— Оставь на память, — просила она.
Это будет всё, что останется ему от Ниянали.
В сумраке нет настоящего пространства, здесь всё — мираж. Но Румистэль шёл по увядшим травам и сухим пустошам, мимо покинутых жилищ, обитатели которых уже обрели новую судьбу и жизнь. Печальные пейзажи менялись перед его глазами, как будто картинки калейдоскопа — что ни шаг, то новый призрак. Видел он опустевший замок Вайгенер, который оставили души Алариха и Гранитэли. Но там, в горах, он искал другой замок. И вот ущелье с быстрой рекой открыло ему вид на светлые хоромы, стоящие на вершине неприступного утёса. Это был он, тот замок в стеклянном шаре. Здесь ждёт его душа Магируса. Вместе с душой Зоряны. Здесь оба призрака обрели временный покой.
Открыты ажурные ворота литого чугуна, как будто хозяева замка ждут гостя. Как прежде, очутился Румистэль на краю площадки над самой бездной, где за спиной гремит перекатами река, а перед глазами расстилается ровная площадка двора. Знакомые башенки и цветные стёкла, знакомые дубовые двери и чудные светильники по стенам. Идёт он коридорами, сто раз виденными, которые его не помнят. Нет Лёна, нет его! Нет его рисунков в библиотеке, и стоят рядами любимые им книги, как будто осиротели они. Теплым светом души Зоряны озарена горница, где подавали им с Пафом чудесные ягодные пироги. И кажется Румистэлю, что слышит он смех и разговор двух мальчиков, которые никогда не встретились.
Магирус ждал его. Всё так же молод и всё так же сед. Он знал, что Румистэль придёт. Откуда — непонятно, но в глазах того, кто не был его учителем — больше не был! — был свет узнавания, как будто мёртвым открыто много больше, нежели живым. И отсюда, из тьмы Сумрака, они видят несбывшиеся варианты жизни.
"Зачем ты сделал это, Магирус?" — хотел спросить его Румистэль, но не спросил.
— Проси за нас Судьбу, Румистэль, — сказал ему Магирус.
И он кивнул, потому что более всего хотел, чтобы учитель, великий сердцем Магирус Гонда и его любовь Зоряна обрели друг друга. Не знает он, как распорядится Древо Жизни, но подвиг Гонды с последней мыслью о любви не останется без награды — они войдут в новую жизнь с памятью о прежней. Это новая ступень в восхождении.
* * *
Последнее, что хотел он видеть. Непонятная дивоярцам причуда эльфов: зачем-то эти двое, могущественные и бессмертные владыки Селембрис, пожелали присутствовать на свадьбе никому неизвестного короля одного из мелких королевств. Одевшись, как дивоярцы, Румистэль и Лиланда отправились в сопровождении придворного мага Сильвандира — Дишоана — на церемонию бракосочетания с принцессой из соседнего королевства — Лилианой Бреннархаймской.
Торжество состоялось в столице Сильвандира — Ворнсейноре, куда маг Дишоан привёз торжественным кортежем прекрасную принцессу Лилиану. Два гостя короля Алая стояли посреди толпы, незамечаемые особенно никем, ибо притушили свойственное им сияние и оттого походили на двух необыкновенно красивых людей. Они смотрели на пару молодых, и никто не мог понять тех слёз, что просились на глаза странного гостя и печали в лице его прекрасной спутницы. Они видели как маг Дишоан надел на голову Лилианы корону Сильвандира, и как молодые поцеловались. Любовь сквозила в каждом их взгляде.
"Теперь я понимаю, отчего она так напоминала мне Гранитэль", — подумал отрешённо Румистэль. Ибо это была тайна, которую не знал никто на всей Селембрис, и помнил только он.
Вечный его спутник во всех оборотах истории Селембрис, тот, кто был разделён на две души, как разделён был Румистэль. Алай Сильванджи и Аларих — одна душа. Паф смутно помнил и говорил о бесконечной круговерти воплощений и нескончаемой смерти — он был прав. Его бесплодная любовь к принцессе Гранитэль есть отражение любви к своей невесте Лилиане. Ибо второй половиной Гранитэли была принцесса Лилиана. Вот так их обоих разметало между Селембрис и локалом. Безмозглая Лилиана, ставшая тролльчихой, есть вторая половина идеально прекрасной Гранитэли. Пусть никогда она не знает о причудливой игре судьбы, и как любимый ею Алай отдал её на позор толпе. Пусть будут скрыты эти гнусности неудачных вариантов реальности. Никто о них не будет знать, один лишь Румистэль. Навеки похоронит он эту тайну в своем сердце.
* * *
Осталось ещё одно дело, которое не давало ему покоя. В его суме сохранилась книга, которая никогда не была написана, ибо не родился человек, который написал её, и не было истории, описанной в "Хрониках Скарамуса Разноглазого", как не было города Дерн-Хорасада, не было нашествия сквабаров. Не было Финиста, огненного князя, и не было царевича Елисея, но были строки в завещании того, кого никогда не было — Гедрикса. Однажды он проник в башню с портретами четверых, трое из которых никогда не существовали. Вот эти загадки времени тревожили Румистэля. То, чего не было, существовало в мнимых линиях Судьбы.
Ещё раз заглянул он в свою тайную комнату в Дивояре, которая прежде была его жильём — в те времена, когда водил он по галактике свой корабль — великий Джавайн, о котором пела ему Нияналь, как о днях, когда были они вместе.
Вошёл он в свое старое жилище, где каждая стена помнила его, и открыл дверь в потайную комнату. Четыре окна, за которыми должны были скрываться порталы в миры, где его предки-потомки оставили клады с кристаллами. Три окна теперь пусты — нет Гедрикса, нет Финиста, нет Елисея. И оттого снова сердце Румистэля заныло печалью. Он помнил тех, кого не было в природе. Теперь вместо их лиц видит он переливающуюя цветами пустоту — неопределённость. За ней нет ничего — окно не выходит никуда. И лишь один портрет — того самого, кто теперь навеки останется в нём, как память о несбывшемся. Он самый — Лён. Смотрит со своего пьедестала, как будто ждёт чего-то. А Румистэль так и не знает — чего же?
Он подошёл, как будто ждал подсказки. Что за тени мелькают по ту сторону цветного стекла? Как прошлый раз, как будто кто-то прикладывает ладонь с той стороны окна, за которым нет ничего. Как будто зовёт. И переменчивый свет в этих синих глазах, как будто кто-то заглядывает в эту комнату оттуда. Кто знает, что за последняя тайна ждёт Румистэля.
Поднялся он на широкий подоконник и приблизил глаза к зрачкам Лёна, и увидал, что оттуда кто-то смотрит. Кто знает, может, он там, в другом мире? Может, есть реальность, где он существует? О, как хотелось бы! И Румистэль приник лицом к прохладному стеклу, и не встретил сопротивления — портал пропустил его. Настало время.
Он не вышел в новый мир, а оказался снова в своей же комнате, только на этот раз все четыре окна были пусты, и сквозь стёкло восточного окна проникало солнце, в одно виднелись заросшие зелёными мхами горы, одно окно смотрело на море, и ещё одно показывало вид глубокого ущелья. Комната не был пуста, в ней находились трое. Он сразу узнал их: Гедрикс, Финист и Елисей.
— Ну, наконец! — воскликнул Гедрикс. — Заждались мы тебя, Румистэль.
Ошеломлённый, он молча смотрел на всех троих.
— Мы твои воплощения во времени, — сказали они, — Мы — это ты.
Четыре аватара, а не один. И эту тяжесть он должен будет носить с собой до скончания Вечности. Или пока не решит пройти через кристалл — как Нияналь — и перезагрузиться.
Они исчезли, растворились в нём, оставив о себе призрачную, но до мельчайших подробностей детальную память — как мучительный сон, который теперь будет приходить к Румистэлю временами. Дар и наказание Судьбы.
Светлая комната его каюты — так оно было прежде, потому что розовая светлица располагалась в башне, а не пряталась в глубинах дома. Отсюда видит он то место, где навсегда причалил свой корабль, когда примкнул к сообществу Галактики. Оставил прежнюю жизнь, расстался с Нияналью. Здесь всё неизменно.
Вышел он полупрозрачными дверями, похожими на порхающего мотылька, прошёл весь дом и вышел на аметистовую улицу, где всё вечно.
Великий город пришвартован в горах, куда нет ходу смертным — таинственные и грозные стражи оберегают его: грифоны, орлы, драконы. У выхода из дома ждут его трое: Гомонил, Лиланда и Лембистор.
— Ну что решил? — спрашивает его ангел.
О чем он?
— Я считаю, они достойны! — решительно говорит Лиланда, и он невольно любуется её лицом — прекрасным, вечным и изумительно юным. Яркие волосы каскадом падают с её плеч, и изумрудная диадема венчает её лоб. И глаза её — два драгоценных смарагда. Это его пылкая любовь взамен утраченной размолвкой с Нияналью.
— О, я бы не торопился! — возразил черноволосый ангел с порочно-прекрасным лицом, в глазах которого видна и древняя мудрость, и молодое озорство. — Не возгордились бы такими-то дарами! Я знаю людей — они ненадёжны!
— Не веришь? — усмехнулся Румистэль и свистнул в небо.
С сияющих высот низверглись четыре летающих зверя: дракон Лахайо, Грифон, белый лунный жеребец Сияр и чёрный горный орёл Вейхорн. И далее четыре всадника взмыли в небо и полетели над древними горами Лигвари, которые поставлены с внешней стороны охранять Наганатчимы. Пересекли всадники широкую полосу непроходимых южных пустынь, отделяющих Лигвари от населённых мест Селембрис. И далее понеслись они над цветущими землями Планеты Эльфов, чтобы посмотреть как живут на ней люди. Они хотели знать, стоит ли дарить им Джавайн. Лембистор был настроен скептически, Лиланда — решительно. Гомонил верил в людей, а Румистэль сомневался.
— Как думаете, удержит это их от войн? — спрашивал Румистэль.
— Я верю в них, — отвечал Гомонил, который всегда был оптимистом.
— Не знаю, не знаю, — иронически проронил Лембистор.
— Когда-то поверили и нам, — сказала Лиланда, и этот довод решил всё.
* * *
Волшебный дуб, вершина которого терялась в облаках, стоял посреди вековечного леса. Заговорены тропы в нём, чтобы не ходили те, кому не след. Здесь не рубят деревья и не собирают хворост жители далёких деревень. Здесь не охотятся и не собирают ягод. Это заповедник русалок, дриад, леших и всяких старых добрых чуд лесных, болотных, луговых, чащобных. Это условие, поставленное в незапямятные времена людям-магам, те выполняли свято, за то владели они небесным городом, прозвав его Дивояром.
Нынче дуб пустует — ребятишки отправлены на каникулы по домам. Но свежие угли на холме под кроной великого дуба говорят о том, что кто-то всё же тут живёт. Стоит в сторонке самовар, как будто ждёт гостей. Сухие дрова припасены, и корзина тут же подвешена на ветвях.
Некто возник прямо из воздуха у подножия холма и посмотрел наверх. К нижним ветвям вела лесенка из жердей, прибитая прямо к мощному стволу тысячелетнего дерева. Залезть по этой кривоватой лесенке несложно, но гость поступил по-своему. Он вдруг обратился филином и легко порхнул с земли прямо на третий ярус гигантских ветвей. Опустившись на широкую, как дорога, ветвь, он снова обернулся человеком и пошёл по ней. Дойдя до дверки, едва заметной в толще вертикальной ветви, он потянул за сучок над ней. Дверь со скрипом отворилась и пустила гостя. А далее он узкими коридорчиками, освещёнными гроздями светлячков, добрался до одной из комнатушек, из-за неплотно прикрытой дверцы которой доносились звуки голосов.
Высокий седоватый человек, худой, со смешным вихром над морщинистым лбом, снял с ноcа очки и протёр стёкла. Потом надел их снова и постучал в дверь.
— Да-да! — важно раздалось оттуда.
— Заходите! — отозвался другой голос — мягкий такой, ласковый и вкрадчивый.
Гость пригнулся и неловко пробрался в низенькую дверцу. В тесноватом помещении обнаружились двое. Худой брюнет щеголеватого вида, развалившийся в кресле у окна, сбоку стола. Он сидел, закинув ногу на ногу, и демонстрировал остроносый башмак. В руках он без всякой надобности вертел тросточку с головой чёрного пуделя. Второй — приятный мужчина лет тридцати с небольшим, тоже брюнет, но с более мягкого цвета волосами, аккуратными усиками над верхней губой и неожиданно лукавыми зелёными глазами. Красивые его локоны изящно лежали на широком, белом, кружевном воротнике.
— Привет, ликвидаторы! — с ехидством заявил первый, критически осматривая гостя.
— Я с пряниками, — признался тот, показывая скромный узелок в горошек.
— К портвейну пряники не катят, — неуступчиво заявил брюнет.
— Кончай, Вещун, свою разлагающую демагогию! — возмутился второй. — Мне твоя пьянка знаешь где сидит?!
И добавил уже мягче:
— Ты извини, Филипп Эрастович, он сильно расстроен.
— Мягко сказано, — буркнул Вещун, — Не ожидал я от вас такого!
Пожилой гость печально состроил седые брови шалашиком и пристроился на стульчике с другой стороны стола от сердитого Вещуна. Он скромно держал узелочек с пряниками на коленях.
— Пришёл вот попрощаться, — деликатно известил он хозяев квартирки.
— Сваливаем, значит? — ехидно осведомился Вещун. — Наблюдатели, называется!
— Какие уж мы наблюдатели, — словно извиняясь развел руками Гомоня, — мы просто оперативная группа быстрого реагирования. Наблюдатели у нас вы.
— Ага, сваливай всё на нас, — вредничал желчный Вещун.
— Так вышло, парни, — сказал Гомониил, — Мы всяко думали — при любом раскладе вышло бы то же самое.
Все трое немного помолчали, затем Вавила, а зеленоглазый человек с усиками был именно он, достал из-под стола кружку и сказал:
— Давайте помянем его, что ли.
Стакан, кружка с портретом Гарри Поттера и чайная чашечка с цветочком дружно чокнулись над столом, и трое приятелей выпили, закусили пряниками. После этого Вавила прокашлялся и сообщил Гомоне:
— Я тут хотел тебе перед отлётом кое-что почитать. Ну, в общем, я задумал написать книгу. Это будет фантастическая история. В-общем, дело начинается не в нашем мире, а совсем на другой планете.
— Ага! — язвительно заметил Вещун.
— Мне она приснилась! — бросил гневный взгляд на него Вавила.
— Угу, — подтвердил оппонент.
— Почитай, пожалуйста! — попросил Гомоня, и Вавила с готовностью вытащил из-под себя пачку листов с убористо написанным текстом.
— Ого, — заметил Гомоня, — тут, небось уже главы четыре!
— Уже пять, — сказал Вавила, надел на нос очки и начал читать с первого листа:
— Ленька Косицын убегал от маньяка. С тягучим воплем он переваливался через какие-то громадные сундуки. Бился в двери — те отворялись тяжело и неохотно. Нескончаемая череда мрачных, низких зал. Влетая в тёмное, захламлённое помещение, он всякий раз думал, что попал в ловушку. Но смотреть по сторонам было некогда, всё внимание сосредоточилось лишь на одном: где выход?
* * *
И звёзды умирают во Вселенной...
Огромна ночь. И только чёрный ветер
Качает небо с лёгкой белой птицей...
Она взлетела с маленьких ладоней,
Когда ребёнок осознал себя,
И этот мир, и звёзды, и столетья,
Рождение и смерть всего на свете.
Конечность жизни.
Бесконечность неба.
Несчётны стаи птиц,
Что кружат во Вселенной —
Частицы света в беспредельной бездне.
Огромна ночь.
Пока ребёнок спит,
Рождаются галактики и люди,
И звёзды умирают в страшных муках.
Пока ребёнок спит,
