Должен признаться, что есть еще одна причина, по которой я решил добиться такого несколько фатального положения дел. Почему, в конце концов, я не покончил с собой на Йеллоустоуне?
Боюсь, ответ кроется в такой же степени в тщеславии, как и во всем остальном.
Благодаря Шпилю — и добрым услугам мистера Чайлда — мне была предоставлена возможность продолжить работу, которая была так внезапно прервана неприятностями в Городе Бездны. И благодаря вам — тем, кто так стремился узнать секреты Шпиля, — я был одарен субъектами, готовыми подчиниться некоторым из моих менее ортодоксальных процедур.
Вы, в частности, мистер Свифт, были просто находкой. Я считаю серию преобразований, которые я произвел в вас, своим лучшим достижением на сегодняшний день. Вы стали моим главным произведением. Полностью признаю, что вы рассматривали операцию просто как средство достижения цели и что в противном случае вы бы не согласились на мои процедуры, но это никоим образом не умаляет великолепия того, кем вы стали.
И в этом, боюсь, заключается проблема.
Независимо от того, завоюете ли вы Шпиль или отступите от него — при условии, конечно, что он вас не убьет, — обязательно наступит время, когда вы захотите вернуться к своей прежней форме. И это означало бы, что я был бы вынужден отменить свою единственную величайшую работу.
Кое-что, ради чего я предпочел бы умереть, чем выполнить.
Я приношу свои извинения, какие бы они ни были. К сему —
Ваш покорный слуга,
T
Чайлд так и не вернулся. Через десять дней мы обыскали территорию вокруг основания шпиля, но не нашли никаких останков, которых не было бы там раньше. Я предположил, что ничего не оставалось, как допустить, что он все еще внутри; все еще прокладывает себе путь к тому, что находится на вершине.
И я задумался.
Какой конечной функции служил Шпиль? Возможно ли, что это не служило ничему, кроме его собственного самосохранения? Возможно, это просто заманивало в него любопытных и заставляло их приспосабливаться — становясь самим больше похожим на машины — до тех пор, пока они не достигали точки, когда становились полезными для него.
В этот момент он собирал их урожай.
Возможно ли, что Шпиль был не более целеустремленным, чем мухоловка?
У меня не было ответов. И я не хотел оставаться на Голгофе, размышляя о таких вещах. Я не доверял себе, что не вернусь к Шпилю. Я все еще чувствовал его дикую притягательность.
Итак, мы ушли.
— Обещай мне, — сказала Селестина.
— Что?
— Что бы ни случилось, когда мы вернемся домой, что бы ни случилось с городом, ты не вернешься в Шпиль.
— Я не вернусь, — сказал я. — И обещаю тебе это. Я даже могу подавить воспоминание об этом, чтобы он не преследовал меня во сне.
— Почему бы и нет, — сказала она. — В конце концов, ты уже делал это раньше.
Но когда мы вернулись в Город Бездны, то обнаружили, что Чайлд не лгал. Все изменилось, но не к лучшему. То, что они называли чумой сплавления, погрузило наш город обратно в гноящийся, технологически декадентский темный век. Богатство, которое мы накопили за время экспедиции Чайлда, теперь ничего не значило, а то небольшое влияние, которым обладала моя семья до кризиса, уменьшилось еще больше.
В лучшие времена работа Трентиньяна, вероятно, могла бы быть сведена на нет. Это было бы непросто, но нашлись бы те, кому понравился такой вызов, и мне, вероятно, пришлось бы отбиваться от нескольких конкурирующих предложений: конкурирующих кибернетиков, соперничающих за престиж работы над таким сложным проектом. Теперь все было по-другому. Даже самые грубые виды хирургических вмешательств стали трудными или невероятно дорогими. Лишь у горстки специалистов оставались средства даже для того, чтобы попытаться выполнить такую работу, и они были свободны взимать плату за все, что им заблагорассудится.
Даже Селестина, которая была богаче меня, могла позволить себе только починить меня, но не восстановить. Это — и многое другое — едва не обанкротило нас.
И все же она заботилась обо мне.
Были те, кто видел нас и воображал, что существо рядом с ней — существо, которое трусило рядом с ней, как жесткая, с алмазной кожей, гротескная механическая собака, — было просто странным выбором домашнего животного. Иногда они чувствовали что-то необычное в наших отношениях — то, как она могла прошептать мне что-то в сторону, или то, как я, казалось, вел ее за собой, — и они пристально смотрели на меня, пока я не наводил на их глаза ослепляющий красный взгляд.
Тогда они всегда отводили взгляд.
И долгое время — пока снов не стало слишком много — так оно и было.
И все же сейчас я растворяюсь в ночи, а Селестина не подозревает, что я покинул нашу квартиру. Снаружи опасные банды проникают на затененные, полузатопленные улицы. Они называют эту часть Города Бездны Малчем, и это единственное место, где мы сейчас можем позволить себе жить. Конечно, мы могли бы позволить себе что-нибудь получше — что-нибудь гораздо лучшее, — если бы я не был вынужден откладывать деньги на этот день. Но Селестина ничего об этом не знает.
Малч уже не так плох, как раньше, но прежнему мне он все равно показался бы отвратительным местом для существования. Даже сейчас я инстинктивно насторожен, мои улучшенные глаза останавливаются на различных грубо сделанных клинках и арбалетах, которыми щеголяют банды. Не все существа, которые бродят по ночам, технически являются людьми. Есть существа с жабрами, которые едва могут дышать на открытом воздухе. Есть и другие существа, похожие на свиней, и они хуже всех.
Но я их не боюсь.
Я крадусь между тенями, моя худая, похожая на собаку фигура сбивает их с толку. Я протискиваюсь сквозь щели в разрушенных зданиях, без особых усилий убегая от тех немногих, кто достаточно глуп, чтобы преследовать меня. Время от времени я даже останавливаюсь и встречаюсь с ними взглядом, стоя, выгнув спину дугой.
Мой красный взгляд пронзает их насквозь.
Я продолжаю свой путь.
Вскоре я добираюсь до назначенного места. Сначала оно выглядит пустынным — здесь нет банд, — но затем из мрака появляется фигура, бредущая по щиколотку в карамельно-коричневой паводковой воде. Фигура тонкая и смуглая, и при каждом ее шаге раздается тихий, отчетливый взвизг. Она появляется в поле зрения, и я замечаю, что женщина — а я думаю, что это женщина — одета в экзоскелет. Ее кожа черна, как межзвездное пространство, а маленькая головка с изящными чертами лица возвышается над шеей, удлиненной на несколько позвонков. Она носит медные кольца на шее, а ее ногти — я вижу, как они постукивают по бедрам ее экзоскелета — длинные, как шпильки.
Я думаю, что она странная, но она видит меня и вздрагивает.
— Ты...? — она начинает говорить.
— Я Ричард Свифт, — отвечаю я.
Она почти незаметно кивает — это нелегко, сгибать такую шею, — и представляется. — Я триумвир Верика Абеби с субсветовика "Посейдон". Искренне надеюсь, что ты не тратишь впустую мое время.
— Я могу вам заплатить, не волнуйтесь.
Она смотрит на меня с чем-то средним между жалостью и благоговением. — Ты даже не сказал мне, чего именно ты хочешь.
— Это просто, — говорю я. — Я хочу, чтобы вы отвезли меня кое-куда.
ТЫСЯЧНАЯ НОЧЬ
Это было за день до моего сплетения нитей воспоминаний, и бабочки в животе делали все возможное, чтобы выбить меня из колеи. У меня был плохой аппетит и я почти не разговаривал. Все, чего я хотел, — это чтобы следующие двадцать четыре часа пролетели незаметно, чтобы настала чья-то очередь попотеть. Этикет запрещал это, но я предпочел бы вернуться на свой корабль и проспать до утра. Вместо этого мне пришлось улыбаться и терпеть это, как и всем остальным, когда наступал их вечер.
Волны разбивались в километре внизу о белые, как кость, утесы, и брызги перелетали через один из элегантных подвесных мостов, соединявших главный остров с окружающими его меньшими островками. За островами на гребне волн виднелась горбатая фигура акватика. Я разглядел крошечные фигурки людей, резвящихся на мосту, танцующих в брызгах. Была моя очередь проектировать место проведения этого карнавала, и я подумал, что неплохо справился с этой задачей.
Жаль, что все это ненадолго.
Немногим более чем за год машины стерли бы острова в порошок, превратив их здания со шпилями в руины. Море поглотило бы их к тому времени, когда последний из наших кораблей покинет систему. Но даже море просуществовало бы всего несколько тысяч лет после этого. Я направлял кометы из водяного льда на этот засушливый мир только для того, чтобы создать там океаны. Сама атмосфера была динамически неустойчивой. Теперь мы могли дышать ею, но на планете не было биомассы, которая восполняла бы кислород, превращаемый нами в углекислый газ. Через двадцать тысяч лет мир станет непригодным для жизни, за исключением самых выносливых микроорганизмов. Так будет продолжаться еще сто восемьдесят тысяч лет, до нашего возвращения.
К тому времени окружающий пейзаж станет чьей-то другой проблемой, а не моей. В тысячный вечер — заключительный вечер встречи — тому, кто создал самое лучшее сплетение, будет поручено сконструировать место проведения следующей встречи. В зависимости от планов, оно должно начать обустраиваться за тысячу-десять тысяч лет до официального открытия следующей встречи.
Моя рука сжалась на перилах высокого балкона, когда я услышал торопливые шаги, приближающиеся сзади. Стук высоких каблуков по мрамору, шуршание вечернего платья.
— Не говори мне, Лихнис. Нервы.
Я обернулся, приветствуя Портулак — прекрасную, царственную Портулак — натянутой улыбкой и одобрительным хмыканьем. — Ммм. Как ты догадалась?
— Интуиция, — сказала она. — На самом деле, я удивлена, что ты вообще здесь.
— А что?
— Когда настанет моя очередь, я все еще буду на своем корабле, яростно редактируя до последнего момента.
— В этом-то и проблема, — сказал я. — Я отредактировал все, что нужно. Больше редактировать нечего. Со мной с прошлого раза не случилось ничего существенного.
Портулак одарила меня понимающей улыбкой. Ее волосы были собраны в высокий пучок и напоминали сказочный дворец со шпилями и башенками. — Типичная ложная скромность. — Она сунула мне в руку бокал красного вина, прежде чем я успел отказаться.
— Что ж, на этот раз в этом нет ничего фальшивого. Моя тема станет кульминационным моментом. Чем скорее мы покончим с этим, тем лучше.
— Это будет настолько скучно?
Я отхлебнул вина. — Настоящий образец тупости. У меня было двести тысяч лет, на удивление небогатых событиями.
— В прошлый раз ты сказал точно то же самое, Лихнис. Тогда ты показал нам чудеса, просто диво. Ты представил хит на нашей встрече.
— Может быть, я старею, — сказал я, — но на этот раз мне захотелось отнестись к происходящему немного проще. Я сознательно старался держаться подальше от обитаемых миров; везде, где была хоть малейшая вероятность того, что произойдет что-то захватывающее. Я наблюдал много закатов.
— Закатов, — повторила она.
— В основном звезд солнечного типа. При определенных условиях атмосферного спокойствия и высоты обзора иногда можно увидеть вспышку зеленого цвета непосредственно перед тем, как звезда скроется за горизонтом... — Я запнулся, испытывая отвращение к звуку собственного голоса. — Хорошо. Это просто декорации.
— Двести тысяч лет всего этого?
— Не раскаиваюсь. Я наслаждался каждой минутой.
Портулак вздохнула и покачала головой: я был ее безнадежным случаем, и она не возражала, если я знал об этом. — Я не видела тебя на утренней оргии. Собиралась спросить, что ты думаешь о нити Калгана.
Воспоминания Калгана, запечатлевшиеся в моей памяти за ночь, все еще излучали электрическую яркость. — Обычная корыстная чепуха, — сказал я. — Ты когда-нибудь замечала, что все приключения, в которые он ввязывается, всегда заканчиваются тем, что он выглядит потрясающе, а все остальные немного туповаты?
— Это правда. На этот раз даже его обычные поклонники начали перешептываться у него за спиной.
— Так ему и надо.
Портулак посмотрела на море сквозь заросли парящих кораблей, припаркованных вокруг маленького архипелага. Во второй половине дня образовался слой облаков, и корабли — большинство из них стояли носом вниз — пронзали его, как кинжалы. Их было около тысячи. Открывшийся вид напоминал перевернутый пейзаж: море тумана, прерываемое гладкими светящимися шпилями высоких зданий.
— Корабль Асфодели до сих пор не заметили, — сказала Портулак. — Похоже, она не доберется.
— Думаешь, погибла?
Портулак опустила голову. — Думаю, что это возможно. Это ее последнее сплетение... она сильно рисковала.
Представленное во время предыдущей встречи сплетение Асфодели изобиловало смертельно опасными пролетами мимо убийственных явлений. То, что тогда казалось прекрасным — ослепительная двойная звезда или взрывающаяся сверхновая, — должно быть, в конце концов настигло ее и убило. Убило одну из нас.
— Мне нравилась Асфодель, — рассеянно сказал я. — Мне будет жаль, если она не доберется. Может, она просто задерживается.
— Почему бы тебе не зайти внутрь и не перестать хандрить? — сказала Портулак, оттесняя меня от балкона. — Это вредно для тебя.
— Я не в настроении.
— Честно, Лихнис. Наверняка ты удивишь нас сегодня вечером.
— Это зависит от того, — сказал я, — насколько тебе нравятся закаты.
В ту ночь мои воспоминания переплелись со снами других гостей. Наутро большинству из них удалось сказать что-то неопределенно лестное о моем сплетении, но под внешней вежливостью было слишком очевидным их смущенное разочарование. Дело было не только в том, что мои воспоминания не добавили ко всему этому ничего поразительного. Что их действительно раздражало, так это то, что я, по-видимому, старался изо всех сил, чтобы провести время как можно скучнее. Подразумевалось, что я подвел всех, отыскивая бессмысленные зеленые вспышки, а не приключения; что намеренно не стремился добавить ничего полезного к гобелену наших коллективных знаний.
К вечеру мое терпение было на исходе.
— Ну, по крайней мере, ты не будешь ерзать на краешке стула в тысячную ночь, — сказал Критмум, старый знакомый в линии. — В этом и была идея, не так ли?
— Прости?
— Намеренная тупость, чтобы вывести себя из борьбы за звание лучшего сплетения.
— Идея была совсем не в этом, — раздраженно сказал я. — И все же, если ты считаешь, что это было скучно... это твое право. Когда твой выход, Критмум? Я обязательно принесу свои искренние поздравления, когда все остальные отправятся в путь.
— Восьмисотый день, — непринужденно произнес он. — У нас достаточно времени, чтобы изучить противника и внести несколько разумных изменений. — Критмум придвинулся ко мне слишком близко, чтобы это было комфортно. Я всегда находил его надоедливым, но терпел его общество, потому что его сплетения обычно были запоминающимися. У него была склонность копаться в руинах древних человеческих культур, разграбляя их могилы в поисках причудливых технологий, ужасного оружия и машинных разумов, обезумевших от двух миллионов лет изоляции. — Ну, в общем, — сказал он заговорщицким тоном. — Тысячная ночь. Тысячная ночь. Не терпится увидеть, что ты для нас приготовил.
