Отношение к советским морякам у него начало меняться к концу 1941 года — нет, естественно, адмирал знал о потоплении 'Балеареса' республиканскими эсминцами, находившимися под командованием дона Николаса Лепанто, но, это он считал не более чем эпизодом, ничего не меняющим по сути дела. Получив подробную информацию об обороне русскими Либавы, Петрограда, Одессы, Севастополя адмирал поневоле вспомнил моряков из экипажей 1-й Тихоокеанской эскадры, защищавших Порт-Артур на суше — доблестные воины под командованием адмиралов, вряд ли достойных таких подчиненных.
Но и это была не более, чем частность — в конце 1941 — начале 1942 годов адмирал признался себе, что изрядно ошибся в оценке Советской России. Кровавым летом и смертельно тяжелой для русских осенью 1941 года вряд ли можно было оспорить оценку генералов, сводившуюся к тому, что красным пришел конец — вопрос лишь в сроках. Кое-кто из флотских аналитиков пытался осторожно оспорить называвшиеся армейцами сроки окончательного краха России, выдвигая в качестве аргумента огромные пространства Советского Союза — начатую тогда большевиками эвакуацию промышленности на восток никто не воспринимал всерьез, резонно замечая, что это невозможно, не просто перевезти оборудование и рабочих на новое место, но запустить производство в необходимые, предельно короткие, сроки, не на одном или даже десяти заводах, но на сотнях предприятий, составляющих основу целых отраслей промышленности. Судя по конечному результату, большевики просто не знали, что это невозможно — они это сделали.
Контрнаступление Красной Армии также наводило на размышления — да, Енаи не был искушен в искусстве ведения сухопутной войны, но его квалификации хватило на то, чтобы понять то, что блицкриг закончился. В сочетании с успешным перебазированием русскими промышленности на восток это значило одно — теперь исход войны будет решен не блицкригом, но затяжной войной. Нет, конечно, это совершенно не означало автоматически поражение Германии — в конце концов, Третий Рейх имел в своем распоряжении ресурсную базу практически всей континентальной Европы, лучшую в мире сухопутную армию, великолепные ВВС, сильный флот — но даже исход войны в России ныне отнюдь не был столь однозначен, как еще полгода назад. Для того, чтобы делать правильные выводы, надо было внимательно отслеживать ситуацию, ибо будущее создается сегодня.
Тогда, ранней весной 1942 года, адмирал счел возможным сделать свой ход — в той обстановке равновесия сил это вполне могло увенчаться успехом. Русские сумели сорвать блицкриг, начав затяжную войну, в долгосрочной перспективе невыгодную ни России, ни Германии — в этой ситуации предложение раздела 'британского наследства' объективно было выгодно и России, и Германии, и Японии. Енаи изрядно потрудился, формулируя свои предложения — и в конце концов, смог изложить вариант, в принципе устраивавший всех. Согласно этому варианту Германия получала Европу, Средний Восток и Африку; Советский Союз — Ближний Восток и Британскую Индию, с возможностью расширения советской зоны влияния на Балканах, включающей в себя черноморские проливы; Империя Восходящего Солнца — Дальний Восток, дополненный Цейлоном (примерно соответствует РеИ, насколько мне известно В.Т.). Такой раздел Евразии и Африки позволял и удовлетворить экономические и геополитические аппетиты всех трех Империй, и минимизировать вероятность конфликтов между ними, поскольку у них практически не оставалось серьезных пересечений интересов. Кроме того, начинал работать фактор 'переваривания' новых территорий, на что у всех участников раздела, по самым оптимистичным оценкам, должно было уйти не меньше сотни лет. Господин Сталин отнесся к сделанному предложению довольно благосклонно (примерно соответствует РеИ, насколько мне известно В.Т.) — благо, все приличия были неукоснительно соблюдены, предложения были проведены по каналам МИД, другое дело, каких трудов стоило Енаи и его сподвижникам добиться согласия армейцев на реализацию этого варианта — но все испортила непробиваемая русофобия Гитлера, подкрепленная категорическим несогласием значительной части промышленно-финансовых кругов, точнее, пробританской группировки.
Ну, а после событий второй половины 1942 года — первой половины 1943 года о реализации этого варианта речи быть уже не могло, это адмирал прекрасно понимал. Можно было только пытаться реализовать какие-то варианты договоренностей России и Японии — проблема была в том, что тут пересечения интересов были на каждом шагу. Так, русским были необходимы Курилы в качестве стратегического барьера, отделяющего их тихоокеанские владения от возможной агрессии, а, также, в качестве связующего звена, обеспечивающего стратегическую связность русского Дальнего Востока — но, Курилы были необходимы и стране Ямато, в качестве одного из важнейших районов рыболовства и северного форпоста Империи. Русским был нужен Сахалин, как единственный возможный для них источник нефти на Дальнем Востоке и важный район рыболовства — но, в таком же качестве он был нужен и японцам, с той разницей, что для них он не был единственным источником нефти. И, колоссальным 'яблоком раздора' в отношениях двух Империй была Маньчжурия — изначально для русских она была естественной продовольственной базой их дальневосточных владений, после того, как японцы вложили огромные средства в промышленность и сельское хозяйство Маньчжурии, она стала для них ценнейшим призом, способным окупить даже тяжелую войну; Япония же, ни при каких обстоятельствах не могла добровольно отдать вторую, после Метрополии, промышленно-продовольственную базу Империи. Подготовленная сторонниками договоренности с СССР миссия принца Коноэ, имевшая целью достижение долгосрочного соглашения с Россией, гарантирующего его нейтралитет ценой пакета частных уступок со стороны Японии, была отвергнута Сталиным, отказавшимся принять принца Коноэ в качестве специального посланника Тэнно (в РеИ такая попытка предпринималась японцами дважды — в 1943 и 1945 годах; оба раза Сталин отказался принять Коноэ. В.Т.).
Таким образом, и адмирал Енаи, и его сторонники в руководстве Флота, и здравомыслящая часть придворной аристократии, и неохотно признающая их правоту часть генералитета оказались в стратегическом тупике, выхода из которого не просматривалось. Экономическая мощь США медленно, но верно переламывала ход войны — и ни таланты флотоводцев Империи, ни беспримерная доблесть ее моряков не могли предотвратить поражение. Не удавалось даже обеспечить нейтралитет СССР — хотя, Енаи прекрасно понимал то, что это лишь отсрочит крах Империи, но не предотвратит его. Единственной возможностью хоть как-то уравнять шансы был союз с русскими и их новыми вассалами-немцами.
Енаи мысленно улыбнулся — еще год назад представить себе такое можно было, разве что допившись до алкогольных галлюцинаций.
Но сейчас надо было обеспечить Империи в целом и клану Сацума, в частности, наилучшие стартовые условия для будущих переговоров. Енаи был полностью согласен со своими армейскими оппонентами в одном — переговоры, неважно, с русскими или американцами, сможет вести только доказавшая свою силу Япония; если же Империя будет разгромлена, ей просто продиктуют условия капитуляции — и на этом все кончится навсегда, или, в самом лучшем случае, надолго.
Сделать это можно было только одним способом — доказав делом силу Императорского Флота, его способность если не выиграть сражение у сильнейшего врага, так хотя бы свести его вничью, что уже было немало. Но, в этом случае, было невозможно обойтись без современных вооружений — а закупить их было возможно только у русских. Таким образом, дальнейший торг был возможен только в частностях — надо было или соглашаться на условия 'Иванова', или констатировать неизбежность разгрома Флота американцами, поскольку Енаи было очевидно, что при таком количественном и качественном превосходстве, которое американцы будут иметь к началу битвы за Марианские острова, вопросы заключаются лишь в том, будут ли уничтожены только гарнизоны, дислоцированные на Марианах, вкупе с палубной авиацией Мобильного Флота, или же к списку потерь Империи добавятся еще и корабли Мобильного Флота; и, какими будут потери американской палубной авиации и десантников — умеренными или умеренно тяжелыми?
Еще одной важной текущей задачей адмирал считал сбор максимально возможного объема информации о командовании советского флота. Характеристики кораблей и самолетов, их количество и качество были очень важны в современной войне — но, при сопоставимых количестве и качестве техники у противников все решало качество людей, управлявших этой техникой. И, очень важно было качество адмиралов — Мицумаса-сан был целиком и полностью согласен с Наполеоном в том, что 'Стадо баранов под командованием льва победит стаю львов под командованием барана'.
Будучи воспитан в британской традиции, перенятой Императорским Флотом, Енаи привык оценивать адмиралов, своих и чужих, в системе 'каре тузов' (в свое время было принято считать успехи лучшего адмирала всех времен и народов, Горацио Нельсона, следствием его личных качеств — т.н. 'каре тузов', которые делали флотоводца гением. Первый туз — качества яркого лидера, способного завоевать преданность подчиненных, вплоть до того, что они добровольно пойдут за своим адмиралом на смерть. Второй туз — наличие нестандартного мышления, не просто высокий интеллект, но, искра гения. Третий туз — способность и готовность выслушать подчиненных, учесть их мнение в своих расчетах. Четвертый туз — агрессивный, наступательный характер. В.Т.).
С точной информацией было плохо — основным ее источником были немцы, активно воевавшие с русскими, но, кое-какие выводы можно было сделать.
Русский морской министр, адмирал Кузнецов, насколько можно было судить, точно обладал тремя тузами из четырех — было известно, что он пользуется почти абсолютным авторитетом у подчиненных; тот факт, что он приблизил к себе таких ярких, неординарных людей, как Алафузов, Галлер, Степанов, свидетельствовал о том, что он готов прислушиваться к мнению умных подчиненных; эпизод с потоплением 'Балеареса' был убедительным доказательством его агрессивности. Не очень было понятно, как у него обстоят дела с гениальностью — нет, человек, сумевший ввести русский флот из числа третьеразрядных флотов в элитный 'клуб' перворазрядных флотов, бесспорно, был очень умен, но, было неясно, является ли он гением морской войны.
Очень сильным адмиралом, похоже, был командующий Северным Флотом Головко — хотя было не вполне понятно, на чей счет следует записывать одержанные русскими блестящие победы, самого Головко или таинственного адмирала Лазарева. Но, во всяком случае, Головко мог смело претендовать на три туза из четырех — из сведений, собранных немцами, было точно известно об его авторитете среди подчиненных; наличие среди его подчиненных таких фигур, как Зозуля и Лазарев, совершенно точно не являвшихся покорными исполнителями, свидетельствовало о его способности находить общий язык с волевыми, умными людьми, бывшими в его подчинении; ну а его агрессивность могли бы засвидетельствовать моряки Арктического флота Германии — по крайней мере, те, кому повезло остаться в живых. Неясным оставался вопрос с его гениальностью — но, адмирал Головко, несомненно, был весьма умен.
Еще одним, как минимум, предельно серьезным противником, был загадочный адмирал Лазарев. В лучшем для Императорского Флота случае, Лазарев располагал тремя тузами из четырех — было точно известно о его абсолютном авторитете среди подводников-североморцев, переходящем в безоговорочную преданность; при этом, были сведения, что он не просто учит других офицеров-подводников, но и всегда готов их выслушать; его агрессивность подлежала сомнению еще в меньшей степени, чем агрессивность Головко — свидетелями могли быть души немецких моряков с потопленных им кораблей и субмарин.
В худшем же случае все было очень плохо — если нестандартная тактика русских, заключавшаяся во взаимодействии надводных кораблей и эскадренной субмарины, была детищем Лазарева, не говоря уже о том, что если он был не просто исполнителем планов, реализация которых закончилась разгромом двух флотов Рейха, но, одним из их авторов, то суть Лазарева можно было определить двумя словами — русский Нельсон.
Адмиралу Енаи не раз доводилось смотреть смерти в глаза, и, более того, он отлично знал на собственном опыте, что такое ответственность одного из руководителей Флота перед Тэнно и Империей — но, его душа холодела при мысли, что Императорскому Флоту придется противостоять пусть и значительно более слабому врагу, но, идущему в бой под флагом, перефразируя Сунь Цзы, совершенного флотоводца.
Этот человек был, пожалуй, самой непонятной картой в том пасьянсе русской военной элиты, который многократно раскладывал в своих мыслях адмирал Енаи. Если Жуков и Рокоссовский, Конев и Василевский, Кузнецов и Головко были вполне понятны Енаи, то Лазарев оставался загадкой. Версия, согласно которой Лазарев и его люди были бывшими участниками Белого движения, вызывала у опытного разведчика, прекрасно знающего реалии Советской России, искренний смех — вероятность того, что бывших политических противников подпустили бы к самому секретному проекту русского Флота ближе, чем на дальность прицельного выстрела из орудия главного калибра линкора 'Ямато', равнялась нулю, не говоря уже о том, чтобы стали там главными действующими фигурами. Версия, согласно которой Лазарев был офицером русской морской разведки, на первый взгляд, была значительно более убедительной — но, только на первый, поскольку все крупные фигуры из числа подчиненных вице-адмирала Воронцова были отлично известны разведке Императорского Флота, равно как и остальным ведущим морским разведкам мира, и, Лазарева среди них не было. Версию, по которой, такую работу доверили кому-то из среднего звена русских разведчиков, Енаи не собирался рассматривать даже в шутку — это было невозможно, такое могут доверить только самому доверенному из числа заслуженных и многократно проверенных. Среди таковых, неважно, строевиков, штабистов, разведчиков — Лазарева не было. Офицер связи Императорского Флота при разведке Кригсмарине еще в 1943 году, после передачи немцами информации по 'делу 'Моржихи'', докладывал о беспрецедентных поисках, предпринятых германской морской разведкой — немцы перетрясли свои досье и захваченные ими архивы французов, обратились за помощью к японцам, итальянцам и испанцам, целенаправленно допрашивали пленных морских офицеров и эмигрировавших моряков Российского Императорского Флота — никаких следов красного адмирала Лазарева не было, рассказывали ему его друзья за очередной бутылкой коньяка или шнапса, словно он вынырнул со своим чертовым подводным крейсером посреди северной Атлантики.
Немцы возлагали большие надежды на помощь испанцев — действительно, логично было предположить, что Лазарев попал в число особо доверенных людей Кузнецова в те времена, когда тот, под 'скромным' псевдонимом дон Николас Лепанто, не покладая рук, помогал Республике, заработав искреннюю ненависть франкистов, вместе со столь же искренним уважением. Агентура Франко буквально лезла из кожи, пытаясь отплатить дону Николасу за потопление одного из двух современных тяжелых крейсеров, 'Балеареса' — и, разумеется, тщательно отслеживала все его окружение. Нет, никого похожего не обнаружилось.
