Николай долго рассматривал лежащие перед ним рисунки, изредка возвращаясь к пояснительной записке. Потом глубоко вздохнув, перекрестился, и, подняв на Вадика грустные глаза, проговорил:
— Господи, как же все-таки печально осознавать, Михаил Лаврентьевич, что за грядущее столетие там, в вашем мире, человечество не только не перестало воевать, но и продолжало доводить дело истребления себе подобных до совершенства. Да... Я был просто наивный мечтатель. Я ведь им предлагал... — царь печально вздохнул и замолчал.
— Я знаю, Ваше Величество. За это после 99-го года многие Вас так и зовут — "миротворец", — нарушил подзатянувшуюся паузу Вадик.
— Что толку? Что толку было в моем миротворчестве, если ИМ этого не надо? Да, Вы правы были, конечно, когда сказали, что не японцы даже на нас сейчас напали, а их руками англичане... Но я буду последним лжецом, если скажу, что хочу военного противостояния с Британией. Только есть ли у нас альтернатива? В конце концов, у России тоже есть свои интересы, с которыми всем остальным надо считаться. И бойня с германцами не в их числе. Значит... если все уговоры бесполезны?
— Нужно быть сильными!
— Иного, стало быть, нам не дано. Раз уже случилось...
Это все так грустно, Михаил. Но... Видит Бог, не мы, а на нас. Или дядюшка Эдуард не знал против кого его верфи строят японский флот? Я бы себе такого никогда не позволил. Конечно... Как это Вы недавно сказали... "недооценка противника"? Да. Признаюсь. Я совершенно недооценил этих маленьких...— На возвышенно одухотворенном лице царя вдруг неуловимо, как 25-й кадр, промелькнуло поразившее Вадика выражение холодной, жестокой брезгливости, — Человечков... Ужасно, непростительно недооценил, — Николай машинально провел рукой по волосам, как раз в том месте, где под шевелюрой скрывался памятный рубец от самурайского меча...
— Однако потерявши голову, по волосам не горюют... Это моя вина. Мой грех...
Неожиданно Николай нахмурился, помолчал, собираясь с мыслями, после чего заговорил вновь. Голос его звучал непривычно глухо, с хрипотцой, выдавая поднимавшееся внутреннее напряжение:
— Есть некий момент, Михаил. Момент, который меня гнетет с первых часов этой войны. Больше, чем само ее нелегкое начало. Вернее, гнетет самый факт ее НАЧАЛА.
Вам я открою один секрет. Мне было предсказано, что если она все-таки случится, и что если мы ее, ИМЕННО ее, не дай Бог, проиграем, то потом произойдет нечто совсем страшное... Нечто совершенно ужасное...
Вадим, давно ожидавший этого разговора, но опасавшийся по собственной инициативе затрагивать столь скользкую тему, решил, что раз уж "клиент дозрел", то нужно ковать железо не отхадя от кассы:
— Это, Ваше Величество, для меня не тайна. И про предвидения японского отшельника Теракуто, и про предсказания англичанина Кайро, и про пророчества монаха Авеля, что Вам, государь, довелось прочесть вместе с государыней императрицей в прошлом году, мне известно. Об откровениях из письма Серафима Саровского и о беседе Вашей с блаженной Параскевой Ивановной я тоже читал. Обо всех этих мрачных предсказаниях и их влиянии на Вашу судьбу и судьбу России в моем мире, я знаю из исторических книг моего времени. Как и о тех действительно горьких событиях, что последовали за поражением в японской войне...
— Боже мой... Так Вы и об этом ВСЕ знаете? — Николай явно с трудом владел собой, сохраняя самообладание только огромным усилием воли, — И значит, Вы знаете в каком году...
— Да. Как Вам и было предсказано. В восемнадцатом. В МОЕМ мире так все и случилось. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня — КАК именно...
— Почему? — голос Николая страдальчески дрогнул, а во взгляде на мгновение промелькнула, выплеснувшись из-под спуда, такая глубина отчаяния и безысходной обреченности, что Вадиму стало искренне жаль императора. Но жалость эта, как неожиданной волной накатила, так мгновенно и улетучилась.
Как вообще можно было с ТАКИМ жить, и при этом плыть по течению!? Для этого нужно было быть или полным отморозком-пофигистом или законченным фаталистом. Первым Николай точно не был. Но вот фатализм... Очевидно, что он, как глубоко верующий человек (во всяком случае, уверенный в существовании и могущистве потусторонних сил), буквально воспринимал все эти предсказания, а после поездки в Саров просто окончательно СМИРИЛСЯ со своей ролью искупительной жертвы за грехи Всея Руси в целом, и семьи Романовых в частности...
"Знало бы только Твое Величество, к чему это "искупление" в итоге приведет державу, — подумал зло Вадик, — Ну, ладно — сам, ладно — семья. Хотя и это уже само по себе ужасно — отправить на заклание жену и детей. А народу-то русского сколько безвинного загублено! Ни фига-ж себе "искупленице"! Правильно Василий тогда сказал: страус на насесте, то есть на троне, — пипец курятнику!"
— Потому, что я... Потому, что МЫ хотим, чтобы ничего подобного в России не стряслось! Но мы хотим не просто спасти Вас от лютой смерти. Мы хотим этим избавить русский народ от страшного греха цареубийства. Мы хотим, чтобы Вы сами смогли предотвратить гибель миллионов наших соотечественников, и воздать как должно всем тем, кто этот кровавый сценарий раскручивал и радовался мукам нашего народа, нашей страны. Потому что мы не верим, что Вы за такое вот "светлое", в кавычках, будущее Руси собрались взойти на Голгофу.
— Господи! Что ВЫ, Михаил! Миллионов... Конечно же, я такого итога просто не мог предположить...
— Поверьте, Ваше Величество, если бы я не надеялся ЭТОГО изменить, или сомневался в Вас, меня тут просто бы не было. Согласитесь, что с опорой на знания за столетие вперед, пусть даже поверхностные, устроиться в жизни я сумел бы вполне комфортно. И без Вашего содействия, ибо при таком подходе близость к высшему свету — лишь дополнительный фактор риска. Тем более я медик. Они нужны всем, везде и всегда, не так ли? Вы бы просто никогда не узнали о моем существовании. Как и о существовании пришедших вместе со мной.
— Я понимаю...
Николай согласно кивнув, встал из-за стола, подошел к окну, приоткрыл его, и глубоко втянул в себя прохладный свежий воздух, как будто ему его не хватало. После чего вновь повернулся к Вадиму. Его огромные глаза неестественно блестели...
— И что? Что мы должны делать, Михаил, чтобы разорвать этот роковой круг?
— Так Вы же сами сейчас ответили, Государь: его нужно разорвать. Сражаться! Выиграть эту треклятую войну! И утвердить Россию у Тихого океана не стыдливой приживалкой, выглядывающей из-за угла, а твердо и решительно занимающей свое подобающее место. Великое место. Это кардинально изменит весь мировой расклад сил, и возможно поможет нам избежать всеобщей, мировой войны с ее многомиллионной бойней.
А если не поможет, если нас вновь вынудят к схватке за само существование России как великой державы, — снова драться. Но не дав застать себя врасплох, подготовленными, на наших условиях и по нашим правилам. И победить! Какие еще у нас есть варианты? В позу страуса стать: яйца под крыло, голову в песок? Чем такая жертвенность может закончиться, именно ЭТО Вам и было предсказано, Ваше величество. Чтоб знали — чего бояться! Чего НЕЛЬЗЯ допустить!
А Вы, стало быть, решили, что это фатум? Рок? Искупительная жертва? Да как ни называйте, но итог этого вашего фатализма в моем мире привел Россию к чудовищным потрясениям на целое столетие, выхода из рокового круга которых я лично не видел...
— Помоги нам, Господи, разорвать его, этот круг... И что бы Вы сами не думали, Михаил, а я все более и более уверяюсь в мысли, что явление Ваше, это важнейший промысел Божий и подспорье. Вы, если честно, не только открываете глаза мне на то, что было сокрыто во мгле, но и во многом помогаете быть... Тверже, что-ли... Благодаря Вам мне действительно стало легче нести весь этот груз...
И только ОН, он один мог послать Вас, после всех этих тягостных откровений...
— Но...
— Молчите... Молчите, Михаил! Это ЕГО длань. Я знаю... Нам даден ИМ шанс. И мы... Я... Я ОБЯЗАН им воспользоваться. Ибо речь идет о спасении и очищении всего православного мира, а вовсе не обо мне и моих дорогих... В этом — МОЙ крест... Я неверно истолковал послание Святого Отца Серафима. Ведь отче Серафиме показал мне, как МОЖЕТ быть. А не как ОБЯЗАТЕЛЬНО будет! А ОН, послав Вас, вразумляет меня, грешного...
Значит, все-таки, через кровь и муки мы должны будем пройти. Но не как жертвенные агнцы... И выход для России нашей есть. Достойный и праведный. Раз ОН так решил! Это ОН даровав нам Вас и ваших друзей, САМ решил помочь мне его нести... Мой крест...
Николай повернувшись к иконам широко и истово перекрестился, прошептав что-то, что Вадик не расслышал. После чего нетвердой походкой вернулся к столу, тяжело опустился в кресло и минуты две просидел с закрытыми глазами.
— Михаил... Вы понимаете, конечно, что я Вас от себя никуда уже не отпущу?
— Да, Ваше Величество...
— Хорошо... Хотя дядья, Победоносцев, Плеве, да и еще кое-кто...— Николай сделал паузу, как бы выделяя значение для него этого таинственного "кое кого", — Обижаются, что я вдруг стал уделять Вам так много внимания... Но если бы им была известна хоть толика, хоть крупинка этой невероятной правды о Вас, лучше бы от этого точно не стало. Ведь тогда бы меня самого могли счесть умалишенным.
— Но я хочу поставить Вам одно условие, мой Государь.
— Что? И какое же... — в глазах императора на миг появилось совершенно неподдельное изумление.
— С этого дня Вы будете записывать в свой дневник не сводки погоды и отчет о количестве убитых ворон... Хотя я этих горластых пернатых тоже не очень люблю, но, будьте добры, Ваше Величество, держите перед собой, своей совестью и Богом отчет в том, что конкретно за день Вам удалось сделать для России. Для ее народа, для ее армии, для ее флота. Вот это — и записывайте.
— И снова Вы правы... Мне даже не по себе, как то...
— Простите, Ваше Величество, но если бы я мог предполагать, что мы так вот встретимся... Конечно, дневник, вешь сугубо личная и мне тоже неловко, но Вы поймите меня правильно, хорошо? Нет у Вас больше времени на воронью охоту.
— Понимаю. И принимаю. Вы с меня берете недорого, — Николай улыбнулся как-то особенно кротко и грустно. После чего задумчиво помолчал, слегка теребя левый ус, и наконец, обернувшись к Банщикову, неожиданно спокойно и буднично спросил:
— Скажите Михаил, а что Вам известно... Что рассказано в ваших книгах ТАМ о взаимоотношениях в моей семье? Проблемы... Конфликты или вражда... Сплетни всякие... Можете говорить смело, мы одни...
"Опс... Вот и он. Вопрос НОМЕР РАЗ. Из списка самых главных опасностей, о которых предупреждал Василий. Полшага до допроса с пристрастием... Достаточно пары-тройки моментов из дневника Вырубовой, и, как он предупредил, труп мой, а потом и его с Петровичем, могут не найти уже никогда...
А каков он, оказывается, государь наш Николай Александрович Романов... Ловушка подготовлена и подана под такой пафос, под такую набожную патетику и слезу в глазах... Или же просто совпало? И Василий ошибался? Не знаю... Только вот мне ошибаться СЕЙЧАС нельзя. Ну, господи, благослови..."
— Про Вас лично, Ваше Величество, и про семью Романовых вообще, было написано ТАМ столько всякого разного, причем в диапазоне оценок от "царь и царица святые" до "царь и царица германские шпионы", что читать все это у меня не было никакого желания. Да и интересы были совсем другие. Медицина и юношеские развлечения как-то больше свободного времени занимали.
А мои знания в области политики, истории и флотских вопросов были связаны исключительно с увлечением историей русско-японской войны на море. С боевыми кораблями этой эпохи. "Опять про свои дурацкие допотопные пароходы книжку приволок! Вот возьми, Мечникова или Боткина биографию почитай лучше!" Так мой отец говорил...
Что поделаешь, как-то вот запало в душу несуразное это поражение России, гибель ее флота, трагичность и нелепость смертей Макарова и Кондратенко, бездарность Куропаткина, Стесселя, Авелана и Рожественского, трусость Ухтомского и Фока...
Но с кухней петербургского двора я тогда это все не связывал. Тем более, что попадать пред Ваши очи в мои жизненные планы никак не входило...
— Да уж, понимаю, Михаил...
— А прочитать что-либо по интересующему Вас, Государь, вопросу перед переброской сознания сюда, уже просто не было времени. Кроме Ваших дневников. И то с утилитарной целью зазубривания нескольких цитат.
Но могу сказать, что в большинстве своем, и обожатели и хулители, сходятся в том, что Вы отличный семьянин, супруга Ваша — примерная жена и мать, у Вас прекрасные, воспитанные дети. А вот взаимоотношения с Великими князьями... Тут все сложнее. Некоторые из них потом Вас предали. Увы, персонально, и кто по какому поводу, сейчас тоже не припоминаю, только как отголосок школьного курса истории...
— Я понял. А ваши коллеги, ну, которые теперь Руднев и Балк, они может быть лучше осведомлены?
— Петрович, он же Руднев, страстный "железячник". Броненосцы, крейсера, миноносцы, авианосцы, подлодки... Об этом, а так же всем прочем, что стреляет, взрывается, плавает и тонет, летает и падает, он знает гораздо больше меня. Собирал их модели, коллекционировал открытки с их изображениями и фотографии. Причем не только кораблей этой эпохи, его интересовал весь период стального судостроения. Это его главное жизненное увлечение. Хобби, как у нас говорили.
Что же до Вас, Ваше величество, то не удивлюсь, если до участия в эксперименте моего батюшки, он и отчества то Вашего не знал.
Василий Александрович... Его я лично знаю гораздо меньше. Но, поскольку он боевой офицер, причем из элитного, специального подразделения, прошедший несколько войн и вооруженных конфликтов, думаю, что и сфера интересов и знаний у него должна быть соответствующая. Что не историк он, это точно. Так что вряд-ли мы поможем Вам хоть в чем-то в ваших домашних делах...
— Жаль. Но, ничего не поделаешь, и, пожалуй, вернемся-ка к насущному. Что мне можно будет записывать в дневник, — в глазах самодержца промелькнула смешинка.
"Фу-у-у... Пронесло, кажись..."
— Чай остыл совсем, но ничего...— Николай потянулся за колокольчиком, — Да, кстати: по поводу этих катеров у меня вдруг появились некоторые соображения, давайте-ка их обмозгуем...
И это было вторым знаковым событием сегодняшнего дня. В результате которого самодержец впервые лично и серьезно скорректировал планы Петровича и Вадика.
— Я прочел пояснения к чертежу этой миноноски, Михаил Лаврентьевич. То есть, как назвал ее или его Всеволод Федорович — "торпедного катера". С учетом того, что в самой форме корпуса кроется источник повышения скоростных данных, я не хочу отдавать этот заказ за рубеж. Даже немцам. Ибо мы еще не в тех отношениях. Надеюсь, пока не в тех...
И на счет двигателя этого, американского... Незадолго до вашего появления в Петербурге, был у меня разговор с вице-адмиралом Верховским. Он тогда рассказывал мне о скоростных катерах и их гонках. Увлекательно, кстати! Может быть, после войны мы и у себя нечто подобное организуем...
