— Это относилось к периоду, когда я только начала работать, — бесцветным голосом произнесла Лилия, — мне заказали убийство достаточно богатого молодого человека в Сантарине. Я познакомилась с ним, сделав вид, что он толкнул меня в купеческом квартале. Эти слова я произнесла позже, когда мы были наедине. Я старалась не пользоваться своей силой, считая, что должна в первую очередь использовать свое очарование и внешность, а не магию. Я провела с ним три ночи, прежде чем узнала, где он прячет древний предмет, который был необходим моему нанимателю. Я не хотела, чтобы он узнал, кто его убил, ведь он так полюбил меня, мне с ним было хорошо. Потому я подлила ему в вино "Милость Иллюны", и дала умереть спокойно на моих руках, после чего ушла за полагавшейся мне наградой.
Рассказ о таком жутком убийстве подействовал на Евгения, как ведро ледяной воды. Он помнил, что память Лилии таит множество таких смертей, каждая, с ее точки зрения, прекрасная, чувственная, красивая. Она была на этом помешана. Евгений намеренно попросил ее рассказать об этом случае, наперед зная, что то, что он услышит, ему не понравится. И он не ошибся.
— Почему ты выбрала именно это воспоминание?
— У тебя отсутствовал протез, ты не ответил на мой вопрос в течение более чем тридцати секунд, потому я, согласно принятой последовательности действий, уточнила твое состояние у Евклида. Когда я узнала, что ты временно лишился своих сил и вновь обрел способность чувствовать эмоции, я использовала собственные воспоминания, чтобы попытаться понять происходящее. Выражение твоего лица больше всего было похоже на выражение лица Элистара в ту ночь. А я помнила, что ему соответствовали чувства одиночества, боли потери и предательства. И я знала, как можно унять эти негативные эмоции, мешающие продуктивной работе, если сделаю...
— Возвращайся к работе, Лилия. Не стоит тратить время на пустяки.
— Хорошо, Женекерс. Если я понадоблюсь, позовите меня.
Лилия ушла, а Евгений свернул на один из складов, где на стеллажах была законсервированная до ближайшей войны армия, и, найдя укромное темное место, сел прямо на пол, прислонившись спиной к одной из стоек. Тусклый свет, льющийся с потолка, скрывали высокие полки, оставляя полумрак. Закрытый от этого следующим ярусом полок, на стеллаже напротив, стоял один из потрошителей. Один из самых простых, после червей, конечно, и в тоже время действенных созданий стеклянного мага. В темноте угадывался лишь мрачный темный силуэт.
Можно сколько угодно говорить, что власть портит людей и держаться от нее подальше, но глупо было отрицать, что стоило ему ощутить свою власть над людьми... Еще немного и он бы поддался. И что тогда? Нормально ли это для человека, это можно списать на то, что он сейчас, мягко говоря, не в лучшем психическом здравии. Или, быть может, это в нем было всегда, но тщательно скрывалось даже от самого себя?
Сейчас Евгений понял, что запутался. Неужели остатки магии чаровницы на него так подействовали? Или, быть может, скрипящая, подобно старой карете, психика не смогла выдержать малейшее прикосновение даже самых древних и простых эмоций?
В душе и так было неспокойно, но теперь творился настоящий кавардак. Споткнулся на ровном месте, теперь теряет драгоценное время.
Что мешало ему сейчас поступить иначе? В конце концов, сейчас он просто человек. Илейния давно мертва, от нее даже призрака не осталось. Да и кто узнает, что происходит в его крепости, о существовании которой вообще мало кто догадывается? Лилия не теряет ничего, она...
Понимая, что эти мысли не приведут никуда, Евгений предпочел заняться детальным разбором того, что почувствовал в тот момент.
Сначала он почувствовал желание, потом и жалость к чаровнице. Но разум знал, что это не так, и потому он задал ей вопрос, чтобы проверить возникшую в голове гипотезу.
Связанная клятвой кроу, она равнодушно выложила ему весь расклад, давая понять — его гипотеза ошибочна.
— Евклид? — произнес Евгений в пустоту.
Стоящий на стеллаже рядом потрошитель внезапно ожил, дернулся, запуская краткую самодиагностику. Едва заметным красным цветом вспыхнули глазницы.
— Да, Женекерс, — ответило существо голосом Евклида.
Должно быть, рядом не было громкоговорителей, потому Евклид расконсервировал одного из солдат. Евклид выглядел как недобрый дух, вселившийся в неодушевленный предмет, чтобы поговорить с жалким человеком. Уродливая морда потрошителя с красными буркалами, вместо глаз, скрытая тенью только усиливала сходство.
— Знаешь что во всем этом наиболее паршиво? Даже сейчас, я черт подери, отношусь к своим чувствам как к странной, непонятной мне машинке, и тыкаюсь, пытаясь понять, как она работает.
Евклид не нашелся что на это сказать, потому Евгений продолжил, смотря на немигающие красные огни напротив, рядом с которыми угадывались очертания гротескной махины потрошителя, чем-то лишь отдаленно напоминающей человеческую.
— И в чем-то я завидую Женекерсу.
— В том, что он не чувствует дискомфорта, который причиняют негативные эмоции? — уточнил Евклид.
— Нет. Имея бесконечную власть над этими людьми, он даже не думает злоупотреблять ей. А еще, Евклид, я, кажется, понял, что меня колодец не так сильно и менял. Просто видел, что я давлю в себе все чувства всегда, как давят клопов в захудалом трактире, и решил мне немного помочь. Результат, как видишь, вышел паршивый.
— Ты думаешь, что если бы Женекерс обладал чувствами, он был бы сильнее?
— Не думаю, знаю. Это не просто расплата за силу, это больше похоже на ограничение, чтобы не сделать его окончательно непобедимым. Взгляни на Лилию и тот след крови, страданий и боли, что она оставила за собой. Ты сам знаешь, она крайне редко пользовалась своим даром. Она по-настоящему расчетливая машина, отлично знающая людей, всегда умеющая сыграть на самых глубинных чувствах человека. Ее эмоции — эмоции хищника, привязанности, забота, сострадание — все это всегда было чуждо ей. Есть лишь азарт охоты и патологическое, в чем-то больное желание сделать смерть очередной жертвы красивой и драматичной. Тот самый азарт, что Женекерс никогда не ощущал даже блеклым серым пятном на грани восприятия.
— Что ты планируешь делать дальше? — осведомился все тот же голос Евклида откуда-то из темноты.
— Тоже, что и делал бы сейчас Женекерс, — произнес Евгений поднимаясь, — работать. Арбайтен, негроуз, солнце еще высоко.
Резко вскочить не вышло, здорово не хватало второй руки, но это не помешало Евгению направиться бодрым шагом прочь из хранилища, плавно погрузившегося во мрак. Красные глаза ожившего потрошителя еще горели некоторое время своим едва заметным недобрым огнем, а потом плавно погасли, когда солдат снова погрузился в свой сон.
* * *
Зал с телами алхимиков тараканы исследовали долго. Похожее на щупальце огромного осьминога, которое пытается нащупать добычу, шеренга этих существ долго рыскала по помещениям, но так и не нашла ничего стоящего и двинулась к тому, что когда-то было входом в этот дворец.
Дверной проем уже давно лишившийся двери, которую уничтожило время, вывел в узкий коридор, стенами которого был плотно спрессованный неведомой силой вулканический пепел. Толи, когда прокапывали этот ход, грунт успел хорошо слежаться, толи здесь использовали какие-то эликсиры. Шагов через двадцать стены внезапно расступились, и вереница тараканов оказалась в обширном помещении, расположенным на том, что когда-то было площадью. Пол устилала темная брусчатка, совсем как на площади Сантарина, а в центре, где полагалось быть колодцу, из земли выступала черная скала. Вокруг скалы стояли небольшие каменные столбики, между которыми была натянута цепь.
Все это ярко освещалось голубоватым светом, который порождали чудные светлячки, образующие настоящий водоворот под потолком зала.
У самой скалы обнаружилась древняя каменная табличка. “Место, где нога Иллюны впервые ступила на землю этого мира”.
С другой стороны торчащей скалы брусчатка отсутствовала, был лишь оплавленный неведомой силой камень. Скала и впрямь походила на ту, что была изображена на мозаике в храме, если смотреть под нужным углом. И, опять, если верить мозаике, виденной ранее, тут должна была быть пропасть, в которую было сброшено силой Иллюны некое существо. Сейчас же на этих оплавленных камнях лежал скелет в истлевшей одежде, на шее которого, несмотря на слой пыли, слабо светился бледным светом амулет. Вместо трех листьев были лишь обломки металла, но все равно в этом предмете чувствовалась какая-то недобрая сила.
Тараканы осмотрели периметр зала и вскоре, и в дальних углах обнаружили еще тела. Судя по размеру костей, это были еще совсем дети. Тут можно было насчитать около пяти десятков скелетов, принадлежавших, должно быть еще совсем детям. Они лежали среди трухи, в которую превратилась когда-то стоявшая здесь мебель. На костях не нашлось никаких повреждений, потому можно было заключить, что, как и алхимики, они умерли от голода.
Более того, у каждого из скелетов на запястье можно было разглядеть очертания древней татуировки алхимиков.
Больше дверей в другие помещения не было, потому шеренга тараканов, закончив осмотр, развернулась, и поползла в сторону лежащего на камнях тела палача. Первый из тараканов погас, когда тонкий провод, тянувшийся за ним, с тихим щелчком отцепился.
Следующий за ним таракан был немного другой формы и не имел линзы на спине, и теперь он руководил колонной. Тараканы скользнули по телу, которое когда-то принадлежало одному из самых кровавых людей прошлого, и скользнули сквозь пустую глазницу внутрь черепа. Уже там из тела таракана на свет появилась микродрель, при помощи которой в черепе Палача изнутри были проделаны тончайшие отверстия, после чего на внутренней поверхности было закреплено небольшое устройство, размером с человеческий ноготь.
Устройство, стоило тончайшему манипулятору коснуться его и на короткое время подключить питание, едва заметно мигнуло зеленым огоньком, который плавно погас.
Сделав дело, тараканы выбрались из тела Палача, вновь подключили оставленного ранее собрата и уже вместе с ним удалились из этих подземелий, словно их здесь никогда и не было. Лапки этих созданий были такими тонкими, что не оставили даже заметного следа на веками копившейся здесь пыли.
* * *
Янтарная была в стрелковой галерее, когда до нее дошел Женекерс. Одежда из паучьего шелка шла ей во многом даже больше, чем Лилии. Лисоухая легко растянула очередной лук. Это был наиболее простой вариант из всех тех, что были в распоряжении Женекерса.
Во многом он повторял устройство того, что знали в далеком отсюда мире, как классический олимпийский лук. Разве что художественное оформление явно выдавало авторство коротышек. Прицел был выполнен в виде змейки, держащей в раскрытой пасти линзу, выточенную из лучшего подгорного стекла, в центре которой сверкал маленькая рубиновая капля.
Тетива коснулась подбородка лисоухой и вдавилась в кожу, оставляя едва заметный красный след. Почти сразу же раздался щелчок, с которым тонкая металлическая пластина соскочила со стрелы, сообщая, что сейчас растяжка оптимальна, и практически в этот же момент тетива соскользнула с пальцев Янтарной, а стрела отправилась в свой полет.
Десятка.
Тонкие пальцы лисоухой, скрытые элегантной лучной перчаткой из паучьего шелка, плавно остановились после выпуска и не без изящества замерли чуть позади шеи.
Она была красива, как могут быть красивы только лисоухие. Красива своим спокойствием, которое, словно, скрывает где-то в глубине туго сжатую пружину. Обманчиво тонкое и хрупкое тело нечеловечески тренировано, и приучено годами тренировок к нечеловеческой самодисциплине. Иного выбора у эмоциональных и не в меру импульсивных лисоухих не было. Без строго воспитания родных лесов и жестоких тренировок лисоухие быстро опускаются, пускаясь во все тяжкие, не зная меры даже в таких простых радостях жизни, как еда.
Евгений впервые видел настоящую лисоухую в своей жизни. По крайней мере, человеком, а не... не тем, кем он был все это время.
Янтарная сделала еще один выстрел, пока Евгений собирался с силами.
— Янтарная.
Лисоухая отложила лук, и повернулась к Женкерсу. В ее дивных глазах была смесь опасения, восхищения, покорности... Возможно чего-то еще. Евгений никогда не считал, что мог многое узнать о человеке от одного только взгляда, но по сравнению с полным ничто, к которому он привык, это был целый водопад информации.
— Да, Женекерс. Я уже опробовала большую часть имеющихся в Вашем арсенале луков.
— Отлично. Уже выбрала что-то, что тебе больше по душе?
— Не совсем, — в глазах проскользнуло удивление, — Вы уверены, что мне лучше сменить лук...
— Да, Янтарная. Позже я расскажу почему, — равнодушный и отстраненный голос дался Евгению на удивление тяжело, да и результат был, наверное, не очень правдоподобным — У меня сейчас очень мало времени, потому слушай внимательно. Ближайшие два дня ты выберешь себе новый лук, Евклид предоставит тебе все необходимое, а после ты двинешься домой. Евклид поможет спланировать маршрут, чтобы ты за пару дней была уже дома.
— Такое возможно?
— Вполне. Только задница потом будет болеть от седла, — Воспоминания о недавней поездке от Шендара через треть континента были еще слишком свежи. Евгений мысленно прикусил язык, когда Янтарная сначала невольно хихикнула, а потом уставилась с удивлением на мага.
— Почему ты так на меня смотришь? Я всего лишь стараюсь в меру уместно шутить.
— Я этого не совсем ожидала, Женекерс, — пояснила лисоухая, — Вышло немного грубовато, но в целом очень уместно и отражает суть. Я выдержу два дня в седле, если только такой темп выдержит конь.
— Отлично, — согласился Женекерс, — и еще одна маленькая деталь. Я хорошо подумал и решил исполнить твою просьбу. Мои слуги найдут заказчика убийства Артолина, и он понесет наказание, которое он заслуживает.
По мере того, как Евгений произносил эти слова, лицо Янтарной менялось. Напряжение внезапно исчезло с ее лица, уступив место удивлению. Почти сразу, как только Женекерс закончил фразу, она упала на колени.
— Спасибо, повелитель. Я в неоплатном долгу перед Вами, я...
Такое изъявление верноподданнических чувств было в новинку для Евгения. В бытность его при дворе в Сантарине, когда чувства и эмоции были еще при нем, слуги к нему в лучшем случае относились немного снисходительно, считая игрушкой хранительницы, не обладающей властью. Они принимали достаточно мягкий внешне характер за слабость, не замечая, что ему просто нет дела до дворцовых сплетен.
Когда же он позже неоднократно продемонстрировал обратное, распутав несколько достаточно серьезных интриг, его стали немного побаиваться, но все равно не спешили изъявлять так свою покорность.
— Встань и не унижайся, Янтарная. Я делаю это не из жалости к тебе, или потому что хочу получить от нашей сделки дополнительную выгоду. Я это делаю потому, что считаю это правильным.
