Он нёсся не разбирая дороги, бездумно огибая мелкие препятствия и аномалии. Хася, вцепившись в плечо, отчаянно работала крыльями, чтобы хоть как-то удержаться.
Наконец кот выдохся и пришёл в себя. Он стоял посреди прогалины, отороченной по краям, как бахромой, 'антоновым огнём'. Её замыкала обширная лужа 'ведьмина студня'. Лужа была нехорошая: студень не лежал ровно, а пузырился и лопался с брызгами, порождая яркие сиреневые всполохи. Видимо, в неё попал какой-то артефакт — ну или завелась мелкая аномалия.
Просмотрев картинку во всех диапазонах, кот взял Хасю на руки — та благодарно пискнула и прижалась к нему покрепче — и начал осторожно обходить лужу справа, стараясь не приближаться к 'антонову огню'. Манёвр почти удался, но за 'студнем' обнаружилась 'жарка', запирающая путь. Пришлось столь же осторожно выбираться и идти слева, где проход был существенно уже. К счастью, он оказался свободен.
Обогнув наконец опасное место, кот посмотрел на открывшуюся картину и замер. Буквально в двух шагах от сужающейся полосы 'антонова огня' лежала огромная 'ведьмина коса', приглашающе потрескивающая голубыми электрическими искорками.
Отпустив Хасю, Базилио осторожно подобрался к артефакту, выпустил из-под хвоста провод и аккуратно закинул контакты на косу, молясь, чтобы восстановленная Болотным Доктором проводка выдержала. Но ничего плохого не случилось: в тело Базилио начала вливаться энергия.
Где-то минут через десять, уже полностью заряженный, кот подумал — а не вернуться ли назад, чтобы осмотреть останки упыря и всё-таки отыскать пресловутый дублон. Однако перспектива новой встречи с барабакой ну совсем не мотивировала. К тому же Хася подмёрзла и заныла. Пришлось спускать её с плеча и устраивать за пазухой греться.
Подходящее место для ночлега нашлось неожиданно быстро: маленькая сухая пещерка, путь к которой пересекал зажор, наполненный 'ведьминым студнем'. Кот натаскал снега и развёл костёр. Хася согрелась, поела сгущёнки, а потом потребовала свою порцию белка. Базилио отговорился тяжёлым днём и усталостью, посулив ей хороший завтрак.
Глава 37, в которой наш юноша приходит в себя, а его отец ошибается
7 ноября 312 года от Х.
Директория. Институт Трансгенных Исследований, корпус E. Комната 11.
Явно не утро, но точно не вечер.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
КЛЮЧЕВАЯ ФИГУРА (далее — КФ), в отличие от авторизированного пользователя, не имеет доступа к системе, однако без неё авторизированный пользователь не может получить доступ к системе. По сути, это нечто вроде живого ключа или пароля, чьи уникальные данные используются для авторизации. Обычно используются системы биологического сканирования, устанавливающие идентичность КФ.
Поскольку ключевая фигура не может быть допущена до работы с системой, процесс авторизации, как правило, предполагает исключение КФ из числа возможных пользователей. В системах с высоким уровнем безопасности это достигается умерщвлением КФ, причём полный доступ предоставляется только после вторичного биологического сканирования трупа.
Крат Ю. Г., Шмаркова И. Г. Основы информационной безопасности. Директория: Лыбедь, 273.
Ад — это не то, что вы думаете. А то, что вы думаете — это ещё не ад. Это так, преддверие.
Ад — когда в голове не заводится никакая мысль, даже самая куцая, а только треск, хруп, хряп, пиздец-пиздец и лютейшая маналула.
Деревянная голова Буратины именно что трещала. И трещала она адово. АДСКИЙ АД! — вот что творилось в ней, вот что в ней совершалось.
Несчастное изделие всхлипнуло и судорожно втянуло в себя воздух. Окружающий мир был неприветлив, хмур и вонюч. Он вонял перегаром, конским потом, кислой птичьей отрыжкой и ещё чем-то невыразимо гадким.
— Йа-аюшки... — вымолвил бамбук заветное слово, отчаянно при этом зевнув. От зевка что-то разомкнулось в ушах и прорезались звуки.
— ...П-па м-маленькой, чем поят лошадей! — гнусавил какой-то коняка.
— Мальчики, ну нельзя же столько пить, — этот голосок был тоненький, овечье-подблеивающий. — Скарятин, ты опять! Ну сколько можно!
— Овца, овца... сосни хуйца... сосни хуйца, овца! — бормотал коняка, шевелясь шумно и дерзостно.
— Убери эту свою штуку! Я не могу, я утомлена! — возмутилась овечка.
— Сос-сни... ну сосни... сосну... со сна... немно-о-о... — конь противно реготнул и закончил обычным конским 'ого-го'.
— Долли права, Скарятин. Хорош тебе, — недовольно прогнусавил кто-то третий. — Сейчас будешь как вон те дрова...
Буратина был не в силах отворить веки, но каким-то образом догадался, что речь идёт о нём.
— Так всё равно выпить нет, — посетовал новый голос, откуда-то сбоку.
— Будет, — уверенно сказал гнусавящий. — Сейчас доктор кьянти подгонит, у-гу.
— Н-ну п-па рюмочке... п-па рюмашечке... п-па м-м-мане... мани... — язык у коня заплетался. — Л-л-лошадей! — крикнул он и ударил копытом по полу. Что-то звякнуло-подпрыгнуло. Конь повторил, с тем же результатом.
— Скарятин! — жалобно заблеяла овечка. — Ну я тебя просила! Ладно, давай это самое, — она обречённо вздохнула, — только не буянь.
— Доличка, ты его совсем разбаловала. Лучше споём, — предложил тот же посторонний голос.
Буратине тем временем кое-как удалось разлепить один глаз, а за ним и второй. Счастья ему это, правда, не прибавило: в поле зрения кружились какие-то мутные пятна. Проморгавшись, он сумел разглядеть облупившийся потолок.
Делать нечего — пришлось повернуть голову. Это простое действие отдалось острой болью в затёкшей шее. Зато в поле зрения попал лабораторный стол — точнее, та его часть, которую не заслоняла лошадиная туша, раскопытившаяся на каком-то ящике.
Напротив коняки пристроилась на автоклаве — нормального насеста в комнате не было — какая-то некрупная птица с круглыми жёлтыми глазами и основательным клювом. Её Буратина видел пару раз в отцовской лаборатории. Птица меланхолично поклёвывала что-то из кулька. Сбоку жалась пушистая овечка с огромным розовым бантом между ушей. В другое время она непременно пробудила бы в Буратине желание обладать ею. Но не сейчас, нет. Ему было трудно, томно было ему.
Стол был заставлен посудой, в основном питейной. На полу валялось несколько пустых бутылок.
Ещё чуть-чуть сместив глаза, бамбук заприметил на своей родной койке тощего рыжего спаниеля. Тот возлежал на ней по-хозяйски, держа лапой в чёрной перчатке пустой стакан.
— Фингал, балалайка где? — поинтересовался он, потягиваясь. — Грянем заветную!
— Мальчики, ну хватит же! — овца неожиданно упёрлась. — Сейчас доктор Коллоди вернётся, а у нас тут безобразие!
Скарятин мощно всхрапнул, покачнулся, однако ж усидел.
— Балалайку давай, — спаниель чуть приподнялся. — Фингал, где она там?
— Мальчики, ну не надо... ну хотите, я вам спою? — попросила овечка, беря в ручки узенькую балалаечку, перевязанную малиновой ленточкой.
— Что ж, — рассудил птиц, — спой, светик, не стыдись.
— Я вообще-то Долли, — обиженно сказала овца, — а Светка твоя — дура и вредина. Она мне вчера в анализы напис... намочила.
Спаниель хохотнул.
— Да ладно, Светка нормальная пупица, просто ты её своим занудством достала...
Овца дёрнула струну, другую. Струны зазвенели — здынь, здынь, здынь. В затылке Буратины это отдавалось как 'буц, буц, буц'.
— Как лист увядший падает на ду-у-ушу, на том конце замммме-е-ееееедленного жееста... — с душевностью заблеяла Долли.
— Гу-ук, гу-ук, — Фигнал издал неприятный звук, обнаруживший его совиную основу.
— Н-нах... Парррюмачке... — пробормотал засыпающий конь.
— Что-нибудь повеселее, пожалуйста, — попросил спаниель.
Долли обиженно замолчала, потом переладилась и заголосила чуток побойчее:
— Па-адал Перец, па-адал Ясный...
— Не то, — констатировал Фингал. — Бобик, давай уж ты.
— Фингал, меня Робертом зовут, — напомнил рыжий. — Можно Робин. Можно Бобин. Можно, наконец, по фамилии...
— Короче, Склифосовский, — Фингал, не вставая, простёр рукокрыль, оказавшуюся неожиданно длинной, и балалайку у овцы отобрал. — Давай-ка про пятницу, — инструмент откочевал к спаниелю.
Буратина тем временем пытался соображать. Надорванная неумеренными возлияниями башка тому противилась, но всё-таки заработала. В частности — отыскала и вытолкнула на свет воспоминание о том, что доктор Коллоди вроде как собирался прийти пить с друзьями. Судя по всему, друзья были на месте — и уже успели хорошенько поддать. Оставалось выяснить, где сам доктор Коллоди и в каком он состоянии.
Робин-Бобин сел на попу ровно, встряхнул ушами, ударил по струнам и запел:
— К нам вернулася из нахуя, лихо ахая-бабахая, пиздобразница-хуятница — раз-два-три-четыре-пятница!
— Пятница, пятница, пятница-развратница! — подхватил Фингал и лихо гукнул по-сычиному.
Скарятин пробудился, встряхнул гривой.
— Разминайте, тёлки, попоньки — раз-два-три-четыре-оппаньки! — выржал он, заглушая птица и пса. Овечка демонстративно поджала ушки и отвернулась.
— Обтруханчики-малёсики! Всем чесать свои колёсики! — простонал Робин-Бобин, наяривая всё бойчей.
— Пятница, пятница, пятница-развратница! — грянули все, кто во что горазд, издаваючи невообразимый шум.
Буратина застонал от натуги: он пытался понять, что происходит. Что такое 'пятница', он помнил ещё по вольерному житью. Обычно так называли вечер перед Сретением. Когда-то в этот самый день доктор Моро то ли скрестил, то ли срастил ужа с ежом. Так или иначе, трансгенщики этот день отмечали как профессиональный праздник. По традиции, накануне торжества заготовок хорошо кормили и не наказывали. Правда, наутро в вольере некоторых не досчитывались: по той же традиции, ночью неудачные экземпляры усыпляли и отправляли вниз. Но Сретение отмечали вроде как зимой, а до зимы было ещё сколько-то. Деревяшкин попытался сообразить, сколько именно, но тут же запутался.
— Тили-тили трали-валенки, мы по рюмочке, по маленькой... — начал было спаниель.
— Чем поят лошадей! — немузыкально заорал Скарятин, сбившись на свою любимую.
— Деф позор-рный, такую песню испор-р-ртил! — рыкнул пёс.
— Мальчики, ну не ссорьтесь! — заблеяла Долли.
Тут дверь распахнулась, все притихли, а потом разразились радостными воплями.
Буратина собрался с силами и сел на полу: любопытство победило-таки похмельный синдром.
Из-за двери показалась грузовая черепаха. На спине у неё стоял таз, судя по донёсшемуся до деревяшкина аромату — с пловом или чем-то вроде того. Сзади была приторочена пузатая канистра, по бокам висели сетки с пузатыми оплетёнными бутылками. 'Кьянти', — подумал Буратина.
— Склифосовский! — заорал из-за двери доктор Коллоди. — Принимай груз! Вира помалу!
Спаниель резво вскочил и бросился к черепахе, отпихивая коняку, который полез было к плову. На помощь пришёл Фингал, вытянувший шею и доставший клювом до конского предплечья. Жеребец дёрнулся, взгреготнул, но морду убрал. Фингал тем временем подцепил рукокрылью сетку с вином и аккуратно перенёс на середину стола. Овца осторожно передвинула посуду поближе к краю.
Деревяшкин решил, что пора бы и напомнить о себе.
— Папа, — осторожно позвал он. — Доктор Коллоди! — закричал он громче.
— О, сынулька? Оклемался? Давай к нам, — донеслось из-за двери.
Буратина не заставил себя упрашивать, а тут же протырился к столу и уселся на место спаниеля, занятого размещением таза, над которым вился ароматный парок. Буратина принюхался — пахло луком, варёной морквой, молодой козлятиной и специями. У оголодавшего доширака желудок вспучился, рот затопило слюной.
Доктор тем временем отправил черепаху пинком в обратный путь — и дверь закрыл.
— Мне местечко найдётся? — поинтересовался он, раскупоривая кьянти. Овечка тут же вскочила с места, но доктор движением руки её удержал.
— Сиди уж... Ага, вот, — он вытащил из-под стола небольшую табуретку и оседлал её. — Эй, осторожнее! — спаниель, лишившись законного места, молча и сильно пхнул Буратину задом, заставляя подвинуться. Тот на автомате попытался врезать псу промеж глаз. Но на его плечо неожиданно обрушился тяжёлый птичий клюв.
— Яюшки! — заорал доширак, махая руками, чтобы не слететь с койки. — Так нечестно!
— Вот же тупое полено, — проворчал доктор. — Коллеги, простите убогого.
Кое-как устроившийся пёс неприязненно посмотрел на доширака, но смолчал.
— Значит так, — сообщил Коллоди. — Надо бы вас познакомить. Вот это — Буратина, он у меня на индивидуальном. Так, Скарятина ты знаешь. Его все знают... Это наша Долли, лаборантка... Фингал Когтевран. — Птиц гордо нахохлился. — Замначальника в биореакторной.
Буратина невольно вздрогнул. Фингал это заметил и посмотрел на него как сыч на полёвку.
— И Роберт Склифосовский, — представил доктор спаниеля. — Техник. Мы с ним шарманку чинили-чинили...
Тут Буратине внезапно и сильно поплохело. Чтобы не упасть, он опёрся руками о стол. Тот перекосился. Стаканы и бутылки зацвокали, целуясь друг с другом.
— Э, да тебе полечиться надо, — озабоченно сказал Карло, плеснул из канистры в подвернувшуюся под руку кювету и дал сыну.
То было ледяное тёмное пиво. Буратина, счастливо мыча, всосал его в три хлюпа.
— Simila similibus curantur[15], — сумничал доктор Коллоди, жуя плов. — Да ты жри, чего ждёшь-то?
Буратина не заставил себя упрашивать и тут же набил рот душистым рисом. Скарятин, увидев это, засунул морду прямо в таз и от души хапнул. Щёлкнул клюв Фингала. Галантный спаниель нашёл на столе пустую чашку Петри, наполнил её пловом и предложил овце. Та церемонно взяла её пушистыми, словно в белых перчатках, пальчиками.
— Слушай сюда, чучело-бамбучило, — снизошёл доктор Коллоди до объяснений. — Был научный совет. На котором мне вернули лабораторию. Секвенсор починили. А наш старый знакомый Джузеппе Сизый Нос оказался саботажником. И шпионом.
— Й-й-й... йык! — Буратину от удивления заклинило на икотке. Джузеппе он отлично помнил по вольеру, не раз огребал от него пиздюлей. Но чтобы Сизый Нос оказался вот прямо-таки настоящим шпионом — ну нет, ну такого злодейства наивный доширак всё-таки не ожидал.
— Э, только на стол не блевать! — доктор понял судороги Буратиньего тела по-своему.
