— Хорошо, — согласился Эфрон.
Из-за поворота выехала колесница. Две лошади бодро тянули ее. В колеснице за спиной возничего стоял грузный человек в длинном халате. Высокая остроконечная шапка украшала его голову. Блеснувшие на щеках и бороде капли пота очертили презрительную усмешку. Абас медленно выпрямил согнутую в почтительном поклоне спину.
— Не боишься, что вельможа ударит тебя бичом? — спросил он Эфрона. — Говорят, что не зря он катается по окрестностям. Табарна будет проезжать сегодня через деревню, и надсмотрщик Пата ищет жертву, чтобы выказать старание перед правителем. Умерил бы ты гордость и склонился в поклоне перед ним.
— Я не раб и не крестьянин, — гордо ответил мальчик. — Я сын воина! А это всего лишь управляющий сахханом.
— Сын воина, — кивнул, вытирая пот со лба, Абас. — Я помню, что говорил Цохар. О том, что пока жив гранат на вашем саххане, жив и он. Я помню. Но прошло пять лет. Давно уже воины Муваталлиса вернулись в свои дома и не раз уходили на другие войны. Где твой отец, Эфрон?
— Возможно он в плену у Рамсеса, — сверкнул глазами Эфрон. — Мой отец прославил свое имя. И никто не видел его убитым!
— Значит он в плену? — задумался Абас. — Если он жив, это значит, что ты сын раба, Эфрон.
— Молчи, раб! — срывающимся от ненависти голосом закричал мальчик.
— Молчу, — покорно согнул спину Абас.
— Мой отец вернется! — опять закричал мальчик.
— На все воля богов, — равнодушно проговорил раб.
— Нигнас обещал взять меня в Хаттусас, — продолжал волноваться мальчик. — Я принесу жертву у скалы шествующих богов. Они помогут. Они вернут моего отца!
— Там приносят в жертву людей, — тихо сказал Абас.
— Рабов, — поправил его Эфрон.
— Рабов, — согласился Абас. — Таких как я. Но чаще рабынь. Таких как Каттими.
— Никто не может убить вас, — отрезал Эфрон. — Вы наши рабы.
— Да, — печально согласился Абас и остановился.
Над серыми стенами дворов, кое-где перемежаемыми бледными пятнами зелени, слепило глаза солнце. Фигурки двух женщин с кувшинами поднимались по тропе. Абас смотрел на юго-восток.
— Там твоя родина? — спросил Эфрон, поправляя тяжелый меч.
— Да, — кивнул Абас. — Очень далеко. За Миттани. За Ассирией и Вавилоном. Там самое прекрасное место на земле. Город Сузы. Элам. Я эллипи, мальчик. Как давно это было. Так давно, что не было тебя, Каттими. Хастерза была мала, как ты сейчас. Я был воином, маленький хетт. Но я не оставлял дерево своим детям. И они, скорее всего, уже не ждут меня. Если еще живы.
Абас поднял руки и произнес несколько певучих фраз.
— Что ты сказал? — спросил его Эфрон.
— Это слова из древней легенды, — медленно проговорил раб. — Слова друга, который предостерегает героя от необдуманного поступка. На твоем языке они прозвучали бы так: "Я расскажу твоей матери о твоей славе, пусть она издаст крик. Расскажу ей о постигшей тебя смерти, пусть она зальется слезами".
— Все также сияют звезды в глазах чудесной Хастерзы? — прищурил глаз Нигнас. Второго глаза у него не было. Уродливый шрам пересекал лицо, обрываясь на пустой глазнице. Двух пальцев не хватало на левой руке. Он зажимал оставшимися тремя пальцами круглое медное блюдо и, осторожно постукивая, наносил на край мелкий рисунок.
— Здравствуй, Нигнас, — как можно солиднее ответил Эфрон, снял с плеча меч и присел на пороге мастерской. — Я сегодня пришел с мечом отца.
— Я вижу, сын Цохара, — улыбнулся Нигнас. — Пожалуй, меч отца все еще великоват для тебя. Но сегодня я не смогу уделить времени занятиям. Мне нужно закончить жертвенное блюдо. Завтра я повезу его в Хаттусас. Это для храма.
— Ты помнишь о моей просьбе? — с тревогой спросил Эфрон. — Я хотел бы принести в жертву ягненка на возвращение моего отца. Богу грозы Перуа.
— Почему именно Перуа? — удивился Нигнас.
— Мать говорит, что это древний бог нашего народа, — объяснил Эфрон. — Он был богом еще тогда, когда наши предки только пришли в эти земли!
— В эти скалы и камни, — пробормотал Нигнас.
— Что за рисунки ты делаешь? — спросил Эфрон.
— Это блюдо для приношений одному из древних богов хатти, народа, который жил на этой земле до нас, — ответил Нигнас. — К каждому богу следует обращаться на языке, который он понимает. Это письмена хатти. Уже завтра жрец бросит на блюдо внутренности жертвы, и будет гадать.
— А не мог бы он погадать о судьбе моего отца? — затаив дыхание, спросил Эфрон.
— Слишком велика цена гадания, — ответил Нигнас. — Жрец гадает на человеческих внутренностях. Тебе придется отдать храму Каттими и Абаса. Абаса в жертву, а Каттими в уплату обряда. Ты готов к этому?
— Мы не сможем обходиться без рабов, — опустил голову Эфрон. — Мать не заплатила этой весной ни одного сикеля за наш саххан. Надсмотрщик приходил в прошлом месяце. Пригрозил вырубить виноградник и отобрать землю.
— Вы могли бы передать саххан общине, — предложил Нигнас. — Крестьяне обрабатывали бы его и платили вам.
— Мать говорит, что денег хватило бы только на оплату саххана, — вздохнул Эфрон. — На что бы мы стали жить?
Нигнас отложил в сторону блюдо, пристально посмотрел на мальчика.
— Эфрон, передай Хастерзе, что я собираюсь прибить чучело орла с раздвоенной головой над своими дверями. Этот орел для нее. Я хочу, чтобы вы перешли в мой дом.
— Как ты можешь говорить об этом? — возмутился Эфрон. — Разве моя мать юная неситка или вдова? Мой отец жив! Ты слышишь?
Нигнас вновь взял блюдо и продолжил работу.
— Ты слышишь, Нигнас? — повторил Эфрон. — Ты же сам рассказывал, что когда армии Рамсеса были развеяны, а сам он спасся бегством, вы обошли всю равнину перед Кадешем. Тело моего отца не нашлось. Пленные говорили, что отца пытали, его избивали палками, но никто не сказал, что его убили!
— Твой отец великий воин, — пробормотал Нигнас, — но за сделанное им враг мог отплатить только смертью.
— Он жив, Нигнас, — упрямо прошептал Эфрон. — Гранат на нашем участке плодоносит. Или ты забыл слова Цохара?
— Я помню, — сжал губы Нигнас.
Они вновь поднимались по каменистой тропе. Из-за пыльных каменных заборов свешивались ветви абрикосов. Абас вел осла и приветствовал движущихся навстречу путников.
— Кто эти люди? — спросил его Эфрон.
— Это скитальцы, — ответил Абас. — Это люди, которые решили, что где-то лучше, чем там, где они жили до сих пор. Так бывает. Смотри — это лувийцы. Они бегут от войны, которая подступает с юга. Вчера через деревню проходили хурриты. Они бегут от Ассирии. И уже не надеются, что Миттани защитит их. На рынке у главных ворот в Хаттусасе по-хеттски, или по-неситски, как вы говорите о себе, разговаривают в два раза меньше, чем по-лувийски или на палийском наречии. Таблички составляются на аккадском. Обряды совершаются на хатти. И все куда-то бегут. Ищут лучшей доли, но вечерами, когда огонь в очаге засыпает, поют об оставленной родине. Как и твоя мать. О северных плоских равнинах, где нет края у земли, и где травы способны скрыть человека с головой.
— Когда-нибудь я стану настоящим воином и увижу эти земли! — упрямо сказал Эфрон.
— Воин подчиняется указаниям правителя, — сухо заметил Абас. — Я ничего не собирался завоевывать. Более всего я хотел остаться со своими детьми в маленьком доме, который стоял на склоне горы у быстрой Хоаспы. Но мой правитель решил, что милость богов позволяет ему напасть на Вавилон. Милость же была на стороне касситов.
— Кто победил в той войне, которую вел ваш правитель? — спросил Эфрон.
— Разве бывают победившие в войнах? — прищурился Абас. — Элам очень древняя страна. Древнее Хеттии, Миттани, Ассирии. Такая же древняя как страна Кемет или страна Шумер, города которой обратились в пыль. Но когда-нибудь и от нее останутся только развалины.
— Везде, где проходят воины-хетты, остаются развалины, — гордо произнес Эфрон.
— Все воины оставляют после себя развалины, — кивнул Абас. — Они вырубают гранатовые деревья и виноградники. Насилуют женщин. Убивают детей. Не знаю, как мог поступить Рамсес с твоим отцом, но правители Элама пленных убивали. Оставляли только женщин и маленьких детей.
— А как стал рабом ты? — спросил его Эфрон.
— Я? — усмехнулся Абас, поправляя ошейник. — Я испугался смерти и вымолил жизнь у ассирийского воина.
— Как тебе это удалось? — удивился Эфрон. — Ассирийцы безжалостны!
— Я был толмачом в Эламе, — объяснил Абас. — Знал много языков. Мог читать глиняные таблички, написанные не только аккадским, но даже и шумерским письмом. Это оказалось важным. Но со временем мои глаза стали сдавать, и однажды твой отец купил меня недорого на рынке в Халебе.
— Разве ты плохо видишь? — удивился Эфрон.
— Иногда зрение возвращается, — хитро проскрипел Абас и тут же развел руками, — но есть болезни, которые сильнее человека.
— Например? — нахмурился Эфрон.
— Старость, — улыбнулся Абас.
— Воин не доживает до старости, — поправил меч на плече Эфрон.
— Я не воин, я раб, — сказал Абас и остановился. — Пойду за эти скалы, — он показал рукой в сторону гор, — найду Каттими и пригоню овец к саххану. А ты иди к роднику. Только не набирай для дерева холодной воды. Возьми мутной, но теплой в озерце у родника.
У родника было шумно. Сразу три женщины с кувшинами стояли возле поблескивающей струйки в ожидании очереди. Еще две, не торопясь, набирали воду в высокие кувшины и крепили их на двух ослах. Эфрон отвел осла в сторону, стараясь не привлекать внимания женщин.
— Эй! — не преминула закричать одна из них. — Эфрон — сын Цохара и гордой Хастерзы! Зачем ты привел старого осла в такую даль? Есть же родник у вашего конца деревни? Или старик Абас уже не может дотащить на себе кувшин с водой?
— Нет! — тут же подхватила другая. — Он собирается набрать грязной воды из лужи, чтобы полить гранат на саххане. Он верит, что пока гранат плодоносит, его отец жив.
— Может он рассчитывает, что сам Муваталлис увидит его и возьмет в оруженосцы? — предположила третья женщина. — Муж говорил, что табарна будет сегодня проезжать через нашу деревню. К тому же надсмотрщика саххана видели. Пата уже полдеревни взбаламутил! Не иначе как опять будут набирать воинов?
— Ну, такого мелкого вряд ли возьмут, — съязвила первая. — Посмотрите. Он изогнулся от тяжести меча. Эфрон! Я слышала, что надсмотрщик собирается отобрать ваш саххан. У вас не нашлось денег в погашение долга? Что ты собираешься продать в первую очередь, чтобы погасить долг? Этот меч или мотыгу старого Абаса?
— Лучше бы Хастерза подумала о том, что в случае неуплаты надсмотрщик срубит не только старое гранатовое дерево, но и виноградник, — усмехнулась одна из женщин, набирающих воду в кувшины. — Зря она воротит нос от Нигнаса. Пусть нет глаза и двух пальцев. Нигнас еще крепкий мужчина и не бедный.
— Наверное, она тоже верит, что ее муж жив, — захохотала вторая. — И спит она с мечом, а не с настоящим мужчиной. Не Абас же ее обхаживает?
— Вряд ли дерево в состоянии помочь Цохару, если ему не помогли боги, — усмехнулась третья женщина. — Я слышала, что Вадар из Канеса, чей муж также был послан в войска Рамсеса под Кадешем и тоже пропал, уже нашла себе другого мужа?
— Нашла то она, нашла, — ответила вторая. — Да и того забрал тухканти в помощь Миттани против Ассирии. Год уже прошел. Вряд ли он вернется оттуда. Да и не думаю, что Вадар будет его ждать.
— Хастерза дождется, что морщины покроют лицо, груди обвиснут, и Нигнас обратит единственный глаз в другую сторону, — засмеялась первая.
— Тогда ей и Абас не поможет, — ответила третья. — Он еле дышит к тому же. Не переживет эту зиму.
— Так может отвести его в Хаттусас и погадать на внутренностях Абаса о пропавшем Цохаре? — громко спросила третья. — Хоть какая-то польза!
Эфрон молча набрал мутной воды в оба кувшина, поставил их в корзины и заторопился к саххану. Эти перепалки происходили всякий раз, когда он приходил к источнику. И даже слова были одни и те же. Именно поэтому и Абас предпочитал не показываться здесь вместе с ним.
— Куда ты спешишь? — закричала одна из женщин. — Ты не ответил ни на один вопрос! Или ты не понимаешь язык неситов? Сказать все то же по-лувийски? Или ты теперь говоришь только по-арамейски, как ваша рабыня? А вон и Каттими бежит! Сейчас мы ей все повторим, а она переведет для тебя!
— Эфрон! — произнесла, задыхаясь и коверкая слова, смуглая девчонка. — Беги к саххану. Надсмотрщик прибыл со стражниками и крестьянами. Они рубят дерево твоего отца.
— Ой! — заголосили, хватаясь за головы, женщины.
— Позови Нигнаса, Каттими! — крикнул Эфрон.
Он перестал чувствовать тяжесть меча. "Рубят дерево твоего отца", — звучал в голове Эфрона испуганный голос Каттими. Еще издали он увидел фигуры людей среди виноградных кустов. Спотыкаясь, мальчик вбежал в круг. Надсмотрщик, двое стражников и несколько крестьян стояли вокруг граната. А у ствола, сжимая в руках мотыгу, сидел Абас. Мертвый. Лицо его было спокойно и торжественно. Красное пятно расползалось на втянутом животе.
— Мальчишка! Наглец, который не считает нужным согнуть спину перед слугой Муваталлиса! — закричал надсмотрщик. — Твой раб едва не поранил меня мотыгой. Ты ответишь перед табарной! Ты и твоя мать станете рабами! Я смешаю вас с пылью!
Чувствуя, что холодом охватывает пальцы, Эфрон дотронулся до плеча Абаса. Старик повалился в сторону. Ствол граната не был поврежден. Мальчик огляделся. Не менее пяти кустов виноградника лежали навзничь, и земля вокруг них стала влажной от раздавленных гроздей. Несколько овец в отдалении сбились в испуганный гурт. Мальчик огляделся еще раз, вдохнул полной грудью, снял с меча ссохшиеся кожаные ножны, отбросил их в сторону, ухватился за рукоять двумя руками.
— Уйди. Ты не тронешь моего дерева.
— Боги помутили твой разум, щенок, — завизжал надсмотрщик. — Твоя мать ни сикеля не отдала в этом году за саххан. Я выполняю закон. Если кто-нибудь имеет поле как дар табарны, он несет службу, связанную с этим владением! Саххан должен быть освобожден!
— Я подрасту, и буду служить табарне Муваталлису за этот саххан, — твердо сказал Эфрон. — Не тронь дерева. Или попробуй убить меня.
"Не посмеет, — подумал про себя Эфрон, — Не посмеет убить свободного несита. Сына воина Цохара".
— Что? — растерялся надсмотрщик, оглядывая испуганных крестьян и недоумевающих стражников. — Ты думаешь, что я отправлюсь в Хаттусас спрашивать разрешения табарны, чтобы справиться с каким-то нищим бродяжкой? Уйди щенок!
— Не тронь дерева! — упрямо повторил Эфрон, чувствуя, что руки его начинают дрожать, и капли пота скатываются со лба. — Не ты дал эту землю моему отцу. Пока он жив, никто не имеет право отнять ее у моей семьи. Я сын воина табарны Муваталлиса. Я сам буду воином Муваталлиса!
— Кто тут собирается стать моим воином? — неожиданно раздался с дороги властный голос.
Эфрон обернулся и увидел склонившихся в поклонах крестьян, нескольких воинов на могучих конях и три богатых колесницы, с одной из которых ступал на камни человек среднего роста. Золотом отсвечивала его одежда. Воины сошли с коней и встали у него за спиной.
