Только теперь он бросил взгляд на спокойно сидящего в кресле командира воздушного корабля Маяковского, и поверил, что он действительно летит в небесах.
Прелюдией к этому полету стало привезенное Маяковским и опубликованное в газете Фигаро обращение российского президента к соотечественникам. В нем Самотаев приглашал всех, кому дорога Россия принять участие в строительстве республики.
Возвращаться? Возвращаться в Россию, лишившуюся его монархии, за которую Гумилев три года кормил окопных вшей?!
Последнюю мысль Николай произнес вслух, но вместо привычной для Маяковского горячечной отповеди, ощутил на себе укоризненный взгляд. Так на него смотрел его любимый учитель логики, когда Николай в очередной раз ошибался с ответом.
— Может быть, может быть, но нас только трое.
— Трое? Ты о чем?
— Из нашего литературного цеха на фронт пошли только ты, я, и Лифшиц.
— Какое это имеет значение? — начал сердиться Гумилев, уже догадываясь о продолжении.
— Может быть никакого, — легко согласился Владимир, — если не считать, что каждый из нас бежал от себя.
В интонациях Маяковского не было даже намека на упрек, скорее сожаление, отчего тем более хотелось спорить, доказывать, гоня прочь понимание, что он окончательно запутавшись в своих отношениях с Ахматовой, что уходя на фронт, о монархии он думал в последнюю очередь.
— В конце концов, это вопрос совести, — помолчав, продолжил Владимир, — но я выбирал Россию.
Такого Маяковского Николай увидеть не ожидал, и как знать, может быть и по этой причине он согласился на полет.
После набора высоты, под звучащие в наушниках шлемофона рваные рифмы Маяковского, Гумилев наблюдал проплывающие внизу многочисленные южно-германские городки, а справа в невообразимой дали белели громады заснеженных Альп, и в какой-то момент Николай понял — он возвращается домой.
Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал...
Теперь молиться я готов,
Рыдать, как прежде не рыдал.
Вот я один с самим собой...
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выпил мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал я идеал...
(Из раннего Гумилева)
ЭПИЛОГ
Лето 1941 года.
Отстучав на новомодной электрической печатной машинке: 'Война окончилась согласно расписанию', Федотов, в который уже раз посетовал на возраст, и на неумение писать. То есть, писать-то он умел, но то, что выходило из-под его 'пера' определялось емким словом 'графомания'. И ладно бы речь шла о дате начала войны. Ее переселенцы действительно знали, но с какого перепуга пальцы уверенно отбарабанили о дате ее окончания? Чертыхнувшись, Федотов набрал новый текст: 'Война с Германией окончилась согласно воле всевышнего, и случилось это 25 августа 1917 года'.
Корил себя Федотов напрасно. Его мемуары к жанру художественной литературы отношения не имели. Более того, все воспоминания о его родном времени, равно, как и о дальнейших приключениях переселенцев в мире здешнем, еще долго будут томиться под грифом 'Сов.секретно'. Дай бог, если их опубликуют в начале следующего столетия, хотя... — Борис поежился, представив, какой разгорится шурум-бурум, если завтра будет обнародована тайна переселенцев.
Федотов напрасно сетовал на возраст. Отпраздновав восемьдесят первую годовщину, он сохранил привычку к пешим прогулкам. Темп речи, правда, снизился, слух и зрение оставляли желать лучшего, но ясности ума он пока не потерял, а что до блуда словами, так это легко редактировалось. Собственно, именно этим он сейчас и занимался, вылавливая 'блох' по всему тексту своих воспоминаний, охватывающих период с конца 1904-го по лето 1941-го года.
Итак, 25-го августа, 1917-го года был подписан акт о капитуляции Германии. Как водится, этому эпохальному событию предшествовало множество драматических эпизодов.
К началу июньской атаки русских армий Великобритания с Францией свой наступательный потенциал в значительной мере исчерпали. То же самое можно было сказать о Германии.
Причина такого положения вещей крылась в неудачном апрельском наступлении Антанты на Западном фронте, во время которого французы с англичанами потеряли около 350 тысяч человек. Германия лишилась 165-ти тысяч, бойцов, или двенадцати полнокровных пехотных дивизий.
Начавшееся в таких условиях июньское наступление русских войск поначалу было воспринято с большим скепсисом. Только не надо думать, что французы и британцы, все как один жаждали поражения русским. Большинство политиков, равно, как и людей далеких от власти, было понятно — разгром русских армий откликнется отсрочкой поражения Германии и гибелью сотен тысяч французов и британцев, и потому сожалели о несвоевременной атаке русских. По их мнению, наступать надо было со всеми вместе, в начале апреля. Ага, но раскисшим дорогам.
Что касается паталогических русофобов, то их голос или не звучал вовсе, или был едва слышен. А вот вести, приходящие с восточного фронта, с самого начала русского наступления больше всего напоминали сказки Шахеризады, по пьяни выскочившей замуж за братьев Гримм. Ничем иным известия с восточного фронта объяснить было нельзя.
О разгроме германского генштаба французы узнали вечером первого дня русского наступления. И не просто узнали, но и подробнейшим образом изучили фотографии взлетающего на воздух германского генштаба. Инерция штука упрямая. Поэтому, только после успешной бомбардировки химических заводов противника, и повторного налета на штаб группы армий кронпринца Германского, генералитет союзников окончательно поверил в случившееся. И не просто поверил — рядом с русскими пилотами, удерживающими на боевом курсе 'Летающие крепости' сидели французские пилоты и представители генштаба Франции.
И все же, окончательный перелом в понимании происходящего, произошел после принятия Россией капитуляции Австро-Венгерской империи.
Это случилось через три дня после возвращения Первой бомбардировочной эскадры из Франции в Россию, когда 'Летающие крепости' попутно сравняли с землей здание Военного министерства и Генштаба вооружённых сил двуединой империи, а за сутки до этого силами фронтовой авиации была уничтожена ставка австрийского командования.
На фоне этих невероятных известий главнокомандующему французской армии, Филиппу Петену, удалось окончательно подавить бунты в армии, а прибывшие из России фронтовые бомбардировщики во взаимодействии с французскими легкими бомберами и истребителями срывали попытки бошей перебрасывать дивизии на восток. Тогда же началось неспешное, но неумолимое, и с существенно меньшими потерями, погрызание французами линии Зигфрида. И опять не надо вешать ярлыки и плодить мифы о растяпистых русских, готовых класть свои жизни за лягушатников.
Двести штурмовиков были поставлены французам за очень хорошие деньги. Бомбы, изготовленные на французских заводах переселенцев, много прибыли не принесли, зато французы удерживали кайзеровские дивизии на западном фронте, что в немалой степени способствовало сохранению жизней русских солдат.
* * *
Первый сигнал об осознании Германией бесперспективности продолжения войны прозвучал еще в декабре 1916-го года, когда через нейтральные страны фрицы протестировали реакцию на предложение о замирении по фактическим линиям фронтов, но получили отлуп.
20-го июля 1917-го года, когда успешное наступление русских армий шло уже почти месяц, германский рейхстаг принял резолюцию о необходимости мира по обоюдному согласию и без аннексий.
Ню-ню, это как в той истории, когда ввалившийся в твой дом придурок, побил посуду, а когда его прищучили, предложил отделаться извинениями.
Примерно так объяснила положение дел подконтрольная новым социалистам пресса России. При этом спецслужбы новой России фиксировали ратующих за скорейшее принятие мира. Кроме прекраснодушных дурачков, среди этой публики, прятались желающие любой ценой спасти рейх. Одних германофилов требовалось нейтрализовать, других ликвидировать.
Была ли эта резолюция германского рейхстага в мире переселенцев, они не знали, но этот сигнал был воспринят со всей серьезностью.
Все свидетельствовало, что 'клиент' в любой момент мог запросить мира, и одно дело выступать на предстоящей мирной конференции на равных с коллегами по коалиции, и совсем другая реакция будет на требования страны, взявшей на щит столицу противника.
В результате, отдохнувшие, и объединенные под общим командованием новоиспеченного генерал-майора Андрея Мельникова, первый и второй бронеходные полки, из-под города трех названий (по-польски Познань, на идиш Пойзн, хотя надписи свидетельствовали, что это германский город Позен), были брошены на Берлин.
Триста верст. Много это или мало? Если ехать 'пульманом', в котором любителям пива этот напиток подают с копчеными свиными сосисками, то времени только-только хватало познакомится с соседями по купе.
От Позена до пригородов Берлина бронеходы прорывались без малого две неледели. И это при том, что на ударную танковую армию работала практически вся русская авиация, выбамбливая впереди все, что шевелилось. На этот раз эффект неожиданности отсутствовал, и сопротивлялись фрицы отчаянно. По существу, за время этого наступления Мельников перемолол пятую часть сухопутных сил Грмании.
Еще шесть дней армия прогрызалась сквозь предместья Берлина к правительственному центу, однако, пробилась. По пути движения, русские стерли в труху пригороды и городскую застройку. Перемололи, брошенные против них роты юнкеров, полки ландвера и всех, до кого только смогло дотянуться германское командование.
В двухкилометровой полосе наступления остались только остовы дотла выгоревших зданий. Таким оказался результат работы штурмовых групп, закидывающих во все окна 'коктейли молотова', и эффект от применения экспериментальных зажигательных снарядов к бронеходным орудиям.
Ударная армия потеряла половину БТР-ов и четверть бронеходов, но ее машины прошли по Унтер-дер-Линде, после чего, проревев моторами под Бранденбургскими воротами, обгоревшие, измученные, израненные, но под боевыми знаменами, выкатились на Кенигсбергплац, где Андрей Мельников принял из рук лорд-мэра Берлина ключи от главного города Германии.
Все события, начиная с начала июньской артподготовки под Крево, штурма Кенигсберга, бомбардировок Рейхстага, и кончая капитуляцией Берлина снимали многочисленные кинодокументалисты, направленные на фронт господином Зверевым.
Только несколько человек этого мира не выразили удивления, когда господин Зверев, собственноручно написал на колоннах: 'Развалинами Рейхстага удовлетворён! Старший матрос бригады морской пехоты Краснознаменного Северного флота. Дмитрий Зверев!'
После чего на фоне этой надписи Дмитрий собственноручно сфотографировал командующего ударной армией Андрея Мельникова, который не подозревал, что является дедом переселенца. И надпись, и фото вызвали ажиотаж и вопросы. Дело в том, что в 1916-ом году в России была сформирована Флотилия Северного Ледовитого океана, базировавшаяся в Романове-на-Мурмане, но на флот это образование явно не тянуло, и никакой бригады морской пехоты на севере не существовало.
На вопросы, что это за флот, откуда взялась таинственная морская бригада, и почему Дмитрий Павлович оказался старшим матросом, Зверев только загадочно усмехался, и этот курьез стали считать чудачеством творческой личности.
Что касается торжественного марша русских войск по улицам Берлина, то первое подобное мероприятие произошло в 1760-ом году, во времена Семилетней войны, когда главнокомандующий, генерал-фельдмаршал Петр Семенович Салтыков, взяв Берлин на штык.
Второй раз русские войска вошли в Берлин в 1813-ом году, как воины-освободители. Тогда в авангарде Русской армии шел Александр Бенкендорф, будущий жандармский начальник и притеснитель свободомыслящих литераторов.
Бог любит троицу, и в третий раз Берлин взял на щит Андрей Мельников, и в этот же день вся страна услышала новый военные вальс:
Санька Котов прошёл пол-Европы
И в Берлине закончил войну
Медсанбатами трижды заштопан,
Долгожданную встретил жену.
Он прошёл от ворот своих Нарвских
До чужих Бранденбургских ворот,
И пронёс на погонах сержантских Всё, чем Санькин гремит народ.
Существенным отличием сегодняшних событий от всех предыдущих, стал ничем не маскируемый интерес русского разведывательного отделения к германским государственным и штабным документам. Больше всего русских интересовали завербованные соотечественники, и германские агенты по всему миру, которые теперь стали не совсем германскими. При этом 'лучшими друзьями' генерала Батюшина стали сотрудники разведывательной службы (отдел III B), во главе с полковником Вальтером Николаи.
* * *
Подстегнутая переселенцами история, в этом мире так и не сформулировала знаменитые четырнадцать пунктов президента штатов Вудро Вильсона, принятые Германией за основу для переговоров. Здесь их просто не успели написать, а когда первые американские солдаты, еще только грузились в транспорты для отправки на европейский театр военных действий, фрицы уже подписывали акт о капитуляции Берлина. В итоге, голос великой заморской державы звучал не то чтобы тише, но страной-победительницей, в классическом смысле, она уже не являлась, и в ряде случаев мнение заморского соседа игнорировалось.
Впрочем, те особенно и не настаивали — во всем ощущалась свойственная доктрине изоляционизма отстраненность. Ничего страшного, не пройдет и пятнадцати лет, как штаты излечатся от этой 'хвори' и свиным рылом полезут в дела других стран. Сейчас они это делают втихаря.
В этом мире решение Германии капитулировать во много было связано с Россией. Во-первых, ей сдалась двуединая империя, во-вторых, военные действия России привели к катастрофическому развалу восточного фронта со многими сотнями тысяч пленных. Ягодкой на торте стало взятие русскими Берлина! К этим бедам добавился голод, грозящий перерасти в открытый бунт.
Немецкое командование упиралось. Предлагало объявить перемирие и перейти к переговорам, и даже рыпулись провести под шумок перегруппировку войск с переброской к Берлину нескольких дивизий с Западного фронта. Зря они это затеяли. По железным дорогам был тут же нанесен авиаудар, а стоящий под Прагой первый батальон третьего бронеходного полка (с приданным ему чешским корпусом) на третий день оказался под Франкфуртом-на-Майне. Здесь русские перерезали пути движения германских дивизий двигающихся с западного фронта. Заодно были обозначены границы русской зоны оккупации. Так сказать, на всякий случай, если в таковом возникнет надобность.
Как бы там ни было, но 25-го августа 1917-го года, на десятый день после падения столицы рейха, в Берлине был подписан акт о полной и безоговорочной капитуляция Германии.
Со стороны Антанты его подписали главнокомандующие России, Франции, и Великобритании, а вот генерал Першинг, надо отдать ему должное, от подписания отказался. Со стороны Германии акт о капитуляции подписали генерал-квартирмейстер Эрих Людендорф и новый канцлер Германии Фридрих Эберт, а вот Вильгельма II среди подписантов не оказалось. Его авторитет окончательно рухнул после озвучивания позиции делегаций России, США и Франции: 'Человек, развязавший мировую войну, лишен права подписывать международные документы, его судьбу будет решать международный трибунал'.
