Может и можно было бы быть довольным собой — его не выстирали, он не получил прямой команды на прекращение 'подобной деятельности'. Кто-то бы даже посчитал это признаком молчаливого одобрения и скрытой похвалы. Но, не Михалыч! Они ему не поверили! Точнее, как раз ему — поверили, а вот не поверили — в него! Решили — сами?! Без поддержки местных сил? Не зная местных реалий? Не доверяя вообще никому? Не поверив ему, Михалычу?!
Другой бы швырял стаканы в окно, а Михалыч их тщательно мыл и основательно натирал бумажными полотенцами, расставляя в серванте в строгом геометрическом порядке, одному ему и ведомом.
И посматривал на экран своего телефона. К сожалению, жучёк, который удалось прикрепить к подполковнику, мог только показать их местонахождение, но не вёл прослушки. Это была деталь от чинайской детской игрушки, выпотрошенной Михалычем. Брелок для ключей, в случае утери связки способный показать в приложении смартфона своё местоположение космической навигации. И — всё! Очень было бы интересно, о чём они говорили и с кем? Кто и почему так резко оторвал их от изучения дел, ради которых они и прибыли сюда? Столь поспешно прибывших — раньше, чем дошли телеграмма о выезде опергруппы.
Точно в назначенный срок машина следователя стояла в оговоренном месте. Друг подъехал на пять минут опоздав, как впрочем, и всегда. Встал сзади, перешёл к Михалычу. Увидев друга в костюме без единой пылинки, без единой складки-морщинки, при галстуке, с тщательно уложенными волосами, с платочком, торчащем из кармана ровно на допустимый габарит, скривился:
— Всё так скверно?
— Хуже! — кивнул Михалыч, — Что привёз?
— Две 'сайги' с боезапасом, две вертикалки, ну и тот калаш прихватил. На всякий случай. На какого зверя идём?
— На самого страшного — на человека, — спокойно ответил Михалыч, — Вертикалки не берём. Приехали чурки столичные. Матёрые боевики. Нюхом чую! Ликвидаторы. А меня — в игнор! Суки!
— Ну, ты, конечно... — склонил голову друг.
— Это, гля, мой город! — ответил Михалыч, поправил воротничок, открыл дверь, — Хорошо, что ты на этой приехал. На твоей поедем.
Жучёк привёл их в Агрегатный. Заброшенный промышленный район города. Из мрачной темноты на них с немым укором смотрели провалами глаз скелеты заводских цехов над кривыми заборами. Пейзажи постапокалипсиса — подавляли.
— Дальше не поеду, — заявил друг, — Ничего не видать. Угробим машину.
Ехали с выключенным светом — метка уже не двигалась. Вышли, оставив двери открытыми — хлопки дверей далеко разносятся в мёртвой тишине. Михалыч накинул сверху охотничью куртку, как всегда тщательно экипировался, основательно проверил оружие и боезапас. Пошли.
Жучёк валялся в траве. Около микроавтобуса столичных. Боковая дверь была открыта, но автобус — пуст. Вокруг валялись порванные пачки от патронов.
— Нашли и не раздавили? — удивился друг, видя 'жучка' на ладони Михалыча. Что стоит его найти — микросхему с плоской батарейкой? Как сразу не нашли?
Михалыч кивнул и поднял голову — куда идти? Вокруг одинаковый промышленно-заброшенный ландшафт. Следов столичные не оставили.
В это время щёлкнул первый выстрел. Друг — подпрыгнул:
— Началось!
Михалыч кивнул, и они споро выдвинулись на шум разгорающегося боя. Когда к захлёбывающейся ружейно-пистолетно-автоматной трескотне присоединился пулемёт и захлопали гранаты, темп их хода невольно замедлился. Друг тихо матерился:
— Глядский корень! Война целая!
Через несколько шагов они наткнулись на первое тело, разваленное чуть ли не напополам. Старый тёртый камуфляж. Ничего бы не сказало — сами пятнистые, но это был именно армейский камуфляж. Там, где должны были быть знаки различия — он был не выцветший. Выцветал он на службе.
— Вояки? — удивился друг.
— А это что? — указал на страшную рану Михалыч, — Когти оборотня?
Следующие тела они находили по широким полосам крови. Жуткие раны вызывали чуть ли не мгновенное полное кровоистечение. Тела просто оттаскивали в сторонку.
А потом они увидели тихо скулящую женщину и двух девочек. 'Охотников' женщины не увидели. Женщины не спускали глаз с заброшенного здания заводоуправления, в окнах которых пыхали вспышки ведущегося боя.
Друг подкрался сзади, схватил женщину, закрывая ей рот:
— Тихо! Свои!
Михалыч встал перед нею, осмотрел всё и спросил:
— Вы кто? Где офицеры полиции?
— Они там! — горячо шептала она, — Быстрее! Они, уроды эти, украли Дашу! Мы её нашли. А потом они — как полезли! Как тараканы — со всех сторон! Бежать надо было! А мой, дуболом — в атаку пошёл! Сложатся же!
Махалыч слегка улыбнулся. Женщина сказала 'сложатся'. Так люди с улицы не говорят, так принято у людей из особой среды.
— Там машина ваша, — указал он, — Вам лучше туда.
— Нам нельзя туда, — твёрдо заявила девочка с чёрным мешком на шее. Видимо, он был на голове, снизу прихвачен скотчем. Сдёрнуть не смогли — просто порвали, да так и оставили, — Нам туда надо!
И указала на здание. Михалыч пожал плечами и развернулся. Да, безусловно — надо защищать гражданских. Это их долг. Но Михалыч точно знал, что лучшая защита — нападение. Надо устранить источник угрозы — не будет нужды защищать невиновных.
— Они — нелюди! — женщина схватила Михалыча за рукав, горячо зашептала, — Там — клетки, люди! Они уже всех в клетках перебили. Операционные! Они людей разделывали! На органы и на мясо! Там части людей на кухне!
Оба мужчины встали, переглянулись. Стиснули оружие.
— Давай оттуда зайдём, — предложил друг, бывший командир роты, — В тыл ударим.
Михалыч исподлобья посмотрел на край встающего Солнца.
— И последнее, — просипел подполковник, — Повторяю — не настаивай на людоедах и трансплантациях. Этим есть, кому заняться. Не вспугни! Надо всё сделать тихо. Конечно же, никакой чертовщины не было. Была лишь моя группа. Погибшая. Я — тоже. Погибший. Тех молодогвардейцев, эльфов, мать их, и не было никогда!
— Это — понятно, — пожал плечами Михалыч.
— Всё, пока! — махнул рукой подполковник, пошёл в сторону своего микроавтобуса, но вспомнил, остановился.
— Я — подброшу, — крикнул друг. И Михалычу, — Я так понимаю, меня — тоже не было. Ох, и герой ты, Михалыч! Одним махом...!
— Иди в жопу! — огрызнулся Михалыч.
Он водил по месту боя собственную следственную группу, на камеру рассказывал и показывал. Рассказывал, как горячие горцы саблями резали дозорных, как вступили в огневой бой, когда оказались обнаруженными. В бой с превосходящими по числу, силе и выучке противниками. Никто не ожидал напороться на бывших вояк. С оружием. С тяжёлым оружием. Показывал на искорёженный, будто изъеденный кислотой пулемёт на изъеденном рытвинами полу, изъеденных стенах, сам — удивляясь и на ходу сочиняя про огромную банку реактива, заброшенную, как гранату, в пулемётное гнездо. На привычные и чётко видимые по следам на полах и стенах гвоздики разрывов обычных боевых гранат. Минуту, молча, стоял над телом одного горца с саблей, поджав губы, минуту над другим, с огромным кинжалом, почти — мечом, украшенным золотом, серебром и камнями возможно — фамильной реликвией. Показал выгоревшую, залитую пожарной пеной операционную, куда загнали главарей банды встречным ударом горцы с одной стороны, а Михалыч — с другой. Последний отчаянный бой. Взрывы баллонов. Сейчас пожар был уже потушен. Тела в углах огнём искорёжены до неузнаваемости. Центр — вылизан. В полу — выеденная взрывом линза, сейчас невидимая, залитая пеной. А вот потолок взрывом выдавлен наружу, плиты перекрытия — в трещинах, бетонное крошево — сыпется сквозь рёбра арматуры.
Михалыч вспомнил белую беззвучную вспышку, что проходила и сквозь стены, разрывая бетон, расшвыривая всё вокруг. И отчаянный детский крик перед вспышкой: 'Папа!'
В оснащённой по последнему слову медицины операционной группа Михалыча встретилась с группой подполковника. Михалыч с другом зашли уродам в тыл, одной очередью свалив сразу двух боевиков головного дозора группы эвакуации главарей ОПГ. Боевики, не зная, что их всего двое — отступали. Вот тут и был последний заруб.
В прямом смысле — заруб. Двое из людей поредевшей группы подполковника махали холодным оружием. Двухметровый великан — мечом, крепыш — секирой. Очереди в упор, утыкая ствол в живот, удары прикладами, гранаты под ноги. Мясо! Наваливались друг на друга, не жалея ни себя, ни друг друга. Как красноармейцы и нацисты в Рейхстаге.
И отчаянный детский крик 'ПАПА!'. Беззвучная белая вспышка.
Михалыч, вдруг даже для себя, осознал себя вновь живым. Щупал себе живот, разорванный очередью в упор, вновь — целый. Спину, откуда пули вырывали целые клока плоти, разбивая позвонки.
К сожалению, мистического заживлению смертельных ран удостоились не только атакующие, но и нелюди. Но, великан и коренастый секироносец — были начеку. Они же и сжигали тут всё. След сферы белого взрыва всё же был отчётлив. И — необъясним. Выело взрывом пол и потолок, оставив на окнах скелет алюминиевых рам?
К счастью для Михалыча, ожидающего очевидных вопросов от коллег — подоспели медики. Окровавленные ошмётки одежды следователя их сильно ввели в заблуждение. И он согласился покататься с ними до реанимации. Доехав лишь до приёмного покоя. Хватило перекиси и пластырей. Как ни странно, шрамы — были. Свежие. Не выдать за былое. Пришлось ссылаться на близкий взрыв гранаты и баллонов кислорода — контузию и амнезию. Подумав, согласился на больничный. Налетит пресса, столичные широкополосные, широкофюзеляжные птицы с высоких насестов. Оно ему надо? И раньше не надо было, теперь — тем более!
Отдыхая в палате, Михалыч замечал изменения, происходящие с ним. И окружающие — заметили. Он стал гораздо спокойнее относиться ко всему, всё стало гораздо меньше ему 'не нравиться'. Он чаще стал улыбаться, искренне рад был жене и детям. Даже тёща вызвала улыбку своим куриным бульоном, а не привычное ледяное, 'нордическое' спокойствие. Он даже неумело и несмешно пошутил над этим бульоном.
Изменения внутренние стали отражаться и внешне. Верно сказал тот великан — 'мнимое — суще'! Мысли — материальны. Нормализовалось давление, он стал бегать по утрам, уходила отдышка и излишняя потливость. Подтянулось брюхо, изъеденное шрамами очереди в упор. Пришлось, правда, перешивать форму.
Много спокойнее он переносил и взгляды сослуживцев. Смотрели, как на приведение с мотором. Один выжил в ужасной зарубе! Некоторые, правда, припоминали, что один туда и попёрся. Не вызвав СОБР, не позвав коллег. Братва отметилась. Тоже попеняли, что мог бы и им маякнуть. Им такие отмороженные соседи тут не нужны были. Дела так не делаются!
Даже во время судебных тяжб Михалыч был равнодушен. Не внешне спокоен, а именно — равнодушен. Смотрел в окно, на облака, птичек, покачивание крон деревьев за оконными рамами. Коллеги Михалыча постарались на славу. Раскрутили весь клубок связей ОПГ внутри города и в области. За нитки, что шли дальше области — никто особо и не тянул, лишь слышали, что и в столице идёт дело. Эхом этого дела. Чаще всего нитки утыкались в трупы. Обрубают концы и там. Но, и тут — хватало обвиняемых. С треском отрывались погоны, таблички с дверей кабинетов, следователи зарывались в кипы документов. ОПГ щедро делилась своими немалыми доходами, повязывая всех кругом в сеть финансовыми канатами, затыкая рты пачками купюр. Главарей ОПГ, что были в той операционной, невозможно было даже опознать. Но документы — остались. Их не успели уничтожить. И покатилась волна арестов и судов.
Ни разу так и не прозвучало ни о людоедстве, ни об извлечении органов. Было что угодно — похищения, насильственное удержание в неволе, сексуальное насилие, убийства, с особой жестокостью, с предварительным сговором, группой лиц, организация ОПГ, коррупция, массовые — утрата доверия и превышение служебного.
Даже подпольные медицинские операции и те всплыли разок. Когда прошлись по армейскому госпиталю. Воякам пришлось несладко. Воинская часть была расформирована. И — сформирована — заново, в другой форме, другого профиля и с другим командованием. Кого из былого командования не смогли посадить — просто отправили на гражданку. Из тех, кто не остался навсегда в Агрегатном.
Самыми жаркими были дела по коллегам. ГУВД трясло и лихорадило. Нет святых! Отхлёбывали из того зловонного ручья — многие. Не зная, на чью мельницу течёт этот ручей и откуда взялся этот ручеёк человеческой крови. Михалыч был уверен, зная — не прикоснулись бы. Но, откуда знать? Кто-то глаза прикрыл, кто-то по-свойски инфу добыл, открыл. Или — похерил, замолчал, сдал в архив. Кто-то послушался дружеского 'настоятельного' совета. Как обычно!
Скука, господа! Обычная, рутинная возня червей! Раньше она Михалычу хоть не нравилась, а теперь — просто скучно!
Хорошо хоть есть такие звонки:
— Михалыч, как насчёт настоящей мужской забавы? На сутки, на ящик?
— Мне на ящик здоровья не хватит!
— Знал, что не откажешь! На нашем месте! Ничего не бери, всё — с меня!
— Ты куда? — волнуется жена.
Она теперь почему-то стала беспокоиться о нём. Старалась чаще бывать рядом, баловала домашней едой. Всё чаще вытаскивая всё семейство на дачу, говоря, что природа благотворно скажется на его давлении. Даже разок ходила с ними на охоту. Потеряла сапог и ружьё в болоте. Больше про охоту не заикается. И даже молча стирает охотничье снаряжение, не возмущаясь, что оно насквозь 'не-пойми-в-чём!', а самое главное — 'не-пойми-зачем!' Ведь добычи — не бывает с 'охоты' Михалыча. Расход патронов — аховый, а дичи — нет.
— На охоту, — пожал плечами Михалыч, — Побродить с нагрузкой по девственной природе. Пострелять по бутылкам. Мы убираем за собой!
— Знаю. Твоя аккуратность — нарицательная. А что за письмо тогда пришло? Что значит 'Серый волк под горой'
— Значит — 'не пускает тьму домой', — отмахнулся Михалыч, — Дурацкая шарада старого знакомого. Ты же видела — конверт был пустой.
— А зачем это?
— У каждого ведь свои причуды. Кому-то милее грядку полоть, кому по бору с лукошком побродить, кому — в экран потупить. Тот — шарадами балуется. Мы, вот — любим в самое непролазное залезть. Всё ищем чудище лесное.
— Чудище лесное? Ха-ха! Похоже, у тебя начало получаться шутить.
— Скоро соберу в ГУВД команду КВН. С гастролями поедем.
— Ещё шутка? Да ты прямо в угаре сегодня! Постой!
Она сбегала, посмотрела — чем заняты дети, вернулась, заперла дверь, рванула поясок халата и рассыпала волосы по плечам:
— Как насчёт пары ласковых слов чудищу домашнему?
— Категорически — за! — отвечает Михалыч, обнимая жену, — Тем более что врачи настоятельно не рекомендовали мне таким вот образом 'сбрасывать излишки давления'.
— Ты хочешь мне показать, где ты их всех видал? — спросила жена, разворачиваясь в руках Михалыча, нагибаясь, оглядываясь, прогнувшись, вглядываясь в его глаза изменившимся взглядом. Глядским взглядом! Похотливым.
— Да! Именно там! — ответил он, срывая с неё халат полностью.
— Ты опоздал, — усмехается друг, видя Михалыча. В рубахе, но без галстука, верхняя пуговица расстёгнута, вместо костюма — сразу охотничий комбез. Но — при рубахе!
