Епископ протянул руку — он и сам не сразу заметил, что она дрожала, — и положил на грудь покойного, как будто хотел окончательно удостовериться, что сердце в этой груди больше не бьется, хотя сомневаться в этом было попросту глупо.
— Боже, смилуйся над его душой, — прошептал он. Он говорил тихо, будто боялся нарушить тишину леса: здесь складывалось ощущение, что на это имеют право лишь звери и ночные птицы.
Лоран почувствовал, что силы оставляют его, и медленно выдохнул. У него за спиной Элиза шмыгнула носом и переступила с ноги на ногу, зашуршав обувью по земле. Не поднимаясь, Лоран обернулся к ней и увидел, что она стоит, уткнувшись губами в кулак и не сводя блестящих глаз с открывшейся ей картины.
— Вы ведь не подумаете, что это я? — прошептала она.
— Что — ты?
— Не подумаете, что это я убила его, а теперь лгу вам?
— Не думаю, что у тебя хватило бы сил одолеть и лишить сознания умеющего вести бой мужчину выше тебя почти на две головы. Убийцы бывают коварными, и даже хрупкие женщины находят свои способы совершать задуманное, мне ли не знать об этом… — Он качнул головой, предпочтя не заканчивать эту мысль. — Но я вижу, что Ренара одолели с помощью грубой физической силы, которой тебе бы явно не хватило. Если только ты не заключала сделок с демонами, которых, если верить молве, ведьмы призывают на огонь своих ночных костров.
Элиза лишь едва приподняла брови и спросила:
— Вы в это верите?
Епископ глубоко вздохнул и махнул ей, чтобы подошла ближе. Она повиновалась. Он недолго изучал ее взглядом, и, наконец, заключил:
— Нет. Ты сама знаешь, что повинна во многих прегрешениях, но колдовской силы, данной сатаной и его приспешниками, я в тебе не вижу. Ведь слуги преисподней обещают людям соблазны земной жизни, исполнение заветных мечтаний и удовлетворение мирских желаний. Именно так они заманивают их души в свои сети. Ты же, — он покачал головой, — не похожа на тех, кто поживился за счет темных сил. Твою историю не назовешь счастливой, да и дом твой не похож на дом состоятельной дамы. Скорее, наоборот.
Он говорил прямо и спокойно. Возможно, прежде ее задели бы такие замечания, и она ощутила бы себя ничтожной крестьянкой при графе де’Кантелё, но теперь она была лишь благодарна епископу Лорану за то, что он подмечал ее бедность и несчастье. Как минимум, это значило, что он ей верил.
Элиза прикрыла глаза, соглашаясь.
Лоран вновь отвернулся от нее и еще некоторое время не двигался, шепча молитву. Затем он убрал ладонь с груди мертвого инквизитора и выпрямился.
— Я прослежу, чтобы он упокоился подобающим образом, — Лоран скорбно отступил. — Но сначала, — он указал на Элизу пальцем, — Ансель. Я должен убедиться, что ты не лжешь.
Элиза кивнула, и, не поднимая глаз, прошла к тому месту, где убийца в спешке обломал ветки кустарников, через которые убегал с поляны.
— Прямо через чащу? — поморщился епископ.
Элиза осталась выжидающе стоять на опушке.
— Он убегал этим путем.
— Но если ты знаешь, где он оказался в итоге, быть может, туда можно пройти через город?
— Я думала показать вам следы крови, по которым его преследовала. Чтобы вы видели, как я его выследила.
— Удивительная дотошность для лесной отшельницы, — нервно хмыкнул Лоран.
— Мне важно, чтобы вы знали как можно больше. — Она чуть помедлила. — И чтобы у вас осталось как можно меньше вопросов. Первым инквизитором, с которым я заговорила, был Вивьен, но за все это время я успела понять, что, наверное, только он из инквизиторов любил загадки и тайны. Обычно у вас к ним, — она качнула головой, — другой подход.
— О том, что связывало тебя с Вивьеном, мы еще поговорим, — строго напомнил Лоран. — А сейчас покажи место, где поранился убийца Ренара, а затем идем. Не через лес. Про след я уже понял.
Элиза вновь покорно кивнула, проскользнула меж ветвями, осторожно выставив перед собой факел, и медленно проложила себе путь сквозь деревья.
— Осторожно, — предупредила она своего спутника. — Не наступите в капкан, как это сделал он. Лучше идите прямо за мной. По моим следам.
Он не стал спорить.
* * *
Посреди погруженного во тьму ночного города одиноким светлячком желтел неяркий свет в окнах кабинета епископа.
Кантильен Лоран в задумчивости крутил в руках пустой пузырек из-под яда и посматривал на Элизу, которой велел сесть на резной стул подле стола.
Охота на Анселя Асье завершилась — пусть и таким неожиданным образом. Теперь злосчастному катарскому еретику уже было некуда бежать, а главе руанского отделения инквизиции не нужно было бросать силы на его поиски. С рассветом епископ собирался оповестить власти города о том, что преступник найден мертвым после того, как лишил жизни служителя Святой Инквизиции — человека, чья личность по закону считалась неприкосновенной. После этого душу Ренара ожидал ритуал отпевания, Анселю же надлежало посмертно выдвинуть обвинения и отлучить от Церкви, а тело — придать огню.
В этой долгой, грустной, но подходящей к своему концу тяжелой истории оставалось одно неучтенное звено, и именно о нем молчаливо размышлял судья инквизиции, отчего-то медля с выводами.
— Зря ты пришла ко мне, — наконец сказал он Элизе. — Я не могу проявить к тебе снисхождение или отпустить тебя. Я не могу обещать тебе прощение — ты ведь и не ищешь его.
— Я не ищу прощения или милосердия, — равнодушно повторила женщина. — За убийство и свои воззрения, за связь с Вивьеном… — Голос ее чуть дрогнул, но она продолжила: — За то, что знала, что в Кантелё люди впадали в ересь, но никому не сказала — за это ведь меня казнят.
Епископ тихо вздохнул. Возразить ему было нечего.
— Я и не уверена, что хочу жить, — покачала головой Элиза. — После всего, что произошло, я прошу лишь о двух милостях: не заключать меня в тюрьму… и не допрашивать с пристрастием. Я и так расскажу вам все, что вас заинтересует. Или то, что захотите услышать. А допроса, — она поморщилась, — я не выдержу. Я безумно боюсь. И мне незачем врать, потому что мне уже некого и нечего защищать. Смерть же — лишь ворота, ведущие в следующую жизнь.
Лоран молчал. Он поражался сам себе: всегда стараясь быть справедливым, он, однако, не считал себя человеком мягкосердечным. Уверениями в своей честности люди очень редко отводили от себя угрозу подвергнуться допросу и обвинениям, когда попадали в его распоряжение. Однако сейчас он действительно не хотел допрашивать сидящую перед ним преступницу и ведьму. Возможно, так сказалась потеря единственного близкого человека, что у него оставался — теперь не получалось не понимать эту женщину.
— В следующую жизнь? — переспросил он, нервно усмехнувшись. — Не хочешь ли ты сказать, что не веришь в ад и рай?
— Я… в конце концов, есть только один способ проверить, и именно он мне и предстоит. — Впервые в жизни Элиза запнулась, отвечая на этот вопрос. Каким бы спокойным ни казался ее собеседник, ему ничто бы не помешало принять решение отправить ее в допросную. Смерти Элиза уже не боялась, но мысль о пытках все еще приводила ее в ужас.
Инквизитор лишь продолжил хмуро смотреть на нее.
— Я теряюсь, Элиза, — честно признался он, задумчиво приподняв брови. — Расспрашивать тебя о твоей ереси и колдовстве? О том, как тебе удалось соблазнить Вивьена Колера? О твоей сестре? О том, что ты делала в Кантелё и что тебя связывало с графом Гийомом? О том, как именно ты познакомилась с Анселем? В конце концов, спросить у тебя про состав яда? — Он резко перестал крутить в руке пустой пузырек и с легким стуком поставил его на середину стола.
Элиза вздрогнула от этого тихого звука.
— Там были смешаны настои из корня белладонны и белены, — прошептала она. — У Анселя, должно быть, были видения перед смертью. Я слышала, что он как будто разговаривал с кем-то. Белладонна приносит видения.
— Я знаю, как действуют яды, — сказал Лоран. Голос прозвучал резче, чем ему хотелось. — А иначе сейчас обвинил бы тебя в том, что наслала проклятие. Пусть и на катарского еретика. — Он покачал головой, мрачно усмехнувшись про себя этой иронии.
— Я ни на кого никогда не насылала проклятий. Нельзя. Что другому пожелаешь — к тебе дважды вернется.
— Проклятье не насылала, но отравить — отравила, — резонно заметил Лоран.
— Я не хотела. Вернее, — она поджала губы, — я хотела остановить Анселя и прекратить зло, которое он творил много лет. Я хотела, чтобы он заплатил за то, что сделал. Но я никогда не хотела становиться убийцей. Не хотела… — Элиза вздохнула и обхватила себя дрожащими руками. — Но ведь он и так бы умер! Вы бы его казнили.
— Для начала — допросил бы. — Епископ оперся на стол локтями и соединил кончики пальцев. — Но сейчас речь не о нем. Ансель уже никуда от меня не убежит и ничего не расскажет. А вот что делать с тобой, я пока не решил.
Элиза устало прикрыла глаза и проговорила:
— Я прошу лишь выслушать меня. Я… мне кажется, будет проще, если я расскажу все с самого начала. А затем отвечу на все вопросы, которые у вас останутся. Дальше — моя судьба в вашей воле.
Кантильен Лоран качнул головой. На его худом лице отразились смешанные чувства: недоверие, горечь, усталость, сожаление.
— Что же, до рассвета еще есть время. Не вижу смысла откладывать момент, когда ты разъяснишь мне свою роль во всей этой истории и расскажешь все, что я хочу знать.
Элиза едва заметно улыбнулась. То была лишь тень благодарной улыбки, которой женщина всю жизнь одаривала людей, проявляющих к ней понимание, но ее собеседник об этом не знал. Пока что не знал.
— Спасибо, — кивнула она.
— Ну что же. Тогда рассказывай с самого начала. — Лоран откинулся на спинку своего кресла и махнул рукой в разрешающем жесте.
Элиза глубоко вдохнула, с шумом выдохнула, закусила нижнюю губу, бросила взгляд на епископа и чуть окрепшим голосом начала:
— Двадцать два года назад я родилась в деревне близ поместья Кантелё…
* * *
Свечи, освещавшие кабинет епископа, догорали одна за другой, но ни он, ни сидящая напротив него рассказчица не чувствовали тяги ко сну.
Сначала Лоран прислушивался к речи Элизы с подозрением, выискивая в ее истории несовпадения, подозрительные или неубедительные факты и лишние доказательства ее причастности к колдовству — которые, впрочем, были не так уж и нужны, поскольку лесная ведьма, раз признавшись в колдовстве, не отрицала собственных показаний. Но вскоре подозрительность инквизитора стала сходить на нет.
Яркими, узнаваемыми образами перед ним вырастали призраки людей и мест, большинство из которых были ему знакомы. Все сказанное Элизой не противоречило тому, что он знал, а лишь дополняло общую картину, заполняя те места, которые прежде пустовали.
Епископ сам не заметил, как напряженное желание выискивать в истории Элизы признаки преступлений и ереси сменилось живым интересом. Более того — рассказ ведьмы его тронул. Люди, воскрешенные памятью Элизы, представали перед ним поразительно живыми, сложными и тонко чувствующими. Несмотря на то, с какой уверенностью Элиза рассказывала об их переживаниях, Лоран понимал: она ничего не додумала и не поддалась фантазиям чересчур мечтательной души. Глядя на эту женщину, он понимал, что такие, как Гийом де’Кантелё и Вивьен Колер нашли в ней. И что она — нашла в них. Даже сейчас, усталая, потерянная, лишившаяся почти всех эмоций, Элиза все еще была красива, рассудительна, преданна и честна. В ней не было лживости, показной праведности, эгоизма, которыми зачастую бывали наделены даже ревностные христиане.
Слушая ее, Лоран — чем дальше, тем меньше — был в силах обвинить Вивьена за подобную запретную любовь. Элизу и Вивьена разделили жестокие обстоятельства. Не будь он служителем Церкви, эта женщина могла бы стать ему верной и доброй женой, и такой союз был бы примером супружеской добродетели, а не вершимого в тайне греха. Если бы Элиза приняла христианство, разумеется.
С удивлением он слушал, с каким жаром Элиза с юных лет недолюбливала катарское учение — и ведь не только из-за того, что Ансель убил Гийома. Нет, ей претила сама идея, а Гийом только подлил масла в огонь своими метаниями, которые мучили и его самого, и влюбленную в него девушку.
Элиза была тверда в своих убеждениях, и, видимо, подметив интерес со стороны собеседника, отбросила страх и открыто заговорила о том, каким представляет устройство мира. Впрочем, ей уже нечего было терять. Язычнице вновь удалось поразить судью инквизиции, когда она с искренней нежностью стала пересказывать свои впечатления от разговоров с Вивьеном о религии и вспоминать цитаты из его рассказов.
«Неужто он так неспешно хотел обратить ее в истинную веру? Или бескорыстно делился знаниями?» — задавался вопросами Лоран, и, при мысли о характере Вивьена, он против воли проникался к нему все большим уважением.
У епископа не было повода сомневаться в честности Элизы еще и потому, что она упомянула случай, вызвавший у него столь злостное негодование. Арест светловолосой ведьмы, после которого на допросе Вивьена загадочно покончил с собой проповедник Базиль Гаетан. Про тот случай Лоран не забывал ни на день — слишком хорошо понимал, какой Вивьен сделал выбор, и осуждал его, как осуждал однажды самого себя за похожее решение…
Он припомнил и случай, когда Вивьен на несколько дней слег с каким-то загадочным недугом, который Ренар, объясняя отсутствие своего друга на службе, назвал «проблемами с животом». Оказывается, дело было в ране, которую смогла излечить Элиза, доказав тем самым Ренару, что она не желает зла ни ему, ни Вивьену.
Инквизитор со смешанными чувствами слушал о впечатлениях, которые остались у Элизы от налета Святого Официума на Кантелё. Он живо представлял себе, как юная девушка в ужасе пряталась в лесной чаще, переживая за судьбу любимого человека и его семьи, и осознавала, что ничем не может помочь.
Кантильен Лоран никогда не гордился тем, что произошло в Кантелё. Он не испытывал должного удовлетворения в связи с тем, что остановил распространение ереси и покарал тех, кто был к нему причастен. Мысли об этом вызывали у него лишь усталость и горечь — особенно теперь, когда Анселя, чье появление в Нормандии и повлекло за собой все эти трагичные события, больше не было.
Быть может, поэтому он не стал подробно расспрашивать Элизу про ее мать. У усталого инквизитора не было ни малейшего желания преследовать скрывшуюся в неизвестном направлении колдунью, которая, скорее всего, давно покинула французскую землю, не оставив за собой ни примет, ни злодеяний, за которые должна была бы поплатиться.
