Наконец, Элиза прервала свой рассказ и сказала, пронзительно взглянув на Лорана:
— Я до сих пор не понимаю, за что сожгли Рени.
— Твоя сестра была повинна в колдовстве, и она призналась в совершении магических ритуалов и связях с демонами.
— Но ведь она ничего такого не делала! — убежденно, лишенным страха голосом возразила Элиза. — Моя сестра была невинна душой и телом. Она за всю жизнь не обидела ни одного живого существа и никому не желала зла. Она была скромна и безобидна. Неужели лишь то, что по ночам мы танцевали, обмениваясь жизненной силой с лесом и луной, делились пищей с лесными духами, оставляя ее на пнях и в дуплах деревьев, праздновали движение солнца по небу и смену времен года — это повод для казни? Тогда почему многие негодяи ходят по земле, грабят, насилуют, убивают, обманывают, обижают людей вокруг себя и остаются безнаказанными? Вы находите это справедливым? — В ее тоне зазвенела злость, которую она не смогла скрыть. Мгновение спустя Элиза устрашилась собственного осмелевшего взгляда, которым прожгла собеседника, и опустила глаза.
К собственному удивлению, Лоран не счел нужным ставить на место осмелевшую женщину, которая, по сути, была его арестанткой. Вместо этого он сказал то, что на самом деле думал, но долго не решался озвучить:
— Нет, дитя мое. Я не считаю это справедливым. Очень многое в мире кажется мне несправедливым, в том числе и то, что делал или велел делать другим я сам. Иногда мы просто не можем поступать так, как на самом деле считаем нужным, какой бы видимой властью ни обладали. Но как бы там ни было, мне жаль. Мне жаль, что так вышло с твоей сестрой. Будь моя воля, я не желал бы ей такой участи. Если бы она не стала упорствовать в своих убеждениях, я бы отослал ее в монастырь, где добрые женщины обучили ее христианской вере. Но уж точно я не стал бы приговаривать ее к смерти.
— А Вивьен? — Элиза посмотрела на него странным оценивающим взглядом, как будто хотела разгадать, что он на самом деле думает. — Его пытали за любознательность. Казнили за дружбу с Анселем и, сами того не зная, за любовь ко мне.
— Вивьена казнили не за любовь и дружбу, а за признание в ереси, — строго сказал епископ, но тут же вздохнул. — И вновь, будь моя воля, я бы с ним так не поступил. Поэтому позволил Ренару облегчить его участь.
Элиза продолжала внимательно смотреть на него, словно в ожидании чего-то. Лоран и сам не понимал, почему решил отвечать на вопросы этой женщины и раскрывать перед ней свои помыслы. Возможно, виной тому была ее беззащитность перед ним и искренний интерес, с которым она обращалась к нему, несмотря на обстоятельства.
— Я знаю, о чем еще ты, наверняка, хочешь услышать. Заслужили ли свое наказание люди в Кантелё? Что ж… катарская ересь, которую они распространяли, безусловно, опасна — ты и сама видела, к чему приводит следование ей. Но желал ли я смерти графу Гийому? Нет. Он был повинен в своих греховных сомнениях, но сомнения можно разрешать другими способами — и в правильную сторону. Ансель же не оставил мне этой возможности. После того дня я молился Господу о спасении душ всех казненных и убитых в Кантелё. — Он качнул головой и вдруг добавил: — Я знаю, это место было твоим домом. Мне жаль, что я его разрушил. Глядя на тебя, я не понимаю, как ты можешь не ненавидеть меня за это. Или это страх побуждает тебя скрывать ненависть?
Элиза покачала головой:
— Я сама не знаю, отчего не виню вас во всем случившемся. Но я действительно не виню.
Несколько мгновений прошло в тишине. Затем Элиза вздохнула.
— Вы делаете сейчас то же, что я, — горько усмехнулась она. — Подводите итог, верно? Ренар говорил мне… только вчера, — она болезненно зажмурилась, — что вас хотят сместить с поста епископа и заменить кем-то другим.
— Верно, — вздохнул Лоран. — И ты права. Я подвожу итог этой истории.
— И каков он?
— Я хочу сначала услышать твои выводы.
Элиза сжала кулаки.
— Какие это могут быть выводы, Ваше Преосвященство? Я потеряла всех, кого любила. И как? — Болезненная усмешка исказила ее лицо. — Рени казнили просто потому, что ваш архиепископ не любит колдуний. Вивьен и Гийом пострадали за любознательность и то, что им был интересен Ансель. Ренар погиб… да просто ни за что! А вас хотят наказать за одно то, что вы старались быть справедливым и иногда проявляли милосердие! — Элиза вдруг всхлипнула, голос ее вновь зазвучал на грани крика. — А я… я ведь тоже умру. За то, что очень сильно любила, и за то, что остановила того, кто убивал моих близких. И за, — она усмехнулась сквозь слезы, — танцы у костра. Воистину, вы правы, мне тоже многое в мире кажется несправедливым!
Епископ молчал. Уже в который раз за эту долгую ночь ему нечего было возразить.
— Как я умру? — спросила Элиза. — Меня сожгут, повесят, обезглавят? Что полагается за колдовство и убийство? Что вы со мной сделаете?
Лоран вздрогнул. На ум пришли слова, которые он слышал множество лет назад. Они были другими, но наполнили его душу схожим замогильным холодом неизбежности.
«Ты будешь свидетельствовать против меня, Кантильен?»
В его взгляде отразилась неподдельная скорбь. Поднявшись с кресла, он развернулся к окну, сложил за спиной руки, и задумчиво вгляделся во тьму за стеклом.
— Твоя история напоминает мне баллады бродячих певцов и сказителей, — с едва заметной мечтательностью проговорил он, оставив вопрос о казни без ответа. — Или романы о любви и рыцарстве. Прекрасная юная дева-целительница, сумевшая, несмотря на опасности, зажечь пламя запретной любви в своенравных и пылких мужчинах и готовая убить за них. Да, это была бы красивая поэма или песня…
Элиза перестала плакать и в недоумении подняла взгляд, пораженная внезапным романтичным настроением, которое никак не вязалось с образом строгого и бесстрастного инквизитора.
— И меня удивляет, — продолжил Лоран, — что такое сказочное создание, словно рожденное для песен, а не для нашего жестокого мира, умудрилось здесь выживать, несмотря на лишения и беды. Впрочем, в наше время мало кто живет без лишений и бед, а ты сумела больше: ты искала и находила свое счастье, а это, поверь, не каждому дано. Да, как и все дочери Евы, ты соблазняла мужчин и подталкивала их к грехам, вызывая у них похоть, но в твоих словах о чувствах я не слышу лицемерия, а в твоей верности близким людям я вижу доброту. Ту, которую и велит нам нести в мир Господь. — Он вздохнул и повернулся к ней, не расцепляя сложенных за спиной рук. — И, будь моя воля, я бы не судил тебя со всей строгостью.
— Но воля не ваша? — кивнула Элиза, точь в точь повторив слова, сказанные ее сестрой перед казнью.
Что-то в лице инквизитора нервно дернулось, когда он услышал это. Теперь он смотрел на Элизу со странной досадой. Повисло молчание. Женщина глядела на него в ожидании приговора, а Кантильен Лоран медлил, словно решаясь на что-то.
Так и не ответив на ее вопрос, он подошел к стоящему у стены шкафу и открыл резную дверцу, узор на которой напоминал каменную вязь, покрывающую своды соборов. Раздвинув несколько стоящих на полке книг, он достал из глубины шкафа что-то небольшое и зажал в кулаке так, что Элиза не успела разглядеть. Другой рукой он с тихим скрипом медленно закрыл дверцу, а затем повернулся обратно к женщине и подошел к ней.
Кантильен Лоран протянул вперед руку, разжав кулак. У него на ладони лежал пузырек, напоминающий тот, что он подобрал с пола рядом с телом Анселя, а теперь оставил стоять пустым на столе.
— Как ты, наверное, поняла, это яд. Он действует не так, как тот, что ты дала Анселю Асье. От твоего яда он умер с видениями, задыхаясь, а этот лишь медленно усыпляет. Я дал такой твоей сестре незадолго до казни. Не хотел, чтобы она мучилась на костре.
— Так Рени не сгорела заживо? — Элиза вскинула на него благодарный взгляд, в котором всего на миг блеснула искра прежней живости, и Лоран оторопел, поняв, какой на самом деле подавленной она к нему явилась.
— Если ты была на казни, то, верно, слышала, что она молчала.
— Я не знала, отчего… думала, она в обмороке, либо...
— Поверь, будь она просто в обмороке, огонь бы ее быстро пробудил, — невесело хмыкнул инквизитор.
— И вправду… — Элиза качнула головой, подивившись, что сама не додумалась до такой простой истины.
— Если выпьешь сейчас, умрешь на рассвете. Больно не будет. — Лоран протянул ей пузырек.
Элиза вздрогнула от того, как спокойно он это сказал.
— И все? — недоверчиво спросила она. — Без суда? Без… приговоров?
— Я сужу тебя, — покачал головой епископ, произнеся эти слова с мрачной торжественностью. — Ты еретичка, Элиза, а я — судья инквизиции. Я не вправе просто отпустить тебя, не вправе предложить тебе бежать. По твоему рассказу ясно: воззрений своих ты не изменишь. Скрываться — будешь, осторожничать — будешь, даже выучишь все обряды и станешь их соблюдать, но веровать, как положено христианке, не станешь никогда. И рано или поздно ты попадешься инквизиции. Не в Руане, так в другом городе. — Он покачал головой. — Уверен, и Вивьен, и Ренар отпустили бы тебя, пошли бы на такой риск, но я не они. Я не могу этого сделать. — Он задумчиво покачал головой. — Так что отпустить тебя я не могу, но считаю, что ты заслуживаешь того милосердия, которое я могу дать тебе. На то моя воля, как епископа и главы руанского отделения инквизиции.
«Видит Бог, последняя воля», — мрачно добавил про себя Лоран.
Элиза посмотрела на яд в его руке, потом ему в глаза и снова на яд… и осторожно взяла пузырек.
— А, — она замялась, — где мне… ждать? — Этот вопрос звучал странно, но она не могла не задать его.
— Будет лучше, если в каком-нибудь укромном месте, — кивнул Лоран. — Сама понимаешь, если останешься здесь или пойдешь ходить по городу, привлечешь внимание.
— Тогда я пойду домой, — подумав, сказала Элиза.
Епископ кивнул. Положив руки ей на плечи, он тихо проговорил слова благословения и осенил ее крестным знамением.
— Да будет Бог милостив к твоей душе, дитя, — скорбно проговорил он в конце и отступил назад.
Элиза откупорила пузырек и замерла. Что-то в ее душе в это мгновение воспротивилось наступающему концу. Любовь к жизни, которую она предавала в этот момент, запротестовала в ее сердце.
«Я вернусь», — напомнила себе Элиза, — «и вновь всех увижу».
Покрепче зажав в руке яд, она выпила его одним глотком.
Кантильен Лоран вздохнул, отходя еще на шаг.
— Спасибо, Ваше Преосвященство, — тихо сказала Элиза.
Епископ лишь кивнул в ответ.
— Ступай, дитя, — резко охрипшим голосом проговорил он и вновь отвернулся к окну, в котором уже можно было разглядеть предрассветную дымку.
* * *
Элиза неспешно брела по городу, замершему на границе между ночной тьмой и светом. Безлюдные улицы встречали ее тишиной, нарушаемой лишь тихим свистом ветра. Ставни на окнах одноэтажных и двухэтажных каменных домов, тесно пристроенных друг к другу, были неприветливо закрыты.
Элиза на ходу распустила волосы, подставляя их редким порывам ветра, и позволила им колыхаться в такт стуку ее обуви по мощеным улицам и развивающемуся подолу юбки.
Она прошла мимо старого дуба рядом с отделением инквизиции, не отказав себе в удовольствии на прощанье провести рукой по его шершавому стволу, как обычно делала только с деревьями в лесу.
Она миновала стены и улицы, пока не дошла до Нотр-дам-де-Руан. Собор, как и несколько лет назад, все еще был не достроен, но оттого казался не менее прекрасным. Элиза остановилась напротив входа, воскрешая в своей памяти день знакомства с Вивьеном, и почувствовала, как ее затихающее сердце наполняется светом и нежностью. Простояв так некоторое время, она пошла дальше.
К тому моменту, как Элиза дошла до окраины города, тот уже начал просыпаться: где-то послышались звуки открывающихся дверей и ставен, плеск воды, чьи-то отдаленные голоса. Жители Руана пробуждались, чтобы начать новый день.
Выйдя на окраину города, Элиза издали услышала гул — лес негромко, но настойчиво шумел тысячами ветвей, призывая ее к себе.
Небо стремительно светлело, и Элиза уже могла многое разглядеть вокруг себя. Минуя дорогу, сворачивающую в сторону Кантелё, она приложила кончики пальцев к губам и махнула рукой, посылая воздушный поцелуй, словно прощалась со всеми, кого знала в поместье, и матушкой, которая сейчас должна была быть где-то далеко.
Подойдя к опушке леса, Элиза почувствовала, как силы начинают постепенно оставлять ее, уступая место сонливости.
Лишь теперь она задумалась о том, что должно было случиться дальше.
«Пожалуйста, пусть в следующей жизни все будет… хорошо», — попросила она, толком не думая, к кому именно обращается. На пороге смерти ей впервые пришла в голову неловкая мысль: она мечтала вновь встретить всех людей, которых любила, но…
«…Потому что он будет ждать тебя в следующей жизни».
Элиза вдруг подумала, что не знает, как себе представить счастливую встречу и с Вивьеном, и с Гийомом одновременно — ведь она любила обоих. И не имела ни малейшего желания выбирать.
«Пусть это как-нибудь решится», — устало попросила она. — «Пусть не будет боли потерь, пусть все просто будет хорошо. Пожалуйста».
Лесная тропинка казалось, удлинялась, по мере того, как Элиза замедляла шаг.
Как и всегда, среди деревьев она чувствовала себя спокойно. Ей казалось, что древесные великаны смотрят на нее с пониманием и сочувствием, обступая своими вековыми стволами.
Взгляд начал расплываться к тому моменту, как Элиза увидела впереди знакомый просвет. На границе с поляной перед домом она покачнулась, теряя равновесие.
Элиза последний раз посмотрела вверх, на посветлевшее небо и верхушки деревьев, сливавшиеся в нечеткие пятна, перевела взгляд на свой дом и осела на землю.
Тьма безграничного спокойствия обступала ее со всех сторон.
Небесный свет и зелень хвойных деревьев смешались и растворились во тьме под опущенными веками лесной ведьмы.
На холодной зимней земле осталась лежать неподвижная изящная рука. На ее ладони поблескивали четки из темных камней.
* * *
Кантильен Лоран выждал некоторое время, прежде чем сорваться с места и заглянуть в шкаф, где хранил свою простую сутану францисканца. Отчего-то в этот предрассветный час ему не хотелось шествовать по Руану как епископ.
