Бабуин встал перед женой на колени и уткнулся лицом в её живот. Марина, смущённо улыбаясь, взъерошивала его волосы на голове, шепча что-то беззвучно.
Бабуин нёс обнажённую жену на руках с берега к лагерю. Они теперь вовсе не смущались своей наготы ни перед Коляном, ни перед Дашей. Теперь даже палатку не ставили поодаль. Всё одно же не разнести настолько, чтобы не слышали. Тем более что Колян не раз заявлял, что эти звуки всё одно лучше их постоянной ругани. Дашка молча оттопыривала палец, радуясь счастью родителей.
— Что случилось? — улыбки блаженства сползли с их лиц.
Колян, полностью одетый по-походному, собирал палатки.
— Пора нам. Нас ждут, — ответил он, — Учиться пора.
Бабуин лишь тяжко вздохнул. Он знал, что не надо спрашивать:
— Кто ждёт? — спросила Марина. А вот Бабуин догадывался, что ответом будет лишь пожимание плечами.
Даша тоже уже одетая — упаковывала собранные травки в тряпочки.
Марина окинула взглядом окрестности. Прощаясь, запечатлевая для себя на память осенний 'берег счастья и любви'. Никогда она не была так счастлива, как тут, эту неделю. Конечно, она уже говорила так же, начиная с того раза, выплывая тем утром из бани, оттра... отпаренная до кончиков ногтей, а потом — ещё и ещё, но она очень хотела бы повысить планку счастья ещё раз. И — не раз!
Бабуин любовался женой. Как она расцветала у него на глазах! Из мрачной злобной глыбы плотного слоённого, замороженного теста — превращаясь в изящное творение искусства, в какую-то сказочную красавицу.
— Маринка, тебе только косы до поясницы не хватает! — восхитился он.
— Даш, по-моему, избыток кислорода и постоянная откачка энергии действует на твоего отца негативно, — усмехается Марина, качая головой, но — крутясь перед ним, хвастаясь собой, — На реке назвал меня Афродитой, рождённой из пены морской! Сейчас — сказочной красавицей! Совсем плохо! И это Бабуин, которого я полюбила? Ни одного мата! Коса — не до жопы, а до поясницы! Ни коровы, ни курицы! Прям — обидел! Восхищением своим! Даже выпороть с особым цинизмом не пообещал! Он меня разлюбил?
Даша упала на спину, заливаясь смехом. Даже Колян улыбнулся.
— Пойдём, Дарочка, пройдёмся, — басит он, — Я тебе покажу одну полянку с удивительными цветами! Мы их с тобой подкопаем и в другом мире высадим. Будем смотреть и вспоминать этот берег и эту красоту... до поясницы.
— А ниже — не красиво? — возмутилась Марина, оглаживая руками 'ниже', — Бабуин! Ты — попал! Меня оскорбили прилюдно, а ты — смолчал! Накажу!
— Лишь обещания! — сокрушается Бабуин.
Даша обернулась посмотреть, как её мать сбивает с ног отца и на нём верхом — торжествует. Но Колян поймал её и отвернул.
— Ну! Я тоже хочу запомнить их такими счастливыми! Как они смотрят друг на друга! Какие глаза! А какая мама красивая! Ты мне покажешь её его глазами? Запомнить хочу!
— Он теперь не даётся. Научился как-то! — вздохнул Колян, — Сам бы посмотрел. Она и так — загляденье, а как он видит? Любопытно!
— Слушай, Колян! — Даша зашагала дальше, вприпрыжку, — Я вот чего понять не могу! Ты всё знаешь, всё умеешь! А, кажется, что всё, зачем ты пришёл в наш мир — то это сделать счастливыми моих маму и папу.
— Получается, что так и есть, — пожал плечами Колян.
— Не понимаю! — остановившись, обернулась девочка.
— Однажды ты поймёшь, что нет в этом мире ничего вечного, ничего бесконечного. Что всё — лишь миг и тлен.
— Это мне и сейчас понятно, — отмахнулась Даша.
— И самое ценное во всё этом — как раз самое недолговечное — любовь. И оно — единственное, ради чего стоит жить, страдать, сражаться и за что стоит умирать. Любовь. Ничего она не стоит, её нельзя взвесить, продать, передать, подарить, забрать. Отнять. Она — или есть, или — нет её. Нет её — беда, которую никто не ощущает, всем и так — зашибись! Есть любовь — мир изменяется. Для влюблённых. Для тех, кто разделяет любовь. Только ради этого и стоит жить. Мир без любви — достоин лишь сожаления. Мир с любовью — прекрасен! Я люблю, когда красиво. Однажды и я — полюблю. И меня полюбят. Верю, что так и будет! И жизнь моя будет прожита не зря. И ты познаешь любовь.
— Надеюсь! — кивнула очень серьёзная девочка, — Не обмануться бы! Говорят, что любовь на всех — одна. А подделок под неё — не счесть.
— Ты удивительно мудрая девочка, Дара. Ты знаешь настоящую любовь, ты узнаешь её среди несчётных подделок. Плод твоей любви будет чудом. Как и ты сама. Плоды любви всегда чудесны.
— Даже так? — Даша нахмурилась.
Но, недолго хмурилось это чудо. Поскакала по тропе вприпрыжку. По её собственной тропе. Колян лишь шёл сзади, улыбаясь. Чудесный плод любви! Тропа сама стелиться под её ноги.
Бабуин готов был поклясться, что этих камней тут не было! Уж за неделю он бы их заметил!
Две глыбы торчали из земли, будто волчьи клыки из нижней челюсти. Метра по четыре, два старых, замшелых, растрескавшихся камня стояли на полянке, как воротины, глубоко и надёжно вросшие в землю. А заметил бы их по тому, что камни, так одинаково старые, растрескавшиеся, одинаковые, будто два болта из одной упаковки, были, тем не менее — разные. Один был из бело-серо-жёлтого известняка, другой — из тёмного, более твёрдого камня. Бабуин был не силён в камнях. Известняк — знал, гранит знал, а вот этот минерал не знал.
Вот к этим камням Колян их и привёл. Оказалось — появление этих камней, так надёжно вросших в землю, вдруг — и есть сигнал, что их ждут. Потому как камни эти — начало тропы.
— Цыганские ворота? — усмехнулся Бабуин, обходя камни в очередной круг. И в очередной раз не найдя в них ничего таинственного и загадочного.
— Как проходить надо? — уже откровенно издевался Бабуин. Непонятно было только — над кем? Над Коляном? Так ему — покласть и положить. Над собой смеялся? — Взявшись за руки? Или заклинание прочесть?
— Я не знаю, — спокойно ответил Колян. Точно — покласть и положить. Он просто прошёл меж камнями и встал, ожидая остальных.
Бабуин решил тоже 'покласть и положить' — не прошёл меж камнями. Ничего не изменилось. Они пошли.
Час шли. И вернулись к камням. Сделав круг по лесу.
— Не смешно! — закричал Бабуин, задирая голову. Но тем, кому он кричал, было 'покласть и положить'.
Теперь прошли меж камней гуськом — друг за другом. Так же — без каких-либо видимых, зрелищных эффектов. Совсем ничего. Шагов через полсотни, перед входом в чащу, Бабуин оглянулся. Не было знакомой полянки, не было излучины реки и приметных деревьев, меж которыми он натягивал шпагат троса для просушки выстиранных Маринкой тряпок. Место за спиной было незнакомым. Привычно — незнакомым. Таким же, как и тысячи привычно-незнакомых мест в родной стране — тропа в травах в рост человека, кусты, деревья, синь неба сквозь колыхание цветных крон заканчивающегося лета.
Бабуин вздохнул и решил, что никогда он не поймёт эту 'не магию'. Потому он обратно начал балагурить. Пространно и 'начиная издалека' обдумывая вслух очередную умозрительно-бредовую концепцию. Сам удивляясь — зачем и почему все слушали эти бредни? Почему обычные люди, саркастически язвительные, без сарказма и подшучиваний — слушали Бабуина 'развесив уши'? Более того — сбегались со всех сторон? Бред же! Ведь Бабуина же откровенно 'несло'. Открывая рот и заводя очередную 'начиная издалека', он сам удивлялся, к каким умозаключениям приходил. Как в тот раз, с Ханком, пусть ему там, в аду — икается! Тогда он начал о машинах, а народ не только сбежался 'уши погреть', но и перебрехался из-за 'припадения к истокам' и 'исконно наших трендов'. Зачем они вообще всё это слушают?
Или того мужика взять. Отца девочки Аси, что умела услышать голос неодушевлённых предметов и штопанных игрушек. После этой мысли Бабуин приставил себе пальцы к виску и 'выстрелил'. Как и в тот раз, когда Даша, уступив умоляющей просьбе Аси, отдала ей Соседа, подошла к Бабуину и тихо сказала:
— Пап, она совсем иканутая! — и покрутила пальцем у виска.
Тогда Бабуин тоже 'застрелился' из пальца. Ася — 'иканутая'? А сама Даша — какая? А Колян? А тот кузнец? А тот мужик, что предъявил им, что они петрушили тех людоедов-хирургов 'не по-понятиям', он — кто? Какие? Как и сам Бабуин? Почему отец Аси, ботан-подкаблучник, которого эта его поджопная ниша в жизни вполне устраивала, почему слушал разглагольствования Бабуина? И не просто слушал, с ироничным 'чеши-чеши, я — слышу!', а — с крайнем усердием внимал. И тут же — применил. У Бабуина до сих пор уши краснеют, как вспомнит, как он ворвался в чужое сокровенное, нарвавшись на удар беса. Которого только 'белый взрыв' Даши и смог изгнать из головы Бабуина.
И все эти попутчики! Ведь на полном серьёзе участвовали в дискуссе! И это в наше, крайне циничное время? Когда люди не верят — никому и ничему? Почему верят Бабуину? Балаболу и треплу? Почему тот паренёк, которого всю жизнь СМИ и окружение наставляло в определённых ценностных ориентирах, вдруг так вот, на лету — переобулся? Почему 'серые волки' так вот, слёта, приняли его в свой крайне узкий и консервативный круг 'близких'? Врага! Почему подполковник, тот ещё волчара! Почему он именно Бабуину излил тайную, зреющую в его голове, мысль, что суть его народа, такого независимого, волелюбивого и боевитого — в служении именно 'русскому мужику'?
Почему Колян, которому всё известно наперёд, из-за его постоянного 'широкополосного доступа' к тому божественному (или чёртовому — не понятно) 'интернету', которому ведомы 'тайные тропы' и 'тайные мотивы' людей и народов — слушает бредни Бабуина? И потом нет-нет, да и ввернёт что-либо из небрежно сказанного Бабуином?
Бабуин качает головой — никогда он не поймёт этого!
Из-за того, что говорил Бабуин одно, а думал о другом, обсуждаемая тема сделала сальто в воздухе и потекла совсем иначе и о теме, никак не связанной с первой. И — ничего. Ни смеха, ни издёвок. Точно так же — внимают. Уже знают — к той теме ещё вернутся. Пространно и 'начиная издалека'.
— Ну, вот как так? — горячился Бабуин, — Или и вы пожмёте плечами? Сижу тут, несу абсолютный бред и околесицу — слушаете! Ведь всё уже знаете! И протоколы на всё составлены, и тот баснописец постарался на славу! Или вам заняться нечем? Зачем со мной время теряете?
Майор опустил глаза, а вот полковник — усмехался.
— У меня есть ответ, Александр Сергеевич. И я — отвечу. Если ты мне ответишь — как ты связан с мемом 'Работайте, братья!'
— Пошёл ты! — огрызнулся Бабуин, — Никак я не связан! Я — Бабуин. лающая обезьяна! А ребята — герои!
— Нет ответа? — усмехается полковник.
— Нет!
— Тогда и я помолчу, — пожал он плечами.
— Почему? — оскалился Бабуин.
— Мне надо не довести до тебя цель, задачу, средство и способ. Ты — не торпеда. Исполнителей мы и так найдём — десяток и сотню. Ты мне ценен будешь только тогда, когда сам ответишь на эти вопросы. Сам — себе. И ответ твой — ценен! Чем ты связан с Государем, как Государь связан с — 'Работайте, братья!'? И почему люди рядом с тобой — как под гипнозом. Не ответишь — моя работа будет бесплодной, и мы распрощаемся. Думай! Как будет ответ, приступим к следующей стадии. А пока — продолжай! Последовательность. Понимаю, ты можешь нам долго и чрезвычайно интересно рассказать о каждом попутчике, с кем ты перекинулся хоть парой фраз. Но, ты уже и сам перешёл к целевому повествованию. Вот и продолжай!
— К целевому, говоришь? Павлины, говоришь? Хэ! — вздёрнул голову Бабуин, — Продолжу! Мне скрывать нечего! Есть то, чего я не понимаю, не понимал и, наверное — никогда не пойму! Не понимаю, как мы оказались — хер знает где! Как мы пешком смогли войти в лесополосу в России, а оказаться — в тайге? Вот, хоть убей — не знаю! Сказал бы — по наркотой был. Или — мы всю Россию пешком перемахнули? Или то кровоизлияние мне память отшибло. Но — нет провала во времени! Каждый день помню. Без карты смогу пройти той же дорожкой! Но, гля! Как Печора-то?
Качает головой. Потом отмахнулся:
— И — никогда не пойму! А нас — ждали. Чешем, как обычно, гуськом. Колян — головным локомотивом, я — замыкающим толкачём, тыловым дозором. Меж нами — 'гражданские'. Я — языком чешу. На нас с дерева прыгнула рысь. Мы — за оружие! А Дашка как завизжит: 'Котик!'
Бабуин — закуривает, всё время — качая головой:
— Котик, гля! С хорошую такую собаку! Больше овчарки! А был — с ладонь! Отожрался! На стероидах и гормоне роста, видимо. И самое главное — когда мы собирались — обыскались его. А он нас обогнал! Тут ждал, кошак дранный!
Бабуин вздыхает:
— И мужик тот. Батюшка. Отец Георгий. Он же — Гога, он же Гриша, он же — Саша. Он же — Юра, он же — Ижи. Он же — Мамонт.
И — ржёт.
— Видели бы вы свои рожи! — смеётся, — Прямо — бальзам на душу! А каково мне было, когда этот мужик кланяется Коляну и говорит, что давно его ждёт, что готов...
Смех обрывается. Бабуин теперь тяжко вздыхает:
— Я в тот момент 'мерцать' стал. Столько всего! Взаимоисключающего! Что коротнуло меня. Смотрел, слушал — не видя, не слыша. Этот дед Ёжик говорит Коляну, что должен ему отдать... Себя! Гля! Представляете моё состояние! Бедные мозги бедного Бабуина! Я и так не мог ничего понять, а тут — дед собрался развоплощаться! Потому как считал, что он и Колян — одно и то же. Один человек. Типа, как в 'Назад в будущее'. Типа Марти Птичка встретил самого себя, но — пенсионера. И собрался слиться воедино. Один из них должен был тут же аннигилировать, чтобы не нарушать пространственно-временной континуум.
'Казённые' улыбаются.
— Смешно? — злиться Бабуин, — А вот мне было не смешно! Шарики за ролики! Мало того, что этот дед — Мамонт, так и Колян наш, получается — Мамонт? И это — третий Мамонт! А ты говоришь — Бабуин грохнул Мамонта! А они, щука, плодятся почкованием! Самокопированием на Ксероксе, гля! То — ни одного, то толпой, да все на наш редут! Я тогда так сошёл с ума, что подумал про поиски Коляном Мамонта, как ту самую, каноническую дорогу к самому себе.
— И что же это? — спрашивает майор. Полковник опять играет роль 'свадебного генерала', слушает и молчит, — Пространственно-временной парадокс?
— Косяк это. Деда этого. Колян — это Колян. А дед — дед. Никаких Мамонтов! Что там и какие Боги напутали — я так и не разобрался. Как там не так Души поделили — не знаю, но слияния частей Души, как ждал дед, в одну — не случилось. А так как по 'душам' случился обломайтис, фамилия такой, то на первый план вышло земное — женщина.
Бабуин замолчал. Надолго.
— Впервые, наверное, не знаю, как сказать, — вздохнул он, — Дед был не один. Ну, вы же знаете! Это нам он представился 'он же...'. Один с тысячей имён. Мрачный Весельчак, тоже мне! А у вас, скорее всего, есть досье на отца Георгия. Он же — Саша, он же... Настоятель прихода, приюта для сирот. И у него — супруга. Жена. Матушка. Если он — батюшка, то она — матушка? Боярыня Морозова. Именно так. Хоть фотографируй и выставляй в музей этнографии и национального платья. Только всё на ней, в ней — уместное, дельное. И сама — вся живая, жизнерадостная. Сочная такая бабёнка. Можно фотки не только в музей выставлять, но и в мужские журналы. Така-ая! Всё при всём! Представилась, по-первой, Властительницей Красной Горы, Лилией Медногорской, Светогоровной. Такая вот Баженовская Хозяйка Медной Горы. Выяснилось, что Красногорск — область в знакомом Коляну Мире Скверны. А баба эта — на ступень ниже княжны. Но, сама же и смеялась, что 'графиней' её называть не надо, потому как она не 'гусыня' и не 'графиня' от слова 'графин'. Потому — боярыня. Я, конечно же, ляпнул про 'боярыню Морозову'. И — попал пальцем в небо. Потому как дед, который 'он же...' числиться ещё и как — Дед Мороз. Так его официально именовали некоторые общественные группы в одном из миров. Дед Мороз. Она — Морозова. Как жена его.
