— Да ладно, — присвистнул я. — И никто не ходил проверить?
— Ходили. И я ходил. Правда, не в одиночку. Ну, ты знаешь, наверное, как это бывает. На половине пути шуганулись собственной тени и рванули так, что только у ворот остановились.
— Надо было в одиночку, — авторитетно заявил я, — иначе ничего не выйдет. На толпу подростков монстр нападает только в дешёвых фильмах ужасов.
В моём городе ничего подобного не рассказывали. Когда я покинул его, то удивился, сколько бродит по миру историй о том, как поинтереснее свести счёты с жизнью. Пересказывают их друг другу обычно дети. Остаться на ночь в заброшенном доме, прихватив с собой зажжённую свечу и зеркало. Притащить домой землю со свежей могилы, посыпать ею порог и сказать: заходи. Позвать Белую леди, позвать Хозяина ночных дорог, позвать школьницу, доведённую одноклассниками до самоубийства.
Чтобы в последний момент включить свет или, наоборот, затушить свечу или спичку, сказать: "Я вижу тебя". Сыграть со смертью в догонялки и понадеяться, что окажешься быстрее.
Я отошёл в сторону, где громоздились обломки бетонных скульптур. Какие-нибудь сказочные герои, наверное. Ага, есть. Основа таких фигур — всегда арматура. Я выбрал наименее гнутый стальной прут и вернулся к бассейну.
— Глубину будешь замерять? — не понял Эрик.
— Нет, хочу посмотреть на нашу деревянную леди.
Для этого пришлось перейти на другую сторону бассейна. Я опустился на колени, пытаясь перевернуть статую концом прута. Не хватало нескольких сантиметров, и я передвинулся ближе к краю.
— Охренел совсем?! — возмутился Эрик. — Сорвёшься и потонешь без помощи всяких там дохлых баб.
В этот момент арматура всё же царапнула сырое дерево, содрав длинную щепку. Статуя покачнулась. Эрик раздражённо плюнул и отобрал у меня прут. Ему хватило длины рук, чтобы подцепить деревянную красавицу за острый обломок запястья и подтянуть в нашу сторону. Идущая от воды вонь почему-то усилилась. Эрик почти дотащил добычу до края бассейна, когда равновесие фигуры сместилось, и она перевернулась на спину.
Открыв нашим взглядам дочерна сгнившую половину лица и облепленную какой-то дрянью целую руку, протянутую вперёд — видимо, когда-то это было попыткой обнять возлюбленного. Сейчас жест казался бессильно-угрожающим.
Рассматривать трофей поближе как-то совсем расхотелось.
— А ты чего ждал, прекрасного лика? — хмыкнул Эрик. — Или что она оживёт и спасибо скажет? Идём дальше.
Он медленно побрёл в сторону колеса обозрения, а я виновато уставился на статую. Словно вытащил напоказ увечье калеки.
— Извини, — зачем-то сказал я, — ты всё равно красивая.
Понял, что извиняюсь перед деревянным трупом, и побежал вслед за Эриком.
— Пить мы ходили сюда, чтоб никто из соседей по гаражам не сдал родителям, — сказал Эрик, когда впереди показались огромные качели, где вместо сидений были кабинки, как на колесе обозрения. Две из них сорвались и лежали на земле, ещё две висели, но выглядели не слишком надёжными. — Это сейчас они насквозь ржавые, а тогда мы их даже раскачивать ухитрялись. Девчонки, правда, визжали, но больше для приличия. Им нравилось.
— Из этого вышел бы хороший странный фильм.
— Что, прости?
— Фильм, говорю. Из тех, что снимают на трясущуюся камеру и просят сыграть главные роли друзей. А потом показывают на фестивалях для эстетов, и все сразу говорят, что это круто и вообще новое слово в кинематографе. И кто-то действительно находит в происходящем глубокий смысл, а кто-то просто поддакивает, чтоб за умного сойти. Именно такой фильм из нашей прогулки и вышел бы. Пацан и взрослый мужчина идут через развалины парка развлечений, говорят обо всякой ерунде.
— Такки любил подобные фильмы, а вот мне они всегда казались занудными. Он нас даже в кино таскал на "Опасные улицы". Всё как ты говоришь. Правда, камера не трясущаяся и актёры профессиональные, но все либо понимают, либо поддакивают. Я вот не понял, но поддакивать не стал.
— Я смотрел "Опасные улицы".
— А тебе не рано? Всё-таки эротика, — Эрик мучительно подбирал слова.
— Это был какой-то задрипанный кинотеатрик в маленьком городке. Они, наверное, нашли коробку с довоенными фильмами и стали крутить всё подряд. Плакат-то там как у боевика. Парни в кожаных куртках, мотоциклы, стволы.
— И что, никто ничего не просёк до того момента, когда главные герои в постели оказались?
— Не-а. Но народ в зале здорово офигел. А мне было интересно, кто в банде лидером останется...
Из того, о чём рассказывал Эрик, тоже вышел бы хороший странный фильм. Компания ярких подростков в таком заброшенном месте. Пиво, крепкие словечки, потёртые джинсы. Старые качели с навеки остановленным механизмом, которые раскачивают вручную, и они скрипят. Залезть на них — это как остаться на ночь в заброшенном доме, прихватив с собой свечу и зеркало. Как придти ночью к бассейну с грязной водой, чтобы тебя утопила мёртвая девушка. Если тебе четырнадцать или пятнадцать, то каждый день жизни превращается в падение с пятого этажа. При таком раскладе не до мелких неприятностей вроде опасности быть погребённым под металлическими обломками старых аттракционов.
Домой мы возвращались под вечер, через промзону. Перешли несколько мостов, но не через реку, а над железнодорожными путями. На одном из них я притормозил, облокотился на ограждение, закрыл глаза и подставил лицо ветру.
— Что ты делаешь? — спросил Эрик.
— Слушаю город. — Это была моя любимая игра.
Город, пыльный, жаркий, пахнущий нагретым железом и крошащимся бетоном. Вот если бы мне удалось вырасти здесь... Впрочем, так я думаю почти про все города, в которых оказываюсь. Я бы жил в одной из этих многоэтажек — тёмно-красный кирпич и крыши цвета ржавчины. Будучи совсем мелким, постоянно отирался у железнодорожных мастерских или на заводских свалках, мои карманы раздувались бы от гаек и болтов. На джинсах оставались бы чешуйки краски от скамеек здешних замусоренных скверов. Потом я бы выучился играть на гитаре и рвал душные сумерки короткими злыми аккордами, выкрикивая куплеты старых военных песен. У меня была бы большая компания таких же безбашенных друзей. Взъерошенные подростки, загорелые до черноты, с выгоревшими добела волосами, рассекающие по округе на старых великах, унаследованных от старших братьев. Можно вместе гонять мяч во дворе и собираться на чьих-то квартирах, когда родители уходят надолго. Тайком приносить с собой бутылки с вином или даже сигареты с травой. Я как-то пробовал курить эту штуку, мне не понравилось. Обычные сигареты куда приятнее. Ещё я бы запаивал на запястьях толстые стальные цепочки — как гротескного вида браслеты. Не люблю украшения, но вдруг, вырасти я здесь, мне бы понравилось? Это бы здорово бесило школьных учителей, и в самом низу моего табеля с оценками, в графе "поведение" регулярно появлялась пара аккуратных строчек: "Вызывающий внешний вид. Родители, зайдите в школу". Отец хватался бы за ремень, а я отсиживался у друзей, пока гроза не пройдёт. А, может, он добродушно посмеялся бы и спросил:
— Ну что, здравствуй, переходный возраст?
И предложил бы прятать цепочки под свободные рукава джинсовой куртки или рубашки, раз уж я так не хочу с ними расставаться. Но это вряд ли, у любой фантазии есть границы. Или мой отец должен был быть кем-то вроде капитана Райнена.
А вот это уже невозможно. Совсем.
— Сбегаешь за едой? — спрашивает Эрик. День клонится к вечеру, закатное солнце просвечивает сквозь дым заводов.
— Не вопрос.
— Деньги на столе возьми.
Вездесущая уличная пыль. Остывающий асфальт. Палатка, в которой мы обычно покупали всякие полуфабрикаты, находилась на другой стороне улицы, поэтому я не особенно спешил. Однако на сей раз меня ждал неприятный сюрприз — жалюзи оказались опущены, а на двери висела табличка. Ага, "по техническим причинам". Я перешёл на бег, чтобы успеть до закрытия в супермаркет на углу. Опомнился на улице, с обеих сторон зажатой старыми домами. Не то чтобы я её не помнил. Помнил, даже очень хорошо. Вот только что-то она очень пустая для этого времени. Слышно, как ветер в проводах поёт. Я обвёл взглядом окна. Большая их часть загорожена изнутри или закрашена. Дома нежилые, в основном конторы и склады. Казалось бы, в чём проблема? Нет прохожих и нет. Но в голове уже начала раскручиваться неумолимая пружина суеверия.
— Сгинь, пропади, нет тебя, — пробормотал я, убыстряя шаг, но не решаясь бежать. — Сгинь, отпусти, не твоё.
Так люди обычно и переходят границу между мирами. Случайно. Садятся в автобус, не посмотрев на номер, сворачивают в знакомый вроде бы переулок, снимают квартиру в почти расселённом доме. Любой автостопщик расскажет вам с десяток таких историй. Некоторые вещи — совсем не то, чем кажутся. А некоторые меняются в определённое время.
И влипают люди в такие истории, как муха в янтарь.
— Сгинь, пропади...
До конца улицы оставалось совсем немного, я усилием воли заставил себя не оглядываться. Оглядываться нельзя ни в коем случае, раз уж ты угодил в такую историю. Тишина за спиной вдруг стала вязкой и какой-то осязаемой. Собственные шаги оглушали. Всё, вот он, поворот. Я ускорил шаг, и тут мои плечи железной хваткой стиснули чьи-то руки. Я рванулся. Молча, отчаянно.
— А ну тихо! — В голосе не было ничего потустороннего. — Честные люди от полиции не бегают.
Я обернулся, насколько позволял захват. Взгляд упёрся в серую форму. Кажется, я даже обрадовался, хотя общение с полицией сулило мне большие проблемы.
За углом обнаружились две машины, в каких возят задержанных. Меня наскоро охлопали по карманам, не нащупали ничего интересного и подтолкнули к одному из автомобилей.
Облава. Интересно, в честь чего?
— Ларьен, принимай последнего! — Меня пихнули внутрь, в душный полумрак, к другим подросткам. Все парни, ни одной девчонки. Дверь захлопнулась.
Интересно, во что я опять влип?
— Сигареты есть? — спросил меня мой сосед, стриженный под машинку парень в чёрной ветровке.
— Нет.
— Плохо. Хоть бы покурили напоследок, в участке уже не разрешат. В первый раз в облаве, что ли?
— Ага. — Не вижу особого смысла врать.
— Ну, с почином! — грохнуло хохотом со всех сторон. Я подождал, пока товарищи по несчастью отсмеются, и громко ответил:
— Спасибо!
Новый взрыв смеха.
В стенку со стороны водителя постучали.
— Эй, вы, потише там!
За время пути я успел немного рассмотреть остальных — сквозь плотно зарешёченное окошко в двери всё же проникало немного света. Почти все старше меня на год-два. Ну, или выглядят старше. Как это я не сообразил спросить у Эрика, есть ли тут комендантский час для несовершеннолетних? А главное, догадается ли он, где меня искать, и сможет ли вытащить из участка?
Тут машина свернула — нас мотнуло от стены к стене — и остановилась. Снаружи кто-то завозился, открывая дверь, прямоугольник окошка перекрыл человеческий силуэт.
— На выход, не задерживаемся.
Первым на землю спрыгнул тот парень в чёрной ветровке, который просил у меня сигареты. Демонстративно держа руки за головой, как в кино. Я выбрался следом. Пока нас везли, солнце окончательно село, на землю легли синеватые сумерки. Мы находились, как я понял, на заднем дворе полицейского участка. Решётчатый забор, за ним служебная автостоянка.
— Пошёл, пошёл, — подтолкнули меня в спину. — Особое приглашение нужно?
И я быстрым шагом направился к бетонному крыльцу, где ждал ещё один полицейский. Особого выбора, если честно, не было.
Комната, где нас заперли — язык пока ещё не поворачивался назвать её камерой — чем-то напоминала раздевалку в школьном спортзале, разве что без шкафчиков вдоль стен. Но тот же запах сырости, который почему-то всегда держится в раздевалках, скамейки, умывальник и унитаз в отдельном закутке. Ну, хоть не воняет. На скамейках уже расселось человек пятнадцать. Новоприбывшие тут же смешались с теми, кого привезли раньше. Некоторые легли прямо на пол, и я подумывал, не последовать ли их примеру. Чистый, пахнущий хлоркой кафель казался соблазнительно прохладным. Минут через двадцать нас стали выводить по двое-трое. Кто бы мне объяснил, куда.
— Не дрожи, — хлопнул меня по плечу сосед по машине, — самое страшное, что нам светит — исправительный центр. Жить и там можно.
— Оптимистично, — пробормотал я. Куда больше гипотетического обвинения непонятно в чём (а действительно, в чём?) меня страшила одна вещь. Листовка, на которой сверху пишут: "Ушёл из дома и не вернулся", а ниже печатают крупную чёрно-белую фотографию. В данном случае — мою. А ведь у полицейских профессиональная память на лица, я видел в сериалах. Это значит, что мне придётся вернуться обратно. Туда, где окна домов больше напоминают бойницы, где ржавеют вытащенные на берег остовы кораблей, где не рассказывают легенд и не помнят прошлого. Не хочу! Лучше исправительный центр, что бы это ни означало.
Я прошёл к раковине, умылся. Зеркала над ней не было, видимо, полицейские боялись, что кто-то из задержанных его разобьёт и порежет сокамерников. Распустил волосы — после короткой стрижки они отрастали неровно, основную массу уже можно было собрать в куцый хвостик, а вот чёлка упрямо лезла в глаза. Впрочем, мне сейчас сгодится любая маскировка, вроде падающих на лицо прядей. Парень в чёрной ветровке наблюдал за моими манипуляциями с усмешкой.
— Что, уже где-то засветился?
— Вроде того.
— Наркота, воровство?
— Не угадал, — попытался свернуть тему я.
— Просто, чтобы трясти с прохожих бумажники в подворотнях, ты слишком тощий и мелкий...
Договорить ему не дали — дверь вновь распахнулась, и на пороге появился молодой полицейский. Ну не разбираюсь я в их знаках различия. Его взгляд остановился на мне. Я задержал дыхание.
— Лохматое создание, — бросил он почти весело, — да, ты. На выход.
— Молчи и дави на то, что несовершеннолетний! — крикнул мне в спину сосед по машине.
Я едва не ответил ему, что одновременно молчать и напоминать о своём несовершеннолетии не смогу при всём желании, но дверь уже захлопнулась. Один из полицейских закрыл её на замок, а второй крепко взял меня за плечо и повёл по коридору. Остановились мы у одного из многих кабинетов, табличку на двери которого я не успел прочитать.
— Следующий, — объявил мой спутник, открывая дверь и подталкивая меня вперёд. Я даже зажмурился на миг от яркого света. Кроме следователя в комнате находилась женщина в белом халате. Несколько мальчишек сидели в огороженном решеткой углу, и лица у них были... Скажем так: не праздничные.
— Что, с документами уже всех проверили? — протянул следователь и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Значит, поговорим с безымянными. Тебе сколько лет, парень?
— Четырнадцать.
— Имя, фамилия?
— Сан Эрдман, — выпалил я, боясь, что по паузе распознают враньё.
— Что ты делал на улице Заводской?
— Шёл за покупками.
Следователь задумался, повертел в руках карандаш.
— Тебе что-нибудь говорят слова Центровые, Кошки, Чёрно-красные?
