекрасно, но не спорить же с дан-Энриксом... тем более, что Меченый и без того достаточно подшучивал над тем вниманием, с которым его стюард каждый день ощупывал собственные щеки и верхнюю губу, надеясь обнаружить там какую-то растительность.

Только потом до Олриса дошёл весь смысл сказанного. Пришлось со всей силы стиснуть зубы, чтобы удержаться и никак не выказать свою досаду. Он ничего не имел против Ингритт, но ему хотелось, чтобы Меченый хоть раз поговорил о чем-нибудь серьёзном с ним одним. Или доверил бы ему какой-нибудь секрет, которым не делился с остальными. "Интересно, он вообще когда-нибудь думает обо мне отдельно, или всегда вспоминает только нас обоих сразу? — с раздражением подумал он. — Вы с Ингритт то, вы с Ингритт сё — как будто меня вообще не существует!". Разумеется, сказать о чем-нибудь подобном вслух было так же немыслимо, как рассказать дан-Энриксу о своей тайной мысли — или, правильнее было бы сказать, мечте — о том, что Меченый мог быть его отцом. Хотя в отдельные моменты эта мысль казалось ему непреложной истиной, захватывая его целиком, как приступ опьянения или безумия, в своем обычном, трезвом настроении Олрис прекрасно понимал, что просто выдаёт желаемое за действительное.

При одной мысли о том, чтобы поделиться с Меченым этой вздорной идеей и увидеть, как изумление в его глазах сменяется сперва пониманием, а потом жалостью, у Олриса всегда противно холодело в животе.

— Хорошо, — ворчливо сказал он. — Я её разбужу.

А Меченый, вместо того, чтобы кивнуть или сказать "спасибо", как обычно, улыбнулся и взъерошил ему волосы. От этого простого жеста вся его недавняя обида словно выцвела и потускнела, потеряв прежнюю остроту. И когда Олрис вышел в коридор, ему казалось, что где-то в груди, под ребрами, пульсирует живой и тёплый сгусток света.

В тот день Крикс много говорил о Тайной магии. Рассказывал о том, как Олварг ради глупой мести и пустых амбиций впутался в войну двух Изначальных Сил, а сам он унаследовал меч Энрикса из Леда и поклялся уничтожить Темные истоки. Олрис понимал отнюдь не все, но Истинная магия, которую Меченый называл парадоксальной и непостижимой, вовсе не казалась ему такой уж загадочной и недоступной человеческому пониманию. Для него эта магия была неотделима от самого Крикса. Олрису казалось, что это сияющее облако из силы, жизнерадостности и тепла пронизывало все, что связано с дан-Энриксом. Не только его силы, но и его слабости. Тайная магия смеялась, уставала, побеждала там, где невозможно было победить — и падала без сил после второй бессонной ночи.

Нужно было увидеть дан-Энрикса лишенным этой магии, чтобы понять свою ошибку. Олрис застонал сквозь зубы, беспокойно заворочался в постели, в очередной раз бессильно недоумевая, почему все должно было выйти так несправедливо.

Он не сразу осознал, что кто-то тихо, но настойчиво зовёт его по имени — и, разлепив глаза, увидел в тусклом свете очага присевшего на край его кровати ворлока. Чуть дальше, в полутьме, виднелись силуэты Ингритт с Лейдой. Олрис удивлённо заморгал, но потом вспомнил, что Ингритт собиралась просить Лейду отправить кого-нибудь за магом. Одновременно Олрис осознал, что он, наверное, заснул и спал не меньше часа — иначе мэтр Викар попросту не успел бы прибыть во дворец. Маг выглядел спокойным — если вдуматься, то даже чересчур спокойным.

— Олрис, ты уже несколько раз назвал имя лорда дан-Энрикса. И Ингритт утверждает, что до этого ты тоже говорил о нем. Ты можешь попытаться вспомнить, о чем ты думал в тот момент, когда почувствовал себя плохо?.. — спросил он своего "пациента".

При мысли о том, что мэтр Викар сейчас воспользуется своей магией, чтобы вытряхнуть его самые тайные мысли и чувства перед Лейдой с Ингритт, Олриса прошиб холодный пот.

— Да ни о чем я не думал! Просто спал, — полуиспугано, полусердито сказал он. Ворлок задумчиво кивнул — а потом обернулся к Лейде с Ингритт.

— Месс Гефэйр... Ингритт... Извините, но я попрошу вас выйти, — сказал он. Маг сам закрыл за ними дверь, после чего вернулся к Олрису и снова сел на край его кровати. — Олрис, иногда болезни — это результат каких-то мыслей или чувств, с которыми человеку не под силу справиться. Обычный лекарь в таких случаях помочь не может. Нужно выяснить, какая мысль или тревога вызвала эту болезнь. Пожалуйста, разреши мне тебе помочь. Поверь, я еще никогда и никому не раскрывал чужих секретов.

Олрис дёрнул подбородком.

— Нет у меня никаких секретов! — слегка покривив душой, ответил он. — Я правда думал о дан-Энриксе... и еще, разумеется, об Олварге... Что тут такого? Думаю, что Лейда, или Ингритт, или даже вы на самом деле беспокоитесь о том же самом.

— Это верно, — признал маг. — Не помню, чтобы за последние несколько недель я хотя бы одну ночь проспал без дурных снов. Думаю, большинство людей, считающих Крикса Эвеллиром, могут сказать о себе то же самое. Но все-таки, как ты считаешь, почему тебе стало так плохо именно сегодня ночью?.. Ведь после суда над принцем прошло уже полмесяца.

Олрис опешил. При всей своей простоте, такой вопрос ни разу до сих пор не пришёл ему в голову.

— По-моему, дело не в самом Криксе, а в чем-то другом, — пристально глядя Олрису в глаза, заметил маг. — Что-то напомнило тебе о Меченом, заставило все время о нем думать. Что?..

— Исток, — чужими, непослушными губами сказал Олрис. Теперь он понял, почему с таким упорством избегал не то что говорить — даже всерьез задумываться о природе своих страхов. Правда заключалась в том, что ему просто не хотелось знать ответ. — Мэтр Викар, это Исток! Мне всегда становилось дурно от присутствия адхаров. И от короля... то есть от Олварга... меня мутило, прямо-таки выворачивало наизнанку. Раньше мне казалось — это потому, что я слюнтяй. Но Крикс сказал, что страх перед адхарами нельзя назвать обычной трусостью. Что это что-то вроде восприимчивости к тёмной магии. — Олрис умолк, пытаясь заново переосмыслить то, что только что сказал. — Мэтр Викар... как вы считаете... могу я в самом деле чувствовать Исток? Или мне это только кажется?

— Не знаю, — сказал маг. — Боюсь, я очень мало смыслю в темной магии. Но, думаю, нам лучше будет исходить из мысли, что тебе не кажется, и что это действительно Исток.

Олрис почувствовал, что губы, нос и все лицо противно холодеют, а в глазах темнеет, как бывает перед тем, как потерявший слишком много крови человек падает в обморок.

— Вы думаете, что все уже началось?.. — сглотнув противную, солоноватую слюну, спросил он ворлока. Странное дело — он все это время знал, что Олварг собирается напасть на город, но теперь, когда этот момент настал, Олрис внезапно понял, что он предпочёл бы умереть прямо сейчас — лишь бы не быть, не видеть, не участвовать в том, что должно неминуемо случиться дальше.

— Не знаю. Но если и правда началось, то нам, по крайней мере, не придётся больше мучиться от ожидания, — сказал Викар. Олрису показалось, что он тоже был бледнее, чем обычно, но голос орденского мага звучал собрано и деловито. — Пойду разбужу мессера Ирема. Сможешь еще раз повторить ему все то, что сказал мне?..

— А толку-то? Он все равно мне не поверит, — буркнул Олрис. Ворлок отмахнулся от его сомнений, как от мухи.

— Ничего, поверит. Ирем не дурак и предпочтет встречать любые трудности во всеоружии.

Решительность мэтра Викара заставила Олриса устыдиться собственной недавней паники.

— Я пойду с вами, — сказал он и попытался спустить ноги на пол, но ворлок, напрочь позабыв о деликатности, решительно толкнул его обратно на подушки.

— Не дури. Мы проще привести мессера Ирема сюда, чем смотреть, как ты трясешься от озноба, и гонять прислугу за ведром, когда тебя начнет тошнить. Лежи и набирайся сил — думаю, что они тебе скоро понадобятся.

С этими словами ворлок вышел. Олрису внезапно показалось, что от вчерашнего вечера его отделяет не одна-единственная ночь, а месяцы и даже годы — таким посторонним и далёким сейчас выглядел этот вчерашний день.

Сквозь цветные стекла окон в комнату сочился серый мартовский рассвет.

* * *

Открыв глаза, Валларикс сразу почувствовал постороннее присутствие — настолько явно и отчётливо чужое, что первая мысль о королеве сразу показалась ему страшной глупостью. Он резко сел в своей постели и увидел, что в том самом кресле у стола, где он обычно разбирал бумаги по утрам, сидит какой-то человек. Валларикс вскочил и потянулся к перевязи с ножнами, которую в последнее время держал в изголовье собственной кровати, но на месте её не оказалось.

— Стража!.. — крикнул император. За дверью по-прежнему царило мёртвое молчание. Незнакомец в кресле склонил голову к плечу, как будто поведение Валларикса казалось ему исключительно забавным.

Император отступил к стене, обшаривая взглядом свою спальню, но довольно быстро понял, что сидевший в кресле человек был здесь один. У Валларикса вообще возникло странное, пугающее чувство, что во всем дворце — а может быть, и в целом городе — не осталось ни одной живой души, кроме него и этого мужчины. Тем не менее, этот чужак, скорее всего, не был ни вражеским солдатом, ни подосланным к нему убийцей — иначе он прикончил бы Валларикса, пока тот спал.

Вальдер сосредоточил все свое внимание на странном незнакомце, и, когда его глаза привыкли к предрассветным сумеркам, едва подсвеченным углями в догорающей жаровне, сумел рассмотреть лицо загадочного визитера — смуглое и одновременно нездорово-бледное, с короткой черной бородой и темными мешками под глазами.

Вид этого человека вызывал у него странную, саднящую тревогу. Император мог поклясться в том, что никогда раньше не видел этого мужчину, но при всем при том его лицо казалось ему удивительно знакомым.

Пару секунд спустя Валларикса внезапно осенило, кем должен быть его гость.

— Интарикс!.. — имя сорвалось у него с языка быстрее, чем Вальдер успел напомнить самому себе, что его старший брат давно уже не пользуется именем, предпочитая называться Олваргом.

"Я сплю, — сказал себе Вальдер. — Я сплю и вижу сон"

Мужчина в кресле улыбнулся.

-Не совсем так. Ты, безусловно, спишь — но это не обычный сон. Я рассудил, что побеседовать с помощью магии будет значительно удобнее, чем отправлять к тебе послов. Не стоит посвящать чужих людей в наши семейные дела, если возможно обойтись без этого. Тем более, что Тайной магии, которая хранила этот город, больше нет, и я наконец-то могу доставить себе удовольствие и встретиться с тобой с глазу на глаз.

— Что тебе нужно? — с напряжением спросил Вальдер.

— Очень приятно наконец услышать от тебя какие-то разумные слова. В данный момент мои солдаты захватили Мирный. Кое-кто из жителей погиб во время боя, но большая часть живы и попали в плен. Если мы не достигнем взаимопонимания, я сделаю с ними то же самое, что сделал с заключенными в Кир-Роване : я отдам их Истоку, чтобы обратить всю его силу против вас, а после этого возьму Адель. И можешь мне поверить — к этому моменту вам будет уже не до того, чтобы со мной сражаться. Если ты еще не позабыл уроков, которые нам давал Галахос, то ты должен представлять, как именно работает тёмная магия.

— Я помню. Кто-нибудь вроде тебя кормит Исток чужими жизнями, а в обмен на это сила Темного истока выполняет все его желания.

Олварг поморщился, как музыкант, услышавший расстроенный, противно дребезжащий инструмент.

— Я бы сказал, что это слишком примитивно, хотя суть ты понимаешь верно. Магии, которую я применил в Кир-Кайдэ, было достаточно, чтобы наслать "черную рвоту" на Адель и Гардаторн. А с того времени Исток стал значительно сильнее. Как ты полагаешь — сможете ли вы сопротивляться, когда эта Сила обратится против вас?.. Особенно теперь, когда ни Альдов, ни Седого больше нет. Надеюсь, ты достаточно разумен, чтобы понимать, что без поддержки Тайной магии ни вам, ни даже самым одаренным магам из Совета Ста не выстоять против Истока. Теперь вам не поможет даже ваш хваленый Эвеллир. Как, кстати, у него дела?.. Учитывая нашу семейную непереносимость к магии, он сейчас вряд ли помнит, как его зовут. Честное слово, я не понимаю, как ты допустил, чтобы они довели человека твоей крови до такого состояния. Мне-то, положим, все равно, но я-то не считаю его своим родичем. Мне в жизни не пришло бы в голову признать его дан-Энриксом и сделать лордом. А поступать так, как ты — сначала назвать его принцем и вторым наследником престола, а потом позволить лавочникам превращать дан-Энрикса в пускающего слюни идиота — это странный шаг. По-моему, гораздо милосерднее было бы его убить.

Вальдер молчал. Когда первое потрясение, вызванное встречей с Олваргом, прошло, он постарался успокоиться. Он задержал дыхание, чтобы заставить сердце биться медленнее и ровнее, и усилием воли придал своему лицу непроницаемое выражение, решив, что будет говорить как можно меньше и сосредоточит все внимание на том, что Олварг будет говорить по существу, а все не относящиеся к делу комментарии и замечания будет пропускать мимо ушей. Он еще в детстве понял, что в беседе с Олваргом — тогда еще Интариксом — любое сказанное слово превращается в оружие, которое брат обязательно попробует использовать против него. Интарикс всегда наблюдал за ним, как кошка за мышиной норой, в надежде отыскать какие-нибудь слабости и болевые точки, чтобы сразу же ударить по больному. После множества мучительных для Вальдера разговоров младший принц решил, что в их столкновениях с Интариксом он всякий раз проигрывал не потому, что как-то неправильно реагировал на слова брата, а просто потому, что позволял Интариксу добиться от себя какой-либо реакции.

Тонкие губы Олварга насмешливо скривились.

— Опять этот остекленевший взгляд!.. — заметил он. — В детстве мне иногда казалось, что ты просто слабоумный. А потом я понял, что дело не в этом — просто тебе всегда недоставало храбрости, чтобы признаться себе в том, что ты на самом деле чувствуешь, и ты предпочитал спрятаться в этом притворном безразличии, как виноградная улитка в своей скорлупе. Если бы ты хотя бы один раз разрешил себе быть настоящим... если бы ты начал на меня кричать или попытался бы меня ударить — я, наверное, смог бы тебя уважать. Но я все время видел, что ты боишься хотя бы на одну минуту стать самим собой. Ты трус, Вальдер! Твоё "достоинство" — это просто красивое название для трусости. Единственная разница между тобой и большинством обычных трусов в том, что ты боишься не меня и не других людей, а самого себя. Боишься, что, если когда-нибудь позволишь себе быть собой, то сразу же окажешься совсем не тем, кем ты привык себя считать.

Вальдер по-прежнему молчал. Олварг пожал плечами, взял бокал, плеснул себе вина и сделал несколько глотков.

— Ладно, хватит воспоминаний; к делу, — сказал он небрежным тоном человека, который и не рассчитывал ни на какой ответ на свою предыдущую тираду, хотя император готов был побиться об заклад, что его упорное молчание, как и всегда, выводит братца из себя. — Сегодня до заката я буду ждать гонца, который привезёт меч Альдов в подтверждение того, что ты готов открыть ворота города, отречься от престола в мою пользу и присягнуть мне на верность.

Вальдер покачал головой — это был жест скорее удивления, чем отрицания.

— Не может быть, чтобы ты говорил серьезно, — произнес он с недоверием, более оскорбительным, чем откровенное презрение.

Олварг вскинул бровь.

— А почему бы мне не говорить серьёзно? Хотя да... Ты ведь считаешь, что сражаться до конца — это не дело трезвого расчёта или выбора, а твой священный долг. Сивый уже много лет как мертв, но ты и Крикс — вы оба все еще живете по его указке. Но попробуй для разнообразия подумать не о том, чего от тебя ждал Седой, а о том, что будет лучше для тебя — да и для остальных людей, которых ты спасешь от смерти, если решишь проявить благоразумие. Попробуй на минуту выбросить из головы всю эту чушь об Абсолютном Зле и посмотреть на наш конфликт, как на обычную войну. Когда противник победил — а ты довольно скоро убедишься, что я победил, — умнее сдаться, чем погибнуть самому и погубить своих людей.

— Мне пришлось вести куда меньше войн, чем нашему отцу, но даже мне известно, что переговоры с врагом начинают только в двух случаях : когда противник не уверен в собственной победе — или когда он не хочет лишнего кровопролития, — сказал Вальдер. — И я не думаю, чтобы тобой руководило милосердие.

— Твоя наивность восхитительна... Переговоры начинают, когда это выгодно. И милосердие к проигравшим тоже проявляют только потому, что это выгодно. Правда, я много лет мечтал о том, чтобы убить тебя, но двадцать с лишним лет — это ужасно долгий срок. Лелеять старые обиды хорошо в изгнании, когда твои враги забыли о тебе и наслаждаются всем тем, чего ты лишен. Поэтому злопамятны обычно побежденные, а победителям, как правило, уже не до того, чтобы сводить старые счеты. Если ты немного поразмыслишь, то поймешь, что мне невыгодно ни убивать тебя, ни устраивать в городе резню. Зачем мне нужно, чтобы люди вроде Отта продолжали будоражить мир своими глупыми побасенками и изображать меня чудовищем?.. Оставим этот бред про Смерть и Солнце фанатичным идиотам вроде Крикса. Остальные будут только рады, если мы позволим им считать произошедшее семейным делом Риксов. Смена власти — дело совершенно заурядное, и большинству людей, в общем-то, совершенно безразлично, кто сидит на троне. Ты засвидетельствуешь, что я — твой старший брат, которого наш отец обманом лишил прав наследства, объявив о моей смерти. Ты признаешь, что все это время незаконно занимал Крылатый трон, и подтвердишь, что книга Отта была создана по твоему заказу и под руководством Ордена, и что ты распускал слухи об ужасной темной магии и использовал своего сумасшедшего племянника, чтобы укрепить свою власть. Судя по донесениям моих докладчиков о настроениях в Адели, люди с удовольствием тебе поверят.

— Я не стану лгать, — покачав головой, сказал Вальдер. Олварг закинул ногу на ногу и выразительно прищурился.

— Ты до сих пор не понял, что остальным людям даром не нужна твоя так называемая "правда", а точнее — правда Сивого?..

— Пусть люди сами решают, что им нужно.

Мужчина в кресле зло и резко рассмеялся.

— Вы с Криксом удивительно похожи друг на друга! Эти ваши разглагольствования о том, что нужно оставлять другим свободу выбора — просто попытка снять с себя ответственность. Можно надеть корону, можно даже называться Эвеллиром, но, когда необходимо взять на себя бремя трудного решения, вы всегда делаете вид, что ваша трусость и пассивность — это уважение чужой свободы воли. Но в конце концов нам всем приходится расплачиваться за ту роль, которую мы на себя берём. Ты император, и тебе придётся принимать решение за всех. Вопрос лишь в том, что именно ты выберешь. Я уже рассказал тебе, что будет, если тебе хватит ума принять мои условия. Теперь я покажу, что с вами будет, если ты решишь упорствовать...

Бесцеремонно отодвинув в сторону дежурного гвардейца, не успевшего вовремя отойти с дороги коадъютора, и быстрым шагом войдя в спальню императора, Ирем не сомневался в том, что ему предстоит будить Валларикса, но застал сюзерена уже на ногах. Когда рыцарь вошел, Валларикс открывал окно — фигура императора контрастно выделялась на фоне стремительно светлеющего неба. Порыв холодного ветра ворвался в комнату, растрепав ему волосы, и император пошатнулся, цепляясь за ставень. Ирем, в первую минуту удивлённо замерший возле двери, почувствовал неладное и бросился к нему — как раз вовремя, чтобы подхватить Валларикса под локоть и помочь ему удержаться на ногах.

— Что с вами, государь? Вам плохо?.. — с беспокойством спросил он. Валларикс, бледный и измученный, смотрел на него так, как будто сомневался в том, что Ирем ему не мерещится.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он рыцаря, не отвечая на его вопрос. Пальцы Вальдера впились в его руку с такой исступленной силой, словно император пытался удостовериться в его реальности.

Ирем сказал себе, что императору, наверное, приснился страшный сон. Косвенно это подтверждало мрачные пророчества Викара. Ирем подавил тяжёлый вздох. Он до последнего надеялся, что ворлок с Лейдой ошибаются и придают кошмарам Олриса слишком большое значение. Сэр Ирем нехотя сказал:

— Стюарду Крикса стало плохо. Парень вырос в Марахэне и отличался обостренной чувствительностью к тёмной магии. Мэтр Викар считает, что мальчишка ощущает усиление Истока. Это может означать, что Олварг начал действовать.

— Я знаю, — мёртвым голосом сказал Вальдер. — Он только что говорил со мной.

— Кто? Олварг?!

— Да... Помоги мне. Я должен сесть. Нет, только не сюда!.. — внезапно вскрикнул он, когда Ирем попробовал подвести его к креслу у стола. Сэр Ирем удивился, но, решив не спорить, усадил своего друга на его кровать и, на минуту отойдя к столу, принёс ему бокал вина. Руки у императора дрожали, как у старика, и в результате большая часть вина оказалась на его сорочке и штанах, но Ирем подавил соблазн помочь ему и придержать бокал. Не отличавшийся особой чуткостью по отношению ко всем остальным людям, Ирем часто проявлял тонкую наблюдательность, когда дело касалось императора, и сейчас смутно чувствовал, что мелкие, простые ощущения, вроде досады на пролитое вино, помогают Валлариксу отвлечься от каких-то страшных мыслей.

В несколько глотков опорожнив бокал, Валларикс посмотрел на него более осмысленно. А еще через несколько секунд почти нормальным голосом сказал:

— Его солдаты захватили Мирный.

— Мирный?.. — удивлённо повторил лорд Ирем. — На кой Хегг им сдался Мирный?..

Пожалуй, за все время существования этого города в Мирном никогда не случалось ничего хоть сколько-нибудь важного. Этот маленький приморский город полностью оправдывал свое название. В нем не было ни оружейных складов, ни казны, ни сильных укреплений, позволяющих использовать его, как опорный пункт для продвижения вглубь страны. Небольшая крепость на холме была рассчитана на то, чтобы уберечь жителей посёлка от пиратов, но едва ли подходила для защиты от серьёзного противника. Ирем не мог представить, зачем Олваргу понадобился этот тихий, сонный городок.

— Он сказал, что он даёт мне шанс. Я должен сдать Адель, но прежде всего отослать ему Ривален, или он отдаст всех пленных Темному Истоку и направит его силу против нас.

Ирем приподнял брови.

— Сдать ему Адель?.. — повторил он со злостью. — Если ваш брат считает, что достаточно взять в заложники несколько сотен человек, чтобы ставить такие ультиматумы, то он попросту спятил!

Валларикс страдальчески скривился.

— Он сказал — "я думаю, мне стоит показать тебе, как это будет — чтобы ты представил, что вас ждет". Надеюсь, что это был блеф, как при игре в пинтар. Потому что, если он не лгал — тогда он в самом деле победил. Мы просто-напросто не сможем с ним сражаться.

Ирему внезапно вспомнилась та ночь, когда Меченый поддался его уговорам и отправился следить за Олваргом. Он словно наяву увидел эти пальцы, впившиеся в подлокотники кресла, и налившееся кровью, посиневшее лицо со вздувшимися жилами. Меченый никогда не говорил о том, что именно он тогда чувствовал, но, если бы лорд Ирем сомневался в том, что магия способна причинять реальные страдания даже на расстоянии, вид Меченого мог бы развеять все его сомнения.

Бледность Валларикса, его застывший взгляд и дрожащие руки обрели совершенно новый смысл.

— Он... пытал вас? — содрогнувшись, спросил Ирем.

— Да — но не так, как ты, скорее всего, думаешь. Это больше похоже на безумие, чем на физическую боль. Мне начало казаться, будто все плохое, что случилось в моей жизни, произошло только по моей вине, что я принёс несчастье всем, кого я знаю. Моей дочери... дан-Энриксу... Элике, Амариллис, даже моей матери. У меня не осталось ни единой связной мысли — только голос, говоривший мне — "С первого дня собственной жизни ты приносишь смерть и горе всем, кого ты любишь".

Ирем открыл рот — и сразу же закрыл его. Он чувствовал себя беспомощным. Та простота, с которой император произнёс все это вслух, казалась Ирему почти пугающей. Во всяком случае, сам он скорее предпочёл бы умереть, чем с такой откровенностью рассказывать о своих тайных страхах.

Потом лорд Ирем вспомнил свои разговоры с Меченым. Крикс всегда говорил, что даже Темному Истоку не под силу навязать кому-то совершенно чуждые для него мысли — в душе человека обязательно должна найтись какая-то опора для действия темной магии, хотя бы слабая искра тревоги, страха и вины, из которой магия сможет раздуть большой костер. Могло ли это значить, что все это время где-то в глубине души Вальдер действительно чувствовал что-нибудь подобное?

— Ради Пресветлых Альдов, государь!.. — Ирем поймал себя на том, что смотрит на Вальдера с выражением, близким к ужасу. — Ладно еще дан-Энрикс... Думаю, что после этого проклятого суда мы все испытывали то же самое. Но Элика? И ваша мать?!

Валларикс медленно покачал головой.

— Все не так просто, Ирем. Разумеется, я знаю, что нельзя винить ребёнка в том, что кровь его отца и матери была несовместима с самого начала. Но существуют ощущения, которые не поддаются логике. Я всегда знал, что моя мать умерла после моего рождения. Но я не связывал два этих факта вместе, до тех пор, пока в какой-то день Интарикс не сказал мне — "Знаешь, почему у нас нет матери? Потому что ты убил ее". "Это неправда!" — сказал я. "Нет, это правда. Спроси кого хочешь — ты действительно её убил. Она лежала в спальне и кричала — час за часом, почти двое суток. Вся ее кровать была залита кровью. Я видел, как они сожгли матрас. Он был пропитан кровью весь, насквозь! Ты вылез из неё и разорвал ей внутренности — именно поэтому она и умерла". Я заплакал и убежал от него к своей няньке. Она рассказала все отцу. Он пришел в ярость и высек Тара. Думаю, что он тогда поддался злости и изрядно перегнул. Вечером Тар пришёл ко мне, стянул рубашку и показал мне следы. "На, полюбуйся, — сказал он. — А если хочешь, то беги к нему и пореви еще — пусть сделает это еще раз. Мне плевать".

— На месте вашего отца я бы, пожалуй, так и сделал, — мрачно сказал Ирем. Валларикс покачал головой.

— Ему было всего одиннадцать. Кто знает? Может, если бы отец поговорил с ним вместо того, чтобы его бить...

— Да ничего подобного! — сердито перебил сэр Ирем. — Наорикс, наверное, и вправду был плохим отцом. Но то, что выросло из Тара — это не его вина. Ваш брат был настоящим маленьким гаденышем. Все дети иногда делают глупости, ведут себя жестоко или обижают слабых. Но чтобы изводить младшего брата описанием того, как умирала его мать, надо быть редкостным ублюдком. А самое худшее во всей этой истории — это что он отлично понимал, что вы легко могли пользоваться своим положением любимчика отца и сделать его жизнь невыносимой, но он был уверен в том, что вы на это не пойдете. Он никогда вас не жалел, но знал, что _вы_ его жалеете, и использовал эту жалость для того, чтобы безнаказанно над вами измываться. Это низко! Готов спорить, после той истории он часто изводил вас разговорами о вашей матери.

Валларикс не стал спорить.

— Да, он часто говорил об этом, — согласился он. — Со временем я приучился делать вид, что меня это совершенно не волнует, и тогда он постепенно перестал об этом вспоминать. Но каждый раз, когда я чувствовал себя одиноким, или жалел о том, что мой отец меня не понимает, я думал о том, что, может быть, она любила бы меня по-настоящему — не как дан-Энрикса и принца, а как сына. И каждый раз, когда я тосковал о ней, я чувствовал вину. Так же и с Эликой... Умом я понимаю, что моей вины здесь нет. Я же не мог предвидеть будущее. Я не знал, что я всего-то на секунду выпущу её ладонь, чтобы ответить на приветствие какого-то болвана-дипломата, а Элика упадёт с лестницы, и у неё случится выкидыш, который её убьет. Но суть не в этом. У любого человека обязательно найдутся слабости и страшные воспоминания, которые Исток способен обратить против него. Мне очень долго снились сны про то, как я стою на этой лестнице и вижу, что Элика хочет сделать следующий шаг — тот самый шаг, который её убьет — и я кричу от ужаса, но каждый раз не успеваю её удержать, и она падает. Снова и снова. Ночь за ночью... Испытать на себе магию Истока — это все равно, что оказаться в тысяче своих кошмаров разом. А ведь я, по крайней мере, понимал, что происходит, и пытался этому сопротивляться. Примерно как человек, который видит очень страшный сон, но в глубине души все равно понимает, что он спит. А что должны испытывать другие люди — те, кому внушенные Истоком образы будут казаться единственной подлинной реальностью?..

— Я не знаю, — тихо сказал Ирем. — Крикс пытался нас предупредить... Когда мы обсуждали оборону города, он постоянно говорил, что главную опасность для нас представляют не подземные ходы и не осадные машины, а мы сами — но тогда я только злился на него и думал — "Как ему не надоест болтать об этой метафизике, когда у нас полно более важных дел?.." — Валларикс слабо улыбнулся — в первый раз с начала разговора. Эта бледная улыбка заставила Ирема почувствовать себя гораздо более уверенно. Оцепенение, вызванное словами императора, мало-помалу отступало — Ирем снова ощутил себя самим собой, и его мысли приняли практическое направление. — Как бы там ни было, у нас нет выбора. Мы же не можем сдать Адель. Возможно, наши ворлоки сумеют как-нибудь ослабить действие Истока?..

— Может быть, — подумав, согласился Валларикс. — Зови Викара. И скажи своим гвардейцам — пускай пригласят сюда магистров из Совета ста.

Идя к Валлариксу, Ирем оставил ворлока в приёмной императора и был готов к тому, что найдёт там же Лейду, но присутствие Дарнторна с Лэром и Ральгерда Аденора стало для него сюрпризом.

Его появление оборвало какой-то оживленный разговор. Сэр Ирем понял, что, пока он был у Императора, Лейда не теряла даром времени и собрала всех, кто принимал участие в недавнем заговоре для освобождения дан-Энрикса. Для нее близость к Эвеллиру уравнивала всех присутствующих, стирая разницу между рядовым орденским офицером вроде Лэра, опальным наследником Дарнторнов и Валлариксом. На взгляд мессера Ирема, компания, которую леди Гефэйр cобрала для этого импровизированного военного совета, выглядела очень странно, хотя коадъютор не мог отрицать, что безуспешные попытки спасти Крикса связали их шестерых сильнее, чем любая дружба. Встречаясь друг с другом в Адельстане или во дворце, бывшие заговорщики едва обменивались парой слов, но это молчание не разделяло, а объединяло их друг с другом.

— Император вызывает вас к себе, — официальным тоном сказал Ирем магу. Но Вальдер, внезапно появившийся в дверях, окинул спутников Викара взглядом и махнул рукой.

— Входите все.

Когда Валларикс вкратце рассказал о своём разговоре с Олваргом, собравшиеся выразительно переглянулись.

— Мы должны потребовать немедленно освободить дан-Энрикса! — сказал Дарнторн.

— И что мы скажем?.. — спросил Ирем с раздражением. — Что императору приснился сон про Олварга, а у стюарда Меченого лихорадка? Люди и без того уже считают нас либо лжецами, либо сумасшедшими. Не стоит укреплять их в этом мнении.

— Возможно, следует напасть на Мирный раньше, чем он выполнит свою угрозу и убьет всех пленных, — предложила Лейда.

— Проблема в том, что мы не знаем, правда ли все то, что Олварг говорил про Мирный, — рассудительно заметил Аденор. — Может быть, все эти речи про заложников — просто способ выманить нас из города.

Лицо Дарнторна просветлело — эта мысль явно казалась ему привлекательной. Ирем напомнил самому себе, что Льюберт был свидетелем того, что Олварг делал с пленными в Кир-Кайдэ, и до сих пор не мог простить себе свое бездействие. В глазах мессера Ирема шестнадцатилетний Льюберт, чудом спасшийся от Адельстана и бежавший в лагерь заговорщиков, никак не мог считаться соучастником преступлений своего отца, но сам Дарнторн, по-видимому, так и не сумел избавиться от угрызений совести.

— Пошлём разведчиков?.. — предложил Лэр.

Ирем поморщился, вспомнив про тех, кого он посылал следить за аркой Каменных столбов. В лучшем случае, они сейчас в плену вместе с людьми из Мирного.

— Это бессмысленно, — сухо ответил он. — До Мирного всего пара часов пути. Разведчики вернутся как раз вместе с Олваргом и его армией. Если, конечно, вообще вернутся.

Льюберт мрачно и настороженно смотрел на коадъютора.

— Тогда как мы вообще узнаем, правда это или ложь?.. — спросил он тоном человека, который уже догадался, к чему клонит собеседник, но никак не может до конца поверить в то, что он все понял правильно.

Ирем пожал плечами. Он всегда сочувствовал Дарнторну, но сейчас щадить чьи-нибудь чувства было невозможно.

— Правда или нет — это сейчас неважно. Если Олварг хотел выманить нас из Адели и сразиться на своих условиях, то он с тем же успехом мог использовать для этой цели правду, как и ложь, — ответил он. — Если он в самом деле взял жителей Мирного в заложники, то мы ничем не сможем им помочь. Наша задача — защитить Адель. — Он обернулся к ворлоку. — Могут ли маги из Совета Ста как-то ослабить действие Истока?..

Викар, перебиравший бусины любимых четок, печально покачал головой.

— Боюсь, что это невозможно. Я могу помочь одному человеку за раз. С большим трудом — двоим или троим. Но если помощь ворлока будет нужна сразу всем жителям Адели, это будет каплей в море.

— Но я слышал, что всех ворлоков учат специальным методам, при помощи которых человек способен контролировать свое сознание, — заметил Валларикс. — И этим методам будто бы может обучиться даже человек, не наделенный магией.

— Это верно, государь, но, чтобы овладеть этими методами, нужны месяцы и даже годы тренировок.

— Значит, вы считаете, что эффективных способов защиты нет?.. — очень спокойно уточнил Валларикс.

— Когда Безликие напали на дан-Энрикса и его спутников в лесу, магия действовала на людей по-разному. Кто-то совсем лишился мужества, кто-то настолько обезумел, что напал на собственных товарищей, но кто-то был готов сражаться до конца. А это значит, что мы можем противостоять Истоку, если захотим, — сказала Лейда. Ирем вдруг подумал, что после суда над Криксом Лейда всегда говорила об Истоке с такой ненавистью, словно он был человеком, которого она собирается убить. Казалась, она видит в магии Истока не безликую, хоть и могущественную Силу, а живое, наделенное умом и волей существо. Врага, которого можно заставить заплатить за причинённые им страдания.

— Я восхищаюсь вашей храбростью, леди Гефэйр. Но, боюсь, я не готов поручиться за самого себя так же решительно, как вы, — с кривой улыбкой сказал Аденор. Ирем отметил противоестественную бледность Аденора и уже не в первый раз спросил себя, как вышло, что этот изнеженный и не отличавшийся особой храбростью аристократ всегда упорно норовил попасть в самую гущу неприятностей, будь то война, "черная рвота" или нападение Безликих. Создавалось впечатление, что он испытывал какое-то извращенное удовольствие, подвергая себя испытаниям, которые могли смутить даже гораздо более выносливых людей.

Валларикс, видимо, подумал о том же самом.

— Не говорите ерунды, Ральгерд, — сказал он, покачав головой. — Вы могли двадцать раз уехать из Адели, но вместо этого остались здесь. Вы кто угодно, но не трус.

— Спасибо, государь, — усмехнулся Аденор, которому предположение о его храбрости явно казалось исключительно забавным. — Тем не менее, я думаю, что полагаться исключительно на силу собственного духа будет несколько... самонадеянно. А полагаться на чужую силу духа, особенно говоря о тысячах людей, которых мы не знаем — это уже просто безрассудство.

— Ближе к делу, Аденор, — поторопил сэр Ирем. — Вы хотите что-то предложить, или вам просто нравится действовать окружающим на нервы?

Аденор погладил свою клиновидную бородку.

— Моё предложение наверняка покажется вам очень необычным. Но, возможно, если вы обдумаете его лучше, вы сочтете, что это имеет смысл. Я бы предложил использовать люцер. На всех жителей Адели его, разумеется, не хватит, но мы бы могли раздать люцер солдатам, страже и гвардейцам. Разумеется, совсем чуть-чуть — всего по паре зерен, чтобы приглушить тревогу и придать людям бодрости. У тех, кто не привык к употреблению люцера, зерна вызывают прилив сил и резко поднимают настроение.

— Если быть точным, люцер делает людей самонадеянными, легкомысленными и болтливыми, — поправил Ирем. — Я не думаю, что командиры скажут нам "спасибо", если их солдаты превратятся в сборище безответственных мальчишек.

— Тем не менее, это все еще лучше сборища озлобленных, отчаявшихся взрослых, — парировал Аденор.

Видя, что Валларикс одобрительно кивает, Ирем нехотя кивнул.

— Хорошо; я попробую достать люцер.

— Думаю, тут я мог бы вам помочь, — нейтральным тоном сказал Аденор. — Вы же не можете отбирать запасы у столичных медиков, и у нас слишком мало времени, чтобы вести дела с контрабандистами. А я, по счастливому стечению обстоятельств, располагаю достаточным количеством люцера и могу распорядиться, чтобы его доставили прямо в Адельстан.

— Очевидно, вы предвидели подобное развитие событий заранее и решили купить большую партию люцера про запас?.. — не удержался от сарказма коадъютор. Аденор наградил его ледяным взглядом.

— Когда лорд дан-Энрикс как-то раз пришёл ко мне и попросил достать ему огромное количество люцера, мне пришлось порядком за него переплатить — я купил у знакомого торговца контрабандой все, что было, а этот барышник ни в какую не хотел упускать выгоду, которую он мог бы получить от розничной продажи, и напирал на то, что может потерять заказчиков. Мне пришлось согласиться на его условия. Крупные сделки вроде этой нужно заключать заранее — в противном случае платить придётся вчетверо. И, хотя лорд дан-Энрикс всегда восхищал меня своей непредсказуемостью, я решил принять кое-какие меры на тот случай, если он еще когда-нибудь придёт ко мне с подобной просьбой.

— Крикс попросил у вас купить ему люцер?.. — не веря собственным ушам, повторил коадъютор. — Но зачем?..

— Не знаю; я его не спрашивал. Но, думаю, если бы он хотел, чтобы вы это знали, он бы рассказал вам сам, — отрезал Аденор.

Лорд Ирем с удивлением подумал, что в этот раз Ральгерд, взявший за правило со смехом соглашаться с каждым, кто пытался обвинить его в реальных или же воображаемых пороках, кажется, действительно обиделся. Это было так внезапно и до такой степени не вписывалось в характер Аденора, что Ирем не знал, смеяться или же сердиться. Впрочем, несколько секунд спустя он вспомнил, как Аденор когда-то не побоялся заразиться "черной рвотой", чтобы уберечь Валларикса, а после этого помог самому Ирему дойти до Адельстана, хотя большинство людей скорее дали бы отрезать себе руку, чем рискнули прикоснуться к кому-то из заболевших. Каодъютор сопоставил это со словами императора о том, что Аденор мог двадцать раз уехать из Адели, но предпочёл остаться здесь и встретить надвигающуюся опасность вместе с ними, и подумал, что, пожалуй, Аденор имел все основания почувствовать себя задетым. Правда, Аденор старался сделать все возможное, чтобы обесценить принесенные им жертвы в глазах окружающих, и, улыбаясь, объяснял свои самые благородные поступки исключительно расчётом и корыстью, но, в конце концов, характер Аденора еще не оправдывал чужой неблагодарности.

— Извините. Мне не следовало намекать, что вы торгуете люцером, — примирительно заметил рыцарь.

— Ну почему же, — сказал Аденор все так же холодно. — Когда чье-то предубеждение основано на личном опыте, его уже нельзя назвать предубеждением. Каждый из нас должен нести ответственность за свою репутацию.

Мэтр Викар, должно быть, понял, что пора вмешаться в этот разговор, и, не пытаясь обращаться к Аденору или Ирему, сказал Валлариксу:

— Люцер — это, конечно, действенное средство, но этого недостаточно. Я не хочу сказать, что его вообще не стоит применять, но, думаю, тёмную магию не победить искусственной веселостью или фальшивым оживлением. Я думаю, что, когда мы столкнемся с силой Темного Истока, жителям Адели будет нужен символ... Что-то, что придаст им стойкости и не позволит потерять надежду, — маг говорил медленно, как будто взвешивал каждое сказанное слово. — Люди должны были сплотиться вокруг Эвеллира. Но теперь, раз Эвеллира больше нет, понадобится что-нибудь другое...

— Или кто-нибудь другой, — добавил Лэр, как человек, который возвращается к оставленному разговору. Ирем уже далеко не в первый раз спросил себя, о чем они так оживленно говорили до того, как император вызвал их к себе. Но всерьез задуматься об этом коадъютор не успел, поскольку Лейда, слегка побледнев, сделала шаг вперед, и неожиданно отчётливо сказала :

— Государь, позвольте мне забрать Ривален.

В первую секунду Ирем так опешил, что подумал только, что сегодня утром все как будто сговорились требовать у императора Меч Альдов. Сперва Олварг, теперь Лейда... Причем, если требование Олварга звучало оскорбительно, то просьба Лейды показалась каларийцу просто дикой. Ирем положительно не представлял, как можно было попросить у императора отдать кому-нибудь священную реликвию дан-Энриксов. Ривален мог принадлежать только одному человеку — Криксу. Даже император не владел этим мечом, а просто хранил его до возвращения настоящего владельца. Ирем помнил, с каким почтительным благоговением Валларикс принял перевязь с Риваленом из рук племянника и с какой осторожностью отнес ее к себе. С тех пор, как император положил Ривален на подставку в своей спальне, он больше не позволял себе прикасаться к этому мечу. Сама мысль о том, чтобы отдать его в чужие руки, выглядела святотатством.

А вот Вальдер воспринял просьбу Лейды так, как будто давно ожидал чего-нибудь подобного.

— Вы просите отдать вам его меч, потому что это нужно жителям Адели — или потому, что это нужно вам самой?.. — спросил он женщину после короткой паузы.

Лейда помедлила, прежде чем ответить. А когда заговорила, её голос звучал необычно глухо.

— Мне следовало бы сказать, что я делаю это для других. Или что я прошу об этом в память о дан-Энриксе... Но это было бы неправдой. Я прошу об этом для себя. Мне кажется, теперь я понимаю то, о чем Крикс говорил все это время. Мы не будем счастливы, пока не уничтожим Темные Истоки. Было время, когда я сердилась на него и думала, что он напрасно мучает себя какими-то безумными идеями. Но Крикс никогда не был сумасшедшим, просто он острее остальных почувствовал, что собой представляют Темные Истоки. Мы не думали о них — поэтому мы могли думать, жить, дышать, не замечая, как они отравляют каждую минуту нашего существования. А он — не мог. Теперь я его понимаю, потому что знаю, что он чувствовал. Я ненавижу Олварга и его магию. Мэтр Викар, конечно, прав, людям в Адели нужен символ... или боевое знамя... или человек, который поведет их в бой. Юлиан Лэр и Льюберт думают, что я должна быть этим человеком. Что меч Крикса в руках женщины, тем более — его бывшей возлюбленной, должен произвести большое впечатление и воодушевить людей. Наверное, это должно звучать ужасно, но мне все равно. Меч Крикса нужен мне только затем, чтобы сражаться с Олваргом. И все. Мне очень жаль.

Вальдер задумчиво кивнул.

— Я думаю, что Крикс сказал бы то же самое. Уверен, он одобрил бы моё решение... — Валларикс ненадолго зашёл в свою спальню — и вскоре вернулся, бережно неся перед собой Ривален, который он отдал Лейде. Она обошлась с ним так, как будто это был самый обычный меч — надела перевязь и хладнокровно подтянула ремешки, небрежно отмахнувшись от растерянного Ирема, шагнувшего вперед, чтобы помочь.

* * *

Ближе к полудню небо над Аделью потемнело — резко и внезапно, словно наступили сумерки. Над городом нависли темно-фиолетовые тучи. Дневной свет казался тусклым, даже воздух уплотнился и стал менее прозрачным, чем обычно. Браэнн чувствовал, что ему тяжело дышать, как будто бы этот холодный, неподвижный воздух не желал проходить в легкие.

— А я начал было надеяться, что в этом году снега уже не будет, — сказал рыжий Варек, недовольно щурясь на темнеющее небо. — И, конечно, если в конце марта должна быть еще одна метель — то именно тогда, когда нам еще три часа торчать на улице. Помните прошлый раз?.. У меня вся кольчуга была в снежной корке в палец толщиной. Вечно одно и то же! Хоть дожди, хоть снег, хоть ветер — непременно в нашу смену.

— Заглохни, Варек, — хмуро усмехнувшись, посоветовал дозорный из другой десятки. — Вам везет не больше и не меньше, чем всем остальным дозорам. Просто, пока ты сидишь у себя дома или в караулке, попиваешь пиво и почесываешь задницу, тебе плевать, какая за окном погода. А как только вам приходится идти в патруль, ты сразу начинаешь ныть.

Такие перепалки возникали всякий раз, когда в городе повышали меры безопасности, и на улицы выставляли сдвоенные патрули. Но Браэнну казалось, что на этот раз ребята пререкаются натянуто и без особенного увлечения — как будто бы они не столько спорили, сколько пытались сделать вид, что этот день ничем не отличается от любого другого. Ниру понял, что все остальные тоже чувствуют необъяснимую тревогу и тоскливое предчувствие чего-то нехорошего. А ведь у них — в отличие от Браэнна — никаких оснований для дурных предчувствий не было...

Браэнн сунул руку в карман, как будто бы надеялся, что лежащий там бумажный сверток и странный приказ мессера Ирема ему просто приснились, и карман окажется пустым. Но сверток, разумеется, лежал на своем месте.

Браэнн получил его утром, перед тем, как заступить в дозор. Вощенная бумага, перевязанная тоненькой бечевкой, выглядела совершенно безобидно, но зерен люцера, находившихся внутри, хватило бы, чтобы немедленно отправить человека в Адельстан. И тем не менее, этот люцер ему и другим капитанам стражи выдали от имени мессера Ирема вместе с распоряжением — в случае беспричинной паники среди солдат использовать его для поднятия боевого духа. Употребление люцера командирами отрядов объявлялось нежелательным, но допустимым — в случае, если иначе капитан не сможет выполнять свои обязанности. Когда потрясенный Браэнн попытался выяснить, что может вызвать панику, которая потребует таких беспрецедентных мер, орденский рыцарь, сообщивший им приказ мессера Ирема, холодно посмотрел на капитана, и, явно копируя манеры коадъютора, отрывисто сказал — "Все что угодно. Может, магия... а может быть, и яд, вроде того, который был использован при нападении на принца и его охрану. Мессер Ирем полагается на вашу рассудительность. Он полагает, что вы сами разберетесь, когда и как воспользоваться этим средством".

Ирем, разрешающий, да что там, напрямую предлагающий употреблять люцер на службе — это было светопреставление. Ничем хорошим это кончиться определённо не могло.

Браэнн встревоженно поглядывал на тучи, появившиеся будто бы по волшебству, и спрашивал себя, откуда они, собственно, взялись, если и ночью, и сегодня утром ветра почти не было?.. И этот неподвижный, душный воздух... Летом можно было бы решить, что собирается гроза, но какие могут быть грозы в конце марта?

Смущавшее Браэнна затишье кончилось так же внезапно, как и началось. В лицо ударил неизвестно откуда налетевший ветер, и почти одновременно с неба хлынул дождь, а вслед за ним и град. Дозорные, отчаянно ругаясь, бросились искать какое-то укрытие. Вскоре все они уже прижимались к мокрым стенам, там, где скаты крыш могли хотя бы отчасти прикрыть людей от снега и дождя. Но толку было чуть — ветер усиливался с каждой минутой, и при каждом порыве на Браэнна Ниру и его дозорных налетали смерчи дождевой воды.

Не только его штаны и плащ, но даже вся одежда под кольчугой быстро вымокла насквозь и липла к телу, словно ледяной компресс, а в сапогах противно хлюпала вода, но Браэнн прилагал все силы, чтобы сохранить невозмутимый вид, не ежиться от холода и не участвовать в яростной ругани по поводу "этого Хеггова дождя", разом сплотившей два вечно враждующих между собой дозора. Ниру понимал — стоит дозорным ощутить, что капитан замерз не меньше их, они увидят в этом повод обсудить, есть ли какой-то смысл патрулировать улицу в подобную погоду и не лучше ли вернуться в караулку. Поэтому Браэнн игнорировал те полные надежды взгляды, которые на него исподтишка бросали подчиненные, смотрел прямо перед собой и старался дышать размеренно и глубоко, чтобы расслабиться и не дрожать от холода.

Услышав стук копыт, Браэнн сначала не поверил собственным ушам. Трудно было представить, чтобы кто-то выбрался на улицу в такую непогоду. Материализовавшийся из-за стены дождя всадник был похож на мокрую, нахохленную птицу. Сбившийся на сторону орденский плащ казался просто мокрой тряпкой, зато вороная шкура лошади блестела, как обсидиан. Поравнявшись с Браэнном, гвардеец резко осадил коня.

— Капитан. Хорошо, что вы на месте, — сказал он с таким явным облегчением, что Браэнн сразу понял, что второй патруль, дежуривший сегодня в Нижнем городе, предпочел бросить пост и отсидеться в караулке. — Обойдите близлежащие дома, предупредите жителей, чтобы закрыли ставни, заперли двери и ни под каким видом не выходили на улицу. Все лавки, мастерские и трактиры должны быть немедленно закрыты, а все посетители — разойтись по домам. Идет большая буря. Маги из Совета Ста стараются оттянуть начало урагана, чтобы дать людям время подготовиться. Я еду в гавань.

— Да, мессер, — ответил Браэнн, но гвардеец уже не слушал — он пришпорил лошадь и умчался вниз по улице, обдав дозорных Ниру тучей брызг.

Тиренн, стоявший рядом с Браэнном, придвинулся поближе и вполголоса спросил :

— Браэнн, как думаешь, это как-нибудь связано с дан-Эн...

— Иди домой, — перебил Ниру. — Отведи Арри к папаше Пенфу, попроси, чтобы он присмотрел за ним, и запри дом. Заодно обойдешь дома на Винной улице. С собой возьмёшь Илара, он живёт поблизости... Когда закончите, идите к ратуше и ждите там, мы вас найдем.

Потребовалось несколько часов, чтобы обойти прилегающие к ратуше кварталы и предупредить всех жителей. Если сначала сообщение об урагане показалось Ниру преувеличением, то теперь становилось ясно, что гвардеец не шутил. Ветер усилился настолько, что безопаснее было идти, держась за стены, и вдобавок прикрывать глаза ладонью от летевшего в них мусора. Обойдя все окрестные дома и заново собрав дозорных возле магистрата, Браэнн, повел свой небольшой отряд в сторону Разделительной стены.

"Я должен связаться с кем-нибудь из Ордена и узнать, что мне и моим людям делать дальше" — сказал он командиру местной стражи. Тот согласился, но заметил, что сначала Браэнну и его людям не мешало бы обсохнуть, отогреться и немного отдохнуть. От стражников, которые едва держатся на ногах, толку не будет, сказал он, и Браэнн вынужден был с этим согласиться. Сам он тоже чувствовал себя уставшим и продрогшим до костей, но греться у стоявшей в караульной печке Ниру не хотелось — им владело острое, мучительное беспокойство, не дающее сидеть на одном месте. Залпом осушив предложенный ему стакан вина и даже не переменив одежду, Браэнн снова выбрался на улицу.

Пока они сражаясь со сбивающим с ног ветром и потоками воды, Ниру было не до того, чтобы задуматься, как это должно выглядеть со стороны, но, посмотрев на город с Разделительной стены, он осознал, что дела обстоят гораздо хуже, чем он мог себе представить. Город погрузился в хаос. Ветер срывал деревянные крыши с домов и трактиров в Нижнем городе, выбивал драгоценные цветные стекла в окнах богатых особняков, валил деревья, сносил с кровель черепицу. Текущая по улицам вода несла обломки веток, сорванные с бельевых веревок вещи и Хегг знает, что еще.

Из уст в уста передавали слухи об огромной штормовой волне, которая играючи прорвала ограждающие гавань волнорезы, разметала стоящие на рейде корабли, словно игрушечные лодочки из щепок, и всей тяжестью обрушилась на прибрежные кварталы. Напуганные люди утверждали, что эта волна была ничуть и не ниже крепостной стены, и, даже когда она схлынула, часть города так и осталась под водой. Рассказывали, будто на отдельных улицах вода поднялась так высоко, что доходила до окон второго этажа. Никто не знал, сколько людей погибло или оказалось смыто в море, но Орден, по-видимому, все-таки успел вовремя сообщить о надвигающейся буре, потому что множество семей, не дожидаясь худшего, отправились искать убежище за Разделительной стеной.

Следом за беженцами в Верхний город устремились грязные и мокрые собаки, не желающие покидать своих хозяев, и даже какое-то количество облезлых, жалких кошек — эти большей частью сидели у кого-нибудь за пазухой, высунув наружу только морды с мокрой, слипшейся в сосульки шерстью, и таращились на людей неподвижными от ужаса глазами. Те, у кого были лошади, успели захватить с собой и другую живность — кур, гогочущих гусей и даже поросят, но и животных, и телеги, и любые вещи сверх того, что человек может нести в руках, стражники Разделительной стены не пропускали, несмотря на то, что обстановка у ворот успела накалиться чуть ли не до драки, а на головы дозорных сыпались самые страшные проклятия.

Браэнн втайне порадовался, что не служит в страже Разделительной стены, и ему не приходится до хрипоты ругаться с беженцами, заставляя их бросать свое имущество на произвол судьбы. Людей, которые едва сумели избежать грозившей им опасности, а теперь обнаружили, что у них, в довершение всех бед, пытаются отнять и то немногое, что удалось спасти от наводнения, Браэнну было жаль до тошноты — хоть он и понимал, что Орден не мог поступить иначе. Даже людей, у которых нет при себе ничего, кроме узла с вещами, не так просто где-то разместить, когда этих людей — несколько тысяч человек, а находиться под открытым небом становится опаснее с каждой минутой. На то, чтобы заботиться о чьем-то скарбе и домашней живности, у городских властей не осталось ни времени, не сил.

Из пререканий стражи с беженцами Браэнн понял, что Валларикс призвал жителей Верхнего города принять у себя тех, кто лишился своего дома из-за наводнения, и, подавая остальным пример, распорядился отвести для беженцев часть помещений во дворце. На призыв императора откликнулись в Лаконской Академии, трактире "Черный дрозд", в домах Лан-Дарена и Мартеллов, и — что было уже совершенно неожиданным — в особняке Ральгерда Аденора. Браэнн, недолюбливавший главу городского казначейства, поморщился, услышав это имя. К счастью, и Тиренн, и остальные парни все еще толпились возле печки в караулке и пытались просушить одежду — иначе кто-нибудь точно припомнил бы, что всякий раз, когда речь заходила о Ральгерде Аденоре, Ниру говорил что-нибудь вроде "Помяните моё слово, в трудную минуту этот Аденор еще покажет всем свое прогнившее нутро!", и утверждал, что, если Аденор хоть раз сделает что-то достойное его уважения, он готов съесть дохлую кошку.

Потом Браэнн увидел Ирема — тот, впрочем, направлялся не в Верхний город, а наоборот, в сторону Северных ворот. И коадъютор, и пара сопровождающих его гвардейцев не без труда прокладывали себе путь через толпу угрюмых, взвинченных людей, отнюдь не торопившихся уступать рыцарям дорогу. Беженцы, только что лишившиеся своего последнего имущества из-за приказа Ордена, смотрели на одетых в синие плащи гвардейцев с плохо скрытой злобой. Казалось, что сам воздух вокруг Ирема и его спутников искрит от напряжения. Глядя на притворное, но все равно очень эффектное спокойствие, с которым Ирем направлял коня через толпу, Браэнн покачал головой — нужно было иметь стальные нервы, чтобы появиться здесь в такой момент, не говоря уже о том, чтобы с таким невозмутимым хладнокровием смотреть на наседающих со всех сторон людей, когда достаточно было одной-единственной искры, какого-нибудь резкого движения или чьего-то выкрика, чтобы общее недовольство прорвалось в безумной вспышке ярости.

— Какого Хегга вы здесь прохлаждаетесь?.. — нахмурился лорд Ирем, обнаружив Браэнна среди дозорных, пропускавших беженцев. — Спускайтесь в Нижний город и ищите отстающих, раненых и тех, кто не способен сам дойти до Разделительной стены.

— Да, монсеньор, — наклонив голову, ответил Браэнн. Тиренн, вынесший Браэнну стакан горячего вина из караулки и услышавший этот короткий разговор, яростно посмотрел вслед Ирему.

— Почему ты не сказал ему, что мы только что оттуда? — возмущенно спросил он. — Ты и так сделал больше, чем любой другой. Пускай идет командовать той кучкой говнюков, которая сразу нашла себе местечко потеплее и сидит там с самого начала урагана!.. Ты же его не боишься. Почему ты ничего ему не объяснил?

Браэнн криво усмехнулся. Тиренн с его негодованием и детской жаждой справедливости напомнил ему самого себя — но не такого, как сейчас, а такого, каким он был примерно двадцать лет тому назад.

— Да он и так все знает. Думаешь, он не заметил, что я мокрый с головы до ног?.. Но все-таки он прав. Мы сейчас должны быть не здесь, а в Нижнем городе. Поднимай остальных.

Тиренн ушел, не прекращая что-то раздраженно бормотать себе под нос, а Браэнн тяжело вздохнул. Конечно, следовало бы сказать Тиренну, что с подобным отношением к субординации лучше оставить службу и идти в каменотесы или пекари, но выговаривать Тиренну капитану не хватило духа — тот ведь рассердился не на приказ Ирема, а на его "несправедливость" к Ниру, и Браэнн должен был признать, что в глубине души ему приятно, что тот принимал это так близко к сердцу.

* * *

Закончив разговор с Вальдером, Олварг с такой яростью смахнул предметы со стола, что бокал из бесценного аварского стекла ударился о стену и со звоном разлетелся вдребезги. Мелкие осколки брызнули в разные стороны.

— Ублюдок!.. — выругался Олварг с такой интонацией, как будто бы Валларикс находился в этой комнате и мог услышать это оскорбление. Расхаживающий снаружи часовой замедлил шаг, прислушиваясь к шуму и гадая, не нужна ли королю какая-нибудь помощь, но в итоге не рискнул побеспокоить Олварга. Тем не менее, заминка часового не укрылась от внимания Олварга и заставила его прийти в себя и обуздать свой гнев. Все еще продолжая сжимать руки в кулаки, он встал и подошёл к окну, скользнув отсутствующим взглядом по обугленным остовам домов на противоположной стороне улицы.

После ночного штурма Мирный был похож на собственную тень. От пожара не пострадал только городской магистрат, где Олварг временно устроил свою ставку. Несмотря на гордое название, по виду это был обычный трехэтажный дом, ничем не отличающийся от других построек в Мирном. Если раз в году стражникам Мирного случалось арестовать кого-то по серьёзному обвинению, то арестанта везли в Адель — в городе не было своего ворлока. В местной тюрьме — то есть в одной-единственной тюремной камере при ратуше — держали только разбуянившихся дебоширов из городской харчевни. Олварг успел досконально изучить местную скучную, размеренную жизнь, когда наведывался в Мирный, чтобы принять донесения своих доглядчиков или отдать какие-то распоряжения.

Он знал, что не сумеет взять Адель, не прибегая к магии, а обращаться к силе Темного Истока ему очень не хотелось. Магия, к которой ему пришлось прибегнуть, чтобы захватить Туманный лог и раз и навсегда избавиться от Альдов, обошлась ему недешево. Стоя на внутреннем дворе захваченного его людьми Леривалля, Олварг чувствовал себя скорее призраком, чем человеком — и с тех пор он уже никогда не ощущал себя по-настоящему живым. Казалось, у него внутри разверзлась чёрная дыра, куда все время утекает его жизнь. Вальдер сказал о темной магии, что кто-то вроде Олварга кормит Исток чужими жизнями, а тот в обмен на это выполняет его волю. Много лет назад, когда он захотел овладеть силой Темного истока, Олварг представлял эту Силу точно так же. Никто не предупредил его о том, что тот, кто обращается к помощи темной магии, кормит её, прежде всего, самим собой. А когда он узнал об этом, было уже слишком поздно.

Теперь Олварг чувствовал, как Исток тянется к нему — с голодным, жадным нетерпением того, кто знает, что вот-вот получит то, что хочет. Все, что Олварг мог отдать Истоку, сохраняя свое собственное "Я", он уже отдал — сперва легкомысленно, не сознавая смысла собственных поступков, а потом — отчаянно борясь за каждую уступленную пядь. Теперь у него оставалась только та последняя, обглоданная, окровавленная часть, которая все еще позволяла ему чувствовать себя — собой, и её следовало сохранить во что бы то ни стало. Олварг знал, что, если он опять прибегнет к этой магии, малейшая неосторожность приведет к тому, что Исток безраздельно завладеет его жизнью, памятью и разумом.

Единственным спасением было как можно меньше обращаться к магии Истока, а еще лучше — обойтись одной только угрозой её применения. И одно время Олваргу казалось, что ему это удастся — но увы, решающее заседание суда, которое должно было стравить противников Меченого с его сторонниками, причем вне зависимости от того, какое именно решение принял бы Трибунал, внезапно потушило все бушующие страсти.

Те, кто требовал немедленно казнить дан-Энрикса, лишились поводов для недовольства, потому что участь Меченого выглядела более пугающей, чем смерть на эшафоте. Те, кто намеревался защищать жизнь Эвеллира до последней капли крови, вынуждены были сложить оружие и подчиниться его выбору. И, наконец, большая часть людей, которые после убийства Рована Килларо называли Меченого самозванцем и лжецом, который выдавал себя за Эвеллира, чтобы укрепить авторитет дан-Энриксов, начали сомневаться в этом. "Человек, который готов доказывать свою правдивость таким страшным способом, по крайней мере, верит в то, что говорит, — качая головами, говорили люди после приговора. — Может, племянник императора и сумасшедший, но он не обманщик и не шарлатан".

Общая ненависть к дан-Энриксу сменилась сдержанным сочувствием и даже откровенной жалостью. Те, кто еще недавно требовал казнить дан-Энрикса — и прежде всего не за смерть Килларо, а за то, что, называя себя Эвеллиром, он посмел играть с их тайными желаниями и надеждами, — теперь жалели о своей горячности и говорили, что злосчастный "Эвеллир", пожалуй, был и сам обманут лордом Иремом, подстроившим "убийство", а затем и "воскрешение" Кэлринна Отта, чтобы убедить весь город в чудесных способностях дан-Энрикса. Отт, несомненно, с самого начала был сообщником мессера Ирема. В этом вопросе сплетни, пущенные людьми Олварга, дали прекрасные плоды — практически никто не сомневался в том, что Отт написал свою книгу по заказу Ордена. Теперь многие стали говорить, что Кэлрин Отт, как и лорд Ирем, пользовался своей дружбой с Криксом, чтобы еще больше расшатать его и без того расстроенный рассудок и вложить в него удобные для заговорщиков идеи. А потом, когда Отт выполнил свою задачу, мессер Ирем постарался побыстрее удалить его из города, чтобы его не стали лишний раз расспрашивать о его книге или о его чудесном воскрешении.

Неоднократно обсудив войну в Каларии и плен в Бейн-Арилле, которые, конечно, могли стать причиной помешательства, особенно если учесть, что принц пережил все эти события в довольно нежном возрасте, завсегдатаи городских трактиров окончательно уверились, что Меченый был не обманщиком, а жертвой чужих происков. И поначалу Олварг был даже доволен таким поворотом дела — он надеялся, что теперь ярость против Крикса обратится на мессера Ирема и его Орден. Это бы как нельзя лучше соответствовало его планам, потому что Меченый, по сути, уже выбыл из игры, а Ирем продолжал мешаться под ногами и способен был доставить ему множество хлопот.

Но, к сожалению, надежды Олварга не оправдались. Жалость к Меченому оказалась ядом, отравившим горожан и подорвавшим их решимость. Мысль о том, что то священное негодование, которое заставило их добиваться справедливости, привело лишь к тому, что они отправили на Железный стол ни в чем, в общем-то, не повинного безумца, искренне верившего в свою правоту, а в прошлом оказавшего стране неоценимые услуги, погрузило жителей Адели в мрачную апатию. Чувствуя себя виноватыми и втайне сожалея о своей запальчивости, они уже не могли с прежней энергией обрушиться на нового врага, так что о преступлениях, обманах и интригах коадъютора в городе говорили вяло и без особого воодушевления.

Похоже, главным, если только не единственным топливом их праведного гнева было чувство собственной непогрешимости, и, потеряв его, они совсем лишились воли. Потрясшее Адель самоубийство Римкина было воспринято, как знак того, что известный своей честностью и неподкупностью советник также усомнился в виновности Крикса и не смог простить себя за то, что, может быть, обрек невинного человека на такую страшную, мучительную смерть. Ходили слухи, будто перед самой смертью Римкин якобы пытался попасть в ратушу, где проходил допрос дан-Энрикса, но получил отказ — после чего, вернувшись в своей столичный особняк, отпустил слуг и перерезал себе вены. Утром его обнаружили в его гостиной, посреди уже подсохшей лужи крови. Выяснить, насколько эти слухи соответствовали истине, шпионам Олварга не удалось, однако они утверждали, что на повторяющих эту историю людей она произвела самое тягостное впечатление. "Ну хорошо, пусть в парке Дома милосердия не было никакого Призрака — но ведь на принца и его эскорт действительно напали, — понижая голос, говорили люди. — Это уж, во всяком случае, сделал не Ирем. Мало ли, что могло померещиться ослепшему и одурманенному человеку?.. Может, он принял Килларо за одного из нападающих. А если так, то смерть Килларо — это не убийство, а несчастный случай. Судьям из Трибунала следовало не возиться с версией о Призраках, а попытаться выяснить, мог ли дан-Энрикс вообще узнать Килларо, когда встретил его в парке Дома милосердия. А если нет, то как это могло быть умышленным убийством?.. Похоже, Римкин понял, что они ошиблись — и не смог смириться с этой мыслью". При этих словах все виновато переглядывались, вспоминая, как еще совсем недавно они без малейших колебаний утверждали то же, что и Римкин.

Олваргу оставалось лишь скрипеть зубами и мысленно проклинать сборище этих слюнявых идиотов. Даже этот жалкий самозванец, называвший себя Истинным королем, и то был лучше них — ему, во всяком случае, хватило мужества на то, чтобы действовать, не предаваясь глупым угрызениям и тошнотворному нытью о собственной вине.

Как бы там ни было, овладевшее горожанами оцепенение не оставляло никаких надежд на то, что в городе вспыхнет гражданская война. А теперь и переговоры с императором грозили обернуться полным поражением. Готовясь к разговору с братом, Олварг беспокоился только о том, как убедить Валларикса, что он не сможет удержать Адель, и, следовательно, у него нет другого выхода, кроме как принять его предложение. Продемонстрировать Вальдеру, что случится, если он обрушит на них силу Темного истока, представлялось безошибочным решением. Валларикс, при всех своих недостатках, не был дураком и не страдал от недостатка логики или воображения. Испытав магию Истока на себе, он, разумеется, поймет, что против этой магии они бессильны, и к тому моменту, когда войско Олварга подойдет в городу, ни один из его защитников, за исключением разве что самых Одаренных магов, будет не в состоянии даже поднять оружие, не говоря уже о том, чтобы сражаться. Следовательно, если Валларикс убедится в том, что Олварг не блефует, не пускает ему пыль в глаза, а в самом деле может выполнить свои угрозы, у Вальдера просто не останется другого выхода, кроме как преклонить колено и открыть ему ворота города. Конечно, если бы речь шла о нем одном, с Валларикса бы сталось гордо заявить, что он предпочитает умереть, но Олварг был уверен в том, что ради тысяч горожан, которые погибли бы из-за его решения, Вальдер пожертвует не только своей спесью, но даже теми идеями, которые вколотил ему в голову Седой. Поэтому единственное, что казалось важным Олваргу — это найти такие средства убеждения, при помощи которых можно было бы заставить императора ему поверить и принять его слова всерьез.

Но все пошло совсем не так, как ему представлялось.

Валларикс поверил ему сразу и безоговорочно. Олварг всегда мог измерить глубину чужого страха и отчаяния. Прикоснувшись к разуму своего собеседника, он обнаружил, что тот приготовился к самому худшему. Валларикс допускал — и даже считал более чем вероятным — что он сможет захватить Адель, а после этого устроит в городе ужасную резню. Но эти мысли никак не влияли на его решение. Это казалось невозможным, удивительным, абсурдным, но Валларикс, за все годы своего правления не подписавший ни одного смертного приговора, не способный наскрести в себе решимости даже на то, чтобы покончить с кем-нибудь из своих личных или политических врагов, готов был, не задумавшись, обречь на смерть всех жителей Адели, но только не признать его победу. Этот Хеггов лицемер, всю свою жизнь трепавшийся о милосердии и ценности любой, даже самой ничтожной жизни, был готов утопить всю Адель в крови, ни на минуту не задумавшись, что, может быть, разумнее сложить оружие.

Олварг всегда ненавидел брата — но сейчас он ненавидел его даже больше, чем всегда. Окажись император здесь, он бы, наверное, убил его собственноручно. Валларикс всю свою жизнь стоял у него на пути, всегда мешал ему и забирал все, что принадлежало Олваргу по праву — материнскую любовь, внимание отца, имперский трон... — но сейчас он своим упрямством толкал его к краю пропасти и отдавал на милость Темного Истока. Олварг заскрипел зубами, вцепившись в широкий подоконник с такой яростью, что у него заныли пальцы.

Пару минут спустя, когда кипевшая в нем злоба улеглась, Олварг сказал себе, что нужно подождать до вечера. В конце концов, он дал Вальдеру время до заката. Может быть, за это время он одумается и пришлёт к нему парламентеров. А пока что нужно отдохнуть. Чем бы ни обернулось дело, он, во всяком случае, должен твёрдо держаться на ногах и сохранять полную ясность мысли — а за прошедшие сутки он потратил слишком много сил. Сражение за Мирный и все те усилия, которые потребовались Олваргу, чтобы проникнуть в сон Валларикса, не прошли даром, и сейчас он чувствовал, что ноги у него гудят, а мысли начинают путаться. В прошлом он часто игнорировал усталость и поддерживал свою бодрость магией — а сейчас горько сожалел о потраченной так глупо Силе. Заменять магией обычный сон было так же бессмысленно и расточительно, как гретьcя парой тысяч восковых свечей вместо того, чтобы разжечь камин.

Олварг позвал дежурившего у двери солдата и сказал, что он покончил с самыми насущными делами, а теперь намерен отдохнуть. Стараясь не смотреть на двух застывших у двери адхаров, часовой почтительно сказал, что для него уже нашли приличную постель, но он не доложил об этом, боясь оторвать короля от важных дел. Олварг ограничился кивком и позволил проводить себя в приготовленную для него комнату. Навязчивые мысли о Вальдере и поставленных ему условиях, перемежавшиеся приступами страха, долго не давали Олваргу уснуть, но под конец он с радостью почувствовал, что утомление берет свое, и он мало-помалу начинает засыпать.

Снова открыв глаза, Олварг сразу почувствовал, что происходит что-то странное. Снаружи доносился шум, больше всего похожий на те звуки, которые получаются, когда для защиты от дождя натягивают кожаные или парусиновые тенты, и капли дождя бьют в туго натянутую ткань, как в барабан. Олварг набросил плащ, подошёл к окну и распахнул ставни, закрытые для того, чтобы яркий дневной свет не помешал отдыху короля.

Вид, открывавшийся с холма, был таким странным, что в первый момент Олварг подумал, что он продолжает спать и видит сон.

Небо над Мирным оставалось серым, пасмурным, но вместе с тем спокойным — подобное небо не способно породить ничего хуже, чем мелкий, едва накрапывающий дождь. Море возле берега тоже казалось гладким, неподвижным, словно воду прихватило льдом. Но за пределами невидимой границы, опоясывавшей город с моря и на суше, творилось Хегг знает что. Волны бесновались, разбиваясь о невидимый заслон, словно о настоящую, вполне материальную преграду, и некоторые из этих волн были размером с двухэтажный дом. Взглянув в сторону леса, Олварг увидел, что на опушке ветер повалил несколько деревьев и так яростно трепал верхушки остальных, что оставалось только удивляться, как такие крепкие и толстые стволы могли качаться, как камыш или тростник.

Воспользовавшись тем, что он лёг спать, не раздеваясь, Олварг поспешил выйти на улицу и, как всегда, сопровождаемый двумя бесстрастными и молчаливыми адхарами, направился к невидимой границе. Первую испуганную мысль, что эта буря была вызвана кем-нибудь из Совета ста, Олварг тут же отбросил, как заводомо абсурдную. Во-первых, попытка совершить магическое действие таких масштабов неминуемо убило бы любого из магистров, даже если бы они решились пользоваться силой других Одаренных. Во-вторых, даже если предположить, что кому-то из столичных магов удалось наколдовать такую бурю, это все еще никак не объясняло, почему гроза бушует вокруг Мирного, но не в нем самом. Дойдя до окраины города, Олварг смог убедиться, что незримая преграда, защищающая Мирный, не была обманом его разыгравшегося воображения.

Перемешанный с градом дождь валил сплошной стеной, так что казалось, будто покрывающая землю грязь кипит и пенится. Гвинны, столпившиеся у невидимой границы, с восторгом смотрели на происходящее снаружи, словно это было ярмарочным представлением. Как расшалившиеся без присмотра дети, они высовывали наружу руки, а потом разражались идиотским смехом, дуя на ушибленные градом пальцы. Если бы стоявший здесь же Нэйд не объявил, что всякий, кто попытается выйти за границу магической преграды, получит пятьдесят плетей и потеряет свою долю после дележа добычи, то они наверняка стали бы подначивать друг друга выйти за границу заколдованного круга и проверить, кто сумеет дольше продержаться там, снаружи.

Появление короля встретили ликующими криками. Собравшиеся у невидимой стены ничуть не сомневались в том, что эта буря разразилась по приказу Олварга, так что для них безумие стихии было очередным доказательством его могущества.

Олварг счел за лучшее держаться так, как будто остальные были правы, и он в самом деле вызвал эту бурю своей магией. Бесстрастно опросив нескольких офицеров и поручив Нэйду обеспечивать порядок, он, как ни в чем ни бывало, повернулся к собравшимся спиной и зашагал обратно к магистрату. Но в действительности он едва владел своим лицом и с трудом заставлял себя идти, не ускоряя шаг. Его ужасно раздражали взрывы хохота, все еще доносившиеся от стены, и он бы с удовольствием приказал спустить шкуру с тех, кто предавался этому бессмысленному, слабоумному веселью, если бы ему не нужно было притворяться человеком, который добился именно того, чего хотел, и полностью доволен результатами своих трудов.

В действительности Олварг чувствовал себя растерянным, ошеломленным и, в конце концов, просто испуганным.

Граница, ограждающая Мирный, исключала всякие сомнения по поводу того, что этот шторм имел магическое происхождение. При мысли об этой границе Олварг чувствовал, как по его спине течёт холодный пот. В мире существовала только одна Сила, у которой были основания щадить его и защищать при помощи невидимой стены.

Магия Темного Истока берегла его — правда, не как союзника и даже не как ценное орудие, а как гуся, которого откармливают к празднику.

Внутри невидимого купола было совсем не холодно, но Олварг чувствовал, что его начинает колотить озноб. Истоку явно не понравилась его идея о мировом соглашении с Вальдером — и магия продемонстрировала это с такой ясностью, чтобы у него уж наверняка не оставалось никаких сомнений в её воле. Вплоть до сегодняшнего дня Олварг не мог даже представить, что Исток усилился до такой степени, чтобы производить такие разрушения в реальном мире. Когда взгляд Олварга случайно падал на тот хаос, который царил снаружи защищающего их магического круга, королю казалось, словно он глотает куски льда — от каждого такого взгляда его внутренности продирало жгучим холодом. Если Исток способен на подобное уже теперь, то что же будет, если он сделает то, чем угрожал Вальдеру, и накормит его жизнями захваченных при штурме пленников?..

Олваргу показалось, что он проглотил особенно большой и острый кусок льда, когда у него промелькнула ужасающая мысль — он сотни раз бывал в развалинах Галарры, но ни разу не задумывался, каким этот мир был раньше, до тех пор, как его выжгла магия Истока. Что, если к тому моменту, когда эта магия войдет в полную силу, их мир станет точно таким же, как Галарра?..

На одно короткое мгновение Олварг даже подумал, что, может быть, еще не поздно было все остановить. Вернуться в Эсселвиль и поискать какой-то другой способ захватить Адель... а то и вовсе отказаться от этой самоубийственный затеи, и провести весь остаток своей жизни в Дель-Гвинире, используя ровно столько магии, сколько необходимо, чтобы удержать в повиновении адхаров. Мысль мелькнула и исчезла, как и множество подобных мыслей, посещавших его раньше. Олварг знал, что все это — пустое самообольщение.

Исток привёл его сюда и не позволит ему отступить.

Пока он делал то, что соответствовало её планам, магия не доставляла Олваргу особых неудобств, но это не было (а с некоторых пор даже уже и не казалось) подлинной свободой. С того дня, как Олварг обнаружил, что Тьма постепенно пожирает его изнутри, он часто чувствовал себя, как лошадь, которая движется туда, куда угодно её всаднику, и идет как раз тем аллюром, который ему удобен. На первый взгляд, между подобной лошадью и её всадником царит полное единодушие, но это, разумеется, иллюзия — как только лошадь попытается свернуть куда-то в сторону или остановиться, она тут же обнаружит, что у всадника есть хлыст, и шпоры, и уздечка, раздирающая ей рот.

Глядя на грозовые тучи, облепившие защитный купол по краям, так что казалось, что он вот-вот треснет и расколется, как хрупкое стекло, Олварг внезапно пожалел, что единственный человек, который мог бы встать между ним и магией Истока, потерял рассудок и не помнил даже собственного имени.

В подземной камере было темно — единственная лампа, стоявшая на краю Железного стола, давала слишком мало света, чтобы осветить все подземелье целиком, и в углах притаилась темнота. В круг света попадал только сам Стол, приземистый трехногий табурет и край грубого деревянного топчана. Лежавший на топчане человек не спал, но назвать его состояние "бодрствованием", пожалуй, было бы изрядным преувеличением. Мужчина лежал совершенно неподвижно, равнодушно глядя в потолок, и, если бы кому-то вздумалось подойти к узнику и посмотреть ему в глаза, их поразило бы их отсутствующее выражение. Расслабленная поза арестанта, как и его самоуглубленный взгляд, могла бы навести на мысли о любителях аварского дурмана, левая рука безвольно свесилась до пола. Мужчина не обращал на это ни малейшего внимания — вплоть до того момента, пока его пальцев не коснулось что-то мокрое.

Узник отдернул руку, а потом, изумленный непривычным ощущением, перевернулся на бок и уставился на пол. На каменных плитах действительно поблескивала вода. Большая, покрывающая уже половину пола лужа постепенно расползалась, и ее блестящая поверхность отражала свет единственной масляной лампы. Не веря собственным глазам, арестант свесился с топчана и погрузил в воду раскрытую ладонь, не обращая внимания на мокнущий рукав.

Вода оказалась настоящей — и очень холодной.

И вдруг — как будто промелькнувшая перед глазами вспышка света — из глубин его памяти всплыло далекое, но все равно до боли яркое воспоминание, в котором они с Лейдой стояли на самом верху мраморной лестницы, уходящей под воду. Крикс все еще плохо видел после нападения, да и подолгу оставаться на ногах ему пока что было тяжело, но эти неудобства с лихвой искупало то, что Лейда держала его под руку. Она сразу же отмела его слабые возражения, что он вполне способен идти сам, и заявила, что, если она и согласиться пойти с ним в Подземный город, то только при условии, что он не будет строить из себя героя и позволит ей себе помочь. В тот день он показал ей усыпальницу дан-Энриксов, Поющий зал и место, где он вытащил меч Альдов из огня — но дольше всего они задержались, как ни странно, не возле разрушенной печати Альдов, а на галерее, примыкавшей к подземному озеру.

Лейда казалась очарованной этим местом, и Крикс ее понимал — он помнил, как когда-то с изумлением разглядывал зеленую, мерцающую воду и причудливые отблески, которые она отбрасывала на каменные своды подземного зала. Но еще сильнее Лейду занимал вид странной лестницы, которая располагалась в таком необычном месте — так, как будто бы кому-нибудь действительно могло бы прийти в голову спуститься на дно озера. Даже не видя ее толком, Крикс явственно представлял эту картину: верхние ступени проступали под водой достаточно отчетливо, следующие за ними казались размытыми, а дальше лестница как будто растворялась в темной и таинственной зеленоватой глубине. "Куда она вела, когда здесь не было воды?.." — поинтересовалась его спутница.

"Думаю, что вода была всегда, — чуть-чуть подумав, сказал Крикс. — Скорее всего, Альды построили эту лестницу просто для красоты. Чтобы каждый, кто смотрит на ступеньки, чувствовал, что ему хочется спуститься вниз".

"Ты тоже пробовал?" — предположила Лейда утвердительно. Меченый усмехнулся.

"Ну еще бы!.. Когда я начал ходить в Подземный город и случайно обнаружил это место, то я первым делом закатал штаны и полез в воду. Но, по правде говоря, это было не так приятно, как я думал. Эту воду никогда не прогревает солнце. Ты даже не представляешь, насколько она холодная... Все равно, что купание в колодце. У меня мгновенно начало ломить все кости".

Лейда рассмеялась и, выпустив его локоть, присела на корточки, явно решив на личном опыте удостовериться в правоте его слов.

...Узник почувствовал, что по его спине ползёт озноб. Подземный город, Лейда — сейчас все это казалось куда более реальным, чем жёсткий матрас на его лежаке или зловещий силуэт Железного стола. Меченый беспокойно огляделся, чувствуя себя, как человек, который только что очнулся ото сна и не может сообразить, где он находится. Он смутно помнил, как его тащили вниз по лестнице, но затруднился бы сказать, когда это произошло. Может быть, с того времени прошло всего несколько дней — но, может быть, и несколько недель... Память разматывалась, словно моток пряжи: стражник, которому он едва не вывихнул запястье. Долгое, тяжелое, как опьянение, беспамятство — и холод, исходящий от Железного стола. Встревоженные взгляды дознавателей. И там же — или все же раньше? — подмастерье мага, предлагающий ему люцер...

Меченый помнил, что он оказался здесь после того, как обратился к Трибуналу с просьбой продолжать допросы с ворлоком. И, кажется, дело было не только в том, чтобы доказать судьям свою невиновность. Ему необходимо было выиграть немного времени — но для чего?.. Этого он не помнил, и чем больше он об этом думал, тем острее ощущал полнейшую беспомощность.

Узник страдальчески наморщил лоб, и, спустив ноги с лежака, с нажимом помассировал виски. Надо сосредоточиться. Теперь, когда он помнит, кто он, и способен мыслить связно... или почти связно... нужно постараться удержаться в этом состоянии. Для начала следует подумать о какой-нибудь понятной и простой задаче. Например, сейчас он встанет, подойдет к двери и позовет охрану. А потом сообщит им о том, что по полу его камеры течёт вода. Может, если они поймут, что он пришёл в себя, они переведут его наверх?..

Меченый встал с топчана, подошёл к двери и постучал — сначала осторожно, потому что не хотел, чтобы охранники вообразили, что он снова начал буйствовать, и не списали это на его безумие. Никто не отозвался, и Меченый упрекнул себя за недогадливость — ну разумеется, кому из стражников захочется торчать возле двери холодного подвала? Они, без сомнения, заняли пост наверху лестницы. Придя к такому выводу, Крикс начал стучать громче и настойчивее, а потом, удостоверившись, что стук никто не слышит, закричал, зовя своих охранников. Но каменные стены поглощали звуки его голоса, и Меченный, еще немного поколотив дверь, признал бессмысленность своих усилий, и, отойдя от двери, уселся на топчан.

Ладно. Видимо, придётся подождать. Он сможет сообщить о луже, когда ему принесут еду. Пару минут Меченый размышлял о том, который теперь час, но должен был признать, что понапрасну тратит время. Все отдушины, через которые в подвал проникал свежий воздух, вели не наружу, а в тюремный коридор, и света через них не поступало вовсе. Масляная лампа, стоящая на краю Железного стола, никак не проясняла ситуацию — она могла гореть много часов подряд. Ну, словом, никаких вещей, по которым возможно было бы определить час дня и даже просто время суток, внизу не было. Больше всего дан-Энрикса пугала мысль, что снаружи сейчас может быть утро, и после того, как он позавтракает, маги решат провести очередной допрос. При одной мысли, что его несчастная, растерзанная память снова разлетится на куски, узника прошибал холодный пот. Пусть лучше время будет ближе к вечеру. Тогда ему скоро принесут ужин, он расскажет о текущей по полу воде, и, может быть, сегодняшнюю ночь ему удастся проспать в одной из камер наверху.

Меченый грустно усмехнулся, забавляясь скромности своих запросов. Провести хотя бы одну ночь в обычной камере, откуда можно будет видеть дневной свет — самая подходящяя мечта для человека, которого постоянно заставляют повторять, что он — племянник императора!.. Правда, последние Хегг-знает-сколько раз он выговаривал эти слова бездумно, словно детскую считалочку, но сути дела это не меняло.

Волны за бортом казались черными, словно кипящая смола. Нойе плавал на разных кораблях с одиннадцати лет, но никогда еще не видел ничего подобного — а ведь еще совсем недавно Альбатрос не побоялся бы сказать, что он знает о море все, что только можно знать. Он мог предсказывать погоду по форме волн и по оттенку воды за бортом, и вплоть до появления на "Бурой чайке" Алвинна ни разу не встречал кого-нибудь, кто мог бы лучше него самого управиться с веслом. В отличие от моряков с материка, которые всегда держались так, как будто с нетерпением ждали возможности сойти на сушу и почувствовать твёрдую почву под ногами, Нойе, как и большинство других островитян, чувствовал себя на корабельной палубе так же уверенно, как и на берегу. Море было его домом — таким же надёжным и уютным, как и суша.

Кэлринн, перешедший на "Бурую чайку" вместе с Алвинном и Эстри, долго донимал его расспросами об островных обычаях, а потом огорошил Альбатроса рассуждением, что та свобода, которую чувствовали его соплеменники на море, объяснялась тем, что жизнь на Островах, мол, испокон веков была настолько неуютной и суровой, что привыкшие терпеть лишения на берегу островитяне попросту не замечали качки, холода и тесноты. Слушая Отта, Нойе только качал головой, скреб бороду и усмехался, изумляясь склонности имперцев изобретать кучу сложных объяснений для самых простых вещей.

Сколько бы Отт ни разглагольствовал о Дальних островах, о скудной, каменистой почве, о холодных зимах и нехватке дров, из-за которых люди якобы не ощущали трудностей, с которыми сопряжены морские путешествия, Нойе прекрасно знал, что это ерунда — хотя, пожалуй, не нашёл бы верных слов, чтобы втолковать это Кэлринну. Разве что — попытаться опровергнуть его мысль на собственном примере?.. Сыну гета Норана, в отличие от большинства мальчишек из рыбацких хижин, даже в самые холодные зимние месяцы жилось не хуже, чем любому из имперцев. В доме его отца всегда было достаточно еды, чтобы хватило не только хозяевам и слугам, но и многочисленным гостям, которые порой задерживались на недели или даже месяцы, постели были мягкими и теплыми, а деревянные полы в хозяйских комнатах выстилали толстыми коврами из уложенных одна поверх другой звериных шкур. И на корабль Нойе привела любовь, а вовсе не нужда. Первый морской поход запомнился ему пронзительным, ни на что не похожим чувством счастья, которое ощущаешь, когда ледяная, остро пахнущая водорослями вода перелетает через борт и окатывает тебя с ног до головы, и мокрая одежда облепляет тело — но вместо желания согреться и обсохнуть у огня ты чувствуешь только безудержный восторг.

Вплоть до сегодняшнего дня Нойе не представлял, что шторм может заставить его чувствовать себя напуганным и даже — стыдно выговорить! — беззащитным перед взбунтовавшейся стихией. Но сегодня все было по-другому. И, судя по хмурым, напряжённым лицам остальных гребцов, это зловещее отличие почувствовал не он один.

Альбатрос понимал — то, что ему придётся сказать Кэлринну, тому определённо не понравится. Но выхода у него не было. Вздохнув, Нойе направился к корме, покусывая кончики усов и заранее предвкушая неприятный разговор. Сутулящийся и отчётливо дрожавший Отт выглядел мокрым и продрогшим, но с палубы не уходил, упрямо вглядываясь в промозглый сумрак за бортом. Натянутый над его головой навес не защищал от косых струй дождя, но все-таки отчаянно хлопающая от порывов ветра парусина создавала ощущение какого-то укрытия.

— Боюсь, что нам придётся сменить курс, — без предисловий сказал Нойе, когда Кэлринн обернулся в его сторону. — Гребцы промокли и замерзли. Ветер усиливается. Если мы не воспользуемся случаем пристать к Фелунду, то другого шанса может уже не представиться. Такую непогоду лучше переждать на суше.

Отт нахмурился.

-Но мы даже не знаем, когда этот шторм утихнет! Мы не можем ждать, пока погода не наладится. Сам знаешь, Крикс просил поторопиться.

— Ну, не горячись, — заметил Нойе примирительно. — Море одно на всех. Если уж мы не можем плыть в такую скверную погоду, то аварцы и предатели с Томейна — и подавно. И к тому же, если мы утонем, дайни вообще останется без помощи. Разве не так?..

— Не так, — резко ответил Отт. — И не пытайся делать вид, как будто ничего не понимаешь. С того дня, как мы взялись за поручение дан-Энрикса, все идет шиворот-навыворот. Сначала нас надолго задержали во дворце Аттала. Потом мы еле-еле доплелись до Серой крепости — практически весь путь прошли при встречном ветре, хотя Датис говорит, что в это время года погода может меняться каждый день. Потом мы свернули с курса, потому что за нами погнались суда береговой охраны... По отдельности все это выглядит вполне естественно. Но если бы все шло, как надо, то мы были бы в Адели больше месяца назад. Хочешь сказать, что тебя это не смущает?.. А Аттал?! Меченый попросил его о помощи, он согласился поддержать нас против Олварга — и сразу же погиб! И что-то мне подсказывает, что у остальных, кто получил письма от Крикса, сейчас тоже не все гладко. Они там, в Адели, надо думать, недоумевают — где вся помощь? Почему никого нет?.. Но если так пойдет и дальше, никого не будет. У меня такое ощущение, как будто мы пытаемся грести против течения. Кто знает, может, это буря вообще не началась бы, не будь мы так близко от столицы. Недостаточно просто хотеть попасть в Адель — надо еще суметь туда прорваться. И я думаю... нет, я даже уверен в том, что времени у нас не так уж много.

Альбатрос вздохнул. В безветренный и ясный день слова Кэлринна Отта показались бы изрядным преувеличением, но сейчас, посреди этой липкой и холодной мглы, мрачные рассуждения "посланца высших сил" звучали до отвращения правдоподобно. Нойе боялся допустить, что Кэлринн прав, и эта буря как-то связана с их приближением к столице.

-Думаешь, это магия? — уточнил он. Отт с раздражением повёл плечом, как будто был уверен в том, что Альбатрос и сам прекрасно знал ответ на свой вопрос.

— Ну да, — нетерпеливо сказал он.

— А если этой магии проще убить всех нас, чем допустить, чтобы мы достигли своей цели?.. — прямо спросил Альбатрос.

Серые глаза Кэлринна запальчиво сверкнули, но на этот раз Нойе не дал ему заговорить.

— Даже не вздумай открыть рот и заявить, что битва с Олваргом "важнее" этого, — предупредил он хмуро. — Это тебе не баллада. В песнях безрассудство и готовность умереть всегда вознаграждаются — но мы сейчас не в песне. И на этом корабле, помимо нас с тобой, моя жена и дочь. Уверен, Крикс бы меня понял, — припечатал Нойе, хотя в глубине души был совершенно не уверен в том, что это так. В конце концов, откуда дайни знать, что ощущает человек, когда у него есть жена или ребёнок?..

Отт поморщился, но Альбатрос почувствовал, что его аргумент подействовал на собеседника. Нойе подозревал, что Кэлринн успел привязаться к Айрис, которая постоянно липла к Эстри, словно банный лист.

— Я до сих пор не понимаю, как вам в голову взбрело тащить с собой девчонку, — отвернувшись, буркнул Отт. Но Нойе понимал, что Кэлринн возмущался просто для проформы, и поэтому покладисто сказал :

— Сам знаешь, мы забрали с собой всех, кто в состоянии сражаться. Не могли же мы оставить её в крепости с десятком слуг и парой местных рыбаков.

Кэлринн что-то пробормотал себе под нос, но ввязываться в спор не стал, и Нойе, хлопнув его по здоровому плечу, оставил Отта одного.

К вечеру Олрис начал понимать, что выражение "валиться с ног" вовсе не было преувеличением — он в самом деле чувствовал себя таким уставшим, что готов был растянуться прямо на полу, не думая о том, какое впечатление это произведет на наводнивших дворец беженцев. Под глазами у Ингритт залегли темные круги, и, глядя на нее, Олрис не мог не вспоминать о том, что именно из-за него Ингритт не удалось нормально выспаться. Даже Юлиан и Льюберт, всюду следующие за Лейдой, словно тени, выглядели слегка ошалевшими. И только по самой Лейде было совершенно не заметно, что за этот бесконечно-долгий день она еще ни разу не дала себе передохнуть. Казалось, ей каким-то чудом удается находиться сразу в нескольких местах. Она распоряжалась дворцовой прислугой, успокаивала беженцев, выслушивала донесения своих солдат — и Олрису казалось, что все эти люди ощущали в Лейде ту же озаряющую все вокруг энергию, которую он привык чувствовать в дан-Энриксе. Они тянулись к ней, как замерзающие люди тянутся к огню, и Олрис готов был побиться об заклад, что дело было даже не в Ривалене, висевшем у неё на поясе, а в этом самом ощущении надёжности. Среди этих напуганных, застигнутых врасплох людей Лейда была единственной, кто пребывал в гармонии с собой. Все остальные в лучшем случае готовы были хладнокровно встретить ожидающие их опасности, а в худшем — даже не пытались скрыть свою растерянность и страх.

Олрис не отказался бы узнать, как выглядит со стороны он сам, и в глубине души надеялся, что смотрится, по крайней мере, не настолько жалко, насколько он себя чувствует. Недавний приступ лихорадки, разбудившей его прошлой ночью, кончился так же внезапно, как и начался, оставив после себя звенящую слабость во всем теле. Но, хотя Ингритт сердилась и твердила, что после приступа лихорадки следует лежать в постели, Олрис встал и присоединился к ней. Конечно, перевязывать раненых беженцев, как Ингритт, он не мог, но дел и без того хватало — нужно было помогать задерганной прислуге находить места для вновь прибывших, раздавать лекарства и еду, помогать очередному гверрскому солдату или посланному Иремом гвардейцу отыскать в этом хаосе Лейду... Олрис даже умудрился позабыть о том, что он всегда стеснялся говорить на местном языке, и удивился, обнаружив, что за эти месяцы стал объясняться на нем вполне сносно — во всяком случае, никто из его собеседников не удивлялся и не переспрашивал, что он пытается сказать.

За всеми этими заботами Олрис почти забыл об Олварге. Когда ближе к полуночи Лейда обратила внимание на бледность Ингритт, и, не слушая протестов, приказала им обоим идти спать, Олрис меньше всего тревожился о предстоящем штурме.

Спать они легли на тюфяках, брошенных на пол в императорской библиотеке — одном из немногих помещений, куда не пустили беженцев. Сердце у Олриса слегка саднило от того, что бывшие апартаменты Крикса и две комнаты, где раньше жили они с Ингритт, теперь занимали совершенно незнакомые, чужие люди. Правда, беженцев было так много, что постелей не хватало даже для раненых, детей и самых дряхлых стариков. И Олрис первый не хотел бы нежиться в кровати, пока кто-нибудь из раненых будет лежать на жёстком каменном полу (дан-Энрикс бы так никогда не поступил, это уж точно). Просто, когда Меченый привёл их в этот город, у Олриса чуть ли не впервые в жизни появилось что-то, что он стал считать своим. Даже теперь, шесть месяцев спустя, он восхищался обстановкой своей спальни — теплым блеском полированного дерева, тяжёлым винным бархатом портьер, прохладой льняных простыней, настолько гладких, что об них хотелось потереться носом... Раньше Олрис не подозревал, что к вещам можно привязаться почти так же сильно, как и к людям.

Мысль о его комнате была последним, что запомнил Олрис перед тем, как провалиться в сон.

...Проснулся он от ощущения, что над ним нависает что-то тёмное и страшное, как призраки из его детских снов. Открыв глаза и ощутив, что он по-прежнему лежит на своем тюфяке, Олрис почти поверил в то, что сейчас страх поблекнет и отступит, как бывало всякий раз, когда он просыпался от того, что ему снился плохой сон — но жуткое, мучительное ощущение не проходило.

Темнота вонзалась ему в мозг, кипела у него в желудке, словно он тонул, захлебываясь в ядовитой, черной жиже. "Кажется, меня сейчас стошнит" — подумал Олрис, судорожно хватая воздух ртом. Он подтянул колени к животу и закрыл голову руками, как будто надеялся отгородиться от обступившей его темноты. Он чувствовал себя ужасно маленьким и слабым — настолько же слабым, как в то время, когда ему было восемь или девять лет, и он лежал на своем плоском тюфяке в комнате матери, а по стене за загородкой яростно метался силуэт Рыжебородого.

В такие вечера Олрис зажмуривал глаза и затыкал руками уши с такой силой, что начинал слышать кровь, шумевшую у него в голове — но ему все равно казалось, что он различает хриплое дыхание Рыжебородого, и изредка — короткие, отрывистые стоны матери. Те женщины, которых Бакко с Инги приводили в крепость из деревни, тоже стонали — но еще они смеялись, и говорили Бакко с Инги разные слова, из которых было понятно, что происходящее им нравится. Конечно, это все равно было достаточно противно, и рискнувший подглядеть за ними Олрис еще долго недоумевал, как Бакко с Инги могут вытворять такие омерзительные вещи, но между подобными глупостями и тем, что творил Рыжебородый, все равно лежала пропасть. Нэйду нравилось причинять людям боль. Мать не пыталась отказать Рыжебородому, но он не мог не понимать, что ей не нравится все то, что он с ней делает. И Олрис смутно чувствовал, что это доставляет ему удовольствие. Он ненавидел Мясника из Брэгге всеми фибрами души — но еще больше ненавидел самого себя за то, что каждый раз делает вид, что спит, за то, что стискивает зубы, затыкает уши и лежит, уткнувшись носом в стену, вместо того, чтобы пойти туда и защитить ее от этого кошмара.

"Тронешь её еще раз — я тебя убью!.."

Он столько раз воображал, как убивает Мясника из Брэгге. В детстве он твердил себе, что обязательно зарежет Нэйда, когда вырастет. Но вот — он вырос и сбежал из Марахэна, поджав в хвост, вместо того, чтобы сдержать те обещания, которые давал себе все эти годы.

Трус.

Никчемный, жалкий трус.

Можно сколько угодно повторять себе, что из-за раны, полученной в поединке с Криксом, Нэйд оставил его мать в покое, и что его помощь требовалась Ингритт, которая не сумела бы сбежать из Марахэна в одиночку. Подобными оправданиями можно обмануть других людей, но как обманешь самого себя?.. Истина заключалась в том, что ему следовало бы убить Рыжебородого уже давным-давно.

Крикс бы не сомневался ни минуты. Он не стал бы утешаться малодушными фантазиями о том, как он заступится за мать когда-нибудь потом, когда успеет повзрослеть. Только не Меченый!.. Он бы убил Рыжебородого, как только смог удержать в руке нож.

И он бы никогда не убежал от Безликих там, в лесу. Не бросил бы ни Ингритт, ни своих товарищей. Но трусы вообще всегда кончает тем, что предают своих друзей. Хотя — чего вообще можно ожидать от человека, который из трусости предал родную мать?!

Лучше бы ему умереть. Или же вовсе не рождаться.

Лучше бы ему...

Внезапно Олрис ощутил, как чьи-то руки обвивают его шею — крепко и при этом очень нежно. Ощущение казалось удивительно знакомым.

"Мама?" — промелькнуло в его голове.

Олрис с трудом открыл горевшие от слез глаза — и неожиданно увидел совсем рядом лицо Ингритт. Даже в заполняющей библиотеку темноте оно казалось очень бледным. Олриса поразил её затравленный, полный отчаяния взгляд. А потом Олрис осознал, что сам он должен выглядеть ничуть не лучше.

— Ты тоже это чувствуешь?.. — спросила Ингритт хриплым голосом.

Олрис кивнул.

— Наверное, это и есть Исток, — ответил он. Ему казалось, что его сердце бьётся где-то в горле, и если его опять начнет тошнить, то оно просто выскочит наружу.

— Не знаю, что это такое, но оно пытается нас уничтожить. Это точно.

— Что оно тебе показывает?

— Ролана. А еще... — Ингритт запнулась, словно собираясь с духом — Еще Рыжебородого. Как будто бы все то, о чем я думала, когда ходила лечить его ногу, случилось на самом деле. — Лицо девушки страдальчески скривилось. — Кажется, меня сейчас стошнит. Я знаю, что это неправда, но, когда это происходило в моей голове, то это все равно было слишком... по-настоящему. Как будто меня вымазали чем-то липким и вонючим, изнутри. Как будто я вся грязная, и мне никогда уже от этого не отмыться.

Олрис стиснул её предплечья, ощущая, как из глубины души волнами поднимается удушливый, тяжёлый гнев.

— Это неправда. Ты же знаешь, — сказал он.

— Я знаю. Но... — Ингритт болезненно поморщилась и с раздражением мотнула головой. — Прости, но тебе это не понять. А ты? Что видел ты?

— Я видел свою мать, — выпалил Олрис, чувствуя, как многолетняя, подавленная ярость полыхает в нем, как факел, выжигая даже страх и отвращение к себе. — И знаешь, что?!.. Я совершенно не считаю её грязной. Ей ни от чего не нужно отмываться. Единственный человек, которому никогда не отмыться от того, что он с ней cделал — это сам Рыжебородый.

Глаза Ингритт на мгновение расширились. Пару секунд она смотрела на него, как будто бы впервые его видела, а после этого внезапно мягким голосом произнесла:

— Прости меня, пожалуйста.

— Не надо, — буркнул Олрис. — Ты тут ни при чем. Я рад, что ты тогда заставила меня уйти из Марахэна. Если бы я остался там, я бы в конце концов стал кем-нибудь вроде Рыжебородого.

— Ну нет! Только не ты, — сказала Ингритт твердо, словно это не она когда-то попрекала его тем, что он надеется однажды стать таким, как королевские гвардейцы. А потом неожиданно решительно велела — Обними меня.

— Что?.. — Олрис вздрогнул, разом позабыв и страх, и свой недавний гнев.

— Обними меня, — спокойно повторила девушка. — Если мы не хотим, чтобы Исток погружал нас в эти кошмары, мы должны найти какой-то способ удержать себя в реальном мире. Понимаешь?.. Мы должны быть здесь, и только здесь. Давай!

Олрис подался вперед и нерешительно заключил девушку в объятия. А Ингритт, явно не испытывающая ни малейшего стеснения — ну разумеется, ведь для неё это объятие было всего лишь дружеским, невинным жестом! — крепко сжала его ребра. Он почувствовал, как её прохладная и гладкая щека принимается к его щеке, заволновался, что Ингритт задумается, с чего его лицо так пылает, и от растерянности стиснул плечи девушки еще сильнее, чем она — его бока.

— Вот и отлично, — похвалила его Ингритт. — А теперь мы будем говорить.

— О чем?..

— О чем угодно. О своих любимых блюдах. О тех играх, в которые мы играли в детстве. О том, какие улицы в Адели нравятся тебе больше всего... Посмотрим, как он нас достанет. Мы живые, и мы есть. А его — нет!

* * *

Решив дождаться, когда кто-нибудь из стражи спустится в подвал, чтобы принести узнику еду или долить свежего масла в лампу, дан-Энрикс снова растянулся на топчане. Дышалось до странности легко — как будто у него много недель и даже месяцев подряд болела голова, и он успел забыть, как чувствует себя здоровый человек, а теперь все прошло, и отсутствие этой боли, с которой он свыкся, как с увечьем, казалось самой прекрасной вещью на земле.

Крикс смутно помнил, что еще до всех магических допросов и даже до первых заседаний Трибунала он уже все время чувствовал себя больным. Что-то все время мучило его и не давало ему ни минуты передышки — а сейчас он в первый раз за много месяцев почувствовал себя свободным от этого гнета.

Меченый прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что ему мешало. Ему постоянно было плохо. На душе как будто бы лежал огромный камень, а еще — он постоянно чувствовал себя уставшим. Силы утекали, словно кровь из раны. Кажется, это заметил даже Ирем. Он еще сказал, что это не болезнь и не усталость : "И усталым, и больным я тебя видел много раз. Это не то".

И Лейда тоже беспокоилась о нем, а он тогда сказал ей...

Он сказал, что он страдает из-за усиления Истока.

Крикс провел ладонью по лицу, не понимая, как пару часов назад он мог решить, что снова стал самим собой, всего лишь потому, что вспомнил, как его зовут. Самое главное, да что там, вообще единственное, что на самом деле следовало помнить, он вспомнил только теперь.

А ведь Седой предупреждал его, что он не должен забывать! Узника передернуло от мысли, что он мог бы до конца остаться человеком, который говорил, что его имя — Крикс дан-Энрикс и помнил отдельные куски своего прошлого, но вместе с тем забыл бы все, что составляло смысл его жизни с того дня, как он увидел окружённый пламенем меч Альдов. Или все же раньше — с того дня, как он вернулся из Галлары?.. Впрочем, иногда ему казалось, что Галарра и даже меч Альдов ни при чем, а Мир Былого и Грядущего присутствовал в его мечтах с тех самых пор, как он начал о чем-нибудь мечтать.

Оставалось понять, почему он больше не ощущает магию Истока. О том, что эта магия рассеялась, а угрожающая городу опасность миновала, нечего было и думать — значит, дело было в нем самом. Узник ломал над этим голову, пока его взгляд не наткнулся на темневший справа от него Железный стол. Меченый нервно хмыкнул. В "Опытах" Итлина Иорвета утверждалось, что восприимчивость к магии имеет ту же самую природу, что и Дар, поэтому, исследуя чувствительность к различным видам магии, проще всего установить, к какому из разделов чародейства склонен Одаренный. Интересно, может ли Железный Стол одновременно с Даром выжигать из подсудимых еще и способность ощущать чужую магию? И уж не потому ли разум чародеев, которых допрашивали таким способом, обычно не выдерживал допросов?.. Если их способность реагировать на чары дознавателей все время притуплялась, ворлоки должны были, сами этого не замечая, прибегать ко все более сильным методам воздействия.

Выходит, сейчас Крикс все равно что ослеп. Или оглох. Но неспособность ощущать воздействие Истока была лучшим, что происходило с ним за много месяцев, и Крикс не сомневался в том, что не будет скучать по этим ощущениям. Он криво усмехнулся, недоверчиво качая головой. Если бы пару месяцев назад кто-то сказал ему, что в магических допросах тоже может быть что-то хорошее, он посчитал бы это изощренным издевательством...

От этих размышлений узника отвлек внезапно замерцавший свет масляной лампы. Огонек на конце фитиля мигал, как будто бы не мог решить, гореть ему или потухнуть, тени метались по стенам и потолку. Но не успел дан-Энрикс испугаться, вообразив, что у него галлюцинации, как ложка, забытая в миске на столе, задребезжала, а топчан задрожал, словно норовистая лошадь, которой наездник не даёт пуститься вскачь. Дан-Энрикс с запозданием сообразил, что озадачившие его блики света не были игрой его воображения — просто Железный Стол вибрировал, как и его топчан, и лампу начало трясти.

Меченый начал подниматься на ноги, когда пол под ним тряхнуло от более сильного подземного толчка, из-за которого дан-Энрикс едва не упал обратно на свою постель.

— Какого Хегга...? — начал он, но его голос заглушил подземный гул, заставивший дан-Энрикса похолодеть. За первым толчком тут же последовал второй, и пол заходил ходуном, как будто камни разъезжались под его ногами. Это выглядело нереальным, словно дурной сон, но, когда Меченый увидел, как по каменной стене его тюрьмы ползет ветвистая, как молния, черная трещина, спасительное чувство нереальности происходящего пропало. Выругавшись, узник бросился к дверям.

Камни странно бугрились под ногами. Дважды Крикс упал и в кровь разбил ладони об острые выступы крошащейся, словно печенье, кладки пола. В довершение всех бед, когда он был уже на полпути к двери, свет неожиданно потух, и узник оказался в полной темноте. "Лампа, наверное, упала со стола..." — подумал Крикс, и почему-то это показалось ему совершенно нестерпимым. Даже мысль о смерти под завалом не казалось такой жуткой, как возможность оказаться замурованным под землёй в кромешной темноте. Из горла Крикс вырвался нелепый звук, больше всего напоминавший всхлипывание. В последний раз он чувствовал себя таким беспомощным лет в семь. Вытянув вперед руки, Меченый ощупью двинулся вперед и через несколько секунд нащупал в темноте холодное железо, которым была окована дверь камеры. Крикс яростно заколотил по деревянной створке кулаками.

— Откройте дверь! — закричал он. — Выпустите меня отсюда! Потолок сейчас обрушится!

Меченый не понимал, почему никто до сих пор не пришел. Сколько вообще нужно времени, чтобы спуститься вниз по лестнице в подвал и повернуть ключ в замке?!.. За то время, пока он вслепую добирался до двери, охранники вполне могли бы уже отпереть подвал и выпустить его из этой западни.

В голове промелькнула ужасающая мысль, что стражники вполне могли перепугаться начинающегося землетрясения и выбежать наружу, позабыв о заключенных и думая исключительно о том, чтобы не погибнуть под завалами самим. Эта догадка вызвала у Крикса приступ слепящего бешенства, и он замолотил по створке с удесятеренной силой, не чувствуя боли от ударов, хотя в темноте он то и дело попадал ребром ладони по железной скобе.

— Где вы там?! Заснули или разбежались? Открывайте, Хегговы ублюдочные трусы!.. — прорычал дан-Энрикс, пожалев, что не воспользовался случаем и не сломал хотя бы парочку носов в тот день, когда охранники ввалились в его камеру целой толпой, чтобы перевести его в подвал.

Ответом ему послужил такой оглушительный грохот, что от него заложило уши. Прижавшись к двери, как будто бы она могла его спасти, Меченый стиснул зубы и закрыл глаза, ничуть не сомневаясь в том, что потолок сейчас обрушится ему на голову, но после нескольких секунд чудовищного грохота в подвале наступила неестественная, плотная, как вата, тишина — а он по-прежнему был жив, и даже пол, только что качавшийся под ногами, как палуба корабля, внезапно перестал трястись.

"Кажется, я оглох" — подумал Крикс.

-...А может, даже умер, — произнёс он вслух — и несколько приободрился, услышав звук собственного голоса. В давящей тишине он показался ему тусклым и чужим, но зато Крикс удостоверился, что он по-прежнему способен слышать. Еще с полминуты он простоял у двери, напряжённо ожидая, что подземные толчки вот-вот возобновятся, но все было тихо. Сосчитав до ста, потом до шестисот, и, наконец, до тысячи, Меченый окончательно поверил в то, что землетрясение закончилось — и перевёл дыхание. Он попытался было снова стучать в дверь и звать на помощь, но и стук, и крики звучали неправильно — глухо и тускло, словно звук, как и он сам, был замурован в этом подземелье и не мог вырваться наружу.

— Лестницу, похоже, завалило, — пробормотал Меченый, нахмурившись. Впрочем, немного поразмыслив, он сказал себе, что ему следует быть благодарным судьбе уже за то, что свод подвала выдержал и не обрушился ему на голову, а остальное предоставить Ирему и императору. Конечно, находясь в этом подвале, трудно угадать, насколько сильно город пострадал из-за землетрясения, но, даже если вся Адель сейчас лежит в руинах, о племяннике Валларикса, конечно, не забудут. Если наверху еще остался кто-нибудь живой, то его рано или поздно вытащат отсюда. "Хорошее слово, "если"..." — иронически заметил голос в его голове, но Меченый нетерпеливо дёрнул головой. В том, чтобы придумывать всякие ужасы, нет никакого смысла. В конце концов, Князь сказал, что он не может умереть, пока не встретится с Олваргом лицом к лицу.

"Но несколько минут тому назад ты очень даже верил в то, что можешь умереть" — язвительно напомнил тот же голос.

Меченый сдавленно вздохнул. И впрямь, довольно трудно видеть в себе Эвеллира, когда всего несколько минут назад ты чувствовал себя на волосок от смерти и скулил, словно попавшее в капкан животное. Раньше, когда он постоянно ощущал, что его жизнь хранит Тайная магия, он чувствовал себя бессмертным и почти всесильным, но сейчас воспоминания об этом ощущении были такими смутными, что Крикс даже не мог уверенно сказать, что это было — истинное знание или же просто иллюзия здорового и жизнерадостного человека, принимающего свою молодость, здоровье и переизбыток сил за признак своего предназначения?

— Надо проверить, завалило ли отдушины для воздуха, — пробормотал дан-Энрикс вслух. — В противном случае, боюсь, даже Тайная магия не сможет помешать мне задохнуться.

Держась за стену, он сделал несколько шагов, и содрогнулся, ощутив, что воды под ногами значительно больше, чем до начала землетрясения.

— Этого только не хватало!.. — возмутился Меченый, почувствовав, что внутренности снова сжались в липкий и холодный ком. Присев на корточки, он убедился в том, что воды и правда стало больше. То, что раньше было просто лужей на полу, теперь больше напоминало озеро. Вода поднялась примерно на полторы его ладони, и не просочилась ему в сапоги разве что потому, что работавшие в королевских мастерских сапожники отлично знали свое дело.

Меченый прижался лбом к стене и тихо, безнадёжно выругался.

* * *

Голова у Лейды раскалывалась от детского плача. Раньше ей как-то не приходило в голову, что магия Истока может действовать не только на взрослых и на тех детей, кто уже что-нибудь соображал, но даже на грудных младенцев, но теперь она осознала свою ошибку. Аденор был совершенно прав, когда сказал, что в городе полно людей, которые не в состоянии сопротивляться действию Истока — хотя, надо полагать, масштабов бедствия не представлял даже практичный Аденор. В зале Тысячи колонн, где разместилась большая часть беженцев, стоял многоголосый детский рев. Кто-то из взрослых беженцев пытался успокаивать напуганных детей, но большинство были слишком подавлены или погружены в себя. Тех, кто не мог сопротивляться магии Истока, можно было отличить с первого взгляда — по застывшим лицам, самоуглубленным взглядам и кривящимся от ужаса губам.

Лейда провела среди беженцев весь этот бесконечно долгий день, но только сейчас осознала, как их много. Слишком много — даже для огромного дворца. Люди сидели и лежали везде, где только можно, кто на узлах с вещами, кто на принесенных из других покоев во дворце подушках и матрасах, кто прямо на мраморном полу. Лейде внезапно захотелось, чтобы они все исчезли, оказались где-нибудь подальше от нее... да даже просто провалились ко всем фэйрам, лишь бы она могла побыть одной. И в полной тишине.

— Вы можете что-нибудь сделать... со всем этим? — морщась от звенящих в ушах криков, спросила она у ворлока, присевшего на корточки рядом с одним из беженцев.

Мэтр Викар бросил на неё короткий взгляд через плечо.

— Вам нужно отдохнуть, — не отвечая на её вопрос, заметил он.

Лейда прерывисто вздохнула, мысленно признав, что ей не следовало говорить с мэтром Викаром так, как будто это он был виноват в её усталости и раздражении. Исток наверняка только и ждет, когда они начнут срываться друг на друга...

— Извините, мэтр. Я не сомневаюсь, что вы делаете все, что в ваших силах, — с силой потерев лицо ладонями, сказала она магу. Тот покачал головой.

— Иногда вы очень похожи на дан-Энрикса, — заметил он, прижав пальцы к вискам мальчишки лет пяти. Лейда тупо подумала, что со своими золотистыми кудряшками этот ребёнок выглядел бы даже мило, если бы не сморщенное, покрасневшее от слез лицо и не текущие из носа сопли. — Я вовсе не намекал на то, что вы устали и поэтому не можете держать себя в руках. Я правда думаю, что вам необходимо отдохнуть. Если вы не поспите хотя бы несколько часов, завтра вы будете не в состоянии что-либо делать.

Лейде пришлось мысленно признать, что ворлок прав. Завтра им всем наверняка придётся защищать Адель от Олварга. Надо последовать примеру Льюберта и Юлиана и прилечь хотя бы ненадолго, иначе утром толку от неё будет немного.

Лейда на негнущихся ногах дошла до императорской библиотеки, перешагнула через растянувшихся возле двери Дарнторна с Лэром, несколько секунд задумчиво смотрела на Олриса и Ингритт, которые почему-то спали, крепко сжав друг друга в объятиях, а потом легла на остававшийся свободным край матраса и почти мгновенно провалилась в сон. Ей показалось, что она проспала всего пару минут, когда её внезапно разбудило ощущение, что пол подбрасывает вместе с ней.

Как всякий смертельно уставший человек, разбуженный почти сразу после того, как ему удалось заснуть, Лейда еще с минуту не могла сообразить, что происходит. Испуганное лицо Олриса, который тряс её за плечи и нёс какую-то чушь о землетрясении, не вызывало никакого отклика, кроме желания влепить мальчишке подзатыльник, чтобы он отстал и дал ей хоть чуть-чуть поспать. По счастью, когда место Олриса занял Юлиан Лэр, который одним рывком поставил её на ноги, Лейда успела несколько прийти в себя и наконец-то поняла, что происходит что-то совершенно необыкновенное. Когда они добрались до лестницы, ведущей в холл, перила уже обрушились, а сама лестница пугающе качалась под ногами. Идти дальше было бесполезно. Толпа паникующих людей рвалась к дверям, и нескольких гвардейцев, попытавшихся призвать людей к порядку, чуть не затоптали.

Посмотрев на этот хаос с верхнего пролета лестницы, Лейда пожала плечами и присела прямо на дрожащие ступени.

— Подождем, — сказала она в ответ на встревоженный взгляд Олриса, смотревшего на неё так, как будто он боялся, что она сошла с ума. — Судя по шуму с улицы, там сейчас может быть даже опаснее, чем здесь.

Мальчишка явно порывался возразить, но прикусил язык, сообразив, что спорить не о чем — попасть на улицу, минуя преграждавшую им путь толпу, все равно было невозможно. Ингритт мрачно опустилась на пол рядом с Лейдой и внезапно взяла её за руку. Лейда сначала удивилась, но потом, помедлив, все же сжала её пальцы. Несколько минут они провели неподвижно, вслушиваясь в доносившийся снаружи грохот. Когда жуткие подземные толчки, наконец, прекратились, а толпа возле дверей заметно поредела, Лейда поправила перевязь с Риваленом, стряхнула со штанов, дублета и волос кусочки штукатурки и вместе со всеми остальными выбралась на площадь Четырех дворцов.

В самую первую секунду Лейде показалось, что на улице висел густой туман, но потом она поняла, что это не туман, а каменная пыль. В горле першило, на зубах скрипело что-то неприятное, безвкусное, похожее на мел, и Лейда в первый раз задумалась, сколько всего домов разрушилось из-за землетрясения?..

"Только бы не тюрьма" — подумала она, почувствовав противный холод в животе. Гвардейцы Лейды, с трудом разыскавшие её в толпе, мало-помалу собирались вокруг нее. Лейда с радостью отметила, что, за исключением ушибов и нескольких несерьезных ран, все они были живы и здоровы. Хуже всех выглядел Остри, сообщивший, что они с товарищами вывели из императорских конюшен часть их лошадей — ему на голову рухнула балка с крыши, и лицо капитана заливала кровь из рассечения на голове. Услышав, что у них есть лошади, Лейда с трудом сдержалась, чтобы не поцеловать своего капитана в грязную окровавленную щеку.

— Едем к ратуше. Нужно узнать, что стало с Криксом, — сказала она своим спутникам.

Во дворе императорских конюшен, прилегавших к Адельстану, было тесно. Кони волновались и шарахались от всадников, свет факелов едва рассеивал царивший вокруг мрак, но даже в этой темноте и хаосе Лейда заметила среди солдат Олриса с Ингритт, увязавшихся следом за ними. Лэр, успевший сесть в седло и теперь старавшийся успокоить свою лошадь, тоже увидел их и, наклонившись к Олрису, ухватил парня за рукав.

— А вы куда намылились?.. — процедил он. — Вернитесь во дворец!

— Оставь его, — сказала Лейда. И, встретившись с удивленным взглядом Юлиана, дёрнула плечом — Сколько вообще человек сейчас способны делать что-нибудь полезное — особенно из тех, кому не выдали люцер?.. Пусть едут с нами.

Юлиан что-то проворчал себе под нос, однако возражать не стал — напротив, протянул Олрису руку и помог ему вскарабкаться на конский круп, усевшись позади себя. Дарнторн посадил к себе Ингритт, и их маленький отряд двинулся к ратуше.

Дома на улицах были разрушены не сплошь, а в каком-то причудливом порядке. Какие-то здания совсем не пострадали, тогда как от других, стоявших рядом с ними, осталась только груда пыли и камней. Некоторые дома разрушились точно посередине, и никто не мог бы объяснить, почему одна половина дома полностью обрушилась, а вторая стоит на прежнем месте, как ни в чем ни бывало. Люди, успевшие выбежать на улицу во время первых подземных толчков, толпились даже возле тех домов, которые не пострадали от землетрясения, и явно не решались зайти внутрь, хотя почти все из них были едва одеты и тряслись от холода. Они были похожи на блуждающих в тумане призраков и провожали всадников потерянными, полными тупого удивления взглядами. В другое время их вид вызвал бы у Лейды чувство острой жалости, но сейчас все её мысли были заняты только одним вопросом — жив ли Меченый?.. Женщина все сильнее стискивала зубы, подгоняя свою лошадь. Временами ей казалось, что тюрьма при ратуше стоит на прежнем месте и ничуть не пострадала от землетрясения — а в следующую секунду она представляла себе груду каменных обломков, мусора и пыли вроде тех, которые все время попадались им на улицах. Её бросало то в жар, то в холод.

Два квартала до городской ратуши.

Один квартал.

Никогда, даже перед самыми важными сражениями, Лейде не было так страшно. В тот момент, когда их маленький отряд выехал на площадь перед магистратом, она различила впереди тёмное здание, и на мгновение сердце подскочило от радости — тюрьма не пострадала! Но в следующую секунду Лейда разглядела портик с крытой колоннадой и поняла, что здание, которое она приняла за тюрьму, было городским магистратом, тогда как на месте здания тюрьмы зиял провал, пустой и темный, как дыра от выбитого зуба.

Лейде показалось, что она сейчас лишится чувств. Сзади отчаянно выругался Юлиан.

Все они, не сговариваясь, пришпорили коней, как будто верили, что спешка может чем-нибудь помочь — хотя не приходилось сомневаться, что они уже непоправимо опоздали. Здание тюрьмы разрушилось до основания. Даже при скудном свете факелов было понятно, что пытаться разгребать эти завалы совершенно бесполезно — ни один из тех, кто находился внутри здания, не мог остаться жив. Скорее всего, они даже не смогли бы опознать останки Крикса, если бы сумели разыскать их под завалом.

Лейда спешилась и стояла посреди разбитой мостовой в каком-то неестественном оцепенении. Странное дело — пока они ехали сюда, смерть Крикса, которой она боялась, казалась чем-то гораздо более реальным, чем сейчас. Наверное, не ей одной трудно было поверить в то, что все могло закончиться так глупо и внезапно. Лейда слышала, как Юлиан и Льюберт яростно допрашивают горожан, собравшихся на площади, пытаясь выяснить, успел ли кто-нибудь спастись из городской тюрьмы — но люди, до смерти напуганные сперва магией Истока, а потом землетрясением, не могли сказать ничего вразумительного. О том, что произошло с ними и их семьями, они, впрочем, рассказывали более подробно, и по их рассказам выходило, что они едва успели похватать детей и выскочить на улицу, прежде чем несколько домов обрушилось прямо на их глазах.

— Они ничего не видели и ничего не знают, — хмуро доложил Дарнторн, подойдя к ней.

— Да брось, — бесцветным голосом ответила она. — Мы оба знаем, что у них бы не хватило времени вывести заключенных.

Льюберт промолчал.

Губы у Олриса дрожали, лицо покраснело, словно он изо всех сил старался сдержать слезы. Ингритт, не стесняясь, плакала — и на какую-то секунду Лейда позавидовала ей. Она тоже не отказалась бы заплакать, если бы могла — но вместо этого чувствовала внутри сухую, мертвенную пустоту.

— Что будем делать? — тихо спросил Юлиан, не глядя на нее.

— Пошлём одного человека во дворец — пусть сообщит Валлариксу, что здесь произошло, — сказала Лейда, в самую последнюю секунду заменив слова "пусть сообщит, что Крикс погиб", на более нейтральную формулировку. — А сами поедем в Нижний город. Эта улица ведёт отсюда к Северным воротам. Ирем сейчас должен быть где-то там. Думаю, им сейчас нужна любая помощь.

— ...Твою мать, — только и смог сказать сэр Ирем, глядя на зияющий в стене пролом.

Капитан Северной стены негромко кашлянул, напоминая о своем существовании, и повторил:

— Какие будут приказания, мессер?

Ирем опомнился.

— Нужно заделать эту брешь. Камней у нас, как видите, достаточно... Сейчас же начинайте строить баррикады из любых доступных материалов. Пошлите своих людей в окрестные дома. Нужно привлечь к работе всех, кто живёт на соседних улицах.

— Мужчин? — уточнил его собеседник.

— Я сказал "всех", — отрезал Ирем. — Мужчин, женщин, подростков... Все, кто в состоянии ходить и может поднимать предметы тяжелее ложки, должны быть здесь и помогать заделывать пролом в стене.

Капитан на мгновение отвёл глаза.

— А как быть с теми, кто откажется прийти?.. — негромко сказал он. — Вы сами видели, что происходит на соседних улицах. У многих под завалами остался кто-то из родных. Они не захотят прийти сюда, не попытавшись их спасти.

Ирем до хруста стиснул зубы, чувствуя, что, если он сейчас откроет рот, то запросто прикажет капитану вешать всех, кто не захочет исполнять свой долг. В конце концов, он до сих пор не знает, цел ли императорский дворец и жив ли Крикс. Но вместо того, чтобы все бросить и помчаться в Верхний город выяснять, что стало с близкими ему людьми и чем он может им помочь, он оставался возле Северных ворот и делал то, что должен... и не видел никакой причины, почему всем остальным не поступить точно так же.

— Просто приведите всех, кого сумеете собрать, — процедил сэр Ирем, постаравшись отогнать подальше мысль, что все эти усилия так же бессмысленны, как если бы он сидел в дырявой лодке и пытался вычерпать воду горстями. Пытаясь заделать брешь в стене обломками камней и остального мусора, они просто оттягивали неизбежное. Конечно, эта баррикада сможет ненадолго задержать захватчиков, но вряд ли таким способом защитники Адели выиграют больше нескольких часов. Ирем с досадой вспомнил, как еще совсем недавно он высокомерно рассуждал о том, что планы Олварга обречены на поражение, поскольку через арку Каменных столбов не протащить ни катапульты с требушетами, ни осадные башни. Кто же мог подумать, что Олваргу они просто не понадобятся!.. А вот Меченый, который в ответ на все эти рассуждения только устало улыбался и качал головой, как взрослый, слушающий рассуждения ребёнка, в очередной раз оказался прав.

Лорд Ирем всегда относился к магии и всевозможной мистике со скепсисом — но еще никогда он не ненавидел её так, как в эту ночь.

Как бы Кэлринн ни возмущался тем, что им приходится отложить путешествие, снова почувствовать твёрдую землю под ногами было удивительно приятно. И очень успокоительно. Только ступив на берег, Отт почувствовал, что, несмотря на всю его браваду, в глубине души его по-настоящему пугала мысль о том, что их корабль опрокинет или разобьёт о скалы, а весь экипаж, включая его самого, пойдет ко дну. На берег они высадились в непроглядной тьме — дождь по-прежнему лил, как из ведра, а камни, по которым перекатывались волны белой пены, были неустойчивыми, острыми и скользкими. Кэлринн даже не нашёл в себе сил возмутиться, когда Алвинн бесцеремонно закинул его единственную руку себе на плечо, придерживая Отта, чтобы он не споткнулся и не разбил себе лоб. Самому Алвинну буря, похоже, была нипочём — как и сопровождавшим их островитянам. Даже промокшая, растрепанная Айрис прыгала с камня на камень, как ни в чем не бывало — а вот Кэлринна после долгих часов выматывавшей душу качки до сих пор шатало и подбрасывало, словно земля под ним ходила ходуном. Приходилось цепляться за Безликого, чтобы держаться на ногах.

— Ты знаешь это место?.. — спросил Алвинн у едва перебиравшего ногами Отта.

— Да. Мы пару раз высаживались здесь, когда ходили с таном Аггертейлом на "Бурерожденном", — отозвался Кэлринн. — Это хорошее место, чтобы переждать тут непогоду. На Фелунде никто не живет, но наверху есть грот, где можно переночевать. И пресная вода... Даже если пристать сюда в рыбачьей лодке, без каких-либо припасов, здесь можно спокойно продержаться пару дней.

— Мне здесь не нравится. У меня нехорошее предчувствие, — сказал Безликий настороженно. Но Кэлринн только фыркнул.

— Эка невидаль!.. Я уже и забыл, когда у меня в последний раз не было дурных предчувствий, — сказал он. Мысли об ожидающем их отдыхе сделали Отта оптимистом. — Хотя не стану спорить — когда я был здесь в прошлый раз, этот остров выглядел гостеприимнее, — признался он, невольно вспоминая теплый летний день, лазурную при свете солнца бухту и чахлые мировые деревца, цепляющиеся за скалы.

С того дня прошло примерно десять лет, но Кэлринн полагал, что за это время здесь вряд ли многое изменилось. Рыбаки, пираты и контрабандисты часто останавливались на Фелунде, по традиции Берегового братства, оставляя в гроте подношения для тех, кто причалит здесь после них. В прошлый раз, когда Кэлрин и его спутники заночевали здесь, они нашли в дальнем углу сухой пещеры немного дров, мешочек с солью, сточенный рыбацкий нож, кремень, кресало и даже нанизанные на леску рыболовные крючки, которые неведомый даритель аккуратно положил на плоский камень, чтобы их случайно не втоптали в покрывавший пол песок. Отт подумал, что сейчас было бы очень кстати обнаружить наверху запас сухих дров, поскольку в такую погоду на всем острове не подберешь ни одной щепки, которая бы еще не вымокла насквозь.

Тропа, ведущая от бухты к гроту, круто забирала вверх, и, чтобы не отстать от Альбатроса с Айей, Кэлринну приходилось почти висеть на Алвинне. Поэтому, когда тот неожиданно и безо всяких видимых причин остановился — замер посреди тропы, как каменное изваяние — Отт изумленно охнул и не полетел лицом на землю только потому, что Алвинн ожидал чего-то в этом роде и не дал ему упасть.

— Наверху кто-то есть, — сказал Безликий — и от его интонации по спине Кэлринна прошёл озноб. Отт успел так привыкнуть к его обществу, что очень редко вспоминал о том, кем Алвинн был на самом деле. Но иногда — как, например, сейчас, — Алвинн мог выглядеть до одури пугающим. — Они зажгли костер. Я чувствую запах дыма.

Айя и Альбатрос остановились. Сам Кэлринн никакого запаха не чувствовал, но сомневаться в словах Алвинна было бессмысленно — Саккронис доказал, что зрение, слух и обоняние "кромешников" куда острее человеческих.

— Сможешь подобраться к ним и незаметно выяснить, что там за люди?.. — осторожно спросил Отт. — Кто знает, может, это просто рыбаки, которые пережидают шторм.

— Я выясню, — пообещал Безликий. Прозвучало это так зловеще, что, когда Алвинн уже исчез в промозглой темноте, Отт запоздало пожалел, что не попросил его не предпринимать никаких действий, даже если выяснится, что наверху находятся враги. Впрочем, Алвинн быстро вернулся — и теперь он выглядел почти расслабленным, если, конечно, это слово вообще могло быть применено к Безликому.

— Это свои, — сообщил он в ответ на напряженно-вопросительные взгляды своих спутников. — Их там довольно много, и, похоже, что это солдаты, а не моряки и не контрабандисты, но я слышал, как их часовые говорят на аэлинге. Их корабль — или корабли — наверное, пристали с другой стороны, поэтому мы их не видели.

Кэлринн перевёл дыхание, радуясь, что этот вечер обойдётся без бессмысленной и никому не нужной драки. Их соотечественники, может быть, будут не в восторге от того, что им придется потесниться и делить ночлег с толпой островитян, но и открытую враждебность они проявлять не станут. Несколько минут спустя, когда они все-таки одолели последнюю часть подъема, и из темноты раздался окрик "Кто идет?", Отт приложил ладони рупором ко рту и крикнул — "Моё имя — Кэлринн Отт; со мной команды пяти кораблей из Серой крепости. Мы все плывём в Адель по поручению лорда дан-Энрикса". Наверху помолчали, словно удивляясь этому ответу, а потом ответили коротким : "Поднимайтесь!". Отт почувствовал, что настроение у него стремительно улучшается. В пещере на горе — свои, они зажгли костер, значит, внутри должно быть сухо и сравнительно тепло, и можно будет не возиться с разведением огня самим. К тому же, встретить посреди этой холодной и враждебной тьмы людей, которых можно было считать друзьями и союзниками, было удивительно приятно. Когда Отт вошёл в пещеру, он увидел среди толпившихся у костра солдат смутно знакомое лицо — и почти сразу вспомнил, где он раньше видел эту девушку.

— Я знаю вас! — выпалил он, от изумления забыв даже о правилах приличия. — Вы — месс Ландор из стражи королевы!

Девушка слегка нахмурилась.

— Да. Мы с вами встречались во дворце. Но какое отношение...

Отт ощутил противный холод в животе.

— Если вы здесь, то, значит... значит... — в голове одновременно промелькнула тысяча панических предположений относительно того, что вся Адель захвачена, а королева и её охрана успели вырваться из города и укрываются здесь от преследователей.

— Да, мейстер Отт, я тоже здесь, — вмешалась в разговор другая женщина, которую он до поры до времени не замечал — возможно, потому, что до сих пор она стояла позади гвардейцев, а теперь вышла вперед. Сердце у Отта екнуло — он узнал королеву. Кэлринн так устал, что не опустился, а, скорее, рухнул на одно колено, глядя на Алиру, как на привидение, и с ужасом гадая, неужели его дикие, пугающие мысли оказались правдой.

— Не пугайтесь; все не так серьёзно, как вы, может быть, успели себе представить, — сказала Алира мягко. Должно быть, перекошенное лицо Отта выдавало его мысли лучше любых слов. — Просто император пожелал, чтобы я временно покинула Адель, и месс Ландор с её людьми сопровождают меня к брату, на Томейн.

То облегчение, которое испытал Кэлринн, когда понял, что они все-таки не опоздали, рассеялось без следа, стоило только Алире помянуть о своем брате. Отт внезапно осознал, что королеве пока неизвестно, что он мертв, и Кэлринна замутило от сознания того, что именно ему придётся оказаться тем, кто сообщит ей эту новость. Сейчас Отт не отказался бы от вмешательства Эстри, Нойе или даже Алвинна, но, кажется, никто из его спутников не рвался прийти к нему на выручку и взвалить эту ношу на себя. Судя по угрюмому молчанию столпившихся позади Отта моряков, островитяне тоже ощущали себя не в своей тарелке.

Королева протянула ему руку, которую Кэлринн почтительно поцеловал, стараясь оттянуть момент, когда придётся все-таки подняться, посмотреть в глаза Алире и сказать, что её брат убит, и что его убийцы прилагают все усилия, чтобы обвинить в этой смерти её мужа. Кэлринн совсем было собрался с духом, чтобы приступить к этой нелёгкой миссии, когда Алира неожиданно заговорила о другом:

— Вы сказали, что плывете в Адель по приказу лорда дан-Энрикса. Боюсь, что у меня для вас плохие новости. — "Как, у вас тоже?.." — чуть не спросил Отт, но в самую последнюю секунду прикусил себе язык, и только вопросительно взглянул на королеву снизу вверх. Алира жестом показала, чтобы он поднялся на ноги.

— Помнится, вы отплыли из столицы всего через пару дней после того, как лорд дан-Энрикс спас вам жизнь. Так что вы, вероятно, ничего не знаете о том, что с ним случилось после... — Кэлринн видел, что, несмотря на привычку к участию в государственных советах и дипломатических аудиенциях, Алире было трудно подбирать слова — а это уже само по себе свидетельствовало, что те новости, которые она хотела сообщить, были по-настоящему паршивыми. На одну краткую секунду Кэлринн пожалел, что на месте Алиры с её спутниками в гроте на скале не оказался экипаж какого-нибудь из аварских кораблей.

К рассвету Ирем чувствовал себя разбитым. Пролом в стене удалось наскоро заделать, и, хотя работы оставалось еще очень много, рыцарь все-таки позволил себе небольшую передышку. И это, как быстро понял Ирем, было ошибкой. Пока они все трудились, не покладая рук, ему было не до того, чтобы думать о смерти Крикса — но теперь, когда он на мгновение отвлекся от работы, привезенное Лейдой известие обрушилось на него всей тяжестью. Он только сейчас по-настоящему поверил в то, что Меченного больше нет и никогда уже не будет, что произошедшее по-настоящему необратимо. Ирем не впервые терял дорогих ему людей, но никогда еще не чувствовал себя таким опустошенным и бессильным — словно рухнувшее здание тюрьмы погребло под собой не только Крикса, но и его самого.

Новость о смерти Крикса как-то удивительно быстро распространилась среди горожан, собравшихся у северной стены и помогавших строить баррикады. Пока часть собравшихся продолжала работу, те, кто получали небольшую передышку, обсуждали происшествия истекшей ночи — и теперь никто уже не сомневался, что все это было действием враждебной магии. Ирем слышал, как пытавшиеся отогреться у притащенной откуда-то жаровни люди обсуждают, есть ли шансы выстоять против Истока, если большинство людей в Адели не способны защищаться — кто убит, кто ранен, кто совсем лишился мужества, — да и Эвеллира тоже больше нет в живых.

Будь у него чуть больше сил, лорд Ирем, вероятно, ощутил бы закипающую ярость — но сейчас он чувствовал себя слишком уставшим, чтобы злиться. "Ах, так теперь он, значит, Эвеллир!.. — кривясь, подумал он. — А чем вы думали, когда вопили, что истории про Темные истоки — просто политическая провокация?!"

Было похоже, что всем остальным отдых пошёл на пользу так же мало, как и ему самому. Необходимо было положить конец этим дурацким разговорам, пока люди не договорились до того, что их положение абсолютно безнадежно, и не пали духом. Последнее, что сейчас было нужно Ирему — это чтобы те немногие, кто еще в состоянии был делать что-нибудь полезное, тоже поддались страху и апатии. Но прежде, чем Ирем успел подняться на ноги, к самой большой группе людей решительно направилась Лейда Гефэйр, за которой следовали несколько её солдат, и Ирем малодушно разрешил себе остаться на прежнем месте, понадеявшись, что Лейда как-нибудь уладит ситуацию и без его участия.

За свою жизнь Ирему приходилось сотни раз произносить воодушевляющие речи перед кем угодно, начиная от крестьян, только вчера попавших в гарнизоны приграничных крепостей и еще не успевших вычистить землю из-под ногтей, до лордов из имперского совета. Никакого интереса к содержанию таких речей рыцарь давно не испытывал, а со временем перестал интересоваться даже формой, придя к выводу, что этот жанр не предполагает особого разнообразия ораторских приемов. Чтобы оценить речь Лейды, ему было совершенно не обязательно её слушать — Ирем мог сказать, что речь была удачной, уже просто потому, что столпившиеся вокруг Лейды люди постепенно оживлялись, и на смену унылым, приглушенным голосам пришло сначала напряженное молчание, а потом одобрительный, согласный гул. А в остальном — те реплики, которые все-таки достигали ушей коадъютора (который, при всем отвращении к такого рода представлениям, не мог демонстративно заткнуть уши), были ничуть не хуже тех, которые Ирем отыскал бы сам.

В ответ на сомнения насчет того, что они смогут что-то противопоставить магии, Лейда без колебаний заявила — "То, что вы здесь, доказывает, что мы можем быть сильнее Темного Истока. Вы не поддались апатии и страху — иначе никто из вас бы просто не пришёл сюда". Ирем прикрыл глаза и одобрительно кивнул. Внушить своим сторонникам веру в себя — задача, в принципе, универсальная, так что чаще всего все сводится к набору штампов и банальностей, которые, по счастью, большинство собравшихся услышит только один раз — учитывая, что такие речи произносятся обычно перед боем, другого случая послушать воодушевляющие речи им уже не представится. Надо признать, что Лейда выбрала для ободрения собравшихся не самый примитивный аргумент.

"...Если вы хотите знать, что может быть сильнее этой магии, вам нужно спрашивать об этом не меня и не друг друга, а самих себя. Сегодня ночью каждый из вас нашёл что-то, что было сильнее Темного Истока". Изящно, оценил сэр Ирем, удивлённо двинув бровью. Может быть, даже слишком изящно. Учитывая усталость собравшихся — да и состав, если на то пошло — Ирем бы не пытался философствовать. Но, как ни странно, слушателям Лейды такой поворот пришёлся по душе.

"...Давайте покажем этой Силе, что, пока мы живы, в мире будут вещи, над которыми она не властна!". Вот это, пожалуй, было уже перебором, но слушатели Лейды оказались к этому вполне готовы и восприняли такое заявление с энтузиазмом. С другой стороны, они все это время находились там, плечом к плечу, охваченные общим настроением, а не сидели в стороне, откинувшись на стену и устало смежив веки.

Чего Ирем не ожидал — так это того, что, закончив свою речь, Лейда решит зачем-то подойти к нему. Это стало для него полной неожиданностью — он почувствовал чье-то присутствие, открыл глаза и обнаружил рядом Лейду. Остатки воспитания потребовали сделать над собой усилие и встать. Те же остатки воспитания настойчиво твердили, что пару часов назад, когда она привезла ему новость о гибели Крикса, у них не было ни сил, ни времени на полноценный разговор, и сейчас следует сказать что-то приличествующее ситуации, выразить свои соболезнования... в конце концов, Лейда была единственным в городе человеком, который сегодня ночью потерял гораздо больше него самого. Но коадъютор обнаружил, что не может выдавить из себя ни единого слова. Присутствие Лейды ощущалось, как удар под дых. Его словно отбросило назад, в ту самую секунду, когда она посмотрела на него — и по её глазам он угадал, что она ему скажет, еще до того, как женщина открыла рот.

— Как ты?.. — неожиданно сочувственно спросила Лейда, внимательно глядя на него.

Ирем страдальчески поморщился. Этого только не хватало, в самом деле...

— Ради Всеблагих! — с досадой сказал он. — Тебе не кажется, что это я должен был спрашивать что-то подобное?..

— Не кажется, — спокойно возразила женщина. — Выглядишь ты чудовищно.

Ирем хрипло, резко рассмеялся, на секунду испугавшись, что этот нелепый, неуместный смех вполне способен кончиться слезами.

— Просто не могу поверить, что я допустил весь этот бред, — не удержавшись, поделился он. — Знаешь, что самое смешное? То, что я все время понимал, что это не закончится ничем хорошим. Крикс погиб из-за того, что слишком сильно полагался на слова Седого. Но при этом он хотя бы верил в то, что поступает правильно. А я... кажется... просто струсил. Побоялся сам принять какое-то решение и переложил эту ответственность на Крикса. Если бы я поступил так, как должен был — он бы сейчас был жив.

Дойдя до этой реплики, Ирем внезапно осознал, что зол не только на себя, но и на стоящую с ним рядом женщину — разве не она решительнее всех настаивала, что они должны забыть о здравом смысле и бездумно подчиняться указаниям безмозглого мальчишки, который в конце концов загнал себя в могилу своей глупой одержимостью?.. Почувствовав, что это раздражение на Лейду явственно сквозит в его словах, сэр Ирем прикусил язык, жалея, что вообще заговорил на эту тему. Это было низко. Лейда, надо полагать, и так винит себя в случившемся. И последнее, что ей сейчас необходимо — это чтобы кто-то вымещал на ней свою досаду.

Но следующие слова Лейды застали рыцаря врасплох.

— Я думаю, что ты все сделал правильно, — твёрдо сказала женщина. — И я не верю в то, что Крикс ошибся, и его поступки не имели смысла. Может быть, он с самого начала понимал, что ему придётся пожертвовать собой. А может быть, он действовал вслепую, по наитию. Но я уверена, что, в любом случае, он сделал то, что нужно было сделать.

Ирем уставился на собеседницу, слишком изумленный даже для того, чтобы сердиться.

— "Нужно"?.. — повторил он глухо. — Кому это было "нужно", Лейда?! И зачем?

— Не знаю. Может быть, затем, чтобы отдать наследство Альдов нам? — предположила женщина. — Чтобы мы перестали видеть Эвеллира в нем и взяли это бремя на себя. В конце концов, то зло, которое впустил в мир Олварг, слишком велико для одного-единственного человека.

— Ох, ну надо же!.. — процедил Ирем. Кто бы мог подумать, что даже смерть Крикса и Седого не избавит его от необходимости вести подобные дискуссии. — А я-то думал, что весь смысл веры в Эвеллира — как раз в том, чтобы считать, что он _способен_ в одиночку справиться со злом.

— Да, так оно и есть, — проигнорировав его издевку, согласилась Лейда. — Но ведь Крикс не вытащил меч Альдов из огня, когда его привёл туда Седой. Не мне тебе рассказывать, через какие испытания ему пришлось пройти, чтобы итоге завладеть этим Мечом. Если задуматься, то он стал Эвеллиром только потому, что очень сильно этого хотел. Так, может быть, суть в том, чтобы каждый из нас наконец захотел стал тем, кто сможет уничтожить Темные Истоки?..

Пару секунд лорд Ирем настороженно смотрел на собеседницу — но, убедившись в том, что Лейда говорит серьезно, рыцарь отвёл взгляд и тяжело вздохнул. Пару минут назад он готов был поаплодировать Лейде за то, что она нашла подходящие слова, чтобы приободрить напуганных людей — но теперь начал понимать, что ни о каких "правильно подобранных словах" тут речь не шла. Похоже, Лейда с самого начала говорила только то, что думала на самом деле. Сердце вдруг болезненно заныло от ненужной, абсолютно неуместной мысли, что на месте Лейды Крикс, наверное, сказал бы ровно то же самое.

Нелепая идея. Меченый уже никогда и ничего не скажет — именно из-за того, что позволил себе с головой увязнуть в этой бесполезной мистике.

— Чушь, — хмуро сказал Ирем. И, чтобы хоть как-то сгладить резкость своей реплики, дёрнул плечом. — Прости. Я, может быть, даже хотел бы искренне поверить в то, что ты права... Но это выше моих сил. Я не могу.

Лейда кивнула, словно с самого начала ожидала от него подобного ответа.

— Но у тебя, во всяком случае, еще осталось что-нибудь, ради чего стоит сражаться до конца?..

Ирем оскалился.

— Ну разумеется, — желчно ответил он. — Что за вопрос?.. По мне, так у нас не осталось больше ничего, кроме причин сражаться до конца.

— Думаю, этого вполне достаточно, — заметила она — и, кивнув коадъютору, направилась туда, где на сваленных в кучу балках отдыхали Льюберт с Юлианом.

Глядя ей в спину, Ирем с удивлением почувствовал, что ему в самом деле стало легче.

Сейлесс была уверена, что шторм затянется как минимум на весь следующий день, но к утру погода неожиданно наладилась. Безумствующее накануне море неожиданно утихло и теперь только слегка штормило, пасмурное небо обещало, в самом худшем случае, едва заметный дождь, а о вчерашнем ливне напоминали только мокрые, скользкие камни и вода, заполнившая борозды от вытащенных на берег лодок. Алира, правда, предлагала Отту с его спутниками подождать хотя бы до полудня, чтобы убедиться в том, что море не преподнесет каких-нибудь новых сюрпризов, но Кэлринн, хоть и поблагодарил королеву за заботу, решительно заявил, что они отплывут немедленно.

Сейлесс вместе с остальными спустилась на берег, чтобы проводить "Бурую чайку" и другие корабли из "Серой крепости", и сейчас смотрела, как стоявшая у шлюпки Айя прощается с дочерью. Айрис в Адель не взяли — как и двоих раненых во время шторма моряков с "Крылатого", которых тоже оставили на попечение имперцев. И девчонка, и оба раненных хирдманна бурно протестовали против такого решения, но Айя даже бровью не повела, проигнорировав все возражения с насмешливым спокойствием, напомнившем Сейлесс мессера Ирема — не того Ирема, каким он был в последние несколько месяцев, а коадъютора в его обычном, благодушном настроении. Айрис в конце концов утихомирилась сама — должно быть, просто слишком сильно вымоталась, чтобы продолжать негодовать и возмущаться. В глубине души Сейлесс подозревала, что Айя сознательно не пыталась приструнить девчонку, используя ее недовольство, чтобы отбить всякую охоту возмущаться у двух раненых — поскольку любой взрослый человек, который пытается что-нибудь доказывать в компании скандалящей десятилетки, в любом случае будет выглядеть глупо.

Сказать по правде, Айя с первой минуты вызывала у Сейлесс почти болезненное любопытство — не только из-за событий, описанных в книге Кэлринна, но и из-за смутных, но упорных слухов, что сэр Ирем был в неё влюблен. Сейлесс это, конечно, совершенно не касалось, но почему-то мысль о том, что эта женщина когда-то в прошлом была дорога мессеру Ирему, вызывало чувство странной теплоты, как будто этот факт каким-то образом сближал её и Королеву. Когда Сейлесс смотрела на прямую, туго перехваченную воинским поясом фигуру Айи, красиво очерченные губы и насмешливое выражение серо-зелёных глаз, в голову лезли совсем уже несуразные мысли о том, что у мессера Ирема хороший вкус.

А еще — хотя Айя большую часть времени обращала на вертевшуюся рядом с ней девчонку столько же внимания, сколько обычно обращают на щенка, который прыгает и лает где-то под ногами, Сейлесс почему-то ни одной минуты не сомневалась в том, что она очень любит свою дочь. Пока моряки из её команды спускали на воду лодки, Айя неожиданно заботливым движением поправила шерстяной плащ, застегнутый под горлом у девчонки, а потом, наклонившись, крепко обняла ее.

— Я буду по тебе скучать.

Айрис упрямо отвернулась, поджимая губы.

— Это несправедливо, — хмуро сообщила она Айе. — Почему я должна оставаться здесь, с этим глупым мальчишкой?..

Сейлесc прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Айрис явно возмущала мысль, что кто-то мог поставить её на одну доску с Кеннетом. На вид дочери Айи можно было дать лет десять, но сама она, похоже, искренне считала, что команда "Бурой чайки" — более подходящая для неё компания, чем семилетний принц. Сейлесс не могла разобраться в том, какие чувства вызывала в ней эта девчонка. С одной стороны, её упрямство придавало Айрис обаяния, с другой — будь Айрис её дочерью или младшей сестрой, Сейлесс давно бы надрала ей уши.

— С нами плывут только те, кто может драться, — сказал Альбатрос. Смотреть, как человек, которого она знала по книге Отта, как наемника из Серой сотни, беззаботного авантюриста и близкого друга Крикса, пытается что-то втолковать своей десятилетней дочери, было забавно.

— Эстри тоже плывёт с вами! — тут же уцепилась за его слова девчонка.

Айя ухмыльнулась.

— Я же тебе говорила, что это так не работает, — насмешливо сказала она Альбатросу. А потом, снова обернувшись к девочке, спокойно посоветовала — Не трать время, Айрис. Споры с Нойе тебе не помогут. Лучше попрощайся с нами, а то потом пожалеешь, что не захотела это сделать, пока у тебя еще была возможность.

Девчонка для виду поломалась еще с полминуты, но потом сменила гнев на милость и крепко обняла сперва Айю, а потом и её спутника. Поставив повисшую у неё на шее девчонку обратно на песок, Айя внезапно отколола штуку — отстегнула от своего пояса тяжёлый, длинный нож в узорных ножнах и вручила ей. Айрис, в руках которой этот нож вполне сошел бы за короткий меч, радостно взвизгнула и вцепилась в подарок обеими руками. Наблюдая эту сцену, Сейлесс поняла, почему Айрис вызывала у неё такую странную смесь противоречивых чувств — сразу и раздражение, и любопытство, и симпатию. Дочь Айи с самого рождения имела все, чего сама Сейлесс вынуждена была добиваться большую часть жизни — никто не пытался помешать ей быть самой собой.

Нойе помедлил, и, отколов с ворота серебряную фибулу, приколол её к плащу Айрис. Девчонка его жеста почти не заметила, продолжая влюблённо рассматривать свой новый нож, а вот Сейлесс почувствовала неприятный холодок под ложечкой. Хорошо, что девчонка была так поглощена своим подарком, что даже не задалась вопросом, с чего это Айе и Нойе разом решили оставить ей что-нибудь на память... Сейлесс почему-то вспомнилось их скомканное, торопливое прощание с мессером Иремом, который провожал их в гавань. Влажный ветер яростно трепал его тяжелый темно-синий плащ и светлые, седеющие волосы, а лицо Ирема казалось неестественно спокойным и каким-то неживым, и выглядело это так, что в ушах Сейлесс снова зазвучали слова Лейды — "мы все, оставшиеся здесь, погибнем...".

Девушка встряхнула головой, стараясь отогнать тревожное воспоминание. По правде говоря, сэр Ирем редко ошибался, но ей хотелось верить, что на этот раз он был неправ.

* * *

Олварг рассчитывал, что они доберутся до Адели еще до восхода солнца, но он не учел, что за границей защищающего их магического купола царит полнейший хаос, и проехать те несколько стае, которые отделяли Мирный от столицы, будет не в пример сложнее, чем в обычный день.

Поняв, что от стремительного марш-броска от Мирного к Адели придется отказаться, Олварг отправил вперед разведчиков, а сам двинулся к городу во главе основного войска, убеждая самого себя, что эта проволочка не нарушит его планы. Конечно, очень соблазнительно было бы застать жителей города врасплох, прежде чем они успеют оправиться после землетрясения, но, даже если горожане выиграют несколько часов, особой роли это не сыграет. В конце концов, они сейчас находятся буквально в сердце Темного Истока — а ведь эта магия для большинства людей настолько же невыносима, как магия Альдов — для Безликих. Даже такой Одаренный чародей, как Галахос, не мог полностью оградить себя от этой Силы — находясь в Галарре, старый негодяй всегда выглядел так, как будто бы страдал от затянувшейся болезни : он хирел, бледнел и делался — если, конечно, это в принципе возможно — еще более никчемным, жалким трусом, чем обычно. Эта магия лишала людей силы, подрывала волю, вызывала приступы уныния и страха. Олварг знал, что магия Истока до поры до времени не трогает его солдат. Истоку было совсем не нужно, чтобы люди, исполняющие её волю, пали духом или на собственной шкуре ощутили расползающийся от Адели ужас.

Магия оберегала их... пока. Олварг старался отогнать подальше мысль о том, что в тот момент, когда Адель будет захвачена, у Темного Истока не останется никакой причины их щадить — но не думать об этом временами становилось слишком сложно.

У жителей Энмерри, кажется, была какая-то слезливая история о юноше, который попал в плен к вражеской армии и обещал показать им дорогу к своему родному городу, но вместо этого завёл врагов в непроходимые болота. Помнится, Саккронис когда-то рассказывал ему эту историю среди всей прочей чуши, с помощью которой он пытался заинтересовать наследника престола изучением имперских хроник. Олварг вообще не очень понимал, почему эта глупая побасенка все-таки отложилась в его памяти, а уж тем более — почему она всплыла в его памяти много лет спустя, но сейчас он испытывал к юноше из легенды куда более глубокое сочувствие, чем в детстве. Сохранять невозмутимый вид и в то же время понимать, что в конце вашего пути и тебя самого, и всех, кто идет за тобой, ждет смерть, и вряд ли эта смерть будет такой уж лёгкой — особенно для тебя, — наверняка было очень... мучительно.

Себе на горе, те, кто строили имперские дороги, приложили все усилия, чтобы ничто не могло помешать движению на королевском тракте — по обе стороны дороги тянулись широкие прогалины, чтобы случайно рухнувшее дерево не перегородило тракт, а саму дорогу "приподняли" над землёй с помощью прочных брёвен и каменной насыпи, чтобы её не развезло из-за дождей. В итоге, хотя многие отрезки тракта превратились в месиво земли, щебенки и камней, армии Олварга, во всяком случае, не пришлось расчищать дорогу от поваленных деревьев или вязнуть по колено в грязных лужах. Наорикс Воитель, уж конечно, никогда бы не подумал, что однажды его неустанные заботы об имперских трактах обернутся против его обожаемого младшего сыночка...

Подумав об этом, Олварг несколько приободрился и выбросил неуместные сомнения из головы.

Издалека стены Адели выглядели так, как будто бы их много дней подряд обстреливали из тяжёлых катапульт, но, к удивлению Олварга, раскинувшийся под пасмурным небом город не казался таким мёртвым и пустым, каким он ожидал его увидеть — на тех участках стены, которые пострадали сильнее всего, горел огонь и мельтешили люди. Издали они напоминали муравьев, мечущихся туда-сюда и пытающихся починить растоптанный ребенком муравейник.

Олварг недовольно сдвинул брови — то, что кто-то из защитников Адели по-прежнему был способен думать о сопротивлении, бросало вызов его представлениям о магии. Это неприятное чувство — смесь досады, удивления и раздражения — только усилилось после того, как Олварг выслушал отправленных вперед разведчиков. Те сообщали, что в город проще всего попасть двумя путями : либо со стороны гаваней, либо через пролом у Северных ворот. Дамбу, которая когда-то защищала город со стороны моря, затопило, а у Северных ворот обрушилась сторожевая башня и весь примыкавший к ней кусок стены. После этого донесения хлопоты тех, кто занимался обороной города, начали выглядеть еще более раздражающими и необъяснимыми. На что они, Хегг их возьми, надеются?.. По разумению Олварга, тем, кто остался живым и невредимым после сегодняшней ночи, следовало бы сейчас хватать свои пожитки и бежать из проклятого города, куда глаза глядят.

А, с другой стороны, куда им, в сущности, бежать? — подумал он, немного поостыв. Они даже не знают, разрушило ли недавнее землетрясение одну только Адель, или та же судьба постигла все ближайшие к столице города. И даже если их дома разрушены, в столице оставаться лучше, чем ночевать под открытым небом на сырой, раскисшей от дождя земле. Они "храбры" в том самом смысле, как бывает "храброй" загнанная в угол крыса — просто от сознания того, что у них нет другого выбора.

Придя к такому выводу, Олварг почувствовал себя гораздо более уверенно.

— Разделимся, — сказал он Нэйду. — Я поведу людей к Северной стене, вступлю в переговоры, чтобы отвлечь на себя их внимание, а в полдень начну штурм — это заставит их стянуть туда все свои силы. Ты войдёшь в город со стороны гавани и постараешься зайти им в тыл. Если нам повезет, то мы ударим с двух сторон и сможем покончить с ними одним ударом. Если нет, то им придётся разделиться, чтобы отправить кого-нибудь тебе наперерез.

— Хорошо, государь, — бесстрастно сказал Нэйд, никак не выразив своего отношения к этому плану. И, хотя Олварг первый бы не потерпел, если бы кто-то из его военачальников — даже Рыжебородый, постоянно находившийся с ним рядом уже двадцать лет — взялся оценивать или, тем более, оспаривать его решения, на одну мимолетную секунду он почувствовал досаду, что в эту вершинную минуту его жизни рядом с ним нет никого, кто принимал бы его цели, как свои, и мог бы в полной мере разделить с ним значимость момента.

Наверное, такой соблазн, в конечном счете, посещает каждого правителя. Отец чуть ли не лобызался с голодранцами из своей Золотой сотни, а Валларикс пошёл еще дальше — создал для своего друга детства отдельную должность коадъютора, чтобы тот мог быть одновременно и телохранителем, и послом, и нянькой императора. Сам Орден Олварг собирался сохранить в том самом виде, который он приобрёл при Иреме — это был хорошо отлаженный, удобный механизм для проведения своей политики в провинциях, не говоря уже о том, что большинством людей Орден теперь воспринимался, как такой же важный атрибут императорской власти, как Крылатый трон, — но нынешние привилегии и полномочия орденских эмиссаров следовало существенно урезать, а должность коадъютора и вовсе упразднить.

Дойдя до этой мысли, Олварг в первый раз задумался о том, жив ли еще приятель императора, или же он, как и многие другие, погиб во время землетрясения?.. Олварг почти не сомневался в том, что Меченый не пережил сегодняшнюю ночь — останься он в живых, его бы, несомненно, поспешили отпустить и возвратили ему его меч, а это точно не прошло бы незамеченным для Олварга. Значит, дан-Энрикс либо умер, либо был настолько не в себе, что никому не пришло в голову отдать ему меч Альдов. Cо стороны Темного Истока было бы очень любезно избавить его разом и от дан-Энрикса, и от докучливого каларийца, но Олварг не слишком-то надеялся на подобную удачу — и, конечно, оказался прав.

Нелепая, почти игрушечная баррикада, с помощью которой защитники города наскоро залатали брешь в стене, смотрелась откровенно жалко, зато Ирема с его синим плащом Олварг разглядел еще с опушки леса. С уцелевших участков городской стены их войско заметили раньше, чем они успели выйти на опушку, и теперь проклятый калариец ждал их появления — он стоял на вершине баррикады, которую ни одно войско в мире не смогло бы удерживать дольше нескольких часов, и дожидался его с такой вызывающей невозмутимостью, как будто Олварг был его противником на рыцарском турнире.

Олварг почувствовал, как от этой картины в груди полыхнуло бешенство — настолько острое и яркое, что оно изумило его самого. Хотя Олварг ни разу не встречался с коадьютором, его сегодняшнее поведение никак нельзя было назвать непредсказуемым — именно так сэр Ирем вёл себя с тех пор, как Олварг внёс его в список своих врагов и начал изучать его характер и привычки. Так что в первую секунду Олварг даже удивился силе своей злости. А потом он с опозданием сообразил, что в этом-то и заключалась главная проблема. Ирем вёл себя в точности так же, как обычно — так, как будто пробуждение Истока ничего не изменило. Человек на баррикаде бросал вызов силе, которой сам Олварг никогда не смог бы — да и просто не осмелился бы — противостоять.

Олваргу вспомнилось побоище, в котором айзелвиты, провожавшие дан-Энрикса в изгнание, едва не перерезали друг другу глотки раньше, чем вступили в бой с Безликими. Правда, хаос в рядах врагов в конечном счёте только навредил адхарам, потому что в этой сутолоке Меченому удалось благополучно ускользнуть, но в других случаях такая тактика всегда давала наилучшие плоды. Заносчивому каларийцу следовало бы спросить себя, как поведут себя его солдаты, если перестанут чувствовать себя той самой загнанной в угол крысой и поверят в то, что Олварг может сохранить им жизнь. Не может быть, чтобы за те несколько месяцев, которые дан-Энрикс болтался на свободе и считался Эвеллиром, он ни разу не упомянул о том, как его спутники, еще мгновение назад готовившиеся сражаться до последнего, передрались друг с другом, когда предводитель Безликих дал понять, что достаточно будет выдать Меченого, чтобы избежать побоища. "На твоем месте, я бы не таращился за стену, а больше заботился о том, что происходит за моей спиной!" — мысленно сказал Олварг Ирему.

Ирем попробовал посчитать, сколько часов он уже оставался на ногах, но быстро сбился. Он, определенно, не спал уже больше суток, но при этом чувствовал он себя отвратительно бодрым и полным сил. Было не слишком-то приятно сознавать, что он обязан этому вовсе не своей стойкости и силе воли, а нескольким крошечным — не больше кунжутного семечка — зернам люцера. Но, хотя сперва Ирем отнесся к идее Аденора с крайним скепсисом, надо было признать, что в данном случае его отрава пришлась более чем кстати; отсыпаться было совершенно некогда. Они едва успели наскоро заделать брешь в стене, когда дозорные на башне сообщили о приближении вражеской армии.

Надо отдать Олваргу должное : он уже далеко не в первый раз сделал совсем не то, чего от него ожидал лорд Ирем. Рыцарь полагал, что Олварг либо начнет подготовку к штурму, либо пошлёт к ним парламентеров — но уж точно не того, что он направится к стенам Адели сам, взяв с собой только одного Безликого, который держал королевский стяг. Глядя на то, как пара всадников спускается с пологого холма, а после этого неторопливой рысью едет через поле, отделяющее город от опушки леса, Ирем должен был признать, что это выглядит эффектно — Олварг держался так, как будто совершенно не тревожился за свою жизнь. Конечно, его защищала его магия, но Олварг же не мог не понимать, что, кроме лучников, на Северной стене были еще и маги из Совета Ста?..

— Подпустим их поближе, — сказал Ирем командиру лучников. — Незачем понапрасну тратить стрелы. Если они остановятся — стрелять по моему сигналу. Если начнут поворачивать назад — стреляйте без приказа.

Но пока что было не особенно похоже, что Олварг намерен повернуть назад. Ирем чувствовал, что против воли начинает вовлекаться в эту непонятную игру, и сердце начинает колотиться в ребра все быстрее. Олварг словно говорил — смотрите, я даю вам шанс покончить со мной одним ударом, неужели вы упустите подобную возможность?.. Ирем кусал губы, думая о том, что Олварг совершенно точно не был ни любителем испытывать судьбу, ни искателем острых ощущений вроде Наина Воителя. Он всегда действовал наверняка. В Кир-Кайдэ он дал Криксу ключ от кандалов и даже предлагал ему свой меч, бросая ему ту же самую наживку, что и им сейчас — ты так хотел меня убить, ну так давай, убей!.. Но он пошёл на это только потому, что был уверен в собственной неуязвимости.

Доехав до середины поля, Олварг придержал коня, привстал на стременах и махнул рукой, как будто бы хотел привлечь к себе внимание — хотя, конечно, знал, что каждый человек, стоявший на стене, в эту минуту смотрит только на него, и многие из них оттягивают к уху тетиву или стоят возле немногих катапульт, которые не пострадали от землетрясения. Усиленный магией голос Олварга звучал на удивление отчётливо и внятно — Ирем даже на секунду усомнился в том, что Олварг в самом деле пользуется речью, а не прибегает к ворлокству, чтобы впечатывать свои слова прямо в сознание своих врагов.

— Я хочу говорить с тем, кто возглавляет оборону города, — заявил он.

— Еще чего!.. — процедил Ирем, давая отмашку командиру лучников.

Град стрел, метательных снарядов и заклятий, одновременно обрушенных защитниками города на Олварга, был таким густым, что тот на несколько секунд пропал из виду. Ирем помнил рябь, которую он видел в воздухе в тот день, когда Седой с помощью своей магии удерживал каменный потолок в Подземном городе, и ожидал увидеть что-нибудь подобное и в этот раз, но действительность превзошла все его ожидания — когда стрелы ударили в магический барьер, выставленный Олваргом, воздух не пошёл рябью, а вскипел, как убегавшая из котелка вода. Когда все было кончено, Ирем увидел, что и Олварг, и сопровождающий его Безликий остались на прежнем месте, словно ничего особенного не произошло. Смотрелось это откровенно жутко. В дюжине шагов от мага начиналась выжженная, черная земля, на которой валялись кучи стрел, камней и разбитых глиняных снарядов с растекающимися от них лужицами горючей смеси, над которой трепетали языки сиреневого и оранжевого пламени — но Олварг, находившийся внутри своего заколдованного круга, выглядел совершенно невредимым, и на землю под его ногами не упала ни одна искра.

От такой явной демонстрации своих возможностей во рту у каларийца неприятно пересохло. Рыцарь повернулся к стоявшему рядом магу из Совета Ста и, не скрывая нетерпения, спросил:

— Ну, как?.. Есть хоть какой-нибудь эффект?

Седой магистр огорченно качнул головой.

— Мне очень жаль, мессер... Теоретически, любой магический барьер должен иметь пределы насыщения, но в данном случае это бессмысленно. У нас не хватит сил.

Олварг немного подождал — как будто бы давая им возможность отойти от потрясения — и вновь заговорил:

— Слушайте, жители Адели! Ваши командиры хотят, чтобы вы умирали за пустые вымыслы об Эвеллире и о Тайной магии. Где была эта магия сегодня ночью, когда я пробудил Исток? Разве она защитила вас и ваших близких?.. Я, Олварг, король Дель-Гвинира, Эсселвиля и Дакариса, сильнее, чем все маги в этом городе. Но я не желаю вашей смерти. Сложите оружие, выдайте мне своих военачальников, и я пощажу вас и ваши семьи. Это ваш последний шанс спастись. Решайте, что для вас важнее — ваша жизнь или побасенки Кэлрина Отта. Но решайте побыстрее, потому что я не стану долго ждать. Я дам вам время до полудня, а потом мои солдаты начнут штурм.

Лорд Ирем на мгновение прикрыл глаза.

Вот оно, значит, как... Олварг надеется, что горожане струсят и вынесут ему голову Ирема на блюде. Или, на худой конец, хотя бы сцепятся между собой. Вот только вряд ли так уж дальновидно было распинаться о своей готовности пощадить их семьи, перед теми, кто всего пару часов назад вытаскивал из-под завалов изуродованные тела своих родных.

Сэр Ирем обернулся все к тому же магу и спросил :

— Магистр, вы могли бы сделать так, чтобы этот говнюк меня услышал?..

Маг нахмурился, явно встревоженный решительностью Ирема.

— Не стоит, монсеньор... Не знаю, на что он способен, но, если он попытается причинить вам какой-то вред, я не смогу вас защитить. Кем бы он ни был, этот человек — очень могущественный маг. Было бы неразумно лишний раз его дразнить.

Лорд Ирем хмуро усмехнулся.

— Не позволяйте ему себя запугать, магистр! Если бы он был способен убивать людей на расстоянии, то ни меня, ни вас бы уже не было в живых. Не думайте об этом, просто уделите мне немного вашей магии... благодарю вас.

Ирем сделал шаг вперед, чтобы Олваргу было лучше его видно, и сказал:

— Послушай, ты, король объедков!.. Большинство из нас уже лишились своих близких из-за тебя и твоей проклятой магии. Если ты думаешь, что кто-то в этом городе забудет о погибших этой ночью и будет просить тебя о пощаде, то ты совсем спятил. Не трать времени на пустословие — здесь, за моей спиной, нет никого, кто не мечтал бы вбить твой ультиматум тебе в глотку. Так что можешь ничего не ждать, а сразу взять свой сброд и посмотреть, так ли легко будет попасть за эту стену. Твоя краденная Сила может защитить тебя от стрел, но тебе никогда не захватить Адель с помощью балаганных фокусов.

Магистр справился на славу — к концу своей речи Ирем едва не оглох от звуков собственного голоса, и, отступив назад, лёгким поклоном выразил магистру свое восхищение, пока защитники стены, пришедшие в неистовство после упоминания про гибель своих близких, топали, орали и колотили по щитам, давая выход своей ярости — а может быть, и возбуждению, вызванному употреблением люцера. Если Олварг и рассчитывал сказать что-то еще, то этот шум явно отбил у него всякое желание продолжать переговоры. Презрительно дернув головой, он развернул коня и с вызывающей неторопливостью направился обратно к своей армии.

— Что дальше, монсеньор?.. — спросил седой магистр с таким видом, будто бы в действительности он хотел сказать — "Надеюсь, что вы знаете, что делаете".

— После такого? Только штурм, — ответил Ирем почти весело. Странное дело — именно сейчас, когда настал решающий момент, он чувствовал себя на удивление легко. — Надеюсь, магия не сможет защитить этих дикарей, когда дойдёт до рукопашной. Сами понимаете, если предположить, что они будут полностью защищены от всякого урона, драться вообще нет смысла — проще и быстрее будет сразу перерезать себе горло.

Маг наморщил лоб.

— Не знаю, монсеньор, — помедлив, сказал он — К магическим щитам никто не прибегал с тех самых пор, как Совет Ста запретил магам забирать чужую силу. О сражениях, в которых действительно использовалась эта магия, никаких точных сведений не сохранилось. Сугубо теоретически, в момент прямого столкновения барьер, скорее всего, перестанет действовать.

— Звучит неплохо, — кивнул Ирем одобрительно. — Нам остается только проверить эту прекрасную теорию на практике.

Маг, кажется, хотел сказать что-то еще, но Ирем резко вскинул руку, призывая к тишине. Рыцарю показалось, что он слышит доносящийся откуда-то издалека сигнал трубы — настолько тихий, что его легко можно было принять за обман разыгравшегося воображения. Ирем нахмурился и замер, напрягая слух и все ещё надеясь, что ему послышалось. Но подхватившая сигнал труба отозвалась уже гораздо ближе, исключая всякую надежду на ошибку. "Южный порт — к оружию", передавали от стены к стене. И сразу же затем — еще отчаяннее и еще тревожнее — "Враг в городе".

"На помощь".

"Все сюда".

И снова — "Южный порт, к оружию!".

Ирем бессильно заскрипел зубами. Что ж, на месте Олварга он тоже разделил бы свои силы, чтобы нанести удар по городу с разных сторон. Теперь было понятно, к чему Олваргу понадобился этот драматичный ультиматум, это войско, картинно построенное на опушке леса — ему нужно было приковать все их внимание к себе. И ему это удалось.

Даже сейчас, когда они услышали отчаянный призыв о помощи, им, по большому счету, некого было отправить в Южный порт — их было слишком мало даже для защиты возведенной на скорую руку баррикады.

За стеной тоже услышали звуки трубы. Теперь, когда стало понятно, что скрытное нападение не удалось, не было больше никакой причины тянуть время. Войско Олварга пришло в движение — как будто тёмная лавина разом хлынула от леса к городской стене. Подобный штурм — без требушетов, катапульт, осадных башен и навесов — Ирем раньше видел только в приграничных крепостях на севере, где толпы варваров из Такии, Каларии и Тареса до сих пор воевали так, как это делалось при Энриксе из Леда. Коадъютор мысленно пообещал себе, что ни один из этих грязных оборванцев не окажется по эту сторону стены в ближайшую пару часов.

Магический барьер все еще действовал, но Ирем видел, что он начинает истончаться — часть снарядов, выпущенных со стены, все-таки попадали в цель, и рыцарь был почти уверен в том, что за это следовало благодарить магов из Совета Ста. Стоявший рядом с Иремом магистр все заметнее бледнел от напряжения, а пальцы, которыми он сжимал висевший на цепочке амулет, тряслись, как будто маг был совсем дряхлым стариком, но воздух вокруг них обоих резонировал от Силы, от которой кожу Ирема словно покалывало тысячей невидимых иголок.

— Отличная работа, мэтр!.. А теперь спускайтесь. Время магии закончилось, — оскалился лорд Ирем, когда гвинны добрались до подножия стены, и, не переставая осыпать их баррикаду стрелами, начали поднимать осадные лестницы.

В крови у него бушевал люцер, и, как ни странно, в тот момент, когда все, наконец, пришло в движение, и многомесячное ожидание буквально за секунду разрешилось долгожданным, восхитительным, пьянящим хаосом, лорд Ирем чувствовал себя почти счастливым.

Большую часть лестниц им все-таки удалось столкнуть — где-то при помощи рогатин, а где-то и вовсе голыми руками. Но, пока одни лестницы с гроздьями уцепившихся за них людей падали вниз под аккомпанемент яростной ругани и криков, снизу уже надвигались новые, а те их гвиннов, кому деревянных лестниц не досталось, пускали в ход канаты и веревочные лестницы с крюками на конце, с кошачьей ловкостью карабкаясь по ним наверх, так что врагов на баррикаде постоянно прибывало. Лучники теперь могли стрелять практически в упор — Ирему в память ярче всего врезался момент, когда стрела вошла в глазницу мощного, словно медведь, косматого гиганта, разрубившего щит Ирема одним ударом топора, и гвинна отшвырнуло назад с такой силой, что он рухнул вниз, утянув за собой пару своих товарищей. Лёгкие Ирема горели от нехватки воздуха, тяжёлая кольчуга и помятый нагрудник сдавливали ребра, не давая сделать полноценный вдох, и коадъютору казалось, что он задохнётся раньше, чем кто-нибудь успеет его убить.

Это тянулось бесконечно долго — лязг оружия, скользящие удары по наплечникам и шлему, боль в руке, держащей щит, и мешанина голосов, среди которой уже невозможно было разобрать, кто здесь кричит от ярости, а кто — от боли. Ирем уже не верил в то, что этот бой когда-нибудь закончится, когда почувствовал — не "понял", не "увидел", а именно ощутил всем своим существом — что натиск нападающих утратил прежнюю решительность и ярость. Плохо понимая, сколько всего человек им противостоит, и видя только то, что ни один из нападавших так и не сумел прорваться на ту сторону стены, гвинны, растерявшие весь боевой запал, на время отступили, бросив раненных или разбившихся во время приступа соратников на милость победителя.

Ирем сумел спуститься с баррикады, но на большее его уже не хватило — ноги подкосились, и он сел прямо на землю, привалившись спиной к груде камней. Он смутно осознавал, что они совершили невозможное и выиграли сражение, которое, по сути, нельзя было выиграть, но не испытывал ни торжества, ни даже удовлетворения — у него просто не осталось сил на то, чтобы радоваться победе. Он попробовал снять шлем — ему казалось, что без шлема дышать будет легче — но руки безвольно скользнули по железу. Ирем запоздало вспомнил, что под действием люцера человек может не чувствовать усталости, пока не рухнет замертво, и ему еще повезет, если он свалится в глубоком обмороке раньше, чем загонит себя до смерти.

Кто-то поднёс к его губам фляжку с водой, и Ирем чуть не застонал от наслаждения, только сейчас сообразив, до какой степени ему хотелось пить. Он успел выпить почти все, что было внутри фляги, прежде чем к нему вернулась способность соображать, и рыцарь понял, что присевшим рядом человеком была Лейда.

В отличие от доспеха Ирема, который можно было снять только с помощью кузнеца, её кольчуга была почти невредимой. Когда Ирем поставил гверрцев во вторую линию, Лейда неодобрительно усмехнулась, но Ирем и бровью не повел. "Если хочешь на моё место, подожди, пока меня убьют, — мысленно сказал он. — Мужчины для того и существуют, чтобы женщинам — даже таким, как ты, — никогда не пришлось стоять в стене щитов".

— Хороший бой, — сказала Лейда, отбросив пустую фляжку. Ирем тронул языком шатающийся зуб, почувствовал во рту солоноватый привкус крови и подумал, что со стороны он сейчас должен выглядеть довольно-таки жалко. Он заставил себя усмехнуться.

— Ну, если забыть, что их король — болван с раздутым самомнением, а они сами — просто кое-как вооруженный сброд, то это можно считать впечатляющей победой.

Лейда улыбнулась, словно говоря — "Мы оба знаем, что это неправда". Такой взгляд — одновременно тёплый и серьёзный — Ирем часто видел у дан-Энрикса.

Почувствовав знакомую тоску, рыцарь отвёл глаза.

— Возьми своих людей и отправляйся в Южный порт, — попросил он. — Я бы поехал сам, но, думаю, я сейчас даже на ногах не удержусь, не говоря уже о том, чтобы сесть в седло. Хеггов люцер... Хотя, конечно, если бы не он, они бы нас смели.

— Вас слишком мало, Ирем. Во второй раз вы их не удержите, — хмуро предупредила женщина.

Ирем вздохнул. Возражать было глупо — они оба знали, что Лейда права.

— Возможно, мы отступим к Разделительной стене, — нехотя согласился он. — Но мне бы не хотелось, чтобы нас зажали в клещи.

— Уже еду, — согласилась Лейда, поднимаясь на ноги.

* * *

Ветер переменился и легко нёс их корабли вперед — как будто море, наконец, отчаялось бороться с их упорством и смирилось, пропуская их в Адель. Эстри, с утра бродившая туда-сюда и успевшая постоять и на носу, и на корме, подошла к Алвинну в то время, как он пристроился под мачтой и водил оселком по лезвию своего меча. Она присела рядом, обхватив себя за локти и почти касаясь Алвинна плечом. Пару минут девушка молча наблюдала за спокойными, ритмичными движениями Безликого, а потом неожиданно спросила :

— Кэлринн говорит, Безликие не ощущают страха. Это правда?

— Правда, — согласился Алвинн.

— Это, наверное, очень удобно, — с ноткой зависти сказала Эстри.

— Нет. Скорее, это грустно, — помедлив, ответил он. И, встретив её удивленный взгляд, вздохнул. — Ты думаешь, что отсутствие страха должно быть похоже на отвагу, но оно больше похоже на усталость. Страх, на самом деле, очень жизнеутверждающее чувство. Смерть и боль страшны не сами по себе, а тем, что люди любят свою жизнь... и свое тело тоже. Они берегут его и не хотят, чтобы ему причинили вред. Я не испытываю страха — но не потому, что я отважнее, чем ты или любой другой на этом корабле, а потому, что все, к чему вы так привязаны, мне в тягость.

— Звучит просто чудовищно, — нахмурившись, сказала Эстри. Безликий пожал плечами.

— Не принимай близко к сердцу. Я привык.

Но Эстри не была бы сама собой, если бы успокоилась на этом.

— Когда мы победим, все будет по-другому — вот увидишь! — сказала она, взяв его за руку и сочувственно сжав её своей.

С тех пор, как Алвинн жил среди людей, он тщательно следил за тем, чтобы каждый миллиметр его кожи был закрыт от посторонних глаз, но тепло от пальцев Эстри ощущалось даже через полотняную перчатку. Ощущение было забытым и почти пугающим. Ему было приятно — и от этого хотелось отдернуть руку, словно он обжегся.

Чтобы не обидеть Эстри, Алвинн встал.

— Пошли, составим Кэлринну компанию, — предложил он.

Это сработало — хотя Алвинн ничуть не сомневался в том, что компания Отту совершенно не нужна, даже совсем наоборот. Кэлринн, торчавший на носу последнюю пару часов, выглядел полностью захваченным своими мыслями. Раньше сидевшие на веслах моряки часто просили Отта спеть, чтобы скрасить их тяжелую и монотонную работу, но на этот раз никто из экипажа не осмелился отвлекать Кэлринна подобной просьбой. Сейчас Кэлринн был как никогда похож на посланника Изначальных сил. Он выглядел, как человек, который сознает, что вся его прежняя жизнь была только прелюдией к сегодняшнему дню.

Когда к нему подошли Алвинн с Эстри, Отт скосил на них глаза, но почти сразу же снова уставился вперед.

— Еще от силы полчаса, — нетерпеливо сказал он — не столько обращаясь к ним, сколько озвучивая свои мысли вслух. — Пройдем Братские скалы, а потом — Адель.

"Или же то, что от неё осталось" — мысленно добавил Алвинн.

Он ничего не сказал своим попутчикам о темной магии, которую он ощущал прошедшей ночью. Близость Темного Истока ощущалась так отчетливо, как будто он опять попал в Галарру, но Алвинн предпочел держать эти мысли при себе, чтобы лишний раз не тревожить своих спутников.

"Бурая чайка", обогнавшая другие корабли их небольшой эскадры, раньше прочих обогнула тёмную громаду Братских скал, и в первую секунду Алвинн осознал только одно — Адель по-прежнему стоит на своем месте. Но мгновением спустя он осознал, что город, куда они возвратились, не был той Аделью, из которой они много месяцев назад отплыли на Томейн. Ни широкой, вымощенной светлым камнем набережной, ни прямых, как стрелы, молов, далеко врезающихся в море, больше не было. Там, где когда-то круглый год были видны стоящие на рейде корабли, теперь торчали из воды обломки мачт, а набережная исчезла — дома поднимались прямо из воды. Над морем стлался жирный черный дым, а ветер относил все звуки в сторону, так что Алвинн не сразу осознал, что в городе сражаются. Но потом дым слегка рассеялся, и он увидел, что ближние к порту улицы кишат людьми. Он даже различил в этом человеческом месиве зеленые накидки гверрских всадников, и с мрачным удовлетворением подумал, что Лейда Гефэйр, судя по всему, все же откликнулась на приглашение дан-Энрикса.

— Все-таки опоздали!.. — ахнул Кэлринн, побледнев, как смерть.

— Ничего подобного, мы как раз вовремя, — сказала Айя, успевшая подойти поближе и смотревшая на город с нехорошей, многообещающей улыбкой. — Нойе, смени гребцов! Нам надо подналечь на весла...

Алвинн бросился к скамье вместе с другими островными моряками. Правда, в отличие от своих товарищей, которые налегали на весла яростно, как будто бы от этого зависела их собственная жизнь, Алвинн греб так же методично и спокойно, как всегда. Среди надсадного дыхания, вздувавшихся на шеях жил, ругани и проклятий он ощущал себя до странности чужим, как будто бы отрезанным от окружающих его людей невидимой стеной.

Нойе поднёс к губам боевой рог — и вопросительно взглянул на Айю. Та кивнула:

— Давай! Пусть знают, что мы идем.

Низкий, густой и вязкий звук боевого рога далеко разнесся над водой, но Кэлринну, должно быть, этого казалось мало — или же он просто не способен был смириться с тем, чтобы в такой момент стоять на палубе без дела. Он схватил висевший на носовой фигуре сигнальный рожок, откинул голову назад, и заставил свой примитивный инструмент запеть настолько чистым и прозрачным голосом, что даже Алвинн вздрогнул, ощутив, как по спине у него поползли мурашки. Мотив был ему незнаком, но Кэлринн играл так, что музыка казалась заклинанием. Весла, и без того взбивающие целые каскады пены, замелькали с такой скоростью, что Алвинн бы не удивился, если бы "Чайка" оторвалась от воды и полетела над заливом, как та птица, в честь которых она была названа.

— Правь прямо к берегу, — велела Альбатросу Айя, видя, что он собирается повернуть к дамбе.

— Гавань, конечно, затопило, но там вряд ли очень глубоко. Корабль разобьется, — озабоченно заметил Нойе.

Королева рассмеялась, словно Альбатрос забавно, но при этом глупо пошутил.

— И что с того? Зачем его теперь жалеть?..

Нойе коротко, нервно хохотнул — но выполнил приказ.

Гвинны на берегу, наконец, поняли, что корабли не собираются сворачивать, и начали стрелять. Островитяне подняли щиты, чтобы прикрыть гребцов. Алвинн увидел, как несколько горящих стрел воткнулось в палубу рядом с его скамьей, и еще несколько застряло в мачте, но никто из людей Айи, кажется, не пострадал — а "Чайка" продолжала на всех парусах лететь вперед.

— Держитесь крепче! — приказала Королева, яростно осклабившись. — Никто не может знать, когда...

Договорить женщина не успела. "Чайка" с разгона налетела на какую-то преграду — может быть, на затопленный мол, а может, на один из затонувших кораблей. Жалобно затрещало дерево, что-то с выворачивающим душу звуком заскрежетало по днищу корабля, а Алвинна швырнуло на соседа по скамье. Несмотря на то, что экипаж заранее приготовился к удару и каждый крепко держался кто за мачту, кто за борта, кто друг за друга, многие из хирдманнов попадали на палубу. Но Алвинну было не до того, чтобы смотреть по сторонам. Увидев Кэлринна, отчаянно пытавшегося уцепиться единственной рукой за палубные доски, Алвинн успел ухватить певца за шиворот и притянуть к себе, не дав ему удариться виском об острый край скамьи. В голове Алвинна мелькнуло, что есть все-таки кое-какие преимущества и в положении Безликого — если бы не его ускоренная вчетверо реакция, Отту наверняка бы раскроило череп. Через полминуты дикой тряски, когда их наконец-то перестало швырять из стороны в сторону, Алвинн выпустил Кэлринна и первым перепрыгнул через борт.

Имевший низкую осадку "Зимородок" проскользил по дну гораздо дальше "Бурой чайки", так что его выбросило прямо на берег, и его высокий резной нос навис над головами гвиннов, с воплями и руганью отшатнувшихся назад.

Алвинн едва видел их врагов из-за поднятой их ногами тучи брызг и белой пены. Вода не только промочила всю его одежду, но и затекла под маску, и Алвинн чувствовал привкус соли на губах.

— Руби! — заорал Нойе Альбатрос, каким-то чудом ухитрившийся опередить даже Безликого. — Прикончим эту падаль! Ein dan-Enrix!

Алвинн, полностью захваченный азартом боя, слишком поздно понял, что очередной противник Нойе двигается слишком быстро, с хищной плавностью адхара. Ощутив давно забытый страх, Алвинн выкрикнул — "Осторожно!.." — но, конечно, опоздал. Безликий без труда отбил удар островитянина и возвратным движением отрубил Нойе кисть вместе с зажатым в ней мечом. Кровь хлынула тугой струей. Альбатрос дико закричал, и враг позволил себе полсекунды промедления, чтобы полнее насладиться этой смесью боли, потрясения и ужаса. Обычный человек бы даже не заметил эту мимолетную заминку — но для Алвинна её хватило, чтобы, отшвырнув в сторону раненного Альбатроса, отбить предназначенный ему удар.

Не удержавшись на ногах, Нойе свалился в воду, и белая пена сразу стала красной, а крик Альбатроса изменил свою тональность, когда рану обожгло морской водой.

Алвинн заметил, что Безликий жадно впитывает этот крик, и это почему-то вызвало у него приступ ослепляющего бешенства. Он видел, что один из хирдманнов с "Крылатого" прикрыл Нойе щитом, а второй пытался наскоро перетянуть жгутом обрубок его кисти. Но для Алвинна — в отличие от них — Нойе был все равно что мертв. Безликий знал, что раны, нанесенные оружием адхаров, вылечить нельзя. Если бы не бесформенная, смутная надежда на дан-Энрикса и его магию, Алвинн, пожалуй, посчитал бы благом добить Нойе прямо здесь — лучше уж быстрая, чистая смерть, чем то, что его ждет.

Прикончив своего противника, Алвинн на пару секунд застыл, глядя на мертвого Безликого — и вдруг подумал, что это был первый в его жизни враг, которого он убил сам. Не по приказу Олварга, а потому, что захотел его убить.

Айя, не знавшая, о чем он думает, рванула его за рукав.

— Пошли, — Алвинн увидел совсем рядом ее зло прищуренные светлые глаза и брызги чьей-то крови, подсыхающие у неё на лбу и на щеке. Одна бровь Королевы оставалась золотистой, а другая была слипшейся, багрово-черной. — Нойе как-нибудь справится без нас. Займёмся лучше этими ублюдками...

Алвинн кивнул.

— Пошли.

Старый гвиннский обычай гласил : кто первым вошёл в дом врага, может взять себе все, что он найдёт внутри — за исключением той части, которая должна отойти военачальникам и королю. Благодаря этой традиции гвинны бросались в бой с таким остервенением, которое даже не снилось пехотинцам Наина Воителя, под страхом смертной казни запрещавшего любые грабежи и мародерство. Посчитав, что та свирепость, с которой его солдаты разоряли маленькие города в Дакарисе и Эсселвиле, вполне искупает недостаток дисциплины, Олварг объявил древнее правило священным и ни разу не имел причины пожалеть об этом — до сегодняшнего дня.

Когда в три часа по полудни гвиннам все же удалось прорваться в Нижний город, все пошло совсем не так, как представлялось Олваргу. Противники рассыпались по близлежащим улицам, увлекая гвиннов в паутину переулков, тупиков и проходных дворов. Обозленные первым неудачным штурмом и распаленные своей победой гвинны бросились за ними, и в первый момент Олварг даже не понял, что остался королем без армии. Оказавшись вдалеке от Олварга с его адхарами, гвинны мгновенно позабыли про азы военной дисциплины и повели себе так, как испокон веков вели себя на вражеской земле — вместо того, чтобы сосредоточиться на том, чтобы не дать солдатам Ирема уйти, и, если повезет, ворваться вслед за ними в Верхний город, они занялись резней и грабежами на соседних улицах.

Олваргу оставалось только злиться и скрипеть зубами, потому что ничего поделать он уже не мог. Гвинны были охвачены инстинктом, более древним, чем само понятие о королевской власти, и напомнить им о подчинении своим начальникам было не проще, чем заставить гончую, нагнавшую оленя, остановиться посреди прыжка. Восстановить порядок не смогли бы даже сопровождающие Олварга адхары, пожелай король действительно отдать такой приказ.

Безликие невозмутимо оставались рядом с ним, готовые исполнить любое его распоряжение, но Олварг не обращал на них внимания — он молча шел по улицам Нижнего города, обходя груды камней и мусора и перешагивая через лежащие на земле тела. Большая часть из этих людей погибла еще ночью — сложенные в ровные ряды тела явно принадлежали горожанам, извлеченным близкими или соседями из-под завалов. Некоторые из тел были заботливо обернуты кусками ткани, другие — оставлены, как есть. Эти последние выглядели особенно отвратительно — раздавленные, исковерканные, словно пережеванные каменными челюстями, они, по большей части, уже мало походили на людей. Олварг брезгливо поджал губы, мысленно спросив себя, зачем кому-то вообще понадобилось тратить столько сил, чтобы извлечь из-под нагромождения камней такую пакость. Но эти тела хотя бы не валялись прямо на дороге — в отличие от тех, кто не успел укрыться в Верхнем городе и был убит его солдатами буквально полчаса тому назад.

Солоноватый запах крови и напоминающий мясную лавку запах теплой требухи был Олваргу привычен — после стольких ритуалов, которые он провел на острове Дракона и в Галарре он, пожалуй, был последним человеком на земле, кого бы этот запах мог смутить. Однако сочетание этого запаха с видом знакомой с детства улицы производило угнетающее впечатление.

Дойдя до ратуши, Олварг остановился, глядя на развалины тюрьмы. Теперь уже не оставалось никаких сомнений, что дан-Энрикс никак не мог выжить. Олварг повторял себе, что смотрит на могилу единственного человека, которого ему следовало опасаться, и старался проникнуться ощущением победы — но не мог почувствовать ни торжества, ни даже облегчения. Им овладела странная апатия, похожая на ту, которую он испытал, узнав о смерти Наина Воителя.

Может, все дело было в том, что Меченый, как и его отец, погиб как-то уж слишком быстро, и такая смерть казалась слишком легкой, не способной уравновесить его ненависть? Или он так долго и так напряжённо ждал этой минуты, что успел перегореть и подошёл к этому важному событию слишком опустошенным и уставшим?..

Олварг отвернулся и потухшим взглядом оглядел полуразрушенную улицу. Здание ратуши лежало перед ним в руинах, и даже сейчас, спустя много часов после землетрясения, пыль все еще висела в воздухе и оседала на его плаще и сапогах. Он медленно повернул голову налево, а потом направо, но повсюду, куда хватало глаз, картина была той же самой — разбитая мостовая и завалы камней и мусора от рухнувших домов.

С тех пор, как он покинул этот город — ночью, под конвоем нескольких гвардейцев своего отца, — Олварг больше ни разу не бывал на этой улице. В тот день, когда неразговорчивые, словно каменные статуи, конвоиры, везли его по темному ночному городу, Олварг поклялся самому себе, что в следующий раз войдёт в Адель, как победитель — и сдержал данное слово, потратив на это двадцать с лишним лет. Вот только место, куда он вернулся, уже не было Аделью — Вечным городом, жемчужиной цивилизованного мира, от которой даже у самого толстокожего на свете человека поневоле перехватывало дух.

С губ Олварга сорвался истерический смешок, похожий на рыдание.

Самая главная особенность темной магии состоит в том, что она в состоянии отнять у человека все, при этом ничего не дав ему взамен. Её дары отравлены. Темная магия показывает умирающему в пустыне человеку запотевший от холода кувшин с водой, но, начав пить, он обнаруживает, что эта вода не утоляет жажду. Олварг знал об этом лучше, чем кто бы то ни было другой, и каждый раз смеялся над наивностью людей, готовых раз за разом попадать в эту ловушку. Но себя он считал выше этого. Он был не жертвой Темного истока, а его хозяином или, во всяком случае, союзником. Тем человеком, который использует и направляет эту Силу...

Здесь, на улице полуразрушенного города, его прежнее самомнение казалось Олваргу таким же непостижимым, как и ослепление людей, которых он заманивал в ловушки Темного истока.

Есть ли в мире что-то более нелепое, чем запутавшаяся в паутине муха, которая всю свою жизнь считала себя пауком? А настоящий-то паук все время находился рядом — совсем рядом, — терпеливо выжидая, пока не настанет его час.

Олварг до боли стиснул кулаки, почувствовав, как ногти впиваются в ладони. Он еще может побороться... И потом, как бы фальшива ни была его победа, но он все же победил. Их драгоценный "Эвеллир" погиб, а он все еще жив, и покоренная Адель лежит у его ног.

Холодный и сырой мартовский ветер пробирался под одежду, пробирая тело до костей. Олварга начало трясти. Снова взглянув на рухнувшее здание тюрьмы, Олварг вспомнил уверенность Седого в том, что Меченый способен уничтожить Темные Истоки, и спросил себя — а мог ли Крикс каким-то образом спасти от этой магии и его самого?.. Сердце тоскливо сжалось.

Почему он, собственно, так рвался в Вечный город, к цели, давно потерявшей всякий смысл по сравнению с неумолимо подбирающейся к нему хищной тенью? Что, если он, даже не осознавая этого, все это время шёл к нему, в отчаянной надежде, что встреча с дан-Энриксом каким-то образом спасет его от ожидавшего его кошмара?

С другой стороны — какая теперь разница, — тупо подумал он. Все равно Меченого больше нет. И даже если Олварг наберётся храбрости, поднимется на самую высокую башню в этом городе и бросится оттуда вниз головой, это уже ничего не изменит — потому что даже за порогом смерти он будет принадлежать Истоку точно так же, как его Безликие. Теперь и навсегда.

* * *

Придя в себя, Олрис не сразу понял, где он. Пасмурное небо у него над головой казалось таким ярким, что от него резало глаза. Это помогло Олрису понять, что он лежит на земле и что сражение, наверное, уже закончилось. Сознание, что он остался жив, не вызывало ни радости, ни торжества — только тупое удивление. Голова у него раскалывалась от боли, во рту было гадостно и солоно. Он осознал, что все еще придавлен своей мёртвой лошадью, и завозился на земле, но быстро понял, что ему не хватит сил освободиться. В разгар этих мучений на фоне светлого неба появилась чья-то тёмная фигура. Олрис стиснул рукоять меча, но тут же успокоился, поняв, что это свой — правда, судя по виду, не из гверрцев Лейды, а из тех, других, явившихся на своих кораблях в разгар сражения, когда казалось, что надеяться защитникам Адели уже не на что.

— Живой?.. — спросил островитянин риторически. И, наклонившись, помог Олрису выбраться из-под мертвой лошади. По правде говоря, чужак с его загорелым и обветренным лицом казался куда более живым, чем Олрис и любой из тех, кого он видел за последние несколько дней. Олрис только сейчас понял, что они успели превратиться в бледных и измученных, напоминавших призраков людей. А его неожиданный помощник смотрел прямо, без этого жуткого затравленного выражения, которое всегда бывает у людей, которые столкнулись с темной магией — и в этом было что-то удивительно приятное.

— А ты, вроде, не ранен, — констатировал мужчина, с ног до головы покрытый грязью и засохшей кровью. — Идти сможешь?..

— Да, — выдохнул Олрис — но, заговорив, тут же почувствовал сильную боль в груди. Скосив глаза, он убедился, что кольчуга оставалась целой. Почему же, в таком случае, ему так больно?.. — А вы... ты... ищешь здесь раненных? Может, тебе помочь?

Островитянин смерил его взглядом и, похоже, понял, что, несмотря на свое предложение, Олрис едва держится на ногах.

— Не надо, я тут не один, — хмыкнул он. — Лучше спускайся в гавань. Лейда вместе с нашей Королевой держат порт.

Олрис хотел спросить, где сейчас гвинны и давно ли кончилось сражение, но его собеседник уже пошёл дальше, одинаково спокойно перешагивая через тела гвиннов и своих мертвых товарищей. Олрис невольно позавидовал такой невозмутимости. Ему смотреть на изуродованные тела определенно не хотелось — даже того, что он видел краем глаза, было достаточно, чтобы его начало мутить. Еще недавно он бы посчитал себя слюнтяем, обнаружив, что его тошнит от вида трупов, но теперь все его прежние переживания по поводу собственной храбрости стали казаться чем-то давним и неважным, не имевшим к настоящему моменту никакого отношения.

Под утро, когда к Северной стене доставили оружие, Олрис, как и все остальные, натянул тяжелую и неудобную кольчугу и перепоясался мечом. Он был уверен в том, что, если гвинны прорвутся за стену, его неминуемо убьют, но страшно почему-то не было. В сравнении с воспоминанием о магии Истока мысль о смерти уже не казалась такой жуткой и невыносимой, как обычно.

На стену Олриса не пустили, но, когда Лейда сказала своим падающим от усталости солдатам, что сэр Ирем приказал им ехать в Южный порт, кто-то из гверрцев не глядя сунул ему поводья лишней лошади. Ее хозяин, то ли убитый во время штурма, то ли раненный слишком серьезно, чтобы сесть в седло, ехать не мог, а Олрис, не участвовавший в общей схватке, выглядел достаточно здоровым, чтобы драться.

Мостовая превратилась в месиво из грязи и камней, и решиться на галоп мог только сумасшедший. Но со стороны Южного порта наплывал щипавший глаза дым и запах гари, и они спешили — так спешили, что не могли позволить себе осторожность или здравый смысл. Олрис видел впереди только чей-то зелёный плащ, круп чужой лошади и комья грязи, вылетающие у неё из-под копыт.

Когда они вырвались из паутины узких улочек на одну из широких улиц, прилегавших к гавани, то стало видно полыхавшие склады и наводняющую Южный порт толпу. Олрис едва успел рвануть поводья и остановить коня, чтобы не налететь на ехавшего впереди гвардейца, и неожиданно заметил Лейду, от которой его отделяло всего несколько рядов людей и лошадей. Она была в таком же темно-зелёном плаще и таких же стальных наплечниках поверх кольчужных рукавов, как и мужчины рядом с ней, но он сразу узнал ее — даже не по волнистым темным прядям, выбившимся из-под шлема, а по особенному, лёгкому движению, которым она привстала в стременах.

— Хеггов рог... сколько их там!.. — выдохнул оказавшийся с ним рядом всадник. — Ирем сошел с ума. Нам их не удержать.

— Ннда... дело дрянь, — хмуро откликнулся его сосед. — Хотим мы или нет, но они все равно дойдут до Разделительной стены.

Юлиан Лэр, державшийся вплотную к Лейде, резко обернулся. Под его свирепым взглядом сделалось неловко даже Олрису, который не имел к словам своих соседей никакого отношения.

— Может, они, конечно, и дойдут до Разделительной стены, — ощерив зубы, согласился Лэр. — Но не по этой улице.

— Юлиан прав. Вперед!.. — сказала Лейда, посылая своего уставшего коня в галоп. Олрис почувствовал, что его лошадь ринулась вперед одновременно с остальными, не дожидаясь, пока неумелый всадник разберется, что следует делать.

Самым сложным, как ни странно, оказалось отпустить поводья и освободить правую руку для меча. И это был последний момент, когда Олрису еще было страшно — а потом бояться стало уже совершенно некогда. Когда первые ряды всадников врезались в толпу гвиннов, то казалось, что враги все еще где-то далеко, отрезанные от него гвардейцами Лейды Гэфейр — а потом строй смешался, и Олрис сам не успел понять, как обрушил удар меча на чей-то шлем. Боевой конь, казалось, знал, что нужно делать, куда лучше Олриса, а ему оставалось только наносить и отбивать удары и пытаться не свалиться под копыта лошади.

Олрис никогда не считал себя героем, но, наверное, в тот день он совершенно обезумел, потому что, неожиданно заметив среди гвиннов коренастую, квадратную фигуру Мясника из Брэге, он не попытался развернуть коня, а поступил как раз наоборот — яростно заорав, направил своего коня прямо наперерез Рыжебородому, нисколько не заботясь, что Нэйд в состоянии прикончить пятерых таких противников, как он. Судя по лицу Мясника, тот его так и не узнал — для него Олрис был просто мальчишкой верхом на слишком хорошем для него коне. И именно коню достался удар Рыжебородого, обрушившего удар топора на его шею.

Олрис услышал душераздирающее, похожее на вопль раненого человека ржание и ощутил, что падает — только не с лошади, а вместе с ней. Инстинкт неопытного всадника требовал удержаться на коне во что бы то ни стало, и он сунул ногу еще глубже в стремя — то есть сделал как раз то, чего делать ни в коем случае не следовало. Мир перевернулся с ног на голову, и Олрис ощутил удар о землю и резкую боль в придавленной ноге.

Увидев прямо над собой Рыжебородого, Олрис закричал снова — на сей раз не от злости, а от ужаса. Сейчас, когда он не способен был ни защищаться, ни бежать, Нэйд снова превратился из врага, с которым можно драться, в персонажа из его детских кошмаров. Олрис стиснул рукоять меча, хотя и понимал, что не сумеет дотянуться до Рыжебородого, — но за секунду до того, как Нэйд добил его, Олрис увидел темную, стремительную тень, возникшую как будто бы из ниоткуда и заставившую Мясника переключить внимание на более опасного противника.

На того, впрочем, и без Нэйда наседало столько гвиннов разом, что он был похож на кабана, облепленного сворой гончих. Этот человек носил блестящую серебряную маску, двигался с нечеловеческой, змеиной быстротой, и убивал — безжалостно и страшно, как адхары. В ту минуту Олрис был готов поклясться, что от Нэйда его спас Безликий.

Но, с другой стороны, он видел эту схватку сквозь густеющую пелену перед глазами, а потом и вовсе потерял сознание, так что разумнее было считать, что этот человек ему привиделся. Зачем кому-то из Безликих драться с гвиннами?..

Впрочем, когда Олрис, пошатываясь, сделал несколько шагов, он убедился, что таинственный спаситель ему не привиделся. Он лежал среди мёртвых гвиннов — среди нескольких десятков мертвых гвиннов, — и осколок его маски, покореженной ударом топора, валялся на земле. Удар пришёлся в голову, и от лица осталась только половина, так что не было никакой возможности представить, как он выглядел при жизни. Почувствовав подступающую дурноту, Олрис поспешно отвёл взгляд от месива, в которую удар превратил лицо незнакомца, успев все же заметить посреди этой кровавой каши клочок грязно-серой кожи и тускло блестящий тёмный глаз.

"Ты уже совершенно помешался на адхарах!.." — мысленно обругал себя Олрис, сожалея, что невольно оскорбил этим чудовищным предположением память того, благодаря кому Мясник забыл его добить. Ему очень хотелось что-то сделать для этого чужака, но хоронить погибших было некогда и негде, да и Олрис должен был признать, что не годится для такого дела. Вряд ли он почтит память своего спасителя должным образом, если его вывернет наизнанку прямо на него. Надо было поступить так, как ему говорил островитянин, и спуститься в гавань, раз уж эта часть города пока что оставалась в руках Лейды и ее союзников.

Олрис еще немного постоял на месте, задрав голову к серому небу и заставляя себя дышать медленно и глубоко, чтобы избавиться от чувства тошноты, а потом подобрал свой меч, не глядя, сунул его в ножны и побрел вперед.

* * *

Браэнн хорошо помнил этот дом — здесь жил торговец шестью Петер Кестрил, поставлявший лосский шелк, сукно и шерсть в императорские мастерские и поэтому, в отличие от большинства торговцев, живший в Верхнем городе — пусть даже в самой скромной его части, примыкавшей к Разделительной стене. В прошлом капитан часто навещал дом Кестрила из-за дебошей, которые его старший сын устраивал вместе с такими же отвязными дружками в городских тавернах возле ратуши. Пока отцы этих ребят изо всех сил старались завести знакомства среди знати, их отпрыски предпочитали развлекаться в Нижнем городе, и Браэнн их отчасти понимал. В Верхнем городе на них всегда будут смотреть с презрением, как на богатых выскочек, зато в трактирах, где собирались мастеровые из ремесленных кварталов, все эти купеческие сынки могли сколько угодно корчить из себя важных господ и распускать павлиний хвост перед девчонками. Слушая, как Петер в очередной раз пытается оправдать проступки сына его молодостью ("все мальчишки одинаковы, мы тоже в его годы делали всякие глупости, ведь правда, капитан?.."), Браэнн всегда с трудом удерживался от того, чтобы сказать почтенному торговцу то, что думает — а думал он, что за все выходки наследника Петеру следует винить только себя. Такие, как Кестрил, мечтают выбиться в люди и хотят, чтобы их сыновья с самого детства жили лучше, чем они, не знали ни в чем нужды и одевались в шёлк и бархат, как аристократы. Но в итоге глупые, нахальные щенки вроде Кеннета Кестрила болтаются, как дерьмо в проруби — работать, как работали их отцы, их никто не научил, а быть аристократами они не могут по рождению.

Подходя к знакомому дому, Браэнн мысленно спросил себя, где сейчас Петер, Кеннет и все остальные члены их семьи. Наверное, нашли приют у родственников и соседей, потому что оставаться здесь после землетрясения было немыслимо. Несколько абрикосовых деревьев, росшие когда-то по краям ухоженного дворика, были сломаны, а дом, где Браэнна не раз пытались усадить за стол, надеясь, что это заставит его позабыть про перебитую посуду, оскорбленных горожанок или запертого в погребе трактирщика, выглядел и того плачевнее — землетрясение обрушило мансарду и часть крыши. Даже при скудном свете факелов было заметно, что по оштукатуренной стене змеятся глубокие, устрашающие трещины. В другое время Браэнн предпочёл бы держаться подальше — некогда красивый и богатый дом выглядел так, как будто бы достаточно слишком громкого звука или одного неосторожного движения, чтобы здание рухнуло на голову непрошенным гостям. Но выбора у Ниру не было. Люди, которые нашли приют за Разделительной стеной, не могли оставаться без провизии и дров, а отступавшим вместе с Иремом солдатам требовалась корпия и ткань для перевязок, так что всех, кто еще мог держаться на ногах, Ирем отрядил собирать все необходимое в пустых домах.

По сути, они делали примерно то же самое, что гвинны, мародерствующие сейчас за Разделительной стеной.

Со стены было видно, что вся площадь возле ратуши и прилегавшие к ней улицы переливаются оранжевым огнем от множества костров, и от этого зрелища, которое при других обстоятельствах могло бы показаться праздничным, внутри делалось холодно и пусто. Вчера Браэнну было некогда бояться. Кажется, он не испытал страха даже в тот момент, когда он оказался в гуще боя и увидел опускающийся ему на голову топор, или когда поскользнулся на скользких от крови камнях, упал и понял, что его сейчас просто затопчут — если не чужие, то свои... Наверное, тогда происходящее казалось слишком нереальным, чтобы испугаться. Но сейчас, когда он думал о завтрашнем дне, Браэнн чувствовал страх. Ощущение было противным — словно у него в кишках ворочалось что-то холодное и липкое. Сегодня гвинны уже показали им, на что они способны, безо всякой жалости перебив тех, кто не успел укрыться за стеной. Если они ворвутся в Верхний город, такая же участь ждет и остальных. И семью Кестрилов, и раненых из их дозора, и всех беженцев, включая Арри с мэтром Пенфом... Браэнн покосился на Тиренна, которого взял с собой, отправив Ольвинна с Илаем вверх по улице. Тот, к счастью, не подозревал, о чем думает капитан.

— Заперто, — сказал он, подергав висевший на двери навесной замок. Браэнн поморщился. Ну что за глупость... Неужели Кестрил в самом деле думал, что закрытая дверь не даст захватчикам разграбить его дом?

— Придётся сбивать замок, — сумрачно сказал Браэнн, думая, как бы от первого удара по замку весь дом не рухнул им на головы, как башенка из детских кубиков. Осуществить задуманное оказалось не так-то просто — из-за землетрясения дверь покосилась, и дужку замка намертво заклинило в предназначавшемся для неё ушке, но в конце концов Браэнн все же сумел снести замок. И, как назло, именно в этот момент обошедший дом кругом Тиренн вернулся к капитану, чтобы сообщить :

— В одном из окон выбит ставень. Может быть, попробуем через него?..

— Раньше не мог сказать? — с досадой буркнул Ниру, хоть и понимал, что парень ни при чем. Кто ж виноват, что он не подождал пару минут, пока Тиренн осмотрит дом? — Ладно, пошли...

Войдя в дом Кестрила — честь по чести, через дверь, — Браэнн припомнил, что вход в кладовую вроде бы должна быть справа от него, и уже собирался посветить туда, когда услышал, как кто-то отчётливо — и очень жалобно — зовёт на помощь. Браэнн с Тиренном в изумлении переглянулись, прежде чем, сталкиваясь в дверях плечами, броситься наверх. Позвавший их на помощь человек обнаружился на втором этаже, на том месте, где полагалось быть деревянной лестнице, ведущей в расположенный под самым скатом крыши кабинет хозяина. Ниру отлично помнил эту лестницу — вплоть до тепла отполированных перил, по которым было так приятно проводить ладонью, что казалось, что их сделали не для того, чтобы за них держаться, а чтобы их гладили. Но сейчас лестницы на месте не было — только груда обломков, посреди которых беспомощно копошился человек. Браэнн мысленно спросил себя, кто мог оставить бедолагу в наглухо запертом доме. Может быть, кого-то из прислуги завалило во время землетрясения, а спешно покидающие дом хозяева не озаботились проверить, не осталось ли кого-нибудь внутри? А то и просто побоялись подниматься на второй этаж?.. В сущности, это было бы неудивительно — в подобные моменты люди вообще способны думать только о самих себе. Но Браэнн все-таки был лучшего мнения о Петере.

Парень, скорчившийся посреди обломков лестницы, был молодым и худощавым, но припорошенные пылью волосы казались поседевшими. В комнате пахло так, как будто кто-то забыл вынести ночной горшок. Похоже, упавший с лестницы парень провел здесь не один час.

— Все хорошо, мы тебя вытащим, — успокоительно заметил Браэнн, подходя к нему. — Ты здесь один? Или в доме остался кто-нибудь еще?..

— Один, — выдохнул тот, повернув к нему бледное, кривящееся от боли лицо — почти совсем такое же, как у Тиренна, не считая небольшого шрама на щеке.

От неожиданности Браэнн отшатнулся. Доски под его ногами отозвались на это резкое движение зловещим треском, но, по счастью, выдержали. Впрочем, лежавший на полу человек при виде Ниру тоже вытаращил глаза так, как будто бы увидел привидение.

— Что ты тут делаешь?.. — сердито спросил капитан. Но Тен уже успел опомниться, и в ответ на заданный ему вопрос знакомо дёрнул углом рта — вышла бледная тень его обычной вызывающей ухмылки. Насмешливый взгляд вора словно говорил — "а ты как думаешь, что я здесь делаю?". Впрочем, Браэнн уже и сам успел понять абсурдность своего вопроса. Запертая дверь, выбитое окно, хозяйский кабинет... Определенно, не будь Браэнн так измотан, он бы легко сообразил, что тут произошло. Гневно прикусив губу, капитан посмотрел на Тена сверху вниз, а потом развернулся к его брату-близнецу.

— Пошли отсюда, — сухо сказал он. — Нужно проверить кладовую.

Тен испуганно дернулся.

— Нет!.. Браэнн... не бросайте меня здесь! — хрипло взмолился он.

— А чего сам не встанешь?.. — металлическим от злости голосом спросил Тиренн. — Переломал ноги, когда пытался залезть в хозяйский кабинет и упал с лестницы? Точнее, вместе с лестницей...

Тен то ли не понял, что над ним издеваются, то ли чувствовал себя слишком плохо, чтобы придавать насмешкам хоть какое-то значение.

— Дайте воды. Пожалуйста, — просипел он.

Браэнн скривился, но все-таки подал ему фляжку. Тен вцепился в неё так, как будто это было величайшее сокровище, и тут же осушил до дна, но все равно еще какое-то время тряс пустую фляжку, вытряхивая последние капли себе в рот. Похоже, он действительно намучился от жажды, а не просто притворялся, чтобы их разжалобить.

— По-моему, я вывихнул бедро, — пожаловался он, облизывая темные, потрескавшиеся губы. — Я здесь валяюсь с самого утра... пытался звать на помощь, но никто не слышит. У меня даже не получилось доползти до лестницы — так больно, что в глазах темнеет. А если бы даже и дополз, какая разница?.. Все равно одному мне отсюда не выбраться.

Браэнн поморщился. Вот оно как, "с самого утра". Значит, пока одни помогали разгребать завалы в Нижнем городе и заделывать проломы в городской стене, другие ринулись мародерствовать в пустых домах. Недаром, видно, говорится, что в семье не без урода. Кем же надо быть, чтобы в такой момент думать о том, чтобы набрать побольше чужого добра!.. Капитан подобрал валявшуюся рядом с Теном кожаную сумку и вытряхнул её содержимое себе под ноги. На пол со звоном посыпались цепочки, пряжки, кольца, разномастные браслеты и сережки... судя по всему, прошедшей ночью Тен успел неплохо поживиться, прежде чем забраться к Кестрилу. Должно быть, взгляд у Браэнна сделался очень недобрым, потому что Тен испуганно вжал голову в плечи. Сейчас, беспомощный, напуганный и жалкий, он ничуть не походил на того наглеца, с которым Ниру разговаривал в корчме после суда.

Тиренн переводил взгляд с брата на Ниру — а потом обратно. Капитан подумал, что он еще никогда не видел его таким потерянным.

Браэнн стиснул зубы, борясь с раздражением. Трудно было представить себе что-нибудь глупее, чем возиться с раненным грабителем в охваченной безумием Адели. Пускай Тен получит то, что заслужил, мрачно подумал он. В конце концов, если бы Ирему стало известно, что они поймали мародера, он бы без раздумий приказал его повесить — и это было бы совершенно правильно. И то, что этот недоумок приходился Криксу, Арри и Тиренну братом, совершенно не означало, что ради него Браэнн снова станет нарушать закон. Капитан открыл рот, чтобы сказать Тиренну, что у него нет ни желания, ни времени возиться с этим идиотом — но вместо этого, коротко выругавшись, вытащил из поясного кошелька сверток с остатками люцера и швырнул им в Тена так, что бумажный комок ударил его по лбу.

— Это люцер, — сообщил он. — Времени мало, так что цацкаться с тобой нам некогда. Разжуй несколько зерен, чтобы не орать, как резанный, когда будем тебя вытаскивать.

Темные глаза Тена на мгновение расширились. Похоже, несмотря на свои просьбы, он особо не рассчитывал на то, что Ниру станет ему помогать.

— Спасибо, — еле слышно побормотал он, вытряхнув несколько зерен сперва на ладонь, а потом себе в рот.

— Засунь свое "спасибо"... — Браэнн не договорил. Он подошёл вплотную к Тену, чуть не наступив на торчащий из доски аршинный гвоздь, нагнулся и забросил руку вора себе на плечо. Когда он рывком поднял его с пола, парень охнул, но, во всяком случае, не заорал — похоже, люцер уже начал действовать. Тиренн подхватил брата с другой стороны. Повиснув у них на плечах, Тен довольно бодро запрыгал вниз по лестнице, опираясь на здоровую ногу. Ниру заметил, что вторая нога выглядит короче, и подумал, что, если их всех не убьют в ближайшие несколько дней, после сегодняшнего Тен определённо охромеет на всю жизнь.

Спустившись на первый этаж, Браэнн с Тиренном опустили Тена на пол, а сами отправились искать припасы. Погреб, в котором располагалась кладовая, затопило — ледяная темная вода поднялась так, доходила Браэнну до середины бедер. От пронизывающего холода в кости мгновенно вгрызлась боль, но Браэнн проглотил вертевшиеся у него на языке ругательства. Если Тиренн поймет, в чем дело, он тут же предложит поменяться, как будто Браэнну станет легче оттого, что кто-то вымокнет с ним за компанию.

Обратный путь до Разделительной стены показался Браэнну вчетверо дольше, чем путь до дома Кестрила — Ниру заранее настроился на том, что они понесут назад тяжёлые мешки с провизией, но никак не рассчитывал, что придётся тащить еще и Тена. Чтобы освободить руки для мешков, им пришлось бросить факелы и идти в полной темноте. В придачу ко всему, вор едва шевелил ногами и казался совершенно оглушенным новостью, что, пока он валялся в доме Кестрила, весь город отбивал атаку вражеского войска, и что большая часть Нижнего города уже захвачена. Чтобы вывести Тена из оцепенения, Браэнну пришлось обматерить его и пригрозить, что они бросят его прямо на обочине дороги. После этого вор несколько пришёл в себя. Помощи от него по-прежнему было немного но, по крайней мере, Тен начал ради приличия перебирать ногами.

— А где Арри?.. — с беспокойством спросил он внезапно.

— А тебе-то что? — окрысился Тиренн. — Ты много о нем думал, когда лазил по чужим домам, урод?.. — впрочем, пару секунд спустя он нехотя сказал. — Ладно, не дергайся. Он тоже в Верхнем городе, вместе с другими беженцами и папашей Пенфом.

— Если они взяли Нижний город, то возьмут и Верхний, — замогильным голосом произнес Тен.

— Я сказал "шевели ногами", а не языком, — процедил Браэнн, хоть и понимал, что злиться, в общем, бесполезно. Скорее всего, разговорчивость Тена была просто следствием употребления люцера.

— А как же Меченый? — не унимался Тен. — Если все эти россказни о гвиннах оказались правдой — то, может, он и правда Эвеллир?..

Ниру поморщился. "Надо было все-таки выбить ему парочку зубов" — хмуро подумал он.

— Крикс умер, — ответил Тиренн. Резко, как будто отрубил. — Тюрьма при ратуше обрушилась. Никто из тех, кто был внутри, не смог спастись.

Тен упёрся в землю здоровой ногой, вынудив их остановиться посреди дороги.

— Но Крикса же перевели в подвал. Может, фундамент уцелел?..

Браэнн почувствовал, что сердце у него в груди сделало сальто — не хуже, чем акробаты на осенней ярмарке.

— Какой еще подвал? Что ты несёшь?.. — бросив мешок с провизией прямо на землю, хрипло спросил он.

— Я знал пару ребят в охране городской тюрьмы. Мы с ними регулярно выпивали — за мой счет. А еще я каждый месяц приносил им деньги и "проигрывал" в пинтар. Ну, знаешь, нужно же поддерживать полезные знакомства, на тот случай, если сам когда-нибудь окажешься в тюрьме... Так вот, несколько дней назад они сказали мне, что Меченый стал слишком много буйствовать после допросов. Вроде бы он то ли вывихнул, то ли сломал кому-то руку... Вся тюремная охрана здорово перепугалась. Так что комендант решил, что будет безопаснее держать его внизу.

Браэнн с Тиренном переглянулись. Лицо у Тиренна выглядело совершенно ошалевшим, но Браэнн подозревал, что сам он сейчас выглядит ничуть не лучше.

— Доведи его до лагеря и пошли Ольвина с Илаем подобрать мешки, — коротко бросил Браэнн. — Я должен разыскать мессера Ирема... и, что бы ни случилось, никому ни слова про подвал, — предостерёг он своих спутников.

"Разыскать" каларийца оказалось не особо сложно — не в пример сложнее было убедить пару уставших, злых гвардейцев, что необходимо срочно разбудить спавшего в караулке коадъютора. Они считали, что, если Ниру желает поговорить с не спавшим двое суток коадъютором, то он, по крайней мере, должен объяснить, чем вызвана такая срочность — а Браэнн не собирался обсуждать полученные новости ни с кем, кроме самого лорда Ирема. Будь на месте Ниру кто-нибудь другой, ничем хорошим спор с гвардейцами, скорее всего, не закончился, но Браэнн был известен, как человек, пользующийся расположением мессера Ирема, и после долгих препирательств рыцари все-таки согласились разбудить своего командира и сообщить о приходе Ниру.

— Браэнн? Что тебе неймется, дай другим поспать, — проворчал сидящий на застеленном плащом топчане, но при этом полностью одетый Ирем, когда Браэнн вошел в караулку. Голова у каларийца была перевязана какими-то грязными бинтами, красные глаза слезились. Таким капитан его еще не видел. Даже выздоровев после "черной рвоты", Ирем выглядел бодрее, чем сейчас. — Надеюсь, это в самом деле очень важные известия.

— Да, монсеньор, — голос Браэнна дрогнул от волнения. — Может быть, дан-Энрикс еще жив.

Пока Ниру коротко пересказывал Ирему то, что он узнал от Тена — впрочем, ни словом не помянув про мародерство и изобразив все так, как будто бы они просто подобрали Тена посреди развалин — Ирем слушал с неослабевающим вниманием. О степени его волнения ясно свидетельствовало то, что к середине его рассказа рыцарь встал и несколько раз прошёлся взад-вперед по караулке.

— Браэнн, ты же понимаешь — это мало что меняет, — мрачно сказал он в конце концов. — Даже если фундамент уцелел, подвал наверняка затоплен. Ты же видел, что творится в погребах домов на ближних улицах. И это мы еще в Верхнем городе — а что сказать о Нижнем?.. Если Крикс действительно сидел в подвале, он, скорее всего, захлебнулся.

Сердце Браэнна тоскливо сжалось. Слова Ирема звучали до отвращения правдоподобно. Тот азарт, с которым он бросился сообщать коадъютору о том, что сказал Тен, словно поблек, столкнувшись с мрачным скепсисом мессера Ирема.

— Все равно, нужно проверить, — сказал он упрямо. — Я мог бы взять троих ребят из своего дозора и устроить вылазку за стену.

— Проверить, конечно, нужно, — легко согласился Ирем. — Но, боюсь, с этим придётся обождать. Олварг устроил свою ставку в бывшей ратуше, прямо возле тюрьмы. Если кто-нибудь попытается пробраться туда прямо сейчас, вас схватят, допросят, и тогда — если дан-Энрикс в самом деле еще жив — гвинны его убьют.

Браэнн чуть-чуть подумал.

— Я мог бы не брать с собой Тиренна и ничего не говорить другим о цели вылазки, — предложил он. Браэнн не стал добавлять, что, если его схватят, он ни словом не обмолвится о Криксе. Если коадъютор думает, что ему можно доверять, то громкие слова и битье себя в грудь излишни, если нет — тем более. Ниру по себе знал, что раненого и не спавшего вторые сутки человека патетические речи могут только разозлить.

Ирем поморщился.

— Браэнн, Олварг — могущественный маг, — напомнил он. — Я верю, что ты бы молчал даже под пытками, но сильный ворлок вытащит из твоей памяти все, что захочет знать. Поэтому мы должны позаботиться о том, чтобы вы не попали в плен — и именно поэтому дан-Энриксу придется подождать. — Лорд Ирем замолчал, что-то прикидывая про себя, потом кивнул собственным мыслям и сказал — Пожалуй, в Нижний город вы отправитесь уже сейчас. И не через потерну, о которой может быть известно Олваргу... Мы спустим вас на веревке со стороны Западной стены, подальше от ратуши. Вы знаете здесь каждый дом, а гвинны — нет. Найдите подходящее укрытие и дождитесь утра. Когда начнется штурм Верхнего города, гвиннам не будет никакого дела до того, что происходит на развалинах тюрьмы.

— А если лорд дан-Энрикс жив и нам удастся его вытащить? Что нам делать тогда?..

Рыцарь повёл плечом.

— Если Меченый жив — делайте все, что он прикажет, — сказал рыцарь сухо. И, помедлив, нехотя добавил — Ну, а если он будет не в состоянии командовать, то просто действуйте по ситуации. Я думаю, что могу на вас положиться, капитан.

Браэнн с опозданием сообразил, что он напрасно приписывал "безразличие" мессера Ирема усталости, из-за которой все вокруг кажется нереальным и теряет значимость. Рыцарь просто боялся верить в то, что Криксу удалось спастись. Если же он — хотя бы на секунду — разрешал себе предположить, что Меченый мог пережить землетрясение, то представлял себе калеку, который не в состоянии держаться на ногах, или безумца, который не помнит даже собственное имя. Ниру чуть было не ляпнул что-то вроде — "Вот увидите, мессер, с дан-Энриксом все будет хорошо!", но в самую последнюю секунду прикусил язык. Ирему были нужны не слова, а факты. А точнее, ему нужен был живой дан-Энрикс — и Браэнн поклялся самому себе, что он его найдет.

* * *

Вода прибывала слишком быстро. Она поднялась выше колена, насквозь промочила его сапоги, и кости у дан-Энрикса болели от пронзительного холода. Измерять время было нечем, и от этого казалось, что он пробыл здесь, внизу, целую вечность. Первым делом он втащил свой топчан на Железный стол, прикинув, что, если уровень воды и дальше будет подниматься, ему рано или поздно понадобится забраться повыше, чтобы выиграть немного времени. Он успел обойти подвал несколько раз, ощупывая и простукивая каждую пядь стены, но звук оставался мёртвым и глухим. Крикс снова пробовал кричать и звать на помощь, но в конце концов, совсем охрипнув, должен был признать, что только понапрасну тратит силы и срывает горло в этом каменном мешке. Сознание того, что вода продолжает подниматься, не давало ему мыслить здраво. Мысль о том, что он вот-вот утонет здесь, как мышь в ведре, доводила дан-Энрикса до исступления. Вытерпеть все — Кир-Рован, два суда, Железный стол, чтобы в итоге захлебнуться в этой непроглядной темноте, казалось невозможным, возмутительным, безумным. Обойдя подвал кругом и в очередной раз вернувшись к запертой двери, Меченый неожиданно для самого себя ударил дверь ногой.

Дав выход своей ярости, он обнаружил, что уже не в состоянии остановиться. Он продолжал бить окованную дверь с таким остервенением, как будто бы она могла почувствовать его удары, и остановился лишь тогда, когда плечо, которым он ударил по двери, пронзила боль. Дан-Энрикс отступил на шаг, накрыв разбитое плечо второй рукой и тяжело дыша. Он чувствовал себя опустошенным, выжатым до капли и ужасно одиноким. Ощущение было таким, как будто его предали. Тайная магия погибла и покинула его на произвол судьбы. Нет больше ни Альдов с их наследием, ни Тайной магии, ни Эвеллира — есть только обессилевший от холода и боли человек, стоящий с выбитым плечом посреди темной камеры, которая мало-помалу заполняется водой. Все было кончено.

Дан-Энрикс ощупью добрался до Железного стола — последнего сухого места в его камере — улегся на топчан, сжавшись от холода, и обессилено закрыл глаза. Какое-то время он продолжал слышать монотонный плеск воды о камни и ощущать ноющую боль в плече, но потом все исчезло, и дан-Энрикс погрузился в сон, еще более темный и глубокий, чем тот мрак, который обступал его со всех сторон.

Снова открыв глаза — что, впрочем, было совершенно бесполезным в такой беспросветной темноте — он чувствовал себя замерзшим и очень голодным, но при этом, как ни странно, вполне отдохнувшим. Первым делом Меченый проверил уровень воды и обнаружил, что она поднялась почти вровень с краем Железного стола — но вместо страха Крикс ощутил нечто вроде проблеска надежды. Если доверять собственным ощущениям, то спал он долго — однозначно дольше, чем кружил по камере до этого. Значит, либо вода теперь прибывала медленнее, чем в начале, либо она достигла определенного уровня и просто не могла подняться выше.

Когда он еще учился в Академии, Саккронис брал пивную кружку, мазал ее краской изнутри, а после этого, перевернув, погружал в чан с водой. И, хотя кружка полностью оказывалась под водой, когда он снова поднимал ее наверх, краска оказывалась смыта только с верхней части стенок. Архивариус был не на шутку увлечен своими опытами, а точнее, перспективами их применения. Он был уверен, что подобную конструкцию можно использовать для погружения людей на глубину, которая была недостижима для обычного ныряльщика, но император запретил испытывать эту теорию на практике, считая, что подобным способом проще кого-нибудь убить, чем совершить великое открытие. Саккронис говорил об этом с таким огорченным видом, что дан-Энриксу не хватило духа сказать ему, что, по его мнению, Валларикс поступил единственно разумным образом.

Вспомнив об этом, Меченый помимо воли улыбнулся.

Их наставник, без сомнения, нашел бы более изящный способ выяснить, насколько быстро теперь поднимается вода — и поднимается ли она вообще, — но Меченый никогда не был мастером по части разных опытов. Поэтому он просто растянулся на топчане и взялся читать по памяти стихи, которые когда-то помнил наизусть, включая несколько баллад Аэдда Энберрийского и полную поэму Хэна Мордвуда — а потом еще раз проверил уровень воды. Он оставался прежним, и дан-Энрикс рассмеялся от нахлынувшего облегчения.

Для человека, замурованного под землей, это казалось диким, но сейчас он чувствовал себя почти счастливым. Вода перестала прибывать, а воздух, без сомнения, продолжал поступать в подвал через какие-то отдушины — во всяком случае, Крикс до сих пор не ощущал ни тяжести в груди, ни сонливости и апатии, ни звона в голове, ну, словом, никаких известных ему признаков удушья. Если он не утонет и не задохнется, то, скорее всего, рано или поздно кто-нибудь придет к нему на помощь. Нужно успокоиться и ждать. А еще — нужно отыскать себе какое-то занятие, чтобы не поддаваться безнадежности и не сходить с ума.

Вплоть до сегодняшнего дня Меченый сказал бы, что найти себе какое-то занятие, находясь в полной темноте и не имея под рукой даже листка бумаги — задача из разряда невозможных, но теперь он обнаружил, что в собственной памяти тоже можно найти немало интересного. За следующие несколько часов Крикс успел пропеть все песни и баллады, которые знал, и даже попытался перевести на аэлинг те песни, которые слышал в Эсселвиле, но быстро признал, что это ему не под силу. Тут нужен был либо талант к стихосложению, либо на редкость дурной вкус — чтобы не мучиться из-за того, что получается какое-то убожество.

Покончив с песнями, Меченый начал вспоминать названия, расположение и гарнизоны приграничных крепостей, имперские законы и, в конце концов, даже состав лекарств, которые когда-то составлял в больнице Рам Ашада или в лазарете в Руденбруке. Он как раз пытался вспомнить, помогает ли разрыв-трава от судорог, или же Рам Ашад упоминал этот рецепт, как пример деревенских суеверий, которые по вине равнодушных и безграмотных врачей попали в списки утвержденных магистерией лекарств, когда ему внезапно показалось, что он слышит доносившийся снаружи стук.

Все мысли тут же вылетели у него из головы. Меченый настороженно прислушался, больше всего боясь, что ему просто померещилось. Звуки действительно казались еле слышными, но они повторялись через одинаковые промежутки времени, и сердце у дан-Энрикса подпрыгнуло куда-то к горлу. Меченый вскочил на ноги и закричал, зовя на помощь. В ответ раздалась целая серия торопливых и ликующих ударов. Крикс почувствовал, что на глазах у него выступили слезы облегчения. Он улыбнулся, все еще не смея до конца поверить собственному счастью.

— Монсеньор, вы меня слышите?.. — звучавший где-то в левом углу потолка голос казался гулким, словно человек кричал в колодец. Впрочем, в некотором смысле, так оно и было. Узнать настолько искаженный голос было невозможно, но Крикс почему-то был уверен в том, что наверху не Ирем и не кто-нибудь из тех, о ком он думал, пытаясь вообразить свое спасение.

— Кто вы? — с любопытством спросил он.

— Это Браэнн Ниру, монсеньор, — донеслось сверху. — Отлично, я вас тоже слышу. Судя по всему, эта отдушина ведет прямо в подвал. Как вы, мессер?.. Вода все еще поднимается?

— Нет; перестала уже несколько часов назад.

— Сколько вы ещё сможете продержаться?

— Столько, сколько будет нужно. Не волнуйтесь. Я забрался на Железный стол, вода сюда не достает. Лучше скажите, что там наверху?

— Долго рассказывать, — помедлив, отозвался капитан. Этот уклончивый ответ лучше всяких слов свидетельствовал, что землетрясение было еще не самым худшим из того, что произошло в городе за несколько прошедших суток. — Здесь со мной всего три человека, монсеньор. Потребуется время, чтобы разгрести эти завалы. Если хотите, мы попробуем спустить вам немного еды, но, кажется, эта проклятая отдушина идет не прямо вниз, а изгибается углом. Мне не хотелось бы случайно перекрыть вам воздух.

— Ничего не нужно, капитан, я потерплю. Ответьте только на один вопрос — Олварг напал на город, верно?

— Да, — признался Браэнн после неприлично долгой паузы, и Меченому показалось, что он тяжело вздохнул. — Простите, монсеньор... Я не хотел вам говорить, пока вы замурованы в этой дыре, но положение у нас паршивое. Олварг захватил Нижний город и вот-вот захватит Верхний.

Меченый закусил губу. Новости были куда хуже, чем он ожидал, хотя — не зря же Браэнн даже не хотел рассказывать, что происходит наверху.

— Понятно. Поспешите, — сказал он.

Снова потянулись бесконечные часы, но, как ни странно, именно теперь, когда его спасение было только вопросом времени, терпеть и ждать было гораздо более мучительно, чем раньше. Крикс успел сто раз раскаяться в своей настойчивости, заставившей его потребовать от Браэнна ответа на вопрос об Олварге. Браэнн был прав — думать о том, что гвинны уже в городе, и не иметь возможности ничего сделать, было совершенно нестерпимо. У его спасителей, по крайней мере, было, чем себя занять — они работали, не покладая рук, тогда как Меченому оставалось только изводиться от бездействия и время от времени переговариваться с Браэнном, который, судя по всему, не слишком верил его бодрым заверениям и считал нужным при любой короткой передышке проверять, что Меченный по-прежнему в сознании. Немного отвлекло дан-Энрикса только известие, что вместе с Браэнном пришел Тиренн, и что своим спасением он был обязан его брату-близнецу, но изумления хватило ненадолго, и узником снова овладело нетерпение. Не будь вся его камера затоплена водой, Крикс точно начал бы метаться от стены к стене, не думая о том, как глупо понапрасну тратить силы на подобное бесцельное кружение.

Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем казавшийся таким далеким шум приблизился, и Меченый сообразил, что Ниру и его солдаты добрались до лестницы, которая вела в подвал. Крикс спрыгнул на пол и рванулся к выходу, не ощущая даже холода от ледяной воды.

— Браэнн, вы там?.. — окликнул он, забарабанив по двери.

— Да, монсеньор. Не бойтесь, мы сейчас вас вытащим!.. — ответили снаружи. Судя по сорвавшемуся на последней фразе голосу, капитан волновался даже больше самого дан-Энрикса. — Нам повезло, замок остался над водой, так будет проще его сбить.

Следом послышались тяжелые удары, которые для дан-Энрикса сейчас звучали лучше, чем любая музыка.

— Капитан, может, лучше я?.. — вполголоса предложил кто-то. Кажется, Тиренн.

— Не лезь, — отрезал Браэнн.

Еще несколько ударов, потом лязг — и створка наконец-то поддалась, а в камеру ворвался свет, заставивший дан-Энрикса зажмуриться. Он отступил на шаг, прикрыв ладонью обожженные глаза. Мгновение спустя Крикс ощутил, что его поддерживают с двух сторон, как будто бы его спасители были уверены, что он сейчас лишится чувств.

— Мессер, вы можете идти?.. — в голосе Браэнна звучало беспокойство и такое неприкрытое сочувствие, что Меченый задумался — как же он должен выглядеть?

— Кончай меня "мессерить", Ниру, — устало попросил он, мысленно приказав себе открыть глаза. Свет, ослепивший его несколько секунд назад, на деле оказался совсем тусклым, но его было достаточно, чтобы Крикс разглядел покрытое каменной пылью и разводами от пота лицо Браэнна. — Конечно, я могу идти. Отпусти руку. Я в порядке.

Щека у Браэнна заметно дернулась.

— Оно и видно. Ты же весь седой... Ладно, пошли.

Наверх Крикс выбрался без посторонней помощи, но потом пошатнулся и, наверное, упал бы, если бы не привалился к уцелевшему углу стены. Только сейчас, когда самое худшее осталось позади, Меченый ощутил, что провел несколько последних суток в страшном напряжении. Стоило ему оказаться на свободе, как силы разом покинули его.

— Ничего страшного, сейчас пройдет... У тебя есть вино? — спросил он Браэнна, стуча зубами. Ниру подал ему свою фляжку и даже отвинтил пробку, но это не помогло — не успев поднести фляжку ко рту, Меченый выронил ее, облив вином рубашку и штаны.

Браэнн положил руку ему на плечо.

— Послушай, ты не можешь никуда идти прямо сейчас, — с нажимом сказал он. — Ты на ногах-то не удержишься, не говоря уже о том, чтобы сражаться с гвиннами. Тебе нужно немного отдохнуть, прийти в себя...

— И хоть чуть-чуть поесть, — вставил Тиренн.

— Ладно, — выдохнул Крикс и сел — точнее, сполз на землю по стене, возле которой он стоял. — Давайте я поем, а вы пока что вкратце объясните мне, что происходит в городе.

Слова звучали неразборчиво, поскольку челюсть у дан-Энрикса ходила ходуном. Кто-то из ребят Браэнна набросил ему на плечи теплый шерстяной плащ, другой буквально втиснул ему в руку кусок хлеба с сыром. С жадностью укусив подсохшую горбушку, Меченый почувствовал, что зубы у него шатаются, и сплюнул себе под ноги кровавую слюну.

Ниру страдальчески скривился, а дан-Энрикс лишний раз порадовался, что не представляет, как он сейчас выглядит со стороны. Не хватало только начать себя жалеть... в конце концов, он жив и даже почти невредим — в отличие от большинства людей, которые еще недавно жили в этом городе.

— ...Штурм Разделительной стены начался на рассвете — мы слышали отсюда шум сражения, когда начали разгребать эти завалы, — докладывал Браэнн. — Но уже к полудню стало тихо. Значит, Олварг со всем своим сбродом сейчас где-то в Верхнем городе. Если лорд Ирем еще жив, то он и его люди должны защищать дворец.

Меченый пил вино крошечными глотками и медленно, сосредоточенно жевал. Стоило ему проглотить первый кусок, как он почувствовал ужасный голод, но после недавней голодовки лучше всего было съесть совсем немного — иначе он может совершенно ослабеть от сытости. Меченый слушал Браэнна и размышлял, что ему делать дальше.

Судя по тому, что сказал капитан, битва за город, в сущности, уже проиграна. А если так, то их единственное преимущество состоит в том, что все считают его мертвым. Стоит Олваргу понять, что Крикс все еще жив — и он бросит против него всех своих адхаров и солдат, но не допустит, чтобы Меченый приблизился к нему даже на сто шагов. Значит, чтобы покончить с Олваргом, придется оставаться мертвым и полагаться только на себя. Ну, может быть, еще на Браэнна с его ребятами...

C Олваргом обязательно будут его Безликие, но он что-нибудь придумает... в конце концов, он был разведчиком всю свою жизнь. Вопреки всем стараниям мессера Ирема, пытавшегося сделать из него стратега и военачальника, он всякий раз оказывался там, где нужно было полагаться только на себя — то в братстве Астера, то в Серой сотне, то в Древесном городе... Его учили обращаться с картой и командовать людьми, но его куда больше интересовали тхаро-рэйн и Внутреннее зрение, которым пользовались Призраки. Кто знает? Может, это тоже было волей Тайной магии. Обычно человеку нужно сделать то, что она требует, чтобы понять, почему она требовала от него именно этого.

— Мы идем в Верхний город, — объявил дан-Энрикс, отряхнув с ладоней крошки и с усилием поднявшись на ноги.

Улицы возле магистрата выглядели так, что Крикс едва мог их узнать. Нельзя было поверить в то, что эти мрачные, заваленные трупами развалины — та самая Адель, которую он знал. Город казался одичавшим и безлюдным. Сколько бы Меченый ни твердил себе, что он как раз и должен все это исправить, от вида знакомых улиц у него мучительно сжималось сердце. Сколько раз он ходил здесь в годы своей службы лорду Ирему — веселый и самоуверенный, в компании таких же хохочущих друзей... Осенью эта часть города смотрелась особенно празднично из-за растущих возле ратуши медово-золотистых кленов, зимой здесь стояли балаганы, продавали сладости и разливали горячее вино, а весной вдоль всех домов пышно цвели вишни и сирень. Сейчас эти воспоминания казались сном, увиденным во сне. Реальностью была разбитая и искореженная мостовая, бурые от подсохшей крови камни и довольно ощутимый, несмотря на холод и сырой весенний ветер, трупный запах. Меченый и его спутники держались поближе к домам и продвигались вперед медленно и осторожно, опасаясь случайно наткнуться на кого-нибудь из гвиннов. Крикс не сомневался, что Олварг оставил в караульных башнях Разделительной стены своих людей.

Крикс не сразу узнал "Веселую вдову", когда-то славившейся на весь город своими банями — землетрясение разрушило чуть ли не половину роскошной гостиницы. Из торчавшей посреди руин трубы даже сейчас текла вода, так что земля вокруг "Вдовы" успела превратиться в настоящее болото. Меченый услышал, как идущий рядом Браэнн тяжело вздохнул. В те времена, когда они пытались помочь беженцам в Шатровом городе, Браэнн часто ругал "Вдову" и ее посетителей, считая, что в подобных заведениях проводят время исключительно богатые бездельники, способные сорить деньгами даже среди голода и нищеты. Но, видно, сейчас капитану было не до старой неприязни.

Из-за угла выскользнул Ольми, посланный вперед — разведать, безопасна ли пара ближайших улиц.

— Гвинны, — беззвучно выдохнул он.

Меченый стиснул зубы.

— Сколько?

— Не меньше десятка. Идут в нашу сторону.

— Они тебя заметили? — Браэнн напрягся, положив ладонь на рукоять меча.

Ольми помотал головой.

— Спрячемся в гостинице, — решил дан-Энрикс, первым нырнув в уцелевшую часть здания. Изрубленная топорами мебель, следы от копоти на потолке и нацарапанные на стенах непристойности показывали, что гвинны уже успели побывать внутри. Сейчас дан-Энрикс был этому рад. Если гвиннские мародеры были здесь сегодня ночью, значит, внутри не осталось ничего, ради чего их товарищи вздумали бы по новой обшаривать "Вдову".

Мельком оглядев на опустевший и изгаженный трактир, Браэнн сказал, что оставаться там, где их увидит первый же вошедший внутрь человек, слишком рискованно, и предложил спуститься вниз по лестнице, ведущей в бани. Возражение дан-Энрикса, что так они окажутся в ловушке, вызвало у его спутников необъяснимое веселье. От ухмылок воздержался только Ниру, пояснивший, что гостиницу охотно посещали как скучающие вдовы, так и девчонки из "веселого квартала", и поэтому хозяин позаботился о том, чтобы в бани можно было войти прямо с улицы, через неприметный вход, ведущий не в сторону ратуши, а к глухой стене мастерской с соседней улицы.

— Мы просто пройдем дом насквозь и выйдем с противоположной стороны — если, конечно, коридор не завалило, — сказал Браэнн. — Хотя ты, наверное, не хочешь снова мокнуть в ледяной воде?

Сказать по правде, снова лезть под землю Меченому в самом деле страшно не хотелось, но Ниру был прав — это был самый верный способ разминуться с гвиннами.

— Пошли, — чуть-чуть помедлив, сказал он.

— Ты правда никогда здесь не был?.. — шепотом спросил Тиренн, пока они спускались вниз по темной лестнице. — Я думал, что, когда ты был оруженосцем лорда Ирема...

— Да на кой Хегг мне здесь бывать? — не понял Крикс. — А ты?..

— Сто раз, — фыркнул Тиренн. — Но, к сожалению, только в кольчуге. В среднем, стража здесь бывает три-четыре раза в месяц.

— Ты хотел сказать — бывала, — сумрачно поправили из темноты. Голоса Ольми и Илая для дан-Энрикса звучали чересчур похоже, чтобы разобрать, кто из них это говорит.

— Зажгите факел, — велел Браэнн, когда стертые ступени под ногами сменил ровный гладкий пол. На удивление, он был сухим — когда Тиренн зажег свой факел, стало видно, что, за исключением нескольких грязных луж на дне утопленных в полу бассеинов, воды тут не было. Меченый удивленно сдвинул брови. Земля вокруг гостиницы раскисла, превратившись в настоящую трясину из-за жидкой грязи, все подвалы в прилегающих домах затоплены, а здесь, внизу, не видно никаких следов недавнего дождя. Наверное, под полом находилась целая система труб, чтобы спускать по ним лишнюю воду. Иначе здесь даже без всяких наводнений стены давно заросли бы плесенью.

Многие из его друзей без шуток утверждали, что здешние бани в не хуже лаконских. Правда, вместо мрамора и малахита пол здесь покрывала глазированная плитка, но устроены эти купальни были точно так же. Несколько смежных залов, в каждом из которых находился свой бассеин для воды разной температуры, ряды низких каменных скамеек, лесенкой спускавшихся к самому крупному бассеину, удобные лежанки, окружающие печи с раскаленными камнями... основным отличием этого места от лаконских бань были приземистые каменные столики для фруктов и вина. Мастера Вардоса идея отобедать в бане, вероятно, привела бы в ярость, а других лаконских менторов — просто обескуражила. На одну краткую секунду Крикс внезапно пожалел, что ни разу не бывал в этом месте в годы своей службы лорду Ирему — конечно же, не ради общества какой-нибудь скучающей вдовы, а так — просто немного посидеть с друзьями, выпить бокал "Пурпурного сердца", может, даже сыграть партию в пинтар. В конце концов, даже сэр Ирем полагал, что всякий шестнадцатилетний юноша должен играть в пинтар и делать глупости.

Но, с другой стороны, это сейчас последний год учебы в Академии казался ему таким беззаботным временем. Ну а тогда отдавал все свои деньги Филе, пытался делать десять дел одновременно и старался привести в порядок дом на Винной улице. Да и поди попробуй поиграть в пинтар, когда все твои мысли заняты Истоком...

Огромный, обложенный обожженным кирпичом резервуар, предназначавшийся для нагревания воды, треснул и раскололся при землетрясении. В полу чернела безобразная дыра размером с тележное колесо — только, в отличие от колеса, с неровными, щербатыми краями.

Меченый остановился. В голове у него забрезжила неясная догадка. Он придержал идущего рядом капитана за рукав.

— Ну-ка постой. Я хочу посмотреть, что там, внизу.

Браэнн взглянул на него с удивлением, но послушно пошел с Меченым и посветил ему, когда дан-Энрикс наклонился над дырой в полу. Свет факела не позволял понять, куда она ведет, но вблизи стало можно различить, как где-то далеко внизу шумит вода.

"Не может быть!" — подумал Крикс. Но нарастающий азарт подсказывал ему, что он не ошибается.

— Браэнн, у вас ведь есть хорошая веревка? Такая, чтобы она могла выдержать мой вес? — осведомился он, практически не сомневаясь, что, отправившись спасать его, Ниру с товарищами просто не могли не захватить с собой такой полезной вещи.

Капитан озабоченно нахмурился — но, против всяких ожиданий, не стал спрашивать, что он задумал; просто подозвал Илая и велел ему достать моток веревки из заплечного мешка. Протягивая ее Криксу, он сказал :

— Я обвязался ей, когда спускался с Разделительной стены. Если она выдержала меня, то тебя тоже выдержит.

Меченый улыбнулся.

— Браэнн, ты бесценный человек. Никаких "а зачем?", "а почему?", "а может быть, не стоит?" и тому подобной ерунды, — мрачно пошутил он, размотав веревку и обвязывая ее вокруг пояса.

Браэнн повел плечом.

— Ну, вряд ли ты бы воскресил Кэлринна Отта, если бы нужно было сначала убедить кого-то, что это возможно, или объяснить, как ты намерен это сделать.

Этот аргумент звучал настолько неожиданно, что Крикс не выдержал и рассмеялся.

— Слышал бы тебя сэр Ирем!.. Ладно. Обвяжи этот конец веревки вокруг той скамьи. Я спущусь вниз и посмотрю, куда стекает вся эта вода. Есть у меня одно предположение... Не хочу даже говорить об этом, пока не удостоверюсь в том, что не ошибся. Я не смогу взять с собой зажженный факел, так что постарайтесь светить так, чтобы я смог хоть что-то рассмотреть.

Надежно закрепив веревку, Меченый подошел к дыре в полу и начал спускаться, крепко держась за веревку и упираясь ногами в стену. Через несколько секунд "стена", которая на деле оказалась всего-навсего фундаментом гостиницы, исчезла, и Меченый повис над темной пустотой, успев порадоваться, что не просто обвязался вокруг пояса, но сделал петли для обеих ног. Когда его глаза слегка привыкли к темноте, Меченый разглядел внизу тускло поблескивавшую черную воду, в которой едва заметно отражался рыжеватый отсвет факела. Ольми, как самый щуплый из всех четверых, держал над люком факел, а Браэнн с Илаем и Тиренн медленно опускали Меченого на веревке вниз, пока он не добрался до воды.

Меченый готов был поклясться в том, что он находится ни где-нибудь, а над подземным озером — тем самым, которое с первого же взгляда покорило Лейду. Но, к несчастью, скудного света от факела было недостаточно, чтобы развеять окружающую его темноту. Он немного покричал, прислушиваясь к эху. Браэнн наверху заволновался и спросил, все ли в порядке. Меченый заверил Ниру в том, что у него все хорошо, и он просто пытается проверить одну важную догадку. Веревка больно врезалась ему в живот, а руки, на которые он постарался перенести большую часть собственного веса, горели, как обваренные, но пару минут спустя Меченый был готов побиться об заклад, что галерея, ведущая к подземному озеру, не была полностью затоплена — отзвуки эха отдавались в смежных коридорах.

— Поднимайте! — крикнул он.

Пока веревка медленно ползла наверх, Меченый размышлял. Он наверняка сможет отыскать дорогу даже в полной темноте. Но сколько времени ему удастся продержаться в этой ледяной воде? И не окажется ли так, что какую-то из подземных галерей полностью завалило при землетрясении?..

Когда его товарищи вытащили его наверх, Меченый с наслаждением ослабил врезавшуюся ему в живот веревку и растянулся прямо на полу, прижав горящие ладони к гладким и прохладным плитам. Браэнн чуть помедлил — и присел на землю рядом с ним.

— Это было не то, что ты рассчитывал найти?.. — участливо поинтересовался он. Дан-Энрикс слабо усмехнулся.

— Нет, как раз наоборот.

И, чуть-чуть помолчав, спросил:

— Как полагаешь — куда пойдет человек, который всю свою жизнь мечтал о троне своего отца?.. Я собирался искать Олварга — но, думаю, гораздо лучше будет подождать, пока он сам придет ко мне. Я всегда знал, что в конце нам придется встретиться лицом к лицу — и, кажется, теперь я знаю, где и как это должно случиться. Если вкратце, то внизу находится подземный коридор, который ведет в усыпальницу дан-Энриксов, и дальше — прямо во дворец.

Меченый на мгновение прикрыл глаза, представив себе Зал тысячи колонн — гулкую тишину, сумерки в боковых проходах, которые не мог развеять даже самый яркий дневной свет. И, разумеется, Крылатый трон — сверкающее мраморное кресло и темное золото, настолько убедительно изображающее птичьи перья, что со стороны казалось, что массивный трон действительно вот-вот готов взлететь.

Если Крикс вообще хоть что-нибудь успел понять об Олварге, то это кресло, о котором Валларикс в его присутствии заговорил только однажды, мимоходом обронив, что от него болит спина, должно казаться его брату воплощением его мечты о власти и — к тому же — символом восстановления его "законных прав". Адель лежит в руинах, но Интарикс точно не удержится от искушения забраться на Крылатый трон. Усядется на кресло, стиснет подлокотники и будет из последних сил выдавливать из себя ощущение триумфа — хотя Крикс ничуть не сомневался в том, что Олварг уже успел ощутить истинный вкус своей "победы".

В тронном зале Олварг будет слишком поглощен своими ощущениями — или, правильнее было бы сказать, попытками почувствовать хотя бы тень того, что он успел вообразить за двадцать лет, — чтобы быть начеку и думать об опасности.

К тому же, Олварг слишком полагается на свою магию. Несколько лет назад, в Кир-Роване, он уже показал дан-Энриксу, что магия дает возможность отразить любое нападение. Но это было раньше. До Железного стола, который медленно убил в Меченом восприимчивость к любому колдовству...

— Я знаю тайный ход, который ведет прямо во дворец, — сказал дан-Энрикс вслух. — Но, к сожалению, чтобы туда попасть, придется в полной темноте проплыть по этим коридорам через пол-Адели. Не могу сказать, что эта мысль мне очень нравится... Но, к сожалению, все остальные варианты еще хуже. Мы прошли всего несколько улиц, и уже чуть не попались гвиннам, а что будет, когда мы попробуем попасть за Разделительную стену?.. Но, конечно, дальше я пойду один, — добавил он, заметив быстрые, обеспокоенные взгляды, которыми обменялись Ольви и Илай. — Я много раз ходил по этим подземельям и сумею отыскать дорогу. Но я не смогу заботиться о том, чтобы никто не отстал, не потерялся и не утонул.

Браэнн нахмурился.

— Тебе не надо беспокоиться о нас, — с досадой сказал он.

— Может, и нет, но я все равно буду. Вы меня задержите, а время дорого. Долго торчать в такой воде не стоит даже самому выносливому человеку.

— Да — особенно после холодного подвала, — буркнул Ниру.

— Я переплыл Шельду в конце марта... и я сильно сомневаюсь, что вода в этих подземных коридорах будет холоднее, чем тогда. Опять же, люди лорда Сервелльда не бегают по берегу и не пытаются всадить в меня стрелу. Так что со мной все будет хорошо, — с напускной бодростью заверил Крикс.

Браэнн вздохнул.

— Как скажешь, Эвеллир. Не стану делать вид, что мне хочется лезть в эту проклятую дыру... Но я надеялся, что смогу помогать тебе до самого конца. Может, мы можем для тебя хоть что-то сделать?..

Меченый на мгновение задумался.

— Знаешь, пожалуй, да! — внезапно вспомнил он. — Тот меч, который вы мне принесли — он, разумеется, больше похож на мой, но для того, чтобы плавать с ним в ледяной воде, он все-таки тяжеловат. И длинноват. Ты можешь дать мне свой?..

Браэнн осклабился, словно довольный волк. Похоже, мысль, что Крикс намерен убить Олварга его мечом, доставила ему большое удовольствие.

— Держи, — отстегнув перевязь и вручив ее Криксу, сказал он. — А я заберу твой. Не то чтобы у меня было много опыта с бастардными мечами, но, наверное, придется как-то приспособиться.

Меченый застегнул на себе перевязь, отпил еще чуть-чуть вина и приготовился к очередному спуску в темноту.

— Удачи, Рик, — охрипшим голосом сказал Тиренн.

— Все будет хорошо, — повторил Крикс. Сейчас, когда все пути к отступлению были отрезаны, и пришло время действовать, он чувствовал себя гораздо более уверенно, чем несколько минут назад. На этот раз он вовсе не стал обвязываться — просто сбросил вниз веревку и соскользнул по ней вниз. Добравшись до воды, Меченый разжал руки, и тут же ушел под воду с головой. Тело мгновенно опалило холодом.

Вынырнув, Меченый увидел на поверхности воды едва заметный золотистый круг от падавшего сверху света. За его пределами царила абсолютная, непроницаемая темнота.

Меченый только сейчас в полной мере осознал, на что себя обрек — и на секунду ему стало страшно. Но потом он крикнул и поплыл, ориентируясь на эхо. Несколько минут спустя он добрался туда, где, по его прикидкам, находилась лестница, и попытался нащупать ногами ступени. С второй или третьей попытки это ему удалось.

— Я нашел лестницу, — крикнул он Браэнну и его спутникам. — И здесь не так уж глубоко. Я достаю ногами дно.

Сверху что-то ответили, но Меченый уже не слушал. Он плыл дальше, пока плеск воды не подсказал ему, что впереди стена. Вытянув руку, Крикс, действительно, почувствовал под пальцами гладкие камни, и ощутил короткий, но все равно бурный приступ радости, определившись с тем, где он сейчас находится. Теперь он должен плыть вперед, не слишком удаляясь от стены, а потом повернуть в пересекавший галерею коридор. Если он не собьется с пути и не умрет от холода, ему потребуется меньше часа, чтобы добраться отсюда до дворца.

* * *

В глазах у коадъютора двоилось от усталости. Сегодняшнее утро, когда гвинны прорвались за Разделительную стену, казалось частью другой жизни, отделенной не часами, а неделями неразберихи, шума и резни. Ирем и его люди раз за разом отступали, чтобы закрепиться на каком-нибудь удобном перекрестке или на развалинах полуразрушенного дома, и удерживали гвиннов до тех пор, пока врагам не удавалось обойти их по соседним улицам — после чего все повторялось снова. А потом еще раз. И еще. Лорд Ирем давно потерял счет этим ожесточенным схваткам и поспешным отступлениям. Они сдавали улицу за улицей, пока Ирем не обнаружил, что сражение идет уже на подступах к Имперской площади.

Ирем чувствовал себя человеком, который сделал все, что мог — и даже больше, чем он мог — но этого все равно оказалось недостаточно. Он в первый раз за эти бесконечные часы вспомнил о том, что прошлой ночью послал Браэнна спасать дан-Энрикса. Сейчас шатавшемуся от усталости, измученному Ирему внезапно показалось, что Браэнн не ошибался, и дан-Энрикс в самом деле ухитрился уцелеть.

"Да сделай уже, наконец, хоть что-нибудь!.." — скрипя зубами, яростно подумал он.

Ведь должен же хоть кто-то что-то сделать!

Словно в ответ на его мысль, за спиной Ирема, со стороны Имперской площади, раздался звук сигнального рожка, и коадъютор обнаружил, что к на помощь его обескровленному и потрепанному в бесконечных отступлениях отряду пришло подкрепление.

В первый момент сэр Ирем понял только одно — случилось чудо, о котором он просил. Но несколько секунд спустя, узнав приметные старинные доспехи, украшавшие когда-то стены в Оружейном зале, Ирем осознал, что пришедшие им на помощь люди были беженцами, укрывавшимися во дворце Валларикса, а командовали ими несколько гвардейцев из личной охраны императора. Большая часть этих людей наверняка впервые в жизни взялись за оружие, и все-таки внезапная поддержка воодушевила всех, и изможденные солдаты Ирема накинулись на врагов с таким неожиданным ожесточением, что растерявшиеся от подобного напора гвинны откатились на пол-улицы назад. Но потом, опомнившись и осознав, что даже с вновь прибывшими противников чуть ли не вполовину меньше, чем своих, гвинны озлились и бросились мстить за собственный испуг.

Ирем прекрасно понимал, что для победы гвиннам нужно только выбить их на площадь. Если дома перестанут защищать их с флангов, враги смогут окружить и перебить их раньше, чем они дойдут до памятника Энриксу из Леда. О том, чтобы добраться до дворца или до Адельстана, не могло идти и речи. Если они не прижмутся к примыкавшей к углу улицы стене Книгохранилища, гвинны за пару минут возьмут их отряд в кольцо.

— Налево!.. — рявкнул коадъютор. — Займем оборону у Книгохранилища!

Его услышали, хотя лорд Ирем плохо понимал, как его людям удается различать его команды в этом шуме, если даже сам он едва слышит сам себя.

Мысль о том, что жить им при любом раскладе оставалась полчаса, мелькнула и угасла — сейчас Ирема куда сильнее донимало то, что в этой колыхавшейся, орущей, убивающей и умирающей толпе у него не было даже секунды передышки, чтобы выдернуть застрявшую между кольчугой и наплечником стрелу. До мяса она не дошла, но мешала двигать левой рукой, и невозможность от нее избавиться доводила измотанного Ирема до бешенства. Отступая под натиском нескольких гвиннов сразу, рыцарь не заметил чье-то оказавшееся под ногами тело, и упал, споткнувшись об убитого.

Гвинн, оказавшийся прямо над ним, осклабился, замахиваясь топором — но кто-то из товарищей мессера Ирема опередил его, и, оказавшись между каларийцем и его противником, вогнал свой меч гвинну под ребра — так, как будто бы охотился с копьем на кабана. Гвинн пошатнулся и упал, придавив ноги Ирема, его топор с противным лязгом ударил о камни мостовой прямо над ухом коадъютора. А спасший Ирема гвардеец уже разворачивался к другим нападавшим, и по этому движению, по лаконичному и четкому финту, которым он отбил направленный ему в плечо удар, Ирем узнал Вальдера так же верно, как если бы император снял свой шлем и повернулся бы к нему лицом.

Когда-то в юности Валларикс владел мечом, как мало кто другой, хоть и не придавал своим талантам в этой области особого значения. Он легко соглашался пойти с Иремом на Малую турнирную площадку, когда коадъютор предлагал "немного поразмяться" — но, когда сэр Ирем был в разъездах, мог неделями не браться за оружие, хоть Ирем и настаивал, чтобы в его отсутствие Вальдер тренировался с кем-то из его гвардейцев. У Вальдера были все задатки, чтобы быть непобедимым фехтовальщиком, кроме, пожалуй, одного — азарта демонстрировать кому-то свое превосходство, представлявшегося Ирему естественным желания вырвать победу у любого, кто оспаривает твое первенство. Правда, порой, видя Вальдера на охоте или в тот момент, когда он брался выездить слишком норовистого жеребца, сэр Ирем начинал подозревать, что дело не в отсутствии азарта, а, напротив, в том, что в глубине души Вальдер был не менее азартен, чем он сам, но почему-то не любил этого чувства и чем дальше, тем сильнее избегал всего, что могло его пробудить.

Но сейчас, в первый раз за много лет, Вальдер сражался так, как будто бы они вернулись в дни их юности. Гвинны тоже отметили опасного бойца и бросились к нему всей сворой, и тут нужно было отступить — но вместо этого Вальдер шагнул вперед, переступив через убитого противника, и Ирем осознал, что император делает это ради него — чтобы ему, с трудом спихнувшему с себя кашлявшего кровью гвинна, хватило времени подняться и не оказаться под ногами гвиннов в этой толчее.

"Не смей!.." — заорал Ирем мысленно. Когда-то он действительно воображал, что они с императором — тогда еще только наследником — будут сражаться с врагами бок о бок, как тогда, в Каларии. Но, если в тех его фантазиях кому-нибудь из них и приходилось заслонять другого от удара, то это он спасал Вальдера ценой своей жизни, а никак не наоборот. А вернувшись в Адель, предотвратив первое покушение на императора и размышляя, стоит ли вступать в ряды столичной гвардии, сэр Ирем уже точно знал, что хочет драться за Вальдера, а не рядом с ним.

От вида императора, который отбивался от трех гвиннов разом, отступила даже одуряющая, вязкая усталость, и ослабла не стихающая уже сутки боль в раненой голове. Ирем вскочил и попытался отвлечь гвиннов на себя, а заодно, если удастся, оттеснить Валларикса назад, к дверям Книгохранилища.

Вальдер, похоже, понял, что его узнали — сверкнул на Ирема насмешливыми темно-синими глазами и остался там, где был, не изъявляя не малейшего желания, чтобы его спасали.

— Ты должен был оставаться во дворце!.. — прорычал Ирем, перехватывая меч второй рукой.

— И дожидаться Олварга?.. — парировал Вальдер. Мечом он владел по-прежнему отлично, но дыхание у императора сбивалось — сказывался недостаток регулярных тренировок. — Ты полагаешь... что мне следовало... встретить его в тронном зале?.. — голос императора звенел, как будто бы ему было очень весело, как будто в их беседу не врывались стоны раненых и умирающих, а вокруг не кипела схватка смертельно уставших, распаленных, хрипящих от ярости людей.

Полностью поглощенный тем, что происходит прямо перед ним, Ирем не сразу осознал, что сзади тоже происходит что-то необычное. До сих пор Ирем был уверен, что Книгохранилище заперто изнутри — его закрыли еще перед ураганом, — но сейчас одна из тяжелых, в три человеческих роста, дубовых створок начала медленно открываться, и увидевшие в этом шанс на передышку люди устремились внутрь, увлекая за собой Валларикса и его коадъютора. И еще несколько минут они плечом к плечу дрались в дверях — рубили руки тем из гвиннов, кто пытался ухватиться за торец двери, чтобы не дать им запереться изнутри, бешено матерились и поскальзывались на залитом кровью мраморном полу. И только когда дверь, в конце концов, была закрыта и заложена засовом, Ирем обнаружил, что Валларикс, привалившийся к двери плечом, стоит неровно не из-за усталости. Стальная вязь кольчуги на груди Валларикса казалась липкой и блестящей от крови, на губах Вальдера тоже пузырилась кровь. Ирем успел подхватить друга за секунду до того, как Валларикс потерял равновесие и начал падать на пол.

— Ничего... оставь, — пробормотал Валларикс неразборчиво. Ирем, не слушая, отвел его подальше от дверей и осторожно помог опуститься на пол возле одной из мраморных колонн. Судя по звукам, доносившимся снаружи, гвинны пытались рубить дверь библиотеки топорами. Вот же горстка слабоумных дикарей... эдак они провозятся до вечера. Мореный дуб, доставленный кому-то из дан-Энриксов в подарок из Энони, был почти таким же прочным, как железо. Если бы Ирему вздумалось ломать такую дверь, он бы сначала разложил возле нее костер и подождал бы, пока дерево не начнет превращаться в уголь — и только потом ломал бы его топором.

Ирем попробовал снять с императора помятый шлем, но Валларикс удержал его за руку.

— Иди. Ты нужен там, — чуть слышно сказал он. Мутный от боли взгляд Вальдера был направлен на столпившихся возле двери людей, которые с тревожным напряжением прислушивались к приглушенным толстым деревом ударом топора. Ирем мог бы сказать, что "там" он был как раз не нужен, и не будет нужен еще долго — пока гвинны либо не сумеют разбить дверь своими головами, сделанными, очевидно, из того же самого материала, либо не додумаются применить какую-то другую, более разумную стратегию. Но коадъютор понимал, что Валларикс имел в виду не гвиннов, а его солдат. И простых горожан, которые стали солдатами — кто пару дней, а кто — пару часов назад.

"Какого Хегга тебе вздумалось меня спасать?.. — подумал Ирем с горечью, вставая на ноги. — Кто из нас чей телохранитель?..".

Подойдя к остальным, Ирем заметил среди них Саккрониса — и наконец-то понял, кто открыл его солдатам дверь Книгохранилища.

— Мэтр, а вы-то почему не во дворце или хотя бы не в Лаконе?.. — спросил он с усталым удивлением. — Нет, не подумайте, будто я жалуюсь — не будь вы здесь, нас бы всех уже перебили... но тем не менее. Я был уверен, что Книгохранилище закрыто.

— Я пришел уже после землетрясения, — ответил архивариус с бледной улыбкой, словно извиняясь перед Иремом. — Я уже слишком стар, чтобы помочь защищать город или разгребать завалы. Так что я подумал, что лучше останусь здесь и наведу порядок, как смогу. Вы сами видите... — Саккронис, не оглядываясь, указал на рухнувшие полки, битое стекло из разноцветных витражей под потолком и на валявшиеся на полу растрепанные книги — часть которых, впрочем, была аккуратно сложена у стен, поближе к уцелевшим полкам. — А потом, часа примерно полтора тому назад, пришел один из моих переписчиков. Сказал, что город взят, что гвинны скоро будут здесь, звал меня в Адельстан — гвинны не будут рваться туда так, как в императорский дворец, и его проще защищать... Но я решил, что предпочту остаться здесь.

Ирем кивнул, почти не удивившись этой речи. За последние несколько дней Ирем узнал о многих людях больше, чем за годы предыдущего знакомства. Ему было даже любопытно, какой стала бы их жизнь после всех сделанных открытий, как бы он потом жил бок о бок с теми, кого он — как полагал он сам — изучил очень хорошо, и о ком он, как выяснилось, все-таки не знал чего-то главного. С Саккронисом, Лейдой Гефэйр, с Аденором... Жаль, что все самое интересное о людях узнаешь только в последнюю минуту.

Гвинны наконец-то бросили бесплодные попытки сломать дверь. Глядя на то, с каким огромным облегчением встретили наступившую снаружи тишину вчерашние мастеровые, умудрившиеся уцелеть в сражении, сэр Ирем криво усмехнулся. Сам он понимал, что эта тишина звучит гораздо более зловеще, чем недавние удары топора — она показывала, что гвинны решили сменить тактику.

Но, с другой стороны, если кто-то способен хоть на пару минут почувствовать себя спасенным, то тем лучше для него. Все равно других случаев порадоваться у них, вероятнее всего, уже не будет.

Узкое витражное окно, благополучно уцелевшее во время урагана и землетрясения, со звоном разлетелось от удара, и в Книгохранилище, разбрызгивая искры и шипя, влетел горящий факел, а сразу за ним — второй и третий. Звон осыпающегося стекла, раздавшийся почти одновременно, но при этом — с противоположной стороны, — подсказал Ирему, что несколько других окон тоже разбито. Кто-то из его гвардейцев бросился тушить огонь и тут же, пошатнувшись, рухнул на пол — сквозь разбитое окно стреляли. Обмотанные тлеющей паклей стрелы со стуком втыкались в переборки стеллажей. В воздухе все отчетливее пахло дымом и горелым маслом.

Ирем раньше других осознал, что потушить неумолимо занимавшийся пожар им не удастся. Книги в толстых переплетах разгорались медленно и неохотно, зато легкие папирусные свитки из Энони полыхнули, как солома. Огонь яркими оранжевыми змеями пополз от полки к полке, разом охватил несколько ближних шкафов с книгами, надвинулся на пятившихся перед ним людей, словно живое существо. Ирем почувствовал, что губы у него пересыхают, а волосы начинают шевелиться и потрескивать на голове, и на секунду пожалел, что притащил Валларикса сюда. Уж лучше быстро умереть в сражении, чем задохнуться дымом или сгореть заживо.

Бросившись к императору, он обнаружил, что Валларикс уронил голову на грудь и потерял сознание.

"А может быть, и умер" — промелькнуло в голове у Ирема, но разбираться было некогда. Он рывком поднял тяжелое тело с пола, пожалев, что вовремя не снял с Валларикса доспех. Не рассчитав усилия, лорд Ирем пошатнулся и чуть было не свалился на пол вместе с раненым — но, к счастью, кто-то из гвардейцев подхватил Вальдера с другой стороны.

— Отсюда можно выбраться на крышу? — прокричал Ирем Саккронису, вместе со всеми отступая по центральному проходу между стеллажами.

— Да, — отозвался кашлявший от дыма архивариус с такой готовностью, что было ясно — он уже подумал о такой возможности. — Но перекрытия могут обрушиться от жара... нам лучше идти в мою обсерваторию. Я покажу дорогу...

— Ведите, — велел Ирем. Голос звучал хрипло от натуги. Нести раненого было бы гораздо проще, не будь Ирем так измотан. "Только бы не потерять сознание, — подумал он. — Не хватало только, чтобы остальным пришлось вытаскивать отсюда нас обоих..."

Пожар разгорался слишком быстро. Ирем чувствовал, что задыхается от дыма, и давно потерял представление о том, куда они идут. В принципе он не так уж плохо знал столичное Книгохранилище, но в пелене густого дыма знакомые залы казались каким-то жутким лабиринтом. Не будь среди них Саккрониса, они бы точно заблудились, но Саккронис, хотя он буквально висел на плече какого-то солдата и отчаянно кашлял от дыма, без малейших колебаний говорил, куда необходимо поворачивать.

Когда они, наконец, поднялись в башню, превращенную Саккронисом в свою обсерваторию, дыма вокруг стало поменьше. С открытой площадки, откуда Саккронис наблюдал за звездами, было видно, как клубы черного дыма вырывается из окон, расползаются по близлежащим улицам. Ирем жадно хватал ртом пахнущий гарью, задымленный, но сейчас казавшийся таким прекрасным воздух. Осторожно опустив Валларикса на землю — места на площадке было мало, и люди садились на полу впритиску друг к другу, — Ирем наконец-то смог избавить императора от шлема и, стащив с руки перчатку, отыскал артерию на шее. В первую секунду показалась — ничего, но потом он ощутил слабый, едва различимый пульс.

Саккронис не садился на пол — он стоял, опираясь дрожащими руками о каменный парапет, и тяжело дышал, пытаясь справиться с приступом дурноты. Потом нагнулся еще ниже, и лорд Ирем понял, что Саккрониса тошнит. Рыцарь поспешно встал, придержал старика за плечи, а потом помог иззелена-бледному Саккронису сесть на каменный пол рядом с Вальдером.

— Не понимаю, — потерянно сказал тот, глядя на Ирема запавшими глазами. — Если Олваргу хотелось получить Адель, то как он мог позволить своим людям сжечь Книгохранилище?!

— А как он мог позволить Темному Истоку разнести полгорода, которым он вроде бы собирался править?.. — с сумрачной усмешкой отозвался Ирем. — Думаю, проблема в том, что Олварг давно уже никого... и ничего не в состоянии остановить.

Саккронис на мгновение прикрыл глаза.

— Вы правы, — согласился он. — Не подумайте, я понимаю, что нет смысла сожалеть о книгах там, где погибло столько невинных людей. Но я привык думать, что мы можем не бояться смерти, кроме всего прочего, еще и потому, что лучшее, что было в других людях, в самых разных людях — всегда остается неизменным...

Голос Саккрониса казался тусклым и надтреснутым, и коадъютор понял, что, сколько бы архивариус не повторял себе того, что сказал Ирему — что сожаления о книгах не имеют смысла в эпицентре наступившей катастрофы, — помочь своему горю этим рассуждением он был не в силах. Ирем тяжело вздохнул и встал, оставив старика наедине с его несчастьем, которое он был бессилен и смягчить, и даже разделить. Вот император — тот бы смог. Валларикс видел в каждой книге душу человека, который ее писал, а Ирем — только полезные (или не очень) мысли, доверенные бумаге.

Гвинны столпились на площади — на таком расстоянии от полыхавшего Книгохранилища, где их не достигал горячий воздух, вырывавшийся из окон, и откровенно веселились, глядя на пожар. Должно быть, думали, что находившиеся внутри враги сгорели заживо. Кто-то из горожан — совсем еще молоденький мастеровой — видимо, совершенно выведенный из себя этой картиной, проорал несколько оскорблений в адрес гвиннов, но довольно быстро обнаружил, что его не слышат, и со злостью сплюнул через парапет.

Лорд Ирем наблюдал за этим полуодобрительно, полунасмешливо. Хорошо быть двадцатилетним — после всего, что было, еще остаются силы на такие вспышки ярости.

— Надумал потушить пожар?.. — лениво спросил он.

Мальчишка резко обернулся.

— Монсеньор! Внизу, прямо под нами, была комната со всяким хламом, там на стене висел гобелен с гербом дан-Энриксов. Давайте вывесим его на башне? Пускай смотрят! Хегга с два они смогут сюда подняться, когда все горит, — сказал он с ненавистью в голосе.

Лорд Ирем вскинул брови. А вот это вот действительно неглупо!.. Ирем пару раз бывал в лаборатории Саккрониса, и сейчас вспомнил, что, среди засушенных растений, астролябий, полок с минералами и остального "хлама" действительно имелся гобелен с гербом дан-Энриксов.

— Вот это уже лучше. Молодец, — одобрил он. — Тащи его сюда.

* * *

Проделав полпути среди пронзительного холода и непроглядной темноты, Меченый ощутил, что выбивается из сил. Ноги и руки онемели и утратили чувствительность еще в самые первые минуты, но боль пробивалась даже через онемение, вгрызалась в суставы и сводила судорогой мышцы.

Его кожаный колет и сапоги отяжелели от воды, и Крикс избавился от них, уже не думая о том, как будет добираться до тронного зала босиком. Большая часть развилок, наконец, осталась позади, и Меченый поплыл быстрее, мысленно твердя себе, что страх и боль — это хороший знак. По-настоящему пугаться нужно будет в тот момент, когда ему покажется, что тело согревается, а мир начнет подергиваться дымкой, как у засыпающего человека.

Говоря Браэнну, что перебраться на тот берег Шельды было тяжелее, чем добраться до дворца, Меченый слегка покривил душой. Шельда, конечно, была холоднее, чем вода в Подземном городе — пловца сносило быстрое и сильное течение, и на поверхности плавали куски льда. Но плыть ему тогда пришлось не так уж долго, а потом, выбравшись из воды, Меченый за несколько минут добрался до ближней деревни — бежал всю дорогу, не давая себе не секунды передышки, потому что знал, что в его положении любая остановка означает смерть. В деревне его знали, как разведчика из Серой сотни. Чуть живого Крикса завернули в меховое одеяло, растирали жесткой рукавицей и отпаивали горячим вином. На этот раз согреться будет негде, да и нечем. И рассчитывать он может только на себя.

Когда его нога наткнулась на ступени лестницы, ведущей в усыпальницу дан-Энриксов, Меченый уже плохо сознавал, кто он такой и что здесь делает, и все-таки смутно обрадовался, что страшное путешествие окончено. Он на четвереньках выполз из воды и, попытавшись встать, потерял равновесие и растянулся на камнях, не почувствовав боли от удара.

Мысли у Крикса путались. В отдельные моменты он осознавал, что лежит ничком на каменном полу над лестницей, ведущей в усыпальницу дан-Энриксов. А в следующий момент ему мерещилось, как будто бы он выбрался из моря и лежит на берегу Залива, и вокруг не темнота и тишина, а яркий августовский полдень с плеском волн, шелестом ветра и гудящим у него над головой шмелем. Стоявшее в зените солнце светило прямо на него, а галька, на которой он лежал, нагрелась, словно сковородка, но даже двойной жар от солнца и камней не помогал "дан-Энриксу" согреться — видно, море в это лето было холоднее, чем обычно.

...Меченый отчаянно закашлялся и завозился на полу, пытаясь отогнать успокоительное наваждение. Нет ни лета, ни жаркого солнечного света, ни горячей гальки. Если он останется лежать на этом месте, то не согреется, а окончательно замерзнет и умрет.

Надо бороться с сонным отупением. И, разумеется, прежде всего надо заставить себе встать.

Поднявшись, он негнущимися пальцами стащил с себя рубашку и несколько минут крутил и мял плотную ткань, тщетно пытаясь выжать ее досуха, а потом яростно растер ей грудь и плечи. Исчезнувшая было боль вернулась, заставив его ругаться и шипеть сквозь зубы, но зато сознание заметно прояснилось.

Крикс проверил, насколько легко меч Ниру ходит в ножнах. Как и следовало ожидать, капитан содержал свое оружие в прекрасном состоянии, и клинок выдвигался плавно и бесшумно, с легким шелковистым шелестом. Привычное ощущение шершавой, оплетенной кожей рукояти у него в ладони окончательно привело Меченого в чувство. Это было хорошее оружие, простое и надежное — совсем как человек, который отдал ему этот меч. Крикс сделал взмах, потом подшаг, ударил с полуразворота. При каждом движении в суставы словно вонзали раскаленные ножи.

Еще подшаг. Удар, защита, верхний блок, отход назад, еще удар... Боль сделалась настолько нестерпимой, что накатывала дурнота, но Меченый не останавливался. От простых движений он перешел к Малому канону, постоянно подгоняя самого себя — быстрее! А теперь еще быстрее!.. Он заново овладевал своим замёрзшим, непослушным телом и приучал руку к новому мечу. Если не удастся убить Олварга сразу, то придётся перебить его охрану до того, как подоспеет подкрепление. С чем бы ему ни пришлось столкнуться наверху, он должен быть готов.

Воздух в фамильной крипте оставался неподвижным и холодным, но дан-Энриксу казалось, что от него того и гляди повалит пар. Медик внутри дан-Энрикса отметил, что он все-таки застудил легкие — при каждом вдохе в груди словно раздували тлеющие угли. Если бы он остался жив, то через несколько часов свалился бы с жестокой лихорадкой. Но, к счастью, об этом ему беспокоиться не нужно, через несколько часов все уже будет кончено.

Когда к нему вернулась прежняя подвижность, а одновременно с ней — способность чувствовать пространство, легко обходя надгробия и статуи, даже когда он отступал спиной вперед, Меченый понял, что теперь действительно готов. Он заново приладил перевязь и направился к выходу из крипты, уже не ощущая холода окоченевшими ступнями.

Олрис с Дарнторном вместе занесли бесчувственную Лейду в пустой амбар, наскоро превращенный защитниками порта в лазарет, и опустили ее на земляной пол рядом с каким-то раненым островитянином.

Ингритт уже спешила к ним, переступая через раненых. Ее одежда, волосы и даже подбородок были вымазаны кровью, словно это не они, а Ингритт всего несколько минут назад выбралась из гущи боя. Олрис почувствовал, что должен как-то объяснить случившееся.

— Рыжебородый... — хрипло сказал он. Прозвище Нэйда отдавало копотью и ржавчиной, смешивалось с мерзостным солоноватым вкусом крови у него во рту. Раньше Олрис не знал, что ненависть способна иметь вкус.

Ингритт его как будто не услышала. Она торопливо опустилась на колени, зажала бившую из раны Лейды кровь какой-то тряпкой и, положив сверху ладонь Олриса, велела :

— Зажимай вот здесь. Я сейчас подойду.

Олрис послушно прижал к ране окровавленную тряпку. Дарнторн на секунду задержался рядом с ними, глядя на бледное лицо Лейды, а потом поправил перевязь и пошел к выходу. Олрис напрягся. Защитникам порта сейчас нужен каждый человек. Он тоже должен вернуться в бой...

— Перестань крутить головой, — бросила Ингритт резко. — Сосредоточься на том, что делаешь, или она умрет.

— Да... да, конечно, — вздрогнув, согласился он. Ингритт права, сейчас важнее всего спасти Лейду. Остальное подождет...

Вчера, когда он обнаружил в порту Ингритт, помогающую раненым, внутри у него все оборвалось.

— Что ты здесь делаешь? — выпалил он чуть ли не с возмущением. Девушка мрачно посмотрела на него.

— А ты?..

Олрис сообразил, что в общей суматохе Ингритт поступила точно так же, как он сам — вскочила на оставшуюся без седока лошадь и помчалась в гавань вместе с остальными. Может быть, кто-то из гверрцев даже сунул ей поводья, как и Олрису, не разобравшись, что перепоясанный мечом подросток в шлеме и слишком длинной для него кольчуге был не юношей, а девушкой.

При мысли, что она сражалась наравне со всеми остальными, ему становилось жутко, хотя, трезво рассуждая, это было глупо — фехтовали они с Ингритт одинаково.

"Иди сюда и помоги мне" — приказала Ингритт, посчитав вопрос исчерпанным. Олрис сжал зубы и подошел к ней, не сомневаясь в том, что его сразу вывернет, если придется вблизи смотреть на чьи-нибудь вылезающие внутренности. Несколько раз его действительно стошнило от вида очередной отрубленной руки или ноги, но через полчаса он так измучился и отупел, что дурнота и слабость отступили. Олрис просто перестал размышлять о том, что делает. Он перетягивал жгутом очередной обрубок, и, навалившись на раненого всем весом, прижимал его к земле, пока Ингритт наскоро вычищала, прижигала и перебинтовывала рану. Руки у Олриса были липкими и скользкими от чужой крови, и порой ему казалось, что ничего этого на самом деле нет, что окружающие их со всех сторон страдания и боль — просто очередной кошмар, навеянный Темным Истоком. Но потом в уши врывался чей-нибудь истошный крик, и Олрис понимал, что это происходит наяву.

Рыжебородый еще дважды пытался захватить Южный порт, но гверрцы и островитяне оба раза отбивали нападение. К ночи в гавань стянулась куча горожан, которым удалось каким-то чудом ускользнуть от гвиннов, и тогда кто-то из островитян сказал, что два из шести кораблей, "Крылатый" и "Веселая акула", еще в состоянии держаться на воде. Далеко они, разумеется, не уплывут, но можно погрузить на них хотя бы женщин и детей, и попытаться вывезти их из Адели. Если повезет, они сумеют выбраться из гавани и дотянуть до берега, благо в такую темень занявшие дамбу гвинны не заметят корабли и вряд ли станут их обстреливать.

Столкнуть на воду прочно севший на мель островной корабль было ненамного проще, чем пытаться сдвинуть с места гору, но после работы в лазарете это могло показаться настоящим облегчением. Олрис торжествовал, что вырвался из этого кошмара, но одновременно с этим ему было стыдно, что Ингритт осталась там совсем одна.

Он думал, что потом вернется в лазарет, но вышло по-другому. Сперва Лейда позвала его переводить, поскольку нужно было допросить нескольких пленных гвиннов и попробовать понять, что замышляют остальные. Потом они отбивали нападение Рыжебородого. Потом спали вповалку прямо на земле в каком-то ледяном амбаре. А между этим был еще тот странный разговор, когда Олрис зачем-то потащился вместе с Лейдой проверять охранные посты.

— Жаль, что у нас было всего два корабля... Но, может быть, у них получится вернуться и забрать вторую партию людей, — заметил он, идя с ней рядом по ночному лагерю. Он так устал, что уже плохо понимал, что говорит. Ему казалось, что, если он перестанет делать над собой усилия, чтобы держать глаза открытыми, то ляжет и заснет прямо посреди мостовой.

— Ты бы хотел быть там? — спросила Лейда неожиданно.

Олрису даже расхотелось спать. Спроси об этом кто-нибудь другой, он бы гордо отверг подобное предположение, но Лейде он солгать не мог.

— Да... наверное, все-таки да. Если, конечно, Ингритт тоже согласилась бы уплыть, — быстро добавил он. — А вы?..

Только произнеся эти слова, Олрис подумал — идиот, нашел, о чем спросить! Особенно после того, что сам сказал про Ингритт. Лейда ведь любила Крикса. Они никогда это не обсуждали, но он знал, что это так. А теперь, когда Меченый погиб...

Но Лейда, судя по всему, думала о другом.

— Нет. Только не теперь. Не после пробуждения Истока.

Олрис удивленно посмотрел на Лейду.

— Почему Истока? — туповато спросил он. Лейда вздохнула.

— Потому что этой магии, в отличие от Олварга, нужно было не захватить Адель, а получить свободу. Из Адели она будет расползаться дальше, пока не заполнит весь наш мир. И пытаться бежать от нее совершенно бесполезно — очень скоро она доберется до любого уголка земли.

Олрис попробовал вообразить, что весь остаток жизни будет ощущать присутствие Истока так же, как последние несколько дней — и содрогнулся. Это невозможно! Ему и сейчас-то с трудом верилось, что в его жизни в самом деле было что-нибудь хорошее...

Лейда кивнула.

— Слабые сдадутся и станут рабами этой магии, сильные будут бороться до конца. Но я не верю в храбрость без надежды и без радости. Такая храбрость или умирает, или превращается в бессмысленное озлобление. Кто-нибудь скажет, что мы можем отступить и выиграть время, но это не так. Теперь время будет работать только на неё. Чем дольше она будет отравлять нас изнутри, тем меньше у нас будет шансов победить. Не знаю, сможем ли мы уничтожить эту магию без Крикса, но сделать это можно только теперь, пока мы помним, что еще совсем недавно мы умели быть весёлыми и храбрыми. А если мы не справимся, то остальное уже не имеет ни малейшего значения. Если мы проиграем — тогда все, кто был на этих кораблях, ещё успеют пожалеть, что не остались здесь.

Ингритт вернулась всего через несколько секунд, и по ее закаменевшей челюсти и напряженной сдвинутым бровям Олрис мгновенно понял, что все очень плохо. Кровь, толчками вытекавшая из раны над ключицей Лейды, никак не желала останавливаться. В довершение всех бед, женщина неожиданно пришла в себя и попыталась встать, зашарила ладонью по земле, пытаясь отыскать лежавший рядом меч. Олрис, едва не плача от отчаяния, надавил ей на плечо второй рукой, сбивчиво умоляя ее лежать спокойно. Лейда смотрела прямо на него, но Олрис видел, что она его не помнит и не узнает. Запавшие глаза под полукружьями шлема казались чужими от ярости и боли.

— Держи крепче, идиот! — с бешенством вырвалось у Ингритт.

Лейда оскалилась, давясь беззвучным криком, но смогла лишь ненамного приподняться, прежде чем ее затылок глухо стукнулся о землю. А потом взгляд Лейды Гефэйр затуманился, остекленел, и Олрис понял, что на этот раз все кончено — но не сумел разжать стиснутых пальцев на ее предплечьях. Почему-то ему казалось, что, пока он не сдается и не разжимает рук, они все еще могут что-нибудь исправить.

— Отпускай, — глухо сказала Ингритт. — Уже можно. Ты все сделал правильно. Прости, что наорала на тебя... Я с самого начала знала, что мы ничего не сможем сделать. Это было бесполезно. Вообще все бесполезно. Я даже не знаю, для чего я помогаю этим людям. Гвинны все равно убьют их всех, когда захватят порт.

Олрис посмотрел на нее неестественно спокойное лицо — и ему показалось, что внутри у него лопнула туго натянутая тетива, и мысли затопило что-то темное, багровое, горячее, как кровь у него на руках.

Олрис рывком поднялся на ноги и подобрал меч Лейды — свой он обронил, пока вытаскивали ее из сражения. Гвинны уже продвинулись так далеко, что в лазарете было слышно шум сражения. Ингритт была права — когда гвинны захватят порт, они, конечно, перебьют всех раненых. Но Нэйд этого не увидит.

Он успел пройти не больше десяти шагов, когда его нагнала Ингритт, успевшая натянуть кольчугу и надеть островерхий гверрский шлем. Олрису даже показалось, что это тот самый шлем, который был на Лейде.

— Попытаемся пробиться к Нэйду, — сказал он. Ингритт оскалилась.

— Лучше заставим его самого пробиться к нам, — ответила она. — Конечно, прошло не так мало времени... но я практически уверена, что он меня узнает.

— Господин, мы обыскали весь дворец, — бесстрастно доложил Безликий, посланный на поиски Валларикса. — Вашего брата нигде нет.

Олварг поморщился. Он и сам видел, что во всем дворце нет не то, что императора и его охраны, а вообще никого, помимо раненых и умирающих. Дворец достался ему мертвым и пустым. Таким же мертвым и пустым, как и его победа... Он пытался осознать, что он сидит на троне, на котором столько лет сидел его отец — но никогда еще чувствовал себя так далеко от воплощения своей мечты. Ни это кресло, ни пустой и гулкий тронный зал не имели ничего общего с его украденным наследством. Вид Вальдера, стоящего на коленях перед его троном, мог придать этой минуте хотя бы оттенок торжества, но жив ли Валларикс и сумеют ли его найти — сказать было нельзя.

— Город наш, милорд! — торжественно провозгласил вошедший следом за Безликим гвинн, бросив к его ногам синий с золотом стяг, еще недавно развевавшийся над куполом дворца. Ясеневое древко звонко ударилось о мраморные плиты, ткань блестящей шелковой волной растеклась по полу. Олварг представлял эту минуту с того дня, как начал планировать возвращение в Адель. В своих мечтах он наступал на это знамя сапогом и ощущал, как его наполняет торжество.

Наверное, стоило сделать это и теперь. Всего-то переставить ногу и демонстративно наступить на эту шелковую тряпку каблуком. Но у него не было сил. Олварг молчал, глядя прямо перед собой.

— Мы победили, государь, — повторил гвинн, явно смущенный этим продолжительным молчанием.

— Так, значит, это теперь называется "победой"? — спросил Олварг тусклым голосом, чувствуя подступающую к горлу ярость. — Нэйд уже два раза посылал за подкреплением, но до сих пор не занял Южный порт. И ладно бы только Рыжебородый — так теперь еще и Лэнгетт тоже просит подкрепления. Сколько человек в принципе нужно, чтобы разобраться с кучкой сопляков в Лаконе?..

Гвинн заметно побледнел. Олварг внезапно вспомнил, что этого рыжеватого, казавшегося загорелым от веснушек парня звали Инги. Точно, Инги. Помнится, его дружка, всегда сидевшего с ним рядом в главном зале Марахэна, Олварг заколол наутро после штурма Леривалля. Знал ли Инги, что случилось с его другом — неизвестно, но Олварга он боялся и без этого.

— Я... я не знаю, государь, — выдавил он. — Я не был с Лэнгеттом.

— Верно; ты в это время вместе с остальными поджигал Книгохранилище. Благодаря вашим стараниям, над площадью теперь торчит штандарт дан-Энриксов, который невозможно снять, — процедил Олварг.

Бескровное лицо гвардейца помертвело окончательно.

— Простите, государь. Крыша главного здания обрушилась, внутрь не сунешься — там все горит. Огонь, конечно, тушат, но... — гвардеец не договорил.

Олварг и сам прекрасно понимал, что пожар не потушат до глубокой ночи. И понадобится еще больше времени, чтобы зола достаточно остыла, чтобы можно было попытаться войти внутрь и добраться до обсерватории Саккрониса, где кто-то вывесил штандарт дан-Энриксов. А все из-за того, что эти недоумки попытались спалить врагов заживо вместо того, чтобы просто выломать дверь... Надумай их враги спасаться на какой-то другой крыше, можно было бы оставить их медленно умирать от голода и жажды, но герб дан-Энриксов прямо перед дворцом, откуда его было видно половине города — это был откровенный вызов и пощечина захватчикам. Судя по напряженному лицу гвардейца, тот тоже отлично это понимал, и опасался, что гнев за эту неудачу обрушится именно на него.

— Делайте, что хотите, но чтобы до темноты его там не было, — выплюнул Олварг. — Прикажите пленным таскать воду, если будет нужно — завалите этот пожар трупами. Но если кто-нибудь из твоего отряда еще раз покажется мне на глаза, а этот флаг все еще будет там — вы пожалеете, что выжили во время штурма.

Инги поклонился с таким явным облегчением, что Олварг с трудом смог сдержать брезливую гримасу. Трусы... кругом одни трусы. Кроме, разве что, Рыжебородого. Нэйд, как и все остальные, понимал, что его жизнь и смерть находится во власти Олварга, но никогда не стал бы извиваться и вилять хвостом только за то, что в этот раз его не пнули в морду и не вытянули плеткой. Если не считать припадков бешенства, которые всегда бывали так внезапны и страшны, что их можно было принять за приступы безумия, взгляд Нэйда всегда оставался по-змеиному холодным и невыразительным, а от его мыслей и чувств веяло ледяной и затхлой неподвижностью, как из колодца. Олварг, впрочем, со злорадством думал, что ярость Рыжебородого была вовсе не так неуправляема, как полагало большинство гвардейцев, слуг и женщин в Марахэне. Все эти вошедшие в пословицу припадки ярости ни разу не случались с Нэйдом перед королем, и сознание того, что такой человек держит себя в узде из страха перед ним, отчасти примиряло его с тем, что во всем остальном Рыжебородый был так же бесстрашен, как адхары.

После того, как Инги торопливо выскользнул за дверь, Олварг подумал, что надо бы приказать адхарам поднять знамя Риксов с пола и убрать его куда-нибудь подальше, с глаз долой — но вместо этого застыл посреди зала с приоткрытым ртом, ощутив ослепительную вспышку Тайной магии. Чувство было мучительно знакомым, хотя он успел порядком подзабыть его с тех пор, как Крикс был арестован и лишился своего меча. Сердце у Олварга заколотилось так, как будто бы пыталась выпрыгнуть из горла.

Нет, подумал он. Не может быть.

Не может быть!..

След Тайной магии тянулся в Южный порт. В этот проклятый Южный порт, где их враги, как заколдованные, раз за разом отбивали нападения Рыжебородого. Адхары Олварга насторожились, словно гончие, почуявшие кабана, и Олварг окончательно поверил в то, что никакой ошибки не было.

Меченый был все еще жив. И он каким-то образом вернул себе меч Альдов. Королю казалось, будто воздух больше не проходит в его легкие.

— Возьмите всех своих людей и отправляйтесь в Южный порт, — прохрипел Олварг, обращаясь к предводителю адхаров. — Разыщите Меченого. Прикончите всех, кто будет вместе с ним, и доставьте мне его голову... Ты, ты и ты — останетесь со мной, — приказал он троим Безликим из своей охраны.

Оставшись в полном одиночестве — так как адхары в счет не шли — Олварг оперся на мраморные подлокотники своего трона и закрыл лицо ладонями.

Меченый жив — а значит, рано или поздно он придет сюда и попытается его убить. Последние несколько лет Олварг жил в непрерывном страхе перед этим человеком. Больше всего в дан-Энриксе пугало то, что он всегда каким-то образом выскальзывал из его рук, и все, что Олварг делал для того, чтобы покончить с ним, в конечном счете всегда приводило к совершенно неожиданному результату. Это чересчур напоминало болтовню Седого о предназначении и о парадоксальной сути Тайной магии.

Вспоминать Сивого было ошибкой. Ему тут же вспомнилась темная камера в подвале Марахэна, и худое, страшное лицо с блестящими от крови темными провалами на месте глаз.

— Что же ты не пугаешь меня Тайной магией, старик?.. — с насмешкой спросил он тогда, любуясь делом своих рук.

— Тайная магия — не для того... чтобы её... боялись, — выдохнул Седой. — В ней нет ничего страшного. В отличие от сил, с которыми связался ты.

К тому моменту Олварг занимался им уже много часов подряд, и непоколебимое упрямство Сивого успело раскалить его до бешенства. Однако он все же нашелся возразить :

— Ну, я-то жив, а ты сейчас подохнешь, как собака! Так что, думаю, я выбрал правильную сторону.

Князь тогда промолчал, и Олваргу это молчание ужасно не понравилось. Но истинную подоплеку этого зловещего молчания он начал понимать только теперь.

Он сдавил пальцами виски, как человек, застигнутый врасплох внезапным приступом мигрени, и внезапно ощутил в своем сознании присутствие кого-то — или, может быть, чего-то — совершенно постороннего. Олварг испуганно отдернул руки. Это было так же жутко, как дотронуться до своей кожи — и внезапно ощутить внутри, под слоем теплой плоти, паразита, который затаился там, внутри, чтобы расти, питаясь твоей кровью.

Олварг почти свыкся с мыслью, что Исток пытается его сожрать. Но теперь Олварг осознал, что эта магия была не хищником, а паразитом. Она собиралась жить вместо него.

Все это время магия хотела быть живой. Она желала чувствовать и мыслить. Полностью осознавать себя. В общем, иметь возможность насладиться осознанием своей победы.

Олварг зажмурился, и с его губ сорвался отчаянный, хриплый стон. А когда он открыл глаза, то понял, что сошел с ума, потому что из густого сумрака между колоннами внезапно и бесшумно вышел человек, которого здесь находиться не могло. Во-первых, он был в гавани, на другом конце города. А во-вторых, будь Меченый не наваждением, а человеком из плоти и крови, магия уже давно почувствовала бы его присутствие — а сейчас она утверждала, что, помимо Олварга и охраняющих его Безликих, в зале не было больше ни одного живого существа.

Только когда Безликие разом сорвались с места, и тронный зал наполнился звоном оружия, Олварг поверил в то, что Крикс и в самом деле здесь. Поседевший, исхудавший и босой дан-Энрикс меньше всего походил на Эвеллира, но сражался он, как Эвеллир. Первый из трех ахаров рухнул на пол с рассеченным горлом уже в первые секунды боя. Нужно было что-то предпринять, причем немедленно, но Олварг чувствовал, что, если он сейчас прибегнет к магии, хотя бы даже для того, чтобы призвать к себе на помощь остальных адхаров — это будет то последнее усилие, которое отдаст его в полную власть Истока. Его выворачивало от бессилия и ужаса. Если бы только можно было вырвать из себя этого паразита, пожирающего его изнутри — а самому остаться жить!..

Олварг внезапно осознал, что в тронном зале снова стало тихо. Меченый перешагнул через последнего убитого адхара и направился к нему — плавной, скользящей походкой фехтовальщика. Босые ноги бесшумно ступали по мраморному полу, но бешено стучащее о ребра сердце Олварга сопровождало эту сцену жутким барабанным аккомпанементом. По рубашке Крикса быстро расплывалось темное кровавое пятно, но по его движениям нельзя было понять, опасно ли он ранен.

Олварг тяжело поднялся на ноги.

— Крикс, подожди! Послушай... Я не хотел разрушения Адели. Это все Исток. Я больше не могу с ним справиться. Помоги мне.

— Для этого я и пришел, — ответил Меченый. От его тона по спине у Олварга прошел озноб. Не приходилось сомневаться, что именно Крикс имел в виду под "помощью".

Еще совсем недавно даже смерть пугала его меньше, чем слияние с Истоком, но сейчас, когда настало время умирать, Олварг внезапно ощутил, что это чересчур, что он не сможет это выдержать. Мысли о боли, о мучительной агонии и бесконечной черной пустоте за ней пугали его так, что хотелось завыть.

— Но ты же Эвеллир, а не убийца!.. — возмутился он. — Моя смерть не уничтожит Темные истоки. Должен быть какой-то другой путь. Я помогу тебе его найти, и вместе мы сможем покончить с этой магией.

— Другого пути нет, — возразил Крикс. И от того, что он сказал это так равнодушно и устало, не считая нужным даже разозлиться, Олварг вдруг почувствовал, что ненавидит его так, как он не ненавидел еще никого и никогда — ни Сивого, ни узурпатора-Валларикса, ни даже своего отца. Он вскинул руку, чувствуя, как воздух уплотнился и дрожит от магии, уже давно мечтавшей вырваться на волю — и ударил.

Магический удар был так силен, что меч в руках у Крикса разлетелся, как железная труха — целой осталась только рукоять и крестовина гарды, которую он сжимал в руке. Меченый швырнул ее на пол и ударил Олварга кулаком в лицо.

Руку дан-Энрикса перехватили твердые, словно железо, пальцы, сжавшие ее с нечеловеческой, дробящей кости силой. На одну краткую секунду он увидел глаза своего противника — мертвые, неподвижные глаза, в которых не осталось ничего от того человека, с которым он разговаривал всего пару секунд назад. Меченый стиснул зубы и ударил Олварга — того, кто был на месте Олварга, — под дых, а сразу же следом за тем ударил его лбом в лицо, надеясь сломать ему нос. Они одновременно повалились на пол, и какой-то частью своего сознания Меченый успел поразиться дикости происходящего. Он всегда знал, что должен уничтожить Темные Истоки, но никак не мог предположить, что это нужно будет делать врукопашную, хрипя от ярости и не имея сил даже на то, чтобы подняться на ноги. Хлещущие во все стороны потоки магии, бессильные причинить вред дан-Энриксу, заставляли дрожать и сотрясаться весь дворец. С потолка осыпались куски штукатурки, пол шатался, покрываясь черными ветвящимися трещинами, с резким звоном осыпались стекла из витражных окон.

Олварг был без меча, но зато носил на бедре длинный, широкий нож, и сейчас вытащил его из ножен. Крикс перехватил его руку, но сразу же ощутил, что враг слишком силен, чтобы отнять у него нож или просто остановить удар. Тогда он выпустил запястье Олварга, прижал его к земле и надавил локтем ему на горло.

Олварг захрипел. Вместо того, чтобы войти точно под ребра Крикса, его нож проделал в боку Меченого глубокую борозду, но Меченый только оскалил зубы и начал давить на шею своего противника еще сильнее. Осознав, что Крикс не выпустит его даже ради того, чтобы спастись от нового удара, Олварг запаниковал и начал бить куда попало. Магия окончательно сбесилась — жуткие подземные толки расшатывали пол, в паре шагов от них со страшным грохотом обрушилась поддерживающая потолок колонна, обсыпав их камнями и мраморной крошкой. Удары ножа сопровождались вспышками багровой боли, но Меченый готов был поклясться в том, что эти удары становятся слабее. Из горла его противника рвался уже не хрип, а сиплый свист, жуткие белые глаза глаза налились кровью. Крикс слышал свое надсадное дыхание, и думал исключительно о том, как бы не потерять сознание. Кем бы ни был этот занявший место Олварга чужак, он должен продержаться хотя бы на несколько секунд дольше него...

Когда сверху на них обоих рухнула лавина из камней, и Меченый сообразил, что дворец рушится, он почувствовал облегчение при мысли, что теперь ему не о чем больше беспокоиться. Падавший им на головы тысячетонный свод покончит с Олваргом надежно и наверняка.

Мгновение спустя Крикс ощутил тяжелый и болезненный удар по голове, и ему показалось, что он падает с огромной высоты — куда-то в пустоту и мрак.

* * *

Снова открыв глаза, Крикс осознал, что он лежит на чем-то мягком, а над головой у него светлый и высокий потолок. Собственное тело показалось ему непривычно легким. Через несколько секунд он осознал, что он просто не ощущает ни усталости, ни холода, ни боли. Да и вообще, в последний раз он чувствовал себя настолько же здоровым много лет назад, еще до заключения в Кир-Роване. Его переполняла жажда действия, как в ранней юности, когда обидно даже одну лишнюю минуту провести в постели.

Крикс с любопытством оглядел просторную светлую комнату, в которой он лежал, и попытался вспомнить, как сюда попал, но вспоминалось что-то странное — то бесконечные лесистые холмы, то мост над морем облаков, то солнечные зайчики на потолке и какие-то люди, подходившие к его постели и переговаривающиеся между собой на необыкновенно мелодичном языке. Впрочем, вполне возможно, что все это было просто сном.

А вот их схватка с Олваргом, вонзавшийся в него кинжал, обрушившийся потолок дворца — это, определенно, было наяву. Крикс скосил глаза вниз, а после этого, не утерпев, даже провел ладонью по бокам, не обнаружил никаких следов от ран, и рассмеялся от нахлынувшего чувства облегчения. Значит, все получилось!.. Это в самом деле Мир Былого и Грядущего.

Крикс спрыгнул на пол легким и пружинистым движением, которым он когда-то вскакивал с постели в Академии, и подошел к окну. Увидев белые, сверкающие башни и клубящееся море облаков, Крикс наконец-то понял, что он находится в Леривалле, и спросил себя, как он сюда попал.

Высокий, худощавый человек заглянул в его комнату и на мгновение запнулся на пороге, словно удивляясь, что дан-Энрикс уже встал, но тут же просиял улыбкой.

— Я смотрю, ты, наконец, пришел в себя?..

"Седой?!" — подумал Крикс. Но волосы у незнакомца были темными, а кроме того, хотя он в самом деле походил на Князя, Крикс внезапно осознал, что еще больше его гость напоминал другого человека, изваяние которого дан-Энрикс привык видеть на Имперской площади.

— Энрикс из Леда!.. — пробормотал Крикс.

В прозрачно, серебристо-серых глазах гостя промелькнули веселые искры.

— Рад наконец-то видеть тебя в добром здравии. И, раз уж мы установили, что ты мой пра-пра-пра-правнук, я позволю себе сделать то, чего не делал в прошлой жизни, — сказал Князь, и, подойдя к нему, крепко обнял дан-Энрикса. — А вообще, мне очень жаль, что я ни разу не воспользовался случаем и не поговорил с тобой по душам еще тогда. Теперь я постоянно чувствую, что слишком молод для всей той сентиментальной стариковской чепухи, которую я столько раз хотел тебе сказать. И в то же время слишком стар, чтобы проделывать вместе с тобой те глупости, которыми тебя порадуют твои друзья, когда ты явишься в Адель.

Крикс чувствовал, что голова у него идет кругом, и поэтому спросил самое первое, что пришло ему в голову.

— А почему ты говоришь, что рад увидеть меня в добром здравии? Я что, был болен?..

Лицо Князя сделалось серьезным.

— Да. В каком-то смысле, да. С тех пор, как ты уничтожил Темные Истоки — по старому времени, почти полмесяца назад, хотя время во многом потеряло свое прежнее значение — ты находился где-то между тем и этим миром. Это не метафора. Физически ты находится здесь, а вот твое сознание, по-моему, только и делало, что пережевывало твое прошлое. И даже Альды не могли ничем помочь, так как ты совершенно явно не желал никакой помощи. Они сказали, что лучше всего будет оставить тебя в покое и немного подождать. А чтобы дать тебе побыть в покое, нам пришлось забрать тебя сюда. Только не спрашивай меня, что с тобой было. Я не знаю. Вообще-то здесь, в Мире Былого и Грядущего, болезнь — понятие почти абсурдное.

— Почти?.. — приподнял брови Крикс.

— Да, именно "почти", — ответил его собеседник с интонацией, которая живо напомнила дан-Энриксу их прежние беседы. — Но не беспокойся, у тебя будет сколько угодно времени, чтобы во всем разобраться. А пока — не хочешь ли позавтракать?

— Хочу, — сознался Крикс, почувствовав, что он и впрямь был голоден.

— Отлично. Тогда подожди, я сейчас принесу нам вина и чего-нибудь поесть, а потом мы спокойно побеседуем.

— Я помогу, — предложил Крикс, смущенный тем, что Светлый собирается носить ему обед, словно лежачему больному, но Князь только отмахнулся.

— Сядь, Рикс. Альды свидетели, ты сделал для всех нас вполне достаточно, чтобы теперь немного отдохнуть.

Крикс сел к столу, где на серебряном подносе стояло несколько бокалов из сияющего, тонкого стекла. Он задумчиво повертел один из них в руке, а потом, подчиняясь безотчетному порыву, крепко стиснул пальцами тонкий, бросающий на скатерть солнечные зайчики хрусталь. На первый взгляд стекло казалось немного толще, чем бумага, но на деле оказалось прочным, как алмаз. Дан-Энрикс даже начал сомневаться, что сумеет его раздавить.

— Давай же!.. — пробормотал он.

Словно откликаясь на его желание, бокал послушно лопнул. Крикс почувствовал острую, режущую боль в ладони, по запястью потекли красные струйки крови.

— Ты прямо как ребенок, — усмехнулся Светлый, снова входя в комнату с подносом, на котором были фрукты, сыр, вино и куски яблочного пирога. — Суешь руку в огонь, чтобы узнать, действительно ли он жжется.

— Я просто хотел понять, можно ли здесь чувствовать боль, — признался Крикс.

— Конечно, можно, — Князь казался удивленным. — И боль, и холод, и усталость, и все, что угодно. Разве долгие прогулки или, скажем, фехтование могли бы доставлять такое удовольствие, если бы не боль и не усталость в мышцах?.. Без голода не было бы удовольствия от пищи, без усталости — удовольствия от сна. Разница в том, что теперь эти вещи больше никогда не смогут стать нашим проклятием. Ты больше не устанешь так, чтобы не радоваться отдыху. А ещё — ты свободен. Ничто больше не имеет власти над тобой — ни время, ни пространство, ни усталость, голод или боль. Ты волен путешествовать пешком или верхом, но точно так же можешь попасть в любое место напрямую. И ты можешь чувствовать или не чувствовать, что пожелаешь. Можешь убедиться.

Крикс посмотрел на кровь, текущую из нескольких тонких порезов, и почувствовал, как, подчиняясь его воле, боль стихает прямо под его взглядом. Он вытер руку о штаны и посмотрел на чистую и гладкую ладонь. Если бы все вокруг не было таким пронзительно-реальным, он, наверное, подумал бы, что спит и видит сон.

— Кому-кому, а уж тебе не стоило бы удивляться, — сказал Князь. — Именно так Тайная магия излечивала других людей по твоей воле... Осколками я займусь позже, а пока давай позавтракаем. Но сначала выпьем. Например, за Истинную магию. Или за новый мир?..

— Лучше за то, что я в конце концов узнал, кто ты такой и как тебя зовут, — не удержался Крикс. — Я видел в усыпальнице дан-Энриксов твое надгробие. Я думал, что ты умер ещё триста двадцать лет назад!

Князь добродушно усмехнулся.

— Ну, я и правда умер триста двадцать лет назад. А Альды попросили у моей жены согласия на то, чтобы похоронить меня в Туманном логе, потому что я был их другом. Эйтлин, конечно, согласилась. Она понимала, что Альды оказывают мне большую честь... Но, когда мое тело привезли в Туманный лог, я неожиданно для всех вернулся в мир живых. И это было настоящим чудом, потому что, хотя Альды не способны воскрешать людей, но уж живое с мертвым они никогда не перепутают, и можешь быть уверен, что к тому моменту, когда они собирались меня хоронить, я был так же бесповоротно мертв, как твой приятель Кэлринн Отт — после удара Призрака.

— Но если Альды не умеют воскрешать людей, то кто же тебя воскресил?.. Я думал, Истинная магия не совершается без человеческого соучастия, — заметил Крикс.

Энрикс внезапно рассмеялся.

— О, я посоучаствовал! Я еще как посоучаствовал... Когда я принимал от Альдов титул императора и меч, который ты потом назвал Риваленом, я присягнул над Очистительным огнем, что я не допущу, чтобы кто-нибудь из моих потомков обратил полученную власть во зло. Надо сказать, Альды не требовали от меня никаких клятв — я дал этот обет по собственному побуждению. И, откровенно говоря, имел в виду всего лишь то, что приложу все силы, чтобы научить своих наследников тому, что каждый, кто садится на Крылатый трон — только наместник Альдов и хранитель их законов. Но Тайная магия приняла мою клятву и исполнила ее... по-своему. О чем я, впрочем, совершенно не жалею. Хотя сразу после того, как я вернулся к жизни, я был на волос от того, чтобы вернуться в Адель и использовать этот неожиданный подарок Тайной магии в собственных целях. Ты, должно быть, знаешь, что у меня было четыре дочери — и только один сын. И этот сын родился уже после моей смерти. Я женился поздно, и Эйтлин была вполовину младше меня самого. Когда я узнал, что она снова ждет ребенка, то мне страшно захотелось бросить все, вернуться и объявить своим близким, что я жив. Но я знал, что Истинная магия вернула меня к жизни не для этого, и, к счастью, смог справиться с искушением поступать так, как хотелось мне самому. Пользуясь твоими же словами, "Истинная магия — не лошадь, чтобы гнать ее туда, куда тебе захочется"... Эйтлин несколько лет носила траур и посвящала себя только государственным делами и нашему сыну, но в итоге вышла замуж за Гедрика Гефэйра, одного из моих молодых военачальников. И брак их был очень счастливым. В том числе и для тебя, поскольку их потомки стали править Гверром, и без них, в конечном счете, не было бы и Лейды Гефэйр. Я продолжал наблюдать за всем, что происходит в моем городе, но поначалу но у меня не было никакой причины вмешиваться. Эйтлин с ее новым мужем смогли воспитать моего сына так, как вряд ли смог бы воспитать его я сам, и Кметрикс стал самым великим королем в истории Легелиона. Ну а в тот момент, когда мы с ним все-таки встретились лицом к лицу, все, кто меня знал, были уже мертвы, а Кметрикс был немногим младше, чем был я, когда я умер в первый раз. Я не сказал ему, что я его отец — просто пришел в сопровождении нескольких Альдов, как посланник Леривалля, и сказал, что буду выступать посредником между Туманным логом и династией дан-Энриксов. Остальное ты можешь додумать сам. А что не сможешь — о том тебе с удовольствием расскажут остальные Риксы.

— Думаешь, я их увижу? — с интересом спросил Крикс.

— Может быть, даже скорее, чем ты думаешь, — едва заметно улыбнулся Князь.

— А... Олварга?

— Интарикса, — поправил Светлый мягко. — Олварга, каким ты его знал, не существует. Более того, здесь, в этом мире, его даже не существовало. Все, что приходит тебе в голову, когда ты думаешь об Олварге — это просто воспоминание, которое больше не имеет власти ни над ним, ни над тобой. Скажем, сейчас принц Тар — просто ребенок, который вырастет совершенно другим человеком и не будет иметь ничего общего с тем Олваргом, которого ты знал. Но это его выбор. Истинная магия никого не лишает памяти и не вынуждает отказаться от своего прошлого помимо воли. Олварг мог бы остаться самим собой. Но это было бы гораздо тяжелее. В его памяти не оказалось ничего, за что он был готов бороться, и Истинная магия не могла сделать для ничего ничего лучше, чем позволить ему сбросить это бремя и начать все с чистого листа. Но ты наверняка увидишь тех, кто в прошлой жизни был немногим лучше Олварга — и, тем не менее, пошел совсем другим путем. А вообще — прежде, чем ты сломаешь себе голову, пытаясь осознать, что именно произошло с Интариксом или кем-нибудь из его соратников, советую сперва привыкнуть к мысли, что здесь вообще никто не остается прежним. Дальше будет проще. — Князь внезапно усмехнулся. — Кстати, ты когда-нибудь задумывался, почему Альды неспособны были убивать людей, даже ради самозащиты?.. Потому что они обладали даром Истинного зрения. В какой бы беспросветный мрак не скатывался мир, Альды всегда видели нас в нашем истинном облике, то есть такими, какими нам предстояло стать в Мире Былого и Грядущего.

Крикс несколько секунд раздумывал, стоит ли браться за третий кусок яблочного пирога подряд, но должен был признать, что, какой бы восхитительной ни была созданная Альдами еда, он безнадежно сыт.

— Ты говорил, что я могу попасть в любое место напрямую, — сказал он Светлому, допив вино. — Значит, ты можешь объяснить, как мне попасть в Адель?..

— Могу и объяснить, — ответил Князь. — Но вообще — и я, и все, кто сейчас находится в Леривалле, отправляемся в Адель сегодня на закате. Так что я очень советую тебе немного подождать. Сегодня вечером в Адели будет праздник, которого еще не бывало от начала мира, и поверь мне, люди захотят увидеть, как ты въедешь в город вместе с Альдами. Я известил твоих друзей, что ты пришел в себя, и будешь дома уже через несколько часов. А пока — спустись во двор. Бакко готовит для тебя коня.

— И что? — не понял Крикс.

— "Что, что"! Иди и посмотри, — хмыкнул Энрикс из Леда.

Крикс пожал плечами, встал и вышел в коридор. Несколько встретившихся ему в коридоре Альдов, улыбаясь, объяснили, как попасть во двор, но не остановились, чтобы с ним поговорить. Выглядели они при этом, впрочем, так, как будто просто не желают портить ему удовольствие, и Крикс вышел во двор уже достаточно заинтригованным.

Там он увидел человека, чистившего щеткой высокого, широкогрудого коня с лоснящейся, переливавшейся на солнце черной шкурой. Крикс застыл, как будто налетел на невидимую преграду.

— Фэйро, — выдохнул он еле слышно. А потом заорал во весь голос. — Фэйро!!!

Вороной конь знакомо вздернул голову и рванулся к нему, едва не сшибив с ног возившегося с ним мужчину. Крикс обхватил мускулистую черную шею — и внезапно ощутил, что плачет. Фэйро переступал с ноги на ногу, звучно дышал над ухом, его теплое дыхание щекотало Криксу шею. Они простояли так, должно быть, добрую минуту, пока Крикс не вспомнил, что они здесь не одни. Не убирая руку с плеча Фэйро, он перевел взгляд на человека, который чистил его коня, а теперь продолжал стоять посреди пыльного двора с щеткой в опущенной руке и несколько смущенным выражением лица, как человек, который понимает, что он стал свидетелем какой-то сцены, вовсе не предназначавшейся для его глаз.

Человек, которого Светлый назвал Бакко, выглядел, как чистокровный гвинн. Черты его лица, манера подвязывать волосы, даже телосложение напоминали Криксу пленников из Дель-Гвинира, которых он когда-то расспрашивал об Олварге. Впрочем, враждебности к предполагаемому гвинну Крикс не ощутил. В человеке, которому Альды позволяли жить в Туманном логе, не могло быть ничего плохого, да и открытое лицо Бакко вызывало безотчетную симпатию.

— Я позаимствую у тебя щетку, ладно? — спросил Крикс, протягивая руку. — Я хочу почистить Фэйро сам.

По правде говоря, в том, чтобы чистить Фэйро, уже не было необходимости — на блестящей атласной шкуре не осталось ни одной пылинки, и Криксу осталось только гладить щеткой широкую спину и теплые черные бока. Но Фэйро был доволен. Только иногда косился на него через плечо, как будто спрашивал, не думает ли Крикс, что лучше всего было бы отпраздновать их воссоединение, немедленно отмахав пару-тройку стае по морскому побережью или по раскинувшимся дальше к западу холмам?.. "Позже" — пообещал дан-Энрикс жеребцу, и посмотрел на Бакко, который по-прежнему стоял поодаль, наблюдая за дан-Энриксом его конем.

— Я всегда думал, что в Туманном логе живут только Князь и Альды, — сказал Крикс. — Как ты здесь оказался, Бакко?

Гвинн неловко усмехнулся — и вкратце пересказал историю их нападения на Леривалль, и то, как Олварг обнаружил его во дворе наутро после штурма и убил.

— Я захотел остаться в замке, и Альды мне позволили. Я уж не знаю, почему, но они вбили в себе в голову, что я погиб за Лерриваль. По-моему, это большое преувеличение, но Альдов в чем-то переубеждать бессмысленно, — судя по затаенной гордости, звучавшей в его голосе, упрямство Альдов представлялось ему совершенно восхитительным.

Крикс мысленно признал, что Князь в очередной раз оказался кругом прав. В мире Былого и Грядущего действительно стоило быть готовым к любым неожиданностям.

* * *

Идея со штандартом оказалась исключительно удачной. Сквозь валившие из окон горящей библиотеки клубы дыма было видно, как гвинны отчаянно пытаются тушить пожар — но толку от всех их стараний было столько же, как если бы они пытались потушить камин водой из ложки. Вслух сэр Ирем насмехался над усилиями мельтешивших внизу гвиннов, но в душе мучительно завидовал. У этих дикарей и варваров была вода — целые ведра, полные воды, которую они даже не пили, а бесцельно выливали себе под ноги. А Ирем сначала несколько часов подряд сражался на улицах города, а потом выбирался из пожара, и сейчас он чувствовал себя способным в одиночку осушить подобное ведро.

В разгар этих терзаний Ирем обнаружил, что глаза Валларикса открыты, и он смотрит прямо на него. Ирем тут же забыл про гвиннов и поспешно опустился на колени рядом с императором.

— Кровь, кажется, остановилась, — сказал тот неестественным, бесцветным голосом, которым говорят только измученные продолжительной и сильной болью люди.

— Совсем плохо?.. — стиснув зубы, спросил Ирем.

Валларикс покачал головой.

За свою жизнь сэр Ирем видел много раненых, и сам не раз бывал серьёзно ранен, но видеть в таком состоянии Вальдера было нестерпимо.

— У кого-нибудь есть люцер?.. — без особой надежды спросил коадъютор у своих людей. Как и следовало ожидать, люцера ни у кого не было — запасы зёрен, полученные от Аденора, давно были израсходованы подчистую.

— У меня в лаборатории, в шкатулке с ядами, кажется, должен был остаться твисс, — вспомнил Саккронис неожиданно. Он начал подниматься на ноги, но Ирем встал быстрее и поддержал старика под локоть. Саккронис замахал на него рукой. — Не нужно меня провожать, вы все рано не знаете, где что лежит...

— Пойдем вдвоем, — отрезал Ирем, направляясь к лестнице. Хотя после того, как архивариуса вырвало, ему явно стало получше, лицо у Саккрониса по-прежнему было зеленым. Не хватало только, чтобы он свалился в обморок от дыма, а кому-нибудь потом пришлось искать его в этом чаду.

Чтобы помешать распространению пожара, ставни в башне были задвинуты наглухо, так что в лаборатории Саккрониса было темно, как в погребе. От этой темноты разъедавший легкие дым казался еще более густым. Ирем не представлял, как можно что-то отыскать в подобной темноте, но непрерывно кашлявший Саккронис, ощупью двигаясь вдоль полок, каким-то одним ему ведомым способом сумел отыскать нужную и сунул в руки коадъютора резную деревянную шкатулку. Как только они выбрались на верхнюю площадку башни, их товарищи захлопнули за их спиной тяжелый деревянный люк.

Ирему доводилось пользоваться твиссом, и он знал, что, в отличие от люцера, тот действует далеко не сразу, но сегодня эффект твисса показался ему прямо-таки издевательски медлительным. Прошла, по меньшей мере, четверть часа, прежде чем закаменевшее лицо Валларикса расслабилось, и стало ясно, что боль понемногу отступает.

Император облизнул сухие губы и спросил :

— Воды у нас, конечно, нет?..

Ирем покачал головой. Чтобы отвлечь Валларикса — и остальных, напрягшихся от одного слова "вода", — он стал рассказывать о том, как благодаря хладнокровию и выдержке Саккрониса им удалось сначала выбраться из бушевавшего в Книгохранилище пожара, а потом и вовсе вывесить прямо под носом у захватчиков штандарт дан-Энриксов, и это так взбесило Олварга, что его люди уже целый час таскают ведра и мешки с песком, пытаясь потушить пожар.

Сообщение о знамени на башне вызвало у Валларикса бледную улыбку, но она исчезла так же быстро, как и появилась.

— Как ты думаешь, корабль королевы уцелел? — тихо спросил он коадъютора.

Сэр Ирем выдохнул сквозь стиснутые зубы. Последнюю пару дней он старательно отгонял от себя мысли о недавнем шторме и о том, что стало с кораблем, если эта буря застигла их в открытом море. Как же всё-таки глупо!.. Они с Валлариксом ещё живы, а вот те, кого они надеялись уберечь от опасности, наверняка уже...

— Думаю, да, — с нажимом сказал он. — Они могли пристать к Андару или же к Фелунду, и переждать шторм на берегу.

Валларикс медленно опустил веки, словно соглашаясь с собеседником.

— Ты так ничего и не сказал той девушке... Сейлес Ландор? — спросил он по-такийски несколько секунд спустя.

Сэр Ирем изумленно покосился на Вальдера. До сегодняшнего дня тот никогда не поминал про Сейлес, и Ирему даже в голову не приходило, что Валларикс что-нибудь заметил.

— Потому что не о чем тут говорить, — сухо ответил Ирем, понадеявшись, что архивариус, за прочими учеными занятиями, не успел овладеть еще и айшеритом.

Валларикс едва заметно улыбнулся.

— Ирем, я ведь не слепой... и знаю тебя уже очень, очень долго. Я уверен в том, что эта Сейлес тебе нравилась.

— Ну разумеется, она мне нравилась. Как и любая привлекательная женщина, с которой мне пришлось бы проводить столько же времени. — Ирем досадливо повел плечом. — Тебе этого не понять. Если ты любишь одну женщину, то остальные для тебя как будто бы не существуют. Но большинство мужчин устроены иначе. Мы влюбляемся в любую женщину, которая способна чем-то поразить наше воображение — особенно если эта женщина достаточно долго маячит у нас перед глазами.

— Неужели?.. — усмехнулся император.

— Безусловно так. Разница в том, что месс Ландор служила под моим началом, и поэтому не могло быть и речи о том, чтобы проявить к ней какой-то интерес. А когда ты не можешь что-то сделать — тебе, разумеется, хочется этого куда сильнее.

— А почему, собственно, "не можешь"?.. — не понял Валларикс. — Твои отношения с Эленой Эренс обсуждала вся столица. А потом ты вообще связался с известной на всю Адель преступницей — и даже не пытался этого скрывать.

— Это другое, — мрачно сказал Ирем. — В Сейлес было слишком много чисто детского восторга перед Орденом. Надо было быть законченной скотиной, чтобы дать ей перепутать это восхищение... с чем-то другим. Хотя, конечно, когда уже стало ясно, что она плывёт на Острова... Знаешь, она ведь пришла ко мне посреди ночи, прямо во дворце, и предложила выпить с ней! А я сидел и думал — Альды, ну какая теперь разница, мы ведь, скорее всего, никогда больше не встретимся, и я, по сути, уже не являюсь её командиром. Я бы мог сказать ей, что она всегда мне нравилась. Что я последние четыре года находил нелепые предлоги спуститься во двор, чтобы взглянуть на то, как она фехтовала с кем-то из своих друзей. Что, как дурак, смотрел на нее всякий раз, когда она стояла возле кресла королевы на советах... — Ирем принужденно рассмеялся. — Не поверишь — мне хотелось дать по морде Витто Арриконе, когда они с Сейлес напились в "Черном дрозде" и возвращались в Адельстан, повиснув друг у друга на плечах.

— Ты ничего ей не сказал, — заметил император утвердительно.

— Нет, не сказал. Даже не будь я ее командиром, все равно ничем хорошим это бы не кончилось. Ладно еще, если бы я погиб, а ей остались бы только воспоминания об этом вечере. Но если бы случилось чудо, и мы оба выжили, а Сейлес вместе с королевой возвратились бы назад в Адель... — Ирем поморщился. — Все женщины, которых я любил, в конце концов страдали от того, что рискнули со мной связаться. А я только успокаивал себя — я ведь предупреждал, что для меня на первом месте всегда будет Орден. Я же ничего не обещал!.. Но сейчас я думаю, что мало "ничего не обещать". Нельзя позволить другому человеку даже просто начать надеяться на то, что ты не сможешь дать.

— И ты при этом говоришь, что эта Сейлес тебе просто "нравилась"? "Как любая другая женщина"?.. Не помню, чтобы ты задумывался о таких вещах из-за кого-нибудь еще!

Ирем с досадой покосился на Вальдера. Он уже собирался саркастически заметить, что дело совсем не в Сейлес, и что всякий человек, которому нужна серьезная причина, чтобы в сорок пять смотреть на мир не так, как в двадцать пять — просто дурак, но тут башню тряхнуло от зловещего подземного толчка, и товарищи Ирема испуганно повскакивали на ноги.

Про себя рыцарь отстраненно удивился и чужому и — из песни слов не выкинешь — своему собственному страху перед содрогавшейся землей. Казалось бы, чего ещё бояться людям в таком отчаянном положении, как у них?.. Смерть под обвалом, если уж на то пошло, гораздо лучше гибели от жажды, не говоря уже о том, что ожидало их в том случае, если гвинны сумеют потушить пожар и захватить кого-нибудь из них живым. И, тем не менее, сэр Ирем чувствовал, что сердце у него колотится под самым горлом. Память о разрушившем Адель землетрясении была еще слишком свежа.

Камни под их ногами задрожали снова.

— Дворец!.. — воскликнул архивариус. Ирем перевел взгляд с земли на императорский дворец — и с изумлением и увидел, как балконы, угловые башенки и галереи рушатся, словно игрушечные домики из кубиков. А потом стены и венчавший дворец купол тоже стали проседать, взметая в воздух облака мраморной пыли. Ирему почудилось, что он оглох — уши мгновенно заложило, и грохот обвала доносился глухо, как через подушку. В Иреме вспыхнуло чувство мстительного торжества — ведь Олварг, несомненно, сейчас находился во дворце, и здание должно было обрушиться прямо ему на голову. Но потом коадъютор осознал, что, как и позапрошлой ночью, это было не обычное землетрясение, а магия. И Ирему было известно только одно обстоятельство, которое могло заставить Олварга прибегнуть к магии подобной силы...

Крикс, — подумал он.

Выходит, Браэнн не ошибся! Крикс и в самом деле уцелел. И теперь он добрался до...

-Ты что?! — забыв об Эвеллире, вскричал Ирем, видя, что бледный от напряжения Вальдер цепляется за парапет, пытаясь встать. — Совсем с ума сошёл?.. Сейчас же сядь!

В этом безумном грохоте Вальдер, конечно, его не услышал. Но зато он понял, что ему не хватит сил подняться на ноги, и требовательно посмотрел на коадъютора. Ирем разобрал по губам "помоги мне", и раздраженно сдвинул брови. Помогать Вальдеру ему совершенно не хотелось, но при этом в глубине души он должен был признать, что император по-своему прав. На его месте Ирем ни за что не согласился бы остаться в стороне и пропустить самое главное.

— Давай, — уступил он со вздохом, наклоняясь к императору и подхватив его под локти. Помогая Валлариксу подняться и присесть на парапет, рыцарь пробормотал — Только не вздумай истечь кровью или рухнуть вниз...

Самое странное началось в тот момент, когда обрушился каменный купол, находившийся прямо над залом Тысячи колонн.

Серое пасмурное небо над их головами начало стремительно светлеть, пока не засияло, как расплавленное серебро.

По небу быстро, словно птицы, пролетели кучевые облака, следом за ними полыхнул багрово-фиолетовый закат, со скоростью кометы пронеслись и растворились в предрассветном небе бледный кругляшок луны и по-летнему яркие созвездия. Ирем закрыл глаза, почувствовав, что у него кружится голова, а камни ускользают из-под ног. Чувство было таким, как будто бы недели, месяцы и дни несутся сквозь остановившееся время яркой ярмарочной каруселью.

— Как... красиво, — потрясенно выдохнул Валларикс где-то совсем рядом с ним.

— М-мм, — промычал Ирем, сам не зная, хочет ли он согласиться с императором — или пожаловаться, что его мутит.

А потом все исчезло — доспех, давящий ему на плечи, и мучительная жажда, тошнота и боль в разбитой голове.

...В тот день он, как обычно, засиделся с солдатами до поздней ночи, потому что Яррен, который присматривал за ним по поручению его отца, не возражал против того, чтобы Ирем торчал на кухне, во дворе или в солдатской караулке в такой час, когда ему давно полагалось быть в постели.

Яррен вообще всегда вел себя так, как будто полагал, что Ирем сам вполне способен о себе позаботиться. Утром, когда они спускались в кухню, где обедали солдаты из замковой стражи, Яррен брал поднос и собирал на него все, что собирался есть на завтрак — водружал в центр подноса миску с кашей, отрезал ломоть хлеба, мазал золотистую горбушку маслом и накладывал в тарелку остатки жаркого с ужина. На Ирема он при этом даже не смотрел. Если тот ограничивался ломтиком поджаренной ветчины или каким-то другим лакомством, то Яррен, в отличие от его бывшей няньки, не обращал на это ни малейшего внимания. Но если днем Ирем начинал ныть, что он проголодался, то наемник поднимал его на смех и советовал в следующий раз поесть нормально, а не строить из себя знатную леди, которая боится располнеть.

С Ярреном Ирем наслаждался ощущением свободы и мужского братства. С того дня, как он избавился от няньки и перешел под надзор наемника, никто больше не говорил ему, что следует тепло одеться или что пора ложиться спать. Ирему ему льстило. Иногда ему казалось, что они заключили безмолвный уговор — Яррен обращается с ним, как со взрослым, а в ответ он должен вести себя соответственно. То есть не ныть, не жаловаться, не быть чересчур назойливым и не мешать Яррену развлекаться.

Вот и теперь Яррен торчал на кухне и играл в пинтар с парой своих друзей, а Ирем сидел рядом с ним и чувствовал, что, несмотря на все свои старания держать глаза открытыми, вот-вот заснет прямо на табурете, уронив голову на руки. С ним подобное уже случалось, и он знал, что, если он действительно заснет, то пробуждение будет не из приятных — в лучшем случае, Яррен без лишней нежности встряхнет воспитанника за плечо и посоветует идти к себе, а в худшем — кто-то из солдат треснет ладонью или кружкой по столу, заставив его подскочить от неожиданности. Лучше уж встать и дотащиться до кровати.

— Я пойду спать, — объявил Ирем вслух.

— Давай, — небрежно согласился Яррен, бросив кости. И, покосившись на единственный светильник на столе, спросил — Тебе ведь не нужна свеча?..

Ирем представил темноту на лестнице, пугающее ощущение, что в каждом углу затаились какие-то призрачные чудовища... До спальни он, положим, доберется, но потом придется лежать одному, вдали от кухни и от караульных помещений, в абсолютном мраке. Ирем по опыту знал, что ему будут мерещиться движения и шорохи в каждом углу, и это будет продолжаться до тех пор, пока он не намучается страхами настолько, чтобы у него не осталось сил бояться — и только тогда ему удастся провалиться в сон.

Но Яррену определенно не хотелось расставаться со свечой. При свете очага гораздо хуже видно фишки, значит — больше риска, что кому-то из противников удастся потихоньку смухлевать. Если Ирем заявит, что ему нужна свеча, то Яррен будет недоволен — и наверняка поймет, что дело тут не в том, что он не хочет разбить лоб на лестнице.

Яррен не должен думать, будто он чего-нибудь боится... а тем более — что он может бояться темноты.

— Конечно, нет, — ответил он, слезая с табурета. Ноги Ирема не доставали до пола, так что ему пришлось буквально сползти вниз.

Ирем гордился тем, что все солдаты гарнизона уважали и побаивались Яррена — вероятно, потому, что сам наемник не боялся никого и ничего, и ко всему на свете относился, как к безделице, не стоящей внимания. Отца Ирем видел не чаще раза в месяц — лорду приграничной марки некогда рассиживаться дома. Мать, которую Ирему полагалось ежедневно навещать в ее покоях, была озабочена, по большей части, качеством его рубашек, чистотой ногтей и колтунами в волосах. Но Ирема все это совершенно не смущало, потому что Яррен всегда был с ним рядом и, казалось, искренне хотел, чтобы Ирем вырос таким же сильным, ловким и бесстрашным, как он сам.

Если он видел, что Ирем обходит стороной дворового цепного пса, то спрашивал, сможет ли Ирем принести ему стоявшую у будки миску. И когда он возвращался, улыбаясь и подняв миску над головой, как боевой трофей, в глазах у Яррена на одну краткую секунду вспыхивало восхищение. В подобные моменты Ирему было плевать, что он хромает, а его штанина превратилась в измочаленный и окровавленный лоскут. Яррен научил его наслаждаться ощущением азарта, показал самое сладкое на свете чувство — упоение одержанной победой. Это делало их отношения похожими на отношения двух заговорщиков. Наемник мог спокойно, как о чем-нибудь обыденном, спросить, не хочется ли Ирему проехаться на злющем сером жеребце, только что купленном его отцом. А если Ирем отвечал, что ему запретили даже близко подходить к отцовскому коню, то Яррен ухмылялся — "я не спрашивал у тебя, разрешили тебе или нет. Я хотел знать, рискнешь ли ты попробовать". Его беспечность восхищала Ирема. Яррен не мог не понимать, что, если с сыном лорда что-нибудь случится, то ему это даром не пройдет — но, тем не менее, готов был рисковать ради того, чтобы научить Ирема не пасовать перед опасностью. Поэтому в тех редких случаях, когда Ирем все-таки попадался на нарушении какого-то отцовского запрета, он никогда ни словом, ни намеком не давал понять, что делал это с ведома и одобрения своего воспитателя.

Отец погиб в сражении с такийцами, когда Ирему было девять лет. Весь замок погрузился в траур. В день, когда пришло известие о гибели отца, бледная и испуганная мать обняла Ирема больше раз, чем за всю его прежнюю жизнь, и щеки у нее были холодными и мокрыми от слез. Ирем чувствовал себя предателем из-за того, что он не мог заплакать вместе с ней. Мысль о случившемся с отцом не вызывала ничего, кроме тупого удивления — возможно, потому, что Ирем ни разу разговаривал с отцом дольше пяти минут подряд. Потом Ирем полночи проворочался без сна, ломая голову над тем, что нужно сделать и сказать, когда мать снова позовет его к себе. Но ни на следующий день, ни на второй и третий мать его не позвала, и Ирем понял, что ее первый порыв предназначался вовсе не ему — для матери подросший Ирем оказался просто символом ее утраты и последней связью с мужем.

Сразу после похорон Яррен сказал ему, чтобы он собирался в путь — они покинут крепость на несколько дней. Ирем не удивился — они часто совершали дальние поездки, в которых наемник обучал его вещам, необходимым будущему воину — ночевать, не разводя огня, находить воду для себя и своей лошади, охотиться и проводить в седле по много дней подряд. Покинуть замок, погрузившийся в безмолвие и траур, показалось ему очень соблазнительной идеей, и Ирем решил, что Яррен задумал эту новую поездку специально для того, чтобы помочь ему отвлечься и развеяться. Немного удивило его только то, что Яррен оседлал для него лучшего отцовского коня, но тот сказал, что теперь, после гибели отца, ему не подобает ездить на своей прежней лошади. Ирем не очень понимал, зачем брать лучшего коня из замковых конюшен, но решил, что Яррену, в конце концов, виднее. Он уже заметил, что солдаты и прислуга, которые до смерти отца даже не останавливались, чтобы посмотреть на Ирема, теперь при встрече с ним почтительно здоровались и кланялись, как будто бы он разом повзрослел на десять лет.

Во время их последнего похода в горы они добрались до отрогов Бронзовой гряды, а затем повернули на восток и, сделав крюк, вернулись к замку через удивительно красивую холмистую долину. Но на этот раз его наставник повернул на запад, словно его совершенно не заботило, что эти земли оставались спорной территорией, и там легко можно было наткнуться на такийские разъезды или даже на большой и хорошо вооруженный вражеский отряд вроде того, в стычке с которым был убит его отец.

Когда Ирем сказал об этом Яррену, наемник, как всегда, насмешливо прищурился — "ты что, боишься?". Обычно это заклинание действовало безотказно, но в тот раз Ирем впервые не поддался на привычную уловку. "С моим отцом было пятьдесят всадников. Из них домой вернулось только семь. Боюсь я или нет — это здесь совершенно не при чем, — сердито сказал он. — Надо быть круглым дураком, чтобы не понимать, что глупо лезть вдвоем туда, где только что погибло сорок человек. Либо мы едем на восток, либо я поверну домой".

Ирем почувствовал, что его упрямство разозлило Яррена, и был готов к тому, что тот примется сквернословить и браниться, как всегда, когда Ирему случалось вывести его из себя. Но, к его удивлению, Яррен не стал ругаться, и даже заставил себя растянуть губы в улыбке. "На восток так на восток, — ответил он покладисто. — Но сперва сделаем привал".

Это был первый раз на его памяти, когда наставник уступил ему, но Ирем не почувствовал ни радости, ни удовлетворения от этой неожиданной победы.

Что-то было не так. Яррен был недоволен, но при этом сдался сразу и без долгих споров — это было совершенно не похоже на него. Улыбка, которую он выдавил из себя, пытаясь изобразить непринужденность, тоже мало походила на его обычную широкую усмешку. Да и само предложение встать на привал, когда до ночи оставалось еще несколько часов, звучало откровенно странно.

Они нашли каменный навес, под которым можно было с удобством расположиться на ночлег, и Ирем, отстегнув седельные сумки, скрепя сердце взялся за подпругу.

Яррен всегда помогал ему седлать коня, поскольку взгромоздить на спину лошади тяжелое седло Ирем не смог бы даже под угрозой смерти. Но, когда необходимо было расседлать коня, Яррен предоставлял воспитаннику заниматься этим в одиночку, наотрез отказываясь помогать, даже если он мучился с подпругой четверть часа кряду. Обычно к тому моменту, когда ему наконец-то удавалось дернуть ремешок подпруги с нужной силой, чтобы расстегнуть застежку, Ирем успевал отчаяться и взмокнуть от усталости, но он не обижался на наставника за то, что тот отказывается помочь. "Если мужчина может сделать что-то сам, пусть даже со стотысячной попытки — то он должен делать это сам" — твердил наемник. Ирем был с этим согласен, и ему было приятно, что Яррен не сомневается в его способности поступать так, как полагается мужчине.

Но на сей раз Яррен подошел к нему, как будто собирался помогать, и Ирема снова кольнуло ощущение неправильности. Ирем удивленно обернулся, но увидеть наемника не успел. Удар по голове был так силен, что Ирем ткнулся носом в лошадиный бок — и сразу же почувствовал, что Яррен заломил его руки за спину и крепко связал ему запястья. Ирем попытался вырваться, но Яррен держал крепко.

— Тихо! — злым, свистящим голосом приказал он. — Успокойся; никто тебя убивать не собирается. Если будешь вести себя по-умному, то мы...

Но Ирем вовсе не намерен был вести себя по-умному. Он попытался пнуть наемника ногой — и тут же полетел на землю, ободрав щеку и подбородок о мелкие камешки. Его кобыла шумно выдохнула и встревоженно переступила с ноги на ногу.

— Ну извини, — без всяких признаков раскаяния или сожаления заметил Яррен. — Я тебя предупреждал. Какого Хегга тебе вздумалось геройствовать?

Ирем перевернулся набок и сплюнул попавший в рот песок. Он чувствовал, что его бывший — да, теперь уже определенно "бывший" — воспитатель ждет от него глупых детских криков наподобие "Что ты задумал?!", и решил не доставлять наемнику такого удовольствия.

— Сейчас я подсажу тебя на лошадь, и мы поедем на запад, — сказал Яррен после недолгой паузы. — Если бы ты не умничал, то мог бы еще пару дней ехать с полным комфортом. Хотя это, в принципе, неважно. Я не думаю, что Альто Кейру есть до тебя хоть какое-нибудь дело, но и отказаться платить выкуп за племянника он не сможет. Так что не волнуйся, через пару месяцев сможешь вернуться к мамочке. Но если попытаешься удрать, я тебе не завидую. Ты меня понял, парень?..

Ирем волком посмотрел на Яррена — и промолчал. Он был уверен, что теперь наемник пнет его ногой, но тот внезапно ухмыльнулся.

— Вот только не нужно снова мне показывать свой несгибаемый характер. Я последние пять лет смотрю, как ты из кожи лезешь вон, пытаясь меня впечатлить. Так что навряд ли ты меня чем-нибудь удивишь.

Насмешка обожгла его, словно удар хлыста. От ярости Ирем забыл все бранные слова, которые ему хотелось бросить в лицо Яррену — и крепко прикусил губу, чтобы сдержаться и не выпалить в ответ что-нибудь глупое, бессильное и жалкое.

Яррен пожал плечами и рывком поставил его на ноги.

— Как пожелаешь... Нравится дурить — продолжай в том же духе. Захочешь воды — заговоришь.

Он подсадил его в седло — не на его коня, а на ту лошадь, на которой раньше ехал сам — и связал ноги пленника веревкой, протянутой под конским животом. Ирем, который как раз размышлял о том, есть ли у него шанс сбежать от похитителя, если он спрыгнет с лошади на всем скаку, отвел глаза, чтобы не видеть понимающей, насмешливой улыбки Яррена. Конечно, как он мог забыть... Это ведь Яррен научил его соскальзывать с седла и несколько секунд бежать рядом с рысящей лошадью, а потом снова забираться ей на спину. И он, конечно, знал, что Ирему хватит решимости на то, чтобы повторить этот трюк со связанными за спиной руками.

В начале поездки Ирема немного отвлекала непривычная посадка — связанные руки почему-то сильно осложняли дело, хотя Ирем, как и всякий уважающий себя наездник, держал равновесие осанкой и коленями. Но через полчаса, когда он смог приноровиться к ходу лошади и перестал раскачиваться взад-вперед, бежать от осаждавших его мыслей стало некуда.

Яррен, должно быть, рассудил, что мать Ирема — не из тех женщин, кто способен управлять делами после смерти мужа, и вместо того, чтобы принять доставшуюся ей ответственность, она напишет Альто Кейру, умоляя избавить ее от этой ноши. Было совершенно очевидно, что до появления нового лорда в замке, да и во всей приграничной марке воцарится хаос — и Яррен наверняка решил, что это уникальный шанс, подобного которому ему никогда больше не представиться.

Ирем даже не мог, положа руку на сердце, назвать поступок бывшего наставника предательством. Чтобы кого-нибудь предать, сначала нужно быть кому-то верным — а Яррен едва ли был способен на такое чувство. Ему было просто-напросто плевать на всех и вся, помимо самого себя. Теперь Ирем со всей отчетливостью понимал, что Яррен вовсе не стремился научить его быть смелым или сильным. Он попросту забавлялся с ним, как со щенком, которого хозяин может смеха ради натравить на дичь, которая ему не по зубам. Мысль о последствиях наемника не беспокоила — он был решителен, удачлив и нахален, и прекрасно знал, что в случае чего Ирем его не выдаст. А если бы с Иремом все же случилось что-нибудь по-настоящему серьезное, то Яррен, вероятно, просто-напросто сбежал бы, не желая отвечать за гибель или за увечье подопечного. И то сказать — человек вроде Яррена не станет дорожить однообразной, не особо прибыльной и совершенно бесперспективной службой в бедной приграничной марке.

Яростно сверля глазами спину ехавшего впереди наемника, Ирем с каким-то наслаждением растравлял свои раны, выворачивая и растаптывая все, на чем еще вчера держался его мир. Это не Яррен постоянно был с ним рядом, это он повсюду следовал за Ярреном. А тот всего лишь позволял ему таскаться за ним следом — при условии, что Ирем сможет не мешаться под ногами и не станет доставлять ему особых неудобств.

Раньше Ирем не сомневался в дружбе Яррена, а теперь в первый раз задумался о том, а были ли у того вообще когда-нибудь друзья?.. Своих приятелей, с которыми он выпивал и играл в кости в замке, Яррен забыл с той же легкостью, с какой решился продать Ирема такийцам. Казалось, он просто сбросил с себя всю прежнюю жизнь, как змеи сбрасывают кожу.

"Я его убью, — мысленно твердил Ирем про себя. — Сегодня, или завтра, или ещё через десять лет — но я его убью!"

В первую ночь Ирем почти не спал, пытаясь освободиться и сбежать. По ощущениям, он стесал на запястьях мясо до костей и ободрал всю кожу с пальцев о щебенку, но от хитро завязанной веревки так и не избавился.

Увидев его руки утром, Яррен выразительно присвистнул.

— Продолжай в том же духе, — посоветовал он Ирему. — От грязи рана воспалится, останешься без руки.

Если бы Яррен стал грозить ему побоями, Ирем бы его не послушал, но слова наемника заставили его содрогнуться. Ирем уже видел загноившиеся раны, и он знал, что Яррен прав.

Такийскому разъезду, встретившемуся им на четвертый день их путешествия, Яррен сказал, что ему надоело иметь дело с "имперскими крысами".

— С твоими шэддерами, думаю, будет повеселее, — дерзко сказал он такийскому вождю. Ирем не видел его лица, но по голосу понял, что его бывший наставник, как обычно, широко и белозубо ухмыляется.

— А мне-то зачем брать тебя к себе? — холодно спросил предводитель айшеритов. Но наемника неласковый прием немало не смутил.

— Затем, что, уезжая от имперцев, я забрал себе самого лучшего коня из замка, а тебе привез племянника наместника. Лорд Кейр даст вам за него хороший выкуп — а ты, думаю, поделишься со мной по справедливости.

В старых легендах вождь, услышавший такую речь, сказал бы, что человек, который обокрал и предал прежнего хозяина, предаст и всякого другого, и послал бы голову предателя в замок его отца. Но Ирем уже понял, что жизнь не похожа на легенды, и не слишком удивился, что такиец отнесся к речи Яррена благосклонно и позволил ему ехать с ними.

В крепости, куда они приехали два дня спустя, Ирем провел не пару месяцев, как предсказал ему наемник, а целых полгода — переговоры насчет выкупа изрядно затянулись. Впоследствии Ирем понял, что цена, запрошенная за него, и вправду была непомерно высока — особенно если учесть, что речь шла не о взрослом рыцаре, а о мальчишке девяти лет от роду, вся значимость которого состояла в том, что он носил звучное имя "Кейр". Можно себе представить, как бесился Альто, получив от жены брата письмо с просьбами о помощи. Отказать было невозможно — вся Калария бы поразилась такой черствости и стала обсуждать этот поступок за его спиной. Но и платить целое состояние за постороннего мальчишку, которого он в глаза-то никогда не видел... Да уж, Альто, вероятно, прямо-таки лопался от злости. Но в те месяцы, которые Ирем провел среди такийцев, он не размышлял о выкупе и не томился ожиданием.

В детстве одни впечатления легко сменяются другими. Пока Яррен вез его навстречу неизвестности со связанными за спиной руками, мысли Ирема вертелись вокруг похитителя и планов побега. Но в такийской крепости, когда его развязали и он получил возможность ходить куда пожелает — разумеется, внутри кольца крепостных стен, — Ирем быстро забыл о том, что он в плену. Жизнь в новом месте оказалась неожиданно захватывающей. В отличие от отцовского замка, где жили одни только солдаты, а единственными женщинами были мать самого Ирема с ее служанками, такийцы жили вместе со своими семьями. Впервые в жизни Ирем оказался в месте, где, помимо взрослых и скучных младенцев вроде его младших братьев и сестёр, имелась целая компания его ровесников.

Ирем привык к тому, что он гораздо меньше и слабее окружающих его мужчин, и что этот досадный недостаток роста, силы рук и веса нужно постоянно компенсировать — решительностью, быстротой и удесятеренной яростью. Мальчишки из такийской крепости к такому оказались совершенно не готовы — а сам Ирем оказался не готов к тому, насколько он, оказывается, силен. Он был обескуражен и сбит с толку, когда в первой же стычке обнаружил, что поколотил противника значительно сильнее, чем рассчитывал, и напугал едва ли не до полусмерти. Вплоть до этого дня, Ирему вообще не доводилось иметь дело с кем-нибудь слабее его самого, и вид блюющего от боли сверстника вызвал в нем острое смятение и жалость. Ирем понял, что перестарался, и пообещал себе, что в следующий раз он будет осторожнее. Однако приучиться к осторожности после того, как он всю свою жизнь учился каждый раз выкладываться до конца и не щадить себя, было не так-то просто — все его привычки и инстинкты требовали совершенно противоположного. Если Яррен подначивал его продемонстрировать, как он умеет бить, то всегда останавливал удар ладонью, твердой, как кленовая доска, и хохотал. Пытаться драться с Ярреном — это было все равно, что колотить набитый землей кожаный мешок, на котором Ирем отрабатывал удары; мешку абсолютно все равно, а вот костяшки пальцев каждый раз после подобной тренировки были сбиты в кровь, несмотря на наросшие за предыдущие разы мозоли. Зато у мальчишек в крепости решительность и сила новичка вызывали благоговейный ужас.

Втайне Ирем жалел, что не может остаться с новыми товарищами насовсем. В плену у него было все, о чем он только мог мечтать — свобода делать все, что ему хочется, компания ровесников, с которыми он мог играть и бегать с утра до ночи, и полное отсутствие какой-либо учебы. Глядя на то, как он командует мальчишками из крепости, взрослые шэддеры смеялись — "Может быть, не стоит возвращать его имперцам?.. Выкуп выкупом, но как бы нам потом не пожалеть об этом!". Но, конечно же, как только выкуп был получен, Ирема отправили домой. Приехавшие за ним люди Альто Кейро обходились с ним с таким сочувствием, как будто бы шесть месяцев в такийской крепости были тяжелым испытанием, и Ирем, не желавший обижать соратников отца, предпочел сделать вид, что так оно и есть. Его попутчики смертельно оскорбились бы, если бы поняли, что после пребывания в плену Ирем не только не стал еще больше ненавидеть айшеритов, но и начал относится к ним едва ли не с симпатией.

Когда Ирем вернулся, мать расплакалась и обняла его — но вечером того же дня сказала Ирему, что их семья в долгу перед наместником, который выкупил его из плена, и поэтому Ирем должен отправиться ко двору дяди и, в знак благодарности, служить ему как можно лучше. Несомненно, это было благородно, и соратники отца восприняли поступок его матери, как проявление тонкого понимания законов куртуазности, но Ирема все же задело то, что мать была готова с такой легкостью расстаться с ним сразу же после шестимесячной разлуки. А уж раздражение наместника, который сперва должен был расстаться с крупной суммой денег, а потом еще и получил обузу в виде мальчишки, от которого нельзя было избавиться, вообще не поддавалось описанию.

— ...Сэр Айрем Кейр, — Наин рассматривал своего гостя беззастенчиво и пристально, явно пытаясь отыскать в молодом рыцаре черты подростка, которого он когда-то знал.

Сэр Ирем занимался тем же самым — хотя и не так открыто. Энергичное и моложавое лицо Воителя ничуть не изменилось по сравнению с воспоминаниями Ирема; новой была только седина, пробившаяся в темных волосах и бороде и контрастировавшая со смуглой кожей императора.

Приветствие, которым удостоил его Наорикс, заставило мессера Ирема поморщиться. Если Наорикс не забыл о нем за пять прошедших лет — то он, конечно, знал, что его собеседника никто уже давно не называет Айремом.

— Ирем, мой лорд, — поправил он.

Наин прищурился.

— "И" вместо "ай" — звучит очень по-южному. Вас что, смущает ваше каларийское происхождение?

— Нисколько, государь, — возразил Ирем, едва удержавшись, чтобы не пожать плечами. Предположение, которое в Адели прозвучало бы довольно оскорбительно, здесь, в приграничье, выглядело просто смехотворным. Строить из себя южанина и щеголять столичным выговором в таком месте — значило не облегчать, а осложнять свое существование. И Наин это, несомненно, понимал.

— Однако вы переменили имя. Почему?..

— Ваш сын звал меня Иремом. Я предпочел сохранить это имя в память о нем.

Наин задумчиво кивнул, как будто бы только сейчас вспомнил о старой дружбе Ирема с наследником.

— Мой сын... Да, помню. Вы с ним были близкими друзьями.

"До тех пор, пока вы не решили, что вам это не по вкусу" — мысленно добавил Ирем. Но вслух, конечно же, ничего не сказал, а только слегка поклонился, признавая правоту своего собеседника.

Он стоял перед императором в той же одежде, в которой вернулся в крепость — в кожаном колете, на котором было видно оттиски кольчуги, с брызгами грязи на высоких сапогах. Когда гвардеец из Золотой сотни объявил слезающему с коня Ирему, что его хочет видеть император, Ирем не стал тратить время на поиски подходящего костюма — ограничился лишь тем, что оставил солдатам шлем, кольчугу и покрытый грязью плащ. Он рассудил, что спешка извинит его довольно-таки неприглядный внешний вид. А как же! Мелкий приграничный командир потрясен небывалой честью и считает, что мир рухнет, если королю придется дожидаться даже несколько минут...

— О ваших рейдах против нагорийцев говорят по всей Каларии, — заметил Наин благодушно. — Я был рад узнать, что не ошибся в вас. Вы еще в юности произвели на меня впечатление. Я сразу понял, что со временем из вас получится нечто по-настоящему незаурядное. И я бы не хотел, чтобы вы попусту растратили свои таланты в приграничных стычках с айшеритами. Вам нужно служить в Ордене. Это откроет перед вами совершенно новые возможности... Конечно, человеку вроде вас, неоднократно доказавшему свое умение командовать людьми, было бы глупо предлагать начинать кандидатом или даже рядовым гвардейцем. Я хочу, чтобы вы заняли пост претора в Лейверке.

"В Лейверке. Не в столице" — мысленно отметил Ирем. Даже теперь, спустя четыре с половиной года, Наин все еще хотел держать его подальше от наследника.

— Простите, государь, но я вынужден отказаться, — сказал Ирем с холодком.

Густые брови Наорикса недовольно шевельнулись.

— Отказаться?.. — повторил он с таким удивлением, как будто слышал это слово в первый раз за свою жизнь. Впрочем, возможно, так оно и было. — Неужели вы предпочитаете остаться здесь? В этой дыре?.. Только не вздумайте сказать, что вы в восторге от своей нынешней службы или от местного гарнизона, — раздраженно сказал он. — Вы не придворный, чтобы тратить мое время на расшаркивания и глупое вранье.

Ирем вздохнул. Что ж, спорить с императором, назвавшим Иллирию дырой, и в самом деле было глупо.

— Я не хочу служить в Ордене, мой лорд, — сказал он вместо этого.

Наин насмешливо прищурился.

— А что вам не по вкусу в Ордене, мессер? Обет безбрачия?

— Помимо всего прочего, — ответил Ирем. Прозвучало это откровенно вызывающе, и Ирем счел за лучшее добавить — Извините, государь. Мне очень жаль, но я действительно не представляю себя в роли орденского рыцаря.

Теперь Наин смотрел на него с неподдельным интересом.

— Что ж... А если я предложу вам стать одним из моих знаменосцев?

Ирем подавил тяжелый вздох, мысленно проклиная день и час, когда Наину вздумалось осыпать незначительного приграничного военачальника своими милостями.

— Государь, это большая честь, но я...

— "Вынужден отказаться", — досказал Наорикс за него. — Иначе говоря, дело совсем не в том, что вы не хотите служить в Ордене. Вы просто не хотите служить мне. Настолько сильно не хотите, что готовы без малейших колебаний отказаться от самых блестящих перспектив и продолжать возиться с иллирийскими крестьянами.

Ирем молча смотрел на императора, не зная, что сказать. Наин всегда вел себя так импульсивно и порывисто, что, наблюдая за резкими переменами в его настроении, легко было забыть о том, что эта видимость скрывает трезвый и холодный ум. Сэр Ирем слишком поздно вспомнил, что сидящий перед ним мужчина был талантливым стратегом, который не проиграл ещё ни одного сражения.

Наорикс усмехнулся, глядя на своего собеседника с насмешкой — но одновременно и с чем-то похожим на досаду.

— Хорошо, сэр Ирем, думаю, что я вас понял, — сказал он, выделив слово "Ирем" чуть заметной интонацией. — Не стану больше вас задерживать. Можете быть свободны.

Наин дернул подбородком в сторону двери — и отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. Выходя из покоев Альто Кейра, которые тот отдал в распоряжение знатного гостя, Ирем с мрачной веселостью подумал, что он только что застрял в Каларии на следующие тридцать лет. Наорикс отличался замечательным здоровьем, и, судя по многочисленным победам на турнирах, был по-прежнему очень силен. Наверняка не только молодость, но даже зрелость Ирема — во всяком случае, значительная ее часть, — пройдет под властью нынешнего императора. И это будущее рисовалось Ирему достаточно отчетливо.

Отец Вальдера не был мелочным и мстительным болваном, готовым возненавидеть всякого, кто задел его самолюбие. Но и уважать Ирема за проявленную независимость такой, как Наорикс, не станет. Императору под пятьдесят, и Ирем в его глазах должен выглядеть мальчишкой. В девятнадцать лет махнуть рукой на своё будущее ради детской дружбы относительно легко — блага и почести все еще выглядят слишком абстрактно, чтобы о них пожалеть, и можно упиваться необычностью своих поступков. Наорикс наверняка считает, что через пару недель Ирем начнет раскаиваться в своем безрассудном поведении, через два года — будет кусать локти, а через пять лет придет униженно просить о милости, которую сегодня так решительно отверг.

А вот Вальдер — во всяком случае, такой, каким он был пять лет тому назад — наверняка сказал бы своему отцу, что тот совсем не знает Ирема, и что такого никогда не будет.

Ирему очень хотелось верить, что воображаемый Вальдер был прав.

Лорд Альто Кейр так спешил поговорить с племянником, что даже не дождался, когда тот сам явится к нему, и разыскал его на кухне, где Ирем пытался пообедать.

— Ну что? Можно тебя поздравить?

— С чем? — рассеянно спросил сэр Ирем, наслаждающийся сочетанием холодной оленины, пива и горчицы, и успевший с головой уйти в процесс еды. Как и большинство его ровесников, сэр Ирем отличался волчьим аппетитом. Правда, он способен был неделями существовать на самом скудном рационе — без такого навыка в Такии долго не протянешь — но, когда была возможность, предпочитал наедаться про запас.

Вчерашний пир в честь Наина Воителя он пропустил, но холодных закусок, оставшихся после окончившегося далеко за полночь застолья, было столько, что Ирем не чувствовал себя хоть сколько-нибудь ущемленным. Он даже успел подумать, что есть в одиночестве, за кухонным столом, не тратя времени на разговоры и на соблюдение приличий, не в пример приятнее, чем торчать на пиру в честь императора и его спутников — и тут, словно в насмешку, появился Альто Кейр.

Симпатичная светловолосая служанка, приносившая Ирему вина и закуски, и все время норовившая заглянуть рыцарю в глаза, едва он поднимал их от тарелки, испуганной мышкой юркнула в ближайший коридор — но Альто ее даже не заметил. Ответ Ирема, похоже, был совсем не таким, которого ждал его бывший сюзерен.

— Я слышал, император вызывал тебя к себе...

Ирем начал догадываться, в чем тут дело.

— Да, — ответил он, не поднимая глаз и продолжая аккуратно срезать мясо, остававшееся на кости. — Он удостоил меня аудиенции.

Досаду Альто Кейра можно было ощутить, даже не глядя на него.

— Встань, когда я с тобой разговариваю, — потребовал он сердито.

Ирем насмешливо приподнял брови. Он мог бы напомнить лорду Кейру, что уже два с лишним года не является его оруженосцем, так что у наместника нет никаких причин рассчитывать, что Ирем будет вскакивать при его появлении. Но из уважения к тому, что Альто до сих пор заботился о его овдовевшей матери, он все-таки перешагнул через скамью и встал напротив бывшего сеньора, скрестив руки на груди и подперев стену плечом.

Не то чтобы лорд Кейр сильно выиграл от этой перемены. К девятнадцати годам сэр Ирем стал вызывающе широк в плечах и вытянулся так, что ему часто приходилось нагибаться и сутулить плечи, чтобы войти в ту или другую комнату — двери на севере делали низкими и узкими, чтобы сберечь тепло.

— Когда мы ехали сюда, Наин обмолвился, что хочет видеть тебя в Ордене. Разве он ничего не говорил об этом, когда пригласил тебя к себе?.. — Альто выглядел озабоченным. Наверное, гадал, почему император неожиданно изменил свои планы относительно его племянника, и ломал голову, не отразится ли эта внезапная немилость на всей их семье.

Сэр Ирем едва удержался, чтобы не покачать головой. Если бы Наину не вздумалось болтать о своих планах с его дядюшкой, а может быть, и еще с кем-нибудь из своей свиты, Ирем с удовольствием бы сделал вид, что Наорикс просто хотел из первых рук узнать подробности последних приграничных стычек. Многие считали Ирема невыносимым фанфароном, но не был ни настолько дерзок, ни настолько глуп, чтобы хвалиться тем, что отказал Воителю.

К несчастью, Наин не оставил ему выбора.

— Да, — признал Ирем. — Император предлагал мне место в Ордене. Но я сказал, что не могу оставить гарнизон.

— Как?! Почему?.. — возопил Альто Кейр.

Ирем повел плечом.

— Не думаю, что я смогу вам это объяснить, — устало сказал он.

— Естественно, не сможешь! Я даже не представляю, как такое можно объяснить!.. — лорд Кейр выглядел человеком, оскорбленным в лучших чувствах. Ирем с удивлением подумал, что, похоже, дядя в самом деле принял близко к сердцу новость о его успехе. Кто бы мог подумать... Впрочем, Альто, вероятнее всего, заботил вовсе не племянник и его дальнейшая судьба, а честь их родового имени.

— Только не говори, что это все — из-за наследника, — внезапно сказал дядюшка.

Ирему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы не послать своего бывшего сеньора ко всем фэйрам. Но по его взгляду Альто, видимо, сообразил, что попал прямо в яблочко.

— Ты что, вообразил, что, если принц везде таскался за тобой, когда ему было двенадцать лет — то все, вы с ним стали друзьями на всю жизнь?.. Может, ты думаешь, когда он станет королем — то даст тебе гораздо больше, чем его отец сегодня?.. Да он давно уже и думать о тебе забыл!

В начале этой речи Ирем чувствовал, что он способен сделать что-то труднопоправимое. К примеру, сгрести каларийского наместника за шиворот и посоветовать ему — для своего же блага, — больше никогда не поминать Валларикса в его присутствии. Но когда Альто заговорил о тех выгодах, которые, по его мнению, прельстили Ирема в дружбе с наследником, гнев Ирема погас. Есть некая граница, за которой относиться к чужой глупости и пошлости всерьез становится немыслимо. И когда Альто замолчал, Ирем смотрел на него так же безразлично, как всегда.

Лорд Кейр еще с полминуты сверлил собеседника глазами, словно ожидал от него оправданий или объяснений. Но сэр Ирем, разумеется, молчал.

— Никогда не понимал, что, Хегг возьми, творится в твоей голове, — с досадой сказал бывший сюзерен — и, круто развернувшись, направился к выходу из кухни. Даже его колыхающийся плащ, казалось, выражал предельное негодование.

Ирем вздохнул и опустился на скамью. Он по-прежнему чувствовал себя голодным, но кусок не лез в горло, и Ирем смотрел на стоявшую перед ним тарелку с отвращением.

Дяде все-таки удалось испортить ему аппетит — и настроение. Сам Ирем тоже полагал, что Валларикс давно о нем забыл, но слышать, как об этом говорит кто-то другой, было гораздо неприятнее.

Первое время после расставания с наследником Ирем действительно считал, что, как только его посвятят в рыцари, и он сможет располагать собой по собственному усмотрению, он сразу же отправиться в Адель, как он и обещал Вальдеру при прощании. Мысль, что такой поступок может не понравиться правящему императору, Ирема в тот момент не слишком волновали. Но в итоге обстоятельства сложились по-другому — сразу после посвящения Ирема поставили во главе отряда из двадцати всадников, и приграничные конфликты затянули его с головой.

Большую часть его отряда составляли ветераны, прибывшие в Тарес вместе с Наином Воителем, и поначалу это обстоятельство серьезно донимало Ирема. В том, что касалось роста и телосложения, Ирему повезло, и со спины он и в неполные семнадцать лет вполне сходил за взрослого мужчину. Но стоило повернуться лицом — и сразу становилось ясно, что он лет на десять, а то и пятнадцать младше большинства своих солдат. Даже усы и борода не поправляли дела — выдавала не успевшая загрубеть кожа и слишком гладкий, мальчишеский лоб. Ирем старательно хмурился, чтобы казаться старше, и завел привычку говорить короткими, отрывистыми фразами, надеясь, что так будет выглядеть солиднее.

Иногда Ирем спрашивал себя, знает ли Валларикс, что его старый друг уже не служит Альто Кейру, и не задается ли Вальдер вопросом, почему же, в таком случае, Ирем не сдержал свое слово и не поспешил в Адель? Пару раз Ирем даже порывался написать наследнику письмо, но потом вспоминал беседу Наорикса с Альто Кейром — и отказывался от этой затеи. С Наорикса станется не только выбросить его послание в камин, но еще и не постесняться перед этим прочитать, что Ирем пишет его сыну и наследнику.

А потом Ирем постепенно убедил себя, что Валларикс, скорее всего, вовсе и не ждет его приезда. Мало ли, что наследник говорил, когда ему было тринадцать лет!.. С тех пор Валларикс повзрослел и, вероятнее всего, давно забыл и Ирема, и его обещание. На расстоянии любая дружба постепенно иссякает, пока не кончается совсем.

И ничего тут не поделаешь.

И, тем не менее, Ирем нередко представлял, что бы Вальдер сказал на ту или другую тему, и иногда ловил себя на том, что успевал составить в своей голове законченную, связную историю о каком-нибудь происшествии, как будто в самом деле собирался пересказывать ее наследнику. В подобные моменты Ирем всегда чувствовал себя неловко — ну, не глупо ли вести такие мысленные разговоры с человеком, который, может быть давно уже и думать о тебе забыл?..

Наверное, гораздо проще было бы вовсе не заводить друзей. Сильному и талантливому человеку нет нужды расплачиваться своим сердцем за возможность не страдать от одиночества. Взять хоть того же Наорикса... У него была толпа приятелей и боевых товарищей. Он легко находил общий язык хоть с лордами, хоть с горожанами, и обладал особым даром внушать преданность к себе. У него было множество любовниц, а поклонницы, мечтавшие привлечь его внимание, просто не поддавалась исчислению. Ни с кем, по-видимому, не сходясь по-настоящему, Наин был постоянно окружён людьми, готовыми идти за ним в огонь и в воду. Ирем первый согласился бы, что император поступал единственно разумным образом. Так что оставалось совершенно непонятным, почему он сам из раза в раз все делает наоборот. Сперва он был по-глупому, бездарно предан Яррену, теперь так же по-глупому, бездарно предан сыну Наина.

Нет, дядя совершенно прав — такое лучше даже не пытаться объяснять. Не только окружающим, но даже самому себе.

Когда жизнь сделала еще один крутой зигзаг, и Ирем снова оказался при дворе, он поначалу плохо понимал, как теперь следует вести себя с Валлариксом. Детство давно осталось позади, а его старый друг стал королем. Но сам Вальдер, казалось, совершенно не считал, что это должно что-то изменить. "А помнишь...?" — то и дело говорил он Ирему, упоминая про какой-то давний случай так, как будто все это произошло вчера, и глаза императора сияли. Ирем только ошарашенно кивал, не уставая поражаться легкости, с которой Валларикс показывал, что он во всех деталях помнит, что там Ирем делал или говорил пять лет тому назад.

Сказать по правде, Ирем помнил все их приключения ничуть не хуже, чем Вальдер — но скорее откусил бы себе язык, чем показал, насколько ему дороги эти воспоминания. Ему бы просто не хватило смелости. Даже отказываясь служить Наину Воителю или спеша в Адель, чтобы предупредить наследника об угрожающей ему опасности, Ирем старался не особенно задумываться о причине собственных поступков. Сохранять столь сильную привязанность к кому-то, с кем не виделся уже пять лет, казалось глупым и смешным, а выглядеть смешным — даже перед самим собой — сэр Ирем не желал ни в коем случае. Открытая и беззастенчивая преданность Валларикса повергла его в шок.

Однажды, когда они выпили немного больше, чем обычно, Ирем рассказал Валлариксу о Яррене. Заканчивая свой рассказ, сэр Ирем уже искренне досадовал на то, что вообще заговорил на эту тему. Когда он замолчал, в гостиной императора настала тишина, и Ирем успел испугаться, что Валларикс сейчас примется ему сочувствовать. Но, хвала Всеблагим, тот лишь задумчиво спросил :

— Значит, ты больше никогда его не видел?..

— Никогда. Несколько раз я спрашивал о нем такийских пленных, но никто из них о нем не слышал. Сомневаюсь, что мы с ним еще когда-нибудь увидимся... Ну что ж, тем лучше для него! Альды свидетели, тот день, когда мы снова встретимся, будет для Яррена не самым лучшим днем.

— Боюсь, к тому моменту, как вы снова встретитесь, этот твой Яррен будет уже слишком стар для мести, — возразил Вальдер, вздохнув.

Сэр Ирем удивленно посмотрел на друга. Как ни странно, эта очевидная идея до сих пор не приходила ему в голову. В его воображении Яррен до сих пор оставался тем мужчиной, которого он знал в детстве.

— Слушай, а ты прав!.. — хлопнув себя ладонью по колену, сказал он. — Может случиться так, что Яррен будет уже стариком. Но знаешь что?.. Мне это даже нравится, — сэр Ирем мрачно улыбнулся и допил оставшийся в бутылке эшарет прямо из горлышка. — Его, помнится, совершенно не смущало то, что наши силы были слишком неравны. Надеюсь, что ему будет приятно оказаться в моей шкуре.

Валларикс скорбно нахмурился и несколько секунд подавленно молчал — но потом его посмурневший взгляд внезапно прояснился.

— Ты говоришь так просто потому, что злишься. На самом-то деле ты бы никогда не стал так поступать, — сообщил он немного заплетавшимся от эшарета языком, но с непоколебимой убежденностью.

— Да ну?.. — скептично хмыкнул Ирем. Святая уверенность Вальдера в его доброте одновременно забавляла Ирема — и ставила его в тупик. Ведь на самом-то деле Валларикс на каждом шагу видел доказательства того, что его друг отнюдь не отличается избыточной душевностью. Но потом Ирем вспомнил, как он сам, вопреки всякой очевидности, считал, что Яррен заботится только о его благополучии — и мысленно признал, что люди, видимо, всегда готовы приписать тому, кто вызывает в них симпатию, кучу несуществующих достоинств.

Впрочем, Валларикс ошибся. Когда, много лет спустя, сэр Ирем снова встретил Яррена, тот вовсе не был дряхлым стариком. Правда, они-то обсуждали эту тему вскоре после коронации Валларикса, и в тот момент мужчина пятидесяти шести лет вполне мог показаться семнадцатилетнему Вальдеру и самому Ирему стоящим на краю могилы. Но в тридцать четыре года он совсем не показался Ирему таким уж старым.

Яррен, безусловно, изменился — пополнел и погрузнел, а кроме того, обзавелся проседью в каштановых волосах и бороде, но Ирем все равно узнал его с первого взгляда. С их последней встречи прошло уже много лет — целая жизнь, — и все-таки это лицо Ирем не спутал бы ни с каким другим.

В те дни, когда Ирем повсюду следовал за Ярреном и изо всех сил тянулся ему подражать, в глазах наемника читалось упоение самим собой — и вызов всему миру. Но сейчас он был похож на волка, который яростно скалится на подошедшего охотника из волчьей ямы. Ирема он, конечно, не узнал. Для него он был просто командиром вражеских солдат, перехвативших их отряд в окрестностях захваченной имперцами Сокаты.

Наткнись Ирем на наемника в те дни, когда Валларикс еще не был императором, а Ирем командовал всадниками в приграничье — он бы действительно его убил. Но постепенно это потеряло всякий смысл. Коадъютору Валларикса, лучшему фехтовальщику в империи — сражаться с кем-то вроде Яррена? Смешно даже представить. Теперь Ирем получил бы куда больше удовольствия, если бы пощадил наемника — одновременно дав ему понять, кто он такой. Чтобы тот никогда уже не мог забыть, что Ирем держал его жизнь в своих руках и просто-напросто побрезговал воспользоваться этим шансом.

Случись их встреча до сражения в Заячьем логе, Ирем извлек бы из такой удачи все, что можно. Он сполна насладился бы бессильным бешенством и унижением своего бывшего наставника, а напоследок угостил бы Яррена своей обычной, победительно-насмешливой улыбкой, заставлявшей его недругов в Совете лордов зеленеть от злости. И плевать, что Яррен — единственный среди всех — сразу узнал бы это выражение лица, и мог бы посмотреть на Ирема, как в зеркало. Вальдер, наверное, сказал бы, что это не победа — если часть (и ведь не маленькая часть!) того, что ты стремился победить, успела прорасти в тебя, и продолжает жить и процветать в тебе самом. Но в мире Яррена существовали только победители и побежденные, а Ирем, в отличие от Валларикса, считал, что с каждым человеком нужно говорить на таком языке, который он способен понимать лучше всего.

Но битва за Заячий лог и появление в Сокате Льюберта Дарнторна, чудом выжившего при налете "Горностаев" на походный лазарет, перевернуло все. С тех пор прошло чуть больше двух недель — но Ирем так и не решился написать Вальдеру о судьбе его племянника. Сначала он надеялся, что Криксу все же удалось спастись. Льюберту, по случайности разжившемуся лошадью, было, конечно, проще разыскать своих, чем Криксу, которому пришлось бы добираться до их лагеря пешком. Но время шло, и надежда на то, что Крикс вернется, становилась все слабее, пока не сошла на нет. И все же Ирем до сих пор не мог заставить себя взять перо и известить Валларикса о том, что Крикс, заботу о котором тот доверил коадъютору, бесследно сгинул в лазарете под Сокатой и, почти наверняка, погиб. Ирем ни разу в жизни не раздумывал ни над одним письмом дольше пяти минут, но на сей раз слова просто отказывались складываться в предложения.

Ирему не хотелось даже думать, что почувствует Валларикс, прочитав подобное письмо. А ведь у человека в положении Валларикса не будет даже возможности предаваться скорби или просто с кем-то поделиться своим горем. Ирем слишком ярко представлял, каково будет императору. В конце концов, сам Ирем тоже продолжал заниматься своими обычными делами, разговаривать с имперскими военачальниками и старательно изображать, что он в упор не замечает вопросительных, тревожных взглядов Лара. О судьбе дан-Энрикса Линар, конечно, ничего не знал, а смелости, чтобы первым заговорить об этом с коадъютором, у него не было.

Ирем смотрел на Яррена — и понимал, что эта встреча, которую он еще совсем недавно посчитал бы редкостной удачей, не вызывает у него никаких чувств. Ну то есть — совершенно никаких. В сравнении с лежавшей у него на сердце тяжестью все это было такой ерундой, что мысль о том, чтобы заговорить с наемником, вызывала только усталость и смутное отвращение.

Те чувства, которые он испытывал последние пару недель, после беседы с Льюбертом, отдаляли его от Яррена гораздо больше, чем звание главы Ордена или чем слава первого меча империи.

Сэр Ирем отвернулся и ушел, не оборачиваясь.

В глаза ударили слепящие солнечные лучи — и коадъютор ошарашенно сморгнул.

Похоже, все эти слова о жизни, проносящейся у умирающих перед глазами, имели под собой кое-какие основания.

"Так, значит, это тоже — Истинная магия?.." — мелькнуло в голове у Ирема. Криксу, должно быть, приходилось нелегко. Не так-то просто иметь дело с силой, которая знает тебя лучше, чем ты сам... и может беспощадно столкнуть тебя с тем, чего ты сам предпочитал не помнить или же не замечать.

Рыцарю показалось, что его сознание, как нитку, протянули через его прошлое и снова выдернули в настоящее. Первое потрясение было так велико, что Ирем далеко не сразу осознал, что он по-прежнему стоит в обсерватории Саккрониса. Внизу, вокруг и прямо перед ним была Адель — не груда покореженных развалин, но, пожалуй, и не та Адель, какой она была до пробуждения Истока. Новый вид отличался от прежнего так же, как только что вымытое стекло — от того, которое не чистили с прошлого года. Столица казалась непривычно яркой, как будто сверкающей на солнце. Особняк Ральгерда Аденора утопал в розовой дымке, и лорд Ирем запоздало вспомнил, что сейчас, действительно, апрель.

Отсутствие каких-либо следов недавнего землетрясения говорило само за себя, но Ирем все равно не удержался — перегнулся через парапет и посмотрел на Книгохранилище. Библиотека выглядела так, как будто бы пожар, загнавший их на башню, привиделся Ирему в кошмарном сне — нигде не было видно ни выбитых окон, ни пятнышка копоти.

Раньше подобное преображение заставило бы Ирема засомневаться в собственном рассудке, но события нескольких последних дней заставили его пересмотреть прежние представления о невозможном.

Валларикс порывисто поднялся с парапета, на котором он сидел, когда на их глазах обрушился дворец — и Ирем вдруг подумал, что давно уже не видел своего лучшего друга таким откровенно, лучезарно, вызывающе счастливым. На лице Валларикса читалось разом удивление — и торжество. Ирем внезапно вспомнил, что он уже видел это выражение лица — так выглядел Кэлрин Отт, когда очнулся после покушения.

Ирем задумался, как сейчас должен выглядеть он сам.

— Здорово, правда?.. Даже лучше, чем я представлял! — сказал Вальдер звенящим от восторга голосом. Конечно, это вполне могло относиться к открывавшемуся внизу виду, но Ирему показалось, что Валларикс говорит о Тайной магии.

Рыцарю стало любопытно, что мог видеть его друг, но Ирем знал, что он не станет спрашивать. Хотя бы потому, что ни за что и никогда не стал бы обсуждать ни с кем — даже с Вальдером — то, что видел сам.

— Значит, у Крикса получилось... Он и правда уничтожил Темные истоки, — сказал коадъютор — и покачал головой, как будто удивляясь собственным словам. — Знать бы еще, что с ним произошло потом и где теперь его искать...

— Мы по-прежнему здесь — а значит, лорд дан-Энрикс тоже должен находиться там же, где он был, когда все кончилось, — сказал Саккронис. Только посмотрев на архивариуса, Ирем понял, что изменилась не только Адель, но и они сами. Валларикс, правда, тоже нисколько не походил на того поседевшего мужчину с резкими морщинами на лбу, каким он был последние несколько лет, но эта перемена как-то не бросилась Ирему в глаза. Возможно, дело было в том, что он знал императора всю жизнь и отлично помнил его молодым. А вот Саккрониса он видел только стариком — даже в то время, когда Ирем только познакомился с наследником, преподававший принцу землеописание, историю Легелиона и тарнийский архивариус уже был очень стар. Поэтому вид молодого и цветущего Саккрониса помог Ирему осознать масштабы произошедшей с ними перемены.

Удивительнее всего в этом было то, что, если бы он, скажем, чудом попал в прошлое и встретился с Саккронисом, каким тот был лет пятьдесят назад, Ирем, скорее всего, его просто не узнал бы — для него это был бы совершенно другой человек. Но сейчас Ирем узнал архивариуса сразу, с первого же взгляда. Ирем перевел взгляд на Валларикса — и подумал, что, пожалуй, император тоже не "помолодел" в обычном смысле слова. Произошедшая с ним перемена была глубже и гораздо тоньше. В лице императора как будто бы соединилось все то лучшее, что было в нем в двенадцать, двадцать пять и сорок лет: смеющийся, открытый взгляд и четкие, лишенные юношеской неопределенности черты, свойственные Вальдеру рассудительность и мягкость — и кипучая энергия.

— Саккронис прав — Крикс должен быть где-то во дворце. Пошли за ним! — решительно сказал он Ирему, шагнув к двери.

Однако им пришлось немного подождать. Cлова Саккрониса сработали, как заклинание, и люди, находившиеся на вершине башни, разом бросились в сторону лестницы. Наверное, у каждого из них нашлось, кого искать.

Глядя на давку у дверей, Ирем вспомнил свое недавнее видение. Валларикс всегда нравился ему гораздо больше, чем любой из окружающих его людей — и, если уж на то пошло, гораздо больше, чем он сам, — но в юности сэр Ирем полагал, что удивительный характер его друга объяснялся тем, что Валларикс просто не видел в жизни ничего по-настоящему плохого. Любящий отец, придворные, готовые выполнить любое желание наследника, терпеливые и мудрые наставники вроде Саккрониса — немудрено быть добрым и в упор не видеть в людях ничего дурного, если тебе ни разу не дали повода вести себя иначе!.. Но чем дальше, тем сильнее Ирем понимал, насколько это впечатление обманчиво.

Яррен считал, что сила — это то, что помогает побеждать : себя, других людей и обстоятельства.

Вальдер считал, что сила — это то, что позволяет человеку оставаться верным лучшему в самом себе. Валларикс совершенно не боялся быть собой — хоть в дружбе, хоть в любви. Он был открыто, беззастенчиво и непоколебимо предан всем, кого любил — членам своей семьи, друзьям и каждому, кто оказал ему какую-то услугу и завоевал его признательность.

Ирем подумал, что, если сейчас ему не приходилось — за вычетом обычных для людей ошибок и всяких досадных мелочей — жалеть о тех решениях, которые он принял в своей жизни, то благодарить за это следовало, главным образом, Валларикса.

Когда дорога, наконец, освободилась, и Вальдер шагнул к дверям, Ирем придержал его за рукав.

— Прежде, чем мы туда пойдем... Я бы хотел сказать тебе — спасибо.

Император удивленно обернулся.

— За что?..

Ирем неловко усмехнулся.

— В общем-то, за все. Но главным образом — за то, что ты всегда был моим другом.

Валларикс непонимающе нахмурился.

— Что значит "был"? Был, есть и буду. Навсегда. Это же Мир Былого и Грядущего. Так ты идешь?..

— Иду, — с усмешкой подтвердил сэр Ирем.

И они пошли.

Саккронис не ошибся — Крикса нашли в тронном зале. Те, кто его обнаружил, говорили, что он был без сознания и лежал на полу ничком. Но к тому моменту, как Ирем с Валлариксом оказались во дворце, Крикса уже перенесли в одну из комнат и уложили на кровать.

На первый взгляд казалось, что он цел и невредим, но его странный обморок, пожалуй, напугал бы их, если бы Рам Ашад, послушав его пульс и внимательно осмотрев бесчувственного Эвеллира, не объявил со всей определенностью, что с Криксом все в порядке.

Без шрамов и клейма лицо дан-Энрикса как будто сделалось моложе, и со стороны казалось, что он просто спит глубоким сном. Грудь чуть заметно поднималась в такт дыханию.

А между тем, людей вокруг все время прибывало — желающих посмотреть на Эвеллира оказалось куда больше, чем могла вместить даже та просторная комната, в которую его перенесли. Лейде, которой пришлось добираться до дворца из гавани, пришлось протискиваться через плотную толпу. Скорее всего, ей бы вовсе не удалось попасть в комнату, если бы ее не узнали и не постарались освободить ей дорогу.

Услышав, что дан-Энрикс жив и, кажется, даже совсем здоров, но почему-то пока не пришел в себя, Лейда уткнулась лбом в подушку и заплакала — то ли от жалости, то ли от облегчения. Ирем неловко отвел взгляд, жалея, что не может деликатно отойти и не стоять у Лейды над душой — для этого ему пришлось бы расталкивать напирающих со всех сторон людей локтями.

— Мы можем как-нибудь привести его в чувство?.. — спросил рыцарь Рам-Ашада. — Что у вас, врачей, принято делать в таких случаях — давать ароматическую соль, смачивать виски уксусом?..

— Я предпочел бы ничего не делать, пока мы не поймем, что с ним такое, — рассудительно ответил Рам Ашад. — С виду он цел и невредим, но мы не знаем, каким образом он уничтожил Темные Истоки. Дело вряд ли обошлось без ворлокства.

— Нет, ворлокство тут ни при чем, — твердо сказал мэтр Викар. — Я еще никогда не видел ничего подобного, но состояние лорда дан-Энрикса меньше всего похоже на последствия ворлочьей магии.

— А поточнее?.. — мрачно спросил Ирем.

Маг вздохнул.

— Поточнее вы не поймете, вы не ворлок. Объясню примерно. Сознание человека всегда находится в движении, как море или как река. Глубокий сон без сновидений похож на спокойное озеро — на первый взгляд, оно не движется, но это заблуждение — на самом деле, даже в самом тихом озере вода тоже находится в движении — рябь на поверхности, теплые и холодные течения, ключи со дна. Если продолжить эту аналогию, то обморок будет похож на глыбу льда. Вода не движется и, в некотором смысле, вообще перестает быть водой, переходит в иное качество. Но мысли Крикса в настоящую минуту похожи не на лед, а на водопад. Он выпал из реальности не потому, что его сознание не работает, а потому, что оно работает слишком активно.

— Как тогда, когда он пытался наблюдать за Олваргом?.. — уточнил Ирем, ощутив противный холодок под ложечкой.

— Нет, — мягко возразил Викар. — Совсем не так... Не беспокойтесь за него. Я не чувствую ни страдания, ни постороннего вмешательства в его сознание. Можно сказать, что лорд дан-Энрикс просто очень, очень сильно занят. Слишком занят, чтобы отвлекаться на реальный мир.

Ирем припомнил удивительно реалистичное видение, увиденное им в обсерватории Саккрониса, и промолчал. Судя по тому, что лица остальных собравшихся приобрели задумчивое выражение, у них тоже нашлось, что вспомнить. Как бы там ни было, пытаться силой разбудить дан-Энрикса никто больше не предлагал.

Решив, что Крикс нуждается в покое, они кое-как сумели вытолкать из комнаты всех любопытных, кроме Лейды, но помогло это ненадолго. Во дворец прибывали все новые и новые люди, которые желали во что бы то ни стало видеть Эвеллира, и если всех посторонних император сразу выпроваживал, то отказать другим у Валларикса просто не хватало духа, так что у дан-Энрикса перебывала целая толпа людей — Браэнн c Тиренном, леди Эренс, Юлиан и Льюберт, Аденор, Юлиус Хорн, папаша Пенф и мастер Хлорд, и поток посетителей явно не собирался иссякать. А остальные, вроде Ингритт, Олриса и еще дюжины людей, торчали в коридоре, пользуясь любой возможностью заглянуть сквозь открывшуюся дверь. Ирем бы с удовольствием велел им разойтись, но понимал, что тогда придется подать другим пример и перестать торчать у двери, привалившись к косяку плечом — а уходить Ирему совершенно не хотелось.

Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не внезапное, ошеломительное появление десятка Альдов во главе с Князем, а точнее — кто бы мог подумать! — с Энриксом из Леда. Побеседовав с Вальдером, Князь сказал, что все они ведут себя, как дети, а дан-Энриксу необходим покой.

— Я забираю Крикса в Леривалль, — непререкаемо заявил он. — Там, по крайней мере, никто не будет постоянно торчать в его комнате.

"Кроме тебя" — подумал Ирем. Но ирония вышла достаточно ленивой. В общем-то он понимал, что Светлый прав. Мэтр Викар тоже считал, что Крикса следует оставить в одиночестве. Определенно, в Леривалле, среди Альдов, ему будет лучше, чем в Адели.

Князь пообещал, что сразу же пошлет кого-нибудь из Альдов сообщить о том, что Крикс пришел в себя, а потом привезет его в Адель. "Ждите нас вечером, после захода солнца" — сказал он на прощание.

Последовавшие за этим две недели были относительно спокойными. Пожалуй, самым удивительным в Мире Былого и Грядущего оказалось то, что, при всех своих чудесах, он был очень знакомым местом — тем же самым миром, в которым Ирем прожил всю свою жизнь. И даже люди в нем, по большей части, занимались тем же самым, что и раньше.

Откровенно говоря, проблемы, связанные с возвращения в Адель Алиры с ее свитой, волновали Ирема гораздо больше, чем преобразившееся мироздание.

Айрис ходила за ним по пятам и требовала, чтобы Ирем научил ее сражаться так, как это делают "береговые хирдманны", то есть верхом. Зачем девчонке вздумалось учиться обращению с копьем теперь, когда это умение сделалось совершенно бесполезным, Ирем положительно не понимал, но и не видел в этом ничего дурного. Если ей охота молотить кинтану или разбивать копьем горшки — пожалуйста. В сущности, он бы даже с удовольствием показал ей, как это делается. Девчонка была жилистой и ловкой, стоит ей немного подучиться верховой езде — и дело у нее пойдет на лад. Но Ирем чувствовал, что, если он пойдет навстречу этим просьбам, Нойе Альбатрос, который и без этого смотрел на него волком, совершенно выйдет из себя.

"Дан-Энриксу стоит вернуться побыстрее" — думал Ирем про себя, глядя на то, как изо дня в день мрачнеет лицо Нойе. Может быть, после того, как они встретят Крикса и отпразднуют победу, Айя заберет своих людей домой, и вопрос разрешится сам собой.

Не то чтобы Ирем боялся, что островитянин станет выяснять с ним отношения привычным Альбатросу способом — ну, свернет кто-нибудь из них другому челюсть, невелика беда, тем более в Мире Былого и Грядущего. Гораздо неприятнее было осознавать, что ревность Альбатроса, вообще-то говоря, вполне законна. Айрис была его дочерью, и Ирем совершенно не стремился посягать на место Нойе в ее сердце. Но как объяснить это островитянину, рыцарь не представлял, и вздохнул с облегчением только тогда, когда сбежал из города — следить за тем, как на огромном поле, протянувшемся между Аделью и ближайшим лесом, устанавливают шелковые белые шатры для праздничных торжеств.

И, разумеется, посланник Князя объявился во дворце именно в тот момент, когда Ирем торчал за городской стеной.

В воздух взлетело несколько переливчатых магических огней, и до Ирема долетел далекий, приглушённый гул сигнального фейерверка. Над городскими башнями начали один за другим возникать синие с золотом штандарты — условный сигнал о возвращении дан-Энрикса.

Ирем с трудом сдержался, чтобы не рвануть к своей лошади бегом, но, подавив этот порыв, направился в сторону коновязи медленным, даже вальяжным шагом. В отличие от тех, кто бросился к воротам со всех ног, он слышал, как Светлый сказал "после захода солнца". Сейчас едва перевалило за полдень, и до указанного Князем часа оставалась еще прорва времени.

И во дворце, и в ратуше сейчас, конечно же, поднимется страшный переполох, и все примутся вести себя так, как будто бы опаздывают на пожар, но Ирем, бывший в курсе всех приготовлений городского магистрата, знал, что все было готово. Городские улицы и императорский дворец давно украшены цветными вымпелами, флагами и гирляндами из остролиста, кладовые переполнены, потешные огни и фейерверки заготовлены и ждут своего часа. Если кому-то и придется потрудиться этим вечером, то только тем, кто будет заниматься подготовкой праздничного пира, а все остальные будут путаться друг у друга под ногами, "снимать пробу" с угощения и танцевать друг с другом под предлогом, что музыкантам "надо потренироваться".

Спешить было абсолютно некуда.

ЭПИЛОГ

Бухту возле Братских скал сковало холодом. Утро последнего декабрьского дня в этом году было невыносимо ярким — зеленый, ноздреватый морской лед, сияющий на солнце снег, пронзительная ледяная синева над головой. На фоне снега разноцветная одежда отмечавших Зимний праздник горожан казалась горстью ярких конфетти. С уступа, на котором стоял Крикс, было отлично видно, как эта огромная толпа медленно разделилась на две части, и в воздухе замелькали первые снежки.

Хлорд оказался прав — в толпе то тут, то там мелькали серо-черные ученические куртки.

"Совет мастеров хотел бы, чтобы ты присмотрел за порядком", сказал старший мастер вчера вечером. Они с дан-Энриксом только что вышли из лаконской трапезной и шли по коридору, украшенному в честь Эйслита перевязанными лентами венками из сосновых веток, вымпелами, стягами и вдвое большим, чем всегда, количеством свечей. Блики огня плясали на клинках развешенного по стенам оружия, начищенного до зеркальной чистоты. Отметив, что на каменном полу тоже не видно ни одной соринки, Крикс предположил, что учениками, приводившими в порядок эту часть Лакона, руководил мастер Вардос.

Крикс уже собирался попрощаться с Хлордом и отправиться домой, чтобы вернуться уже после Зимних праздников, и неожиданная просьба застала его врасплох. Элиссив с Маркием и Лейдой собирались провести канун Эйслита во дворце, и Крикс рассчитывал к ним присоединиться. Он вяло запротестовал, уверяя, что бои на льду прекрасно обойдутся без него.

— Там будет куча наших, — сказал Хлорд. — Старшие могут увлечься и чего-то натворить. За младшими нужно приглядывать, чтобы не лезли в свалку и не портили другим все удовольствие. Пожалуйста, Крикс... Если пойдет любой другой Наставник, все поймут, что он там для надзора, и почувствуют себя неловко.

— А я-то чем отличаюсь от других Наставников? — буркнул дан-Энрикс, уже понимая, что он проиграл.

Хлорд хмыкнул.

— И действительно. Это, случайно, не тебя я видел из окна сегодня перед ужином? Ты, кажется, катал по парку первогодков на плечах. А потом начал выбирать сугроб поглубже и сбрасывать их в снег... Но, если честно, мне больше всего понравилась та часть, где эта малышня дружно старалась тебя повалить. У тебя до сих пор волосы мокрые.

— Да они просто звери, — рассмеялся Крикс, вспомнив визжащих от восторга первогодков, которым он под конец все-таки позволил искупать себя в сугробе. И, сдаваясь, кивнул Хлорду. — Ладно... Если Совет этого так хочет, я пойду.

Впрочем, сейчас, стоя на берегу, Крикс понял, что поторопился. Спокойно можно было прийти позже, когда участники снежной битвы войдут в раж, и расстояние между швыряющими друг в друга снежки людьми опасно сократится. Или вообще к полудню, когда на льду замерзшей бухты начнутся наиболее рискованные развлечения — схватки на бревне, кулачные бои и перетягивание каната.

Небо над Неспящим заливом выглядело непередаваемо огромным и высоким. Крикс внезапно вспомнил, как носился с Фэйро по окрестностям Леривалля, пьянея от солнечного света и от ощущения тревожного, пронзительного счастья. Едва выехав из замка, Крикс заметил, что после победы над Истоком мир стал больше и загадочнее — как в далеком детстве, когда прилегавший к дому лес казался бесконечной и волнующей воображение вселенной, полной недоступной человеческому взгляду магии. Это детское чувство не исчезло разом, вместе с его жизнью в Приозерном — оно покидало его постепенно, и еще успело окрасить оттенком волшебства и чувством легкой нереальности и его путешествие в Адель, и жизнь в Лаконе, и даже первые годы службы лорду Ирему. Полностью это чувство зачарованного, живущего своей тайной жизнью мира покинуло его только в Каларии, когда все его мысли были постоянно заняты чем-то другим. В те дни, когда на его плечи неожиданно свалилась ответственность за судьбу Лесного Братства, он так сильно уставал и был так безнадежно погружен в текущие заботы, что попросту не заметил этой перемены — а теперь искренне недоумевал, как ему удалось ни разу не почувствовать себя ограбленным из-за того, что мир поблек и съежился, и любой лес стал 'просто лесом', а дороги — просто расстоянием, которое необходимо одолеть.

Он упивался возвращением давно забытых ощущений, и опомнился только тогда, когда заметил, что солнце уже почти касается холмов. Фэйро вовсе не выглядел уставшим, несмотря на то что они носились по окрестностям много часов подряд, но Крикс все-таки соскользнул с седла и тщательно обтер коня пучком травы. Князь говорил, что они выезжают на закате — вспомнил Крикс, и сердце сжалось от тревожного и радостного чувства. Они возвращаются в Адель. В Адель!..

— Поехали домой, — сказал он черному коню, вскочив в седло.

На дворе Леривалля было шумно, весело и людно — если, разумеется, такое слово применимо к нескольким десяткам Альдов, выводивших их конюшен замка своих лошадей, смеявшихся, переговаривавшихся между собой и выглядевших беззаботными, словно ученики Лакона в разгар Зимних праздников.

Великолепный белый конь, на которого только что сел Князь, вскидывал голову и танцевал от нетерпения, как будто с трудом сдерживал желание пуститься вскачь. Вплоть до сегодняшнего дня Крикс полагал, что лошадей, которые превосходили молодого Фэйро, на свете не только нет, но и не может быть, и сейчас разрывался между изумлением и чувством, подозрительно напоминавшим ревность.

— Мы же ведь с тобой не хуже, правда?.. — тихо спросил он, потрепав гриву Фэйро. Тот согласно покосился на него и раздул ноздри, явно порываясь доказать, что он вполне способен потягаться с любой лошадью из Леривалля.

— Ты готов ехать, Эвеллир? Или вам с Фэйро нужен отдых?.. — спросил Князь, подъехав к ним. -Боюсь, что вам придется потрудиться, чтобы не отстать от остальных. Особенно теперь. Никто не ожидал, что вы, на радостях от вашей встречи, будете носиться по холмам до самого заката!

Крикс уже собрался извиниться за их долгое отсутствие и объяснить, что они с Фэйро совершенно не устали, но потом заметил в глазах собеседника лукавый блеск и с удивлением сообразил, что Князь просто пытался его подразнить.

— Повторишь это еще раз, если доберешься первым до той стороны моста, — сказал Крикс раньше, чем успел задуматься, кому и что он говорит.

Энрикс из Леда рассмеялся.

— Ну вот, ты наконец-то начал улыбаться... А то от твоего преувеличенно почтительного тона я чувствовал себя дряхлым стариком. Ну что, все в сборе?.. Тогда — едем!

Кавалькада всадников c ужасным грохотом и радостными кличами промчалась по самому длинному и узкому мосту из всех, которые когда-либо случалось видеть Криксу, и прежде, чем он успел спросить Светлого, как они попадут в Адель, его попутчики решительно направили коней к опушке.

Лес у подножия деревьев уже потемнел, наполнившись таинственным предчувствием весенних сумерек. Между древесными стволами залегла густая тень, и только ярко-желтые цветы, растущие между корней, сияли в темноте, как будто бы впитав последние лучи садящегося солнца.

Пока Альды скакали через лес, сумерки кончились, и наступила ночь. Князь сказал правду — всадники из Леривалля в самом деле ездили не так, как люди, и, вздумай они состязаться с Криксом в верховой езде вместо того, чтобы разделить с ним и Бакко свою магию, у людей не было бы даже призрачного шанса победить. До этой ночи Крикс даже не представлял, что можно ездить с такой скоростью. У него было ощущение, что воле всадников служат не только лошади, но и весь мир — ветер нес их вперед, как корабли под парусами, обступавшие тропу деревья отводили в сторону мешающие Альдам ветки, и казалось, что дорога сама рвется им навстречу и изо всех сил старается стать ровной, как туго натянутое полотно. При этом спешка совершенно не мешала праздничному настроению его попутчиков. В отличие от Крикса, ощущающего звон в ушах от непривычно быстрого движения и крепче, чем обычно, стискивавшего коленями бока Фэйро, Альды успевали перебрасываться фразами, смеяться и даже петь. Полностью погрузившись в удовольствие от этой сумасшедшей скачки, Крикс не сразу осознал, что, хотя они едут под деревьями, чьи кроны закрывают даже звезды и луну, он почему-то видит так же хорошо, как днем. Но потом он сообразил, что их отряд окутывает серебристое сияние, которое исходит от его попутчиков.

Крикс не почувствовал, в какой момент они переместились в его родной мир, но, когда они снова вырвались из-под деревьев на опушку леса, впереди уже была Адель. Город переливался разноцветными огнями, как застывший в камне фейерверк. Праздничная иллюминация превосходила прежние творения Совета ста настолько же, насколько яркое южное небо превосходит бледные колючие созвездия в Каларии. Сразу же становилось ясно, что магистрам больше незачем беречь резервы магии.

И это было не единственным отличием.

Город, раскинувшийся перед ними, определенно был гораздо больше, чем Адель, которую он знал. Крикс попытался сосчитать ворота в крепостной стене, но на втором десятке сбился и почувствовал, что у него кружится голова. В глазах рябило от подсвеченных алым и золотым порталов и мерцавших на верхушках башен праздничных огней. Чувство было таким, как будто стоишь среди сдвинутых зеркал, и хорошо знакомые предметы предстают перед тобой бесчисленно повторенными.

— Сколько ворот в Адели, Князь?.. — спросил дан-Энрикс, с трудом сдерживаясь от порыва протереть глаза.

— Сегодня — больше, чем обычно, — усмехнулся Светлый. — Ты ведь должен понимать, что в новом мире и Адель, и любое другое место — кроме Леривалля, — существует сразу и в пространстве, и во времени? То, что вы раньше называли "настоящим", как ты понимаешь, было бы слишком тесным для всех вас. Правда, в Мире Былого и Грядущего переместиться из "твоей" Адели в Адель Наина Воителя или в Адель Бесстрашной Беатрикс так же легко, как перейти из одной комнаты в другую, но все-таки это — разные места. В зависимости от того, куда ты вздумаешь отправиться, в одном и том же доме будут жить разные люди. Но сегодняшняя ночь — особая... Сегодня настоящее должно вместить одновременно всех, кто явится на праздник, так что мир слегка расширился. Не беспокойся, утром все вернется на свои места.

— Так вот почему ты сказал, чтобы нас ждали ночью!.. — догадался Крикс, припомнив, как Альд когда-то сказал ему — "для вас, людей, законы вашего мышления превыше самой реальности".

Энрикс из Леда одобрительно кивнул.

— Именно так. Люди привыкли, что ночью знакомые предметы выглядят не так, как днем. Они, естественно, заметят, что Адель сегодня не такая, как обычно, и поймут, с чем это связано. Но все же эта перемена смутит их гораздо меньше, чем в том случае, если способность Истинной магии в любой момент и как угодно изменять реальность встанет перед ними во весь рост.

От городских ворот до королевского дворца они ехали вдвое дольше, чем от Леривалля до Адели — и не только потому, что им пришлось придержать лошадей и ехать мелкой рысью. Еще больше их задерживала напиравшая со всех сторон толпа. Стука копыт под мостовой почти не было слышно от ковра цветов. Ехавший рядом с Криксом Альд рассмеялся, хлопнул в ладоши, и лепестки вишни, яблонь и левкоев, покрывавшие их путь, взметнулись вверх и закружились у людей над головой. Дети, сидевшие у взрослых на плечах, вопили от восторга и пыталась ловить их, как бабочек, но лепестки небрежно уворачивались и продолжали кружить над толпой, не собираясь падать вниз. Но Альдам этого показалось мало, так что вскоре в ночном небе плыли золотые змеи и прозрачные, полные бледного огня шары, струи фонтанов начали светиться, и весь город затопила музыка, идущая, казалось, прямо из камней.

В тот вечер "Ожерелье королевы" стало самым популярным танцем, потому что кто-то — вероятнее всего, Элиссив — догадался шепнуть музыкантам, что никаких других танцев Эвеллир не знает. Крикс поочередно танцевал с самой Элиссив, Сейлесс, Ингритт, Эстри, Лейдой, но поток желающих не иссякал — как и поток гостей, ловивших Эвеллира в перерывах между танцами, чтобы, в зависимости от собственных вкусов и их прежней близости, крепко обнять Крикса, перекинуться десятком фраз или распить бокал вина.

— Пошли отсюда, — прошептала Лейда несколько часов спустя, придвинувшись так близко, что ее дыхание защекотало ему ухо. — Если еще кто-нибудь подойдет, чтобы отвлекать тебя разговорами, то я за себя не ручаюсь.

Тон у Лейды был шутливым, но за напускной небрежностью угадывалось нетерпение.

Крикс ощутил, что его окатила теплая волна. Сердце забилось радостно и быстро. Он украдкой огляделся, чтобы оценить их шансы потихоньку скрыться с праздника. Элиссив с Маркием самозабвенно танцевали, Князь о чем-то толковал с Валлариксом, а Нойе с Иремом в плотном кольце островитян играли в странную игру — поочередно метали ножи в пустую бочку, на которой была намалевана мишень, и после каждого удачного броска, встречаемого радостным визгом Айрис, осушали чарку с чем-то, подозрительно напоминавшим можжевеловую водку. Оба выглядели полностью захваченными своим делом.

Крикс подумал, что игра наверняка затянется надолго. Он и сам за этот вечер выпил больше, чем за всю предшествующую жизнь. И если поначалу Крикс боялся, что он скоро опьянеет до такого состояния, что не сможет ворочать языком, то вскоре с облегчением почувствовал, что в этот раз хмельное оживление не переходит в отупение и тошноту. И это не могло не радовать, поскольку огорчать кого-нибудь отказом Криксу улыбалось так же мало, как и портить себе удовольствие от праздничного вечера. Впрочем, охваченным азартом Ирему и Альбатросу наверняка понадобится время, чтобы осознать, что ни один из них не свалится под стол, даже если им вздумается состязаться до утра.

— Пошли! — кивнул он Лейде, и они, взявшись за руки, незаметно выскользнули из зала.

...Лаконцы и вчерашняя беседа с Хлордом совершенно вылетели у него из головы. Крикс смотрел на искрящийся под зимним солнцем снег и улыбался своим мыслям, напрочь позабыв о Круге мастеров и его поручении.

* * *

— Давай быстрее, начинают!.. — воскликнула Ингритт, и, не дожидаясь, пока Олрис что-нибудь ответит, помчалась по берегу так быстро, что с головы слетел опушенный мехом капюшон. Олрис с тенью смущения подумал, что упреки Ингритт, все утро твердившей, что он слишком долго спит, слишком медленно ест свой завтрак и слишком неспешно собирается, имели под собой кое-какие основания.

В свое оправдание Олрис мог бы сказать, что снежное сражение на льду наверняка затянется надолго, и они ничего не пропустят, даже если вступят в бой на несколько минут позже других, но спорить было уже не с кем — Ингритт мчалась, как на крыльях, и ее тугая темная коса моталась из стороны в сторону и била Ингритт по спине.

Олрис бросился следом за подругой, но догонять Ингритт всегда было той еще задачкой. Ей как-то на удивление легко далась вся эта заумь про "умение правильно двигаться", которое, по утверждению дан-Энрикса, было основой тхаро-рэйн. А вот у Олриса пока что ничего не получалось, хоть ты тресни, да и большинство других учеников справлялись с этой премудростью не лучше его самого. Хорошо ещё, что приходящие ученики не начинали каждый день с пробежки вдоль стены, как те, кто жил прямо в Лаконской Академии, иначе Ингритт совсем задрала бы нос.

Когда дан-Энрикс, получивший должность мастера, предложил Олрису и Ингритт посещать занятия в Лаконе, Олрис принял это предложение хотя и с радостью, но не без тайного смущения — воспоминания о насмехавшихся над ним лаконцах все еще были слишком свежи, а уж о том, как отнесется к его появлению в Лаконе мастер Вардос, Олрису не хотелось даже думать. Но долго ломать голову над этим ему не пришлось, так как вскоре он встретился с главой Лакона прямо во дворце — тот выходил из комнаты дан-Энрикса, и Олрис, как раз собиравшийся зайти, едва не налетел на мастера. Без шрама и вечного желчного недовольства на лице наставник выглядел куда приветливее, чем в его воспоминаниях, но Олрис все равно ощутил сильное желание, плюнув на вежливость, юркнуть в ближайший коридор. Однако Вардос повел себя совершенно неожиданно.

— Я хотел извиниться перед вами, — суховато, но вполне доброжелательно произнес он. — Я много слышал о том, как вы проявили себя во время схватки за Адель. Боюсь, я вас недооценивал.

Олрис почувствовал себя польщенным и, одновременно, озадаченным. Он шевельнул губами, но так и не смог придумать, что ответить. К счастью, мастер, судя по всему, и не рассчитывал, что Олрис поблагодарит его за комплимент.

— Что думаете делать дальше? — спросил он. — Останетесь в Адели, или собираетесь вернуться... хмм... на родину?

Олрис ответил, с облегчением подумав, что после сегодняшней беседы пребывание в Лаконе будет не таким тяжёлым испытанием. Узнав о приглашении дан-Энрикса, глава Лакона смерил Олриса оценивающим, бесстрастным взглядом.

— Вот как, — сказал он. — И вы, конечно, собираетесь последовать совету лорда... то есть, извините, теперь уже мастера дан-Энрикса?.. В таком случае, забудьте все, что я сказал. Я не хотел бы, чтобы мысль о ваших подвигах затмила для вас понимание того, как мало вы умеете.

Олрис опешил.

— Но ведь вы...

— Я сказал то, что думаю. Любой, кто не поддался темной магии и дрался за Адель, достоин уважения — будь это опытный боец, мастеровой, впервые взявшийся за меч, или мальчишка вроде вас. Но с той минуты, как вы переступите порог Лакона, вы для меня — не героический защитник города, а просто ученик. И меня будут интересовать не ваша отвага и самоотверженность, а ваши достижения и ваше трудолюбие. То, что теперь владение мечом — не вопрос выживания, а способ приобщения к Истинной магии, такой же, как любое из известных нам искусств — ещё не повод относиться к делу спустя рукава. Я бы даже сказал, совсем наоборот.

— Понятно, — вздохнул Олрис. Но потом, когда Вардос ушел, Олрис подумал, что, хотя наставник, как обычно, совершенно не старался щадить чувства собеседника, в сущности, ничего обидного он не сказал. И что, возможно, иметь дело с этим новым Вардосом будет не так уж сложно.

Поладить с лаконцами тоже внезапно оказалось проще, чем он думал. Если до сих пор ученики почти всегда дружили только с теми, с кем делили одну башню и были знакомы с самых первых дней учебы, то бои в Верхнем городе переменили положение вещей. Ученики, плечом к плечу сражавшиеся с гвиннами, общались, словно лучшие друзья, и никто из них не вспоминал, кто здесь на третьем году обучения, а кто в этом году заканчивает Академию. Олриса с Ингритт приняли легко.

Новых товарищей Олриса переполняло любопытство. Многие из них гордились тем, что защищали город и участвовали в битве за Лакон, но все считали, что Олрису с Ингритт, видевшим штурм Северной стены и оборону гавани, посчастливилось пережить куда более масштабные и драматичные события. О том, что в последнем бою за Южный порт Олрис сражался мечом Крикса, говорили с восхищением, в котором ощущалась нескрываемая зависть. Временами Олрис спрашивал себя, что бы они сказали, если бы слышали то, что сказал ему Крикс — что меч признал его, благодаря чему Олварг вообразил, что Эвеллир находится на другом конце города, а Крикс сумел застать его врасплох и победить.

Олрис ни с кем не говорил об этом — ни с друзьями из Лаконской академии, ни даже с Ингритт. Мысль, что Ривален мог увидеть в нем кого-то вроде Крикса, не столько льстила его гордости, сколько смущала Олриса. Тем более, что сам он не почувствовал в Ривалене никакой магии. Правда, впоследствии Олрис припомнил, что оружие дан-Энрикса казалось слишком легким и удобным для такого длинного меча, и в тот момент, когда он плечом плечу с Ингритт выходил из лазарета, рукоять Ривалена как будто бы нагрелась у него в руке. Но тогда он не обратил на это ни малейшего внимания, потому что первым, кого он увидел, когда яркий дневной свет ударил его по глазам, был Нэйд — Нэйд, находившийся в каких-то двадцати шагах от них. И, когда Ингритт закричала, громко окликая Мясника по имени, Олрис мог думать только об одном — что он должен убить Рыжебородого, прежде чем все закончится.

Крик Ингритт показался неожиданно высоким среди голосов хрипящих, стонущих или ругавшихся мужчин. Нэйд обернулся. Пластины его доспеха были темными и липкими от крови, волосы и борода слиплись в неряшливые колтуны. Сперва он изумленно сдвинул брови, недоумевая, откуда девчонка из чужого мира знает его имя — но мгновение спустя он узнал Ингритт, и его широкое, почти квадратное лицо внезапно осветилось жуткой, хищной радостью. Торжествующе осклабившись, Мясник направился в их сторону, без всякого усилия прокладывая себе путь среди сражавшихся — и Олрис ощутил, что страх за Ингритт окатил его, словно холодная волна.

Они переглянулись — и, одновременно заорав для храбрости, атаковали Нэйда с двух сторон, как делали на тренировках с Лейдой.

Нэйд небрежно отмахнулся от атаки Ингритт, явно стараясь ее не зацепить. Олрис сообразил, что Нэйд рассчитывает получить ее живой — и, увернувшись от меча Рыжебородого, снова набросился на Нэйда. Кажется, он плакал от ярости. Он охотно согласился бы умереть десять раз подряд, лишь бы хотя бы на одну минуту стать не мальчишкой в слишком длинной для него кольчуге и с чужим мечом, а кем-то вроде Крикса. Он проскользнул под падавший ему на голову клинок, как никогда бы не осмелился даже на тренировке с деревянными мечами, и еще успел увидеть изумление в глазах Рыжебородого, когда Ривален прошел сквозь его двуслойную кольчугу, словно нож сквозь масло.

Но Олрис даже сейчас не понимал, как ему это удалось.

— Князь с самого начала говорил, что из тебя однажды может получиться Эвеллир, — сказал дан-Энрикс в день своего возвращения, пригласив Олриса пройтись по галерее, чтобы никто не мешал их разговору. Из-за приоткрытой двери Зала тысячи колонн звучала музыка, и гости продолжали шумно веселиться на пиру, но в коридоре было тихо и безлюдно.

Олрис протестующе замотал головой.

— Какой из меня Эвеллир!.. Наверное, все дело в Олварге. В том, что мы с ним... что он... — Олрис умолк. При мысли, что Олварг был его отцом, Олрис даже сейчас чувствовал, что каждый волосок на его теле встает дыбом.

Крикс задумчиво взглянул на собеседника.

— Князь бы, возможно, с тобой согласился. Он сказал бы что-нибудь о том, что зло всегда несет в себе зерно своего разрушения, и в конце концов порождает то, что должно его истребить. Но лично я уверен в том, что ваше родство с Олваргом тут совершенно ни при чем. Дело в тебе самом. Только не спорь, — остановил его дан-Энрикс, когда Олрис встрепенулся, собираясь возразить. — Пойми, что этот Меч вовсе не выбирает самого достойного или же самого отважного из всех людей. И меня он признал своим хозяином совсем не потому, что я был лучше всех дан-Энриксов, пытавшихся принять Наследство Альдов до меня. Ривален отзывается, когда у нас не остается более заветного желания, чем потребность избавить мир от зла. И, если хочешь мое мнение, тебе не стоит лишний раз думать о своей связи с Олваргом. Когда-то, когда я узнал, что он был братом моей матери, я тоже чувствовал себя довольно отвратительно. Но потом я вспомнил о Валлариксе и подумал, что Олварг, к счастью, не единственный дан-Энрикс, с которым нас связывает кровное родство.

Странное дело — до тех пор, пока он это не сказал, Олрис не сознавал, что между ним и Криксом тоже существует родственная связь, пускай и не настолько близкая, как он воображал. Глаза внезапно защипало, и огонь от освещавших галерею факелов расплылся в яркие сияющие пятна. Олрис застыл посреди коридора, чувствуя, что его разрывает между желанием вцепиться в Эвеллира, как в лесу после сражения с Безликими, заплакать и позволить Криксу обнимать и утешать себя, словно ребенка — или гневно заорать и швырнуть Эвеллиру под ноги бокал, который он держал в руках.

— Прости меня, — негромко сказал Крикс. — Мне правда очень жаль. Я помню, как я злился на Валларикса и Ирема за то, что они ничего мне не сказали — но, как видишь, сам я поступил ничуть не лучше их.

Олрис опустил голову. Если бы Крикс пытался объяснить и как-нибудь оправдать свое решение, это бы только подогрело его возмущение, но виноватый и сочувственный тон собеседника подействовал на Олриса обезоруживающе.

— Я бы на вашем месте тоже не сказал, — помедлив, признал он. — И вообще... не думаю, что захотел бы это знать, пока Олварг еще был жив.

— Ну наконец-то! Сколько можно спать?.. — праведно возмутились их товарищи, когда Олрис и Ингритт поравнялись с группой из шести лаконцев, дожидающихся их на берегу, подальше от свистевших в воздухе снежков.

— Это все Олрис, — тут же возразила Ингритт. — Я была готова еще два часа назад.

Олрис демонстративно закатил глаза. Кто-то в толпе лаконцев засмеялся. Здесь уже привыкли к их непрекращающимся пикировкам.

— Кстати, наш мастер тоже здесь — вы видели?.. — спросил один из их товарищей.

— Где?.. — изумился Олрис, быстро обернувшись. И, действительно, увидел Крикса, стоявшего шагах в тридцати от них и наблюдающего за сражением на льду. В обычной городской одежде тот смотрелся непривычно — за последние несколько месяцев Олрис привык видеть его в черной одежде мастера Лакона. Но не узнать Крикса было невозможно.

— Ты что, действительно только сейчас его заметил? Ты же пробежал прямо мимо него, — с едва заметной укоризной в голосе сказала Ингритт. — Я собиралась поздороваться, но у него был такой вид, как будто он о чем-то глубоко задумался. Так что я решила его не отвлекать.

Олрису страстно захотелось запустить в Ингритт снежком, чтобы она хоть на одну минуту перестала важничать, но потом ему в голову пришла более соблазнительная мысль.

— Плохое место, чтобы здесь задумываться, — шалея от собственной дерзости, заметил он. — Особенно, когда стоишь к кому-нибудь спиной. Выглядит, как отличная мишень.

Ингритт насмешливо фыркнула.

— Да, как же! Мало тебе было в прошлый раз?.. — девушка явно намекала на недавний спор о действии Истинной магии, когда все слишком сильно увлеклись, и Олрис, чтобы не ударить в грязь лицом перед своими оппонентами, спрыгнул с верхней площадки Свейсборга на едва припорошенный снежком мощенный двор. Некстати вышедший из башни и ставший свидетелем его прыжка дан-Энрикс тогда увел Олриса к себе и, закрыв дверь, отчитал так, что он еще несколько дней не мог смотреть на мастера, не чувствуя, как начинают гореть уши.

Но Олрис уже зачерпнул снега и лепил снежок. Он сам не понимал, почему его постоянно тянет подразнить их мастера и как это сочетается с почти благоговейным уважением, которое он испытывал к дан-Энриксу, но удержаться было невозможно.

— Слушай, ты ведь не собираешься... — начала Ингритт, но Олрис уже прицелился и метнул свой снаряд в спину о чем-то замечавшегося мастера.

Крикс развернулся с такой быстротой, что Олрис разглядел только взметнувшуюся от его плаща поземку — а дан-Энрикс, ловко поймав пущенный в него снежок, обвел глазами замерших лаконцев и, не задержавшись на его товарищах, уперся взглядом в Олриса. Наставник усмехнулся, подбросил на ладони пойманный снежок — и мягко выронил его на снег. Олрис перевел дыхание и мысленно напомнил самому себе, что нужно закрыть рот.

— Олрис, Ингритт, на пару слов, — подозвал Крикс, сделав им знак рукой. И, когда они подошли, спросил — Вы будете у нас сегодня вечером?..

Олрис с Ингритт переглянулись.

— Дело в том, что мы... ну, то есть весь отряд... — Олрис запнулся. Эта заминка вынудила Крикса улыбнуться.

— Если ты не знаешь, как мне сообщить, что вы хотите всей толпой устроить пьянку, то не беспокойся — я прекрасно знаю, как лаконцы празднуют Эйслит. Когда освободитесь, приходите к нам. Мы с Лейдой будем ждать.