— Ваши представления обо все стране как о моём личном поместье в корне не верны. Это верно, что вся наша страна — единое хозяйство, но отсюда никак не следует, что я его единоличный его хозяин и что я якобы что хочу, то и ворочу. В рамках вашей аналогии меня можно скорее назвать главным приказчиком.

— То есть как это? — ошарашенно спросил Дэниэл. — Разве Ваше Величество — не самый главный человек в это стране?

— Да, я самый главный в том смысле, что я считаюсь начальником надо всеми начальниками. С другой стороны, моя власть ограничена другими носящими льяуту. Решение об ограниченном разрешении частной торговли я не смог бы принять единолично, даже если бы и захотел. Впрочем, отсюда не следует, что я хочу этого.

— Но разве Ваше Величество — не живой бог для своих подданных? А если это так, то что мешает Вашему Величеству отбросить все формальные ограничения?

— А что такое бог? Я не всеведущ и не бессмертен, они это знают. И ошибаться могу. Но если простым пастухам и крестьянам я ещё могу казаться богом, что касается носящих льяуту — я тут лишь "первый среди равных", как это у вас принято называть.

— А был ли случай, чтобы Первый Инка поставил свою волю выше всех ограничений, налагаемых законом?

— Был, и последствия у этого были самые печальные. В своё время Уаскар заявил перед своими сторонниками напрямую: "Почему я должен подчиняться закону, который меня ограничивает? Я хочу иметь в своих руках неограниченную власть!". Только вот народ его быстро раскусил, восстал и сбросил мерзавца с престола. Только прежде чем это удалось, разразилась междоусобная война, пролилось немало крови, да и потом стране, ослабленной междоусобицей, было трудно дать отпор испанским завоевателям, потому на несколько мучительных лет страна оказалась под их властью. Потому имя Уаскара проклято для нас.

— А разве Уаскар не был законным правителем, а Атауальпа незаконным мятежником?

— По закону у нас правителей выбирают, но раз дело дошло до войны, то понятно, что о реальных выборах речи уже быть не могло и что победитель автоматически оказывался выбран. Но сам факт, что за Атауальпой было большинство, делают его на тот момент легитимным. Правда, он должен был предать Уаскара гласному суду, и сделал бы это, если бы не чрезвычайные обстоятельства.

— Но приказав убить Уаскара тайно, он терял свою законность?

— В глазах некоторых законников — да. Конечно, если бы он сделал это, будучи на воле и в ситуации, исключающей угрозу, что испанцы освободят Уаскара, то да, это был бы акт произвола. Но на самом деле даже неизвестно, отдавал ли он сам лично приказ убить Уаскара, или это сделали его сторонники по своей инициативе. Но кто бы ни отдал такой приказ, он мог бы оправдаться вынужденностью ситуации. Живой бы Уаскар мог натворить ещё больше бед. Однако я не понимаю, почему вы, европейцы, на основании этой тёмной истории любите делать вывод, что у нас всегда царят произвол и беззаконие?! Насколько мне известно, и у вас во время войн законы соблюдаются не столь тщательно, как во время мира, да и во время мира у вас соблюдение законов не всегда на высоте. Даже если не касаться вопроса об их сути.

— Как раз сути я и коснусь. Различия между нами и вами — действительно очень важный вопрос, — сказал Дэниэл. — Но дело не в династических дрязгах, а в самой сути ваших законов. Они не дают появиться людям с большими деньгами. Ваше государство слишком боится таких конкурентов. Это какой-то глупый и бессмысленный страх. Но вот всё-таки я не пойму, в интересах кого могут править инки, если не в интересах самих себя? Кому на деле принадлежат богатства Тавантисуйю?

— Инки правят в интересах нашего народа. Его можно сравнить с малолетним наследником, а нас — с опекунами. И одной из наших задач является сделать, чтобы на богатства нашего народа никто не покушался — а это можно сделать только полностью искоренив частную торговлю. Она сродни дырке в заборе, через которую можно растаскать всё имущество...

— Однако себя вы при этом не обижаете, — сказал Дэниэл, покосившись на золотые украшения Асеро.

— Даже если так, то что это меняет?

— То, что у вас нет нужды быть со своим народом честными. Опекуна от проматывания состояния протеже может удержать лишь тот факт, что малолетка рано или поздно вырастет и потребует отчёт за растраченное. С вас же народ отчёта потребовать не может.

— Но почему не может? Народ чувствует, что если его жизнь ухудшается, то что-то здесь не так. А, кроме того, для вас, белых людей, честность почему-то кажется почти невозможным качеством. Но у нас это качество присуще большинству людей. А, кроме того, я действительно люблю свой народ и стремлюсь к тому, чтобы его жизнь улучшалась.

— Но если Вы, Ваше Величество, так любите свой народ, то почему вы не даёте ему свободы? Почему жизнь простых людей в Тавантисуйю столь полна нелепых и бессмысленных запретов? Почему нельзя одеваться и питаться иначе, чем положено, держать дома неодобренные цензурой книги, например, Библию, завести своё дело и разбогатеть, завести содержанку или посещать бордели?.. Курить у вас тоже не принято, только для моряков исключение!

— Но ведь все эти запреты имеют под собой разумную основу, — ответил Асеро. — У нас каждое лето лютая жара, а курильщик может нечаянно устроить большой пожар, в котором могут погибнуть люди и скот, пострадать имущество, да вообще ущерб может быть очень велик. Половая распущенность ведёт к распространению опасных болезней, а кроме того, лучше, когда дети растут в семье, а не мучаются в сиротстве. Конечно, сиротам тоже помогают, но лучше, чтобы сирот было как можно меньше. Да и распределение жилья у нас идёт по семьям. Ну а что касается так лелеемого белыми людьми "права" ходить в бордель, то ведь это право означает, что жизни многих молодых девушек должны быть загублены. Ты вряд ли меня поймёшь тут до конца, ведь у тебя нет ни жены, ни детей, но если бы у тебя были дочери, то тебе было бы очевидно, что ни один отец не пожелает своим чадам такой ужасной участи. А ведь любые девушки — чьи-то дочери, даже если они и осиротели.

— Однако у нас иные отцы продают дочерей в бордели добровольно

— Мы не считаем добровольным поступок, вызванный крайней нуждой. Разве выбор меньшего из зол так уж доброволен?

— Ну, пусть даже и так, но почему вы не разрешаете никому разбогатеть? Чем вредит государству богач? Наоборот, от него сплошная польза, ибо с него можно собирать большие налоги.

— Но ведь у богатого человека обязательно должны быть работники, — ответил Асеро, — пусть даже он начинает собственным трудом и трудом своей семьи, потом при расширении всё равно у него появятся батраки или подмастерья. Которые неизбежно будут жить в полурабских условиях, и возможность быть богатым для одного означает неизбежную нищету для многих. Любой инка знает это.

— И, тем не менее, зная это, вы, инки, позволяете себе жить в роскоши.

— Но ведь всё, что мы имеем, мы получаем по распределению, как и все остальные. Мы не наживаемся за счёт чужого рабства. Да и не так уже сильно мы роскошествуем, как видишь. Розенхилл принял мою жену за служанку лишь потому, что не мог себе представить королеву, самолично накрывающую на стол.

— Тем не менее, золото на себе вы, инки, носите, — сказал Дэниэл.

— Ну, это нужно чтобы отличать нас при встрече от всех остальных, — ответил Асеро, — и это более нужно нашему народу, чем нам.

— Тем не менее, они подданные, а Вы, Ваше Величество — их законный монарх. То есть вы возвышаетесь над ними.

— Моя власть — это не власть хозяина над рабами, а власть отца, или скорее старшего брата. Цель моей власти — народное благо. Впрочем, те, кто живёт лишь для себя и собственной прибыли, едва ли способен понять всё это.

— Давайте будем откровенны, — сказал Дэниэл, — чепуху про любовь к народу можно нести перед этим самым народом, а меня не проведёшь. Что Вашему Величеству нужно, чтобы дать народу право торговать? Чего у вас нет? Изысканных вин, деликатесов, красивых одежд и дворцов размером с город? Всё это будет у вас, стоит только разрешить...

— Значит, вы хотите меня подкупить? Не выйдет. Я не нуждаюсь во всём, что вы перечислили. Для меня действительно нет ничего выше блага моего народа — ради этого я готов даже пожертвовать своей жизнью, и вы бы не добились от меня измены своему народу, даже приставив к горлу нож. Ну а купить меня тем более невозможно.

Дэниэл понял, что просчитался. Как и все европейцы, он считал Первого Инку властолюбцем, но увидел перед собой наивного идеалиста. Было странно думать, что человек может остаться таким до сорока лет, да ещё и находясь во главе огромной империи. Но Дэниэл умел смотреть в глаза фактам, какими бы невероятными они не казались, и потому быстро сменил тактику, внезапно перейдя на кечуа:

— Не думай, что я корыстолюбец, — сказал он. — У нас человек обязан думать о себе и заботиться о себе в первую очередь, но это не значит, что я эгоист от мозга до костей. Нет, мне жалко твой народ, Инка!

— Но мой народ куда счастливее твоего. Среди него нет воров и разбойников, проституток и нищих. Он не знает голода.

— Но не знает и свободы. Если всё, что есть в этой стране, и в самом деле принадлежит народу, то почему ты не передашь ему его имущество непосредственно? Почему ты не сделаешь всех пайщиками тех хозяйств, в которых они работают!

— Чтобы за одно поколение одни разбогатели, а многие другие разорились?

— Нет, с тем, что только почувствовав себя по-настоящему владельцами собственности, они бы научились ею управлять. Они бы стали предприимчивее. Да, какая-то часть и в самом деле неизбежно разорилась бы. Но зато выделились бы лучшие! Ведь если нет возможности работать, чтобы улучшить своё положение, остаётся работать только за страх.

— Ну, во-первых, постепенно от общих трудов материальное положение хоть и медленно, но улучшается. А, кроме того, есть и чистая радость от труда.

— Не понимаю. Какую радость от труда может испытывать, например, человек, таскавший камни для вот этой дороги? Он делал это за паёк и чтобы избежать наказания.

— Не думаю, что только из-за этого. Очень многим людям важен и сам результат — что тут будет дорога, она соединит между собой города и селения, из городов будет легче доставлять в деревню изделия ремесла, а в города будет проще доставлять продукты. А также воинам, защищающим границы нашей Родины от врагов, будет легче и быстрее перейти из одного места в другое.

— Разве такие вещи волнуют простых работников?

— У нас волнуют. Вот когда конкистадоры захватили нашу страну и стали заставлять её жителей держать дороги в порядке для них, чтобы им было удобнее воевать, работники хоть и подчинялись, но работали совсем не с таким настроением, чем когда строили крепости в Вилькапампе, этом оплоте свободы нашего народа. И на результате это сказывалось. У вас нет такого понятия, как работа на общее благо, и потому вам не понять, что чувствуют люди, когда после многомесячных, а то и многолетних усилий по возведению плотины она готова, и вода течёт в приготовленные для неё желоба, чтобы оросить поля. Радуются при этом как те, кто составлял когда-то проект плотины, так и те, кто рыл землю и таскал камни для дамбы. Главное, что все усилия были не напрасны... Но вот только объяснить это тому, кто никогда ни разу ни в чём таком не участвовал — это всё равно что объяснять слепому от рождения великолепие радуги. Уж лучше смиритесь с мыслью, что вы нас не понимаете и понять не можете.

Дэниэл понял, что его спасёт только совсем нетривиальный ход.

— Зря ты думаешь о нас только как о людях, сосредоточенных только на своём благе и не способных подумать об общем, — сказал он, — хотя мечтать себе позволяют у нас и в самом деле только юноши, в тридцать лет это как бы и не прилично. Но я помню, как был юношей и мечтал... мечтал о том, чтобы я мог сделать, если бы был принцем или даже... помощником Бога. Да вот только прости Государь, но мои мечты о справедливом и правильном устройстве никак не походили на то, что я вижу в Тавантисуйю. И мне это странно. Мне казалось что счастье — это когда у человека больше всего возможностей, а возможности тавантисуйцев так ограниченны... Хотя дать людям дополнительные права — не так уж сложно.

— У нас и у вас к правам разное отношение, — ответил Асеро, — мы, инки, считаем глупым лицемерием давать формальное право на то, что не можем обеспечить на деле. Или давать права одним в ущерб другим. Ну, вот какие бы права ты дал своим подданным, если ты был монархом?

— Во-первых, я бы изменил порядок, согласно которому королём становятся в результате родства. Я бы сделал так, чтобы правителя выбирал весь народ на какой-то ограниченный срок, скажем, пять лет. Ну, максимум десять. Но не больше.

— А зачем так мало?

— Затем что больше опасно. Долгое правление может выродиться в тиранию.

— Что есть тирания? Если до власти добирается дурной человек, то он и за малый срок может натворить бед, подобно Уаскару. А долгое правление хорошего правителя — благо для страны. За пять лет можно не успеть сделать мало-мальски крупный проект, а значит, настроенные на недолгое правление правители уже будут заранее от них отказываться. Правление же без крупных проектов — это во многом впустую потраченное время. Хотя, разумеется, в случае крупной войны или других стихийных бедствия не до них. Моему предшественнику Горному Потоку не повезло в этом плане, хотя идей у него хватало. Жаль, прожил он недолго, да и то, что замышлял, оказалось не по силам стране в тот момент. Сначала нужно было восстанавливаться после Великой Войны, а потом по стране прокатилась оспа, да и торговая блокада сказывалась...

— Значит, его правление прошло зря?

— Нет, почему же. Нет ничего дурного в том, чтобы замахиваться на то, что пока кажется невозможным. Во-времена Пачакути не хватало сил на то, чтобы оросить Атакаму, а сейчас это удалось сделать. Возможно, что когда-нибудь настанет день, когда и проекты Горного Потока о всеобщем образовании станут по силам стране, а сейчас надо сосредоточиться на том, что по силам.

Сам Асеро про себя думал, что дело не только в нехватке средств. Проекты, которые он поднимал, были по масштабам довольно средние на фоне Манко или Пачакути, особенно если учесть возросшие возможности их государства. В глубине душе ему самому лично и хотелось продвинуть кое-что помасштабнее, однако вероятность возможной войны и риск в результате оставить проект недоделанным многих останавливал от того, чтобы пробовать начинать. При Манко как-то меньше этого боялись, видимо, надеясь, что враг уже не сможет заходить так далеко вглубь страны. Впрочем, Дэниэлу всё равно этого не понять.

Дэниэл ответил.

— Тобой руководит честолюбие, Инка. Ты хочешь прославиться в глазах потомков.

— Да, я хочу заслужить их благодарность, а что в этом плохого? Мне приятно думать, что в том числе и благодаря мне они будут жить лучше, чем их предки.