Нет, владельцам имений на Волыни и в Виннице, оттого была только выгода. Но страна, ради которой он служил, от этого ничего не приобретала.
Когда Польша решилась-таки начать боевые действия против Ордена, Юрий всерьёз предложил панам-рады вступить в неё, но был не понят и, устав биться головой о стену, сам отправился на ту войну, где его и нашло письмо от томящегося в плену Гаштольда. Каким-то образом через третьи руки он умудрился передать его, где торопливой скорописью изложил своё видение ситуации. Нет, всё же зря князь считал, что магнат мало что понимает в экономике. Две трети его письма, так или иначе, крутились вокруг неё. Но главное, Альбрехт предлагал ни много, ни мало, а присоединиться к войне поляков с тевтонами, уверяя, что восточный сосед, по крайней мере, зимой, не предпримет никаких действий. А вот они могут упустить выгоднейший момент. Сейчас, когда война застыла в шатком равновесии, Сигизмунд сам сделает всё, чтобы польские паны приняли помощь от литвинов, особенно если они не будут требовать взамен помощь в войне с Москвой. А дальше шёл целый абзац, расписывающий, для чего это было необходимо.
Оказалось, что Гаштольд прекрасно понимал, что вернуть в ближайшее время под руку литвинов двинский путь, приносивший немалый доход, будет невозможно, а от этого наиболее сильно пострадает именно казна, которая и так в последнее время была пуста. Но ведь у княжества был ещё один торговый путь! Причём такой, к которому прилегает и сама столица. И путь не абы какой, а приносящий изрядный доход. То же Ковно до войны приносил одних таможенных сборов на семь тысяч грошей. Семь тысяч, против полутора тысяч полоцкой таможни. В три раза больше!
Тут Юрий чуть не хлопнул сам себя по лбу. Ну как он мог забыть о том, что ещё великий князь Витовт претендовал на весь правый берег Немана, включая Мемель. Вот только по условиям той войны Великое княжество хоть и получило выход к Балтийскому морю, но что это были за земли? Пятнадцатикилометровый участок между Палангой и Швянтоями, перекрывающий сухопутное сообщение между Тевтонским и Ливонским орденами. Он никак не мог считаться действительным выходом к морю, так как из-за неблагоприятных природных условий и жёсткой конкуренции со стороны Мемеля и Либавы княжеству так и не удалось создать там собственный крупный морской порт.
А тяга Литвы к морю и свободным торговым путям ставила, как и военное и финансовое изнеможение, снова и острее, чем когда-либо, на очередь вопрос о литовско-польских отношениях. Там, в Польше, развит был крупный вывоз через Гданьск и Силезию хлеба и скота, лесного товара, особенно строевого леса, воска, мехов, льна, конопли, шерсти. И на этот поток всё сильнее подсаживались шляхтичи из средней и южной полосы владений Литовско-Русского государства.
И вот чтобы хоть что-то противопоставить этой интеграции, Гаштольд и советовал вмешаться в чужую войну, дабы получить в своё владение хотя бы устье Немана. Но советовал поторопиться, потому что как только поляки поймут, что выигрывают, ни о каком содействии стремлениям Литвы говорить уже не придётся.
Прозорливостью Альбрехта Юрий был удивлён. Неужели это плен так повлиял на него? Но получив такого союзника, он опрометью бросился назад в Литву, где с пылом выступил перед радой, уговаривая, убеждая, настаивая. И добился-таки своего. Паны-рада постановила отправить к королю посольство, в которое вошли гетман Острожский и он.
Короля они настигли уже в лагере под Быгдощью, и там Юрий в очередной раз подивился упорности польской шляхты. Враг уже обстреливал пригороды Гданьска, а польские паны жались при мысли, что Мемель отойдёт союзнику. Но, в конце концов, используя личное влияние и связи, им удалось всё же дожать тех до мысли, что Литве отойдёт лишь то, что она сможет взять на меч. И посольство тут же, словно боясь, что поляки опять передумают, поспешило назад, собирать армию.
Увы, но всё, что удалось насобирать, это три тысячи ратников и несколько сотен пушкарей для осадной артиллерии. Казалось, поход повис на волоске, но тут в дело вступил Кёзгайло. Жмудь, как могла, отнекивалась от общегосударственных дел и даже серебрщину на восточный поход умудрялась не платить. Но за земли от Тевтонского ордена, а особенно за Мемель, жмудины выступили единым порывом. И сам староста жемойтский, Станислав Кёзгайло, повёл своих людей в поход. А небольшие рыцарские отряды оказались между Острожским (который, как гетман, возглавил армию) и Кёзгайло словно между молотом и наковальней.
Используя Неман как дорогу, отряды Константина, где Юрий привычно командовал конницей, стремительным маршем вышли на Тильзит, который был центром торговли с Литвой конопляным и льняным семенем, рожью, салом, орехами и медом, а его замок надёжно запирал дальнейший проход в орденские земли.
Разослав далеко окрест в разведку конные отряды, Острожский приступил к осаде, моля бога, чтобы не получилось так, как в своё время под Смоленском и Опочкой. Едва армия обложила замок, как он велел трубить в рога, сообщая, что желает переговоров. На стене призывно махнули флагами и князь, блестя дорогим доспехом в сопровождении воинов, держащих на отлёте струящиеся шёлком знамёна, горделиво подъехал ко рву, через который протекала вода из запруды.
Позади него хлопотала орудийная обслуга, водружая огромные стволы осадных пушек на громоздкие деревянные лафеты. Вверх поднялись первые зыбкие струйки дыма, это запалили жаровни, а чуть в стороне строились лучники.
Константин честно предложил местному коменданту сдать замок и обещал отпустить за малый выкуп всех рыцарей. Но орденцы предпочли плену бой. И князь велел начать обстрел.
Трескуче грянул оглушительный раскат, а половину войска заволокло клубами синеватого дыма. Первое ядро, грянувшись о стены, отлетело вместе с кусками кладки в воду, которая в ответ покрылась многочисленной рябью. Сотни глоток зашлись в крике кровожадного, вселяющего ужас в защитников замка, торжества. Пауза между выстрелами казалась долгой, но пушкари работали в поте лица, а чугунные ядра долбили по древним камням до тех пор, пока в них не образовалась внушительная трещина и наружу не обвалилась часть куртины.
Канонада гремела второй день. Острожский, восседая на закованном в доспехи жеребце, заворожено смотрел, как его пушкари пробивали в стенах ещё одну брешь размером с лошадь. Какое-то время дым и пыль скрывали масштаб повреждения, но когда завеса рассеялась, открывшийся вид приятно впечатлил всех, кто столь усердно этого добивался.
Константин напутственно махнул рукой, и сигнальщик поднёс к губам рог, чтобы протрубить атаку. Повинуясь сигналу, людская лавина хлынула вперёд, с безумным ором и блеском радостно-бешеных глаз. Через ров были перекинуты наскоро сколоченные мостки, по которым литвины перебегали препятствие, не смотря на свистящие со стен стрелы. Те, в свою очередь, тоже находили свои цели, сбрасывая как убитых, так и раненных прямо в студёную воду рва, который оказался глубже, чем можно было подумать, и люди барахтались в нём, выбиваясь из сил, и дрожа от холода, крича товарищам, чтобы хоть как-то из него вылезти.
Но тех, кому повезло прорваться, за проломом встречал частокол топоров и мечей из-за стены щитов. Рыцари и кнехты готовы были дорого продать свои жизни, да и лучники со стен продолжали обстреливать атакующих. Первая линия почти полностью полегла под стрелами и ударами плотного строя кольчужников, разящих с ужасающей сноровкой. Но второй волне повезло больше. Она с яростью навалилась на орденцев и заставила-таки тех дрогнуть. На помощь кнехтам бросился рыцарь со слугами, но не успел он толком поднять щит и меч, как ему смяло нагрудник могучим ударом топора. Изо рта рыцаря брызнула кровь, а в стене щитов и копий образовалась небольшая брешь, в которую и устремились нападавшие. Теперь численное превосходство литвинов начало играть свою роль. Да, в гневе безысходности кнехты ещё прорубали в их рядах бреши, но это уже ничего не давало. Пустоты снова и снова заполнялись вражескими воинами, и так продолжалось до той поры, пока не пал последний из защитников.
Когда резня унялась, Острожский подошел к самому краю рва и взглянул из-под руки на свой первый за последние годы захваченный замок. И багровое солнце, клонящееся к горизонту, показалось ему символичным. У него полегло примерно три сотни человек — потеря недопустимая, даже несмотря на победоносность стычки. Ведь Тильзит был не последним замком на пути. И потому радость от первой победы омрачалась осознанием того, что безвозвратно утрачена часть армии, столь отчаянно необходимая ему и Кёзгайло.
В Тильзите они простояли двое суток, оправляясь и заботясь о раненых. Наиболее тяжких отправили телегами назад, а сами выступили вперёд, на столицу местного комтурства — Рагнит.
Рагнитский замок был крепким орешком. Он был построен на искусственно приподнятой насыпи, а в основание фундамента были заложены массивные сдвоенные гранитные плиты. На ручье вдоль стен немцы в своё время построили дамбу, а перед ней выкопали ров глубиной до четырёх метров и шириной до двенадцати — так образовался мельничный пруд. В крепости насчитывалось 11 больших и малых орудий и 18 картечниц, стрелявших и свинцовыми пулями, и колотым камнем, был размещён довольно сильный гарнизон, который по случаю осады возглавил сам комтур. А население с окрестных земель либо попряталось в лесах, либо скрылось за стенами замка.
Как и в Тильзите, предложение о сдаче рыцарями было с гневом отвергнуто. И войско вновь приступило к осаде, которая сильно затянулась ввиду наступления холодов. Три штурма отразил гарнизон и лишь на четвёртый, когда все приставные лестницы уже были сброшены, пушкарям удалось вынести замковые ворота. Но и после этого орденцы продолжили сопротивление, умывшись сами и умыв нападающих потоками горячей, дымящейся на снегу крови.
И всё же к середине зимы литовские войска вышли к устью Немана, громогласно заявив об этом победой над наскоро собранным отрядом тевтонцев и захватом сельца Шилокарчема с его рыбным рынком и корчмой, и местечком Русне — главным центром рыболовства в Куршском заливе и низовьях Немана.
А вот Кёзгайло не так повезло, как Острожскому. Хоть магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг и придерживался позиции нейтралитета, да только удержать от действий своих вассалов был не в состоянии. Ливонцы же, жившие на порубежье с литовским княжеством, были сильно обиженны на жмудинов за постоянные набеги, и, подогреваемые тевтонами и осознавшими опасность рижанами (которым выход Литвы к морю никуда не упирался), собрали пусть небольшую, но зато спаянную рать, и в наглую пройдя мимо Швянтойи и Паланги, ударили в спину осаждающему город войску. Атака эта была тут же поддержана мемельским гарнизоном, так что не стоит удивляться, что литовские полки были рассеяны по окрестностям, а сам Станислав лишь чудом не угодил в лапы рыцарей.
На этом зимняя кампания закончилась и вот теперь князь Радзивилл, вновь вернувшийся в армию польского короля, не находил себе места, гадая, какой будет реакция поляков, переломивших-таки ход войны в свою пользу и что предпримет московский князь, чью столицу летом сжёг крымский хан. А главное, как поведут себя магнаты, когда на вальном сейме вновь встанет вопрос о соединении двух государств?
* * *
*
А между тем Европу потихоньку охватывала Реформация.
Лютер, осужденный Вормсским эдиктом, тем не менее сумел избежать судьбы Яна Гуса, найдя себе пристанище в замке Вартбург курфюрста Саксонии Фридриха Мудрого, где и занялся переводом на немецкий язык Нового Завета, тем самым собираясь дать в руки своих сторонников мощное идеологическое оружие. И вряд ли он при этом осознавал, что таким образом ввергает европейскую цивилизацию в долгую череду религиозных войн.
А вот перед Священной Римской империей германской нации из-за нешуточной угрозы со стороны молодой Оттоманской Порты встал целый ряд важных задач, отвлекающих её от второстепенных направлений. И потому, всё на том же Вормском рейхстаге, два брата — император Карл V и принц Фердинанд I — договорились о полюбовном разделении владений Габсбургов на испанские (с итальянскими владениями, заморскими колониями, а так же Нидерландами) и центральноевропейские, заложив тем самым основу для формирования в будущем двух империй: Испанской и Австро-Венгерской. Хотя поначалу планировалось, что пока склонный к компромиссам Фердинанд удерживает под контролем Германию, Карл впрямую займётся борьбой с Турцией и Францией. Но, как известно, ни один план не выдерживает столкновения с реальностью.
Зато эти решения, пусть и косвенно, но отразились со временем на судьбе скандинавских стран, где в Швеции уже вовсю разгоралось восстание против датской тирании, а датский король всё ещё не воспринимал его серьёзно и продолжал готовиться к новой войне с Ганзой.
Получив столь интересные новости, Андрей записал их в свой походный дневник, однако посчитал, что время для высокой политики в его планах ещё не настало, а потому, обговорив кое какие подробности с Мюлихом и дав чёткие указания приказчикам, сам на шхуне "Аскольд" покинул порт Любека, привычно отправившись на охоту за купцами.
И практически сразу удачно наткнулся на небольшой краер с командой в восемь человек, перевозивший, тем не менее, весьма дорогой с его точки зрения товар — медные слитки. На купце, сообразив, кто им повстречался, даже и не подумали о сопротивлении, а просто сбросили парус и с обречённым видом стали ждать абордажную команду. А потом, пока медные полусферы перетаскивали из одного трюма в другой, Андрей пожелал расспросить шкипера о делах в Гданьске, подбодрив того кружкой малиновой наливки и обещанием оставить ему его судно.
И сведения, которые тот поведал, оказались весьма интересными.
Гданьск лихорадило. Да, обороты торговли, не смотря на идущую войну и недавнюю осаду, продолжали расти, достигая головокружительных сумм, отчего в городе оседало всё больше и больше золота. Вот только кроме торговых судов в Мотлаву входили и каперские корабли, часть из которых давно ходила под королевским стягом. Впрочем, от продажи корсарской добычи город только выигрывал, а потому смотрел на это до недавнего времени сквозь пальцы. Вот только в последние годы силы каперского флота польского короля стали таять как прошлогодний снег под лучами солнца, потому что русские, чьих кораблей ещё десять лет назад и видно не было нигде дальше Ревеля, неожиданно не только заполонили собой морские пути, но и болезненно огрызнулись. Причём болезненно не только для каперов, но и для владельцев кораблей, позволив себе то, что раньше считалось лишь прерогативой самих ганзейцев. Вновь и вновь в город приходили вести о потоплении очередного судна; вновь и вновь у каперов, владельцев кораблей и владельцев верфей возникали трения с гданьским сенатом. И корыстолюбивый Гданьск, желая в своих торговых интересах примирения с оказавшимся столь кусачим противником, всё чаще стал недобро посматривать в сторону королевских жолнеров. Этому же способствовали и внутренние конфликты, раздиравшие патрициат и горожан. В общем, сработало старое правило — разделяй и властвуй. Ведь любая толпа всегда бездумна, и если её гнев умело направить, то всегда можно выиграть время и преференции для себя любимого. И патрициат Гданьска решил, что королевские каперы могут стать весьма достойным козлом отпущения за все их грехи. Ну, а напоследок шкипер поведал, что, вроде как, патриции собирались отправить кого-то в Ивангород, но тут он мог довольствоваться лишь неясными слухами, хотя интерес в Андрее разжёг нешуточный.
