Боевая вампир мгновенно зафиксировала короткие негибкие руки голема. Наместник взял черный маркер и, высунув, как ребенок, от усердия кончик языка, изобразил на белом, грубо вылепленном лице что-то отдаленно похожее на глаза без зрачков, подумав, подрисовал ресницы и брови.
Получилось, мягко говоря, устрашающе. Изобразительными талантами противник бога Эссалона похвастаться не мог даже перед самим собой. Вот уж чего у него не было, так это способности рисовать...
— Шеф, дай лучше я! — Не выдержала сверхъактивная вампир. Оседлала голема верхом, своими ногами прижав к телу слепо шарящие руки, отняла у Наместника маркер и довольно умело добавила несколько черт, исправив то, что не успел до конца загубить ее начальник.
Доведенные глаза моргнули, и в них необъяснимым образом появилась осмысленность. Не эсс весть какая — обладатель души и при жизни не отличался большим умом. Наместник слегка удивился — это не была крысиная сообразительность, это...
Если совсем уж грубо, то оно вообще ничем не было. Просто показатель мыслительной деятельности, начавшейся внутри черепной коробки. Как циферки за стеклом электронного табло.
— Кр-расота! — Залюбовался Наместник Тьмы собственным вытворением.
— Где? — Не поняла привередливая Френ. — Странненько получилось...
— Ничего еще не получилось, — отмахнулся начальник. — Ты его держи нежно, сейчас дергаться начнет. Я ему сделаю немножко больно.
— Шеф, а тут, по-моему, чего-то не хватает! — Вампирочка поерзала на големе верхом. Шеф развеселился:
— А ему этого и не положено! Данный экземпляр создавался бесполым. На вот, лучше уши ему подрисуй. А то он пока ничего не слышит. Ушные отверстия обозначь!
— Обозначила! Говорить-то он может?
— Еще нет. Он же языка и губ не чувствует. А чтоб почувствовал, мы применим на практике мое новейшее изобретение — жидкие нервы! — С этими словами Наместник Тьмы откупорил флакончик с зеленым киселем, зачем-то понюхал его, поморщился, потом медленно наклонил и тонкой струйкой влил слизистую на вид дрянь в рот голема. — Таким образом, мы получим действующую модель человека в натуральную величину, но состоящую только лишь из первичных компонентов — искусственного тела и души, и в силу данных обстоятельств от человека отличающуюся...
Уже через секунду тот попытался закрыть рот, но де Морральен легко удержал пальцами мягкую парафиновую челюсть. Жидкость вливалась прямо в горло, которое явно у голема было. Но вел он себя, как человек, которого заставляют пить расплавленный свинец...
— Держи!!!
Кукла металась, дергалась, пыталась сбросить наездницу. Откуда только силы взялись в этом мягоньком тельце?! Де Морральен отскочил, когда в его алхимической колбе не осталось ни одной капли новационных "жидких нервов". И в то же время кукла издала первый стон.
Она завыла, жутко, протяжно, на одной ноте, чередуя звуки "а" и "у". Вой напоминал звериный, в нем не слышалось ничего человеческого, но так ведь всегда и воет, и плачет обыкновенный пытаемый человек. Когда граница боли переходит допустимые разумом пределы, разум уступает место животным инстинктам. И разумное существо начинает вести себя, как животное...
Все продолжалось довольно долго. Френсис восседала на големе, как влитая, не позволяя ему двинуться с места. При желании полуторасотлетняя вампир могла коленями сломать ребра коню-тяжеловозу. Мягкий парафин проминался, ломался, временами просто плыл, но через некоторое время вновь восстанавливал прежнюю форму. Одновременно по всему телу разливалась, от головы к ногам, более густая зелень, если можно так выразиться. Протяжный, бессловесный вой начал переходить во плач, бессмысленные дерганья прекратились, и голем, словно осознав бесполезность своих метаний, затих.
Но продолжал тихонько плакать. Очень странно выглядел этот плач на неживом восковом лице с нарисованными черной краской чертами, без слез, почти без всхлипов, но с прерывистыми короткими содроганиями...
Наместник Тьмы с холодным любопытством смотрел, как душа входит в тело и обустраивается в нем. Дождавшись окончания процесса, он кивнул диве-вамп. Та спрыгнула с голема и принялась оправляться, жалуясь шефу, что шорты напарафинились, да еще в таком архиважном месте, и что она теперь Стиву скажет?!
Как будто отчитываться ему за них должна...
— Встать. — Приказал Наместник Тьмы. С него вдруг слетели веселость и ребячливость, и в голосе зазвучала пушечная бронза.
Голем медленно сел, потом спустил на пол ноги и встал. Покачнулся. Медленно повернул голову, и Френсис увидела, как моргнули его нарисованные глаза. Удивленно моргнули, и с болью.
— Иди ко мне. Замри напротив меня.
Делая неуклюжие шаги, кукла подошла к мучителю и замерла, глядя на него неподвижными круглыми зрачками. Черные обводы на белом с легким зеленоватым оттенком лице...
— Кто ты? — Рубленые слова, как удары топора, вызывали легкую дрожь.
— Я. Не. Знаю... — Очень медленно шевеля губами, прошептал голем.
— Кто я?
— Это знаю. Ты Хо-зя-ин...
— Тогда кто ты?
— Слуга... — Он шептал, и выглядел таким жалким, что Френсис с трудом вспомнила, чья душа оживила это тело. Надо же, как смерть меняет людей, усмехнулась дива-вамп...
— Сколько пальцев видишь? — Наместник показал пятерню.
— Пя-ть...
— Что ты помнишь?
— Людей... Дом... Мужчина. Девушка. Резкая боль здесь... — Кукла подняла руку и коснулась точки напротив сердца. — И темно. Ничего нет. Совсем темно...
— Что было раньше?
— Не знаю. — Она начинала говорить все лучше и лучше.
— Что будет дальше?
— Решаешь ты, Хозяин...
— Отлично. — Наместник был доволен результатом. — Я даю тебе имя. Ты слушаешься только меня. Понял?
— Да.
— Тебя зовут... Белый Клоун. — Вдруг решил Наместник Тьмы.
— Да, господин... — Прошептал бывший бандит Крысюк, забывший сам себя.
...— Шеф, а что, в принципе, ты будешь с ним делать дальше? Он умер, но умер легко. Он стал големом, но не помнит себя человеком. Он служит тебе, но тебе это нужно? Какой с него прок? И в чем его наказание?
— Наказание? А при чем оно тут?
— Не поняла...
— При чем тут его наказание, Френ? Наказывать и карать — это забота бога, а не дьявола. Света, а не Тьмы. Это Светлые вершат возмездие за совершенные грехи, мы же за них награждаем. С чувством юмора, как можем, как умеем...
— Тебе дать честное вампирское? Даже чувства юмора я здесь особенного не вижу. Ну превратил ты злодея в живую куклу. Ну и что с того? Тот, кто не помнит прошлого, не может о нем сожалеть. Тот, кто не знает ничего, кроме мусорной кучи, не может тосковать по роскошному дворцу. Я бы поняла тебя, если б ты сохранил ему память, но ты же этого не сделал...
— Убийство комара, моя дорогая, абсолютно бессмысленно. Что в нравственном, что в политическом плане. Это не имеет никакого значения ни для него, ни для его сородичей. Тем более, что комар успел тебя укусить, и место укуса чешется и зудит. Оно не перестанет зудеть, если будет уничтожено само насекомое. Оно пройдет само, через некоторое время...
— Но раздавленный комар больше никого не тяпнет.
— На самом деле ни один комар не может ужалить дважды. Но если поймать комара и посадить его в банку, на нем можно будет ставить различные эксперименты.
— Фи! Шеф, да ты же кто угодно, но не любитель-энтомолог!
— Вот именно. Я — профессионал. Моя дорогая, ну какой интерес наказывать тех, кто уже наказан? Куда заманчивее посмотреть с другой стороны. Кстати, где там прочие наши герои прохлаждаются? Пошли к зеркалу, взглянем...
Шахматы. Кажется, уже и до ферзя недалеко...
Если не съедят по дороге.
— Нас в таком виде даже на порог не пустят, а будешь настаивать, я тебя продам, — предупредил я автора и главного активиста сей гениальной идеи. — На колбасу или на мыло. У меня знакомый хозяин мыловарни есть.
— Ай, пустое, Ли-ис! — Отмахнулся этот гад от моего честного обещания. — Почему это нас не пускать должны?
— Потому что члены Гильдии Искусств моего ранга имеют право являться на столь высокие собрания в чем угодно или вообще без ничего, хоть голыми. Но есть одна оговорочка — если они на это собрание были изначально приглашены! Чуешь тонкий юридический нюанс? Тогда это — каприз и право комедианта, стоящего вне сословных, моральных, имущественных и прочих предрассудков. Один мой приятель, например, приехал на натуральном гробу и весь черно-белый, даже мордою. Другой со знакомым охотником договорился, взял взаймы мрешеву шкуру, перешил ее на себя и напугал всех так, что его вначале чуть не пристрелили, а потом чуть не сожгли прямо в этой шкуре. Но все же признали за человека, и он прямо в этой шкуре умудрился отыграть сонет от начала до конца. Большой успех имел. Отпускать не хотели, овации устроили. Принцип понял?
— Угу...
— Но если означенный комедиант является, как обычный гость, да еще незваный к тому же, то и отношение к нему, как к простейшему обывателю. Личность — ничто, достоинство — все! Нас в таком дорожно-походном виде погонят палками, мой дорогой. Хорошо, если собак не спустят. И уж очень удачно в таком разрезе станется, если слуги, опознав нас, сами в полицию не донесут.
— Угу...
— Что угу? — Я начал терять терпение. — Эй, Керит, ты вообще меня слушаешь?
— Конечно! Значит, нам надо всего лишь купить подходящую одежду. Так у вас же за пазухой целое состояние!
— Оно мне уже всю грудь искололо. Куда ты его денешь? Где продашь хоть самый маленький камешек? Нас немедленно схватят.
— А если не самый, а самый-самый маленький?
— Самый-самый? Да где ж ты его возьмешь? — Даже сбился с шага я.
— Сделаем!
Дальше был тихий ужас...
Найдя укромное местечко — в густом лесу, на прогалине — мы попытались расколоть небольшой рубин, благородный камень королевской крови, положив его на один плоский булыжник и стукая сверху другим. Но выщерблины почему-то оставались на гранитном валуне, а не на крошечной драгоценной капле. Поняв, что эти попытки ни к чему не приведут, мы рухнули рядом с проклятыми каменюками, по-прежнему полуголодные, замученные и, честно признаться, почти деморализованные.
Каково это — ощущать себя объектом охоты, мало кто по-настоящему понимает до тех пор, пока охоту не объявят на него самого. Постоянное ощущение погони и колющего взгляда в затылок лишает боевого духа только так...
— Что это? — Вдруг прислушался Керит.
— Где?
— Там. Перестук какой-то, удары, треск...
— Постуканчики лесные, — зевнул я. — Лесорубы, в смысле. А где они? Я ничего не слышу.
— Зато слышу я! Ли-ис, подождите, я сейчас... — И мальчишка, не спрося даже разрешения, поднимается и уходит в чащу. Ловко так уходит, между прочим, словно вонзается в нее...
Он вернулся, когда тень от моей воткнутой в землю шпаги передвинулась на целый румб. Я как раз пытался, вспоминая недолгое плавание на шхуне "Надежда моря", вспомнить, что такое румб и, собственно говоря, сколько это. Солнышко на небе мне загородила страшная тень — с исцарапанным ветками лицом, мрачная, как разбойник с перепою, и со здоровущим таким топором на плече. Рукоять которого была чуть ли не длиннее самого Керита, кстати!
— Прохлаждаетесь? — Мрачно спросила тень. — Где камушек?
Я машинально положил рубин на плоский, как сковородка, камень рядом с собственной головой.
— Х-ХЕК!!! — С жутким возгласом мальчишка взмахнул топором, переворачивая его острием к небу, и опустил обух на крохотный красный кристалл. Откуда только сила взялась?!! А на вид такой худенький...
Не сразу до меня дошло, что отточенное лезвие стоит параллельно моей голове, и буквально в ладони от моего виска... А щеку только что укололо чем-то острым — это осколочек драгоценного камня впился в кожу, как... Как осколочек.
Мальчишка сосредоточенно искал в траве другие.
— Что ж ты, гад, не предупредил?! Ты же мог промахнуться! Меня чуть не убил!
— Так не убил же! — Возразил он. — Вот если бы убил, вы бы имели право выразить претензию.
— Каким, позвольте узнать, образом?!
— Ну это уже технические детали...
Положительно, молодежь наглеет на глазах, пора на место ставить, подумал ваш покорный слуга. Отобрал у оной молодежи разделенное на части сокровище, и направил ее вместе с собой на дорогу в следующий (какой по счету?) городишко. Такие маленькие рубины можно отдавать меняле, стоимости даже одного из осколков (покрупнее) хватит на полную экипировку для двух дворян, считая подобающую одежду, упряжь и коней. А если продать еще один, то и на слуг хватит...
Только спустя час мне чрезвычайно вовремя вспомнился факт, что рубин, вообще-то, второй по твердости камень после алмаза. Им точно так же можно резать стекло. Что б нам стоило выбрать изо всего ассортимента алмаз? Тогда, глядишь, после молодецкого Керитовского удара булыжник бы развалился...
Ближе к вечеру мы, благовидно одетые, конные, сытые да оружные, подъезжали к большому дому, просто-таки утопающему в садах и цветах среди унылой серости Нахаловки. Поместье барона было построено и облагорожено с большим вкусом, говорят, это дело рук его любимой жены. Большой белый дом, а точнее, даже комплекс зданий в два и в три этажа, с многочисленными башенками с острыми крышами, со стеклянными переходами, с маленькими декоративными колоннами и полускрытыми в нишах статуями прятался среди раскинувшегося парка, в котором были проложены аллеи из желтого кирпича. Уже подъезжая, мы видели спешащие в ту же сторону кареты, иные — с гербами весьма важных особ, и отдельных, вроде нас, всадников. С шумом и гамом проехал рысью балаган, вроде того, в котором прошла мало кому известная молодость Черного Менестреля... Тракт был забит, и тому были причины — сам барон Армслейт Райджент, Министр Королевского Двора, объявляет торжество — Большие Смотрины собственной дочери!
Лишь ей одной, наверное, это не кажется таким праздником, как для всех. Кому приятно быть выставленной на показ, как драгоценная картина или красивый конь? Даже не столько на показ, сколько на аукцион. Барон Райджент был известен в свете слепым обожанием своей любимой девочки, но именно поэтому он не мог допустить, чтобы его Флоретт оставалась незамужем дольше положенного. У аристократов старой закалки свои представления о счастье детей, поэтому в каком настроении мы увидим саму Флоретт, нам оставалось только догадываться...
— Кто такие? — Привратник был как символ незыблемой твердыни Заоблачного Города.
— Черный Менестрель с ассистентом-подпевалой! — Мы спрыгнули с коней, и я ненавязчиво продемонстрировал ливрейному служителю свой священный линхельван.
— Приглашения есть? — Вопросил тот, профессионально сохраняя каменное выражение лица.
— Нет. Мы хотим войти в дом барона Райджента по праву членов Цеха Звукосложения! Наш удел — пение сонетов, наша жизнь — музыка и стих, наша смерть — это смерть вдохновения!
— Без приглашений пущать не велено! — Заупрямился этот смерд, потом вдруг присмотрелся к нам обоим, и я увидел, как масляно заблестели его глазки. — Хотя... Черный Менестрель, говорите, со спутником? Подождите минуточку за углом, я сейчас отправлю сокола... То есть доложу господину барону...
