После поломки второй тележки Млиско навьючил на себя больше пятидесяти килограммов груза, в основном, боеприпасов. Он не подавал вида, насколько ему тяжело, но последние сутки измотали даже его.
— Пожестче надо быть, пожестче, — предложил Горн. — Предоставить места на тележке только тем, кто действительно не может идти, а остальные пусть только подсаживаются на нее по очереди, как и было. А не то эта, не к ночи будь сказано, мадам Бэнцик — здоровая как корова, а сидит весь день на этой тележке, и ничем ее не сдвинешь. Или Бус — с тех пор, как без руки остался, ничего не делает и на тележке постоянно торчит, хотя с ногами у него все в порядке и ряху такую наел, что уже поперек себя шире.
— Может быть, — кивнул Даксель. — Но давайте пока оставим крайние средства на крайний случай. Пока мы все — невзирая на некоторые моменты — единая команда, и мне хотелось бы сохранить это настроение как можно дольше. Нас слушают, потому что уважают. А если мы начнем заставлять людей что-либо делать, подгонять их, нас станут бояться.
— Пусть бы боялись, лишь бы шли, — проворчал Млиско. — Хорошо быть добрым, не спорю. Только когда подопрет, так обо всякой доброте забудешь. Вот ляжет завтра кто-то на землю, чем ты его поднимать будешь, кроме как пинками? Сейчас расходиться будем, а завтра готовьтесь — чувствую, кто-то обязательно сорвется. Рейн, пусть твои ребята будут поблизости. Если кто истерику поднимет, скрутите его — и на тележку! Мы тут не в турпоход собрались, понимать надо! Вопросы есть?
Вопросов не было, и все стали расходиться. Остался лишь Эргемар как дежурный по лагерю и Даксель, неподвижно сидящий, глядя в одну точку, на скатанном в рулон куске маскировочной ткани.
Совещание оставило у Эргемара неприятный осадок. Вероятно, Млиско и Горн с их солдатской жесткостью были правы, но Эргемару была ближе позиция Дакселя, который всеми силами старался поддерживать в них чувство единства и взаимопомощи и пресекать любое насилие. Безусловно, и мадам Бэнцик, и Бус раздражали многих своими ленью и эгоизмом, но Эргемару хотелось верить, что в по-настоящему критической ситуации и они поведут себя как люди. Раньше им всегда хватало слов, чтобы погасить в зародыше любой конфликт и устыдить неправых, и Эргемару не хотелось думать о том, что будет, когда им однажды придется пустить в ход силу.
Даксель все еще сидел, подпирая голову руками. Эргемар, чувствуя, что больше не может разделять его одиночество и ответственность, встал и, стараясь двигаться как можно тише, ушел проверять посты. Ночь была тихой и ясной, и его мысли вскоре потекли в другом направлении. Он думал о потерпевшем крушение катере пришельцев, который они нашли днем. Кто были те, кто погиб тогда? Искали ли их, а если да, то почему не нашли? Кому принадлежал золотой медальон?... На все эти вопросы не было ответов, и Эргемар немного жалел, что, занятые собственными проблемами, они даже не попытались приподнять хотя бы краешек завесы над чужой тайной.
Обойдя лагерь по периметру, Эргемар вернулся обратно на ту же полянку в зарослях, где проходило их совещание. Дакселя там уже не было, но на стволе поваленного дерева сидел человек в той же позе, подперев голову руками и смотря куда-то себе под ноги. От этой фигуры веяло такой безнадежностью, что Эргемару стало не по себе. Подойдя ближе, он узнал Рустема.
— Не спится? — спросил Эргемар, присаживаясь рядом.
— Нет, — односложно ответил Рустем, по-прежнему глядя в землю.
— Как Тихи?
— Спасибо, ей уже лучше. Спит.
— Может быть, завтра все придет в норму, — предположил Эргемар, остро чувствуя неуместность своего фальшиво бодрого тона.
— Не придет, — помотал головой Рустем. — Тихи беременна.
— Что?! — Эргемару показалось, что нетвердо знающий баргандский язык Рустем употребил неверное слово.
— Беременна, — со вздохом повторил Рустем. — Она ждет ребенка.
— Давно? — тупо спросил Эргемар. Он все еще не решался поверить.
— Третий месяц. Может быть, уже четвертый.
— Вот черт!
До Эргемара только начала доходить вся катастрофичность ситуации. Беременная женщина в этих горах и лесах, где нелегко приходится даже здоровым мужикам... "А если дело не ограничивается одной лишь Тихи?!" — вдруг обожгла его новая мысль. Среди них — полтора десятка постоянных пар, не считая краткосрочных связей, и никто ни от кого никогда не требовал ханжеского соблюдения приличий... А что, если и Териа ждет ребенка — от Роми? Эргемар почувствовал, как его бросило в жар.
Рустем понял его молчание по-своему.
— Мы не хотели, — торопливо и виновато заговорил он, мешая баргандские слова с венсенскими и картайскими. — Мы старались быть осторожными, но не всегда... получалось. Наверное, это случилось на корабле. Мы тогда были так рады, что остались живы... Когда пришельцы делали опыты над нами, они давали какие-то пилюли... предохраняющие... потом перестали... А потом стало поздно...
— Я понимаю, — безнадежно махнул рукой Эргемар. — Кто еще знает?
— Только Санни. Раньше еще была Добра.
— Так значит, это она из-за... — Эргемар не закончил фразу.
— Да. Тихи говорит, что должна родиться девочка. Мы назовем ее Доброй. А если мальчик, его будут звать Добри... Главное, только чтобы кто-то родился.
— Потому ты и хотел остаться? — понял Эргемар.
— Да, эта планета не очень опасна, мы могли бы здесь жить. А теперь мы только обуза — для всех остальных.
— Прорвемся, — уверенно сказал Эргемар, стараясь не выдать охватившей его паники. — Это хорошо, что ты мне сказал. Будем оберегать ее вместе. Главное, у нас еще есть время.
— Да, немного есть, — покорно согласился Рустем, не поднимая головы.
— А шел бы ты спать, — посоветовал Эргемар. — У тебя сегодня какая смена, третья?
— Третья.
— Так иди отдыхать. Отсыпайся, тебе завтра будут нужны все силы!
— Спасибо, — невпопад поблагодарил Рустем.
Он встал и, слегка пошатываясь, прямо через кусты побрел по направлению к спальному навесу. Эргемар остался сидеть. Новость, принесенная Рустемом, прогнала у него весь сон, а в голове засела и не хотела убираться назойливая фраза: "И мало нам было других неприятностей!".
Только через несколько минут, немного придя в себя, Эргемар поднялся с места. Он решил еще раз проверить посты, а заодно, немного проветриться. Однако, успев сделать лишь несколько шагов, он вдруг услышал неясный шум. Рука Эргемара дернулась, было, к кобуре с пистолетом, но тут же облегченно остановилась. Кто-то один шел со стороны лагеря, пытаясь не шуметь, но все равно производя массу всяческих шорохов. Еще через полминуты он появился на поляне. Тень скрывала его лицо, но в глаза Эргемару сразу же бросился пластиковый кокон, покрывавший до локтя укороченную руку с тупым конусом вместо кисти.
— Бус? — неуверенно окликнул его Эргемар.
— Д-да, — Бус испуганно отшатнулся. — А, это вы... Спасибо за воду.
— Пустое, — произнес Эргемар, с интересом отмечая смятение и странную возбужденность Буса. — Что, не спится?
— Нет, — Бус угрюмо опустил взгляд. — Устал страшно, и сон все не идет, и не идет.
— Бывает, — сказал Эргемар, даже не стараясь скрывать иронии.
Уж кто-кто, а Бус меньше, чем кто бы то ни было, мог сегодня жаловаться на усталость. Почти весь день он пропутешествовал, сидя на тележке, а на привалах, как верно подметил Горн, не делал ровным счетом ничего для обустройства лагеря.
Бус, безусловно, тоже уловил эту интонацию.
— Совсем считаете меня никчемным, да? — угрюмо спросил, по-прежнему глядя куда-то вниз. — Да и что сказать, я и сам себя презираю, сил нет.
— Слушай, Бус, — тихо, но твердо сказал Эргемар. — Хватит уже себя жалеть. Ты должен дальше жить, понял! Ну, не повезло тебе, понимаю. Но ты же не голову потерял, так? Я, вон, про летчика читал, что не то что без руки, без ног летал!
— Да нет, как вы не понимаете?! — скривился Бус. — Думаете, в этом дело? — он сунул свой обрубок чуть ли не в лицо Эргемару. — Я ведь струсил, понимаешь?! Все из себя крутого корчил, а как до дела дошло, тут моя крутость и кончилась!
Бус вскинул голову и впервые взглянул в глаза Эргемару. Взгляд его был жалкий и в то же время затравленный.
— Думаешь, я всегда крутой был? Да я до войны в автомастерской работал! Рихтовал там или колеса бортировал... А после работы с парнями на стадион — поорать там, потом подраться с чужими фанатами стенка на стенку. Я настоящих крутых только по телику видел. Ну, пригоняли нам иногда угнанные тачки, мы их на запчасти разбирали, только это не в счет... А в плену так попал в одну компанию и вдруг понял, что нет там никого сильнее меня! Даже нет, там не сила решает, а наглость, нахрап. Ну, подмял я всех под себя, собрал кодлу — так это я себя впервые человеком почувствовал! Ты знаешь, как это круто, когда ты идешь, а тебя все боятся! Или когда пайки делить!...
Бус оскалился и злобно сплюнул. В эту минуту он чем-то напоминал Эргемару змею, вдруг лишившуюся яда.
— А даже когда вы верховодить стали, я хрен кого боялся! Ребята со мной были, и даже вам был облом со мной связываться. Когда вы свое восстание замыслили, все равно без меня не обошлось. А чего б и для форсу не сделать?! Терять-то нечего было, а дело — вот оно! Я ж думал, как кончится заварушка, так я вообще в авторитет войду! А потом как поперли на нас те громилы, и стал я не человек, а дерьмо дрожащее!...
— Ну, ангахов испугаться — это не грех, — хмыкнул Эргемар. — Я бы тоже, пожалуй, струхнул, когда они на безоружных людей набросились.
— Но вы же не испугались, верно? — тихо проныл Бус. — А я тогда не просто испугался — у меня паника была, ужас смертный. Я ведь наружу тогда одним из первых ломанулся, а они вдруг — на меня, все на меня! Я тогда Роми за руку схватил, чтобы им прикрыться, а они его своими мечами — на куски, на куски! Только я и сам не уберегся. Даже и не заметил, когда это было. Смотрю, а у меня вместо кулака обрубок и кровь хлещет! А меня уже за плечо и назад — спасать, значит. А там уже Корк вперед высунулся, а потом... вы подоспели. Другие с ними сражались, а я... обделался. Все думали — от шока, что руки не стало, а я — от страха.
— Видать, тогда никто ничего не заметил, — угрюмо сказал Эргемар. — А теперь уже и не вспомнишь, кто что делал.
— Лучше б вы меня судили, — Бус снова смотрел в землю. — Я бы любую кару принял. А никто мне тогда и слова худого не сказал, только сочувствовали. Я уже говорю себе — мол, и так наказан; калека безрукий, ни в мастерской от меня больше толку нет, ни даже помахаться... А все равно — как закрою глаза — так и чувствую, что я за него снова руками хватаюсь, и вместо себя — под мечи! Иду я — и все время жду, как мне кто-то скажет: "Убийца и трус — тебе не место среди людей!". А рука болит... Ее нет, а она болит и чешется — сил нет. Особенно ладонь. И хочется так почесать, а нечего... Устал я от этого... Не могу больше...
Бус замолчал. Молчал и Эргемар, не зная, что сказать. Наверное, надо поговорить с Млиско, пришла к нему, наконец, здравая мысль. Он воевал и, вероятно, сталкивался с подобными ситуациями. Он знает, что делать.
Внезапно неподалеку послышался шум. Не осторожный шорох человека, пробирающегося сквозь чащу, а громкая возня, сопровождающаяся глухими ударами и вдруг прорезавшимся девичьим визгом.
— Жди тут! — крикнул Бусу Эргемар и ломанулся прямо через кусты на шум — теперь в этом уже не было никаких сомнений — драки. В конце концов, это был его долг как дежурного по лагерю.
Однако, как ни спешил Эргемар, а успел он лишь к шапочному разбору. К тому времени как он, продравшись через заросли, оказался на небольшой полянке, окруженной по краю молоденькими деревцами, все уже кончилось. Одного драчуна крепко удерживал в захвате Рейн Рантис, второго спокойно, но решительно, оттеснял в сторону Тухин, один из караульных первой смены. Немного поодаль стояла, прижимая к груди руки, перепуганная вилкандка Элльи — несомненная виновница всего происшествия.
Когда в тесной замкнутой группе людей, обреченных на совместное существование на многие месяцы, а, может, и до конца жизни, женщин в полтора раза меньше, чем мужчин, причем, не все они молоды и привлекательны, ситуация сама по себе становится взрывоопасной. Элльи же своим поведением, увы, отнюдь не вносила мир и спокойствие в их коллектив. Слов нет, она была красивой, милой, очень живой и непосредственной (может быть, даже слишком непосредственной) девушкой, но все эти несомненные достоинства изрядно обесценивались крайне легкомысленным отношением к жизни. Этой пигалице явно были приятны знаки внимания со стороны мужчин. Она с удовольствием принимала и даже поощряла ухаживания, была со всеми дружелюбна и приветлива, но при этом не торопилась отвечать кому бы то ни было взаимностью. Несколько парней, наиболее активно добивавшихся расположения Элльи, уже давно смотрели друг на друга весьма косо, а теперь дело дошло и до драки...
Как и ожидал Эргемар, силами мерялись два самых настойчивых ухажера — вилкандец Даро Кьюнави, претендовавший на благосклонность Элльи на правах ее единственного соотечественника в их компании, и признанный покоритель женских сердец венсенец Примо Эрилан. Красавчик Эрилан не был обделен вниманием противоположного пола, но, похоже, с некоторых пор воспринимал само наличие недотроги Элльи как личный вызов.
Впрочем, сейчас Эрилан отнюдь не выглядел красавчиком. Разбитая губа и заметный даже в темноте фонарь под глазом недвусмысленно свидетельствовали, что короткий боксерский поединок завершился совсем не в его пользу.
— Что здесь произошло? — устало задал Эргемар лишний вопрос.
Рантис отпустил Кьюнави, и тот стал сердито массировать помятую шею. Эрилан хмурился исподлобья, потирая почему-то не пострадавший на первый взгляд нос. Элльи, уже полностью придя в себя, смотрела куда-то в сторону, высокомерно подняв носик, словно ее ничего не касалось.
— Ну, так все-таки, что здесь произошло? — строгим и неодобрительным тоном повторил вопрос Эргемара появившийся на поляне зевающий во весь рот Даксель.
— Этот ... ее разбудил и с собой сюда повел, — мрачно сказал Кьюнави. — Наверное, стихи читать. А как я подошел, так он стал возбухать и рукам волю давать. Вот и пришлось дать ему пару раз по морде.
Эрилан громко и обиженно ответил по-картайски. Этого языка Кьюнави не понимал, но на всякий случай громко засопел и сжал кулаки. Рантис для верности выставил перед собой руку, словно шлагбаум.
— Тихо, тихо! — призвал их к порядку Даксель. — Люди кругом спят. Так, а что скажет, так сказать, третья сторона?
— Ничего особенно не было, — обиженно дернула плечиком Элльи. — Примо пригласил меня посмотреть на падающие звезды. Потом мне стало холодно. И ничего такого я не имела в виду.
Элльи была сама невинность. Вот только ее вид наводил на самые грешные мысли. Вся ее одежда состояла из коротенькой накидки, сшитой из простыни, и все присутствующие то и дело бросали в ее сторону заинтересованные взгляды. Впрочем, даже это ни о чем не говорило. Элльи частенько обходилась самым минимумом одежды, словно не замечая, какую реакцию это вызывает у окружающих.
