Отт с досадой отмахнулся, справедливо полагая, что Безликий над ним потешается. Впрочем, несколько часов спустя, когда они с Эстри обсуждали, с какой песни лучше было бы начать свое ночное выступление, Кэлринн заметно оживился и, похоже, сам увлекся необычностью своей задачи.
"План кампании" закончили еще до ужина. Говорить было не о чем; каждую мелкую деталь успели обсудить по крайней мере дважды. Потянулись долгие часы томительного, напряженного бездействия. Спутникам Алвинна явно было не по себе. Одно дело — обсуждать подобную затею, и другое — приводить ее в исполнение. Кэлринн метался взад-вперед по комнате, Эстри в четвертый раз за день настраивала гаэтан, и только Алвинн сохранял обычную невозмутимость. Если в мире и существовали вещи, способные встревожить или же смутить Безликого, то задуманная Кэлринном и Эстри шутка к ним не относилась.
Начинать "концерт" решили около полуночи, а перед этим Алвинн должен был перетаскать к двери всю имеющуюся в комнате мебель и соорудить такую баррикаду, которая сможет задержать охранников Аттала хотя бы на несколько минут. Ничего особенного или трудного в такой задаче не было, а единственная сложность состояла в том, что, если люди Аггертейла все же выломают дверь и нападут на охранявшего ее Безликого, необходимо было выиграть побольше времени для Кэлринна и Эстри, но при этом исхитриться никого не ранить ("ну, во всяком случае, серьезно", сбился Кэлрин, когда Алвинн усмехнулся и спросил, должен ли он безропотно позволить себя зарубить, если гвардейцам Аггертейла взбредет в голову устроить полноценное сражение).
Примерно в десять вечера им, как обычно, принесли горячей воды для умывания. Бледные от волнения Кэлрин и Эстри разошлись по своим спальням, хотя, разумеется, ложиться ни один из них не собирался. Час спустя все трое собрались в комнате Алвинна.
— Я больше не могу, — признался Отт. — Давайте начинать? Все равно уже тихо.
Безликий усмехнулся, но, не споря, встал и начал строить баррикаду у дверей. Кэлринн и Эстри наблюдали за его действиями со стороны — им нужно было поберечь дыхание. Когда вся мебель, находившаяся в комнате, была сдвинута к двери и составлена по всем правилам фортификационного искусства, Безликий жестом предложил своим товарищам приступать. Отт распахнул окно и несколько секунд стоял, вдыхая чистый, зимний воздух.
— До сих пор не понимаю, как я мог на это согласиться, — пробормотал он.
В начале Кэлринн с Эстри собирались спеть "Прощальную" Алэйна Отта — просто потому, что именно ее Отт пел в тот день, когда "Бурерожденный" под командованием Аттала Аггерейла разгромил аварский флот у Чаячьего острова. Эстри погладила по грифу свой роскошный золотистый гаэтан и взяла первые аккорды.
— Громче, — сказал Кэлринн.
Эстри заиграла громче. Кэлринн тяжело вздохнул, набрал в грудь побольше воздуха и начал петь. Через открытое окно голос далеко разносился над спящим городом. "Давай, — мысленно подбодрил приятеля Безликий. — Спой так, чтобы тебя услышали на "Зимородке"!"
Но Кэлринн явно не нуждался ни в каких советах — с каждой строчкой его голос становился более глубоким и объемным. Теперь Алвинн почти верил в старую историю о том, что Кэлринн сумел перекрыть звуки морского сражения и внушить гребцам на вражеских судах уверенность, что им владеет магия. На середине первого куплета к мягкому, густому баритону Отта присоединилось серебристое сопрано Эстри.
Услышав глухой стук в дверь, Алвинн неторопливо развернулся к своей баррикаде. Из-за двери доносились голоса кого-то из прислуги, но из-за пения Кэлринна и Эстри было трудно различить отдельные слова. Алвинн расслышал только фразу "...уже лег", и угадал, что их пытаются усовестить напоминанием о том, что Аггертейл отдыхает. Через полминуты в дверь забарабанили сильнее. "Стража" — рассудил Безликий.
— Открывайте! Именем Аттала! — зарычали с противоположной стороны двери, поняв, что дверь закрыта изнутри.
Алвинн усмехнулся.
— Разбежались, — сказал он, прекрасно зная, что из коридора его не услышат. Откровенно говоря, он сам себя не слышал — все перекрывал припев к балладе Отта.
— ...аш ...оследний ...анс! Иначе мы ломаем дверь, — голос охранника вибрировал от ярости.
— Ломайте, — равнодушно согласился Алвинн и, не удержавшись, покосился на окно. Ему казалось, что голосам Кэлринна с Эстри тесно в маленькой комнате — они как будто раздвигали стены, и одновременно заполняли его череп изнутри. Кажется, это называется "крещендо", всплыло в памяти невесть когда и где услышанное слово.
Вернуться вновь, к причалам этим,
Однажды утром, на рассвете,
Напрасно ты не обещай, — распевал Кэлринн Отт, взобравшись на широкий подоконник и слегка покачиваясь в такт. Видимо, почувствовав, что его голос сейчас слышит весь дворец, Кэлринн вошел во вкус и позабыл свои недавние сомнения.
Не возвратится день вчерашний,
Прощайте, улицы и башни!
Прощай, Адель, навек прощай...
"Немногим хуже, чем звонить в Лаконский колокол" — подумал Алвинн, когда песня, наконец, закончилась. Кэлринн умолк, переводя дыхание — и Алвинн лишь теперь сообразил, что в коридоре стало совсем тихо. А потом из-за двери послышался еще один, совсем негромкий голос, попросивший открыть дверь.
Лицо у Эстри осветилось, словно его озарило вспышкой молнии.
— Это Аттал! — беззвучным шепотом воскликнула она, соскакивая на пол с подоконника, и замахала на Безликого рукой, показывая, что он должен поскорее разобрать воздвигнутую возле двери баррикаду. Судя по лицу Эстри, ей казалось, что Аттал в любой момент способен передумать и уйти к себе. Алвинн успокоительно кивнул и сдвинул мебель так, чтобы суметь открыть входную дверь.
Атталу пришлось развернуться боком, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель. Когда он вошел в комнату, Отт спрыгнул с подоконника и опустился на одно колено. Судя по его лицу, он собирался объяснить, что они прибыли по поручению дан-Энрикса и попросить прощения за шум, но, посмотрев на тана, замер с приоткрытым ртом. Эстри владела собой лучше, но в ее глазах тоже мелькнула жалость и какое-то другое чувство, близкое к испугу. Алвинн подумал, что, если бы он знал Аттала раньше, то, наверное, сейчас он тоже поразился бы произошедшей с таном перемене. Вошедший в комнату мужчина был похож на приведение. Несвежая и мятая рубашка с пятнами пролитого вина болталась на Аттале Аггертейле, как на вешалке. Он был очень худ, с ввалившимися щеками и темными кругами вокруг глаз, а его грязные, нечесаные волосы свалялись за спиной в неряшливый колтун. Алвинну вспомнилось, что ненавидевшие Аггертейла "истинники" утверждали, будто бы он тратит на каждое переодевание по часу и завел особого слугу, чтобы тот красиво укладывал складки на его плаще. Не то чтобы Безликий принимал на веру все, что говорят Килларо и его товарищи, но Кэлринн, лично знавший тана, признавал, что Аггертейл всегда был завзятым франтом. Но сейчас он выглядел, как человек, которому плевать на все, включая самого себя.
Алвинн, конечно, понимал, что тот, кто почти месяц не выходит из своих покоев, не испытывает интереса ни к чему на свете, но, когда Аттал скользнул по нему усталым, ничего не выражавшим взглядом, Алвинн вдруг почувствовал, что Аггертейл просто-напросто не хочет жить — как и он сам несколько лет тому назад. И даже хуже, потому что Алвинна тогда поддерживала его ярость на дан-Энрикса, а Аггертейла, судя по мертвому выражению глаз, не спасало ничего. Его взгляд казался тусклым и бесцветным, как остывший пепел.
Во время путешествия на Филис Алвинн и его друзья условились, что не откроют истинную цель своей поездки никому, кроме Аттала, и не станут говорить о поручении дан-Энрикса, пока им не представится возможность побеседовать с правителем наедине. До этого момента следовало придерживаться версии, что они прибыли на Филис, чтобы провести эти зиму при дворе Аттала, выступая перед знатью с Островов. Но, разумеется, теперь не оставалось ничего, кроме как рассказать всю правду, не считаясь с тем, что стража Аггертейла все еще толпится у дверей. Эстри наклонила голову, присев в глубоком реверансе.
— Государь, мы прибыли по поручению лорда дан-Энрикса. Он просит вашей помощи против аварцев. Мы пытались получить у вас аудиенцию, но ваши люди постоянно говорили, что вы нездоровы, и в конце концов нам начало казаться, что они решили не тревожить вас, передавая нашу просьбу. Тогда мы решили, что мы должны найти какой-то другой способ сообщить о том, что мы находимся на Филисе. Простите нас.
— Мне говорили, что вы здесь, — сказал Аттал. Когда он говорил, то речь звучала медленно и тяжело, как будто ему приходилось делать над собой серьезное усилие, чтобы произнести законченное предложение. — Я хотел вас принять, но чувствовал себя слишком уставшим. Впрочем, я теперь почти все время чувствую себя уставшим. А потом... потом я, кажется, про вас забыл.
— Вам нужно лечь, — сказала Эстри, глядя на Аттала с неподдельным состраданием. — Вы разрешите нам подняться к вам?..
Аттал потер глаза, как будто бы боялся, что они вот-вот закроются.
— Я выпил маковой настойки. Когда я ее не пью, то не могу заснуть до самого рассвета. Я думал, что вот-вот засну, но вместо этого услышал вашу песню. Кажется, раньше эта настойка действовала лучше... хотя, может быть, они нарочно делают раствор слабее, чем положено, — в голосе тана зазвучало раздражение. — Им постоянно кажется, что я пытаюсь отравиться. Ну, неважно... Может, если вы споете мне несколько ваших песен, у меня получится заснуть. А завтра мы поговорим о вашем поручении.
Приглашение Аттала, несомненно, относилось только к Кэлринну и Эстри, но, когда Алвинн вошел в его покои вслед за ними, Аггертейл ничего не возразил. Безликий этому не удивился — он знал, что человек, страдающий долгое время, постепенно делается равнодушным ко всему, кроме своих страданий.
Оказавшись в своей комнате, Аттал бессильно опустился на постель, а Кэлринн с Эстри сели в кресла у камина, приготовившись играть. Тан Аггертейл не просил исполнить ничего конкретного и не стеснял их в выборе, и Алвинн был уверен, что его друзья начнут с какой-нибудь известной старой песни, но Отт с Эстри раз за разом выбирали что-нибудь из своих новых сочинений. Поразмыслив, Алвинн догадался, в чем тут дело — они опасались спеть какую-то балладу, которую Аггертейл в прошлом слушал вместе с адмиралом, и растравить его горе еще больше.
Маковое зелье явно оказалось слишком слабым — Аггертейл так и не заснул. Он сидел, облокотившись на высокие подушки, и слушал — молча, с ничего не выражающим лицом, напоминающим безжизненную маску. Эта маска треснула только тогда, когда Кэлринн и Эстри стали исполнять последнюю балладу Кэлринна. Алвинн читал стихи с листа, но еще никогда не слышал, как "Обманувший смерть" звучит под музыку. Он вдруг подумал, что, возможно, это лучшая баллада Отта. Песня разделялась на три части — она начиналась с диалога Крикс с Эстри, умоляющей вернуть ей погибшего возлюбленного, потом представляла поединок между дан-Энриксом и Смертью, а потом, в финале, диалог между воскресшим Кэлринном и Эстри.
Слушая балладу, Алвинн вдруг почувствовал, что с ним творится что-то странное — совсем как в день, когда он ощутил, как Тайная магия приветствует дан-Энрикса. В груди у Алвинна внезапно стало горячо и тесно, ему стало больно и одновременно хорошо. У него запершило в горле. Алвинн спросил себя, что с ним творится, и внезапно вспомнил это ощущение. Такое иногда случалось с ним, когда он еще не встречался с Олваргом. Иногда — от какой-нибудь пронзительной мелодии, или когда он видел что-нибудь по-настоящему красивое — ну, например, пылающий над озером закат. Это случилось с ним в тот день, когда он понял, что влюбился. От изумления странное наваждение прошло — но Алвинн все равно никак не мог прийти в себя. Он незаметно приложил ладонь к груди и ощутил, что его сердце бьется чаще, чем обычно.
Он, Безликий, готов был заплакать от какой-то песни!..
Когда Аггертейл слушал, как Эстри из песни умоляет Крикса сделать невозможное, его лицо перекосилось. Он беззвучно шевельнул губами, словно собирался приказать им замолчать, но так и не сказал ни слова. Алвинн вдруг подумал, что взгляд Аггертейла больше не казался мертвым — в нем жила и билась боль. К концу баллады он закрыл лицо руками, опираясь исхудавшими локтями о колени. Отт и Эстри замолчали. Несколько секунд спустя тан поднял голову и посмотрел на них.
— Это правда? — спросил он, пристально глядя на обоих менестрелей.
— Да, — сказала Эстри. — Покажи ему...
Кэлрин задрал рубашку и продемонстрировал Атталу шрам, оставшийся от нападения. Во взгляде тана промелькнула светлая искра.
— Может ли лорд дан-Энрикс сделать что-нибудь подобное еще раз? — спросил он охрипшим голосом.
Эстри с Кэлринном переглянулись. Несомненно, они не были готовы к такой ситуации. Похоже, мысль о том, чтобы лишить Аттала только что родившейся надежды, пугала их так же сильно, как и перспектива дать какое-то несбыточное обещание. Алвинн был уверен, что в эту минуту они оба взвешивают, не случится ли Атталу обмануться в своих ожиданиях, и не окажется ли его разочарование еще страшнее, чем теперешнее горе?..
Алвинн рассудил, что ему следует вмешаться.
— Ты не понимаешь, Аггертейл, — сказал он, подбавив в тон насмешки — он надеялся, что это отвлечет Атала лучше, чем любые утешения. — Ты хочешь знать, сможет ли Крикс спасти от смерти одного-единственного человека, тогда как дан-Энрикс хочет уничтожить саму смерть. Олварг вступил в союз с Владыкой Ар-Шиннором, и империи не справиться без ваших кораблей. Помоги Криксу раз и навсегда покончить с Темными Истоками, и твой теперешний вопрос утратит всякий смысл.
Алвинн был готов к тому, что Аггертейл разозлится — вряд ли кто-нибудь еще когда-то позволял себе разговаривать с ним в подобном тоне. Но, к его большому удивлению, губы Аттала дрогнули, как будто он пытался улыбнуться.
— Ты, должно быть, тот Безликий, о котором говорится в книге Отта?.. — спросил он.
Алвинн помедлил и кивнул. Если уж Аггертейл догадался, кто он, то отрицать его догадку было глупо — слишком просто было бы изобличить его во лжи.
— Ну что ж, я полагаю, что ты знаешь, о чем говоришь, — сказал Аттал. — Ты утверждаешь, что дан-Энрикс может уничтожить смерть. Это звучит бредово, но, может быть, не более бредово, чем беседовать с Безликим... или с человеком, который воскрес из мертвых. Я сделаю то, о чем вы просите.
* * *
Короткий зимний день казался бесконечным — во всяком случае, у Меченого было ощущение, как будто заседание суда тянулось уже много лет.
В своем стремлении продемонстрировать, что подсудимый был способен под влиянием внезапной вспышки гнева заколоть Килларо, встретив его в парке Дома милосердия, Римкин действовал с упорством гончей, впившейся в кабаний бок. Он отыскал и привлек в качестве свидетелей даже людей, которые служили в войске Родерика из Лаэра в то же время, когда Меченый скрывался в Серой сотне. Вызванные им солдаты подтверждали, что у Меченого была исключительно дурная репутация и отвратительный характер. Уже в первый день после приезда в лагерь он напал на Ольджи и сломал ему несколько ребер, а впоследствии избил до полусмерти одного из собственных товарищей — просто за то, что тот однажды обнял шлюху, которую Меченый поселил в ставке Серой сотни. Когда Меченый пребывал в дурном расположении духа, он бродил по лагерю, стараясь завязать с кем-нибудь ссору; так, однажды он вошел в трактир "Алмазная подкова", подошел к столу, за которым играли несколько людей, и перевернул его пинком ноги, надеясь спровоцировать кого-нибудь на драку.
