— А вы обязаны строго соблюдать полученные вами инструкции.
— Благодарю за напоминание.
— А если в Лондоне решат, что королева Мария слишком опасна, то вы и тут должны исполнить инструкцию...
Сэр Эмиас встрепенулся, распрямился и метнул молниеносный взгляд на Кристофера.
— Вам это велел передать сэр Френсис?
— Не только он.
— Стало быть, мне следует рассматривать это как приказ?
— Некоторые приказы не пишутся на бумаге.
— Ну уж, нет! — решительно сказал сэр Эмиас. — Я не хочу быть козлом отпущения; я прожил долгую жизнь и знаю, что высоким властям ничего не стоит взвалить вину на маленького человека, — тем более трудно бывает дождаться от них благодарности. А мои потомки, как быть с ними? Я вовсе не желаю, чтобы мои внуки стыдились имени своего деда. Вы предлагаете мне позорное задание, сэр, которое обесчестит не только меня, но и весь мой род. К тому же, вы забываете, что я скоро предстану перед высшей властью, перед высшим судьёй. У меня много грехов и я не стану прибавлять к ним ещё один, — быть может, тяжелейший.
— Сэр Эмиас! Ваш отказ может поставить вас в неприятное положение, — произнёс Кристофер с угрозой в голосе. — Подумайте о спокойной старости, которую вы заслужили.
— Эх, молодой человек! Спокойную старость я, действительно, заслужил, — не дрогнул сэр Эмиас. — Ни вы, ни сэр Френсис, ни даже её величество королева Елизавета, — если она замешана в этом деле, — ни в силах что-либо изменить. Я закончу свои дни в домике под большими вязами, с тихой речкой, журчащей под пригорком. Дом давно построен, моя жена нянчит там наших внуков и дожидается, когда я присоединюсь к ней. Лишить меня спокойной старости нельзя, если я не совершу какого-нибудь преступления, — а я его не совершу, будьте уверены. А за невыполнение устного распоряжения меня можно отправить в отставку, не дать выходного пособия, причинить мне прочие мелкие неприятности, — что же, мой домик и тогда останется при мне. Я согласен уйти в отставку.
— Вопрос о вашей отставке не стоит, да и не мне это решать, — сказал Кристофер. — Но что мне передать в Лондоне?
Сэр Эмиас достал из сумки на поясе пузырёк с чернилами, бумагу и перо:
— Подождите немного. Я сам напишу в Лондон. Слушайте, — от вас у меня нет секретов, мой молодой друг: "Сердце мое преисполнено горечи, ибо, к великому моему сокрушению, я увидел день, когда мне предлагают свершить деяние, противное Богу и закону. Моя служба и жизнь в руках её величества, и я готов завтра же от них отказаться, если на то будет её воля, — но сохрани меня Бог пасть так низко, чтобы покрыть несмываемым позором весь мой род, согласившись пролить кровь без благословения закона и официального приказа. Надеюсь, мой всеподданнейший ответ будет принят с пониманием".
Отдайте это в Лондоне кому следует, а от себя можете добавить всё что вам угодно. Прощайте, сэр Кристофер.
— До свидания, сэр Эмиас, — возразил он. — Мы скоро свидимся.
— Не думаю. Ваша служба здесь окончена, моя тоже подходит к концу... Эй, люди, на конюшне! Оседлайте коня для молодого джентльмена; сэр Кристофер торопится.
Часть 5. Смертный приговор
По утрам в королевском парке копошились садовники, заканчивая последние летние работы и готовясь к осени. В этот ранний час обычно никто не мешал им, поэтому они с удивлением смотрели на молодую, хорошо одетую девушку, быстро идущую по аллеям. Некоторые узнавали в ней любимую фрейлину королевы и шептались, что у юной леди любовное приключение с одним из джентльменов, бывающих во дворце; некоторые даже видели, как влюблённые встречались у грота, построенного при недавней перепланировке парка.
Джейн действительно спешила на свидание с Энтони; она боялась, что придёт слишком рано, но он уже ждал её.
Она облегчённо вздохнула и на миг прижалась к его груди.
— У меня мало времени, через час начнётся утренний туалет королевы, — сказала Джейн. — Не лучше ли нам переменить место встреч? Во дворце есть удобные комнаты поблизости от покоев её величества, где можно посидеть в тепле и уюте. На улице становится холодно, идёт осень.
— Скоро всё переменится, — ответил он, целуя ей руки. — Наступают последние дни.
— Что вы имеете в виду? — не поняла Джейн.
— Что? То же, что и вы — осень на пороге, — беспечно проговорил Энтони. — Вы любите осень, моя дорогая?
— Я больше люблю лето.
— А я люблю осень. Какая необыкновенная пора — какие краски, какие запахи; как легко дышится и как хорошо думается! Осень пышнее лета, даже пышнее весны, но важнее всего, что это время итогов и время новых свершений; осень — самое волшебное время года.
— И это все перемены, на которые вы надеетесь?
— О, милая моя Джейн! Вам кажется, что этого мало? — рассмеялся Энтони. — Ладно, а если я скажу вам, что через неделю-другую ваш опекун приедет из-за границы? Эта новость более значительная? Ведь тогда я смогу, наконец, попросить вашей руки.
— Мой опекун вернётся? Вы не ошибаетесь? — с сомнением переспросила Джейн. — На днях её величество спрашивала о нём и отозвалась о моём опекуне неважно. Что ему делать в Англии, в таком случае?
— Елизавета спрашивала о вашем опекуне? — насторожился Энтони. — Она сама спросила или вы дали ей повод?
— Какая разница. По-моему, я заговорила о нём, — просто так, к слову, — а её величество сказала, что он ей никогда не нравился и она старалась держать его подальше от двора.
— Понятно, — кивнул Энтони. — А скажите, Джейн, сэр Френсис больше не говорил с вами? После того как вы имели с ним неприятную беседу в подвале, он больше не говорил с вами?
— Славу богу, нет. Если бы он еще раз позволил себе так говорить со мной, я пожаловалась бы королеве, — волнуясь, сказала она. — Мне до сих пор ужасно вспоминать этот подвал и сэра Френсиса.
— Да, он страшный человек, — согласился Энтони. — Но боюсь, Елизавета вам не поможет: сэр Френсис её верный пёс, которого она недолюбливает за свирепость, однако ценит за преданность и сообразительность. Не обманывайте себя, Джейн, она скорее вас выдаст сэру Френсису, чем защитит от него.
— Вы несправедливы к её величеству, Энтони. У неё чувствительное сердце, поверьте же мне! Как она переживала после ссоры с сэром Робертом, — спасибо, что вам удалось образумить его. Он стал внимательнее относиться к её величеству.
— Вот как? Значит, мои убеждения подействовали на него. Сейчас они живут в мире?
— Не совсем. Иногда между ними пробегает чёрная кошка, но в целом всё неплохо.
— Вы рассуждаете, как старая дама, прожившая в браке полвека, — улыбнулся Энтони. — Но возможно, сэр Френсис также говорил с сэром Робертом? Возможно, сэр Роберт принял к сведению и его слова?
— Если бы сэр Френсис дерзнул говорить с сэром Робертом на эту тему без ведома её величества, сэру Френсису не поздоровилось бы. Одно дело, когда вы, по-дружески, беседовали с сэром Робертом, а другое дело — сэр Френсис. Нет, не он не посмел бы, не сомневайтесь, — уверенно сказала Джейн.
— О, вы хорошо стали разбираться в хитросплетениях придворных отношений! Не обижайтесь, это комплимент, — в конце концов, вы фрейлина королевы и должны понимать, какие порядки существуют во дворце. А скажите мне ещё, Джейн, не упоминала ли Елизавета про королеву Марию? Не было ли каких-нибудь намёков или вопросов про неё?
— Почему вы спрашиваете об этом? — Джейн недоумённо посмотрела на Энтони.
— Из милосердия и сострадания, — ответил он со вздохом. — Известно ли вам, что Марии плохо живётся на положении не то пленницы, не то незваной гостьи? Не забывайте, что она королева, самая настоящая королева, — каково же ей вот уже двадцать лет угасать в богом забытом замке? Случайно я раздобыл её стихи, вот послушайте:
Чем стала я, зачем ещё дышу?
Я тело без души, я тень былого.
Носимая по воле вихря злого,
У жизни только смерти я прошу.
Мое упованье, Господь всеблагой!
Даруй мне свободу, будь кроток со мной.
Терзаясь в неволе, слабея от боли,
Я в мыслях с тобой.
Упав на колени, сквозь слёзы и стоны
Тебя о свободе молю, всеблагой.
— Очень трогательно, мне жаль Марию, — но что поделать? Господь устроил так, что наша правительница — Елизавета. Мы не можем ничего изменить, нам остаётся только молиться о бедной Марии, — сказала Джейн.
— А если можем изменить? — теперь уже Энтони внимательно смотрел на Джейн.
— Что изменить? Я опять вас не понимаю, — растерянно произнесла она.
— Снимаю шляпу перед королевой Елизаветой, — ей удалось вырастить целое поколение людей, которые считают, что порядки в нашей стране незыблемы и установлены Богом! Однако давайте поговорим о нас. Дорогая Джейн, скажите мне по совести, вы могли бы простить любимого человека, если бы он совершил поступок, двойственный с точки зрения морали?
— Как это — двойственный? Разве мораль может быть двойственной? — удивилась Джейн.
— Почему нет? Возьмите Ветхий Завет и Новый: в одном написано о воздаянии за грехи уже в этой жизни — "око за око и зуб за зуб" — и на тех, кто почитает Господа и служит ему, возложена прямая обязанность покарать нечестивцев; в другом призывается к всеобщему прощению — "любите врагов ваших... подставь левую щеку, если тебя ударили по правой" — и говорится, что только Бог имеет право на воздаяние и отмщенье. Как узнать, что за мораль подходит к определённым обстоятельствам — взять ли нам в руки карающий меч или дожидаться Божьего суда над преступником?
— О чём вы, Энтони? Вы сегодня решили загадывать мне загадки?
— Послушайте, моя милая Джейн, если бы вы точно знали, что некий человек является тираном, палачом, убийцей, что он принёс огромное горе людям и принесёт ещё большее, что его надо остановить для спасения тысячей жизней, — вы одобрили бы убийство этого человека?
— Нет, не одобрила бы, — твёрдо ответила Джейн.
— Но почему? Ведь сохраняя ему жизнь, вы умножили бы число его жертв?
— Разве для того чтобы прекратить убийства, надо убивать? Можно сделать так, чтобы убийца никогда не смог убить, тогда и убийства прекратятся.
— И как это сделать? — усмехнулся Энтони.
— Как?.. Я не знаю... Наверно, все добрые люди должны объединится против злых людей, — и против тиранов, и против убийц, и против других злодеев, — и не дать им совершать преступления. Добрых людей больше, чем злых, и они сильнее их, потому что добро сильнее зла.
— А пока мы будем ждать объединения добрых людей для борьбы со злом, смерть будет продолжать своё победное шествие; слёзы и кровь будут литься по-прежнему. Нет, моя дорогая Джейн, кто-то должен остановить зло уже сейчас, кто-то должен взять карающий меч и нанести удар возмездия, кто-то должен спасти невинные души, положив свою душу за них! — вскричал Энтони.
— Вы меня пугаете, — сказала Джейн. — Что вы задумали?
— Любимая моя, — Энтони не удержался и поцеловал её, — обещайте мне, что вы не будете строго судить меня, чтобы вы обо мне не узнали. О, если бы мир был устроен иначе, наше счастье было бы так близко, так возможно! Но мир жесток, и если нам не суждено быть рядом, вспомним, что есть мир совершеннее нашего:
Наш век — как капля из ковша,
Как кем-то брошенное слово.
Зачем же ждёшь венца земного,
Землей пленённая душа?
О чем мечтаешь, чуть дыша?
Зачем ты мучаешься снова?
Сними с очей своих оковы
И к небу обратись спеша.
Там свет, которого ты жаждешь,
Там отдых, о котором страждешь
Средь ежедневной суеты.
И — напряги воображенье -
Увидишь там отображенье
Здесь позабытой красоты.
Что-то у меня нехорошо на сердце... Нет, нет, не смотрите на меня с таким отчаянием, — так ерунда, пустые страхи... Мы встретимся, мы обязательно встретимся, — но простите меня, Джейн, и знайте, что я вас никогда не забуду.
— Господи, что вы говорите! Что с вами, Энтони, что вы задумали? Неужели... — она вдруг побледнела.
— Прощайте и простите, — Энтони зашагал к воротам парка.
— Энтони, Энтони! Постойте! — закричала ему вслед Джейн, но он будто не слышал её.
Садовники, работавшие неподалёку, с интересом наблюдали эту сцену.
— Энтони! — ещё раз позвала Джейн, но уже тише.
Когда он скрылся из виду, Джейн сказала себе:
— Нет, этого не может быть. Бог весть, что я напридумывала себе; он честный и благородный человек, а я дурная женщина, если такие мысли приходят мне в голову. Он вернётся, обязательно вернётся; завтра мы встретимся. Просто у него сегодня плохое настроение, с мужчинами это случается.
* * *
Елизавета одевалась для игры в мяч. Портные королевы пошили для неё платье нового фасона и Елизавета хотела поразить им сегодня придворных.
— Да, да, да, оно короткое, — посмеиваясь, говорила она своим изумлённым горничным, — оно не закрывает лодыжки. Но кто сказал, что платье для игр должно волочиться по полу? Думаю, что вид нижней части моих ног не очень-то смутит наших джентльменов, — но в любом случае, им придётся привыкнуть, потому что мне так удобнее. И никаких фижм — это платье свободного покроя, а на поясе мы стянем его ремнём.
— Мадам! — в ужасе вскричала главная хранительница гардероба. — Вы будете почти голая!
— Между прочим, в мяч играли ещё отцы церкви и монахи в монастырях. Во время игры они снимали рясы, оставаясь лишь в набедренных повязках, а то и вовсе нагими. А я не собираюсь раздеваться до исподнего, не пугайтесь, — ответила Елизавета, продолжая смеяться, а затем обратилась к Джейн: — Мой отец превосходно играл в мяч, несмотря на свою грузность. Залы для игры здесь, в Вестминстере, и в Хэмптон-корте построены им; он же разрешил мастерам, изготавливающим мячи и ракетки, основать собственную гильдию, которая существует у нас до сих пор. Мы превзошли даже французов в этом искусстве: наши мячи набиты хорошей кожей и шерстью, не содержат песок, мел, известь, отруби, опилки, мох, золу или землю, — а ракетки очень прочные и струны на них никогда не рвутся.
Но надо признать, что французы больше нашего привязаны к игре в мяч. Я слыхала, что в Париже есть больше двухсот залов для этого: есть залы, где играют люди из низших сословий, свой зал есть в университете, для студентов, — а во дворе Лувра построена открытая площадка для благородных джентльменов. Всех превзошел Франциск Первый, дед нынешнего короля Генриха Третьего, — он оборудовал на своей яхте роскошный зал для игры.
Французы называют игру в мяч "jeu de paume", что означает "игра ладонью". Вначале мяч, действительно, отбивали ладонью, потом появились биты, — ну, а теперь мы пользуемся ракетками. Поэтому сейчас во Франции больше распространено другое название: "тenez", будто бы означающее "вот вам, берите!". Якобы слуга, вводящий мяч в игру, выкрикивает именно эти слова на латыни, а во французской интерпретации они звучат как "тenez". Чушь! Где ты видела слуг, говорящих на латинском языке? Я утверждаю, что "тenez" — это искажённое древнегреческое "tennia" — "тесьма", то есть лента, через которую греки перебрасывали мяч при игре. Об этом пишет, например, Гораций, который советует тем, кому не нравятся римские игры, попробовать греческие, в том числе "tennia".
