— Стоять! — проревела Хранительница, и, скривившись, словно от зубной боли, Хавза замер. Он представил себе недовольную мину хозяйке и предпочёл не оборачиваться.
— Что-то ещё, госпожа?
— Я пометила галочкой две вязанки!
— Уверяю Вас, госпожа, я тщательно осмотрел все ярлыки. Наверное, Вы собирались, но...
— Тупица!
— Я сейчас же вернусь в сарай...
— Как ты мне надоел! Мразь! — прошипела Стася, и Хавза поспешно обернулся, чтобы (чего доброго!) не огрести половником по затылку.
От выражения свирепой ярости на лице Станиславы мужчину прошиб пот. Он никак не мог понять, почему могущественная колдунья испытывает к нему, обычному камийцу, столь сильную ненависть. А уж когда увидел, что половник в руке рыжеволосой ведьмы превратился в тесак, сердце упало и застучало где-то в районе пяток.
— Что я Вам сделал, госпожа? Я выполняю все Ваши приказы!
— Но это не может изменить твоей гнусной сути!
— Но у нас в Камии...
— ...живут одни извращенцы! — прорычал Станислава, потрясая в воздухе тесаком. — Вы все — озабоченные уроды!
За долгие дни, проведённые в доме ведьмы, Хавза повидал всякое. Станислава была крайне несдержанной женщиной и за словом в карман не лезла. Она могла без видимой причины наорать и на гольнурца, и на юную волшебницу, а потом долго и нудно рассуждать о вреде магии, хотя сама пользовалась ею постоянно. Но такой необузданной вспышки ярости Хавза не видел ни разу. Сжимая тесак, ведьма наступала на него с перекошенным злобой лицом, а в прекрасных изумрудных глазах горела жажда убийства. С трудом сдерживая панический крик, гольнурец оробело попятился к двери. Убежать от взбесившейся магички он не мог и в ужасе ждал, когда холодное лезвие вонзиться в его тело. "О, нет! Не хочу! Не хочу умирать!" — отчаянно подумал Хавза и, ощущая всю бесполезность сопротивления, опрометью рванулся к выходу. Вихрем промчался через кухню, рванул на себя дверь и едва не сбил с ног Веренику. Чтобы девочка не упала, гольнурцу пришлось обхватить её руками.
— Извини, — заикаясь, шепнул он, схватил Нику за руку и ринулся вперёд.
— Куда ты меня тащишь?!
— Потом! Нужно уносить ноги!
К счастью, девочка не стала ни о чём спрашивать, и они быстро достигли холла. Спиной ощущая ярость и ненависть рыжеволосой ведьмы, Хавза выбежал из дома и понёсся в сад. Вереника молча бежала рядом, надеясь, что рано или поздно камиец остановится и всё объяснит. Так и случилось. Тяжело дыша, гольнурец остановился возле пышного куста боярышника, всего в нескольких метрах от щита, отделяющего их тюрьму от остального мира, и посмотрел в глаза Веренике:
— Она сошла с ума!
— Стаська? Да она давно не в себе, ты что, раньше не заметил?
— Она бросилась на меня с ножом!
— Эка невидаль! — беспечно отмахнулась Вереника. — У неё просто аргументы закончились.
— Какие аргументы?!
— Доходчивые.
— Шутишь, да? А мне не до смеха, Ника. Она собирается убить меня!
— Стаська? — Девочка недоверчиво покачала головой и усмехнулась: — Вот умора! Ты что, действительно думаешь, что она...
— Хавза! — донеслось от дома. — Немедленно иди сюда, извращенец, а не то я тебя на клочки порву!
Гольнурец затравленно огляделся и хотел было нырнуть за куст, но Ника удержала его за рукав:
— Да что с тобой, в самом деле? Иди к ней, она уже остыла.
— Ну уж нет, — замотал головой Хавза и решительно высвободил руку: — Говори, что хочешь, но интуиция подсказывает мне, что ведьма хочет разделаться со мной. А интуиция меня ещё ни разу не подводила.
— Всё равно от Стаськи не спрячешься.
— А то я не знаю, — буркнул гольнурец, опасливо покрутил головой и со вздохом полез в кусты.
Вереника проводила его насмешливым взглядом.
— Ещё неизвестно, кто из вас спятил, — ехидно заметила она и зашагала к дому.
А над садом гремел грозный голос Хранительницы:
— Хавза! Ну-ка покажись! Немедленно!
"Она что, действительно, спятила? — с досадой подумала Вереника. — Если ей нужен этот несчастный камиец, выдернула бы его с помощью Ключа. А так..." Девочка не успела додумать: обогнув низкую раскидистую грушу, она нос к носу столкнулась со Станиславой.
— А вот и ты! — возликовала Хранительница, потрясла в воздухе тесаком, и солнечный лучи блеснули на широком отточенном лезвии. — Видела его?
Вереника отвела взгляд от ножа и посмотрела в кипящие гневом изумрудные глаза:
— Зачем ты его напугала?
Из горла Станиславы вырвался клокочущий злобный смешок:
— Надеюсь, он трясётся под каким-нибудь кустом. Пусть трясётся! Когда я его найду, мало ему не покажется. Тупица! Грязный извращенец! Он мне заплатит за всё!
— Да что с тобой?! — в сердцах воскликнула Вереника. — Ты гоняешься за несчастным парнем, как спятившая маньячка!
— Своим присутствием он оскверняет мой дом!
— Он горбатится на тебя с утра до вечера!
— Он мне омерзителен!
— Так отпусти его!
— Чтобы он рассказал о нас всем и вся? Лучше — убить!
Вереника нахмурилась. На её памяти Хранительница ещё никогда не была так близка к убийству. "Бессмысленному убийству!" — уточнила для себя девочка и твёрдо произнесла:
— Дело не в Хавзе.
— Да что ты понимаешь, малявка?..
— Тебя, как и нас, достало сидение в четырёх стенах!
— Чушь!
— Так докажи обратное! — рыкнула Вереника и, подавшись вперёд, ткнула пальцем в блестящее лезвие тесака: — Быть домохозяйкой, может быть, и прекрасно! Но дом строят для кого-то Стася! Для людей, которых любишь! А для кого построила дом ты?
— Для себя!
— Именно! И теперь тебе одиноко в нём! Давай найдём наших друзей! Диму, Тёму, Ричарда...
— Им не нужен дом! — яростно выкрикнула Станислава, и над садом пронёсся швальный порыв ветра, срывая с ветвей плоды и листья.
Красное спелое яблоко камнем врезалось в плечо девочки, и она вскрикнула от боли. Прижав ладонь к ушибленному месту, Ника сердито взглянула на Хранительницу и зашагала к дому, бросив через плечо:
— Можешь убить Хавзу, но не жди, что я заменю его! Я скорее повешусь, чем буду и дальше выполнять твои приказы! И плевать мне на твою магию!
— Магию... — выдохнула Хранительница и, ругая себя на чём свет стоит, ухватилась за Ключ: — Хавза!
Несчастный гольнурец тотчас возник рядом со Стасей. Он сидел за кустом на корточках, и так и остался сидеть перед хозяйкой, ошалело глядя на тесак в её руке. Вереника, обернувшаяся на возглас Хранительницы, мысленно выругалась и устремилась обратно.
— Хватит беситься, Стася! — выкрикнула она, загородив собой мужчину. — Если ты его зарежешь, мне и общаться-то будет не с кем в этой глуши!
Станислава позеленела от злобы:
— Да не собираюсь я его убивать! Но проучить — проучу!
Услышав, что убивать его не будут, Хавза несколько приободрился. Конечно, получить взбучку от обезумевшей ведьмы тоже было неприятно, но, по крайней мере, не смертельно. Гольнурец медленно поднялся на ноги и открыл рот, чтобы сказать хозяйке, что готов понести наказание, однако Вереника опередила его.
— Тогда и меня накажи! Помнишь подгоревший омлет? Так вот: это я подбросила дров в плиту, чтобы он сгорел! А порванное бельё, которое ты штопала три дня кряду? Это я запихнула мышей в твой шкаф! И грядку испортили не кроты, а я! А сегодня утром, я вылила ведро воды на твою кровать, так что в спальне тебя ждёт сюрприз!
— Ах, ты маленькая мерзавка! Вот как ты платишь мне за своё спасение?!
— Спасение?! Ты отняла у меня свободу!
— А ты бы хотела закончить жизнь в камийском борделе?
— Тёма бы этого не допустил!
— А где был твой Тёма, когда тебя лапали работорговцы? Что-то он не слишком спешил выручать тебя из беды!
— Дура!
— Сама такая!
Хавза вжал голову в плечи и попятился: ругающиеся колдуньи походили на разъярённых тигриц, и ему совсем не хотелось стать их добычей. Страшась повернуться к ведьмам спиной, гольнурец отступал и отступал, пока не уткнулся в шершавый ствол яблони. Хавза остановился, вознёс мольбу великому Олефиру, чтобы тот утихомирил распоясавшихся женщин, и понёсся к дому, не в силах противиться инстинкту самосохранения, который требовал уйти, зарыться, спрятаться где-нибудь и больше никогда не попадаться на глаза колдуньям. В какой-то момент в сознании Хавзы мелькнула мысль, что он поступает нечестно, оставив лишённую магии Веренику один на один с разъярённой Станиславой, но вспомнив, как остервенело засверкали её голубые глаза, едва лишь речь зашла о принце Камии, гольнурец решил, что девочка и без колдовства сумет дать отпор рыжеволосой ведьме. "Правда, потом Ника и меня порвёт на части. И будет права. Я не должен был её оставлять. Трус!" До огромной, тёмного стекла двери оставалось всего несколько шагов.
— И куда я бегу? — пробормотал гольнурец и остановился. — Похоже, я безумец, почище рыжеволосой ведьмы.
Хавза перевёл дыхание и собрался броситься обратно, но тут стеклянная дверь распахнулась, и из дома вывалились двое мужчин — рыжеволосый коротышка в усеянном золотыми солнышками балахоне и широкоплечий великан в чёрном кожаном костюме. Вид у обоих был встревоженный и сердитый. И очень-очень опасный. Ноги Хавзы приросли к земле. Он отчаянно пытался понять, как чужаки пробрались через щит Станиславы, и вдруг до него дошло: "Маги!" Гольнурцу захотелось стать маленьким и забиться в какую-нибудь щель, но он не смог заставить себя сдвинуться с места.
Тем временем мужчины спустились с крыльца и остановились перед Хавзой, с настороженным любопытством разглядывая его с головы до ног.
— Кто ты такой? — разорвал тишину требовательный голос рыжеволосого.
— Хавза, — послушно ответил гольнурец и впервые в жизни рухнул в обморок.
Глава 9.
Спутники принца Камии.
Облака — горы горячей липкой ваты — наваливались на грудь, мешая дышать. Дмитрий силился разогнать их, но пушистое и одновременно скользкое, как манная каша, месиво обволакивало и сковывало тело. Он рвался из плена, выбивался из сил и, подавляя стон, замирал, чтобы перевести дыхание...
— Дима!
Маг с трудом повернул голову: по белому, клокастому полю к нему приближался человек в чёрном, блистающем серебром плаще. В спутанных пшеничных волосах играл лёгкий ветерок, а шоколадные глаза светились, как коричневые гранаты.
— Тёма... — едва шевеля сухими, потрескавшимися губами, прошептал Дмитрий, и принц Камии мгновенно оказался рядом.
— Вот уж не ожидал, что ты заболеешь, — презрительно скривился он, положил прохладную ладонь на пышущий жаром лоб, и Дима почувствовал, что густые манные облака истончаются, редеют и исчезают.
Дышать стало легче, сведённые в болезненных судорогах мышцы расслабились, рот и горло смягчило кисловатое, тёплое питьё. Дмитрия потянуло в сон, но резкая, как удар огненного меча, боль, прошла вдоль позвоночника, заставив мага издать короткий болезненный полустон-полукрик.
— Не спать! — жестко приказал принц Камии.
Дмитрий послушно распахнул глаза и уставился на расшитые золотыми птицами занавески. Длинные, сияющие хвосты подрагивали и колыхались, и магу привиделось, будто птицы, пришпиленные к ткани иголками искусных вышивальщиц, также как он стремятся вырваться на волю, взлететь в бледное камийское небо и бесконечно кружить там, радуясь свободе...
— Умничка! — услышал он сочащийся злорадным удовлетворением голос, а потом пленённых птиц заслонило бледное, чужое лицо принца Камии.
Пшеничные пряди падали на лоб, и, чтобы не смотреть в истекающие ненавистью глаза, Дима стал рассматривать то, что принадлежало Тёме — волосы, всегда непослушные и спутанные, словно они никогда не знали расчёски. "Кем бы он ни был, он — мой друг", — отрешенно подумал маг и, сделав над собой усилие, перевёл взгляд на принца Камии. На краткий, почти неуловимый миг жестокие шоколадные глаза потеплели, и Дима увидел лучащегося счастьем мальчишку с тёмной бутылкой в руке. С ликующим видом Тёма наполнил взявшиеся из ниоткуда бокалы, протянул один из них угрюмому, темноволосому подростку. "Это же я!" — мысленно воскликнул Дмитрий и приготовился смотреть что будет дальше, но...
— Как ты себя чувствуешь? — раздался ехидный голос принца, и видение исчезло, как исчезает в лесной чаще олень, испуганный хрустом ветки.
Дима разочаровано вздохнул.
— Отвечай! — поторопил его принц и едко заметил: — Тогда ты долго отнекивался, а потом всё же соизволил выпить и, желая произвести неизгладимое впечатление, убил моё дерево. И только вмешательство моего любимого магистра спасло тебя от гнева Белолесья! Он любил тебя, а ты заставил меня убить его! Ненавижу!
Лицо принца Камии исказила злоба. Он зашипел, словно обжегшись, и на Дмитрия обрушилась боль. Нещадно ломили и дёргались израненные ноги, судороги сводили тело, бередя едва затянувшиеся раны. При каждом вздохе из груди вырывались болезненные хрипы, а в горле полыхал пожар...
— Так-то, братец, — удовлетворённо кивнул принц Камии и весело рассмеялся. — Твоя жизнь в моих руках. И я недолго буду держать её! За убийство моего великого отца ты приговорён к смерти!
Артём немного подождал, надеясь, что Дима хоть как-то отреагирует на его слова, но тот лежал словно мёртвый и лишь дрожь, время от времени пробегавшая по телу, говорила о том, что в нём ещё теплится слабая искра жизни. В уголке рта набухла и покатилась по подбородку капелька крови, голубые, как осеннее небо глаза подёрнулись пеленой, и Тёма испуганно вскрикнул:
— Не умирай! Не бросай меня, Дима! — В его голосе зазвучали истерические нотки, руки затряслись, по щекам побежали солёные ручейки. Ощутив слёзы на губах, Артём вздрогнул, и Дмитрия захлестнули чувства друга: боль и одиночество, страх и отчаяние, ненависть и любовь. — Ты опять уходишь от меня, Дима. Не пущу! Останься! Я люблю тебя! И буду оплакивать вечно! Пожалуйста!
— Я рядом, — превозмогая боль, прохрипел маг, и на эти слова ушли последние силы: тяжелые веки сомкнулись, и он провалился в темноту, которая с радостью приняла его в объятья и стала баюкать как ребёнка, напевая и шепча ласковые слова.
Боль исчезла, точно её не было, а душа невесомой радостной пушинкой заскользила среди бескрайнего океана тьмы...
— Дима!!! — взвыл Артём и упал на тело друга. — Вернись! Я не могу без тебя!
Мощный серебряный луч пронзил беспросветные глубины, мгла недовольно всколыхнулась и нехотя выпустила желанную добычу.
— Тёма... Я иду, Тёма...
Словно услышав хриплый прерывистый шепот, луч преломился, осенил фигуру в чёрном, как сама тьма, плаще, и глаза Димы заслезились от яркого света и боли, вернувшейся в тот миг, когда он осознал, что снова лежит на кровати, напротив окна с пленёнными золотыми птицами. "А ведь я мог остаться там, в тишине и покое", — мелькнула предательская мысль, и в ушах раздался горький, злой хохот.
Артём скатился с кровати, вскочил на ноги и заговорил, распаляясь с каждым словом:
— Успеешь! Я не хочу, чтобы ты блаженствовал во тьме! Ты должен страдать здесь, под белым солнцем Камии, изнывая от скорби по моему великому магистру, и рыдать горючими слезами. Так же, как я! Ибо мы навеки потеряли его! А скоро я потеряю тебя, и жизнь станет постылой и ненужной, и вся Камия будет вечно страдать от горя, от того, что он умер, и ты умер, и я опять остался один. Моя судьба — одиночество...
