Миткэмпферы ходили возле наполненных до краев бутылей угрюмые, задумчивые.
— Надо начинать,— нехотя сказал Пилюгин, со страхом ожидаемую соратниками фразу.
— С богом!— перекрестил отставного особиста батюшка.
Генерал Копытень лично откупорил бутылку водки, протянул ее Владимиру Семеновичу.
— Паленая дальше некуда. Сам выбирал. Тяжелейшее похмелье гарантированно.
— А можно мне?— подал голос Сиракуз Кабанчиков.
— Уймись!— прикрикнул на мужика Ленька.— Здесь научный эксперимент проводят, а тебе только бы шары залить.
— Да, нет, я хочу вместо господина майора похмелье на себе опробовать. Зачем хорошему человеку рисковать? А мне уже все одно. К тому же, если бы я не встретил в 53-м Озналена Петровича Глянцева, ничего бы этого не было. Значит судьба.
Генерал похвалил Сиракуза:
— Правильно. Пиши расписку, что добровольно выпил, приготовленную собственноручно жидкость. И укажи все компоненты. В первую очередь мухоморы и волчьи ягоды. Мало ли, судмедэкспертизу будут проводить. Ну и там, претензий ни к кому не имею.
— Хорошо,— покорно согласился Кабанчиков.
-Нет!— Пилюгин решительно отодвинул Сиракуза от бутыли.— Это мой отец засадил Глянцева в дурдом. А уж когда он из него сбежал, вы его, господин Кабанчиков, и нашли. Верно говорила Прасковья Ильинична — я все затеял, мне первому и пробовать.
Однако Сиракуз уперся как баран в новые ворота. Пришлось принять соратникам компромиссное решение — пить с похмелья Иорадионовское зелье Кабанчиков и Пилюгин будут вместе.
Таких невеселых застолий деревня Миголощи никогда не знала. Даже на поминках грустили, как правило, первые несколько часов, а потом между гостями начинались праздные беседы.
Сейчас же все пили хмуро, почти не разговаривая, будто в одиночку. Пилюгин и Кабанчиков, разумеется, употребляли ужасную водку больше и чаще других.
Вылакав две бутылки, Сиракуз тихо и мирно сполз под лавку. Его бережно унесли в дом, накрыли пледом. А у Владимира Семеновича никак не получалось захмелеть. Вот уже выбросили в кусты третью опорожненную им бутылку, но майор по-прежнему был в здравом уме и рассудке.
— Сейчас!— закричал вдруг Валька Брусловский.
Он сбегал к себе домой, притащил банку с красной жидкостью.
-У-у!— застонал Федор, вспомнив тяжелое утро в день приезда Пилюгина.— Сейчас бамбары из африканского племени прибегут.
— Никаких негров!— стукнул кулаком по столу Пилюгин, ополовинив трехлитровую емкость с Валькиной амброзией.— Ни бамбаров, ни берберов, ни массаев нам не нужно. Они все дикие люди. Все это глупости, если бы земля была плоской, жить было бы на ней гораздо проще.
Сказал Владимир Семенович мудреную фразу, которая сильно запала в душу отцу Лаврентию, и закрыл глаза.
Похмелье у Пилюгина выдалось на славу. Он весь опух, а руки тряслись, словно у закоренелого алкоголика. Сиракуз Кабанчиков тоже был в "норме". Впрочем, как и все остальные соратники, здорово накушавшиеся накануне дешевой сивухи.
Миткэмпферы наполнили две алюминиевые кружки похмельным зельем, с трепетом преподнесли их добровольцам. Неужто произойдет чудо, и они прямо на глазах воскреснут?!
Слава и хвала тогда великому старцу Иорадиону, спасителю отечества!
Подопытные добровольцы всасывали похмельный эликсир жадно, как пылесосы.
Над Миголощами повисла зловещая тишина. Все с замиранием сердца ждали чуда.
Уход боярина Налимова.
Вельми доволен был собою боярин Налимов, что успел сделать все, как велело ему сердце. И духовную отписал, и схрон под Небесным странником гораздо сподобил, да так, что елико, дураку, сколько не гадать, все одно не угадать. А умному — плевое дело. Зане же зело мудер старец Иорадион, верный клеврет выспреннего князя Василия Васильевича.
И весна радовала отшельника. Вспыхнула она в это лето, как никогда рано.
Всего-то 21-й день апреля, ано яко июнь на дворе. Кругом обдало землю буйнотравьем и разноцветьем.
Сие вельми и радовало, и печалило старика.
Глядишь, вскорости и копыт-трава повылазит. Обаче свежую заряйку ужо не поставить,— думал Иорадион.
Он всем своим нутром чуял, что ни сегодня-завтра пожалуют сюда злые холопы царя Ивана, разорят, уничтожат его духовный клирос на острове. Придадут огню и поругательству богоугодное дело, коему он служил долгие лета.
Отчего неблагодарность выше в человеках, нежели страх перед карой божьей?
Боярин Налимов вспомнил Троицкий монастырь, перепуганные лица княжичей Ивана и Юрия. Как припал будущий государь к его грязному сапогу и, обливаясь слезами, клялся: "Николи не забуду того, что ты для меня сделал".
Обаче и сам дурень. Приперся в прошлое лето в Кремль с заряйкой, аки дивий странник. Нате вам похмелье чудное, спасайте Русь от винопивства поганого! Отчего не признался государю, что это он уберег его живот от Шемяки страшного? Что он не токмо язвенный отшельник, а ближний боярин Василия Васильевича, царева батюшки. Потому и запер его Иван под замок.
Не от обиды сбежал он от государя, а от того, что великий князь прелести диавольской предался, велел токмо ему зелье варить, а о Руси и позабыл. Теперь он и над Тферью царь и нет спасения от его гнева.
Егда прибудут царевы холопы, можно, конечно, открыться, что он знатного рода-племени, показать одежку боярскую, что до сих пор хранится в дубовом вертепе. Тогда не забьют его государевы людишки до смерти, в Москву отвезут на допрос.
Но старец Иорадион твердо знал, что так не поступит. Перед приближающейся смертью, которая уже обдавала его своим тяжелым дыханьем, он сделался неимоверно капризным, упрямым, словно напоследок решил ни в чем себе не противоречить, не отказывать.
Струг уткнулся в берег Гадючьего острова, вспугнув в кустах волчника пару куропаток. Волчник только-только зацвел, и, потревоженный птицами, залил пространство дурманящим, тяжелым духом.
Иорадион знал, что ему делать. В первую очередь, уничтожить прошлогодние остатки заряйки. Так он называл и само похмельное зелье, и главную его составляющую — вываренную в собачьей крови траву копытника.
Похмельный эликсир хранился в двух бочонках в его дубовой язвине. Там же, в глиняных горшках, была припрятана и коричневая трава.
Подойдя к дубу, Иорадион с тоской оглядел зеленеющего дуба-великана. Почему-то именно с ним, а не с жизнью ему было жалко расставаться. С его молодых листьев солнце сливалось в глаза отшельнику червонным золотом.
-Злато! — вдруг всплеснул он руками.— Про поясницу-то Димитриеву запамятовал! Ох, нелепая старость, паполома пардусова!
Старец подбежал к высокому валуну, чем-то напоминающим человеческую фигуру, стал деревянной лопаткой разрывать землю. Однако вскоре остановился.
Аще, для чего вынимать чресленницу"?— задумался Иорадион.— Каму ее теперь? Аз об ней ужо в духовной грамоте отписал. Пущай ищут отроки!
Огонь никак не хотел разгораться. Сырые с зимы ветки валежника только трещали, дымили. Пришлось возвращаться к берегу, резать березовую кору.
Несмотря на старость, Иорадион слабостью зрения не страдал. Он сразу углядел, что с устья Медведицы в Волгу заходят пять или шесть лодок. Через несколько минут стало ясно, что они направляются к его острову.
Кого еще леший несет?— заволновался отшельник.— Людишки мои наемные? Да чего им тут, не август месяц, чай.
Струги приближались. Их было шесть. На одной из них он разглядел знакомые лица. То были крестьяне из соседней деревни — Белобрысый Аким, Никишка Стрельнов и Митька, кажись, сын Иванов. Остальных он видел впервые.
Мужики в лодках сидели хмурые, на старца глаза не поднимали. Даже когда причалили, здравия не пожелали.
— Нуть, чаго надобно?— принял строгий вид отшельник.— Делов нетути? Али за похмельем? Так более не имаю. Вышло.
Ничего не отвечали смерды. Все так же хмуро сидели в раскачивающихся на волнах стругах и на берег не выходили.
По спине старца поползли мурашки. Он понял — что-то недоброе затеяли мужики. Ему стало страшно.
Отшельник сгреб в охапку надранную им березовую кору, пошел в глубь острова, к своему прибежищу. Слышал, как сзади начали выползать из лодок не разговорчивые смерды, как молча двинулись за ним. Откуда— то из чащи повеяло могильной свежестью.
Запах смерти прояснил мысли. Налимов вспомнил, что в духовной он еще не отписал о главном — корни папоротника для заряйки следует резать токмо в ночь на Ивана Купалы, мухоморы драть опосля первых заморозков под молодыми дубами, слезы копыт — травы...Место в грамотке особливое оставил, успеть бы, досочинить.
Не заметив в раздумьях торчащего из земли, похожего на клешню рака, корня дерева, отшельник Иорадион растянулся в болотной жиже. Никто из мужиков ему на помощь не пришел.
Собирать разлетевшуюся кору старец не стал. Отряхнулся и, не оборачиваясь, пошел дальше. Мысли своей он не потерял.
Иначе не похмельное зелье выйдет, а отрава мерзкая. До смерти низвести может.
Возле дуба поворотился, зло сплюнул.
— Да глагольте же, аспиды, чего приперлись?!
Крестьяне, а их было человек пятнадцать, обступили Иорадиона со всех сторон.
Первым начал знакомый старцу Никишка Стрельнов:
— Ты велеславный, божий человек, спору нету, мы тобе зла не хочем, обаче и ты нам худого не твори.
— Чем же аз вам напакостил?
— Не надобно нам твого зелья.
— Не жрите! Аз его прелестью не навязываю.
-Монастырским людишкам, али каким смердам боярским, оное в радость. Коли запьют, на конюшне шкуру спустют. А мы свободные ратаи. Хотим гуляем, хотим работаем. Нам седмицу, другую всласть повинопивствовать.
— Грех то великий.
— А и наши родичи тако жили. Али иноки и мнихи святые кажный день не упиваются? Десницей и чарки подымають и ейной же крестятся. Так-то.
— Речу же, не пейте мой эликсир, коли, успенья души ищите.
— И не пили бы, да женки присные и женищи в рот вливают. Какая опосля того радость, ежели нету желанья опохмелиться?
Из толпы смердов вперед вышел Аким Белобрысый.
— Тобе, старец, ужо глаголали — уходь отсюдова, а то прибьем. Туго нам от твого кознодейственного похмелья. Зело нелепо. А ты паки здесь.
— Сиречь, дать тыл, вам, смердам? Мне ближнему боярину великого князя Московского и Владимирского?!
Вся ярость, которая еще имелась в иссохшем от времени старце Иорадионе, разом выплеснулась наружу. Он схватил первую попавшуюся под руку увесистую дубовую палку, замахнулся ею на Акима.
Белобрысый даже не моргнул. Что-то блеснуло под его распахнувшейся телогреей и в следующую секунду в воздухе несколько раз вжикнуло.
Боярин Налимов как стоял, так и остался стоять. Только к его ногам упали срезанная под корень голова и десница, с зажатой в ней палкой.
Из тела двумя фонтанами забила кровь, а голова, с еще живыми, ничего не понимающими глазами, пыталась что-то сказать.
Аким перекрестился.
— Вельми жаль.
Смерды начали пятиться.
-Ты чаго натворил?!— завопил Митька сын Иванов.— Токмо ведь попужать хотели.
— Сиколько можно? Все одно бы старец не унялся. А ты, Митька, зенки не тарашши. Вместе тута были, сиречь все скопом и ответствовать на дыбе будем, ежели чаго. Уразумей.
Не разбирая дороги, мужики помчались к лодкам. Задержался только Аким.
Он залез в дубовую нору, выволок оттуда два бочонка с похмельным зельем. По— богатырски размахнувшись, каждый разбил самодельной палицей, шмякнул мокрые останки о дубовый ствол.
Подцепил ногой отрубленную десницу Иорадиона с черным перстнем на безымянном пальце. На камне уже успела застыть, потемнеть кровь. Белобрысый, было, нагнулся, чтобы снять перстень, но передумал.
-Грешно,— сказал он себе.
Аким несколько раз перекрестился, прошептал молитву, и побежал догонять товарищей.
А с другой стороны Гадючьего, к острову уже подходила ладья с царскими стрельцами.
В ожидании весны.
Осень за окном больничной палаты разошлась дальше некуда. Она окончательно стерла на полотне природы все веселые зелено-голубые краски, заляпала его серой, с черными подтеками тушью. Безрадостную картину усугубляли косые полосы дождя, кружащиеся мумии, оборванных злым ветром листьев.
На запотевшем стекле Владимир Семенович Пилюгин вывел пальцем жирный крест, прислонился к нему горячим лбом. Трагическим голосом произнес:
-Если Вселенная опять превратится в точку, совершенно некуда будет пойти.
-Бросьте хандрить,— отозвался со своей кровати Сиракуз Кабанчиков. В прекрасном расположении духа он грыз яблоко и листал "Крокодил" от 85-го года.— Так вы постоянным клиентом доктора Подлокотникова станете. Подумаешь, эксперимент не удался! Делов-то. Или отшельник в завещании о чем-то умолчал, или вы неправильно надпись на собачьей черепушке расшифровали.
Особист отлип от стекла, подскочил к Сиракузу. Глаза у него горели и впрямь, как у сумасшедшего.
— Правильно! Клянусь, правильно расшифровали!
— Тогда чего переживать?— хрустнул Кабанчиков антоновкой.— Слава богу, все живы, здоровы. И вообще, зачем русскому человеку это зелье? Все равно не поможет, коли, он сам остановиться не захочет. А захочет он только в одном случае — когда досыта пропьется. Нет, ну если, конечно, человека зашить. Или, там, закодировать, тогда другое дело. Страх смерти остановит, да. Я не верю в чудодейственные эликсиры от этого дела.
— Как вы не понимаете,— горячился особист,— если теперь еще не придумали лекарства от рака, то не значит, что его вообще никогда не изобретут!
— Наверное, изобретут, когда глубже проникнут в суть материи. Генетическую азбуку уже составили, а слова пока читать не научились. Лечить алкоголизм надо на уровне ДНК. Скушайте лучше грушку.
Майор, не ожидавший каких-либо разумных речей от деревенского мужика, послушно взял с тумбочки сочный плод. Но есть не стал. Поглядел на него задумчиво, раздавил в ладони. На пол потекло серое душистое месиво.
— Столько трудов и все напрасно.
-А-а, труды вам свои, я так понимаю, не жалко. Вам горько от несбывшихся надежд.
Дверь больничный палаты распахнулась, и в двухместный бокс, переделанный из комнаты пионервожатых, словно ветер, ворвался Арнольд Данилович Подлокотников. Лучезарно улыбаясь, он поправил очки на переносице и, как подобает всякому уважающему себя эскулапу, принял наигранно грозный вид.
-Нут-с, самоубийцы, как себя чувствуем?
— Замечательно, — ответил за двоих Кабанчиков, принимаясь за другое желтобокое яблоко.
— Скажите спасибо моей супруге, что она быстро выздоровела. Поверьте, я очень хотел присутствовать на самом эксперименте, но ведь женщины, они такие капризные. Занозят палец и кричат, что их зарезали. Когда я приехал, вы уже почти с богом разговаривали. Владимир Семенович, а почему тогда, на собрании в храмовой усыпальнице, вы скрыли, что в состав древнего рецепта входят волчьи ягоды? Впрочем, можете не отвечать. Боялись, что я врач-профессионал с высшим образованием, выскажусь категорически против использования дафны и тем самым нарушу ваши далеко идущие планы. Надеюсь, теперь вы понимаете, что иногда не следует ничего скрывать от людей, даже контрразведчику. Ягоды дафны так же ядовиты, как бледные поганки. Их в руки-то брать нельзя! А вы эликсирчик из них приготовили.
