— Достал уже своими экспериментами, вот!
— Ладно, ты сама не знаешь, почему. Идея равноправия всех и вся нежизнеспособна, поверь. Собака не кошка, женщина не мужчина, а старшие расы не люди, так что это надуманная философия.
— Ты вещал что-то об общей душе, нет?
— Это совсем другое дело. Однако, когда ты обиделась, то тоже потеряла силы.
— И зачем ты мне это говоришь? Наслаждайся молча!
— Потому что я за тебя отвечаю. И потому что я в тебя её только что закачивал, и она недостаточно усвоилась, чтобы её так бездумно терять.
— Всё-всё, не надо больше морали. Меня ничего не трогает, говори что хочешь!
— Да я не про себя вообще-то, а про других, — родителей, знакомых.
— Что-то я не въезжаю, о чём ты...
— О том, что когда они тебе что-то подобное говорят, происходит тоже самое. Вот я тебя в итоге похвалил, ты обрадовалась. И — тоже потеряла энергию, только меньше, так как тут же зачерпнула большую часть обратно. Но уже не совсем свою, не только свою. А ведь кто-то рядом мог и не дать зачерпнуть.
— И что? Что-то я туплю...
— Посмотри на себя! — Эльф моментально оказался за её спиной и развернул девушку к зеркалу в шкафу. — Плохая. Хорошая. Плохая. Хорошая. Что меняется-то?
— Не знаю... — Олю закачало от этих перепадов. — Настроение?
— Настроение, — хмыкнул нелюдь, — но сама-то ты не меняешься!
— Нет?
— Нет. А что, ты от одного чужого слова сразу станешь намного хуже или лучше? Ты такая какая есть, а своими обидами и расстройствами только позволяешь себя доить тем, кто умеет.
— Доить... — с глупым выражением повторила хозяйка и пихнула открытой ладошкой нелюдя в грудь, отодвигая с пути, — ишь, словцо-то какое подобрал!
— Пытаюсь тебя вернуть в нормальное состояние.
— Ага. Ещё скажи — утешить!
— И это тоже, если надо.
Проскочив мимо Эда в прихожую, Оля натянула пуховик, впрыгнула в угги и, не застёгиваясь, прихватив шарф и шапку, вылетела на площадку.
— Нет, можно подумать, мне от него утешения нужны! — возмущенно бурчала себе под нос она, выскакивая из подъезда.
— Можно подумать, что-то от этого изменится! Ой! — у поскользнувшейся девушки вырвался полупридушенный взвизг, когда её придержал за локоть подходивший к двери парень.
— Эй! Оль, а ты ещё и летать умеешь? Не только бегать! — подмигнул ей он.
"Как же его зовут? Он же говорил!" — опять, как всегда, заалела стыдом Оля и потеряла все слова.
— Ты чего молчишь-то? Я Коля, — озвучил её мысли парень, — не помнишь что ль? Коля-Оля.
Она кивнула головой и, через силу улыбнувшись, выдавила:
— Да. И... С-с-спасибо...
— Под ноги смотри, скользко.
— А? А... да... хорошо!
Намылившись бежать дальше она неловко, вполоборота, кивнула парню и, стараясь внимательно смотреть под ноги, отошла на несколько метров. Хлопок двери снова её затормозил и заставил обернуться. "Непонятно, — пыталась сообразить, что же сейчас произошло, Оля. — Коля меня запомнил? Узнал? Помог? Несмотря на то, что сексуальность у меня сейчас, наверное, вовсе отрицательная?" Развернулась обратно к метро и, обходя раскатанные детворой заледеневшие лужицы, продолжила спорить сама с собой: "Непохоже, что ему что-то от меня надо. Наверное, он просто... просто хороший парень. Никогда бы не подумала. Стоп. Что значит — не подумала бы? Я же о нём плохо и не думала! Но и... и хорошо не думала. Из-за того, что он вроде бы "клюнул" на мою сексуальность? Захотел познакомиться с симпатичной девушкой? Да, но я-то не симпатичная!"
Она хмыкнула: "Имена похожи. Её домашнее Лёля, если уж на то пошло, тоже похоже на Лёшино. Но куда ей до его бывшей невесты. Если бывшей. А всё-таки Лёша успел ей кое-что подарить. То ощущение в кончиках пальцев от его свитера, прохладу куртки под щекой, шершавую нежность одного поцелуя и разделенную на двоих страсть другого. До этого как-то жизнь не баловала её тактильными ощущениями, а тут прямо живой себя почувствовала." Она снова остановилась и неуверенно потопталась на месте, словно утрамбовывая неприятные мысли. "Или ожившей? Просто живой. Впервые, пожалуй. Трусиха я. Сколько раз мне Наташа твердила: "Трусиха и улитка ты, Тихомирова". А и правильно ведь! Прячусь в своей уютненькой раковинке? Ещё как. Зато тихо, тепло и не дует. А собственно, кто сказал, что со мной никто не захочет общаться? Даже Эд говорит, что я глупости себе придумываю! В конце концов завтра погуляю с ребятами и не буду грустить о Лёше!". Уголки губ сами приподнялись, прогоняя грустные мысли, и Оля, разбежавшись, прокатилась по цепочке ледяных дорожек: "Оказывается, эльф на пару с Колей — отличные утешители. Вот только ноги что-то дрожат".
И правда, только тут, задохнувшись и скрючившись, она упёрлась ладошками в коленки и обратила внимание, что прошла совсем мало. Точно не шла, а ползла улиткой. И сейчас её покачивает, и через мягкие подошвы уггишек ощущается каждая неровность дороги. Сапожки обволакивали невесомые, чужие ноги, на которые — вдруг пришло ей в голову — даже страшно опираться, — а вдруг не выдержат веса тела? Нет, стоп — какое тело? Оно столь же утратило массу, стало лёгким, но не как наполненный гелием упругий шарик, а как клок расползающегося тумана, весьма условно удерживающийся в границах чего-то, именуемого Ольгой. Уступив глупому желанию, она присела на оградку газона, стянула перчатку и осмотрела руку, — нет, всё вроде на месте, но и обычные с виду пальцы забирались обратно в свой шерстяной домик неуклюже, с заметным трудом отыскивая нужные норки. И казалось, что они слишком большие, чтобы в них поместиться и слишком рыхлые, чтобы протиснуться не смявшись, не потеряв форму. Вернув перчатку на место, Оля вздохнула свободнее — она предпочла бы и на лицо натянуть маску, чтобы увериться, что оно останется на месте, а не рассеется туманом в вечерних сумерках. Установив локти на колени, она уронила лицо в ладошки и поглаживала его, пока не почувствовала жестковатую шерсть перчаток. "Что-то совсем я расклеилась. То глупости какие-то думаю, то встать не могу. Доеду ли? Может вернуться? Родители будут беспокоиться. И нелюдь торжествующе разведет свой психоанализ. Ну уж нет! Сейчас, еще пару минуточек посижу, и поеду." Оля снова посмотрела на часы у метро, до которых всё никак не могла добраться. И на раскатку под ногами. Прямо посередине ледяную полоску перечеркивал пламенеющий след, сочный мазок цвета, неуместный среди монохромных теней, снега и асфальта. Она перевела взгляд на потемневшее небо. Хрустальной льдинкой в застывающей сини серпик молодого месяца вызванивал завтрашнее похолодание. Горизонт светлел прощальным ультрамарином и только ущелье меж двух высоток, стиснувших слабое зимнее солнце, пытало закатом. Ольга задержала дыхание, отпечатывая эту красоту в памяти. "Вообще-то, я ужасно везучая, — подумала невпопад она. — Кому ещё помогал вылезти из скорлупы настоящий эльф? Вот то-то же. И поделиться такой радостью, кроме Лёши с Вадей, и не с кем." Она попрощалась до завтра с горбушкой солнышка и, по-старушечьи осторожно, поползла к метро.
На входе, напоминая о новых знакомствах, ожил незнакомым номером телефон. И отрекомендовавшийся Петром энергичный бас ни о чём ей не сказал. Странно, что вчера и в голову не пришло поинтересоваться именем спасённого тёмного. Наверное, она подсознательно ждала "Михаил" и теперь сбилась с придуманного было тона, пошла на поводу оборотня. Согласившись, что результаты её "работы" им обоим потерять бы не хотелось, договорились о встрече на завтрашний вечер. Собственно, при эльфе она его не боялась, так что и не переживала особо. Так, еще одна мелкая заноза, разве что застарелое неприятие чужих в своём доме заставляло слегка морщиться от нарисованной воображением картинки.
"Однако, какое же слизняковое состояние! А еще столько ехать.". Только сейчас Оле пришло в голову, что эта "ватность" в теле, руках, ногах — не случайность, а, как и говорил эльф, последствия её вчерашнего поступка. "Прав он, как всегда прав. Но, видимо, я могу учиться только на своих ошибках... ну и что! Зато внутри горит что-то такое пламенно-красное, как это солнце. Жаль только, что закатное и холодное. Зимнее. Не способное никого согреть. Как и я. Разнюнилась тут, помечтать расселась, пофантазировать. А не время сейчас. Ни мечтать, ни рисовать, — не время. Быстрее добраться бы к родителям. В уют и спокойствие. Там можно и согреться, и спрятаться, и почувствовать себя нужной..."
Старая квартира встретила запахом борща и ворчливым скрипом паркета. Сдвинула вокруг стены, обняла. Но чувство уютного гнездышка, что спрячет от любой проблемы, не вернулось. Напротив, захотелось открыть окна, стянуть с торшера любимый кружевной абажур, отсекавший в неясные тени от юной мечтательницы суровую реальность. И родители — самые близкие, самые знакомые люди, которых невозможно огорчить. Их она любила и понимала больше всех...во всяком случае, до сих пор Оля так думала. А ведь они тоже создали себе свой небольшой мирок, из которого — и это открытие не принесло радости — она уже выпорхнула. И вернуться не сможет. Просто не умещается уже в гнезде.
Откуда-то пришло и не отпускало весь вечер желание защищать и оберегать. Помочь, поддержать, успокоить. И уж точно не рассказывать о своих проблемах. Что они могли бы сделать с таким вот Петром? Ничего. Тем не менее отказаться от помощи не удалось, и уставший отец повез её на ночь глядя домой.
Пристроив голову на подушечке, Оля искоса наблюдала за сосредоточенным отцом, вполголоса ругающим куда-то спешащих по свежесхватившемуся ледку придурков. И видела почти незнакомого мужчину. Нет, все чёрточки любимого лица остались теми же, но что она знала о нём? Что она его радость, солнышко, звёздочка? И что они с мамой сделали ради неё. Но мотивы его поступков сейчас не казались... прозрачными. Почему, оберегая её в школе от "ухажеров", он согласился, чтобы она жила одна? Родители так аккуратно её сегодня расспрашивали, — нормально ли ей живется одной, не хочет ли она переехать к ним обратно. И если всё в порядке, — то почему не ест. Она мямлила что-то о вегетарианстве, о новых друзьях. Но этот вопрос можно было предвидеть — еда в холодильнике стояла нетронутой неделями... А вот вопрос "как она спит" удивил — Оле не приходила в голову причина его появления. Обновки объяснить оказалось сложнее всего. Врать она не любила, да и не умела. Поэтому, с трудом лавируя между допустимой правдой и умолчаниями, придумала, что это подарок одного иностранца за случайную помощь, а висящие в шкафу мужские вещи принадлежат ему же и оставлены на сохранение... Она едва не соблазнилась предположением, что носит их сама. Но следом мама вдруг спросила, нравятся ли ей мальчики. И только ответив, что да, есть мальчики, которые ей нравятся, — воровато оглянувшись, не слышит ли отец, она оторопела, поняв, что мама имела в виду: "а не нравятся ли ей девочки". Ответ об отношениях с понравившимся мальчиком разворачивать на её счастье не пришлось — мама оценила невольно вырвавшийся всхлип и закрыла тему. Оля не знала, что ещё об этом можно сказать — и мама правильно расценила молчание, попросив познакомить сразу, как только она определится. Конечно, пришлось пообещать непременно это сделать, довольно неуклюже переводя разговор на новое мамино пальто и необходимость сделать ей новую сумку.
А вот отец подошёл к этому вопросу гораздо пристрастнее и, пока они грели машину, взял с неё клятвенное обещание познакомить с парнем, как только он у неё появится. И заверить, что если у неё будут проблемы, она первым делом поделится с ним. Вот сейчас они вроде бы всё обсудили, но висела какая-то недосказанность. Ощущение неправильности никак не проходило. Оле очень хотелось угадать, о чем думает отец, но представить не получалось. Решив чем-то занять руки, она полезла в планшет, рассматривать фильмографию Траволты. Нашла подходящую картинку: "Майкл". Поставила закачку. Хорошо, что оплачен безлимитный интернет... и что отец не интересуется, на какие деньги... и тут ей пришло в голову просто спросить:
— Пап, а почему ты согласился, чтобы я жила одна?
Молчание показалось бы ей тяжелым раньше. Но сейчас она прекрасно видела, что отец тоже собирается с мыслями, делая вид, что занят перестроением в левый ряд, и серьёзно взглядывая на неё в зеркало.
— Я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится, а меня не будет рядом.
— Прости, я буду звонить чаще...
— Я не об этом. Достаточно, если ты звонишь матери. Я не молодею... и рано или поздно мне придется передать заботу о тебе кому-то ещё...
— Что вы все об этом... — Оля едва успела прикусить язык, так что отец подумал о матери. Ну не признаваться же в знакомстве с эльфом!
— Мама тоже беспокоится. А ты плохо выглядишь.
— Да, я понимаю. Так получилось.
— Так вот, я бы хотел, чтобы такой человек появился, пока я способен надрать задницу придурку, который вздумает несерьёзно отнестись к моей девочке.
— Кх-ха, па-а-ап, ты что, шутишь? Мне восемнадцать, какое может быть серьёзно?
— Какие могут быть шутки? А то твоя подружка уже не выскочила замуж!
— Я боюсь, что твой контроль никто не пройдет, — печально резюмировала она.
— Ну что ж... там видно будет. Только пожалуйста, не скрывай от нас ничего, ладно? Мы всё поймём, правда — всё, — закончил он с нажимом, со значением глядя на неё.
— Всё? — растерялась Оля.
— Да. Мама хочет внуков. Но мы бы предпочли, чтобы при этом и ты была бы счастлива.
— Ну что ты, пап! Никаких внуков, откуда?
— Как скажешь, мы тебе доверяем, дочь, а ты последнее время что-то недоговариваешь, — похоже, не особенно поверил он её уверениям, отчего где-то в душе проскреблась обидка, тут же заслонённая совестью: "Мол, и правда ведь недоговариваешь. Сложно сказать, как это выглядит для родителей..."
— Пап, я не вру, честно.
— Еще чего не хватало, — врать. За это и выдрать можно, восемнадцать там тебе или сколько! Мы что, чего-то тебе запрещаем? Какая причина может побудить тебя врать, объясни?
— Нет, нет никаких причин врать. Просто некоторые вещи трудно объяснить. Обещаю, что не вру вам, веришь?
— Да что с тобой сделаешь. Верю, конечно, надеюсь, что всё так, как ты говоришь. Но беспокоюсь же, ты не можешь этого не понимать!
— Конечно, я понимаю! Правда! ...а как ты собираешься...ну... проверять "претендента", если он появится? — Оля спрашивала с опаской, а воображение нарисовало явление к её родителям двух рыжиков, и она невольно расплылась в улыбке.
— Хорошо, что тебя это веселит. Вот и привози. Поговорить по душам. О мечтах. Планах. Намерениях.
— А-а-а. Да-а-д-д-да, поняла, конечно... — Кивнуть-то утвердительно она кивнула. Но сомнения в этом "по душам" и особенно "намерениях" испытывала сильные... как-то это всё выглядело... доисторически, что ли, не восемнадцатый век чай на дворе-то. Неужели кто-то поедет к родителям своей девушки говорить "о намерениях"? Как-то не верилось. С другой стороны, если бы она сейчас не спросила, то и не догадывалась бы о том, что отец хотел бы пообщаться с кем-то из её воображаемых ухажёров так плотно и подробно. Скорее ей представлялось правильным скрывать от него отношения до последнего. Но реальность показала, что она не способна скрыть даже Эда, который в общем-то в её "отношения" и не вмешивался. А что фыркал да следил, так это, наверное, даже и на пользу ей пошло...
