Колос времени

Здесь барон остановился.

— Вы ведь не из болтливых, господин де Мерикур? — спросил он, испытующе глядя на молодого человека. — Мой замок крепко хранит свои тайны и не посвящает в них кого попало.

— Даю вам слово чести дворянина, господин фон Зегельс, — надменно процедил француз. — Ваши тайны останутся при вас.

Барон отпер низкую дверь. Держа факел перед собой, он стал осторожно подниматься по крутым ступеням узкого, точно кишка, прохода. Жульен шагал следом, морщась и теребя шнуровку колета — затхлый воздух застревал у него в горле. Старые стены источали сырость, а ступени были скользкими от грязи, как будто по ним лет сто никто не ходил. Казалось, подъем будет длиться вечно. Когда же они вдруг вышли под открытое небо, Жульен не сразу пришел в себя и несколько мгновений молча с наслаждением глотал холодный воздух.

Они стояли на широкой площадке, опоясанной ровным каменным парапетом. Несколько факелов в железных подставках освещали дощатую караулку и штандарт, уныло обвисший на длинном шесте. В центре площадки темнел прикрытый решеткой прямоугольный лаз с деревянным воротом на краю.

— Янцель, — негромко позвал барон.

За караулкой что-то завозилось, черной тенью выкатываясь вперед. Появился человек невысокого роста, но столь широкий в плечах, что казался квадратным. Непомерно длинные руки свисали ниже колен.

— Я спускаюсь, — сказал барон.

Угрюмый стражник наклонился и забряцал железом, потом, с усилием откинув решетку, выжидательно поглядел на хозяина.

Барон грузно соскочил на платформу, висевшую чуть ниже площадки.

— Ну же, господин де Мерикур! Вы раздумали получать свое добро?

"Он ответит за это ... За все ответит..." — как молитву твердил про себя Жульен, пока платформа, содрогаясь, опускалась в шахту под скрип невидимых тросов.

— Не худо бы проверить смазку... — озабоченно пробормотал барон. Его гость, запрокинув голову, наблюдал за тем, как уменьшается отверстие лаза. Когда платформа остановилась, наверху виднелся лоскуток не больше ладони — ярко-синий с булавочными головками звезд.

Грубо оттеснив Жульена, барон шагнул в темноту.

— Ждите здесь. Я сам вынесу, что нужно.

— Мне нужна... — Горло француза перехватил спазм. Он откашлялся и повторил уже спокойней: — Мне нужна шкатулка красного дерева, простая, без украшений, длиной в локоть, высотой и шириной в пол-локтя. На крышке вырезано изречение: "Spica in aeternitium manus ad occidentem vergit".

— Ждите здесь, — повторил барон, прежде чем скрыться за низкой железной дверь.

Некоторое время Жульен стоял недвижимо, стараясь не слишком глубоко вдыхать подземную вонь. Потом что-то пробежало по его ногам.

"Крысы", — брезгливо подумал он, махнув факелом вдоль стены.

Желтоватый, покрытый плесенью череп оскалился на него обломками зубов. Тусклый свет факела вырывал из темноты один за другим — целую стену черепов, сложенных друг на друга. Старые, потемневшие, почти сгнившие от сырости, они таращили на незваного гостя черные дыры глазниц. Там, где на них еще можно было что-то разглядеть, Жульен заметил небольшие круглые отверстия. Движимый непонятным любопытством, он перехватил факел поудобней и придвинулся ближе...

— На этом месте было древнее капище, — негромкий голос за спиной заставил его вздрогнуть.

Француз обернулся: в шаге от него стоял барон, прикрывая что-то полой упелянда. Клаус Унгерн поднял факел и провел им по черепам, поджигая расползающихся мокриц.

— Там, где мы с вами стоим, господин де Мерикур, язычники-латгалы приносили кровавые жертвы своему богу, повелителю гроз и молний. Сюда они приводили пленников и пробивали им головы — вот так! — Барон ткнул в череп обратным концом факела. — Потом отрезали головы и складывали одну на другую, а безголовые тела бросали в яму... Уж сколько лет прошло, а эти кости все лежат так, как их сложили руки язычников, и ничего им не делается. Удивительно, не правда ли? А может, над ними до сих пор витает тень бога, во славу которого их убивали?

— Удивительно, как вы можете спокойно есть и спать, зная, что под вами лежат неупокоенные кости, — еле выдавил побледневший Жульен.

Хозяин усмехнулся.

— Ну-ну, господин де Мерикур, где же ваша хваленая французская храбрость? Братья-меченосцы, первыми прибывшие сюда с благословения архиепископа Рижского, были похрабрее вас. Это они разорили здешние селения, казнили жрецов, а капище освятили и возвели на нем башню и замок. С тех благословенных пор прошло без малого три сотни лет, замок сколько раз уж разрушали, а башня все стоит и ничего ей не делается, как и этим костям... Вы спрашиваете, как я могу спокойно спать? Да видит Бог, мне нигде так хорошо не спится, покуда я знаю, что мои подземелья охраняют надежные стражи... — Барон негромко рассмеялся.

Жульен перекрестился.

— Вы не лучше язычника, мессир фон Зегельс, — произнес он с отвращением.

— А вы, достойный христианин, так ли благочестивы? — отозвался барон, кривя губы. — Скажите мне, что в шкатулке?

Жульен побледнел.

— Не ваше дело!

Барон навалился на него, хватая толстыми пальцами за ворот колета. Потеряв равновесие, Жульен ударился спиной о стену черепов, и Клаус Унгерн зашипел ему в лицо, брызгая слюной:

— Мальчишка... Ты все скажешь, или, клянусь памятью моих предков, я оставлю тебя в подземелье...

— Так-то вы чтите законы гостеприимства...

— Они не для незваных гостей! Хочешь испытать судьбу, французский петушок? Вижу, тебе глянулись мои черепа. Побудешь с ними еще немного?

Жульен взмахнул факелом, но барон с легкостью перехватил его занесенную руку. В следующую секунду в живот немцу уперлось острие кинжала.

— Я убью вас без сожалений, и Господь простит мне этот грех, — еле выдавил молодой человек: рука барона по-прежнему держала его за горло.

— Ох, клеваться вздумал ... — усмехнулся хозяин, не пытаясь отстраниться. — Неужто вправду убьете? Что ж, тогда останемся здесь вдвоем — Янцель знает свое дело, он поднимет нас только по моему сигналу.

— Так дайте его, если вам дорога жизнь! Сейчас же!

Барон не пошевелился.

— Если взялись за оружие, не стоит медлить... Ну же! — Он дернул Жульена за ворот так, что затрещала шнуровка. — Что в этой шкатулке?!

По перекошенному лицу француза пробежала судорога. Барон с силой стиснул его запястье, выкручивая на себя. Оба застыли, тяжело дыша, каждый старался перетянуть оружие к себе. Наконец онемевшие пальцы Жульена разжались, и кинжал со звоном упал на пол. Барон отпихнул его носком башмака.

— Будьте вы прокляты! — отступив, срывающимся голосом произнес Жульен.

— Что в шкатулке? — повторил хозяин. — Она слишком легкая, чтобы в ней было золото... Что там? Что значит "Spica in aeternitium manus ad occidentem vergit"?

— Я полагал, вы знаете латынь! — огрызнулся француз.

— Да, знаю: "Колос в руках вечности клонится к западу". Что это значит?

— Понятия не имею! Гийом де Бре сделал эту надпись! Я лишь недавно нашел его записи и прочел их!

— Хорошо. — Барон внезапно успокоился. — Откройте шкатулку, господин де Мерикур.

— Открывайте сами!

— Нет, она ваша. Откройте же! Неужели вам не хочется туда заглянуть?

Жульен нехотя взял протянутую бароном шкатулку. Она открылась на удивление легко, словно была и вовсе не заперта. Внутри, в гнезде из грязно-белого бархата, точно гигантский светляк, сиял полупрозрачный камень неправильной формы, желтый, в коричнево-зеленых прожилках.

Теплые отблески легли на застывшие лица людей.

— Что это? — в который раз повторил барон, разевая рот.

Жульен, точно завороженный, не мог отвести глаз от камня. Его тепло проникало даже сквозь плотное дерево шкатулки, и, прежде чем француз успел опомниться, слова начали вырываться сами собой, будто кто-то тянул его за язык:

— Гийом де Бре назвал этот камень Спикой — Колосом... Триста лет назад один из наших предков привез его из захваченного Константинополя. Никто не знал, что это за камень, какую ценность он имеет... Гийом де Бре увлекался алхимией, его настольной книгой был трактат Виллановы. Он решил, что в его руках оказался недозревший философский камень, и попытался определить его природу... Он сумел отколоть от камня три маленьких куска. Первый, растертый в порошок, Гийом прокалил на медленном огне, потом, смешав с купоросом, процедил через золу и песок. На следующий день смесь испарилась, а в песке появились древесные ростки и панцири мелких моллюсков. Второй кусок мой предок зашил во внутренности мертвого щенка, и через час плоть собаки полностью разложилась, а камешек исчез...

— И что это значит? — Барон недоверчиво сощурился.

— Еще через неделю Гийом увидел во дворе молодого здорового пса, такой же масти, как и мертвый щенок. Псу вспороли ему брюхо, но ничего там не нашли... Третий осколок Гийом де Бре носил на себе, недолго, потому что им стали овладевать странные видения...

— Выходит, это не философский камень?

— Мой предок считал его панацеей животной разновидности — подобной той, что находят в головах у жаб, только еще сильнее и могущественней.

— Но этот камень не превращает свинец в золото, не так ли? Зачем он вам, господин де Мерикур?

Жульен стиснул зубы. Сокровище лежало у него в руках, легкое, словно кусок пробки — французу даже показалось, что оно сейчас совсем утратит вес и вознесется в воздух. Что бы это ни было, теперь камень принадлежит ему!

Он крепче прижал к себе шкатулку и упрямо выдвинул подбородок:

— Делайте со мной, что хотите — больше я ничего не скажу.

Очень медленно барон поднял руку и коснулся камня. Холодная искра сорвалась с гладкой поверхности, ужалив его в палец. Барон охнул, и даже в тусклом свете факелов стало заметно, как сильно он побледнел. Одутловатое лицо разом осунулось, под глазами и вдоль щек пролегли глубокие тени. Тяжело вздохнув, Клаус Унгерн перекрестился дрожащей рукой и поднял голову.

— Да простит мне Господь, всемилостивейший и всеблагой... Воистину это дьявольское наваждение, и тот, кто презрев Божью волю, дерзнет связаться с ним, будет проклят во веки веков. Не зря святая церковь велит остерегаться языческих амулетов, ибо они созданы колдунами по наущению дьявола. Христианин, прельщенный ими, гибнет, и душе его будет отказано в посмертном прощении. Видит Бог, я и сам едва не поддался соблазну...

— Да вы запели, точно поп на воскресной проповеди, мессир фон Зегельс! — язвительно произнес Жульен. — Где же ваша тевтонская храбрость? Неужели мой камень страшнее ваших черепов?

— Мои черепа никому не приносят вреда, но ваш камень — орудие людской погибели... Закройте шкатулку, господин де Мерикур, я не хочу его больше видеть.

Барон протянул руку в темноту и несколько раз потянул за невидимую веревку. Наверху послышался еле уловимый стук деревянной колотушки. Через минуту платформа начала со скрежетом подниматься.

Никто более не проронил ни слова.

В комнате, которую он именовал библиотекой, Порциус Гиммель, доктор богословия, разглядывал через линзу потрепанную рукопись. Мелкие буквы наползали одна на другую, точно муравьи. Вдобавок неизвестные комментаторы перечеркали текст многочисленными правками, из-за которых и вовсе нельзя было разобрать, что к чему. Наконец почтенный доктор сдался и отложил линзу в сторону. Вместо нее он придвинул испещренный пометками лист и принялся вырисовывать затейливые арабески.

Тихо стукнула дверь.

— Я вам не помешаю? — спросила Элиза, неслышно подходя к столу и с любопытством глядя на переплетающиеся линии. Доктор покосился на нее, не прерывая своего занятия:

— Нет, фрейлейн.

— Что это вы делаете?

— Всего лишь работу, для которой меня нанял ваш отец и к которой я, sine dubio*, буду прикован ad vitam**... Составляю родословную славного семейства Унгерн фон Зегельс.

— Вы как будто смеетесь над нами, доктор Порциус?

Он не ответил.

— Нет, скажите, скажите! — настойчиво затеребила его девушка. — Неужели наш род менее славен, чем род господина де Мерикура?

— О Мерикурах мне ничего неизвестно, — сухо заметил Гиммель и надолго замолчал.

Понаблюдав, как бегает по бумаге гусиное перо, девушка заскучала. Подавив зевок, она прошлась вдоль книжной полки, привычно понюхала пучки сухих трав, висящих в углу, брезгливо сморщилась на окровавленные тряпки в тазу, подергала маленькие чашечки весов и томительно вздохнула. Потом ее внимание привлекло нечто, прикрытое темной тканью, на низкой подставке возле стола.

Голубые глаза Элизы радостно вспыхнули.

— Вы его все-таки сделали! Это он, правда? Наш святой Грааль!

Доктор отложил перо в сторону и мягко перехватил ее нетерпеливые руки.

— Сосуд, моя госпожа, — сказал он, нежно коснувшись губами девичьих пальцев. — На святой Грааль сие мало похоже, и будет еще меньше, когда я закончу. Зато вы и ваша сестра сможете настаивать в нем серебряную воду.

— Нет, это Грааль, наш Грааль! — упрямо возразила Элиза, норовя заглянуть под покрывало. — Я хочу на него посмотреть!

— Помилуйте, фрейлейн, как я могу показать вам половину работы... Нет, нет, я не для того пожертвовал бронзовым треножником! Когда чаша или, если уж вам угодно, Грааль, будет закончена, я преподнесу ее вам на бархатной подушке. А сейчас будьте умницей, отправляйтесь к себе.

— Нет, я хочу!..

— Терпение, моя госпожа. Patientia virtus est

* * *

, — доктор притворно нахмурился, подталкивая девушку к выходу. — Ну же, идите... Пусть ангелы хранят ваш сон. Да, именно ангелы... Идите же!

Элиза неохотно взялась за дверную ручку, но, помедлив, с затаенной улыбкой глянула на Гиммеля.

— Вы видели ангелов, доктор Порциус?

— С тех пор, как я в вашем замке, я вижу их каждый день, — заверил тот, возвращая улыбку.

Покрасневшая Элиза хихикнула и выскочила за дверь. Продолжая смеяться, она сбежала по ступенькам, миновала узкий переход и закрытую галерею и оказалась на женской половине паласа.

Здесь было гораздо теплей, чем в башне у доктора, и масляные лампы освещали три одинаковых двери с фигурными бронзовыми ручками. Прокравшись по коридору на цыпочках, Элиза юркнула в последнюю.

— Еще не спишь? Я так и думала... — выдохнула она, падая в низкое кресло с плетеной спинкой.

Ее сестра, набросив на плечи толстую шаль, переплетала перед зеркалом волосы. Молоденькая служанка-латышка суетилась возле кровати, водя грелкой под одеялом.

— Лизель, ты ходила к доктору Порциусу? — улыбнувшись, спросила Мартина.

— Да! — Элиза закусила губу, но, не выдержав, радостно рассмеялась: — Дождалась, пока батюшка уйдет, и проскользнула незаметно... Представь, Тине, он почти готов!

— Святой Грааль! — Мартина отбросила гребень. — Ты его видела?

— Только чуть-чуть, самый краешек... Но там непременно будет ангел! Так сказал доктор Порциус. Еще он сказал, что мы сможем настаивать в чаше серебряную воду!

Мартина сделала большие глаза и тоже засмеялась:

— Серебряная вода? Не об этом мы читали у господина фон Эшенбаха. Что бы сделал Парцифаль в таком случае?