— Ну вот вам второй совет: садясь в кресло, основной парашют отстегивайте заранее. Если собьют — секунда на отстегивание может стоить вам жизни, а прыгать готовьтесь со сверхнизких.

Летчики переглянулись, затем Кравитч спросил:

— Можно вопрос, сэр?

— Задавай.

— Почему вы полагаете, что со сверхнизких?

Крэйн хмыкнул.

— Потому что ржавое вонючее корыто, известное вам из газет как новейший экспериментальный линкор, выше трехсот метров подняться не в состоянии, а вы здесь именно затем, чтобы его защищать. Это, кстати, военная тайна, чтоб вы знали, ну, про то что наш суперлинкор — корыто.

— А разве он не должен подниматься на две триста?

— Положим, что если я тебе должен сто империалов — то это еще не значит, что отдам. На бумаге написать можно что угодно, но на деле... 'Стормбрингер' четыре раза пытался подняться выше крейсерской высоты — два раза горели генераторы, раз поплавились дополнительные решетки и еще раз какая-то другая фигня случилась. Все четыре месяца, что он тут стоит, на борту ремонтные работы не прекращаются. Стоит одно починить и попытаться подняться повыше — наша песня хороша, начинай сначала. Говорю же — корыто, а не линкор. Да что там говорить — он от мыса Акинойе сюда летел с двумя остановками... Не довели до ума горе-корабелы, но в газетах уже написали, какой у нас отличный сверхдредноут... Ну да ничего, бумага стерпит, и не такое терпела... В общем, гусята, вы поняли, да? Когда припрутся узкоглазые, чтобы испытать нашу 'новинку' на прочность — вас будут сбивать пачками, так что если у кого были проблемы с прыжками на вингсьюте и инвалиднике — напишите прощальные письма родным и близким, вы первые кандидаты в невосполнимые потери. Еще вопросы?

— А почему вы так твердо уверены, что Ямато непременно припрется? — спросил Кай. — В сражении при Планпандое они огребли по полной, и...

Лицо мастер-сержанта перекосило в гримасе отвращения, и он смачно сплюнул.

— Я читал ваши новые учебники, гусята. Тот, что по новейшей истории вооруженных конфликтов, вам следовало использовать исключительно в ватерклозете для подтирания, потому что написан он шлюхой от истории. Да, так себе и запишите — я назвал генерал-лейтенанта лорда Симмонса грошовой шлюхой, и при встрече скажу это ему в лицо, если раньше не блевану от отвращения. А вам сейчас расскажу, как все было на самом деле. Мы же теперь чуть ли не семья, какие могут быть секреты от братьев по оружию...

Конечно, Симмонс — шлюшка хитрая, он постарался написать все так, чтобы избежать прямой лжи, но... Вообще, гусята, у вас свои мозги есть или нет? Почему никто из вас не сообразил, что сражение при Планпандое у вас не рассматривалось на предмет тактики и прочего? В книге мастерски все переврано, но любой тактический разбор все вскрыл бы... Шлюха Симмонс написал о трехкратном превосходстве в самолетах — но забыл уточнить, что это превосходство было не у Ямато, как считается, а у нас. И что у противника из надводной поддержки не было ни одного линкора, только крейсера, которые стояли в пятидесяти километрах, а вся их воздушная группа состояла только из авианесущих кораблей, и ни одного тяжеловооруженного. И что потери наши были вдвое выше потерь врага. Мы личного состава потеряли пятьсот человек — узкоглазые меньше трехсот, в самолетах та же пропорция. Огребли? Да, огребли. Только не они, а мы.

— Простите, сэр, — вставил слово Хайнц, — но если вооруженные силы Ямато нанесли нам такое поражение — отчего они тогда так спешно драпали, бросая собственные баржи-дозаправщики? Победили-то мы.

— Ты у нас такой дурак по нечетным или как?! К тебе в темном переулке подбегает какой-то тип, сбивает с ног, накидывает пинков по ребрам и убегает, чтобы не попасть на глаза полицейскому, а ты встаешь, сплевываешь кровь из разбитого рта и гордо возвещаешь о своей победе?! Они хотели испытать нас на прочность — испытали. Они нанесли нам тяжелые потери, сражаясь малыми силами, выполнили свои задачи и ушли, а наши долбо... я хотел сказать, наше мудрое руководство посадило шлюх от истории вроде Симмонса писать новые книжки, чтобы хотя бы на бумаге превратить позорный разгром в победу.

Летчики потрясенно молчали. Все, абсолютно все перевернулось с ног на голову, и не поверить было просто нельзя, потому как рассказчик — непосредственный участник событий, к тому же не абы какой, а Молния Крэйн.

— А... 'Штормовое сражение'? — несмело спросил Вольфганг, — и... вы?

Крэйн снова сплюнул, немного успокоился и ответил:

— Этот эпизод — практически единственный, описанный правдиво. Примерно так все и было, как газеты и учебники пишут. Когда разбушевалась страшная гроза, яматианцы выслали торпедоносцев и бомберов, рассчитывая застать нас врасплох, и если бы не моя эскадрилья — мы потеряли бы еще и кораблей немало, и это уже было бы практически окончательное поражение в борьбе за океан, такое, что не скрыть. Но мы обнаружили их еще на подходе и смешали врагу все карты. Они не думали, что встретят перехватчиков и потому послали малые силы прикрытия, за то и поплатились. А мы... нас было мало, и мы сделали все возможное, чтобы защитить наш флот. Расстреливали и таранили бомберы, и сами гибли один за одним, их истребители тоже сделали все возможное, чтобы защитить свои ударные звенья. Единственная правдивая героическая страница во всей этой придуманной истории о поражении, превращенном в победу... нас сбили всех до последнего самолета, и в живых остались только я да еще четверо. Остальные в большинстве своем пропали без вести, останки многих так и не были найдены. Такие вот дела. И можете не сомневаться — яматианцы придут... Я, по крайней мере, очень их жду, есть там кое-кто, с кем сквитаться должен...

— А почему мы проиграли? Ведь наши самолеты и корабли не хуже их, нас было больше...

Крэйн заложил руки за спину и прошелся вдоль строя.

— Потому что они сильнее нас, вот почему. Мы обгоняем Ямато по промышленным масштабам, но для победы недостаточно просто построить больше самолетов и посадить в них больше необстрелянных гусят вроде вас. Начнем с того, что летчики Ямато при прочих равных всегда имеют перед вами преимущество, узкоглазый гусенок сильнее вашего брата.

— Почему?!! — одновременно воскликнули несколько глоток.

Мастер-сержант остановился и медленно окинул строй пристальным взглядом.

— Все, кто хоть раз помечтал, как по истечении десяти лет он получит дворянство, огромную пенсию, прочие блага, и будет жить припеваючи — шаг вперед.

Возникла неловкая пауза. Вольфганг видел, как парни смущенно переглядываются, затем Патрик Хайнц сделал вдох и шагнул вперед. За ним начали шагать другие — Нойманн, Кай, Кравитч. А за ними остальные, и вот на исходной позиции остались только сам Вольфганг и Дэффри Ротт.

— А вам двоим что, особое приглашение надо? — приподнял бровь Крэйн.

— Вообще-то я и раньше жил припеваючи, — оскорбился Дэффри Ротт, — я потомственный дворянин в двадцать седьмом колене, и в школьные годы мои карманные деньги были побольше, чем пенсия летчика!

— А хрен ли ты тогда тут забыл? — искренне удивился мастер-сержант.

— Род Ротт издавна славится многими героическими представителями, — чопорно заявил Дэффри, — и я намерен доказать, что достоин своих предков! И вообще — я патриот!

— Ну понятно, — миролюбиво отозвался Крэйн и перевел взгляд на Вольфганга: — а ты? Тоже патриот?

— Нет, сэр, — ответил Вольфганг, — просто я пошел в летчики, потому что в нашей провинции безработица, из перспектив — только нищета, а у меня престарелые родители да младший брат. Пенсия летчика в нашей глухомани — очень большие деньги, ну а я хотя бы поживу по-человечески. Но мечтать особо не мечтаю — стараюсь не думать о будущем и цифрах... Хотя дожить до выслуги было бы просто чудесно.

— Ну тогда шаг вперед, раз уже помечтал. И что же у нас имеется? Пятнадцать здравомыслящих парней, которых в летчики погнала нужда, и один дворянский дебил...

— Да как вы смеете!! — задохнулся от возмущения Дэффри.

— Молчать! — рявкнул Крэйн, — мне насрать, согласен ли ты с моей оценкой, щенок, и поскольку я, между прочим, сам уже пять лет как дворянин — то могу сказать тебе все, что считаю нужным, а раз я еще и твой командир — придется потерпеть. Служба не дружба...

Так вот. Вы пятнадцать — типичные летчики наших доблестных военно-воздушных сил. Обычные люди. Вы надеетесь, что отслужите десятку, наслаждаетесь привилегиями мундира и мечтаете, как хорошо вам будет жить после отставки, когда рыцарский сан будет вашим по праву, а не авансом. Вы боитесь умирать, вот в чем дело. И так это и в Валиноре, и в Гристоле... Но не в Империи Ямато. Понимаете, у них все не как у нас. Другая культура, полностью отличная от нашей, другие нравы и традиции. И летчики у них другие, и идут в авиацию по другим мотивам. Вы здесь ради больших зарплат, пенсий, возможности выбиться из грязи в князи, и авиация для вас — смертельно опасное предприятие с фантастической наградой. И вот потому вы изначально слабее летчиков Ямато.

Он умолк, дойдя до края шеренги, и остановился, глядя сквозь пространство куда-то на восток.

— Понимаете, в Ямато все иначе. Летчиков туда не заманивают обещанием дворянства. Это вы, становясь курсантами, получаете рыцарский ранг в долг, и должны отслужить десять лет, чтобы получить его навсегда и стать дворянином. Летчик Ямато, приняв присягу, получает все возможные привилегии сразу, причем природа этих привилегий не в законах, а в менталитете и традициях. Это у нас простолюдин должен снять перед вами шляпу, потому что так положено, в Ямато люди кланяются летчикам по совсем другим причинам, которые нам понять трудно. И цена у всего этого тоже другая. — Крэйн повернулся к строю и спросил: — вы знаете, что летчики Ямато служат бессрочно? Угадайте, сколько из ста умирают в своей постели?

— Десять? — предположил Патрик.

Крэйн выставил перед собой кулак с оттопыренными указательным и средним пальцами:

— Всего двое. Вы слышали, как звучит присяга яматианского летчика? Если отбросить вычурную словесно-патриотическую шелуху — это, по сути, клятва погибнуть в кабине своего самолета. Вы мечтаете дожить до отставки и не хотите умирать — а летчик Ямато не мечтает. Его судьба предопределена, и свою собственную смерть он рассматривает практически как свершившийся факт. Они не ищут смерти, но и не бегут от нее, как вы и я. Потому — не ходите с яматианцами в лобовую атаку, это верная гибель. Они никогда не отворачивают, для них такое — неслыханный позор. Мой первый ведущий рассказывал мне случай, когда один летчик отвернул в лобовой, должно быть, импульсивно, непроизвольно. Когда бой закончился, мой ведущий, тогда еще сам ведомый, болтаясь под куполом парашюта, видел, как этот же самолет выполнил серию фигур высшего пилотажа, вошел в пике глубиной в километр и врезался в воду. Понимаете? Он, струсив на долю секунды, предпочел живым не возвращаться. Показал своим пилотажем, что его самолет в порядке, дабы не подумали, что разбился случайно или из-за повреждений — и в воду.

— Простите, сэр, — не вытерпел Вольфганг, — но ведь они тоже прыгают с парашютами. Как же тогда их присяга?

Крэйн покачал головой:

— Присяга не совсем буквальна. Они, будучи сбитыми, прыгают, чтобы спастись и продолжить бой в следующий раз, и даже если погибнут при прыжке — их присяга считается формально выполненной. Гибель в бою. В конечном итоге девяносто восемь процентов летчиков Ямато своей смертью не умирают. Они летают, пока не гибнут, и даже когда им переваливает за шестьдесят, требуется специальный приказ Императора, запрещающий старому летчику, чудом дожившему до седин, выполнять присягу. Причем заметьте — не освобождающий от присяги, а запрещающий выполнять.

— Эм-м-м... а какая разница?

Мастер-сержант снова посмотрел вдаль.

— Я потерял своего первого ведущего, когда нас, шесть истребителей, атаковал одинокий яматианец и в считанные секунды сбил двоих. Это был редкий мастер. Мы с ведущим повисли у него на шести часах, он принялся пикировать и крутить размазанную бочку, мы гнались за ним и стреляли, а он крутил и крутил... Наши самолеты были такие же по маневренности, как у врага, и ведущий рассчитывал и дальше висеть у него на хвосте. А когда к нему и мне пришло осознание, что яматианец просто не собирается выходить из пике, было уже слишком поздно. Я еще успел вывернуть, войдя в горизонтальный полет буквально в десяти метрах от земли, а мой ведущий врезался следом за врагом.

А потом, когда останки яматианца извлекли из самолета — оказалось, что ему сильно за семьдесят. Я так и не узнал, то ли он умышленно задумал заманить нас в ловушку, то ли умер в полете от кровоизлияния в мозг из-за перегрузок... Но вы понимаете, к чему я клоню? Этот старик нарочно искал смерти, он не хотел умирать в своей постели, предпочтя исполнить присягу буквально. Он не нуждался в освобождении от нее, и только приказ императора мог бы ему помешать.

Ненадолго повисла тишина: каждый пытался представить себе, каково это — быть летчиком, но не 'своим', а чужим.

Затем Нойманн негромко спросил:

— Откуда вы так много знаете о Ямато, сэр?

— После того, как меня сбили у Планпандоя, я шесть дней просидел на необитаемом острове вдвоем с вражеским пилотом, который, как и я, был сбит, но чуть раньше. Он говорил по-гристольски, а я сам родом из области, приграничной с Гристолом, и у нас тоже все знают этот язык. Вот и совершили культурный обмен. А потом прилетела их поисковая команда — и я на три недели попал в плен, пока меня не обменяли. Так что я почти месяц провел в Кутасю — это крайний западный город на территории Ямато — и посмотрел, что там и как, вблизи.

— Из тюремного окошка? — съязвил Дэффри.

— Из какого еще тюремного окошка, гусь?! Я по территории военной части преспокойно себе гулял без конвоира, под честное слово, выпивал в баре с их летчиками, и не только с летчиками. А вот в город меня выводили только раз в день на два часа и с конвоиром...

— Вам разрешали гулять по их военной базе без охраны?! — не поверил своим ушам Вольфганг.

— Ну да, а что тут удивительного? — пожал плечами Крэйн. — Это мы, запирая пленных летчиков в одной из казарм, ставим у дверей и окон охрану, хотя ни одной попытки побега яматианские летчики никогда не делали. Мы не можем понять, что это лишнее, что яматианец будет чинно и терпеливо ждать обмена, как, впрочем, и яматианцам не укладывается в голову вероятность того, что я сбегу. И, в принципе, правильно: как вы представляете себе побег, если у вас глаза обычные, а у всех вокруг — раскосые? Легче коту собакой прикинуться. Кстати, что забавно — простые люди, встречая меня на улице под конвоем, и передо мною шапки снимали, это к вопросу об уважении к летчикам вообще. Если они так почитают даже вражеского пилота — вы вообще представляете, какое там отношение к своим?