— Дяденьки, а возьмите меня с собой! — попросила девочка.
Бабуин смотрит на Коляна.
— Вот и причина падучей, — вздыхает Колян, — Не научится Силу из себя выплёскивать — страдать будет.
— Дядя, я — больная, — вздохнула девочка, — Меня никуда не отпускают и меня нельзя оставлять одну. Пожалуйста!
— Ты не больна, Ася, — потрепал по щеке девочку Бабуин и взял её ладонь, — Ты, Ася — волшебница. Только никому об этом не говори. Ты знаешь, что люди не любят волшебников?
— Я — как Гарик Вспотел? — удивляется она. — У меня будет волшебная палочка?
— А ты помнишь, что он никому не говорил, что он — волшебник? — спрашивает Марина, беря девочку за другую руку. Так и пошли.
— А когда я поеду в Хагвард? — спрашивает Ася.
— Как подрастёшь. Там маленьким — нельзя.
'Серые волки' их уже ждали.
— А это — кто? — удивился подполковник.
— Это Ася, наш оперативник, — с самым серьёзным видом отвечает Бабуин, только его серьёзный вид был комичным — пьяное пошатывание, расфокусированный взгляд, — Ответственная по связям с утерянными игрушками. Она типа той Керри, но пока ещё с не оторванной крышей. Скоро подтянется ваш коллега, что тоже умеет ходить по следу. Марин, погуляй с девочкой. Только прошу — эту хоть не потеряй!
Марина фыркнула, отошла. Но, недалеко. Оба 'серых волка' нарезали круги по парку.
— Вот и смотри, подполковник, — пошатываясь, закончил излагать происшествие Бабуин, — Хочешь — верь, хочешь — не верь! Я и сам не верю! Не настаиваю. Только дочь мою мы достанем и сами. Своими силами. Но, я как знал, как знал! Понимаешь, у нас в городе подобный случай был. Нашу знакомую так же похитили. Городок у нас — небольшой, все друг друга знают, все перекрестились, перекрёстным опылением, кто не родня. Похищенную знал не только я, а весь город. Я и мужа её знал. Искать начали. Вспугнули. Её — грохнули, бросили, тело пытались сжечь. Только Мастак — упёртый. Рыть стал. Знакомых из братвы и ментов подключил. Испугали этим уродов этих. Кроваво они из города уходили, концы зачищая. Там тоже — такую группу, как ваша, присылали. Дело закрывать. Закрыли. Сразу трое признались. Одного закрыли, двоих — на лечение. Вот я сразу и подумал — не зря же вас прислали, а дорожки наши пересеклись. Говоришь, люди пропадают уже давно? И — шито-крыто. Маньяк? Как те трое, у нас? А девочка говорит, что Дашку забрал наряд ментов, то есть — полиционеров. У нас тоже — менты самоустранялись. Стрелялись, топились, один даже всю свою семью порешил, и с крыши многоэтажки спрыгнул. Такая вот сказочка на ночь. А дочь моя — любит такие сказки. Та ещё оторва! Дашка разве далась бы чужим? Уж пищать бы точно начала! Урождённый диверсант-разведчик! У неё полгорода на цырлах ходит! Видел бы ты, как она взрослых мужиков шеренгами строит. Даже если Асе не верить, всё одно — наглость зашкаливающая! Посреди белого дня, посреди улицы — украсть ребёнка!
— А зачем — ребёнок? — вздыхает подполковник, — Я уже ознакомился с делами. Следователь, что ведёт всё это, вроде бы нормальный мужик. Встретил нас в штыки. Как и ты, он подумал, что мы 'закрывать дело' приехали. Хотя, именно такую команду мы и получили. Ну, мы же — чурки нерусские, абреки недорезанные, обрезанные, мы всё не так понимаем!
И сам же ржёт. Потом лицо его становиться злым:
— Мы закрываем дела. Обычно, уроды погибают при задержании! Волки на охоте! Так вот к чему я?! Следак этот ведёт много дел, которые ему прямым приказом запретили объединять вместе. Всё — об исчезновении людей. Плечевые, бомжи. Только те, о ком было кому забеспокоиться — оставили след в заявах. Сколько тех, о ком никто не вспомнил? Хорошо, что ты позвонил. Не один тут человек работает. Слишком нагло и масштабно. Девочке верить мне оснований нет, но и версию такую отметать не буду. Хотя я в мистику не верю, но на всё воля Аллаха! Очень удобное прикрытие — наряд. Подобрал, запихал в клетку, а куда увёз — неизвестно. Ум один! Никто и не спросит — куда человек делся? Может за мзду малую — просто отпустили? Обычное дело, все всё понимают, вопросов не задают! Потому никого местных привлекать не будем. Ты как, справишься? Выглядишь плохо.
— Мне не привыкать с разбитым вестибулярным — в бой и в драку, — отмахнулся Бабуин. Его опять качнуло.
— Нас — трое, вас — двое, — кивнул подполковник.
— Трое! — заявила Марина.
— Завались, женщина! — отмахнулся Бабуин.
— Я про вон того, чумазого, которого ваши 'волки' не пускают, — указала она рукой.
— А вот и наш спец прибыл, — кивнул Бабуин, — Ребята, свой это!
— Здравствуй, Великий! — поклонился кузнец перед Коляном.
— Слышь, Гаврилыч, ты кончай придуриваться, — вздохнул Бабуин, — Дочь мою...
— Знаю, — кивнул кузнец, — Дочь — в отца своего — на рожон первая лезет. Знаю, как найти. Кольцо моё на ней. А ты — выпей. Поможет. У меня только вот...
Даёт армейскую флягу и показывает нож. А глаза — хитрые-хитрые. Как у деревенского мудрилы.
— Четыре автомата, два ружья, несколько пистолетов, — отмахнулся Бабуин, отпивая, отдышавшись, — По боезапасу — не помню. Колян?
Колян доложил по количеству. Каждого калибра — отдельно.
— Патроны — будут. У нас — табельное и автомат, — склонил голову подполковник, — Если нас ничего не держит, то — что нас держит?
— Соображения обоснованности, — покачал головой Бабуин, в его глазах немного посветлело, но всё одно покачивание головой вызвало волну тошноты, — Это, конечно, по нашему — на вертушке оседлать высотку и штурмом взять дворец с камином имея десятикратное превосходство противника над нами. Но...
— Ну и тварь же ты, Бабуин! — зашипела Марина, — Мерзкая, бездушная тварь! Это же дочь твоя! Не прощу!
— Прощалку свою в щелку свою засунь! — огрызнулся Бабуин, — Прощёлкала? Вот и не щёлкай клювом!
— Я поддерживаю вашу супругу, Александр, не стоит тянуть, нечего выжидать. А если мы их уже вспугнули? — пожал плечами подполковник, — Предположим, что это действительно ОПГ. Мы, конечно, чурки нерусские, завалились — незваными, не предупредив о приезде, без помпезности, без требования накрытия столов и церемониальных поклонов местным князькам, сразу — быка за рога, следаков за жабры, дела листать, носы свои нерусские совать в каждую дырку, в каждую бумажку, будто что-то в этом понимают, козлы горные.
— Смешно, — согласился Бабуин, — Вы, конечно, акцент на полную, пальцы веером, сопли — пузырями...
— Конечно! — кивнул подполковник, — Но! Вдруг спектакль не сработал? По проводам пойдёт команда — затихариться и рубить концы? Для одного больного психа-любителя — великоват масштаб. А тайные структуры — не любят шума. Для них самое страшное — огласка. Их сила — в тайне. Между нашим приездом и кражей твоей дочери прошло мало времени, автономные модули конечных исполнителей ещё не успели получить команду отмены. Сработали по старой схеме — здоровая незнакомая девочка без присмотра, иногородняя, вот и — хапнули. Резон простой — пока её начнут искать, если вообще начнут, чужаки в чужом городе, пока через динамо органов продавятся! Уйдёт — в вечные висяки. Её привезут на базу. Должна же у них быть база? Для чего-то же они крадут людей? Не убивают, а — похищают! Вот и это — тоже выясним. Допустим — привезли. А там как раз происходит планёрка. И решают — что делать? Как и в каком масштабе сворачиваться? А тут — девочка. Палево! Что они решат? Избавиться? Придавить и выбросить на трассе в кювет, отводя след — на сторону?
— Так чего мы ждём? По коням! — вскочил Бабуин.
— Ты с нами? — тихо спрашивает Колян кузнеца.
— Конечно! — твёрдо кивает он.
— А — невмешательство? — так же тихо спрашивает Колян.
Но, Бабуин — услышал. Резко развернулся, забыв опять о своём состоянии, чуть не упал, не подхвати его подполковник:
— Что за невмешательство?
— Понимаешь?! — пожал плечами, поморщившись, кузнец, — Мы, как бы, не имеем право на свойственное нам, нечеловеческое, влияние на жизни и судьбы смертных. За этим — следят. Отступников ждёт кара.
— Колян? — Бабуин требовательно смотрел на друга. Получилось — снизу вверх. Последние события ещё больше согнули и так сутулящегося мужика.
— А я причём? — пожал плечами Колян. — Я — человек. Пусть и странник меж мирами. Волен — помочь кому хочу!
— А за девочкой вы оба идёте, — вздохнул подполковник, тоже вставая с лавки, — Ну, всяко бывает на свете, да не по разу! Веди нас, Гаврилыч! Или сначала вооружимся?
— У нас всё с собой, — отмахнулся Бабуин.
Следователь, невысокий одутловатый крепыш, рано начавший лысеть, страдающий отдышкой и излишней потливостью, протёр голову и шею уже мокрым платком, проверил свой пистолет, вскрыл пачку патронов и высыпал их в карман брюк.
— Михалыч? — наконец ответил телефон. — Наше вам с кисточкой!
У следователя было много знакомых. А вот настоящий друг остался — один. Именно из тех, кому можно задать такой вот вопрос:
— Как насчёт настоящей мужской забавы?
— О-о! Ты же знаешь, я всегда — за! Совершенно случайно в эту пятницу я совершенно свободен!
— Не пятница. Сейчас!
— Сейчас? Ну... Сколько брать? Ящика хватит? Кто будет?
— Ты и я. Ящик не нужен. А ствол бери потолще. Витой и патронов — побольше.
— Не понял! Это то, о чём я подумал?
— Оно самое! Жду в нашем месте! На круче, — Михалыч сложил телефон и убрал в карман.
Столичные не понравились Михалычу. Ему вообще мало что нравилось. Не нравилась его работа, не нравилась его жена, его дети, его зарплата. Не нравились его начальники, этот город, в котором он родился и провёл всю свою жизнь, и вообще вся эта страна — не нравилась. Правда — заграница не понравилась ему ещё больше. Иностранцы ему не нравились даже сильнее наших сиволапых.
Но столичные — особенно не понравились. Они ему не поверили! Он понимал — почему. Он и сам — никому не верил. Но, одно дело — подпольный игорный бизнес, наркоторговля, все эти нелегальные разливайки и гаражи, толкающие палёное спиртное. Одно дело — воровство. Прямое или косвенное. Прямое ограбление на улице или распил бюджетов, схемы по накруткам цен, списания того, чего не было, и нет, или ухода от налогов. И совсем другое дело — конвейер смерти!
Как они не понимают?! Конечно же, нет кристально честных ментов, оперов. Живя в грязи — невозможно не испачкаться. Каждый крутиться, как может. Давно прошли те времена, когда опера подкалымливали грузчиками и сторожами. Теперь все они — 'бизнесмены'. Отдел автоугонов в долю имеет автосалон и сеть автосервисов, оформленных на 'паспорта', отдел по борьбе с оборотом наркотиков, естественно борется с неподконтрольным оборотом. И горды, что в их городе не одна доза не пройдёт неподконтрольно.
И у самого Михалыча тоже был такой левый приработок. Точнее — он был основным. Именно он кормил его и всё его вечно недовольное семейство. Нет тут святых, все — люди, все — человеки.
Но, душегубство — это не бизнес! 'Конвейер смерти' — за гранью добра и зла! За гранью понимания! Ни опера, ни братва — никогда не примут такого положения дел за данность. Так дела не делаются!
Больше всего не нравилась Михалычу позиция его же руководства. Да, понятно, никому не хочется падения показателей, никто не мечтает об региональных, а тем более столичных комиссиях! Но, цепь непонятных исчезновений людей, серию всплывающих трупов — разбивать на отдельные звенья, на отдельные дела? Тупиковый путь! Радость руководства показателями и срочное закрытие дел, по которым остались вопросы — сильно не нравились Михалычу. Да, в большинстве эпизодов были схвачены преступники, давшие на себя признательные показания. Раскрываемость ползла в гору, отчётность успокаивала вышестоящие управления, щедро брызгало сверху званиями, наградами, финансовый ручей не оскудевал. Но, закрытые дела, сданные в архив — оставляли вопросы. Огромные логические дыры в показаниях осужденных, в следственных экспериментах, в самом следствии! А это — ужасно не нравилось Михалычу.
Столичные сначала просто не понравились. Михалычу они не нравились ещё даже до того, как он их увидел. Зачем может приехать комиссия? 'Разобраться', 'навести порядок' и — 'доложить'. Будут закрывать дела! Дробить и так порубленные на куски цепочки исчезновений людей и 'подснежников' на ещё более мелкие звенья, которые по-отдельности — понятны, не понятны они — в совокупности. Много дел может быть закрыто просто по их щучьему велению. Они не закрыты до сих пор только упорством самого Михалыча. Собственно поэтому от наградных брызг сверху до него ничего и не долетело.
Когда Михалыч увидел столичных, они не понравились ему ещё больше. Последнее время оккупация чурками мест в высших эшелонах властей, особенно — правоохранительных органов — стала не только заметна, но и бросалась в глаза. Понятно — кумовство, родственные связи. У горцев они традиционно сильны. Один — 'пролез' в структуру, дальше начинают множиться, как лишаи, всеми правдами и неправдами — тащит за собой всю свою многочисленную родню. Вот и эти столичные проверяющие — горцы. Вели себя подчёркнуто нагло и бесцеремонно. Меж собой говорили на своём гортанном наречии, на коллег смотрели свысока, с этаким презрением. Бесит!
Когда столичные добрались до Михалыча — он был на грани бешенства. И кто его хорошо знал, качали головами. Михалыч был подчёркнуто вежлив, выдержан и любезен, застёгнут на все пуговицы мундира, как Штырлиц, галстук — как приклеен, ни на миллиметр не сдвинут, волос к волосу — причёсан, туфли — слепили блеском глаза. Именно таким было внешнее проявление его внутреннего 'на грани'.
'На грани' он был потому, что знал, что столичные приехали как раз по пущенной сетевыми 'оборзевателями' утке про 'оборотня'. Но, вместо того, чтобы сразу и прямо запросить именно эти дела, столичные проверяющие до Михалыча добрались чуть ли не в последнюю очередь. Как будто они приехали с обычной квартальной проверкой. И самое неприятное оставили напоследок. Михалыч ждал разноса и требования 'не страдать ерундой' и закрывать дела за отсутствием состава преступления или передаче их в 'вечные висяки'.
Но, этого не произошло. Проверяющие ознакомились с делами. И как показалось Михалычу — не просто ознакомились. Рыбак рыбака видит издалека. Он видел, что именно и в каких именно делах привлекло их больше всего, а что было ими просто перелистнуто, как протокольная справка-отписка. И тогда Михалыч выложил перед ними остальную кипу дел, которые он не имел права вести, не имел права рассматривать в увязке с основным своим профилем.
И этим они Михалычу не понравились ещё больше! Ничего! Совсем ничего! Ни ответа, ни привета! Переговаривались меж собой, отвечали по телефону, а потом просто встали и — ушли.
Михалыч аккуратно сложил разбросанные по столам документы в нужные папки, папки — в коробки из-под бумаги для принтеров, составил их обратно под стол, протёр везде пыль и полил цветы. Такое его поведение было аналогом разбрасывания бумаг и биться посуды у нормальных людей — проявлением бешенства. Именно поэтому у Михалыча были большие проблемы с сердцем и давлением.
