Суда вне эскадр — корабли чистого неба, для принуждения разбитого в воздушном бою противника к капитуляции. Условное наименование — корвет. Могут быть специализированы для атаки наземных, морских и воздушных целей. Последние могут быть использованы и в эскадренном бою, как более легкие варианты линейных фрегатов, а значит, должны обладать высокой скоростью. Назовем их фрегатами линейно-легкими. Эти все относятся ко второму классу.
Наконец, суда присутствия. Носители флага. Их работа — занимать место, не отдавая его без боя. То есть войны. Еще — помогать внутренней страже и кирасирам. От них требуется некоторое вооружение, и некоторая автономность. Но не скорость. Это третий класс. Сюда же отнесем посыльные суда и иную небоеспособную мелочь.
Кажется, все. Если что-то упустили, то немного.
Линия? Кто-то говорил про коммерческую линию? Чисто физически "Опытный" мог бы держать линию Петербург — Нижний Новгород — Москва. Но выяснилось, что вельможи куда чаще желают в Ораниенбаум и Петергоф, и что без дирижабля с параболическими фонарями немыслима любая хорошая иллюминация. Задним числом Тембенчинскому покрыли из казны треть расходов, и обещали то же для каждого вновь закладываемого коммерческого судна — если на нем предусмотрят крепления под орудия, а двигатели обеспечат достаточную скорость. В случае войны все они попадали под мобилизацию, зато в мирное время комплектовались военными экипажами — к тому лучшими. Потому как обычных боевых дирижаблей в небе еще не было. Зато эллинг Тембенчинского выплевывал по кораблю в месяц. "Секундус" был немедленно арендован таможней. "Облако" стало учебным кораблем Воздушного корпуса, "Туча" оказалась на посылках у Главного Штаба, и швартовалось прямо к Оку, установленному на Дворцовой площади.
Все они, кроме маленького "Опытного", относились к классу линейно-легких фрегатов. А вот на государственных эллингах только что были заложены первые линейные корабли. В это самое суматошное время и началось строительство Порта Встреч. По обыкновению, строить стали не где надо бы, а где удобнее — на окраине столицы. Напротив Дома-на-Фонтанке тоже стало расти что-то высокое и ажурное. Растрелли сумел блестяще совместить барочный стиль и причальную вышку для дирижаблей.
Кужелев привычно не вылезал из Арсенала, разрабатывая новые пушки для воздушных кораблей. Там его и явившийся с посланием от княгини Тембенчинской Скуратов. Развернул Кужелев пакет с тяжелой душой — хотелось немного отдохнуть от авантюр, а ничего другого от своих пернатых друзей он не ждал. После кругосветного-то путешествия. Потому как из Квебека пришлось выбираться все в том же, восточном направлении. Сначала — судно, тайком перевозившее из Франции оружие. Капитан был совсем не рад навязанным ему квебекцами гостям. И решил сделать из пассажиров — пленников. Внезапность и численность были на его стороне, а вот победа — нет. Если бы он решился их перебить — шансы бы у него были. Но капитан не был пиратом или контрабандистом. А офицер королевского флота, пусть и выполняющий необычное задание, должен был действовать по инструкции. Инструкция требовала подозрительных лиц захватывать. И никак не оговаривала тот случай, когда их лишь чуточку меньше, чем его матросов.
Увы, пока на корабле шел усобный бой, время для прорыва в океан было упущено. И французский корвет был перехвачен английской эскадрой из двух линкоров третьего класса. Тут показал себя Скуратов. Бой был достоин Андреевского флага, а не лилейного французского. Собственно, шансов никаких не было, одна игра в увертки да потяжка времени — пока не стих ветер. Тут Скуратов и продемонстрировал главную особенность русского военного искусства — войну как тяжелую работу. Это ведь весьма нелегко — тянуть на веслах целый фрегат. Но линкор на веслах и вовсе не потаскаешь. Даже и повернуть трудно. Всего у англичан имелось сто сорок орудий. У Скуратова — тридцать шесть. Но, повернувшись бортом к двум носам, он смог действовать из шестнадцати орудий против четырех! Англичане тоже спустили шлюпки. Началось неравное соревнование — кто быстрее — русские обплывают линкоры, или линкоры поворачиваются?
Скуратову пришлось рискнуть и подойти почти вплотную. Тогда англичане оставили в покое фрегат, и принялись палить по тянущему его вельботу. Командовавший этим двигателем Мирович вместе со своими казаками проявлял чудеса хладнокровия. Пока не оказался в воде. Когда они — кто уцелел после прямого попадания, отфыркиваясь, влезли на борт, Кужелев окончательно зафиксировал ситуацию, подбив последнюю из британских шлюпок. Теперь все зависело от того, когда снова подует ветер. И от того, успеет ли он до того сбить англичанам такелаж.
Ветра не было долго. А кадеты и уже слегка обросшие лаинцы, вызволенные из ирокезского плена, показали себя неплохими канонирами. Так что он сумел снести все восемь неприятельских мачт, и начал было лупить по корпусам в районе ватерлинии, когда его остановил Скуратов.
— Затонут, — предупредил он, — и придется их спасать. Морской закон. А нам не надо чужих на палубе. Ведь верно?
— К нам эти, — Кужелев дернул подбородком на залитую кровью палубу, — хоть и моряки, отнеслись без благородства.
— И это вышло им боком. Ей-ей, лучше вести себя хорошо. Море это учитывает.
Вместо Бордо Скуратов привел корабль в Стокгольм. Там и продал его личности посомнительнее. Которую не интересовало происхождение судна. И до самого Петербурга жаловался, что, в кои-то веки, совершив подвиг, да еще и исполняя при этом обязанности капитана корабля, остался совершенно не замечен начальством. И разъяснял всем, что это, ежели б на глазах у адмиралов, да просто не в эпизоде, который нужно замолчать, был бы орден, а также и повышение в звании немного погодя. Отчего стал Кужелеву скучен и даже немного противен. В бою герой, храбрец и умница, а после — хоть уши затыкай.
Самое смешное — все он получил. Сначала Кужелев порадовался за хорошего офицера. Потом начал беспокоиться. Князь Тембенчинский на глазах приобретал все свойства хорошего монарха. Служба за ним не пропадала, свой карман он путал с государственным, причем в пользу последнего. Теперь вот Скуратов и орден получил. Лаинскую "Яростную Славу". А еще он получил под команду второй в мире дирижабль, "Секундус". Это означало налет, которого у других офицеров быть просто не могло, и скорое повышение. По слухам, один из спешно строящихся линкоров был ему категорически обещан лично генерал-адмиралом цесаревичем Павлом. Как подобное всемогущество сочетается с наличием в стране еще двух императоров и князя-кесаря, для Кужелева оставалось загадкой.
Скуратов заглядывал через плечо, заразительно лучился довольством. Против ожидания, в пакете ничего авантюрного не оказалось. Официальное приглашение на процедуру постановки баглировых отпрысков на крыло.
— Мне она такого не вручила, — заметил Скуратов, — Ага, вот и приписка: поскольку сам-де летать еще не умеешь, явись на "Секундус"... Так что пошли. Буду тебя на крыло ставить. Нелетавших на церемонию не допускают.
— Какое крыло? — опешил Кужелев, — О чем ты? У меня нет ни крыльев, ни перьев. Как я буду летать?
— Сверху вниз, — ответил Скуратов. Совершенно серьезно ответил. И рожа была живая, не каменная, сдерживающая хохот.
— Шутишь? — все-таки вознадеялся Кужелев.
— Да какие тут шутки! Я сам летал, скоро всех воздушных кадетов на крыло поставим... Только цесаревич пока не летал — государи говорят, пока еще опасно. И зря, потому как на дирижаблях он уже ходит. А летание — как раз вопрос безопасности. Ты, например, наверняка думал, что если нас подобьют из пушек, подобных тем, что ты отливаешь, нам придется выбирать только между сгореть или разбиться? Уж нет. Придумана такая штука, называется парашют...
Детей Тембенчинского Кужелев не видел уже давно. Помнил он кого-то вроде котят... а тут были хоть и маленькие еще, но уже люди. Завернуты они были в нечто под наименованием "традиционные лаинские одеяния". За которыми были видны только головы. Теорию он понимал. Мол, развернутся и послужат стабилизации полета. Что бы это ни значило, на первых порах любая помощь может быть полезна.
К люку в гондоле "Секундуса" первой подошла Виа, нырнула, уже в падении развернувшись, превратившись в одно живое крыло, нелепый свиток лаинского наряда обернулся хвостом воздушного змея... Так полагалось. Отец выбрасывает в воздух, мать ловит, если что. Впрочем, этих детей выбрасывать из люка не пришлось. Сами прыгнули. Даже и девчонки. Княжны визжали отчаянно, но — прыгнули сами. Если верить Баглиру, аристократическая традиция, иначе просто нельзя. Счастливый своей ненужностью отец торопливо сиганул следом. Обратно семейство забиралось через тот же люк, едва не одновременно. В лаинских одеяниях все они смотрелись разноцветными бесформенными кульками. Устремились в пассажирский салон, где уже был сервирован праздничный обед.
— Я, кстати, в свое время орал, — рассказывал, расплываясь от гордости за потомство, Тембенчинский, — интересно — никто в первом полете не кричит пугалкой. Отчего бы? Петр, у тебя, я вижу, есть соображение на этот счет?
— И так страшно. Я даже не понял сразу, что лечу. Уже, наверное, выше "Секундуса поднялся, а все думал, что падаю.
И все такое. Воспоминания о пережитом ужасе, свежие и не слишком.
— А вы, Николай Сергеевич, — поинтересовалась Виа у Скуратова, — наверное, еще больше боялись? Мы все-таки приспособлены к полету. А вот как вы решились...
— Мне дали под зад, иллюстра, — честно ответил тот, — иначе я бы никогда не прыгнул. Но кольцо от страха дернуть не забыл. Благодаря чему так же помог нашему пушкарю. У него, наверное, до сих пор побаливает.
Дети с любопытством слушали взрослый разговор, не вмешиваясь — заговорить без приглашения взрослых был вернейший способ остаться без сладкого.
Кужелев поморщился. Помимо прочего, действительно еще поднывало. И как тогда Скуратов не вылетел вместе с ним. А вот Мирович, кажется, от первого прыжка получил исключительно удовольствие. И формировал теперь воздушную пехоту, соперницу, а то и преемницу морской, в который уже раз позабросив поэзию с архитектурой.
— Но с тех пор я прыгал уже десять раз. Удовольствия не получил, но в бою, если придется — прыгну. Кстати, а зачем вам-то, крылатым, парашюты? Это же ваше изобретение?
— Если кто-нибудь будет ранен в крыло, ему что, разбиваться? — спросила Виа.
— В сущности, все бескрылые теперь перестали быть нелетающими, а получили статус раненых в крыло, — улыбнулся Баглир, — вот погодите, поселятся у нас калкасы, всех дышать водой научат.
Княжеское семейство заулыбалось, а вот Кужелеву стало как-то не по себе.
— Вы серьезно? — настороженно переспросил он.
— Шутим, шутим, — наперебой принялись успокаивать его Тембенчинские.
— А то посмотрим, — предложил вдруг Баглир, — Николай Сергеевич, сколько у нас займет путь до Дор-Иннина? Там уже действует небольшая установка по приему эмигрантов.
— Суток пять, — хмыкнул капитан, — не меньше. Топлива не хватит, придется ловить попутные потоки.
— А у нас у всех дела. Так что — на калкасов посмотреть получится только после того, как они там слегка приживутся и решатся нас навестить...
Когда нос дирижабля соприкоснулся с причальной вышкой, и довольные пассажиры стали перебираться со сходен на ее винтовую лестницу, князь Тембенчинский немного задержался, оглянулся на Скуратова. Уже на полуобороте лицо его осуровело, насупилось, хохолок на голове поднялся совиными ушами.
— И вот еще что, Николай Сергеевич, — сказал он капитану сухим, деловитым тоном, таким непохожим на недавнее веселое щебетание, слова словно выцарапывались из горла, — соизвольте зайти ко мне сегодня вечером. Есть работа.
И, снова обратившись из главы Евразийской транспортной компании в счастливого отца семейства, кубарем покатился вниз по ступенькам.
Заходить пришлось все туда же — в Дом на Фонтанке. Виа находилась на службе, детей тоже слышно не было. Тембенчинский, однако, сидел уже не один, а со своим бывшим адъютантом и несбывшимся гетманом Украины.
— Вот, — указал он Скуратову на Мировича, — новый управляющий безумными проектами нашей компании. Будет выполнять при мне ту же функцию, что я играю при государях. Разница — я свои проекты придумываю сам, Василию же предстоит расхлебывать плоды моей фантазии, что делает его работу еще более сложной. Видишь ли, мне с некоторых пор нужны деньги. На флот, на дворец, на машину миров, на строительство Дор-Иннина — город не сразу встанет на ноги, придется помогать. Правда, о том, что я им помогаю, я лаинцам не сообщу. Пусть думают, что сами. А то, чего доброго, привыкнут к доброму дяде. Так или иначе, мне нужны средства. Запустить лапу в казну не позволяет совесть. И жена, по должностным обязанностям. Не для того же мы в стране порядок наводили, чтобы самим воровать! Сейчас у нас идет перевооружение. Я решил скупить — якобы, как сырье — старые гладкоствольные ружья, пушки, заряды к ним и продать все это иноземцам. Конечно, так, чтобы России боком не вылезло. Следствие: продавать придется далеко. Так что со следующей недели начинаем дальние рейсы. Пока — для ознакомления с потенциальными покупателями. Первый визит — в Майсур, к Хайдару Али, в Хайдарабад и к маратхам. Жена моя говорит, яицкое восстание никак не обошлось без британских агентов. А долг платежом красен...
Скуратов остолбенел. Скажи это кто-нибудь другой, он потребовал бы у собеседника пойти посмотреть на карту. А лучше — на глобус. Для наглядности.
— Вопрос один, — продолжал меж тем Баглир, — лучше лететь от Оренбурга или от Астрахани? Это я оставлю на ваше усмотрение, так же, как и организацию воздушного порта на юге. Он там все равно нужен, так что помощь от казны обеспечена...
— Это хоть вообще возможно? — тихонько спросил Скуратов.
— Ну а почему нет? Да, большую часть пути придется проделать по ветру. Николай Сергеевич, вас же кругосветки не удивляют?
— Нужен уголь!
— Уголь для полета по ветру? Я это слышу от офицера флота? От Монреаля до Стокгольма мы на угле давеча дошли? — ехидно спросил Мирович.
— А водород вам действительно нужен. Но он так хорошо сжимается, что взять его с собой можно будет достаточно, — умиротворяющее прибавил Тембенчинский.
— Тогда зачем лайнеры делают остановку в Нижнем? Сразу из Петербурга в Москву не могут? По ветру-с?
Тембенчинский поморщился как человек, уставший повторять одно и тоже. На человеческом лице была бы, верно, видна неприятная брюзгливость, но перья отразили только утомленное снисхождение.
— Там другое дело. Там надо выдерживать расписание. В зной и ветер, в туман и грозу... От вас я ничего подобного не требую. Надо просто долететь и вернуться. Понадобится неделя — летите неделю. Понадобится месяц — я не тороплю.
И так вышло, что ругался Скуратов, и перебирал аргументы против безумного предприятия, уже шагая к эллингу, а подсознание прикидывало объемы необходимых в дальнем путешествии грузов. Когда же к нему зашел Мирович — уточнять детали, корветтен-капитан ловко ухватил его за пуговицу.
