Взгляд Филоса опустел. Опустел так мгновенно и так... жутко, что Нелей даже вздрогнул. Этим пустым взглядом щёголь окинул Бромия и спросил негромко:

— Это — кто?

— Бромий из Сиракуз, мой спутник, — быстро ответил Нелей. — Я всё объясню, если мне будет позволено. Пока же прошу позаботиться о нём, как... как обо мне. Я всё объ...

— Объяснишь, конечно, — Филос показал на террасу. — Вот что, Бромий из Сиракуз. Ступай туда, направо за дом. Там будет первая дверь. Войдёшь и скажешь там, что господин приказал позаботиться о тебе. Иди. Там знают, что делать

Нелей видел, что умоляющий взгляд Бромия наполнился отчаяньем после этих в общем-то двусмысленных слов. Он явно хотел сказать, что никуда не пойдёт без Нелея — а кроме отчаянья во взгляде был испуг. Но Нелей кивнул ему, коротко сказал:

— Иди, — и Бромий, кивнув в ответ, поклонился Филосу и пошёл, не оглядываясь, куда было сказано. Довольно медленно, впрочем — явно неохотно.

Филос даже не поглядел ему вслед. Он какое-то время не сводил всё такого же пустого и внимательного взгляда с Нелея, потом сказал:

— Тебе надо помыться и, думаю, поесть. Заодно обо всём поговорим. Я удивлён... таким визитом.

Нелей хотел в третий раз сказать, что всё объяснит, но заставил себя заткнуться на вдохе и лишь учтиво поклонился, а потом — пошёл за сделавшим изысканный приглашающий жест Филосом, который снова стал прежним лениво-расслабленым щёголем-бездельником.

Они поднялись на террасу и через легчайшую, похожую на лёгкий пар над горячим источником, серебристую занавесь прошли в большую полукруглую комнату. Нелей понял, что дом построен совсем не по привычному ему дорическому ордеру, а, видимо, по прихоти-фантазии господина, потому что в этой комнате (залитой светом из звездообразного светового колодца в потолке) часть пола занимал выложенный зеленоватым камнем бассейн или даже прудик — он наполнял комнату тихим журчанием струй, тёкших в него из разинутых ртов трёх дельфиньих голов вдоль бортика. Тут же стояли несколько лож, низенький столик с фруктами, вином, водой и несколькими свитками, перевёрнутыми странно — текстом вниз. Стены комнаты покрывали потрясающие росписи — сцены конных скачек, потолок вокруг колодца представлял собой звёздное небо, по краям обрамлёное ветвями деревьев.

Филос сделал Нелею небрежный жест в сторону лож. Мальчик замялся, только теперь поняв, насколько он грязен и в каком состоянии его одежда, но Филос, сбрасывая путаницу верхней богатой одежды, досадливо повторил жест и сам опустился, подавая Нелею пример, на одно из лож, расстегнув фибулы простенького хитона и спустив его до пояса с довольным выдохом.

У смазливого щёголя было мощное, великолепно развитое тело атлета. Правый бок и левое плечо украшали шрамы. И даже взгляд Филоса сейчас переменился окончательно — теперь он непрестанно цепко и изучающе рассматривал Нелея, который от неожиданности аж приподнялся на ложе, на котором так удобно устроился было.

— Тут можешь вести себя, как привык и как считаешь нужным, — сказал Филос и, усмехнувшись, добавил: — Мне трудней. Я уже иногда забываю за последние пять лет, какой я настоящий... Так ты голоден, хочешь пить? Или отдохнуть?

— Сначал поговорим о деле и... если можно — ванну, — попросил Нелей. Филос кивнул, указал на бассейн у стены:

— Вода проточная и тёплая, она из резервуара наверху. Можешь мыться и говорить одновременно. С настоящей ванной придётся подождать. Вон в том ящичке — щётки, гребень, пемза, губка... даже притирания есть, хотя вряд ли тебе это по душе. Но у меня в гостях бывают и женщины, а они не мыслят себе жизни без таких вещей...

Нелей секунду подумал и решил, что в этом нет ничего страшного. Сложив все свои вещи рядом с ложем (и даже подивившись тому, как выглядит эта грязная куча), он (подавляя желание прыгнуть в воду с плеском и шумом) спустился в бассейн и, устроившись там поудобней, позволил себе какое-то время просто полежать. Филос его не торопил, словно бы забыл про мальчишку — решительно придвинув к себе стол, стал читать один из свитков. Сказал, не поднимая глаз:

— Вымоешься — завернись вон в ту простыню и, если хочешь, поешь фруктов, но вино не трогай, оно не разбавлено... вон в том кувшине — вода. Готов говорить?

Нелей на миг прикрыл глаза и тихо выдохнул:

— Да.

И начал рассказ...

...Филос перестал писать почти сразу, как только Нелей дошёл до рассказа о заставе на дороге к Леонтиноям. А когда Нелей, всё ещё сидя в бассейне и в пятый раз промывая и расчёсывая волосы, начал говорить о Данноне, Филос встал и начал ходить по комнате — ничего не говоря, ничего больше не делая, не глядя никуда, только себе под ноги. Мимоходом достал из сумы Нелея кошелёк, вытряс его небрежно на стол, разворошил мимолётным движением монеты, опять начал ходить...

— Глупец, — наконец обронил Филос, когда Нелей замолчал — прекращая ходить. Теперь он смотрел на Нелея, и мальчик (он завернулся в простыню — тонкую, приятно-мягко-шероховатую и слабо пахнувшую лаванждой) и уже сидел на ложе) заставил себя не опускать глаз и даже ответить — он понял, о чём именно говорил Филос:

— Я себе это повторил уже не один десяток раз. Я был очень зол и... и испуган. И он меня обманул, как дурачка на ярмарке.

— Верно, — подтвердил Филос, подойдя к Нелею и садясь рядом. Взял со столика кисть винограда, стал отщипывать губами по одной ягодке, как избалованный ребёнок. Взглядом предложил Нелею, тот покачал головой. — Итак, плохое: мы никогда ничего не узнаем от Даннона. А он знал много. Очень много. Не узнаем мы и самого важного на данный момент — успел ли он кому-то что-то рассказать. Кстати... за Даннона себя всё-таки очень уж не вини — никто его ни в чём не подозревал, он был очень хитрым и очень важным человеком пунов. Не тебе его было раскусить...

— Думаю — нет, — осмелился перебить Филоса Нелей. — В смысле — не успел он никому ничего рассказать.

Любой взрослый человек одёрнул бы мальчишку, а то и наградил подзатыльником или шлепком по губам. Но Филос только спросил коротко и деловито-заинтересованно, словно обсуждая важное дело с равным:

— Почему?

— Он... — Нелей подумал и обстоятельно пояснил: — Он очень хвастался тем, что знает всё, получит большой почёт, хвастался своим умом и так далее. Вообще был очень горд собой. Он, конечно, был умным и хитрым, но... но, по-моему, слишком любовался собой. Вряд ли он с кем-то стал бы делиться тем, что знал... ну, кроме своих прямых нанимателей в Мотии или даже в самом Карфагене.

— Резонно и умно, — кивнул Филос. — Хотя, к сожалению, уже непроверяемо... что ж, будем считать это некоторым неизбежным риском. Теперь хорошее: он мёртв, и пуны об этом не знают... и если он в самом деле вёл себя так, как ты описываешь — то с ним умерло очень много знаний, которые могли бы нам нанести непоправимый или, во всяком случае, труднопоправимый вред. Да. Кстати. Мальчик, который с тобой — раб?

— Раб, — кивнул Нелей. Чуть не добавил "беглый", но смолчал. Филос продолжал:

— Надёжней будет его убрать.

— Как... убрать? — Нелей встал. Филос глядел на него теперь снизу вверх — глазами, прозрачными, как изумруд, только холодными. Пояснил:

— Тихо и незаметно. Можно прямо сейчас. Обещаю, что он просто уснёт — и всё.

— Нет, — подобрался Нелей, снова садясь. — Он спас меня.

— Он раб, — словно бы поясняя тупому ученику важный урок, терпеливо, без раздражения, сказал Филос. — И он слаб — и телом... и духом, я вижу такие вещи хорошо. Один неверный шаг — и он выдаст.

— Нет, — отчеканил Нелей. Филос, продолжая смотреть на мальчика, спросил спокойно:

— Он что, твой любовник?

— Нет! — вскинулся Нелей. — Ты что, повредился в уме?! Он мой друг! Друг! Неужели трудно понять?! — он хотел сказать, что обещал Бромию свободу, но понял, что сейчас не время и не место для этого разговора.

— Трудно, — вздохнул Филос. — Я никогда не умел просчитывать эту категорию — дружбу. От неё вообще одни неприятности. Хуже только любовь... Впрочем... пусть будет по-твоему. Пока пусть будет так, я не вижу особого вреда.

— Если с Бромием что-то случится... — начал Нелей. Филос поднял ладонь:

— Что тогда? Убежишь к пунам?

— Нет, — подумав, ответил мальчишка. — Я... когда всё закончится, я тебя просто убью. Ты не убережёшься. И что хуже — я буду думать, что мы, эллины, недалеко ушли от пунов.

— Весомо, — кивнул Филос. — Хорошо. Этот вопрос закрыт. Если его понадобится открыть — я тебя предупрежу. Клянусь... чем поклясться?

— Аполлоном! — выпалил Нелей с недоверчивым вызовом.

— Клянусь Аполлоном, — Филос сделал приветственный жест в сторону солнечных лучей из яркой звезды колодца. — Теперь следующее. Даннон точно мёртв?

— Мёртв, — ответил Нелей угрюмо. — Я же сказал, что он выпил яд. И что мы сбросили его в обрыв. Там не меньше полуплетра глубины.

— Нелей, позволь тебе сказать одну вещь, — сухо сказал Филос. — Она особенно важна, если ты и дальше будешь играть в наши игры. Но и в любом случае пригодится... Убитым кого-либо — особенно такого, как Даннон — можно считать, лишь когда ты перережешь ему горло и подождёшь, пока перестанет течь кровь. Мне было не так уж больше лет, чем тебе, когда я прыгнул в горящее здание, чтобы не попасть в руки врагов. Они были уверены, что я сгорел. Я, кстати, тоже был уверен, что сгорю и успел даже поблагодарить богов за такую лёгкую смерть. Но я не получил даже ожогов — внутри оказался здоровенный пифос с молочной сывороткой, врытый в землю. Так вот. Самое жалкое зрелище, которое я наблюдал в своей жизни — было лицо одного из моих преследователей, когда через месяц ему перед допросом показали меня. Не пришлось даже и допрашивать — он рассказал всё сам. От ужаса. Так ты уверен, что Даннон мёртв?

Нелей подумал и кивнул:

— Да. Я, правда, не перерезал ему горло. Но то, что он выпил — я только сейчас вспомнил запах — это соль синильной кислоты. Её применяют в мастерских, где делают египетские зеркала. Я заглядывал в такую мастерскую из интереса и хорошо помню запах. Мне там говорили, что это страшный яд, мгновенный.

— Да... — задумчиво согласился Филос. — Циан. Соль называется циан. Это смерть. Хорошо. Даннон мёртв. Теперь дальше. Двое твоих друзей уже здесь. Ещё один пока не прибыл, но скоро будет. С моей стороны приказ — твой раб... прости, твой друг, — Филос выделил это слово насмешливо, Нелей ощетинился, — ничего, ни-че-го не должен знать о том, что тут другие мальчики из Сиракуз. Ты понимаешь меня? Когда — и если — будет можно ему сказать — я тебя предупрежу особо.

— Я всё понимаю и сделаю всё, как ты говоришь, — ответил Нелей совершенно спокойно.

— Вот и хорошо, — удовлетворёно кивнул Филос. — Дальше. Вы будете жить здесь, у меня. Как новые личные слуги. Свободные, но слуги. Никто не удивится и ничего не спросит, мои прихоти, даже самые странные, тут — закон. Между прочим, один из твоих друзей нанялся помогать рыбакам в гавани, у него это очень ладно получается, кстати. Второй — в подручные к гончару. Не бедному, не богатому — среднему. Завтра пойдёшь на рынок за покупками, найдёшь обоих и "познакомишься" с ними. Как — придумаешь, не мне учить такому мальчишку. Когда вернёшься — будь готов получить от меня пару пощёчин за то, что долго где-то пропадал. Так. Теперь. Что умеет твой... хм... друг-раб?

— Он отлично пишет и читает... — заторопился Нелей. — Ещё — умеет играть на музыкальных инструментах и танцевать...

— Хорошо, значит, будет развлекать меня игрой на авлосе, я очень люблю эту музыку... Из дома он пока не сделает ни шагу. Не бойся, — Филос неожиданно улыбнулся, Нелей даже вздрогнул, — всё это ненадолго. Появится твой третий друг, я ещё дождусь кое-кого — и приступим к Делу. Пуны, чтоб их зарезали собственные матери, в последнее время нанесли нам несколько сильных ударов, многие наши люди погибли или пропали, и мы сейчас в некотором... расстройстве рядов. И да, ещё. Деньги из того кошелька ты можешь оставить себе.

— Мне они... — начал Нелей сердито. Но Филос покачал пальцем в воздухе и сказал негромко, почти нежно:

— Замолчи, дурак. Я понимаю, что тобой движет. И я рад тому, что у тебя такая чистая душа, — это тоже было неожиданно и было это ещё и искренне, Нелей удивлённо посмотрел на Филоса, даже забыв обидеться на "дурака", сказанного как-то и не обидно, будто между прочим. — Но ведь твой отец не отказывается от платы, которую положил ему Гелон? От платы за защиту родного города? Или это не так, и он служит бесплатно?

— Это правда, — кивнул Нелей. — Но... но в кошельке очень большие деньги.

Филос безразлично повёл щекой. Потом предупредил:

— Впрочем, ты можешь оставить себе все деньги, кроме одной драхмы. Хочешь на неё поглядеть? Да нет, что я... тебе нужно на неё поглядеть, — Филос нагнулся к столику, покопался в монетах и взял одну. Перебросил её Нелею. — Ну-ка?

— По-моему, она не фальшивая... — неуверенно начал Нелей, вертя серебряную лепёшечку в пальцах и вспоминая всё, что рассказывал о монетах Зеф.

— Не фальшивая, — подтвердил Филос. — Настоящая полновесная сиракузская драхма из чистого серебра. Ну? Что в ней странного?

Нелей продолжал крутить монету с глубоко пробитым "насквозь" изображением нимфы Аретузы и чувствуя себя учеником, не выучившим урок. В голову лезла всякая чушь — про тот же источник Аретузы в родном городе, про искавших его людей из далёкого Рима... как бывает опять же на уроке в школе, если не знаешь ответа. Но раз Филос сказал — значит, в монете должно быть что-то странное. Должно...

...да вот же оно! И как он не заметил этого раньше, слепец! Ведь сколько раз смотрел эти монеты и гадал — что же в них особенного...

— Вот, — Нелей уже абсолютно уверенно показал на верхнее ребро монеты. — Тут чёрточки. И это не просто чёрточки — тут знаки. Похоже на "омикрон", "пи" и... не пойму. Если не приглядываться, то не поймёшь... да если и поймёшь — то что с того?

— "Сейн", "пей" и "йод", — поправил Филос. — Глаз, рот и рука. И это верно. Ничего с того. Кроме тех, кто знает, что должен увидеть и что означает такая монета.

— Ксюмбаллон! — дошло наконец до Нелея. Он хлопнул себя по лбу, и Филос поморщился:

— Сын Актия, прими ещё один совет и будь добр следовать ему впредь — оставайся всегда сдержан в выражении чувств, если только тебе не нужно играть порывистого и невоспитанного человека. Пусть все, кто смотрит на тебя со стороны, ничего не могут понять о твоих мыслях, радостях и разочарованиях, страхах и надеждах по твоей внешности и поведению. И да, это ксюмбаллон. "Знак своих". И да снова — неплохо бы тебе выучить финикийский.

Нелей поморщился:

— Отвратительный язык...

— Отвратительный, — согласился Филос. — Тем более его надо знать. И сделать так, чтобы о твоём знании никто не знал. Знай и умей как можно больше — и пусть об этом знают как можно меньше людей, сын Актия. Это тоже хороший совет... А теперь — иди, — он махнул ладонью, даже нет — отдельно пальцами, и Нелей снова увидел изнеженного щёголя, отсылающего переставшего быть нужным слугу. — Забирай монеты и иди вон в ту дверь, вторая дверь справа по коридору — ваша комната, там всё, наверное, уже готово. Я вас повозу, когда это мне потребуется, а пока — можете быть свободны. Простыню брось там, у входа...