Нега

— Ты чего так разозлился? — непонимающе спросил Витя.

— Ничего. В дом иди.

— Что?

— Я сказал в дом иди.

Игнат по-прежнему сжимал в руке нож, и Вите пожал плечами:

— Ну ладно, хорошо. Чего же. Мне повторять не нужно, да?

* * *

В доме ещё не успело остыть радение. Тамара сидела на топчане, а у неё на коленях лежала голова Василя. Она нежно перебирала пальцами светлые волосы, и Витя смотрел, как по розовой коже плыла золотая лодочка.

— Что там произошло? — спросила Тома.

— Эээ... поссорился наш мужичок-боровичок с понаехавшими. Прямо в раж вошёл. Василёк успокоился уже?

Тамара запустила руку в густые дебри и с наслаждением пропустила волосы сквозь пальцы:

— Немножко поплакал у меня на коленях, а потом заснул. Он у меня настоящий мужчина. Никому меня в обиду не даст.

— Зря ты так над ним прикалываешься, да? Я хоть с ним никогда близок не был, не говорил по душам, но всё-таки понимаю, что он поэт. А они все странные. Им всё можно. Главное, чтобы стихи были хорошими.

Тамара невпопад сказала:

— А я раньше мёртвых людей видела. Мне стоило закрыть глаза, как сразу чудились убитые дети. Я даже могла видеть, как происходили убийства, если была на месте, где они совершились.

— Ты это к чему?

— Не понимаешь?

— Нет.

— Ну и гадкий же ты.

— Чего? Если я правда не понимаю! — возмутился Виктор.

Тамара улыбнулась:

— А я вот сразу про твой муравейник в трёхлитровой банке всё поняла. Помнишь, мы с тобой беседовали? Так какую историю ты рассказал той девушке?

— Ну... — Витя помялся, — чего вспоминать.

— Давай уже, колись. Хуже не будет.

— Да там...

— Ну!

Витя для порядка ещё немного помялся:

— В общем, там она сказала: "Дай миску", а я такой: "Хуиску". Вот...

— И это всё что ли?

— Да. Я серьёзно. Всё так и было.

— Больше ничего не было?

— Ну, смеялись просто долго, минут пять... понимаешь, да?

Девушка скопировала тон друга:

— Понимаю-понимаю.

— Да ничего ты не понимаешь! Понимать надо то, что сильное, мощное, крупное чувство человек может испытать в своей жизни ну раз, два максимум. А потом уже всё, потом дошёл до дна, черпаешь рукой по песку и ничего в руках не остаётся. Потом уже нельзя, почти нельзя полюбить, разве что гениям можно. Ищешь, чем эту яму можно заполнить, чем закопать, и начинаешь от себя куски отщипывать, да складывать туда. Но и этого мало. Пить начинаешь, думать, воевать, писать, делать что-то. Что угодно, но не любить. А как жить без этого? Да никак. Боком разве что, каракатицей, наизнанку, не по-настоящему. Вот и я не успел оглянуться, как израсходовал две попытки. Нет во мне больше обоймы.

Тамара поинтересовалась:

— А я твоя первая или вторая была?

Василь заворочался во сне.

— Ты... ты дьявольская, из преисподней которая. Суккуб. Такая любовь.

— Ммм... приятно мне сделать тебе никогда не удавалось, а вот обидно...

— Слушай, тебе чего вообще от меня надо? Чего ты ко мне постоянно пристаёшь, да? Между нами и так существует наивысший знак доверия, какой только может быть в современном мире.

— Какой?

— Ты знаешь мой пароль от Вконтакта.

— Пффф. Нашёл чем меня оскорбить.

Витя сказал решительно:

— Не смотри на меня с ненавистью.

— Почему?

— Это многообещающая любовь.

— Да ну?

— Есть три любови. Ещё Гесиод указывал, что Эрос гнездится в человеке в трёх точках — паху, голове и груди. Соответственно, первая любовь адская, страстная, потаённая. Она из запретных человеческих подземелий. Любовь как ненависть. Сильное испепеляющее чувство. Так Дарьяльский из романа "Серебряный голубь" любил рябую сектантку Матрёну. Вторая любовь — это любовь духа. Возвышенная и чувственная. С человеком вежливым, духовным, очень тонким. Тот же Дарьяльский поначалу так любил свою невестку Катю. Ну и третья — земная, обыкновенная, глиняная, под ногами которая. Примеров, как грязи. С таким земляным супругом чаще всего и проводят всю свою жизнь, потому что жить в раю или в аду люди могут только после своей смерти.

Тома осторожно, будто чашу Грааля, взяла голову Василя в руки и нежно перенесла её на одеяло. Поэт продолжал беззаботно спать, где ему наверняка снились белоснежные рифмы.

— А знаешь какой мой любимый литературный персонаж? — спросила девушка.

— Какой?

Тома приблизилась к парню и с расстановкой, высовывая язычок, произнесла:

— О-нег-ин.

* * *

"Запись N4

Игнат вернулся в избу потрёпанный, лохматый. Борода съехала на плечо, улегшись там, как древесная змея. Мужчина трясся, будто искупался в горной речке, и заговорить с ним решился только Василёк. Он долго обхаживал друга, приготовил чай, звонко смеялся и сыпал стихами, пока Игнат не продавил телом железные пружины кровати.

Следующий день прошёл вяло, как будто мы были проснувшимися с весны мухами. Меня грызли кое-какие сомнения и выбрав момент я спросил у Игната:

— Можешь дать посмотреть свою заточку? Интересная штука.

— Не могу, — ответил Игнат и пошёл топить баню.

Он настоял на том, чтобы мы все как следует вымылись. В этот раз парились по отдельности, не по-скифски, а как древние греки. Игнат бил по нам вениками ожесточено, точно розгами. Я ощутил себя христианским подвижником в руках римского легионера. Остановился он только после того, как рассёк белую спину Василька до крови. Поэт замироточил, как икона и Игнат тут же бросился извиняться. Всё-таки этот большой, сильный человек сохранил в груди маленького ребёнка, который по-детски переживает за каждый свой проступок.

Я размышлял о прошедшем радении. С одной стороны, без религиозной веры это было лишь классическое введение в изменённое состояние сознания. С тем же успехом можно было долго и интенсивно дышать, чтобы кислород опьянил организм. Можно было напиться или накуриться, если цель стояла только лишь в том, чтобы забалдеть. Мне же было интересно почувствовать то, что чувствовали хлысты много лет назад. Провести научный опыт. А вот Василёк реально верит в то, что дух живёт где хочет. Древняя евангельская мудрость вдохновляет его на стихи. Скажи я, что всё это был лишь эксперимент, и он больше не посвятит мне ни строчки. А вот Тамара, как настоящая Богородица, как прирождённая женщина, даже ничего не понимая до самого последнего момента, тут же отдалась танцу, двигалась, порхала, раздвоилась, прикасалась ко всем нам с любовью и надеждой. Никогда бы не подумал, что связка "миф-ритуал-символ" может вот так с кондачка вдохновить совершенно постороннего человека. Не зря об этом писали Мирча Элиаде, Спенсер, Марсель Мосс, наш народник и революционер Тан-Богораз. Это действительно глубинное имманентное свойство любого человека. Главное поставить его в родную систему координат, чтобы внешний раздражитель проявил заложенные в человеке свойства. Я уверен, что никто бы не пустился в пляс, если бы зазвучали африканские тамтамы, тогда как душа русского человека требует голубиного полёта и начётничества.

В этом заключается научная новизна моего эксперимента. Конечно, достижение не для науки, а для меня. Ведь столько литературы написано на эти темы... бррр. Было бы очень нелепо как-то выделять себя из этого ряда.

— Почему так важна эта ваша любовь? — интересовалась Тома у Василя.

Тот уже закатил глаза к потолку, хотел сказать что-нибудь гениальное, но я его опередил:

— Потому что её всё подчинено. Через любовь образуется бытиё. Без неё любовь бы распалась на мелкие части, да? Неслучайно, что в античных мифах именно Эрос появился вторым после Хаоса. Он удерживает мир от расщепления на атомы.

Василь немного расстроился и пролепетал:

— Ну вот, а я просто хотел сказать, что любовь — это власть...

— Скорее крепостное право, — хмыкнул я.

— ... власть от которой нужно отказаться.

— Поясни-ка, — было немножко обидно, что Игнат заинтересовался не моим высказыванием, а Василия.

— Я не знаю, как это объяснить. Если ты вместо того, чтобы прихлопнуть жучка, осторожно берёшь его и выносишь на улицу, то это любовь. Если ты его раздавил ногтём, то и женщину ты никогда любить не сможешь. Потому что хочешь власти. Не чтобы ты любил, а чтобы тебя любили. Я вот так думаю. А если ты что-то делаешь просто так, без всякой выгоды, даже себе во вред, без просьбы, это хорошо. Значит не нужна тебя поганая власть. Любовь нужна значит.

Тома зевнула:

— А по-моему всё ещё проще. Любовь — это когда ты не раздумывая готов отдать жизнь за любимого человека.

Я тут же возразил:

— Но ведь можно точно также отдать жизнь за товарища. Ещё в Библии сказано, что нет выше почести, чем отдать жизнь за други своя...

— А я вот что скажу, — встрял обычно немногословный Игнат, — любовь — это когда ты ничего не чувствуешь.

— Почему? — спросили мы одновременно.

Игнат выдержал многозначительную паузу, словно хотел высказать фразочку лайков этак на шестьдесят, но потом признался:

— Не знаю.

Мы общались долго, казалось, забывая прошедшее. Уже можно было сделать вывод, что подобные действия являются не более чем постмодернистским карнавалом, когда из расщеплённых смыслов пытаются создать некую изначальную субстанцию. Но проделанное нами радение не имеет ничего общего с аутентичным, историческим круговоротом хлыстов. Оно и понятно, ведь данная традиция прервалась, а значит исчез и первичный ритуал. Вообще не стоит возрождать какую-либо прерванную традицию, ведь латинский глагол "traditio" означает "передавать", следовательно, если темпоральная связь в силу каких-то причин оказывается нарушена, то нарушается и суть объекта. Восстановить его невозможно, да и не нужно. Получится лишь гомункул, уродец. Проще и нужнее создать что-то новое, что-то своё.

Вопрос — "что именно" является важнейшим следствием из моего эксперимента. Я буду над этим много и упорно думать. А пока — пора разъезжаться по домам. Поэтому я говорю товарищам, которые пьют чай за столом:

— Ну что же, пакуем чемоданы и завтра с утра двигаем?

— Давно пора, — соглашается со мной Тома.

Я впервые за долгое время хочу поцеловать её. Сидеть на одном месте мне чертовски надоело. Василь тоже порозовел, задышал путешествием. Разве что Игнат насупился и произнёс:

— Это что, всё получается?

— Что всё? — не понял я.

— Больше ничего не будет?

— А что должно быть? — удивилась Тамара.

Игнат встал, лениво прошёлся к дверям и как бы невзначай загородил проход.

— Считаю, что вот тех вертелок недостаточно. Это детские забавы. Малыши на карусели быстрей крутятся. Нужно идти дальше. Брать под самый корешок.

Я нервно сглотнул. Худшие мои догадки подтвердились. Для точности я спросил:

— А не голубок ли ты часом?

— Пока ещё нет, — с сожалением ответил Игнат.

Тут же мне всё стало ясно. Стало ясно, что это не медведь, а Игнат валялся в лесу. Я понял, что это был за ножик в его руке. Да я вообще многое понял. Понял например, что напоследок всё-таки надо было переспать с Томой. Ледяные мурашки забегали в паху, как будто готовили его к анестезии. Влюблённая парочка сидела и о чём-то беззаботно переговариваясь. Да они и не могли ничего понять, ведь это я, а не они прожужжали голубиными рассказами уши Игната.

— Вижу, капитан, ты догадался? — лукаво улыбнулся мужчина.

От страха язык прилип к нёбу и я не смог ничего ответить.

— Да чего понял-то? Поделитесь с нами? Ау? — Тамара даже не понимала о чём мы это говорим.

Игнат выдержал торжественную паузу, после которой заявил:

— Щас будем писю отрезать".

* * *

— Оскоплять, — машинально поправил Витя.

— Да-с.

— Оскоплять, — начало доходить до Тамары, — это же... ты что, с полуёбинкой?

Василь ещё ничего не сообразил, а Витя поинтересовался, глядя на заточку:

— А скребок где достал?

— Это музейный экспонат. Родом из здешних мест. Им реально оскопляли людей, то есть вещь настоящая, не новодел, без придури. Решил, что нам она нужней.

— Нам? — удивился Витя, — мне всё это даром не нужно.

— Как это, — не понял Игнат, — разве не ты мне про это рассказывал, не ты литературу советовал читать? Не ты нас здесь собрал?

Речь звучала обвиняюще, как на суде, и каждый вопрос намекал, что первым венец безбрачия должен был принять Виктор. Ему не могло это понравится. Если Тамара с Васильком ещё толком не могли поверить в услышанное, не могли сообразить, что это действительно "без придури", всерьёз, то кормчий уже рыскал глазами по комнате, чтобы найти оружие или возможность сбежать.

— Так я же, — оправдывался Виктор, — просто хотел радение провести. Побыть на природе, помыться в бане, по лесу походить. Я же не дебил, чтобы член себе отрезать. Или кому-то, да? Как ты потом детишек-то рожать будешь?

Игнат покривился, будто проглотил рыбий жир:

— Рожать, фу-у! Какие звуки производит любовь? Звуки боли — стоны, как от ранения. И человек набухает для того, чтобы разродиться себе подобным. Когда... человек рожает другого человека, то обессмысливает себя. Он больше не нужен. Он родил другого. Закончил своё биологическое предназначение. Это как у богомолов, когда самка поедает самца или у каких-то там пауков.

— Ну да, — призадумался парень, — так-то ты прав конечно. Неслучайно что скопцы выступали против деторождения, как побега от необходимости достигнуть царствия небесного здесь и сейчас. Рождение — это перекладывание проблем на новое поколение, бесконечный бег на месте, тогда как нужно одним рывком достичь неба. Очень тонко ты подметил. Но... как бы не было это заманчивым, ничего себе отрезать я тебе не дам. Буду глотку грызть, да, бить тебя, резать, колоть, но мне ты ничего не сделаешь. Не потому что я боюсь, а потому что не хочу. Понял меня?

— Не понял. Сделаешь так, чтобы понял?

Шансов у Вити было немного: даже его бородка была короче и жиже, чем багровые от керосинки волосища Игната. Он и сам вырос, в плечах почти достиг притолоки, а косматой головой потолка. Даже Васильку стало понятно, что его друг не шутит:

— Игнатушка, ты зачем нас пугаешь? Разве мы хотели тебе зло когда-нибудь причинить?

Игнат озарился пламенем:

— А разве я вам зло хочу сделать!? Я же для вашего блага хочу постараться. И сам в стороне не останусь. Все втроём одинаковую жертву принесём. Я хоть стихов не сочиняю, как ты, и книжек столько не читал, как кормчий, но ведь вижу, что вы как собаки живёте. Цапаетесь, лаете, взгромоздиться пытаетесь друг на друга. Девка твоя блудливая, ко всем ластиться. Чего, не замечаешь? Не живём мы дружно, не понимаем, разобщены. А ещё игры затеяли. Радение! Что мне эти танцы, если огонь внутри потушить не могут?

Тамара хмыкнула:

— Ты подрочить не пробовал?

Парни постыдно не вмешивались, когда мужик схватил девушку за шкирку и затолкал её в спальню. Да и что они могли сделать с двухметровым зверем, который сорвался с их интеллигентского поводка? Тамара даже взвизгнуть не успела, как оказалась отделена от парней захлопнувшейся дверью. Вдогонку Игнат кинул ту самую бутылочку, которую ему давно уже подарила девушка: