Воспоминания о революционной работе

Тогда было время беспрерывных митингов и с"ездов, это было время ожесточённых споров. Дебаты велись горячо и в конце лета, когда выяснился перелом, резкое разграничение между большевиками и меньшевиками, я не пристал ни к тем, ни к другим. Был момент, когда я считал на основании местной красноярской жизни, не связываясь с рабочими, зная сибирское крестьянство, я решил, что эта революция даст не столько много толку, сколько она будет стоить. И таким образом от вступления в партию я воздержался.

Октябрьский переворот произошёл. Передача власти в руки Советов была без каких-либо осложнений. Я в это время служил в Губернском Продкоме в качестве заведующего продовольственным районом от Красноярска до Урянхайского края включительно. В этом районе был не один десяток ссыпных пунктов, я ездил взад и вперёд, агитировал среди крестьян и занят был сборкой хлеба. В один день, когда я приехал в Красноярск, я застал там новых членов управы, причём один из них был Иваново-Вознесенский рабочий, который был потом расстрелян (Шагин или как-то вроде). Зелтын Мартын Иванович был председателем. Я продолжал работать при них. Работа у меня была главным образом в районе, причём там были крестьяне кулацкого типа, приходилось часто с ними сталкиваться, когда они заявляли, что товары ихние, а хлеб они не дадут. Приходилось говорить, что я вызову Красную гвардию. Хлеб мы собрали, всё так и шло до 1918 года.

В 1918 г. случился чехо-словацкий переворот. Я был в Красноярске, когда это происходило. Вчерашние сторонники советской власти, я знал их очень многих, ходили с белыми повязками и арестовывали большевиков. Часть большевиков уехала на пароходах вниз, часть рассыпалась по району. На Запад пути были отрезаны. Меня арестовали на другой же день, причём арестовал один из бывших сторонников Советской власти. Продолжалось это не долго, меня выпустили. Зная, что меня снова арестуют, я переехал в Минусинск, что бы это время выждать. Там меня увидали кулаки, и я был арестован. Просидел в тюрьме я трое, потом меня перевели в коридор смертников, где я просидел три месяца, и за это время были расстреляны более трёх сот человек революционеров. О том, как там сиделось, надо написать отдельную книгу, чтобы передать все эти переживания. [28об]

Затем начали наступать партизаны, партизанская армия Щетинкина и Кравченко, которая насчитывала тридцать тысяч человек. Минусинск эвакуировали, и всех заключенных отправили в Красноярск, причём при выходе из трюма парохода в Красноярске нас встретили казацкие офицеры и гайдамаки (опереточные войска малороссийские). Один из этих офицеров бил каждого из нас по выходе из трюма пароходным поленом по затылку. С нами ехали пленные уренхайцы, причём один нёс другого на себе, т.к. у того гангреной были поражены обе ноги. Офицер ударил этого больного поленом, и оба упали. Всё время перехода до тюрьмы с обеих сторон ехали казаки с нагайками и нас полоскали.

В Красноярске нас посадили сначала в общую камеру с уголовными. Мы подняли дебош, и нас перевели в отдельную камеру, и тут я просидел до декабря м-ца 1919 года. За время моего сидения в тюрьме были расстреляны те, которые уехали вниз на пароходе. Они были задержаны, и дорогой, когда их вели с пристани до тюрьмы, несколько человек зарубили. Помню, там был главковерх, Лебедева. Часть была застрелена потом. При мне, когда я сидел в Красноярске, была устроена провокация. Сидел в тюрьме уголовник, помню, его фамилия была Боголепов, он всё время пытался вызвать слух, что в тюрьме подготовляется восстание, и в один день тюрьма была оцеплена. Мы узнали, что у нас было арестовано 27 или 28 человека, из них шесть или семь человек было надзирателей. Суд был проведён в спешном порядке, прокурор Лапо заявил протест, но с ним не посчитались и всех их расстреляли. Тогда расстреляли наших 23 человека, в том числе несколько женщин. Расстреляли: Баграда, Дубровинского Якова (бывшего городского голову, затем члена Губисполкома, сначала меньшевика, затем и до конца интернационалиста), расстрелян был и бывший член Губпродкома Иваново-Вознесенский рабочий, одним словом было расстреляно 20 с лишним человек.

Несколько раз устраивали на нас налёты анненковцы, но тюрьму охраняли чехо-словаки. И когда я ходил работать в больницу, я видел, как стояла против ворот тюрьмы батарея и пулемёты, направленные к городу. Чехо-словацкий командир заявил: "Только через мой труп перейдёте и возьмёте их". Таким образом мы спаслись. Но несколько человек были отправлены на Дальний Восток и попали к Семёнову. Когда выводили из камеры Дубровинского, он кричал: "Товарищи, прощайте, нас ведут на казнь". [29]

В это время в тюрьме свирепствовал отчаянный тиф, весь медицинский персонал заболел. Мы сидели в камере вдвоём с одним фельдшером, и я предложил: "Пойдём работать на замену врачам". Я проработал несколько дней, причём условия были таковы: нас на ночь запирали, мы могли работать только днём, никаких жаропонижающих лекарств не было, больные лежали вповалку, вши на них кишели, как муравьи на муравейнике в тёплый день, о ванной толковать нечего, дело доходило до того, что не было вёдер для воды и нечем было принести воды. Я проработал таким образом несколько дней и заболел сыпным тифом. Жена вела переговоры с администрацией тюрьмы и просила меня выпустить на поруки: меня перевели в городскую больницу. В тюрьме я, конечно, умер бы и, очевидно, благодаря этому я был спасён.

В это время произошёл переворот ещё до наступления Красных войск, когда они были ещё около Ново-Николаевска. Я очнулся в городской больнице. После того, как я немного выправился, я поступил в Городской Совет Народного хозяйства, где работали старые партийные товарищи, был членом Учревокомиссии, потом перешёл в Упродком арм. 5. Там работал Скорняков, был начальником контрольного отдела, с ним я приехал в Минусинск. В это время я вступил в партию. В тюрьме я всё взвесил и за, и против, и решил, что когда я выйду из тюрьмы, я должен буду вступить в партию и бороться в её рядах. Так как меня все знали и, кроме того, был очень короткий промежуток, когда я активно не участвовал в партийной работе, я остался партии со старым моим партийным стажем. В Минусинске я был назначен заведующим Совнархозом, в то время там осталось очень большое количество продуктов и обмундирования, там было тысячи тридцать вёдер спирта.

В то время, там был сильный партизанский дух, а я централист по природе и очень дисциплинированный человек, без разрешения центра я ничего не выдавал, а они требовали. Всё время у нас была большая перепалка. Кончилось тем, что на меня подали в партийный суд заявление, а так как там были свои ребята, дело в суде затянулось. Ввиду того, что мне начали грозить тем, что убьют меня, меня перебросили в Омск в областной Совет народного хозяйства, и чтобы меня не задержали, вызвали телеграммой. Из Минусинска я уехал даже не на пароходе, боялся что меня захватят, я уплыл на плоте в Омск. [29об]

В Омске я встретился опять с товарищами, которые меня знали по прежней работе. Работал там Шохман, бывший с"ездовец, и Брыков. Я был назначен сначала заведующим отделом, а потом заведующим Сибкустпромом. В то же время дело моё тянулось в суде. Кржановский был секретарём Губкома, когда он приехал на с"езд в Омск, я начал настаивать, чтобы моему делу было дано то или другое направление. Но и он не мог достать моё дело. Прошло года полтора, и меня известили, что никакого дела нет, дело было утеряно, а вместе с ним и мой партийный билет. Мне сказали, что и из старых работников там никого нет, и никто ничего не знает. Мне предложили вступить снова в партию кандидатом. Я вломился в амбицию, конечно, я был неправ, но было именно так. В то же время я работал с товарищами, которые считались со мною, как со своим, никакого разделения между партийными и мною не было, я занимал всё время ответственные работы и затянул с вступлением в партию.

Из Сибкустпрома я был назначен особым агентом при президиуме, потом был назначен представителем Ангарметалла, потом устал, заболел, просил чтобы мне дали передышку. Её мне не дали, а вместо неё дали путёвку в Москву в ВСНХ.

В Москву я не поехал, а поехал в Екатеринославль, где стал на биржу труда и поступил чернорабочим на завод имени Петровского. Проработа несколько времени, я перешёл к стану как бывший прокатчик, и стал работать. Проработал я там несколько месяцев — это было летом 1923 года.

Я переехал в Нижний Новгород, а осенью туда приехал Шапиро Дмитрий Николаевич, председатель Сибпромбюро, его тогда назначили в Дальпромбюро. Он случайно узнал мой адрес, хотя я его никому не говорил. Пришёл и говорит: "Иван Тимофеевич, ты блажишь, это негодится, поедем со мной на Дальний Восток". У меня были такие условия, что на заводе меня выдвигали в завком, опять на ответственную работу, и я согласился ехать. В конце 1923 года в сентябре месяце я уехал на Дальний Восток, там я был назначен коммерческим директором Петровского завода, работавшего не правах треста, и в этом заводе на этой должности я проработал до февраля месяца 1926 года. [30]

Потянуло меня на Урал, довольно поездил, тяжело всё уже испытывать. Уехал я на Урал, приехал в Свердловск и в Облсовнархозе встретил Филиппа Ивановича Локацкова, которого я ещё ранее встречал в Сибири. Филипп Иванович в то время был уполномоченным Внешторга Сибири. Когда он встретил меня, говорит:

— Чорт тебя носит, чего приехал? Работать надо.

— В Свердловске я не останусь, очень плохо насчёт квартир, хочется мне к себе.

— Вали в Чермоз.

Дал он мне записку Фальковичу. В Чермозе был тогда Камметалл, там меня назначили заведующим материально-хозяйственным отделением треста, а затем перед ликвидацией треста я перешёл в Чермозский завод на эту же должность и пребываю на таковой до настоящего времени.

А насчет партийности произошло так, я шёл всё время беспартийным и не чувствовал себя плохо. "Правду" я читал аккуратно, на собраниях партийных выступал всегда. А потом, когда началась волынка с оппозицией, я хотя и высказывался, а голосовать мне было нельзя, и это меня заставило подумать о том, что и я хочу свою каплю в это дело принести.

Приехал к нам Кузьма Рындин. Поехали мы на лодке: Фалькович, Чекасин, Рындин, Павленин, секретарь Добрянского райкома и я. Дорогой Чекасин говорит:

— "Архип". Как "Архип", какой?

Рындин говорит:

— Да какой, который работал в Миньяре.

— И не член партии?

Тот и напёр на меня. Выругал меня здорово, а у меня в это время подготовка была на этот счёт. Потому я подал заявление, заполнил анкету, она поступила сюда, потом в ячейку, Окружкомом была утверждена. Дали мне двухлетний кандидатский стаж, чем я был недоволен. Ведь я рабочий по происхождению и психологии, а они говорят, что ты чуть ли не интеллигент.

Теперь идёт второй год, я закончу его и подам заявление в КК и ЦКК, чтобы восстановили мой прежний стаж. Думаю, что моя просьба будет удовлетворена. Вот и всё.

К сему подписуюсь:

Иван Тимофеевич Селезнёв

Он же Андрей Семёнович Власов

Он же "Костя"

Он же "Архип" [30об]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.172.Л.11-30об.