— Они были негодными кандидатами, раз позволили себя убить, это раз. А вы готовы передать власть первому встречному, который испортит ваше дело и провалит ваши замыслы?

Пожалуй, это был настоящий разговор магистров. Я никогда не задумывался, что чувствуют магистры. Бывает ли им тяжело думать, что передача власти происходит вслепую? Они сомневаются? Бывает ли им страшно? Мне не по статусу рассуждать об этом.

— Позволили себя убить?

— Они умерли, а значит, недостаточно старались, — он пожал плечами. — Определенно.

Шеннейр был безжалостен к слабости.

— А вы хотите, чтобы ваш преемник совершенно соответствовал? — я опасался, что Шеннейр убьет Эршенгаля, если тот попытается выйти из его тени. А пока Эршенгаль не пытался, он для Шеннейра был скучен. Шеннейру было невозможно соответствовать.

— Кто же этого не хочет. Он должен быть чем-то. Чем-то великим.

Я хмыкнул, не сдержавшись, и вынужденно пояснил:

— Долго ждать придется.

Шеннейр поднял руку, чтобы, как и всегда, щелкнуть мне по лбу темной печатью в расплату за дерзость, но передумал.

Норман открыл нам дорогу к Вихрю. Мы ехали по маячкам, которые теперь выстроились в ряд, и буря не пыталась смести нас с дороги, и только ржавой пылью висела в воздухе. Я представлял, как умрет этот мир. Тихо, почти незаметно, покрываясь пылью.

У врат в Вихрь ждал Тхиа. Я едва не кинулся к нему с радостным приветствием, но знакомая ледяная аура привела в чувство. Лорд Норман надел на себя облик Тхиа. Было непонятно, зачем, но Лорд не зря хранил тело гончей.

Гончие послужили для меня пропуском. Они следовали своим путем; они оставили мне воспоминания и ощущение чего-то несделанного, незаконченного. Чтобы это заглушить, я возился с Матиасом. Я слишком привязывался. Ко всем, кто проявлял ко мне хоть немного участия. Смешно.

Норман был один. Я ожидал, что он возьмет с собой воинов, но он все еще был один.

— Вы уходите в одиночестве? Где ваши приближенные?

Он коснулся рукой лба:

— Моя колония со мной.

Но... воины? Я думал, из нас хоть заарнский Лорд придет нормально подготовленным.

На сей раз Вихрь притворялся нормальным зданием. Здесь все осталось так, как было, когда здесь жили маги, сбежавшие из разрушенной Шэн. Даже брошенные вещи остались на местах. Вихрь пытался копировать Шэн, и я узнавал просторные коридоры и лестницы. Стены Шэн были сложены из черного камня, и сколько бы ламп ни освещало помещения, они все равно оставались темными. Строителями башен были мирринийке, а они утверждали, что у них от черного цвета глаза отдыхают.

Лорд Норман шагал тяжело, и коридор содрогался от каждого шага, и на полу оставались вмятины. Словно тщедушная фигурка тащила на себе огромный груз.

— Я оставлю вам все подземные туннели, — видеть отсутствие эмоций Нормана на всегда живом лице Тхиа было тяжело. — Там есть рельсы, подземные озера.

Даже уходя, Норман заботился об Аринди. Порой мне казалось, что мы его не заслужили.

Шеннейр смотрел ему в затылок с холодной улыбкой. Если бы Норман не убрался сам, темный магистр пришел бы за ним лично.

— Жаль, что вам, Пятый Лорд, не пришлась по душе наша страна.

— Дом там, где сердце.

Лорд Норман возвращался домой.

Вихрь злился и рокотал внутри стен тысячей рассерженных шмелей. Подъемная платформа остановилась на одном из уровней: я ожидал, что Вихрь попытается меня ужалить и привезет к моей камере, но это было нечто другое.

Полукруглое помещение. Двери через равные промежутки. Ни цифр, ни знаков.

Так холодно. Так холодно здесь.

Им не назначили ни цифр, ни знаков. Светлых просто заперли здесь, закрыли двери и больше никогда не открывали. Навсегда заперли в каменных склепах.

Они умерли, а их тела поглотил Вихрь. Я слышал это. Я никогда не открывал эти двери. Я не мог...

Шеннейр стукнул костяшками пальцев по стене, и Вихрь завизжал от боли. Платформа поехала вверх.

Из всех моих врагов Вихрь оказался удивительно сметлив. Кто бы мог подумать, что светлого магистра доводят до дрожи двери.

— Что вы смотрите, Кэрэа Рейни? — мученически процедил Шеннейр. — Ну что мне сделать? Я не умею воскрешать мертвых!

Я закрыл лицо трясущимися руками, чувствуя, как стучат зубы, а потом спокойно выпрямился. Шеннейр разнес свою камеру в клочья вместе с этажом: у каждого своя память.

Платформа поднялась на площадку на крыше. Вихрь вырос так сильно, что сейчас уже далеко превосходил старую Шэн. По камням разбегались выжженные линии, соты, оставшиеся после Осеннего праздника.

Я вспоминал Осенний праздник, горы яблок, зеленых, красных, сладковатый и резкий запах гнили. Казалось, прошли годы, а ведь и года не прошло. Венец оператора замка просигналил об установлении связи.

— Я бы, может, вас и убил, светлый магистр, — казалось, каждая вспышка молний делает Шеннейра счастливее, — но мне нравится, что вы не боитесь риска.

Для чего — ведь риск приносит счастье. Я сделал сигнал спутникам подойти ближе и коснулся их.

...— А зачем с вами собственно столько времени возился Мэвер? Ему было запрещено причинять вам серьезный вред.

Я смотрел, как Миль работает над алхимическим столом: отмеряет порошки на точных весах, толчет ингредиенты в ступках, разливает жидкости по ретортам и ставит на огонь. Гудела вытяжка. Я пришел к Милю сразу после медблока: после капельниц меня всегда бил озноб и хотелось кого-то достать.

Темные искали наставников для учеников и хором сокрушались, что нас покинул такой хороший человек Мэвер. Лично я не доверил бы Мэверу и паука.

— Человеку, который накоротке общается с темным магистром, неуместно падать в обморок от упоминания какого-то Мэвера, — Миль толкнул мне под ноги кресло и сунул в руки дымящуюся чашу.

А я надеялся, что Миль меня уж точно поймет. И Шеннейр никогда не пытался со мной разговаривать.

— ...мы подробно обсудили все мои действия.

Дым пах можжевельником, так, как пахнут разогретые солнцем можжевеловые рощи на побережье. Я всегда должен был отвечать, но отвечать так, как надо. Не так сложно, если ты эмпат, но сложнее, когда противник это знает.

Светлые лгут. Всегда.

Так говорил Мэвер, но ему не нравилось, когда я соглашался. Это была игра с непредсказуемыми правилами.

— Но он утешал меня и говорил, что ошибаться не страшно.

Зелье Миля вскипело и вылилось на плиту: Миль едва успел спасти остаток и теперь смотрел в кастрюлю со скорбным видом, и я решил рассказать ему что-нибудь веселое.

— Я несколько раз подробно пересказал ему, как Шеннейр убил моего магистра. Столько повторений, Миль, вызывают мысли не о злодействе, а о плохой памяти.

Я каждый раз рассказывал разные истории.

— Однажды он принес то зелье, которое сейчас прожигает вашу плиту, и убедил меня окунуть туда руку. Нет, это было оправданно; и он показал, как это перевязывать, — я вытянул перед собой ладонь, — совсем незаметно. Впрочем, он сказал, что это совершенно не больно, и я тоже так считаю.

По моему мнению, Мэверу стоило поменьше говорить.

Солнце висело совсем низко. Песчаная равнина была исчерчена тенями, и вокруг не было никого, но каждый камень, каждый холм и постоянно движущийся, извивающийся песок были враждебны. Я не слышал ничего живого, но чувствовал взгляды и злобу.

Мы стояли на каменной площадке, почти занесенной песком. Вихрь, такой высокий, утонул до самой крыши. Шеннейр достал из сумки белую ткань, развернул и вынул нож: совершенно обычный; со ржавыми пятнами на лезвии и перемотанной изолентой рукояткой.

— Нож, которым я добил светлого магистра Ишенгу, — задумчиво проговорил он. — Восхитительнее всего ломать нечто великое.

Я сдержал вздох:

— А ткань, это...

— Приграничный хлопок, — Шеннейр потер переносицу, а потом оживленно улыбнулся. — Я не могу гонять врагов полотенцем, Кэрэа.

И подбросил нож; нож перевернулся и точно вошел в стык камней. По нервам Вихря пронеслась вспышка, и вокруг лезвия выступила густая багровая жидкость, растекаясь по камню.

— Никогда не приносил в жертву здание, — Шеннейр вытащил нож, обмакнул в кровь палец и начал чертить знаки. Ощущение темного ритуала давило, как и всегда; стон, родившийся в недрах Вихря, усилился и застыл на самой зубодробительной ноте, а потом распался на шелест и невнятные всхлипы. — Следите за мыслью, Кэрэа, вот это вам понравится. Я отправил светлых в Вихрь, и Вихрь сожрал их мучения и стал сильнее; и его жертвоприношение приносит силу мне. По вашим представлениям, светлые послужили великому делу. А какое у вас, у светлых, еще может быть счастье?

Я отступил, стараясь не запачкаться. Мы не объявляли нападение, но Первый Лорд знал, что мы здесь.

Первый Лорд поднимался. Поверхность земли двигалась, бугрилась, всюду, куда хватало взора. А он оказался... большим. Воздух сгустился: Лорд был невидим, но закрывал небо. Теперь я слышал его тьму: Первый Лорд был грубой обезличенной мощью, стагнацией, неизменностью, тупым движением челюстей. Хотя какого разума можно ожидать от существа, которое днями напролет спит.

Солнце задрожало, дернулось и сдвинулось вниз на одно деление. Чудовищно насыщенное психическое поле сжало голову; я выстрелил. Усиленное проклятие проделало в теле Лорда дыру, из которой хлынули сверкающие лучи, но рана мгновенно заросла.

На стекле прицела вспыхнул и погас косой крестик.

Из песочных нор, из земли, из подземных туннелей выбирались существа и подходили ближе. На их телах были глазки, которые реагировали на свет и тепло, они толкались, теснились, слипались в одну массу, а более я ничего описать был не в силах, потому что они были невыразимо прекрасны. Мне захотелось посчитать, сколько биомассы Заарнея составляла биомасса первой колонии.

Норман протянул к ним руки. Его пальцы были длинными и становились все длиннее: они обогнули нас с Шеннейром и потекли дальше, ветвясь, и коснулись первого ряда существ. Я решил, что это тоже невыразимо прекрасно. Кто, как не светлые, способны видеть истинную красоту.

Шеннейр поднял голову, кратко выругался, и вернулся к ритуалу.

По рядам существ пронесся электрический разряд, и они слитно, как косяк рыбы, развернулись и окружили нас защитными кольцами. Я спохватился и церемонно представил:

— Поприветствуйте Четвертого Лорда!

Над равниной разнесся гулкий звук, похожий на удар гонга. Норман чуть наклонил голову. Тупая сила натолкнулась на ледяные щиты, и в ощущениях Первого впервые появилось что-то, напоминающее удивление.

Привратники возникли из ниоткуда, столь же флегматичные, как всегда, столь же огромные. Но они не нападали: Четвертый Лорд Норман имел право здесь быть. Лордов всегда четверо: разорвав Четвертого, Лорды всего лишь освободили Пятому причитающееся ему место. В эмоциях Нормана я слышал торжество.

Шеннейр напоследок ткнул Вихрь в нервный узел; песок вокруг площадки просел и посыпался в глубокую яму, и здание наконец начало расти, вознося нас на уровень врагов. Я видел врата; пустые оболочки инкубаторов прорыва, так и не завершивших работу; разлом, который сверху казался еще масштабнее. Первый Лорд и Норман схлестнулись всерьез; Вихрь страдал от ран, всасывая в себя энергию как воронка, и подпитывал собой алтарь, и тьма вокруг Шеннейра становилась плотнее. Мне казалось, мы замкнули какую-то цепь.

Если бы только мы могли уничтожить Заарней.

Если бы Заарней можно было уничтожить, это бы давно сделали.

Я надеялся, что механизму, лежащему в основе Заарнея, хочется выжить любой ценой. Но бедное Сердце надрывалось, не справляясь — потому что энергии всегда мало. Потому что чем больше энергии получали Лорды, тем больше они росли, а чем больше они росли, тем больше им требовалось энергии. Сердце даже не могло свернуть мир и уйти на новый цикл: здесь растопырились Лорды и не хотели отдать ни крохи своего места и статуса.

В горле заклокотало; я сплюнул кровь на жертвенник, надеясь, что тот не примет всерьез, и сказал:

— Кажется, Первый Лорд, я должен прояснить ситуацию.

Мои слова были не слышны. Я откашлялся и выстрелил снова, привлекая внимание.

— Сердце Хсаа'Р'Нэа закидывало сеть, закидывало крючок, чтобы привести меня сюда, чтобы я открыл врата и спас ваш мир. И, как уполномоченный представитель Хсаа'Р'Нэа, я вынужден сообщить, что проблема не вне, а внутри.

Солнце сорвалось с места и упало за горизонт. Сразу настала полная тьма; в ушах загудел ветер, и мне показалось, что с непроглядно-черного неба на нас дышит космический холод. Но вот солнце поднялось по другую руку; по равнине протянулись длинные тени; солнце вскарабкалось в зенит и рухнуло вниз снова.

Свет. Тьма. Свет. Тьма. От мельтешения и вспышек болели глаза. Тени выписывали вокруг камней круги как стрелки часов.

— Это вы убиваете ваш мир. Это вы забираете его силу себе. Это вас стало слишком много, и вы не хотите меняться, — я сложил руки перед собой, и скромно объявил: — Я светлый магистр, и я не могу сопротивляться инстинктам. Я обязан спасти ваш мир. От вас.

Первый Лорд издал тихий вздох; протяжный ноющий звук всколыхнул воздух. Шеннейр положил нож на ладонь и вытянул перед собой руку. Я напряженно следил за каждым его движением:

— Вы говорили мне, Лорд Норман, что тьма Хсаа'Р'Нэа пропитывает, отравляет наш мир.

Но есть один нюанс.

Мы не доверяли Норману и не посвящали его в детали. Шеннейр убедил меня взять оружие, чтобы в случае неприятностей пристрелить его форму и сбежать.

— Но мы используем вашу тьму очень давно. И у нас есть темный магистр.

А вы стали слишком похожи на нас.

Шеннейр обернулся: глаза его сияли, и тьма вокруг него бушевала и ревела в упоении бури, и в ней вспыхивали звезды, и полыхали в мучительной агонии, и взрывались, чтобы вспыхнуть снова.

— И, как темный магистр, я обязан доказать, что моя тьма правильнее!

Мне казалось, что внутри Заарнея, в сердце этой дряхлой, усталой, равнодушной земли, что-то прислушивается. Тьма всегда любила Шеннейра.

Привратники склонились над ним и осторожно подхватили нож. И Шеннейр указал им цель.

— "И герои вспороли чудовищу брюхо, и оттуда посыпались все вещи, которые оно сожрало, и солнце, и звезды..."

Вода и солнечный свет хлынули потоком, расплескиваясь по миру. Почему-то разрушение шло за мной по пятам.

И я светло улыбнулся:

— Да какое же вы зло? Я не могу воевать против рыбок.

Большая пучеглазая камбала смотрела на меня очень зло и топорщила неожиданно острые плавники. Я снял церемониальную накидку (Миль был прав, пригодилась) и осторожно завернул в нее рыбу. Шеннейр подобрал нож.

Темный магистр Шеннейр, сообразно своей доброте, предлагал выкинуть Первого Лорда с Вихря вниз и посмотреть, как могучий Лорд покоряет пространство, но я не стал рисковать. Еще расшибется, и следующим Лордом станет Вихрь.

Черная башня Вихря торчала из воды, теперь изрядно перекошенная, а на ее верхушке чистейшей тьмой горел алтарь и, напоминанием о ступившем на эту землю зле, клубилась собственно чистейшая тьма. Контуры Вихря подрагивали — Заарней пытался от него избавиться. Теперь Вихрь служил перемычкой между мирами, и если его разорвут, то разорвут связь с нами.