Кодекс небес

Эта книга посвящается светлой памяти

рыцаря небес Франца Штиглера.

Предисловие автора, или повесть о мухе, изменившей историю

Хотя эта книга — о летчиках, я начну ее с совершенно другой темы. А именно — с такой занимательной вещи, как 'точка бифуркации'. Однако речь пойдет не о термине из теории неравновесной термодинамики или теории самоорганизации, нет.

Дело в том, что это понятие уже давно перешло также и в литературу, и без нее, этой забавной хитрой точки, не обходится ни одна книга альтернативной истории.

Предположим, вы читаете книгу о мире, где во второй мировой победил Гитлер. Вот этот момент — победа Германии — и есть точка бифуркации. Та точка, начиная с которой альтернативная история пошла другим путем.

В жанре альтернативной истории точка бифуркации — то событие, которое пошло не так, как в реальной истории, и привело к изменению мира, каким мы его знаем.

Самый известный пример в литературе — 'И грянул гром' Рэя Брэдбери. Если кто не читал — пересказываю вкратце. Герой отправляется в прошлое охотиться на динозавра. При этом охотники ходят по антигравитационной дорожке, которая не соприкасается ни с чем, и убивают только того динозавра, который вот-вот умрет сам, к примеру, от рухнувшего дерева. Это необходимо, чтобы не влиять на прошлое и не изменить будущее.

Но герой сходит с дорожки и нечаянно давит бабочку. Вернувшись в свое время, он обнаруживает, что изменился состав атмосферы, на выборах победила оппозиционная партия, и даже язык людей стал иным.

С точки зрения писателя-фантаста, точка бифуркации — забавнейшая штука. Мы берем некое событие и предполагаем — а что будет, если дело пойдет не так, а вот эдак? И дальше, опираясь на свои знания социологии, биологии, истории и прочего, и здравый смысл, пытаемся построить целостную картину альтернативного мира.

Причем самое забавное — что мы можем придумать очень любопытные точки бифуркации. Например...

Например, одна муха может изменить историю всего человечества. Как? Сейчас расскажу.

Итак, представьте себе обычный магазинчик, 'Деликатесы Морица Шиллера'. Двадцать восьмое июня. Лето, жара. В магазине люди покупают себе бутерброды, у потолка лениво кружат мухи.

И вот одна муха, в реальной истории продолжавшая летать, в альтернативной решила отдохнуть. Села она на ухо мужчины в очереди. Мужчина сделал непроизвольное движение головой, и тут в его поле зрения оказался невысокий болезненного вида паренек, который раньше стоял в очереди за ним, а теперь почему-то двинулся к выходу, вытаскивая из кармана... пистолет!!

Мужчина моментально сообразил, в чем дело: ведь на улице все ждут проезда кортежа Франца Фердинанда!

Дальше все было просто. Крик 'террорист, убийца!', толпа набрасывается на паренька, избивает его так, что после этого в тюрьме ему ампутировали руку... Но благодаря мухе, севшей на правильное ухо, это произошло до того, как Гаврило Принцип застрелил Франца Фердинанда и его жену, а не после. Сам эрцгерцог остался в живых.

Что было дальше? О, много чего. Ведь эта муха практически перевернула историю с ног на голову.

Сараевское убийство, ставшее причиной первой мировой войны, не состоялось. А значит, и война не состоялась! Точнее, призрак ее витал по Европе, но вот именно в тот момент она не началась.

Давайте подумаем, как могли бы развиваться события. Эрцгерцог не убит, Австро-Венгрия не выдвигает Сербии неприемлемый ультиматум, война не начинается, и Российская империя, дружественная Сербии, стало быть, не воюет. А значит, большевистская революция, ставшая логическим последствием войны, не происходит.

Но это только в России. Что же в мире?

Итак, призрак войны витает по Европе, но Сербия с Австро-Венгрией остается в дружественных отношениях. Более того, Франц Фердинанд, который был мостиком между двумя странами и пользовался популярностью у сербов, не погиб, а значит — укрепил эти отношения. Таким образом, если позже мировая война начнется — то Сербия будет на стороне Австро-Венгрии. А поскольку Россия (в которой не случилось революции) продолжает дружить с Сербией — не исключен вариант, что Российская империя вступит в войну на стороне Четвертного Союза, который таким образом станет 'пятерным', а не на стороне Антанты. Что сулит, из-за смены соотношения сил, как минимум сильно затянутые боевые действия, а как максимум — поражение Антанты вместо имевшей место в реальной истории победы.

Что было бы еще дальше? Ну, тут уж прогнозы строить и вовсе проблематично, потому что, как я говорил, история вывернута наизнанку, шиворот навыворот. Австро-Венгрия продолжает существовать, Германия, победив в первой мировой, не имеет реваншистских настроений — а значит, Гитлер к власти не придет, нацизма не будет, да и второй мировой — тоже. Точнее, она вполне может быть — но уже совсем-совсем другая. Положим, не 'СССР-США-Британия против Германии' — а Германия и Россия против США и Британии. И начнут войну не немцы, а британцы и американцы, потому что это у них после первой мировой будут реваншистские настроения...

Думаю, вы поняли. Одна муха, севшая на правильное ухо, способна перевернуть всю историю, и я показал один из примерных путей, как это может случиться.

И вот теперь мы плавно переходим к этой книге.

Идея написать 'альтернативку' про летчиков была у меня давно. Вначале я собирался писать книгу, в которой Советский Союз начинает вторую мировую, захватывает Германию в том числе, и главный герой — историческая личность, лучший ас Германии Эрих 'Малыш' Хартманн, выступающий в роли уже не летчика страны-агрессора, теперь он — летчик сил сопротивления 'красной угрозе'.

Однако этот проект я похоронил. В США вариант прошел бы, но постсоветский читатель вряд ли будет рад такому 'перевертышу' и читать книгу про то, как его дед был захватчиком, не захочет.

Но идея написать альтернативную историю про летчиков осталась, и теперь обрела совершенно другой вид. К тому же, я не люблю мух, мне как писателю по нраву более впечатляющие и колоссальные вещи.

Итак, представьте себе, что в незапамятные времена огромный метеорит попадает в Пангею и раскалывает ее. Допустим, что жизнь не погибла и продолжила развиваться, и что конечным итогом опять же стал человек. Конечно, при таких-то масштабах изменений он мог бы быть разумным сухопутным осьминогом — но мы все-таки предположим, что своротить эволюцию с намеченного пути не удалось.

Как писатель-фантаст, я просто не смог пройти мимо возможности добавить в альт-историю фантастический элемент. Метеорит, происхождение которого неясно — да и вообще, метеорит ли это был? — приносит с собой вещество, позднее названное 'левиумом' и обладающее способностью, находясь под электрическим напряжением, частично или полностью нейтрализовать действие гравитации.

Что было дальше? До определенных границ развитие человека шло тем же путем, и альтернативная Земля миллион лет назад — та же Земля, но без больших континентов, вместо них после Раскола образовалось много материков поменьше, из которых один или два размером с Гренландию, остальные не превышают Мадагаскара, ну и мириады островов разных калибров.

Шло время. Доисторический период сменился рабовладельческим, затем феодализмом, потом — средние века. Человечество развивалось тем же путем, что и в реальной истории, но с большим уклоном в мореплавание.

Люди издавна замечали, что есть некие мистические места, в которых после удара молнии несколько секунд или минут царит невесомость. Камни, животные и даже люди начинают парить над землей. Это считалось проявлением божественных сил, однако по мере наступления эпохи просвещения светлые умы стали задумываться: а в чем же все-таки дело?

Так был открыт левиум и его свойства, и вот тут история начинает идти совершенно новым путем.

Люди всегда смотрели на птиц с завистью. Люди всегда пытались покорить небесный океан, и в нашем мире человек впервые совершил полет на воздушном шаре из бумаги, наполненном горячим воздухом. Но в альтернативном у людей имелась, простите за каламбур, альтернатива получше.

Левиум. Как только стало ясно, что левиум под воздействием молнии преодолевает силу земного тяготения, начались попытки обуздать силу атмосферного электричества.

И потому, кстати, электричество стало известно людям много раньше. Возможность самостоятельно производить электроэнергию, само собой, тоже появилась много раньше.

Первый человек оторвался от земли на платформе, представлявшей собой электрическую цепь с включенным в нее левиумом. Оторвался, правда, всего на метр: на больше не позволила длина электрического кабеля, ведь поднять еще и собственный генератор питания первый летательный аппарат не мог, в силу чрезмерной громоздкости и слабости этого генератора.

Однако путь в тысячу ли начинается с первого шага, и этот шаг в небо был сделан.

Развитие воздухоплавания, за исключением источника подъемной силы, осталось тем же. Люди пытались поднять в воздух корабли и 'плавать' по небу. Разумеется, они сразу же обнаружили, что весла не работают, а паруса не позволяют совершать управляемый полет. Так первые воздухоплаватели пришли к идее воздушного винта: точно таким же образом, как и в нашем мире.

Здесь я сделаю отступление от альтернативной истории к альтернативной физике.

Дабы не скатиться в хаос неконтролируемой фантазии, я, к слову, по образованию физик и математик, был вынужден дать гипотетическому левиуму конкретные, жестко прописанные характеристики и свойства. Не вдаваясь в подробности, я решил, что у этого вещества есть свой коэффициент полезного действия по нейтрализации гравитации. Как ни один двигатель не может иметь стопроцентный КПД, так и летательный аппарат с левиумной подъемной силой не может иметь нулевого веса. Левиумный летающий корабль при оптимальном количестве левиума и предельно возможной силе электроэнергии (превышение предела приводит к плавлению левиума) не может уменьшить свой вес менее, чем до нескольких процентов. При этом он будет держаться в воздухе за счет того, что его собственный вес при работающих левиумных решетках (аналог антигравитационных решеток, знакомых вам по научной фантастике) будет меньше, чем вытесняемый воздух.

Но по мере увеличения высоты атмосферное давление падает. Как итог — корабль на левиумных решетках не может подняться выше некоторой черты, проще говоря, есть граница высоты, превысить которую невозможно даже теоретически...

...Если не использовать дополнительные источники подъемной силы.

А теперь вернемся к истории.

Само собой, что левиум, став основой технического развития цивилизации, также стал дороже золота. Ведь его мало, встречается он только там, куда упали обломки метеорита. И потому люди все чаще стали смотреть на птиц, теперь уже без зависти — но задумчиво. В самом деле, они ведь летают как-то и без левиума! Вот если бы сделать летающий корабль без левиума — он был бы куда дешевле!

Догадываетесь, куда я клоню? Пусть этап дирижаблей и воздушных шаров был заменен на левиумные летающие корабли, но в итоге все пути вели к одной точке назначения.

К самолетам.

Каким может быть такой мир в целом примерно во времена первой половины условного двадцатого века?

Во-первых, развитое мореплавание и морские промыслы, а наземный транспорт — в зачаточном состоянии, ездить-то особо некуда.

Во-вторых, очень раннее развитие аэронавтики может привести к отсутствию радиосвязи, ведь летающие гонцы — привычная реальность. При этом стоит отметить, что телеграф все равно будет: электричество и провода людям давно знакомы, грех не использовать для передачи информации.

В-третьих, уровень развития авиации и флота (мы же помним, что и то, и другое в этом мире гораздо более продвинутое по сравнению с аналогичным периодом нашей истории?) будет очень сильно опережать общий уровень технологий. То есть, самолеты сороковых годов, примерно аналогичные 'мессерам' и 'зеро', линкоры типа 'Тирпиц' и 'Ямато' — они будут существовать на фоне промышленного уровня начала двадцатого века. Если кино, то немое, если фотоаппараты — то примитивные черно-белые 'гармошки'.

Само собой, что сухопутная армия — также в зародыше. Это у нас пехота — царица полей, а если весь мир раздроблен на острова и линкор способен с побережья накрыть орудиями любую точку острова — наземные силы могут существовать только в виде полиции и береговой артиллерии. Впрочем, появление морской пехоты и воздушного десанта станет причиной рождения сухопутных оборонительных сил, но, опять же, полевых пушек и танков не будет. Просто в силу бесполезности в мире, где война ведется на воде и в воздухе.

Собственно, на этом моя попытка моделирования альтернативной Земли заканчивается: наработанного задела вполне достаточно, чтобы по нему написать приключенческую книгу о самолетах и летчиках.

Так что если вы способны услышать музыку в реве моторов, увидеть красоту в залпах летающих линкоров и прочувствовать романтику рыцарей небес, мчащихся в атаку на рукотворных ястребах — просто переверните страницу.

Кодекс небес.

Диппорт — забытый Создательницей уголок империи, куда попадают неудачники и опальные военные, спавшие с женами своих командиров. Крайняя точка Аркадии в этом регионе, небольшой островок в пятистах километрах от материка. Сонный город, едва сорок тысяч населения, занюханный порт, китобойные промыслы — и ничего больше.

Скука и жара — вот попутчики на ближайшие годы. И китовое мясо. В академии кормили говядиной и свининой, по высшему классу, как и положено — но тут такого раздолья, скорее всего, не будет. Не потому, что в Диппорте не уважают военных летчиков, просто крупного мясного скота там нет. Будет комендант, жирный ленивый толстяк, списанный туда за прегрешения и тупость, скорее всего, либо нечистый на руку, либо просто желающий получить премию за грамотное ведение хозяйства, а посему поставок продовольствия первого сорта ждать не стоит. Словом, перспективы не радужные, по крайней мере так их расписали Вольфгангу люди, успевшие помотаться по периферийным гарнизонам.

С другой стороны, там будет даже не море — а самый настоящий океан. Вольфганг, выросший в самом сердце Аркадии, был у моря только один раз, и прохладный морской бриз стал самым сильным и приятным воспоминанием его далеко не радужного детства. Так что жить на солнечном побережье океана — уже огромная привилегия для паренька из материковой бедноты. А китовое мясо он рассматривает отнюдь не как невзгоду: в его семье даже оно бывало далеко не каждый день.

Транспортный "Панцерфиш" летит на высоте около двух с половиной тысяч метров. В транспортном отсеке — почти тридцать пассажиров, из них двадцать выпускников Летной академии, непонятно за какие грехи сосланных в эту дыру, остальные гражданские, технический персонал, какой-то мелкий чиновник и симпатичная газетчица. Если б сослали самых никчемных из выпуска — было бы ясно. А так — отобрали из всех групп вовсе не худших курсантов, торжественно выдали документы, посвятили в летчики — и пинком пихнули в жаркое брюхо "Панцерфиша". Добро пожаловать в Диппорт, птенцы.

Сидят все на лавочках — Панцерфиш вообще-то десантный самолет, а не пассажирский. Устарел давно, но машина надежная, на периферийных маршрутах это важнее всего. Правда, экипаж — средних лет капитан с брюшком, второй пилот — такой же лейтенант, оба неудачники, потому как в такие годы уже положено майорами быть. Перед глазами — ноги и зад стрелка-пацана, верхняя часть тела которого наверху, в пулеметной башне. Вертится, как на карась на сковородке. Нервничает. Фигли, привык видимо к внутренним линиям, а тут раз и на периферию. Все трое — полевки , и если стрелок — просто пехотинец, то вот пилоты... мыши мышами. Рвались в небо, в боевые летчики — да кишка тонковата оказалась, перевелись в сухопутные войска, это еще хуже, чем гражданский пилот, потому как петлицы пехотинца для летчика — самое постыдное дело. Зато до пенсии доживут.

Хвостового стрелка вообще нет: проход в его кабинку завален тюками. Боковые амбразуры забраны плексигласом, пулеметы сняты и висят рядом: уменьшение аэродинамического сопротивления — тоже экономия.

Болтает и трясет слегка. По отсеку гуляет сквознячок — хоть не так жарко. Блин, когда же наконец это закончится?

Впрочем, все не так чтобы совсем уж плохо: в попутчиках — молоденькая симпатичная репортерша из столичной газеты, едет писать статьи и очерки о том, как несет свою службу диппортский гарнизон, и, судя по всему, львиная доля материала будет о них, о летчиках.

А быть военным летчиком все же круто, и особенно хорошо это чувствует Вольфганг. Он сам кто? Выходец из низов. Чернь, деревенщина. До Летной академии все его образование — четыре класса сельской школы, и в самой академии он не слишком пообтесался. Манеры и нормы поведения у других курсантов кое-как перенял, плюс таким, как он, пришлось посещать также уроки этикета, однако справиться с его характерным деревенским произношением не смогли даже учителя. Ну и ладно: вот прямо сейчас наискосок через два места от него сидит репортерша, девушка, надо думать, из хорошей семьи и с образованием, а может быть, даже аристократка из тех, которые не носят регалии, задает вопросы, записывает интересные ответы, смеется над шутками курсантов, с любопытством их рассматривает. Само собой, что она сразу же уловила характерный говор Вольфганга и прекрасно понимает, кто он такой и откуда, но смотрит на него не как на простолюдина, а как на равного. Плевать, что он из черни — теперь у него есть право на вопрос о происхождении отвечать: 'из боевой авиации!'.

Воистину, синий китель военного летчика — привилегия из привилегий, ключ к таким дверям, куда простолюдин не вхож. Конечно, все на свете имеет свою цену. Все новоиспеченные летчики знали, что воздушные моряки доживают до старости в разы реже обычных, а летчики живут вчетверо меньше, чем воздушные моряки, еще когда подписывали договор о службе, но о таких вещах Вольфганг старается не думать: он оптимист. Собственно, все военные летчики — оптимисты, реалистам и пессимистам путь в боевую авиацию закрыт.

— ...ну если быть точным, сюда сослали лучших из лучших, хоть я и не понимаю, почему, — говорил между тем Кай, — себя из скромности расхваливать не буду, а вот Вольф — один из трех лучших стрелков на всем выпуске. Вольф, сколько шаров ты выбил на зачете? Семь из десяти?

— Восемь, — скромно уточняет Вольфганг.

Репортерша поправляет очки, ничуть ее не портящие, и смотрит на него:

— Вы тренируетесь стрелять из пулемета по шарикам? Должно быть, это сложно?

Он улыбается:

— Вообще-то, из бронебойной винтовки. Из пулемета я выбил все десять.

— Ого! Как у вас так получается? — кажется, она действительно удивлена, что из летящего самолета можно метко стрелять.

Вольфганг пожимает плечами:

— Тренировка, только и всего.

— Когда Госпожа создавала Вольфа — снабдила его глаза врожденной прицельной сеткой, — шутит Мишель.

Кай Зеркин и Мишель Винц — парни что надо. Оба — отпрыски мелких дворян, но Вольфгангу они свои. В Летной случались определенные трения между курсантами, не все понимают, что небу плевать на происхождение человека, дворяне и простолюдины горят в самолетах одинаково. Но это точно не про Кая и Мишеля, и Вольф безумно рад, что Зеркин, как пилот, выбрал стрелком в свой экипаж именно его.

Начало трясти чуток посильнее, Петер Лемберг — к слову, тоже один из лучших в выпуске среди штурманов — сразу же принялся рассказывать анекдот об автомобиле с квадратными колесами.

Внезапно стрелок завопил в переговорное устройство:

— Красные! Красные ракеты! Замыкающий сбит!!

Паника захлестнула трюм 'Панцерфиша', происходя, главным образом, от штатских. Пока Мишель пытался пристегнуть репортершу ремнями, Вольфганг припал к боковому окну, пытаясь посмотреть назад и вниз.

Замыкающий действительно терял высоту, оставляя за собой плотный черный след. Левый двигатель охвачен пламенем, сразу позади кабины чернеет пробоина, из которой тоже валит дым. Прямо у Вольфганга на глазах обе дверцы кабины открылись и их сразу же сорвало набегающим воздушным потоком, затем открылась дверца в борту и все три члена экипажа выбросились из самолета с парашютами. Хорошо, замыкающий хотя бы не людей вез...

Пока Вольфганг пытался понять, кем и как был сбит второй самолет, какой-то крепкий тип в штатском принялся наводить порядок, нокаутировав двоих особо громких крикунов, и рявкнул:

— Какого хрена расселись, гуси? Хватайте пулеметы! Эй, мышонок, вверх смотри, а не на сбитого, идиот!!

Пацан, следуя указаниям, задрал голову и внезапно закричал голосом, в котором отчетливо сквозил неприкрытый ужас:

— Стервятник, это стервятник! Прямо над нами!!

В следующий миг пассажирский отсек прошили десятки пуль, покрыв потолок светлыми дырочками. Несколько голосов принялись звать на помощь Госпожу, кто-то уже хрипел. Самолет начал выполнять маневр уклонения, стрелок наконец-то открыл ответный огонь. Вольфганг еще успел заметить смазанную тень, пронесшуюся мимо самолета вниз с умопомрачительной скоростью, наметанный глаз зацепился за стреловидные крылья вражеского истребителя и три толкающих винта. Так и есть, стервятник.

Штатский крепыш тем временем бросился по проходу к кабине пилотов, держась за петли у потолка, на ходу требуя спускаться ниже, под плотный облачный покров, и на все лады кляня корвет сопровождения.

— Сдается мне, не поможет нам корвет, — прохрипел, вцепившись в ремни, Кай, — одна надежда, что ублюдок не вернется.

Вольфганг ничего не ответил: он полностью согласен. Стервятник атаковал в специфической манере, за которую их, собственно, и прозвали стервятниками. Спикировал сзади сверху словно молния, парой точных попаданий подбил замыкающего, обстрелял ведущего и ушел вниз, после чего, используя запас скорости, он без труда оторвется от возможной погони. Корвет его, ясное дело, не догонит: стервятники на охоту отправляются на тяжеловооруженных многомоторных истребителях, маломаневренных, но очень быстрых. А маневренность им и не нужна: их доктрина не предполагает затянутого воздушного боя, только молниеносная точная атака и уход.

— Прекрати стрелять! — тем временем закричал крепыш в переговорное устройство одного из пилотов. — Подавай сигнал — 'подбит, прошу прикрытия'! Красный-желтый-желтый, если ты забыл!

Стрелок, оторвавшись от пулемета, принялся заряжать сигнальное устройство ракетами и вскоре просигналил корвету.

— Вот он! — раздался радостный возглас одного из пилотов, — выше над нами!

Корвет, снизу похожий, благодаря напоминающим плавники коротким несущим плоскостям, на двадцатиметровую летающую акулу, все это время шел во главе конвоя и выше, однако именно поэтому не успел отреагировать на внезапную атаку.

Летчики, следуя указаниям, начали снижение к спасительным облакам. Корвет, намереваясь защитить последний из двух самолетов конвоя, держался над ним.

— Он не вернется, — попытался успокоить девушку Мишель, — если вдруг появится — у корвета вверх ведут огонь две спаренные установки и два крупнокалиберных пулемета. Стервятник не дурак и прекрасно знает, что они с ним сделают.

— Откуда он тут взялся?! — дрожащим голосом спросила она. — Ведь до открытого океана четыреста километров!

Это Вольфганг и сам хотел бы знать. Летающий остров стервятников никогда не приближается к материкам и большим островам и вообще редко выходит за пределы Южного океана, в акватории Моря Ветров его отродясь не видели, так что вот прямо сейчас проклятое стервятничье гнездо вряд ли ближе, чем в тысяче морских миль. Свои воздушные корабли они для свободной охоты не используют, так что вариант с летающей авианесущей группой отпадает, но самолеты их обладают хорошей дальностью, и подвесные баки тоже никто не отменял.

Крепыш, продолжая командовать, кое-как взял ситуацию под контроль, поставив к боковым окнам двух стрелков с пулеметами и организовав помощь раненым, хотя оба штатских, попавших под очередь, скончались парой минут позже. Его право отдавать приказы почему-то никто не оспорил, ни пилоты, ни недавние выпускники Летной. Штатский командует капитаном, лейтенантом и молодыми летчиками, но никому это не кажется смешным. В жизни оно так часто и бывает: тот, кто хоть что-то делает, всегда имеет авторитет в глазах растерявшихся и испуганных. А Вольфганг, правду сказать, испуган: шутка ли, еще до первого места службы не добрался, а уже попал в переделку, причем даже не как стрелок на своем боевом посту, а как беспомощный пассажир.

Через маленький иллюминатор он видел впереди и слева мыс Акинойе — стало быть, ближайшая военная база близко.

И когда всем уже стало казаться, что пронесло, стервятник вернулся.

Первым его заметил корвет и открыл огонь, немедленно подхваченный икающим от страха пацаном-пулеметчиком, однако тут 'Панцерфиш' нырнул в спасительные облака.

— Да уберите шпанюка от пулемета! — закричал крепыш. — Ведь стервятник вычисляет нас по трассерам сквозь тучи!

Словно в ответ, самолет тряхнуло близким разрывом, в отсек ворвался сквознячок. Обоих пилотов ранило осколками: неестественно точно выпущенный таймерный снаряд взорвался впереди по курсу. Да этот стервятник человек вообще или нет?!

— Сиськи Альмалексии! Гуси, мать вашу, хорош молиться! Один пилот сюда немедленно, и заберите раненых!!

Кай опомнился первым, отстегнул ремни и, борясь с болтанкой, кинулся к кабине. Следом пошли еще двое молодых летчиков, и в этот момент на самолет обрушился свинцово-стальной шквал бронебойных пуль.

Крики, звон, кошмарные 'чирк-чирк' и 'фьюить', с которыми пули прошивали фюзеляж, перед глазами мельтешение, искры и дым. Стрелок внезапно повис на ремнях, кто-то закричал от боли. Вольфганг рванулся к месту стрелка, мимоходом заметив, что голова девушки поникла, а на ее курточке расползается красное пятно. Забрался, держась за поручни, на тумбу-постамент, оттолкнул в сторону тело пулеметчика, уперся ногами и спиной, руки сами отыскали рукоять спаренного пулемета. Башенка изнутри забрызгана кровью, кровь на пробитом плексигласе и на пулеметах. Может быть, очень скоро тут будет и его, Вольфганга, кровь.

Стервятник вынырнул из туч в сотне метров над головой, на гладком носу его самолета сверкнула вспышка. Миллиметров сорок, отрешенно успел подумать Вольфганг.

Должно быть, у стервятника в глазах был врожденный прицел не хуже, потому что одиночный выстрел поразил самолет почти в самую мотогондолу, не хватило меньше метра. Снаряд, к счастью, прошил левую плоскость и взорвался с опозданием, уже под самолетом.

Ответный огонь Вольфганга пришелся в молоко. Стрелок с ужасом осознал, что брать упреждение по настолько быстро летящей цели его не учили, да и на прицел у него была едва ли пара секунд. Стервятник, атакуя в пике и на форсаже всех трех двигателей, пронесся совсем рядом.

А затем из облаков вывалился корвет. Он, сбросив напряжение основного генератора, обесточил часть левиумных решеток и теперь почти падал следом за уходящим стервятником, ведя по нему огонь из всех возможных стволов.

Свист ветра в пробоинах, чей-то крик, кто-то всхлипывает. Крепыш, сидя в пилотском кресле, богохульствует и кроет корвет последними словами: командир корвета совершил непростительную ошибку, очевидную даже обычному бортстрелку. Стервятник увлек его за собой вниз, заставив потерять высоту. Но корвет — это сорок тонн брони, орудий, двигателей, и его колоссальная инерция теперь играла против него. Вольф видел, как далеко впереди истребитель стервятника, пикируя по дуге, вошел в горизонтальный полет, затем снова полез наверх, а корвет все еще не мог затормозить свое движение вниз. Даже козлу понятно: он наберет высоту и атакует в третий раз еще до того, как корвет сможет подоспеть на помощь. 'Панцерфиш' все еще снижался, однако слишком громоздкий и медленный, он не мог сделать это быстро из-за риска саморазрушения и так уже поврежденных фюзеляжа и плоскости.

— Эй, кто-нибудь, помогите раненым! — крикнул Вольфганг, чтобы отвлечься от невеселых дум, — девчонка-то жива?!

— Да какая нахрен разница, если мы все и так скоро умрем?! — завопил в ответ Лемберг.

Самолет, продолжая снижаться, начал закладывать вираж, чтобы, когда стервятник вынырнет из облаков, оказаться не там, где рассчитывал вражеский пилот. Вольфганг, вспомнив о патронах, достал из держателей два дисковых магазина и перезарядил спаренную установку. Патрик Хайнц тем временем, держа в руках запасной пулемет, открыл боковое окно и, сняв с тела убитого стрелка очки, надел их и высунул голову, пытаясь не проворонить появление противника. Жалкая попытка, на самом деле, потому что смотреть из боковой бойницы вверх трудно, а стервятник, ясное дело, придет именно сверху.

Высота снизилась до тысячи пятисот, 'Панцерфиш', покачиваясь, из последних сил тянул к спасительной суше, и тут облачный покров, прятавший его от стервятника, внезапно закончился. Вольфганг с ужасом увидел черную точку, пикирующую прямо на него. Враг одним только ему ведомым способом угадал, где именно и когда окажется транспорт, и к тому времени, как установился визуальный контакт, он уже пикировал на полной скорости.

— Шесть часов выше, шесть часов выше!! — крикнул Вольфганг в переговорное устройство, — уклоняйтесь!

Он поймал растущий на глазах самолет в визир и сглотнул. Сдвоенный пулемет не поможет ему против тяжеловооруженного истребителя. Третий заход, видимо, будет последним. Траектория, а вместе с ней и намерения стервятника очевидны: пронестись мимо по правому борту, разминувшись в считанные метры, и окатив 'Панцерфиш' залпом с кинжальной дистанции. Пушки он, скорее всего, уже перезарядил, и жить пассажирам транспорта осталось жалкие секунды.

Вольфганг открыл огонь, но стервятник продолжал пикировать. Пилот за бронестеклом, в носу самолета перед кабиной — отсек с вооружением, что ему восьмимиллиметровые пулеметы? Внутренний голос отсчитывает расстояние — восемьсот, семьсот, шестьсот... Вот снова вспышки. Пули беспощадно секут фюзеляж, попадая слева или справа от башенки стрелка, дырявят крылья.

— Право, гусь, право! — слышится в переговорном голос крепыша, адресованный Каю.

Самолет кренится. Внутри плач штатских, сдавленное хрипение вчерашних курсантов, которые так и не успеют по-настоящему стать летчиками, и молитвы... Но от пикирующего стервятника не защитит даже Госпожа. Вольфганг снова сглотнул, не отпуская гашетки. Хотя бы папа с мамой получат его пенсию.

А в следующий миг он осознал, что самолет уклоняется не в ту сторону. Не от траектории стервятника, а прямо под нее. И стервятник тоже осознал это, но слишком поздно.

Казалось, время замедлилось. Вольфганг видел под фонарем вражеского истребителя худое лицо стервятника, перекошенное в отчаянной попытке отвернуть. Элероны и рули высоты отведены до предела, и можно только догадываться, какая колоссальная сила понадобилась пилоту, чтобы бороться с воздушным потоком на скорости в девятьсот километров. Теперь понятен замысел крепыша — забрать врага с собой. Отличное решение, на самом деле, Вольфганг полностью поддерживает. Это лучше, чем умереть как мишень.

Однако стервятник все же справился в борьбе с силами инерции и аэродинамики — не справился с перегрузкой его самолет.

Уже когда трехмоторный истребитель пронесся почти рядом, от него набегающим потоком оторвало пару управляющих плоскостей, может закрылки, может еще что. Самолет, рассчитанный на сверхскоростное пикирование, не был рассчитан на резкое маневрирование на таких скоростях и начал разваливаться в воздухе. Потеряв куски обшивки и рули, он стремительно падал, затем в кабине словно взорвалось что-то: это выбросился на ракетном кресле пилот.

Вольфганг вцепился в поручни и закрыл глаза, чувствуя, как его колотит сильнейшая дрожь. Слов просто не было.

* * *

Кай утер с лица испарину. Посадить самолет нормально не удалось, не вышла правая стойка шасси, поврежденная пулями, потому сажали на брюхо. Благо внезапный командир оказался в этом деле не новичком.

Сидя в кресле, Кай отрешенно смотрел, как бегут к самолету люди из аэродромной команды и медики. Он, конечно, знал, на что подписывается, но вот чтобы так сразу... Интересно, не поседел ли он?

А штатскому, который, видимо, на самом деле не штатский — все равно. Отстегнулся, встал, вышел в пассажирский отсек.

— Выносите раненых наружу! — и голос почти спокойный.

Кай напомнил себе, что ему тоже надо встать и что-то делать. Выйдя из кабины пилотов, окинул взглядом изрешеченный отсек, поискал среди лежащих неподвижно знакомые лица. Вольфганг сидит на полу, обнимая Мишеля, и смотрит в пустоту. Вот и все, Мишеля уже нет. Ушел к Госпоже. И даже не в первом боевом вылете.

Когда раненых и убитых вытащили и уложили на землю, над ними принялись хлопотать медики. Девушка-газетчица выжила, получив пулевое ранение во второй атаке, в третьей ее, как оказалось, закрыл собой Мишель. От него Кай меньшего и не ждал. Мишель, Мишель, как рано ты ушел... Но иначе обычно и не бывает: самые достойные погибают первыми.

Он устало сел, прислонившись спиной к фюзеляжу самолета.

Тут в небе показался идущий на посадку корвет. Он завис над полосой, удерживаясь в воздухе на генераторе и четырех повернутых вверх двигателях, и плавно опустился.

К 'Панцерфишу' подошли офицеры: пехотинец и воздушный каперанг.

— Комендант аэродрома Моррис! — представился воздушный моряк. — Где командир самолета? Докладывайте!

Кай медленно выпрямился.

— Оба пилота ранены, сэр. Их вон, уносят. Были атакованы стервятником. Второй самолет сбит, экипаж выпрыгнул где-то в шестидесяти километрах от берега. Наш маршрут — в планшетах пилотов, вышлите поисковую команду. Стервятник выбросился из своего самолета на ракетном кресле.

— Кто управлял самолетом?

— Я и какой-то штатский, который, собственно, и вынудил стервятника разбиться. А вот он...

Кай поискал глазами крепыша, но нашел на слух, по возгласам окружающих и отборной брани самого крепыша. Он буквально волочил за шиворот капитана корвета, у которого уже хлестала кровь из сломанного носа.

Офицеры и солдаты, наблюдавшие эту картину, слегка оторопели, как, впрочем, и Кай с комендантами. Какой-то молодой офицер в чине лейтенанта воздушного флота попытался вмешаться, но был грубо заткнут руганью, которой позавидовал бы любой боцман.

А крепыш тем временем приволок капитана корвета к самолету и указал пальцем.

— Гляди, дерьмоед! Это ты виноват! Медальку, гнида, захотел? Рассказывать на фуршетах, как сбил стервятника?! Безмозглый урод, этого бы не было, если б ты не погнался за ним, как последний кретин! — Он резко приложился кулаком в физиономию капитана и оттолкнул прочь: — все, спарывай погоны. Я позабочусь, чтобы ты больше ни на чем, кроме почтового дирижабля, не летал.

Тут решительно вмешался наземник, за спиной которого уже собралось несколько солдат, впрочем, изрядно шокированных: они вряд ли когда-либо видели, как штатский, пусть даже он, быть может, дворянин, избивает боевого офицера.

— Всем стоять! Вы арестованы! Ваши документы!

Крепыш повернулся к нему, глядя исподлобья.

— Правда? Мышь, да еще и тыловая, собралась арестовать орла? Лучше заткнись, пока я и тебя не разукрасил. — Он демонстративно повернулся к нему спиной, к коменданту Моррису лицом, и вынул из кармана золотой медальон в виде раскинутых крыльев: — раз без усов не признали — сэр старший мастер-сержант его Величества военно-воздушных сил Йегер Крэйн к вашим услугам. Если у вас, господин комендант, имеются ко мне претензии — вы знаете, где находится мое непосредственное командование, туда свои рапорты и посылайте. Рапорт о происшествии спросите с гусят, я ничего писать не буду. Отпуск, Тьма бы его взяла, последний день...

Не дожидаясь ответа, он отпихнул в сторону пару солдат и пошел прочь, десятки пар глаз потрясенно смотрели ему вслед: подумать только, Йегер Крэйн. Тот самый Йегер Крэйн собственной персоной. Кай на несколько секунд даже забыл о своих переживаниях и гибели Мишеля, глядя в спину живой легенде. Пожалуй, только легенда и могла их спасти в той безнадежной ситуации.

Внезапно Крэйн вернулся к самолету, пропустил медиков, уносящих носилки с ранеными, и посмотрел на молодых летчиков, которые при его приближении начали подниматься и вытягиваться по стойке 'смирно'.

— Который из вас орал 'мы все умрем' — шаг вперед, твою мать налево.

После секундной паузы Лемберг сделал неуверенный шажок.

— Я, сэр...

Живая легенда несколько секунд смотрела ему в глаза.

— Ступай в канцелярию, сынок, пиши рапорт о переводе в пехоту или увольнении. В небе таким как ты делать нечего.

* * *

Влево, вправо, вверх. Влево, вправо-вниз, назад-вверх. Влево-вниз, вправо, вверх. На ведомого, вперед, влево-вниз, вправо, вверх. Только мертвый летчик не крутит головой, просто некоторые из них еще не знают, что умерли. Сабуро Сакаи эту простую истину вбили в подсознание еще в бытность им курсантом, за годы службы он довел привычку до уровня рефлекса. Шасси отрывается от полосы — голова начинает крутиться.

Для летчика-истребителя этот навык особенно важен. У него нет за спиной стрелка, смотрящего назад, полагаться приходится только на себя и напарника. И даже если здесь, в восточной части Южного океана, врагу взяться неоткуда — смотреть все равно надо. Это как меч для воина: даже если пригодится лишь раз в жизни — носить нужно каждый день.

Сакаи накренил самолет, чтобы посмотреть, как там дела у транспортов. Само собой, с ними все в порядке, но смотреть все равно необходимо: это его, полковника Сакаи, зона личной ответственности.

Два звена — рядом, одно ниже, с транспортами, еще одно — в самом низу походного построения. Все шестнадцать истребителей на своих местах. Не то чтоб полковник сомневался в своих летчиках — просто вторая модификация истребителя 'Синдэн' — машина новая. Конструкторы и командование, конечно же, уверяют в надежности узлов и двигателей, кто бы сомневался, но само слово 'надежность' для разных людей имеет совершенно разное значение. Для конструктора от надежности его детища зависит его карьера и благосостояние, летчики же доверяют машине свою жизнь. Вот когда 'четвертый императорский истребительный' налетает на улучшенных 'Синдэнах' многие тысячи часов без отказов и аварий — тогда полковник Сакаи начнет им доверять. Но не раньше.

На самом деле, новый истребитель ему стразу понравился: легкий и быстрый. Конструкторы предусмотрели противопульное бронирование пилота и баков — большой плюс. Двойная силовая установка из двух небольших слабых двигателей вместо одного мощного и громоздкого — и вовсе гениально: 'Синдэны' из-за своей компоновки — схема 'утка' с задним расположением двигателя — сильно страдали от атаки с шести часов, поскольку пули нередко повреждали мотор. Продольная установка двух моторов, крутящих один винт, частично решает проблему: один мотор прикрывает собой второй, поврежденный самолет при этом сможет удержаться в воздухе на одном движке.

Новый истребитель завоевал расположение полковника также и разными мелочами. Носовой оружейный отсек теперь изначально предусматривает возможность установки произвольного набора вооружения, чему несказанно обрадовались аэродромные техники и механики. Толкающий винт имеет скрытый пиропатрон внутри вала для отстрела — это уже несказанная радость пилотам. Заднее расположение винта — угроза для летчика, многие погибли только оттого, что при попытке выпрыгнуть с парашютом задевали винт. Теперь же, покидая падающий самолет, можно вначале сбросить винт, и это спасет немало жизней. Наконец, кабина переделана таким образом, что в нее удобнее садиться и, что главное — удобно покидать в воздухе.

Впрочем, самолет — как женщина. Красавица может очаровать мужчину при первой же встрече, но ей еще предстоит многое доказать, чтобы получить предложение руки и сердца. И если вдуматься — в случае с самолетом все еще серьезнее, чем с женщиной, потому что мужа и жену смерть разлучить может, а пилота-истребителя с его самолетом — далеко не всегда.

Полковник снова оглянулся на ведомого, на звено, на конвой. Все в порядке, как и должно быть. За спиной солнце, над головой синева, внизу океан.

Конвой самый обыкновенный: шесть грузовых самолетов везут на базу-аванпост скоропортящееся продовольствие, запчасти и кое-какое вооружение. Ничего особенного, но полковник лично настоял, чтобы миссию сопровождения всех конвоев поручили именно ему и самым опытным пилотам. И дело тут даже не в конвое как таковом, а в налете самолет-часов. Нет ничего хуже, чем вступать в предстоящее сражение на недостаточно хорошо проверенных истребителях.

Влево, вверх-вправо, назад. Вперед, влево-вниз, вправо, назад.

И как раз в этот момент Сакаи заметил, как один самолет второго звена, 'восьмой', вспыхнул и пошел вниз, оставляя за собой черный дымный шлейф и оранжевые ракеты.

'Атакован!'

И только тогда полковник понял, что самолет, идущий последним — чужой. А тот снова открыл огонь, находясь на шести часах у 'седьмого'.

Вверх взметнулись оранжевые и зеленые ракеты, оповещая всех об атаке. Сакаи включил световой коммуникатор — красный-зеленый-красный. 'Прикрой'.

Строй рассыпался. Полковник потянул ручку на себя, делая петлю. Теперь враг должен либо прервать свою атаку, либо допустить, что Сакаи сядет ему на хвост.

Находясь в наивысшей точке петли, он успел рассмотреть чужака. Дискообразный истребитель типа 'летающее крыло', два больших винта, узкие управляющие плоскости. 'Жестокий коршун'. Стервятник, чтоб его, причем в воздушном пространстве Ямато, да еще какой коварный, сволочь. Не спикировал сверху, как они это любят, чтобы ударить и удрать, а сел на маневренный самолет, предназначенный именно для воздушной свалки, и незаметно пристроился к конвою, поднявшись из облаков ниже, оттуда, откуда стервятников обычно не ждут.

Вражеский истребитель моментально ушел вниз, полоснув очередями по подвернувшемуся 'синдэну' третьего звена, спешащему на помощь, заложил вираж и красиво ушел из прицела еще двух истребителей. Сакаи врубил форсаж, сел стервятнику на хвост и рванул на себя ручку аэротормоза, сбрасывая скорость, однако дискообразный истребитель с легкостью крутанул размазанную бочку и вошел в петлю.

Пара Миязаки обстреляла стервятника на контркурсе, но тот снова элегантно уклонился, подловил на вираже 'четвертого' и прошил из пулеметов. Самолет Тоедзи начал падать, вращаясь по продольной оси.

Долгие секунды, показавшиеся вечностью, Сакаи давил педали, терзал ручку и рычаг управления двигателем, пытаясь остаться на шести часах ублюдка, а тот, словно играя со смертью, прыгал туда-сюда, избегая перекрестия прицела.

Внезапно сбоку в поле зрения влетел 'третий'. Казуи, только что лишившийся ведомого, мчался наперерез стервятнику. 'Синдэн' и 'Коршун' разминулись буквально на расстоянии поцелуя, однако маневр уклонения на секунду вынудил стервятника прекратить свое порхание в прицеле Сакаи.

Полковник нажал на гашетки, выстрелив из обеих пушек и всех пулеметов. Снарядов враг счастливо избежал, однако крыло-фюзеляж его самолета получил несколько пробоин. Стервятник шарахнулся вправо, затем влево, а потом перешел в пикирование, направляясь к транспортным самолетам. Сакаи, сжимая ручку управления, словно горло заклятого недруга, гнался за ним, поливая из пулеметов, однако 'Коршун' оправдывал свою репутацию очень устойчивого к повреждениям самолета. Трижды полковнику казалось, что промах невозможен — и противник трижды уклонялся от несущихся вдогонку снарядов. Тысяча проклятий, в его пушках остается по одному выстрелу. Два двадцатимиллиметровых снаряда если не уничтожат врага, то серьезно повредят, но больше права на промах нет, потому что перезарядить пушки, не выходя из боя, Сакаи не сможет.

Стервятник же, пикируя на транспорты, в последний момент выкинул неожиданный номер, повернувшись ребром и проскочив между двумя самолетами, вынудив их пилотов шарахнуться в стороны. Сакаи, сжав зубы, продолжал гнаться за ним, теряя высоту и наращивая скорость. Сверху свалилась пятая пара, а за ними 'третий' и 'седьмой', однако 'коршун' легко уклонился от их атак. Что и говорить, пилот отменный, как и все небесные.

На высоте около тысячи с сотней стервятник принялся отчаянно маневрировать, пытаясь стряхнуть полковника с хвоста, а затем полез наверх. Все остальные самолеты бросились навстречу, явно намереваясь не расстрелять, так протаранить, но демон в кабине вражеского самолета переиграл их всех, уклонившись настолько изощренно и хитро, что Сакаи просто не смог подобрать подходящее ругательство.

Стрелка альтиметра ползет вверх. Две тысячи, две триста, две шестьсот. Полковник мысленно прикинул, сколько патронов он уже потратил: по триста на ствол, не меньше. Стервятник, видимо, уже сыт боем: два самолета сбил, сволочь, и надеется уйти на недосягаемую высоту. Ну уж нет!

И вот тут враг, видимо, решил разобраться с назойливым преследователем. В самом деле, момент хороший, ведь остальные истребители на большой скорости промахнули, пока они вскарабкаются следом — у стервятника есть около минуты, чтобы сразиться с полковником один на один.

Размазанная бочка, переходящая в вираж в неожиданную сторону — и вот же 'коршун' и 'синдэн' мчатся друг за другом в замкнутом горизонтальном вираже. Ручку на себя, РУД до упора — победит в этой гонке либо более маневренный, либо более быстрый из двух одинаково маневренных. Положение стервятника медленно менялось из 'прямо над головой' до 'сзади сверху' — догоняет. И пока полковник пытался решить, стоит ли включать ракеты, чтобы теперь уже самому стряхнуть врага с хвоста, внезапно вмешался ведомый.

Сагара наконец-то присоединился к бою, забравшись на высоту, и теперь шел прямо на стервятника, намереваясь перехватить его, но тот выбросил еще один свой козырь. 'Коршун' раскрыл целый веер воздушных тормозов и резко замедлился — но только на одну секунду. Этой роковой секунды хватило, чтобы Сагара промахнулся, и в тот миг, когда 'Синдэн' ведомого проскочил перед самым носом стервятника, ублюдок поразил его хирургически точным залпом из пушек. Снаряды угодили в середину самолета, прямо в кабину, истребитель Сагары безвольно устремился вниз, оставляя за собой след из мелких обломков.

Однако этих мгновений, которые Сагара выменял для своего командира на свою жизнь, полковнику хватило: теперь уже он на шести часах у стервятника.

— Не уйдешь, сволочь, — хрипит Сакаи, пытаясь поймать вражеский самолет в прицел.

Стервятник свечой пошел вверх, включив полный форсаж. Размашистые винты вгрызаются в воздух, 'Коршун' стремительно набирает высоту. Вражеский пилот все делает правильно, прекрасно понимая, что сейчас к нему и Сакаи присоединятся остальные истребители. Да, у 'Коршуна' примерно двукратный перевес в удельной мощности, но он не учел, что у полковника тоже есть козырь, припрятанный на таких вот хитрецов.

Защитный колпачок поднят, палец на гашетке, запускающей ракеты. Пора!

Струи огня бьют из-под крыльев. Наконец-то полковник испытает свое изобретение — обычные дальнобойные ракеты, но закрепленные на направляющих намертво и без боевого заряда. Может быть, если б не их лишний вес, он перекрутил бы стервятника в вираже. Может быть, Сагаре не пришлось бы погибнуть, спасая командира... Но вот теперь полковнику Сабуро Сакаи только и остается, что сбить ублюдка. Ради Сагары. Ради 'четвертого' и 'восьмого'.

И, конечно же, во славу Ямато и императора.

Три, три триста, три пятьсот, три восемьсот. Пальцы давят гашетки, посылая вдогонку стервятнику сотни пуль. Попасть в крутящий спиральную свечу самолет не так-то просто, однако расстояние сокращается.

Четыре. Четыре пятьсот. Сакаи дышит часто и быстро, он вышел за безопасный предел — но ему уже плевать. Чем выше — тем сильнее разрежен воздух. Тем меньше кислорода для летчиков и двигателей, тем меньше тяга винтов.

Четыре восемьсот. Пять. У небесного колоссальный перевес перед полковником — тут, на пяти с лишком тысячах, он в своей тарелке, а у Сакаи круги перед глазами от кислородного голодания. Пять пятьсот. Дышать все труднее, но и у полковника есть преимущество: ракетные двигатели не нуждаются в кислороде. И потому дискообразный корпус стервятника все ближе. Ублюдок даже не пытается отвернуть, только крутит спираль, знает, что стоит заложить вираж и подставиться плашмя — Сакаи не промажет. Патроны в пулеметах заканчиваются — но два снаряда еще есть.

Шесть с половиной тысяч метров до земли, но всего сто — до стервятника. В глазах темнеет, скорость падает: ракетные двигатели иссякли, моторы работают с перебоями. Пора.

Первый снаряд отрывает 'Коршуну' левый стабилизатор вместе в рулем высоты, самолет теряет управление, закручивает плоскую спираль, показывая широкое округлое брюхо... на, сволочь.

Снаряд входит точно в центр, позади кабины, и взрывается внутри. Летят мелкие обломки. Полковник усилием воли не позволяет глазам закрыться — однако тут моторы глохнут, задохнувшись, стрелка спидометра свалилась ниже ста, самолет заваливается.

Правая рука находит кнопку отстрела винта. Хлопка Сакаи не слышит: сердце колотится так, что в ушах работают молотобойцы. Левая ложится на задвижку фонаря.

'Синдэн' начинает падать, кувыркаясь. Фонарь в сторону, борясь с надвигающейся темнотой, руки на края кабины, толчок.

Карусель. Немеющая рука ищет кольцо. Рывок. Темнота.

* * *

Четыре часа спустя его нашел разведывательный гидросамолет, а затем выловил из воды подоспевший эсминец. Сакаи подал сигнал дымовой шашкой, с эсминца спустили шлюпку — и вот он уже на борту.

— Мой ведомый? — сухо спросил полковник еще до того, как капитан эсминца, морской капитан-лейтенант, отдал ему честь.

— Он не выпрыгнул, господин полковник, мне очень жаль. Очевидцы видели, как его самолет разбился и ушел на дно.

Прощай, Норихиро. Теперь ты спишь в пучине, обители драконов, в самолете, ставшем твоей усыпальницей.

— Два других самолета?

— Оба пилота выпрыгнули, их подобрал крейсер. А меня послали искать вас и стервятника...

— Он?..

— Выбросился из самолета в нескольких милях от этого места. Я его подобрал на полчаса раньше вас, господин полковник.

Сакаи глубоко вздохнул.

— Я хочу поговорить с ним.

— Вы же знаете инструкции?.. — замялся моряк.

— Знаю. Я сказал 'поговорить'.

Небесный, высокий худощавый брюнет, в чертах лица которого угадывалась некоторая порция яматианской крови, вольготно расположился в маленькой каюте, запертой на висячий замок. Два матроса-часовых отдали полковнику честь. Заскрежетал ключ в скважине.

Сакаи, стоя на пороге, сверлил своего недруга взглядом. Тот, сидя на койке, даже не подумал встать, ответив полковнику равнодушным, чуть снисходительным взглядом. Спокоен, гад. Летной формы на нем нет, но кто-то позаботился снабдить пленника сухой одеждой.

— Ты сбил моего ведомого, — сказал, наконец, Сакаи, — и он погиб.

— Ты говоришь это так, словно обвиняешь меня в его смерти, — ровно ответил стервятник.

— Так и есть, ведь это ты его убил.

— Да неужели? А если б он бросился в пропасть со скалы — ты бы тоже кого-то обвинил в его гибели? Прыгнуть со скалы — значит убиться о камни. Подняться в небо — убиться о наши снаряды. Мне жаль твоего ведомого, но это было его решение. А я просто вернул его с наших небес вниз.

— Это воздушное пространство империи Ямато!

Стервятник криво усмехнулся:

— Тебе известно, что мы не учим географию? С тех самых пор, как вы прогнали нас с земной тверди. Мы ушли в небеса, землю оставили вам всю. Целиком. Делите ее, как хотите, между собой, раз с нами не захотели делить. Но и мы не собираемся делить с вами небо. Нет воздушного пространства Ямато — есть только наши небеса, и вас в них мы не потерпим. И раз вы этого не понимаете — нам остается лишь сбивать вас.

— Еще встретимся, — мрачно пообещал Сакаи и вышел.

Да, встретятся, это точно. Ублюдка в самом лучшем случае обменяют на что-то эфемерное и унизительное, вроде обещания не атаковать самолеты Ямато некоторое время — а потом он возьмется за старое. И тогда у Сабуро Сакаи появится шанс расквитаться за Норихиро Сагару. А пока...

Полковник повернулся к командиру эсминца:

— Капитан, а в инструкциях есть хоть слово о том, как нужно кормить и поить пленных небесных?

— Эм-м-м... нет, господин полковник.

— Тогда слушайте мой приказ. Пока не доставите его на базу, вы не должны кормить его и поить. Пускай немного попостится.

* * *

Путь от мыса Акинойе до Диппорта прошел без происшествий. Их посадили на тяжелый бомбардировщик, дали звено истребителей в прикрытие — и через два часа в иллюминаторе уже виден остров.

Летели молча, только стрелки бомбера — на этот раз уже не мыши, а летчики — переговаривались между собой. Вчерашним курсантам говорить особо не хочется: всего пять часов назад их было двадцать, они даже не долетели до первого места службы — и вот их на четыре меньше. Многообещающее начало.

Вольфганга больше всего печалило, что им даже не дали попрощаться с погибшими. Мишеля, Джонаса и Кейси похоронят на следующий день с полагающимися воинскими почестями на местном кладбище, а пополнение должно отправляться к месту назначения без задержек: на войне как на войне. Может быть, он хотя бы придет к ребятам на могилу когда-нибудь, если Госпожа позволит.

Летят уже без лишних пассажиров: никто из тех, кто был с ними на 'Панцерфише', не захотел лететь дальше. Точнее, четверо уцелевших не захотели: остальные либо в госпитале, включая девчонку-репортершу, либо ждут своего места на кладбище. Атака стервятника забрала в сумме восемь жизней, при условии, что поисковая команда найдет экипаж сбитого замыкающего до того, как те околеют.

Живая легенда Йегер Крэйн с ними не полетел. Должно быть, сидит где-то в пабе, пьет лучшие напитки за счет империи и рассказывает охочим слушателям, как он, ас из асов, вынудил стервятника разбиться, пилотируя устаревший грузовик. Или, может быть, не рассказывает: Вольфганг вообще-то понятия не имеет, как ведут себя живые легенды в обыденной жизни.

Оказалось, не только он думал о Крэйне. Когда бомбардировщик начал разворачиваться ан полосу, Патрик наклонился к самому уху Вольфа и сказал:

— Слушай, а ты видел, какой у мастер-сержанта Крэйна был багаж?

— Не-а.

— Деревянный ящик. И когда он забрал его, там, где ящик стоял, остались крупицы земли, просочившиеся через щели.

— Ты серьезно?! — опешил Вольфганг.

— А разве кто-то из нас в настроении шутить?

Вот это номер... Прославленный Крэйн, ас по прозвищу 'Молния', лучший истребитель империи — наркоман?! Или того хуже — импотент... Хотя стоп. Импотенция отпадает, потому как уж ему-то препараты из коча наверняка доступны, да и на свихнувшегося нарка-эротомана он не похож. Тогда зачем же он возит в ящике землю с живой грибницей?!

Пока Вольфганг размышлял над этим, кто-то, выглянув в иллюминатор, воскликнул:

— Глядите! Глядите, это же 'Стормбрингер' !

Все припали к иллюминаторам.

Вдалеке, за аэродромом, в дымке виднелся городок, а над ним, или, должно быть, позади него, над океаном, вырисовывался контур, известный не только каждому летчику, но и каждому аркадийцу. Новейший экспериментальный авианесущий линкор. Две башни основного калибра, способного потягаться с основными калибрами морских линкоров любой державы, пятьдесят стволов вспомогательной артиллерии, полетная палуба, ангары на шестнадцать ударных самолетов или истребителей, пятьсот человек экипажа, от двадцати до ста миллиметров бронезащиты, шестьдесят узлов и запас хода, достаточный для того, чтобы облететь весь мир по экватору всего с одной заправкой.

— А, ну теперь-то все становится на свои места, — сказал Патрик, — наша ссылка сюда внезапно обретает совершенно новый смысл, да, парни?

— Ага, — отозвался Вольфганг.

Госпожа, ну почему Мишель до этого не дожил?!

На аэродроме они выгрузились из самолета, помахали на прощание пилотам бомбера, построились и колонной по трое — командир экипажа, штурман, стрелок — двинулись к ближайшей постройке. И как раз сейчас Вольфганг особенно сильно ощущает пустоту, образовавшуюся после смерти Мишеля, она — вот она, глазами видна. Кай, как пилот, идет справа, он сам, как стрелок, слева, а в центре, где должен быть штурман — пустота, занять которую уже некому.

Навстречу им вышли три офицера в сопровождении двух часовых.

Патрик Хайнц, как старший по званию, сделал шаг вперед и отсалютовал, прижав кулак к груди:

— Докладывает старший сержант его Величества военно-воздушных сил Хайнц! Сводная группа два-пять-два-десять по месту назначения прибыла!

Старший из офицеров — полковник авиации с рыцарским жетоном — ответил на приветствие и кивнул.

— Вольно. Документы. — Сверившись с собственным блокнотом и поданной Патриком папкой, спросил: — а почему в путевом листе двадцать человек? Где еще четверо?!

— Стервятник, сэр, — мрачно ответил Хайнц. — Были атакованы у мыса Акинойе. Из нашей группы трое убитых... Четвертый написал рапорт.

— Срань господня... Что ж, добро пожаловать в Диппортский гарнизон, аванпост Аркадии, стоящий на страже границ империи. Родина рассчитывает на вас!

— Служу Аркадии, да стоит она вечно! — хором воскликнули молодые летчики.

— За мной.

Колонна двинулась следом за провожатыми. Вольфганг тем временем успел рассмотреть, что оба солдата вооружены не винтовками, а короткоствольным оружием с длинным коробчатым магазином. Пулеметные карабины, видимо. Слухи о том, что оружейные мастера разрабатывают оружие, стреляющее как пулемет и удобное, как карабин, появились, когда он сам был на первом курсе, но видеть оное своими глазами еще не приходилось. Похоже, картина будет разительно отличаться от описанного: Диппорт, стало быть, вовсе не периферийный гарнизон, а именно что аванпост на опасном направлении, раз тут и новейший линкор, и новейшее оружие. Хм... может ли случиться такое чудо, что молодым летчикам доверят также и новейшие самолеты?!

Они прошли мимо пары ангаров и свернули к приземистому широкому зданию. Вольфганг осмотрелся по пути, и аэродром произвел на него сильное впечатление: нет, это не периферия. Это, Госпожа свидетельница, мощная база, один только аэродром способен принять на одновременную посадку четыре сверхтяжелых гибридных бомбера или артиллерийских корабля. Километры туда и сюда, капониры, ангары, вдали — укрепленная зенитная батарея, у какого-то склада одних только грузовых бензокаров — сорок штук в ряд стоит! Только лишь их хватит для одновременного подвоза боеприпасов и бомб к целой эскадрилье, а ведь это наверняка не все наличные бензокары.

Над головой плавно проплыл фрегат поддержки — и тоже один из новых, а не старье какое-нибудь... да что там говорить, 'Стормбрингер' просто не может быть приписан к какому-то захолустью.

В приземистом здании располагались столовая, кухни, склады и куча других помещений на надземном ярусе и казармы — в подземных бункерах.

— Заселяйтесь, — велел полковник, — лейтенант Ноулз сейчас поможет вам обустроиться, обед скоро привезут. Времени вам на отдых до вечера, адмирал Кольхаун все равно сейчас не сможет принять ваш доклад согласно уставу. Так что отдыхайте. Будет что нужно — обращайтесь к Ноулзу. Кстати, в гарнизоне действует желтый код военного положения, но это, думаю, вы и сами понимаете.

Вольфганг понимал. Адмирал Кейси Кольхаун — не из тех, кто может прохлаждаться где-то на курортах, он всегда там, где горячо. Везет им на встречи с легендарными людьми. Хотя с другой стороны — не станет ли в ближайшее время совсем жарко?

Огромная подземная казарма могла бы вместить человек триста, но пока пустовала. Похоже, Диппорт усиленно укрепляют, в принципе, оно и понятно, ведь самая крайняя точка Аркадии в Южном океане. А на той стороне, в трех тысячах морских миль — заклятый враг, империя Ямато, наверняка лелеет планы реванша после знаменитого сражения у Планпандоя семь лет назад. Что ж, судя по всему, верховное командование намерено не дать узкоглазым отыграться, и он, Вольфганг Гэт, постарается сделать для этого все, что будет в его силах. Ведь он — летчик, небесный страж Аркадии.

Обед им действительно вскоре привезли: пряный густой суп, пироги с рыбой и морской капустой, овощной салат под соусом, лапша с кусочками кальмара и фруктовый кисель. Хорошая здоровая пища, и весьма вкусная к тому же.

Ели молча. Под конец трапезы Дэви Кравитч, штурман Патрика, извлек из своего багажа фляжку с вином и разлил по опустевшим кружкам. Выпили залпом, не сказав ни слова: и так понятно, за кого пьют.

Вечером снова появился Ноулз и отвел их в штаб. В самом штабе, который, к слову, тоже располагался в подземном бункере, пришлось обождать: туда-сюда снуют офицеры, клерки, секретарши. Работа кипит: наладить все в огромном военном хозяйстве дело непростое.

— Ну и как я должен провести учебные стрельбы, если у нас ни буссолей, ни дальномеров?! — вопрошал какой-то капитан с нашивками артиллериста у невысокого человека в штатском. — Корпус из кадетов сформировали, пушки им дали, сюда прислали — а буссоли, сиськи Альмалексии, где?! Как стрелять-то?

— Опять в транспортном министерстве чего-то напутали... А одолжить эти... буссоли у кого-то? Тут же помимо вашего корпуса еще береговые артиллеристы — два полка...

— Уже спрашивал! — отрезал капитан, — у них тоже некомплект, даже запаса нету, и все оборудование — на береговых позициях! Никакой возможности раздобыть хотя бы пару приборов, не подрывая оборону!

Оба двинулись дальше по коридору, в обратную сторону прошли две элегантные дамы лет тридцати в строгих платьях с повязками корпуса телефонисток на рукавах, обсуждают различия между новыми и старыми коммутаторными блоками.

Вскоре появился молоденький лейтенантик и сообщил, что сводная группа два-пять-два-десять должна пройти в центральный зал для доклада.

В центральном зале располагалось сердце военной бюрократической машины, потому в мирное время адмирал Кольхаун находился именно здесь, восседая за видавшим виды столом из красного дерева. Рядом с ним — еще четверо офицеров.

Пока Ноулз рапортовал, Вольфганг рассматривал адмирала, поражаясь, насколько сильно он отличается от собственных фотографий в газетах. Лицо, морщинистое и обветренное, то же, а вот все остальное... Китель без эполетов, да еще и расстегнут. Хотя, если вдуматься, вряд ли тут есть кто-то, кому по чину делать замечания самому Кольхауну.

После положенного салюта, летчики застыли по стойке смирно, а адмирал полез в папку с личными делами.

— Ну просто замечательно, — проворчал он, — я подмогу просил, а мне прислали гусят! Вы летать хоть умеете, гуси?

— Так точно! — хором ответили они.

— С небес на землю и топор летать умеет... Четверо в потерях, да? Три штурмана и стрелок? Еще лучше. И что делать с вами? У меня лишних штурманов нет, между прочим... В общем, Фрэнк, забирай их себе. У нас как раз стоят 'сандеркастеры' без дела — формируй ударное крыло.

Тот, кого назвали Фрэнком, офицер с морскими петлицами, но без погон, тяжело вздохнул:

— Адмирал, мне некому их отдать. Мои офицеры все загружены выше головы, а тут еще и с гусятами возиться. Командовать ими я кого поставлю?

Адмирал забарабанил пальцами по столешнице, и тут самый молодой из сидящих предложил:

— Сэр, а давайте отдадим их Крэйну. Пусть вспоминает, что он, между прочим, на службе.

— Ну и чему он их научит? Кочем торговать да шлюх на истребителе катать?

— Если научит выживать — дело будет того стоить.

— Хм... ты прав. Так и сделаем, хуже все равно не будет. Ой, чую я, обрадуется старина Крэйн неимоверно...

— Служба — не дружба, — пожал плечами Фрэнк.

Пока шел этот короткий диалог, молодые летчики потрясенно молчали. Мог ли кто-то из них представить себе ситуацию, когда герой империи и пример для подражания невозбранно торгует кочем и даже не делает из этого секрета? Вряд ли. А не менее героический адмирал знает об этом — и ничего не предпримет? Тьма-знает-что. К тому же от услышанного возникло сильное чувство, чем-то напоминающее ощущения от ковыряния в чужом грязном белье.

На обратном пути Патрик сказал:

— Ребята, как же так? Я лично ушам с трудом верил...

Дэви Кравитч только пожал плечами.

— То есть, — сказал он, — ты своими глазами видел, как старший мастер-сержант хреначит по морде офицера в чине капитана, и еще чему-то можешь удивляться?

— Ты прав... Тьма знает что творится. Парни, вы вообще заметили? Мы будем служить под командованием Молнии Крэйна. В Летной мы о таком и мечтать не смели, а сейчас никто из нас не прыгает от радости. Лично я просто в шоке.

— Не ты один, — отозвался Кай.

* * *

На следующий день поутру в казарму заявился летчик в полном обмундировании с нашивками младшего сержанта, невысокий и довольно невзрачный парень с ярко выраженным западным акцентом, и сказал:

— Здорова! Меня зовут Максон, и пока не вернется Крэйн, я буду его замещать, ну вроде. Есть вопросы какие-то?

— Да вопросов миллион, — отозвался Кай, — но если я их задам, меня могут принять за гристольского шпиона. Вроде бы сэр старший мастер-сержант говорил, что вчера его последний день отпуска? Должен бы сегодня вернуться, правильно?

Максон пожал плечами:

— Ну вроде, если формально. Но на самом деле, когда появится, тогда появится. Вы это, вингсьюты с собой привезли, или вам надо выдать?

Вингсьют, костюм-крыло, совмещенный с элементами спасательного жилета — изобретение стервятников, которое спасло чуть ли не больше жизней, чем было отнято самими изобретателями — давно стал непременным атрибутом военного летчика и даже просочился в повседневную жизнь, вытеснив из мира высокой моды множество других типов женских нарядов. И если женщины благородного происхождения оказались подвержены новому писку не так сильно, то из простолюдинок каждая третья девица непременно имеет в своем гардеробе платье, имитирующее вингсьют.

— С собой привезли, конечно, — ответил Патрик.

— Ну и отлично, новые подгонять — дело муторное. Значит смотрите, вам нужно специальное крепление для кортика, как у меня, и для пакета с порошком.

Он повернулся к ним задом и показал свой кортик, закрепленный на задней стороне правой лодыжки. На левой аналогичным образом был закреплен обтекаемый футляр объемом в поллитра.

— Вообще-то, — сказал Кай, — носить так кортик не по уставу, он должен быть на поясе...

Максон снова пожал плечами, видимо, этот жест вошел у него в привычку.

— На параде — ну вроде. А в кабине самолета пусть носит кортик по уставу тот идиот, который этот устав написал. Пойдете в город, улица Скорняков, дом три, закажете там такие же крепления — для кортика и для футляра. Мастера знают, что и как делать, просто мерку снимут. Платить не надо — счет выставят сразу в бухгалтерию, казна заплатит. И второе. — Он показал свой парашютный ранец, к которому сбоку была пришита кобура с табельным револьвером: — когда получите пугачи, пришейте их так, как у меня.

— А можно спросить, зачем это? — полюбопытствовал Дэви Кравитч.

— Для того, чтобы когда ты выпрыгнешь на 'инвалиднике', — терпеливо пояснил Максон, — пугач остался в кабине. Лишний килограмм веса в таких случаях нередко смертелен. А если высота позволяет прыгать с основным — при посадке револьвер будет с тобой.

В казарме на несколько секунд повисла тишина: новый сослуживец очень некстати напомнил о не самом приятном в жизни летчика. Инвалидник, официально именуемый 'запасной скоростной парашют', предназначался для спасения подбитых летчиков на сверхнизких высотах, от трехсот и ниже, а в паре с вингсьютом позволял выжить даже при прыжке со ста пятидесяти. Абсолютный рекорд принадлежал стервятнику, который выпрыгнул над сушей с высоты около восьмидесяти метров, при помощи вингсьюта сумел пролететь двести метров по горизонтали и благодаря этому успел раскрыть запасной парашют за тридцать метров до земли, в итоге каким-то чудом отделавшись только ушибами. Однако за запасным парашютом прочно закрепилось прозвище 'инвалидник' из-за малой площади купола, принесенной в жертву скорости раскрывания, как следствие — скорость приземления была много выше безопасной и не намного ниже терминальной. Из каждых ста прыжков на инвалиднике над сушей одиннадцать заканчивались гибелью летчика, а еще сорок три — травмами и увечьями.

— В общем, — подытожил короткий инструктаж Максон, — пойдите к интенданту, получите все, что полагается, а потом сделайте, как я вам сказал. Если что будет нужно — я квартирую в корпусе шесть, блок два, спросите подразделение Крэйна и там вам покажут.

Затем был завтрак в соседнем корпусе. Летчики столовались отдельно от других родов войск, и здесь Кай впервые по-настоящему оценил масштабы происходящего: в нескольких залах одновременно завтракали по меньшей мере шестьсот человек одного только летного состава. И надо думать, они тут не просто так.

Кормили все же славно, была и тушеная в вине и соусе говядина, хоть и без выбора мясных блюд. Не так хорошо, как в Летной — там всегда выбор был отличный — но все равно неплохо. К тому же, то была академия, а тут — крайняя опорная точка империи. На войне как на войне.

Крэйн так и не появился, ни когда молодые летчики получали вещевое обеспечение у интенданта, ни к обеду. Патрик, утомившись от безделья, сходил с докладом о готовности к чему угодно в штаб, но дежурный офицер его оттуда завернул, предложив сходить посмотреть город, раз выдалась такая возможность.

— Более бесполезной частью биогеоценоза я себя еще никогда не ощущал, — сказал в сердцах Кай.

— Чего-чего частью? — переспросил Вольф.

Кай ухмыльнулся, сообразив, что друг такого мудреного слова в четырех классах не выучил.

— Если по-простому — муравей, птица, куст и вода в ближайшей луже — это части биогеоценоза этого острова. И я им завидую в том плане, что у них хотя бы есть смысл существования. А мы... хлеб горелый, я себе все совсем не так представлял. Нет, ну я понимаю, что сразу в бой нам рано, но хоть бы чем-то нужным занялись... Так нет, всем не до нас, и мы тут просто протираем штаны...

— Мы сидим — а служба идет, — философски ответил Симон Нойманн, — посмотри на это с другой стороны. Каждый прожитый день уменьшает наш срок одинаково, чем бы мы ни занимались. Ровно на день. И когда мы ляжем спать — нам останется служить девять лет и триста шестьдесят семь дней, потому что двое суток из наших десяти лет уже прошло.

— Угу, — желчно отозвался Кравитч, лежа на койке и глядя в потолок, — правда, четверо из нас успели отслужить меньше дня... Убиться дверью какое обнадеживающее начало.

Нойманн покачал головой:

— Ты только не сочти меня циником, но... Жалко Джонаса, Кейси и Мишеля, прям слов нет, но статистика — вещь упрямая. Из каждых четырех летчиков до пенсии доживает только один. Если Лемберга мы учтем как потерю — четверо из двадцати. Изначально шансы каждого из нас были один к четырем, до пенсии доживут в среднем пятеро. Теперь нас шестнадцать, значит, шансы каждого из нас попасть в пятерку счастливчиков выросли, — пять из шестнадцати, а не пять из двадцати. То есть не один к четырем, а один к трем и две десятых.

Кай невесело усмехнулся в ответ. Нойманн парень очень неплохой, но циник циником, что бы он ни говорил. И без образования, к сожалению. Род Зеркин всегда славился образованностью, и хотя сам Кай окончил только три курса — интеллигентное происхождение дает о себе знать особенно сильно, когда вокруг — люди с полными восемью классами в лучшем случае. Конечно, все ребята из их сводной группы — замечательные люди, чтобы быть стоящим человеком вроде Вольфа, образование не нужно, но... Ведь о тонких, возвышенных материях вроде философии и литературы поговорить просто не с кем. Кроме него и погибшего Мишеля, дворянское происхождение только у Патрика Хайнца и Дэффри Ротта, и эти ребята в детстве увлекались ездой и фехтованием, а не умными книгами. Увы.

— Извини, Симон, но как единственный тут человек с университетом за плечами, я должен сильно тебя огорчить, — сказал Кай вслух. — Видишь ли, в университете на втором курсе я учил теорию вероятностей. Если ты бросаешь монетку, какой шанс выбросить решку десять раз кряду?

Нойманн наморщил лоб.

— Первый раз — один из двух, потом один к четырем... каждый раз шанс уменьшается вдвое, так ведь?

— Точно.

— Один к восьми, один к шестнадцати, — забормотал Симон негромко, — один к тридцати двум, потом шестьдесят четыре, сто двадцать восемь, двести пятьдесят шесть, пятьсот двенадцать... Один шанс из тысячи двадцати четырех?

— Точно. А теперь представь себе, что ты бросил девять раз и все девять — решка. Ты бросаешь десятый раз. Каков шанс решки?

— Палки-шишки... Один к двум все равно.

— Вот-вот, — кивнул Кай, — предыдущие броски не влияют на следующие, шансы любого из нас — двадцать пять процентов, даже погибни мы все, кроме одного — у последнего шанс все равно те самые двадцать пять. Можно погибнуть в первый же день, как ребята, а можно и в последний. С той небольшой разницей, что со временем летчики набираются опыта и повышают свои шансы, и чем дольше ты живешь, тем больше вероятность дожить, потому что они увеличиваются прогрессивно: времени остается все меньше, а мастерство — все выше.

Хайнц растянулся на койке, подложил руки под голову и мечтательным голосом произнес:

— А что, если вот тут, в Диппорте, вообще ничего не произойдет? Вдумайтесь: единственный враг — на той стороне океана. Валинор — союзник, Гристол не так давно получил слишком крепко, да еще и на двух ТБД — больше не сунется. Хоннеамис в Южном океане вообще нормального флота не имеет, вся его авиация — наземного базирования, потому даже если королю Ориде в голову стукнет идея стать милитаристом и воевать с нами — здесь ему просто нечем это сделать. На Диппорт может напасть только Ямато — но, как мы видим, здесь слишком сильная позиция, а сам Диппорт сам по себе не тот трофей, за который стоит погубить десятки кораблей и тысячи солдат. Шкура выделки не стоит.

— Ты забыл вариант с нашей атакой на Ямато, — возразил Кравитч.

— Не этими силами. Чтобы атаковать узкоглазых через Южный, надо оторвать огромные силы с других опасных направлений. По этой же причине Ямато тоже никогда не нападет на нас в полную силу... Дурацкая война, вы не находите?

Ротт незамедлительно бросился латать бреши в идеологической подготовке непутевого товарища, но Хайнц только добродушно отмахнулся:

— Да брось ты эту муть... И мы, и Ямато считаем Южный своей сферой влияния, принципиальность границ, замашки сверхдержав, все дела... Да только почти все судоходство идет через территориальные воды Валинора, Гристола и Хоннеамис. А нейтральные воды океана — морская гладь да масса необитаемых островков, на которых и жить-то нельзя. Что это за сфера влияния? На кого, срань господня, там влиять? На китов?! И потом — стервятники где-то тут, как обычно. Называть своей сферой влияния океан, над которым летает Грозовой остров — несколько самонадеянно, как мне кажется.

Кай зевнул:

— Да все верно, однако детали тут есть... Ямато за всю войну ходил к нашим берегам пять раз. Всегда мимо Диппорта — и ни разу не заглянул сюда, потому как весь этот город не стоит ничего, его захватывать бессмысленно, он даже как плацдарм у наших берегов — ничего не стоит. К чему вся эта переброска сил? Зачем тут столько народу и техники, включая лучшее? Почему тут самые знаменитые люди? Наконец — вы видели тут солдат? Только не сухопутных мышей, а десант? Я видел их целую роту. Одно из двух, Патрик. Либо мы собираемся наступать, либо держим тут десант, опасаясь чужих десантников, в любом другом случае они здесь просто не нужны.

Хайнц пожал плечами:

— Ну я всего лишь второй день как настоящий военный, а ты задаешь вопросы так, словно я адмирал или хотя бы офицер штаба.

В этот момент Вольф предложил:

— Так может, просто пойдем город посмотрим? А спорить можно вечно...

Однако прогулка в город внезапно накрылась медным тазом: в казарме появился собственной персоной Йегер Крэйн, мрачный и злой.

Летчики вскочили с коек и быстро выстроились, Хайнц попытался доложить по уставу, но Крэйн жестом велел ему умолкнуть и вместо приветствия заметил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— А я-то думал, отчего у меня с вами хреновое предчувствие связано... Теперь я, значит, гусей пасти назначен — просто отлично. Сказочный подарочек. Так. Доставайте карандаши и бумагу, и садитесь попарно. Напишете для меня маленький психологический тест.

Летчики, несколько выбитые из колеи неожиданным поворотом событий, выполнили распоряжение и замерли в ожидании.

Крэйн, заложив руки за спину, с задумчивым видом прошелся вдоль стены.

— В общем, даю вводную. Мы в полном составе отправились в бой и понесли потери. Каждый из вас должен представить, что тот, с кем рядом он сидит, погиб геройской смертью, и написать письмо его родителям. Детальных обстоятельств не надо, только про то, каким ваш товарищ был человеком, и как его всем не хватает, ну вы понимаете. По всем правилам, включая свою подпись, только дату и место не ставить. Пятнадцать минут, время пошло.

Кай несколько секунд растерянно глядел в чистый лист. Смысл психологического теста испытуемый знать не должен, иначе тест будет необъективным, так что с этим проблем нет, но... Писать письмо родителям Вольфа при живом товарище — это почти все равно что хоронить его заживо. Строчки плавали в голове, но не желали ложиться на бумагу. И похоже, что то же самое ощущают и другие.

Он повернул голову и встретился взглядом с Вольфгангом. Несколько секунд они оба молчали, потом Вольф тихо шепнул:

— Напишем каждый на себя и поменяемся.

А на себя писать — уже полегче. Кай прекрасно отдавал себе отчет, что может десять лет не прожить, и иногда задумывался: а что о нем скажут другие, когда он уйдет к Госпоже? Хотелось, чтобы хорошее — и много.

Через пятнадцать минут Крэйн начал собирать работы. Кай быстро подписал письмо именем Вольфганга Гэта и обменялся с ним листками.

Однако от внимания командира маневр не ускользнул.

— Нелегко писать некрологи на друзей, да? — спросил он и, не дав пойманным на горячем возможности повиниться, забрал письма. — Вот вам первый урок, гусята... Командир говорит для того, чтобы вы его слушали, а не делали по-своему только оттого, что задание кажется трудным. Я вот даже не представляю себе, что подумают ваши родители, получив на вас похоронки, написанные вашими же почерками, но это уже не мои проблемы. Все, всем вольно, завтра в девять встречаемся на плацу, а сейчас отдыхайте.

Он повернулся и двинулся прочь, унося тонкую пачку писем.

— Простите, сэр, — растерянно сказал ему вслед Кравитч, — так это был не тест?!

— Я что, похож на психолога, чтобы тесты проводить? — фыркнул Крэйн. — Я просто не спотыкаюсь дважды в одном месте. После 'Штормового сражения' мне пришлось написать сто сорок семь писем! Сто сорок семь писем левой рукой, и в каждом извиняться за то, что пишу левой, потому что правая прострелена, вы себе это представляете, гусята?! Я пишу людям письма о том, что их родные погибли, и извиняюсь за почерк! Бред. Сто сорок семь раз подряд. Договаривались с комэском и комзвеньями, что писать будем поровну — так они все погибли... Вот и перестраховался. Все, до завтра, гуси!

Когда его шаги стихли в коридоре, Нойманн негромко сказал:

— Парни, и вы еще меня циником называли... А эта паскуда нас живьем похоронила и не поморщилась...

А ведь он действительно считает всех покойниками, подумалось Каю.

Тут его локтем толкнул Вольф:

— Знаешь, мы вляпались начет почерков... У нас только один выход теперь: давай не умирать?

* * *

Город, в целом, произвел не самое плохое впечатление, даром что провинциальный насквозь. На сорок или около того тысяч населения — десятка два лавок, всего три паба, из которых два — портовые, и ни одного по-настоящему увеселительного или культурного заведения. Вольфганг в бытность свою курсантом пристрастился к театру, главным образом потому, что удовольствие это недорогое, выделить несколько монет нетрудно. Если что позатратнее — то лишние деньги он предпочитал отправлять родителям, пускай хоть к старости нужды не знают, а им ведь еще и Клемента, который на два года моложе Вольфа, на ноги поднимать.

Посему Вольфганг совершенно не расстроился, оказавшись в такой глухомани. Город тихий, сонный, пропахший морем, люди с виду приятные и приветливые, хотя последнее может отчасти объясняться мундиром летчика.

Зато некоторым другим Диппорт показался безнадежной дырой, и их он тоже хорошо понимал: он, бедняцкий сын, вырос с крайне скромными запросами, а в их тесном кругу есть люди, привыкшие к более насыщенной жизни.

— Да уж, тут мы не найдем ни концертного зала, ни цирка, ни приличного ресторана, — печально подытожил двухчасовую прогулку Кравитч, — во всех забегаловках, что мы посетили, приличной выпивки нет и меню все насквозь рыбное...

— А про публичный дом и говорить нечего, — вздохнул Нойманн, — если тут такой и имеется — то разве для матросов в порту, с такими девицами, что и багром притронуться страшно... А нравы тут, как и в любой глубинке, строгие, так что, господа, с делами сердечными нам тут совсем не светит, надо думать...

— Ну почему же? — возразил Хайнц, — ведь мы же все-таки летчики и местным парням фору дадим только так.

— Хреново считаешь, дружище, — хмыкнул Кай, — тут кроме нас летчиков шестьсот-семьсот человек, и я еще не считаю офицерский состав пехоты и моряков. А свободных и привлекательных девушек — хорошо если сотня наберется, так что уж мы-то точно в пролете.

— С этим проблем не будет, — сказал Кравитч, — потому как где такое скопление военных — там маркитанты подсуетятся весьма быстро и путан привезут в достатке... Хотя лучше бы цирк какой привезли...

Дело пошло к вечеру, и группа постепенно рассеялась: кто обратно в казарму, кто в паб. Вольфганг в одиночку пошел в сторону набережной: прохладный океанский бриз манил его к себе детскими воспоминаниями.

* * *

Ширацу Ладат достал из кармана хронометр и убедился, что до отправки остается еще добрый час, значит, он еще успеет сходить в ближайший городской квартал и поесть домашней пищи: скорее всего, эта возможность для него последняя.

Когда он покидал расположение части, часовые сделали вид, что не замечают его, может быть, только проводили взглядами вслед. Ширацу тоже ничего им не сказал, он уже привык быть кем-то вроде невидимки, чужим среди своих, тем, с кем первыми не заговаривают. Еще в госпитале он почувствовал вокруг себя пустоту: врачи говорили о нем в третьем лице, не называя по имени, медсестры избегали встречаться с Ширацу глазами. Долгие месяцы он провел в одиночной палате, сожалея о том, что причиняет всем этим достойным людям — персоналу госпиталя и пациентам — неудобство и дискомфорт самим фактом своего... нет, не присутствия, а вообще существования. Небеса порой играют с людьми весьма своеобразные шутки: если бы Ширацу Ладат погиб в кабине своего самолета, так было бы проще для всех, включая его самого. Но он каким-то недобрым чудом выжил и теперь вынужден влачить существование парии, изгоя.

Восемь месяцев в пустоте — все равно что в аду. Ширацу понятия не имел, что будет с ним дальше — и командование, видимо, тоже не могло решить, как поступить после того, что он сделал.

Потом, когда Ширацу начал понемногу ходить, в его жизни появился лучик света. Ее звали Санакан, она работала неподалеку от госпиталя в Фукутияме помощницей аптекаря, к которому он ходил за обезболивающим. Сам Ширацу предпочитал по возможности не появляться ни в госпитале, ни в казарме, снимал квартирку неподалеку, но все еще нуждался в лекарствах.

Их первую встречу Ширацу запомнил до мельчайших подробностей. Симпатичная девчушка просто ужаснулась, увидев на пороге аптеки искалеченного летчика, хромого, с рукой на перевязи и швами на лице. Ее искреннее сочувствие в самом начале доставило Ширацу определенные проблемы, потому что лгать — недостойно, а ответить правдиво на вопрос, что с ним случилось — страшно.

— Я столкнулся в воздухе с самолетом ведущего, — сказал он, стараясь не думать, что полуправда суть ложь, — и рухнул с высоты в пятьсот с лишком...

— И выжили?! Вы должны благодарить Небеса за это чудо!

— Не уверен, что испытываю благодарность, — печально ответил Ширацу.

Постепенно он стал ходить в аптеку, выбирая время, когда там находилась Санакан, искра, проскочившая между ними в тот миг, когда они впервые встретились взглядами, разгорелась в небольшой, теплый и ласковый огонек. Аптекарь даже если и знал, кто такой Ширацу Ладат и чем он печально знаменит, то своей помощнице не сказал.

Еще полгода Ширацу жил в неопределенном состоянии. Пустые, холодные дни сменялись вечерами, когда к нему приходила Санакан, и с ней он забывал обо всем, кроме одного: это когда-нибудь закончится, ведь будущего у них нет.

А затем случилось то, что и должно было случиться: четырнадцать месяцев спустя после крушения врач, не глядя на пациента, молча поставил в его больничном листе пометку 'годен', практически подписав ему помилование: теперь Ширацу хотя бы сможет исполнить присягу.

Самым тяжелым было прощание.

— Ты вернешься когда-нибудь? — спросила, утирая слезы, Санакан.

Он покачал головой:

— Уже никогда. Солнце мое, я ухожу по дороге, откуда нет возврата.

— Тогда вспоминай меня хоть иногда...

— Я буду помнить до последнего мига, — пообещал Ширацу.

Вот и сейчас, входя в рабочие кварталы, он думает о ней. Навстречу идут люди, усталые и бодрые, на работу и с работы, спешат по своим делам. Ширацу и сам вырос в похожем районе, здесь он как дома. Прохожие, завидя его, почтительно снимают шапки и кланяются ему вслед, он сам вежливо кивает в ответ. Все эти люди не знают, кто такой Ширацу Ладат, потому здесь, в небогатом рабочем квартале, он чувствует себя уютно и привычно.

Ширацу вошел в первую попавшуюся на пути закусочную. Низенький потолок, грубая, но чистая мебель, запах мисо и свежей собы. Хозяин — невысокий толстый старичок с длинными седыми усами — завидев на пороге необычного посетителя, бросился к нему, кланяясь на ходу. Несколько обедающих мужчин, судя по всему, докеров, тоже поднялись со своих мест и почтительно поклонились.

Ширацу, прислонив трость к стене, сел за ближайший к входу стол.

— Мне бы чего домашнего, — сказал он, — это суп мисо так пахнет? И собу к нему.

Заказанное хозяин принес ему лично, не доверив это служанке, чем-то неуловимо напоминающей самого старика.

— Благодарю, — сказал Ширацу, взяв в руку специальную широкую ложку для супа.

Пахнет вкусно. Или, правильнее сказать, пахнет прошлым. Пахнет домом и детством. Он зачерпнул ложкой душистую похлебку и проглотил первую порцию. Хороший суп, немного не такой, как мама варила, но не хуже. Конечно, избалованный едок нашел бы, что армейская пища лучше, вкуснее и утонченнее — неудивительно, 'небесным драконам' готовят лучшие повара — но есть в этом простом и непритязательном супе что-то, чего не найти в армейской столовой. Что-то знакомое и родное.

Что-то, за что Ширацу Ладат, как и любой другой 'небесный дракон', поклялся умереть.

Соба под соевым соусом ушла в желудок следом за супом быстро и непринужденно. Ширацу предпочел бы растянуть удовольствие, но нельзя заставлять самолет ждать. Он скосил глаза в сторону, где как раз расплачивался с хозяином один из посетителей, и прикинул, сколько должен стоить его обед. Спрашивать самого владельца бесполезно — старик наверняка откажется брать деньги.

Ширацу достал из кармана горсть продолговатых монет и положил рядом с пустыми тарелками, перекрыв стоимость супа и собы в пару раз: не жалко, тем более что деньги ему уже не нужны. Встал, взял трость, коснулся пальцами козырька фуражки и вышел на улицу: дорога в один конец уже заждалась.

В самолет он вошел последним, отказавшись принять из рук аэродромного механика парашют, и уселся в самом конце отсека, чтобы, случись в полете беда, никому случайно не помешать вовремя добраться до двери. Сам Ширацу и в этот раз прыгать не собирался: формальное исполнение присяги — все же исполнение.

Самолет вальяжно разбежался по бетонной полосе, сделал круг над аэродромом, дожидаясь звена прикрытия, и повернул на запад.

Ширацу выглянул в иллюминатор, бросил последний взгляд на оставшуюся внизу родину и прижал кулак к сердцу, салютуя и прощаясь с ней.

* * *

Ровно в девять сэр старший мастер-сержант не появился.

Патрик Хайнц, стоя перед строем, мрачно пожаловался:

— Я еще никогда не чувствовал себя так по-дурацки. Мы стоим, как идиоты, в ожидании командира — и где же он?

Вольфганг прекрасно понимал его чувства. И дело даже не в том, что командир эскадрильи просто раздолбай — вот оно, то самое паскудное чувство, когда герой, кумир и образец для подражания внезапно оказывается совершенно не таким, каким его представляешь себе после чтения газет.

Крэйн появился только через четверть часа, сонно зевая.

— Вольно, гусятки, — махнул он рукой в ответ на 'здравия желаю' и достал из папки личные дела: — так-с, будем знакомиться... Ну или точнее я с вами буду знакомиться, вы меня и так знаете, как облупленного...

Да он просто издевается, подумалось Вольфгангу, реальный 'Молния' Крэйн — чуть ли не полный антипод газетному.

Крэйн устроил перекличку, бегло просматривая документы.

— Зеркин, Кайафас...

— Я!

— Знаю, что ты. Так ты еще и торпедист по совместительству?

— Так точно!

— Хм... И как ты умудряешься одновременно управлять самолетом и щелкать колесиками арифмометра?

— Никак, сэр. Я арифмометром не пользуюсь.

Крэйн приподнял брови:

— В уме, что ли? Это как так?

— Вообще-то, в интегральных уравнениях нет ничего сложного. Хотя преподаватель в университете тоже удивлялся, что я их в уме решаю.

— А, так ты у нас с образованием, да?

— Три курса неполных.

— А что ж тебя в летчики потянуло? Да еще и дворянин...

Кай вздохнул:

— Отец вложил все состояние в завод паровых тракторов, а годом позже в нашей провинции открыли большое предприятие по изготовлению дензельных двигателей. Отец не мог предвидеть, что прогресс доберется до нашего задворка империи так быстро и что Рудо Дензель сможет так сильно уменьшить габариты и цену своего двигателя, что их начнут ставить на трактора. Так что университет пришлось бросить.

— И ты решил — в летчики?

— Ну не клерком же мне становиться!

— Достойное решение, — то ли всерьез, то ли в шутку одобрил Крэйн и закрыл папку. — Ладно, гуси. В Летной у вас с прыжками на вингсьюте дела как обстояли?

— Отлично обстояли, — ответил Хайнц, — мы, вообще-то, одни из лучших в выпуске в этом году.

Мастер-сержант одобрительно кивнул:

— Это радует. В общем, вам Максон объяснил, куда револьвер пришить?

— Так точно.

— Ну вот вам второй совет: садясь в кресло, основной парашют отстегивайте заранее. Если собьют — секунда на отстегивание может стоить вам жизни, а прыгать готовьтесь со сверхнизких.

Летчики переглянулись, затем Кравитч спросил:

— Можно вопрос, сэр?

— Задавай.

— Почему вы полагаете, что со сверхнизких?

Крэйн хмыкнул.

— Потому что ржавое вонючее корыто, известное вам из газет как новейший экспериментальный линкор, выше трехсот метров подняться не в состоянии, а вы здесь именно затем, чтобы его защищать. Это, кстати, военная тайна, чтоб вы знали, ну, про то что наш суперлинкор — корыто.

— А разве он не должен подниматься на две триста?

— Положим, что если я тебе должен сто империалов — то это еще не значит, что отдам. На бумаге написать можно что угодно, но на деле... 'Стормбрингер' четыре раза пытался подняться выше крейсерской высоты — два раза горели генераторы, раз поплавились дополнительные решетки и еще раз какая-то другая фигня случилась. Все четыре месяца, что он тут стоит, на борту ремонтные работы не прекращаются. Стоит одно починить и попытаться подняться повыше — наша песня хороша, начинай сначала. Говорю же — корыто, а не линкор. Да что там говорить — он от мыса Акинойе сюда летел с двумя остановками... Не довели до ума горе-корабелы, но в газетах уже написали, какой у нас отличный сверхдредноут... Ну да ничего, бумага стерпит, и не такое терпела... В общем, гусята, вы поняли, да? Когда припрутся узкоглазые, чтобы испытать нашу 'новинку' на прочность — вас будут сбивать пачками, так что если у кого были проблемы с прыжками на вингсьюте и инвалиднике — напишите прощальные письма родным и близким, вы первые кандидаты в невосполнимые потери. Еще вопросы?

— А почему вы так твердо уверены, что Ямато непременно припрется? — спросил Кай. — В сражении при Планпандое они огребли по полной, и...

Лицо мастер-сержанта перекосило в гримасе отвращения, и он смачно сплюнул.

— Я читал ваши новые учебники, гусята. Тот, что по новейшей истории вооруженных конфликтов, вам следовало использовать исключительно в ватерклозете для подтирания, потому что написан он шлюхой от истории. Да, так себе и запишите — я назвал генерал-лейтенанта лорда Симмонса грошовой шлюхой, и при встрече скажу это ему в лицо, если раньше не блевану от отвращения. А вам сейчас расскажу, как все было на самом деле. Мы же теперь чуть ли не семья, какие могут быть секреты от братьев по оружию...

Конечно, Симмонс — шлюшка хитрая, он постарался написать все так, чтобы избежать прямой лжи, но... Вообще, гусята, у вас свои мозги есть или нет? Почему никто из вас не сообразил, что сражение при Планпандое у вас не рассматривалось на предмет тактики и прочего? В книге мастерски все переврано, но любой тактический разбор все вскрыл бы... Шлюха Симмонс написал о трехкратном превосходстве в самолетах — но забыл уточнить, что это превосходство было не у Ямато, как считается, а у нас. И что у противника из надводной поддержки не было ни одного линкора, только крейсера, которые стояли в пятидесяти километрах, а вся их воздушная группа состояла только из авианесущих кораблей, и ни одного тяжеловооруженного. И что потери наши были вдвое выше потерь врага. Мы личного состава потеряли пятьсот человек — узкоглазые меньше трехсот, в самолетах та же пропорция. Огребли? Да, огребли. Только не они, а мы.

— Простите, сэр, — вставил слово Хайнц, — но если вооруженные силы Ямато нанесли нам такое поражение — отчего они тогда так спешно драпали, бросая собственные баржи-дозаправщики? Победили-то мы.

— Ты у нас такой дурак по нечетным или как?! К тебе в темном переулке подбегает какой-то тип, сбивает с ног, накидывает пинков по ребрам и убегает, чтобы не попасть на глаза полицейскому, а ты встаешь, сплевываешь кровь из разбитого рта и гордо возвещаешь о своей победе?! Они хотели испытать нас на прочность — испытали. Они нанесли нам тяжелые потери, сражаясь малыми силами, выполнили свои задачи и ушли, а наши долбо... я хотел сказать, наше мудрое руководство посадило шлюх от истории вроде Симмонса писать новые книжки, чтобы хотя бы на бумаге превратить позорный разгром в победу.

Летчики потрясенно молчали. Все, абсолютно все перевернулось с ног на голову, и не поверить было просто нельзя, потому как рассказчик — непосредственный участник событий, к тому же не абы какой, а Молния Крэйн.

— А... 'Штормовое сражение'? — несмело спросил Вольфганг, — и... вы?

Крэйн снова сплюнул, немного успокоился и ответил:

— Этот эпизод — практически единственный, описанный правдиво. Примерно так все и было, как газеты и учебники пишут. Когда разбушевалась страшная гроза, яматианцы выслали торпедоносцев и бомберов, рассчитывая застать нас врасплох, и если бы не моя эскадрилья — мы потеряли бы еще и кораблей немало, и это уже было бы практически окончательное поражение в борьбе за океан, такое, что не скрыть. Но мы обнаружили их еще на подходе и смешали врагу все карты. Они не думали, что встретят перехватчиков и потому послали малые силы прикрытия, за то и поплатились. А мы... нас было мало, и мы сделали все возможное, чтобы защитить наш флот. Расстреливали и таранили бомберы, и сами гибли один за одним, их истребители тоже сделали все возможное, чтобы защитить свои ударные звенья. Единственная правдивая героическая страница во всей этой придуманной истории о поражении, превращенном в победу... нас сбили всех до последнего самолета, и в живых остались только я да еще четверо. Остальные в большинстве своем пропали без вести, останки многих так и не были найдены. Такие вот дела. И можете не сомневаться — яматианцы придут... Я, по крайней мере, очень их жду, есть там кое-кто, с кем сквитаться должен...

— А почему мы проиграли? Ведь наши самолеты и корабли не хуже их, нас было больше...

Крэйн заложил руки за спину и прошелся вдоль строя.

— Потому что они сильнее нас, вот почему. Мы обгоняем Ямато по промышленным масштабам, но для победы недостаточно просто построить больше самолетов и посадить в них больше необстрелянных гусят вроде вас. Начнем с того, что летчики Ямато при прочих равных всегда имеют перед вами преимущество, узкоглазый гусенок сильнее вашего брата.

— Почему?!! — одновременно воскликнули несколько глоток.

Мастер-сержант остановился и медленно окинул строй пристальным взглядом.

— Все, кто хоть раз помечтал, как по истечении десяти лет он получит дворянство, огромную пенсию, прочие блага, и будет жить припеваючи — шаг вперед.

Возникла неловкая пауза. Вольфганг видел, как парни смущенно переглядываются, затем Патрик Хайнц сделал вдох и шагнул вперед. За ним начали шагать другие — Нойманн, Кай, Кравитч. А за ними остальные, и вот на исходной позиции остались только сам Вольфганг и Дэффри Ротт.

— А вам двоим что, особое приглашение надо? — приподнял бровь Крэйн.

— Вообще-то я и раньше жил припеваючи, — оскорбился Дэффри Ротт, — я потомственный дворянин в двадцать седьмом колене, и в школьные годы мои карманные деньги были побольше, чем пенсия летчика!

— А хрен ли ты тогда тут забыл? — искренне удивился мастер-сержант.

— Род Ротт издавна славится многими героическими представителями, — чопорно заявил Дэффри, — и я намерен доказать, что достоин своих предков! И вообще — я патриот!

— Ну понятно, — миролюбиво отозвался Крэйн и перевел взгляд на Вольфганга: — а ты? Тоже патриот?

— Нет, сэр, — ответил Вольфганг, — просто я пошел в летчики, потому что в нашей провинции безработица, из перспектив — только нищета, а у меня престарелые родители да младший брат. Пенсия летчика в нашей глухомани — очень большие деньги, ну а я хотя бы поживу по-человечески. Но мечтать особо не мечтаю — стараюсь не думать о будущем и цифрах... Хотя дожить до выслуги было бы просто чудесно.

— Ну тогда шаг вперед, раз уже помечтал. И что же у нас имеется? Пятнадцать здравомыслящих парней, которых в летчики погнала нужда, и один дворянский дебил...

— Да как вы смеете!! — задохнулся от возмущения Дэффри.

— Молчать! — рявкнул Крэйн, — мне насрать, согласен ли ты с моей оценкой, щенок, и поскольку я, между прочим, сам уже пять лет как дворянин — то могу сказать тебе все, что считаю нужным, а раз я еще и твой командир — придется потерпеть. Служба не дружба...

Так вот. Вы пятнадцать — типичные летчики наших доблестных военно-воздушных сил. Обычные люди. Вы надеетесь, что отслужите десятку, наслаждаетесь привилегиями мундира и мечтаете, как хорошо вам будет жить после отставки, когда рыцарский сан будет вашим по праву, а не авансом. Вы боитесь умирать, вот в чем дело. И так это и в Валиноре, и в Гристоле... Но не в Империи Ямато. Понимаете, у них все не как у нас. Другая культура, полностью отличная от нашей, другие нравы и традиции. И летчики у них другие, и идут в авиацию по другим мотивам. Вы здесь ради больших зарплат, пенсий, возможности выбиться из грязи в князи, и авиация для вас — смертельно опасное предприятие с фантастической наградой. И вот потому вы изначально слабее летчиков Ямато.

Он умолк, дойдя до края шеренги, и остановился, глядя сквозь пространство куда-то на восток.

— Понимаете, в Ямато все иначе. Летчиков туда не заманивают обещанием дворянства. Это вы, становясь курсантами, получаете рыцарский ранг в долг, и должны отслужить десять лет, чтобы получить его навсегда и стать дворянином. Летчик Ямато, приняв присягу, получает все возможные привилегии сразу, причем природа этих привилегий не в законах, а в менталитете и традициях. Это у нас простолюдин должен снять перед вами шляпу, потому что так положено, в Ямато люди кланяются летчикам по совсем другим причинам, которые нам понять трудно. И цена у всего этого тоже другая. — Крэйн повернулся к строю и спросил: — вы знаете, что летчики Ямато служат бессрочно? Угадайте, сколько из ста умирают в своей постели?

— Десять? — предположил Патрик.

Крэйн выставил перед собой кулак с оттопыренными указательным и средним пальцами:

— Всего двое. Вы слышали, как звучит присяга яматианского летчика? Если отбросить вычурную словесно-патриотическую шелуху — это, по сути, клятва погибнуть в кабине своего самолета. Вы мечтаете дожить до отставки и не хотите умирать — а летчик Ямато не мечтает. Его судьба предопределена, и свою собственную смерть он рассматривает практически как свершившийся факт. Они не ищут смерти, но и не бегут от нее, как вы и я. Потому — не ходите с яматианцами в лобовую атаку, это верная гибель. Они никогда не отворачивают, для них такое — неслыханный позор. Мой первый ведущий рассказывал мне случай, когда один летчик отвернул в лобовой, должно быть, импульсивно, непроизвольно. Когда бой закончился, мой ведущий, тогда еще сам ведомый, болтаясь под куполом парашюта, видел, как этот же самолет выполнил серию фигур высшего пилотажа, вошел в пике глубиной в километр и врезался в воду. Понимаете? Он, струсив на долю секунды, предпочел живым не возвращаться. Показал своим пилотажем, что его самолет в порядке, дабы не подумали, что разбился случайно или из-за повреждений — и в воду.

— Простите, сэр, — не вытерпел Вольфганг, — но ведь они тоже прыгают с парашютами. Как же тогда их присяга?

Крэйн покачал головой:

— Присяга не совсем буквальна. Они, будучи сбитыми, прыгают, чтобы спастись и продолжить бой в следующий раз, и даже если погибнут при прыжке — их присяга считается формально выполненной. Гибель в бою. В конечном итоге девяносто восемь процентов летчиков Ямато своей смертью не умирают. Они летают, пока не гибнут, и даже когда им переваливает за шестьдесят, требуется специальный приказ Императора, запрещающий старому летчику, чудом дожившему до седин, выполнять присягу. Причем заметьте — не освобождающий от присяги, а запрещающий выполнять.

— Эм-м-м... а какая разница?

Мастер-сержант снова посмотрел вдаль.

— Я потерял своего первого ведущего, когда нас, шесть истребителей, атаковал одинокий яматианец и в считанные секунды сбил двоих. Это был редкий мастер. Мы с ведущим повисли у него на шести часах, он принялся пикировать и крутить размазанную бочку, мы гнались за ним и стреляли, а он крутил и крутил... Наши самолеты были такие же по маневренности, как у врага, и ведущий рассчитывал и дальше висеть у него на хвосте. А когда к нему и мне пришло осознание, что яматианец просто не собирается выходить из пике, было уже слишком поздно. Я еще успел вывернуть, войдя в горизонтальный полет буквально в десяти метрах от земли, а мой ведущий врезался следом за врагом.

А потом, когда останки яматианца извлекли из самолета — оказалось, что ему сильно за семьдесят. Я так и не узнал, то ли он умышленно задумал заманить нас в ловушку, то ли умер в полете от кровоизлияния в мозг из-за перегрузок... Но вы понимаете, к чему я клоню? Этот старик нарочно искал смерти, он не хотел умирать в своей постели, предпочтя исполнить присягу буквально. Он не нуждался в освобождении от нее, и только приказ императора мог бы ему помешать.

Ненадолго повисла тишина: каждый пытался представить себе, каково это — быть летчиком, но не 'своим', а чужим.

Затем Нойманн негромко спросил:

— Откуда вы так много знаете о Ямато, сэр?

— После того, как меня сбили у Планпандоя, я шесть дней просидел на необитаемом острове вдвоем с вражеским пилотом, который, как и я, был сбит, но чуть раньше. Он говорил по-гристольски, а я сам родом из области, приграничной с Гристолом, и у нас тоже все знают этот язык. Вот и совершили культурный обмен. А потом прилетела их поисковая команда — и я на три недели попал в плен, пока меня не обменяли. Так что я почти месяц провел в Кутасю — это крайний западный город на территории Ямато — и посмотрел, что там и как, вблизи.

— Из тюремного окошка? — съязвил Дэффри.

— Из какого еще тюремного окошка, гусь?! Я по территории военной части преспокойно себе гулял без конвоира, под честное слово, выпивал в баре с их летчиками, и не только с летчиками. А вот в город меня выводили только раз в день на два часа и с конвоиром...

— Вам разрешали гулять по их военной базе без охраны?! — не поверил своим ушам Вольфганг.

— Ну да, а что тут удивительного? — пожал плечами Крэйн. — Это мы, запирая пленных летчиков в одной из казарм, ставим у дверей и окон охрану, хотя ни одной попытки побега яматианские летчики никогда не делали. Мы не можем понять, что это лишнее, что яматианец будет чинно и терпеливо ждать обмена, как, впрочем, и яматианцам не укладывается в голову вероятность того, что я сбегу. И, в принципе, правильно: как вы представляете себе побег, если у вас глаза обычные, а у всех вокруг — раскосые? Легче коту собакой прикинуться. Кстати, что забавно — простые люди, встречая меня на улице под конвоем, и передо мною шапки снимали, это к вопросу об уважении к летчикам вообще. Если они так почитают даже вражеского пилота — вы вообще представляете, какое там отношение к своим?

— Прям не плен, а каникулы, — ухмыльнулся Нойманн.

Мастер-сержант неопределенно пожал плечами:

— Семь лет назад примерно так и было, но время не стоит на месте, все меняется, мы с вами уже свидетели стремительных перемен, и то ли еще увидеть придется... Так что если вас выловят из воды узкоглазые — не настраивайтесь на каникулы, на деле все хуже может оказаться.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— То, что сказал. Говорю же — меняется все, и очень быстро. Десять лет назад пистолетные пушки были чудом — сейчас они у каждого второго, кому достает мастерства ими пользоваться. Сегодня пулеметные пушки — у единиц вроде меня, изготовляются в Римболде тамошними мастерами по тридцать-сорок в год, массовые серийные образцы предельно ненадежны — но помяните мое слово, те из вас, которые доживут до выслуги, успеют увидеть, как они тоже будут у всех...

— Сэр, это вы про пушки с магазинным и ленточным питанием?

— Угу. Видишь, теперь они уже так мудрено называются. Беда только в том, что меняются не только и не столько оружие и термины, меняются методы ведения войны и сами люди... Вы, наверное, не в курсе, что год с чем-то назад во время конфликта, получившего название 'за три утеса', между Ямато и Гристолом, яматианский истребитель расстрелял в воздухе гристольского летчика, выбросившегося с парашютом?

Повисла мертвая тишина — но только на пару секунд.

— Это немыслимо, — сказал Кравитч.

Вольфганг по этому поводу мог бы сказать пару более крепких выражений, но промолчал: в конце концов, хватит и того, что Дэви очень точно выразил мысли всего подразделения. Расстрелять сбитого? Больше смахивает на очень тупую байку, рассказанную кем-то, кто вообще не имеет ни малейшего понятия о неписаном кодексе небесной войны.

— Это было немыслимо, — негромко ответил Крэйн, — пока не произошло.

— И что дальше? Как нам поступать теперь, когда мы знаем, что...

— Так же, как и раньше. Как бы низко ни поступил враг — это не повод становиться такими же. Просто имейте в виду: все меняется. Даже то, что нам казалось незыблемым и нерушимым.

В этот момент со стороны океана пришла тройка самолетов, направляясь к посадочной полосе, и Вольфганг, проводив их взглядом, обратил внимание, что средний из них — чужой, со стреловидными плоскостями, торпедообразным фюзеляжем и двухвинтовой силовой схемой типа 'тяни-толкай'.

— Смотрите, а это не стервятник ли?! — воскликнул он.

— Он и есть, мать его налево и направо, — сказал Крэйн, — только что-то я не понял, за какой чумой его принесло... Так, гуси, сворачиваем балаган, разворот-поворот и к ангарам пять-семь, если что — поможете механикам с расконсервацией... А я пойду в штаб и узнаю, что и как.

Стервятник действительно пошел на посадку, а два истребителя, сделав пару кругов, снова ушли на патрулирование. Действительно, а зачем прилетел небесный? Уж не в связи ли с недавним инцидентом?

Вольфганг, направляясь к ангарам пять-семь, вскоре выбросил из головы небесного: нарисованный воображением эпизод расстрела парашютиста впечатлил его куда сильнее.

* * *

Сакаи зевнул, потянулся и, не открывая глаз, протянул руку вправо, однако Фумоко на постели не нащупал.

— Ты уже проснулся? — донесся ее голос из соседней комнаты.

— Ну почти, — еще раз зевнул полковник.

— Очень вовремя. Короккэ и вонтоны уже почти готовы. Ты не забыл, что сегодня прилетает и инспекция, и пополнение?

Мягко ступая, Фумоко вошла в комнату, неся в руках вешалку с парадным мундиром, и Сакаи открыл один глаз, чтобы пройтись взглядом по фигуре подруги — сверху вниз и снизу вверх. Что-то есть в ней такое притягательное, что Сакаи каждый раз смотрит на нее, словно в первый — и это уже на протяжении почти двенадцати лет.

— Я вот заметил — платье с лилиями, что я привез из столицы, ты надела всего два раза — и больше не надеваешь. Оно тебе не понравилось?

— Понравилось, — ответила Фумоко, — но пришлось отдать в стирку. Когда ты возвращался из командировки три дня назад, я так спешила приготовить тебе ламянь, что нечаянно капнула на платье растительным маслом.

— Велика проблема, — проворчал полковник, — пятна растительного масла легко выводятся бензином.

— Одно другого не лучше.

— А пятно бензина хорошо выводит раствор щелочи...

— Тогда тебе осталось научить меня выводить щелочь, — хихикнула Фумоко.

— Элементарно — уксусной эссенцией. Следы от уксусной эссенции надо потереть подсолнечным маслом. Hу, а как выводить пятна от подсолнечного масла, ты уже знаешь.

Они засмеялись. Хорошее начало дня.

За завтраком Фумоко спохватилась, что не помнит, посолила ли бульон.

— Суешь два электрода и пускаешь по ним ток от батареи, если появится запах хлора — значит, посолен.

Снова посмеявшись, Сакаи принялся за вонтоны и внезапно подумал, что надо бы жениться. Эта мысль периодически посещала его и раньше, но дальше откладывать нельзя. Ему тридцать семь, что многовато для летчика, и вскоре его ждет поход на другую сторону океана, где уже заждался личный враг, равный и по мастерству, и по удачливости. И кто из них двоих вернется победителем, а кто не вернется вовсе — хороший вопрос, ответ на который может дать только небо.

Выйдя из квартиры — Сакаи так и не привык называть домом офицерские квартиры на территории баз, по которым его носила судьба — он направился к взлетной полосе. Вот-вот сядет корабль, на борту которого, в числе проверяющих из генерального штаба, еще и какой-то придворный шаркун. Солнце и небо свидетели, как сильно Сакаи презирает таких вот шаркунов, но это — необходимое зло, издержка жизненного пути. Как-то раз на одном приеме в императорском дворце один из собеседников, весьма высокопоставленная персона, предлагал полковнику раз и навсегда избавить его от проверок, дабы тыловые паркетные генералы не мешали исполнять свой долг лучшему из небесных драконов, но он отказался. Проверки придуманы не просто так, в них рациональная необходимость — и потому даже достойнейший из воздушных командиров не может без них обойтись, при том что самого себя Сакаи не считает достойнейшим. Способный офицер и талантливый летчик, каких много, ну и чрезвычайно везучий, только и всего.

Над базой вскоре появились тяжелые истребители сопровождения, чуть позже появился и фрегат типа 'Клинок'. Поначалу полковник подумал, что это корабль с десантным отсеком, переоборудованным под каюты для очень важных персон, но когда по трапу спустилось два десятка пассажиров, офицеров и чиновников в сопровождении нескольких воздушных пехотинцев, понял, что 'Клинок' обычный, а не переоборудованный. Что ж, прислали, кажется, людей достойных, потому как паркетным офицерам обычные десантные отсеки не по нутру.

Так оно и оказалось, даже чиновники были в большинстве своем люди с армейским прошлым.

Правда, один из них моментально испортил первое впечатление о себе, сказав после обмена положенными по уставу приветствиями:

— Слыхал я, вы, полковник, на днях стервятника сбили — примите мои поздравления в связи с этой победой!

Сакаи буквально стер улыбку с его лица своим тяжелым взглядом, но отвечать не стал. Неважно, сколько ты сбил, если вернулся без ведомого — ты проиграл. Только объяснять эту прописную истину паркетному шаркуну ни к чему.

* * *

Самолет прибыл в пункт назначения под вечер. Ширацу выгрузился из самолета последним, неся свой нехитрый багаж в двух наплечных сумках. Все подразделение, выстроившись в колонну по двое, торжественно промаршировало по аэродрому и выстроилось на плацу в ожидании коменданта.

Ширацу шел замыкающим, и в строю тоже стал последним. В другой ситуации летчику с боевым опытом было бы унизительно стоять в хвосте строя вчерашних курсантов, но теперь это уже неважно.

Командующий военно-воздушной базой долго ждать их не заставил, и когда он появился из дверей административного здания, по строю прокатился вздох изумления.

— Это же полковник Сакаи! — полушепотом произнес кто-то.

Ширацу смотрел на него во все глаза и с трудом им верил — но сомнений нет. Полковник Сабуро Сакаи, самый знаменитый небесный дракон из ныне живущих.

Известность в военно-воздушных силах он получил всего лишь в четырнадцать лет: когда в Императорской Летной Школе матчасть курсантам преподает четырнадцатилетний пацан — тут трудно остаться неизвестным. Каким образом двенадцатилетний сирота, постучавшись в двери Императорской Летной, прием в которую открыт только с пятнадцати лет, сумел уговорить принять его, для Ширацу, да и для многих других осталось загадкой, однако факт есть факт. За два года Сабуро Сакаи, получивший прозвище 'ужонок', досконально выучил обо всех имеющихся в наличии учебных и учебно-боевых самолетах все, что только можно знать о самолете, никогда не поднимаясь на нем в воздух. Уж если опытные летчики и специалисты — а других в Императорской просто нет — доверили ему преподавать первокурсникам... С пятнадцати и до семнадцати лет Сакаи отдали в авиационный техникум — читать лекции будущим аэродромным техникам и механикам, потому что в Императорской Летной ему делать было просто нечего, а строжайшую инструкцию — допускать к тренировочным полетам только по достижении семнадцати лет — он обойти не сумел. Но когда Сакаи стукнуло семнадцать, он приступил к практическому обучению и уже в девятнадцать сдал все экзамены и испытания, в том числе 'Танец Дракона' — пилотажный экзамен, который даже из выпускников сдать мог не каждый. Всего семь лет ушло у этого гения авиации на то, чтобы знать и уметь больше своих учителей.

Затем возникла новая заминка: летчики-истребители выпускаются в двадцать один. Тогда Сакаи начал, с благословения наставников и с их помощью, посещать офицерскую школу, постигая уже основы не пилотирования в бою, но командования боем. За два года 'ужонок' Сакаи не только успешно сдал экзамен на звание лейтенанта, но также являлся автором диссертации и нескольких теоретический монографий по технике и тактике воздушного боя. 'Скоростные ножницы', 'трехэтажка', атака воздушного корабля с уходом в боевой разворот, 'горизонтальный штопор' — маневры и фигуры, либо изобретенные им, либо доработанные для применения в воздушном бою. Именно Сакаи, еще даже не будучи настоящим летчиком, доказал математически и тактически, что пара 'ведущий-ведомый' лучше тройки 'ведущий-ведомый-ведомый', а звено лучше формировать из трех пар, а не двух троек.

Парадоксально, но современное лицо Императорской Боевой Авиации стало таким, как есть, благодаря тому, кто даже еще не успел тогда стать полноправным военнослужащим и не имел боевого опыта.

А затем — выпуск, присяга, первое назначение и первый вылет. Во время второго конфликта за острова Татанау Сакаи, оставшись в одиночку из-за технической неполадки ведущего, дерзким маневром спас два звена штурмовиков от истребителей Хоннеамиса, лично сбив три вражеские машины. Каково же было удивление летчиков-штурмовиков, когда они узнали, что ас, который единолично отразил атаку превосходящего противника, вел первый бой в своей жизни.

Маленький ужонок отрастил крылья и когти и стал драконом.

За шестнадцать лет службы Сакаи дослужился до полковника, принял участие в десятке войн и конфликтов поменьше, записал на свой счет двести два сбитых самолета, от истребителей до сверхтяжелых крепостей, и два единолично сбитых фрегата. Счет на сбитые в группе шел уже на десятки кораблей.

И вот теперь самый прославленный императорский дракон стоит перед строем, в двадцати шагах от Ширацу, и слушает приветствие и рапорт. Вот он берет в руки папки с личными делами и сопроводительными документами, неторопливо раскрывает первую, читает, поднимает взгляд — цепкий, острый и пронзительный — и несколько секунд смотрит на первого курсанта.

— Хидэо Юсанаги.

— Я!

— Вольно.

Вторая папка и второй курсант. Документы сложены в то же порядке, в каком стоят люди в строю, личное дело Ширацу — в самом низу. Есть еще время собраться с мыслями — но это лишь отсрочка. Что Ширацу скажет полковнику Сакаи — и самое главное, что полковник скажет ему?!

Вот и последняя папка. Ширацу судорожно сглатывает.

Полковник приподнимает бровь, даже не открыв папку. Имя прочитал и сразу вспомнил? Оказалось, что нет: проницательный Сакаи просто сообразил, что папки у всех новые, а последняя — уже немного потрепанная, да и у самого Ширацу — шрамы на лице.

Он открывает ее и читает первую страницу.

— Ширацу Ладат?

— Я, господин полковник.

— Сражение у трех утесов... Четыре сбитых... — он оторвал взгляд от бумаги и буквально взял на прицел Ширацу. — Почему боевой летчик стоит в конце строя новичков?

Два глаза — словно дула крупнокалиберных пулеметов, и только боги знают, каких усилий стоило Ширацу выдержать этот взгляд, не отведя свой.

— Потому что на самом деле сбитых у меня пять, господин полковник, — печально ответил он.

Сакаи несколько секунд молчал, а потом вспомнил.

— Значит, не однофамилец. Ты тот самый Ширацу Ладат, который расстрелял своего ведущего?

В горле пересохло, но взгляда Ширацу не отвел.

— Тот самый, господин полковник.

— Хм... И что ты делал целых пятнадцать месяцев с тех пор? Госпиталь?

— Так точно, господин полковник.

Сакаи приподнял бровь, и его глаза почему-то перестали походить на пулеметные дула.

— У меня всего один вопрос. После того, как ты его изрешетил — зачем еще и таранить?

— Я не таранил, — тихо ответил Ширацу, — просто не стал избегать столкновения.

— Почему?

— Я не должен был возвращаться без своего ведущего.

Полковник внезапно криво улыбнулся.

— Небу виднее, как оказалось. Тебе стоило просто подойти к нему на земле после посадки и прострелить голову, а так ты зазря угробил императорский самолет, даже два, и свое здоровье. Впрочем, с учетом того, что твой ведущий опозорил своим поступком себя, тебя, меня и всех нас — я на твоем месте тоже до посадки не дотерпел бы... — он чуть помолчал и внезапно сказал то, что Ширацу ожидал услышать меньше всего на свете: — будешь моим ведомым.

И вот только тогда он ненадолго потерял дар речи, а потом ответил:

— Так точно, господин полков... господин ведущий!

* * *

Говорят, что служба не дружба, но в целом Кай пока что к своей службе особых претензий не имел, более того, первые десять дней в Диппорте показались ему, по сравнению с учебой в Летной, почти что выходными.

На острове кипела работа, тысячи людей занимались своими делами, и до маленькой группы молодых летчиков дела не было никому. Первые восемь дней они, облачившись в рабочие комбезы и засучив рукава, вкалывали наравне с механиками: расконсервация самолетов — дело не самое простое, но и не бог весть какое трудное. К тому же, их никто не торопил, в шею не гонял и сроков не ставил, работали с девяти и до семи, не напрягаясь и с двухчасовым перерывом на обед, а в особо жаркие дни обед мог длиться и все три часа.

Кай не имел ни малейшего доступа к какой-либо штабной информации, но постепенно прочувствовал ритм жизни диппортского гарнизона и понял, что в обозримом будущем не планируется никаких наступательных операций: над развертыванием обороны и инфраструктуры работа шла обстоятельно, без спешки, а порой даже откровенно медлительно по меркам войны. В частности, их маленькому некомплектному звену предоставили всего одну бригаду аэродромной команды, да и те, люди все сплошь средних лет и бывалые, не особо надрывались, собирая законсервированные части в крылатые машины.

Самолеты, к слову, привели всех в щенячий восторг. 'Сандеркастеры', о которых упоминал адмирал Кольхаун, на деле оказались четвертой серией, у которой от собственно 'сандеркастера' — только название да внешнее сходство.

Тяжелый трехместный истребитель представлял из себя классическую двухмоторную двухбалочную систему, с двумя хвостовыми рулями и единым горизонтальным стабилизатором, так называемую 'раму'. Будучи короче самолетов первых трех серий, с меньшим размахом несколько более широких несущих плоскостей, новый 'сандеркастер' обладал гораздо лучшей маневренностью, как по тангажу, так и по крену, а благодаря мощным форсированным движкам — хорошей для такого массивного самолета скоростью. Фюзеляж вмещал в себя, помимо просторных кабин, защищенных листовой броней и бронестеклом, весьма солидное вооружение.

Каю достался не обычный четырехпушечный вариант с двадцатимиллиметровыми орудиями, а двухпушечный. Две 'тридцатки' с магазинным питанием по десять снарядов располагались непосредственно под рабочим место штурмана, в носу, и перезаряжались им же. Плюс еще четыре мелкокалиберных пулемета, по два в носках каждого крыла, по восемьсот патронов на ствол: хватит в избытке. Сам штурман располагал крупнокалиберным пулеметом на турели в самом носу и вторым пулеметом, обычным, из которого он мог при необходимости вести огонь через лючки вверх, вниз и в стороны.

Больше всего радовался Вольфганг: счетверенная мелкокалиберная установка с ленточным питанием для защиты всей задней полусферы плюс выдвижная башенка с парой крупнокалиберных пулеметов над головой, в выдвинутом положении обеспечивавшая круговой обстрел. Мечта любого стрелка, что тут еще сказать. А высококлассный стрелок вроде Вольфа да с таким вооружением — это уже мечта любого пилота.

Также им передали один двухместный 'фэйерспиттер' для экипажа Логана и Кеннета, который, по сути, представлял собой тот же 'сандеркастер' в конфигурации самолета поддержки, без места штурмана и курсовых орудий, вместо них 'фэйерспиттер' нес целую батарею разнообразных вспомогательных приспособлений, включая осветительные ракеты и дымовые шашки, а также впечатляющий арсенал для бортового стрелка.

Ход работы инспектировал все тот же Максон. Да и то, сказать 'инспектировал' — слишком громко. Он появлялся обычно в первой половине дня, спрашивал, как идет работа, нет ли проблем, отвечал на возникавшие в процессе вопросы и уходил восвояси. Своего непосредственного командира группа два-пять-два-десять, которую никто пока так и не удосужился ввести в какое-либо регулярное формирование, поначалу видела раз в день, да и то в лучшем случае.

Только на шестой день вечером в казарму заявился Крэйн и принес с собой несколько плакатов, на которых схематически были изображены несколько яматианских самолетов и боевых кораблей.

— В общем, гусята, смотрите сюда, — сказал он. — Многое из того, что вы учили в академии, здесь будет неприменимо, потому что вас не готовили к южноокеанскому ТБД. Яматианцы воюют не так, как мы, Гристол, Хоннеамис или Тильвана, по крайней мере в воздухе. И эти различия начинаются практически от самого фундамента: допустим, мы делаем ставку на командную работу, слаженность подразделений и звеньев, в то время как яматианцы — на личное боевое мастерство. У них эскадрилья и полк — это не совсем боевые единицы, а скорее административные, потому что высокая слаженность у 'небесных драконов', как они себя называют, есть только на уровне пары, звена или крыла. Мы пытаемся выигрывать сражения маневром и тактикой — а яматианским летчикам все это чуждо. Они стараются победить непосредственно в бою, в бешеной рубке. Конечно, на уровне командования у них все примерно так же, как и у всех, но когда доходит до непосредственных исполнителей приказов — ну, все идет примерно в том направлении, что я указал.

За четыре вечерних занятия Крэйн основательно познакомил подчиненных со многими моментами, о которых те раньше вообще не знали. Новейший 'Синдэн', легкий и проворный, детально изученный еще в Летной, оказался первой, пробной моделью, а основная серия имела значительные доработки, в том числе такую диковинную штуку, как система отрицательного шага винта. Сама идея сменного шага винта давно не нова, но мысль сделать шаг отрицательным пришла только яматианским летчикам. По свидетельству Крэйна, благодаря этому новшеству летчик мог очень быстро затормозить свой самолет, не только открыв аэротормоз, но и изменив тягу винта на обратную.

— На самом деле, это рискованная штука, — рассказал мастер-сержант, — потому что движок может даже с места слететь — и оп-па, у тебя в корме, где был двигатель, теперь дупло, а движок — вон, без тебя полетел. Кроме того, сам маневр требует огромного мастерства, потому что недолго и в сваливание уйти, а там и разбиться раз плюнуть. Но вы имейте в виду, что в крайнем случае узкоглазые способны стряхнуть вас с хвоста таким вот образом. У 'Синдэна' скорость сваливания — семьдесят. У вас — сто сорок, если без закрылков. И тут уж либо он пропускает вас вперед, либо вы начинаете тормозить и сваливаетесь раньше, чем он. Но вам это, впрочем, неактуально, вы на своих 'сандеркастерах' сесть 'Синдэну' на хвост так и так не сможете. Однако летчик на 'Синдэне' может, находясь впереди вас, затормозить так быстро, что вы в него врежетесь: они без колебаний идут на таран, хоть сами, хоть подставляясь под столкновение. Я такое лично видел, еще до Планпандоя, а обменять легкий истребитель и свою жизнь на три жизни и тяжелый ударник — это, по мнению яматианцев, отличный размен.

По вечерам они ходили в город. Крэйн предупредил, что если часовые на входе заподозрят состояние опьянения — спать придется в карцере, так что хорошенько погулять не получилось, чему Кай не особо расстроился, тем более что и Вольф тоже был к чарке не охоч. Они вдвоем за несколько дней обследовали остров почти со всех сторон, и Кай нашел очень многообещающее местечко на отшибе с глубиной сразу у обрыва.

— Вот тут, мне кажется, можно наловить черных карпаунов, — заметил он, — это такой деликатес, что пальчики оближешь. Красная рыба, говядина, угри — все это по сравнению с мясцом карпауна так, безвкусная жратва. И на рынке ты его не купишь, его даже император кушает в лучшем случае раз в год.

— Это та рыба, которой Хитрый Петер отравил Чужака? — заинтересовался Вольф.

— Она самая.

— Так мясо только в сказке ядовитое?

Кай ухмыльнулся.

— Тут смотри какая ерунда. Карпауна нельзя никаким образом сохранить про запас, его и приготовить можно, только лишь зажав тонкие кусочки мяса меж двух раскаленных сковородок. Мясо должно быть съедено не позднее чем через двадцать минут после поимки рыбы, потому что иначе, в зависимости от готовки, оно либо теряет вкус полностью, либо ты следующие пять-шесть дней своей жизни проведешь на толчке, не слезая. Вот, смотри. — Он показал другу едва заметное кострище: — видишь, тут местные жители иногда ловят карпауна и на месте же едят. Шутка Госпожи заключается в том, что самую вкусную рыбу на свете, да и вообще самое вкусное, что я когда-либо ел, невозможно промышлять. Ни разводить, ни поймать и доставить живьем невозможно, пойманный карпаун, если не убить его сразу же, становится ядовитым уже через минуту. В Денериве, где я вырос, даже присказка такая бытует: 'Есть четыре вещи, что купить нельзя — любовь, дружба, молодость и жареный карпаун'.

— Хм... надо бы попробовать, — сказал Вольф, — хотя я рыбачить не умею.

— Пф... Делов-то. Хотя иногда можно потратить дни, но не поймать.

— А гранату раздобыть? — приподнял бровь Вольф.

— И думать не смей. Если мы угробим все семейство карпаунов, что тут живет — нас местные проклянут семью проклятиями.

— Этого я не сообразил.

Также им удалось поприсутствовать при молебне местных у океана. В определенные дни жители Диппорта молились не в храмах Альмалексии, а шли к побережью и проводили свой ритуал, читая молитвы Госпоже, но как бы не вознося их к небу, а кланяясь воде. Кай этим интересовался мало: отец говорил, что Госпожа услышит любую молитву от чистого сердца, а человек, утверждающий, что его способ молиться вернее — либо фанатик, либо мошенник.

Еще им удалось увидеть гигантскую акулу и то, как она питается. Десятиметровая рыбина заплыла прямо в портовую бухту и медленно плавала у причалов, пока с какой-то рыбацкой шхуны ей прямо перед носом не опрокинули целый чан мелкой рыбешки. Акула незамедлительно открыла двухметровую пасть, втянув в себя кто знает сколько галлонов воды, закрыла, а потом шумно выпустила воду сквозь неплотно прикрытые челюсти, но уже без рыбы: горловые усы задержали все съестное в глотке.

Каю это было в новинку: принцип питание гигантской акулы он знал, но не думал, что она может есть что-то крупнее планктона.

— Зачем они ее кормят? — спросил Вольф.

— Почем я знаю? — пожал плечами Кай.

Ответ вскоре стал очевиден: громадная рыба лениво уплыла из бухты. Должно быть, спровадили ее, скормив малоценную мелюзгу, которая и так шла на прокорм домашней птицы, такая махина, разозлившись, могла бы запросто потопить небольшие суденышки, расколов в щепки.

Помимо этого, Кай сделал еще одно открытие: оказывается на 'Стормбрингере' служит штурман-небесный. Это сообщил Крэйн, когда сам разузнал. Пока он ездил в отпуск, командование каким-то образом, вероятно через торговцев, договорилось с небесными, что стало сюрпризом для всех, включая самого мастер-сержанта.

— Ну и что это за ересь такая?! — возмутился, услышав новость, Патрик. — Один нас сбивает, другой у нас служит?! Госпожа свидетельница, это очень странные люди, и стервятники, и наше командование!

— Они — не люди, — мрачно возразил Крэйн, — уже не люди. Это я про стервятников.

— В каком смысле — не люди? — не понял Нойманн.

— В самом прямом. Проведя в небесах на своем летающем острове несколько поколений, небесные перестали быть людьми. Как бы это тебе объяснить... Ты видел когда-нибудь кабину стервятничьего самолета?

— Не-а.

— А я видел. Знаешь, какая у них навигационная панель?

— И какая же?

— Никакая. У них ее нет. Вообще. Ни компаса, ни альтиметра, ни спидометра, ни горизонта — ни-че-го. На небольшой панельке показатель топлива, масла и оборотов двигателя. Рычажков и переключателей тьма-тьмущая, но индикаторов положения шасси и закрылков тоже нет. Им все это не нужно. Небесные изредка работают штурманами, чаще на торговцев... Думаете, зачем они нужны? Им ни шторм, ни гроза не помеха. Из-за атмосферной аномалии вокруг глыбы левиума, на которой они живут, вечно бушует гроза, они не просто так зовут себя шторморожденными. Небесные, словно птицы, без каких-либо приборов ориентируются в воздухе, и даже не могут заблудиться. Как такое возможно? Думаю, ответ знают только почтовые голуби, которые одним им ведомым способом находят родную голубятню, пролетев тысячу морских миль.

За десять дней стервятник прилетал еще три раза, как выяснилось чуть позже — они менялись. Причина оказалась предельно простой: рождаясь и живя на запредельной высоте, от трех до пяти километров, небесные привыкли к разреженному воздуху и на нулевом уровне страдают от повышенного давления.

Вскоре Кай услышал краем уха разговор двух офицеров и понял, что наем небесного имел под собой предположительный скрытый мотив: другие небесные прекратят любые атаки поблизости, чтобы у его сородича не было проблем, в атмосфере всеобщего недружелюбия работать совсем не комфортно. Так это было или нет — но помимо регулярно прилетающего самолета другие стервятники показываться перестали.

Зато пассажирские самолеты имперских авиалиний зачастили, привозя, в основном, каких-то важных шишек. Кай этим интересовался меньше всего: куда сильнее его заботил собственный самолет, постепенно превращающийся из отдельных покрытых машинным маслом деталей в рукотворную крылатую машину. И тут уж клювом щелкать нельзя, каждый узел и каждую гайку надо проверить трижды. Самолет — птица гордая, требующая уважения и ухода, и спустя рукава к нему лучше вообще не подходить: не простит. Не простит и подведет именно тогда, когда жизнь горе-летчика будет висеть на волоске, и таких историй Кай наслушался еще в Летной. Впрочем, тут дело даже не в историях: он знает, что шансы его дожить до выслуги сами по себе невелики, и потому намерен исключить неудачу везде, где это в его силах.

* * *

Однажды после обеда разбушевался весьма неслабый шторм, океан ходуном ходил даже в бухте, а вечером за ужином один артиллерист из береговиков, направляясь в свою столовую, сообщил, что на побережье брызги долетают аж до орудийных капониров, то есть метров так за пятьдесят, а волны поднимаются — что твой дом. Гром же над островом грохотал просто оглушительный.

— Ну вот и славно, — заметил по этому поводу Нойманн, — можно держать пари, что ночью никаких боевых тревог не будет.

Как же он ошибался, Вольфганг понял где-то часа в два, когда сирены принялись напевать пронзительную и тревожную песню.

Вскочив с коек, летчики принялись спешно одеваться.

— Не тупи, — бросил Патрик Кравитчу, напяливавшему инвалидник поверх реглана, — мы все равно никуда не полетели бы в такую погоду, даже будь у нас самолеты готовы! Берем оружие, поднимемся наверх и узнаем, что происходит.

— Вообще-то, это не наша тревога, — внезапно сказал Нойманн, — и даже вообще не боевая тревога. Обычный морской аврал, сигнал для моряков. Но мне не совсем понятно, с какой такой темноты он играет на суше.

Однако через пять минут прибежал Максон, тоже без парашюта и револьвера, и крикнул:

— Всем подъем, дуйте на плац!

Наверху царили хаос и сумбур. Прямо перед летчиками пробежала в темпе марш-броска колонна стройбата с лопатами, в темноте виднелся поток людей в матросских бушлатах.

— Эй, вам что, особое приглашение надо?! — крикнул Крэйн сбоку, трусцой подбегая во главе небольшой колонны летчиков. — На колокола чешите, и побыстрее, мать вашу за ногу!!

Тут Вольфганг действительно услышал колокола, чей звон с трудом прорывался сквозь звуки сирен: трезвонили все три городских храма. Оказавшись в городе, летчики заметили, что многие горожане, невзирая на ливень, покидали свои дома и устремлялись куда-то вперед. Многие несли лопаты и ведра.

— Да что происходит-то?! — вопрошал Кравитч. — Это какое-то помешательство!

— Прибежим — узнаем, — отдуваясь, отвечал Патрик.

Основательно намокнув, отряд миновал порт. Толпа военных и горожан, шумя и галдя, вышла за пределы города, двигаясь на звук лихорадочного набата где-то на берегу. Вольфганг обогнал пожилого толстяка в насквозь мокрой сутане и митре: священник одного из храмов, тяжело сопя, тоже бежал, как мог, вместе со своей паствой.

Вскоре они оказались на берегу, где какой-то мужичонка с остервенением звонил в колокол, установленный на телеге. А чуть дальше, где начинался пляж, в темноте отражала свет ручных фонарей и факелов колоссальная туша: шторм выбросил на берег гигантскую акулу, пожалуй, еще крупнее той, что заплывала за кормежкой в гавань.

Вокруг нее суетилось несколько сотен человек, сильно за полтысячи. Пока две сотни, считая вместе со стройбатовцами, подкапывали под акулой песок, другие тачками вывозили лишку, а еще сотни три образовали живые цепочки к воде и передавали туда-сюда ведра.

— Что они делают?! — вытаращил глаза Кай.

— Не стой столбом! — заорал вездесущий Крэйн, — бегом на ведра, раз лопат нету!!

Летчики подчинились, не дожидаясь порции отборной ругани, и потому пара трехэтажных конструкций без падежей досталась кому-то еще. Мастер-сержант, фактически, принял на себя командование стройбатом и несколькими группами летчиков и подгонял нерадивых такой качественной бранью, которой позавидовал бы любой боцман.

Вольфганг быстро понял суть всей этой неразберихи под проливным дождем: акула была еще жива, и местные жители прилагали титанические усилия, пытаясь ее спасти. Казалось, на их стороне было само небо, потому что ливень очень упростил им задачу: ведра передавались по цепочке и заливались в громадные метровые жаберные щели, при этом не было нужды поливать всю акулу целиком, а это уже могло бы оказаться малореальным.

Через полчаса копатели подрыли небольшие котлованчики с двух сторон от акулы, и песок, на котором она лежала, начал проседать, расползаться. Рыбина оказалась погруженной в котлован наполовину, при этом он наполнился водой благодаря дождю и набегающим волнам. К тому же местные привезли пожарную телегу с помпой и рукавом, и теперь акуле заливали воду в жабры помпой.

Работа была нелегкой, но Вольфганг был к такому привычен, чего не скажешь про Кая: все-таки, дворянин и интеллигент. Крепко вымотавшись, он неосторожно подошел к краю котлована, песок сполз под ногами. Кай удержался вертикально, но оказался по пояс в воде возле головы акулы. В этот момент ее веко поднялось, и на него с кинжальной дистанции уставился огромный полуметровый глаз с крестовидным зрачком. Казалось, акула смотрела прямо на летчика, затем глаз снова закрылся.

Еще чуть позже притащили вторую помпу и принялись вымывать из импровизированного бассейна песок, тем самым углубляя его и погружая акулу в воду все больше.

— Пожалуй, мы тут больше не нужны, — сказал мастер-сержант, к тому времени насквозь промокший и испачканный в песке, как и все остальные.

— Это была откровенно хреновая идея, использовать для подобных работ императорских летчиков! — чопорно заявил Дэффри Ротт, — и я непременно напишу об этом рапорт!

Мастер-сержант посмотрел на него тяжелым взглядом:

— Долбоклюв. Лучше пойди в ближайший храм и помолись Госпоже, чтоб когда тебя, тупого императорского летчика, собьют над океаном, рядом оказалась какая-то из этих акул.

— Мастер-сержант, вы верите, что эти акулы действительно спасают потерпевших кораблекрушение моряков?! — удивился Вольфганг.

Крэйн в ответ фыркнул:

— Верю ли я? Меня сбили в шести милях от Планпандоя, и течение несло в открытый океан, к берегам Ямато. А теперь угадай с первого раза, на чьей спине я добрался до того островка, откуда меня потом забрали узкоглазые.

— Вас... спасла акула?! — недоверчиво переспросил Кай.

— Ты думаешь, что есть еще хоть какая-то другая причина на свете, которая заставила бы меня посреди ночи намокнуть, замерзнуть, испачкаться и устать, как соленый заяц?!! Долги надо возвращать... Лады, гусята. Славно поработали, может быть, кому-то из нас это еще воздастся, заодно укрепили дружеские отношения с местными. Дуем переодеваться и сушиться, а потом в бар. Я проставляюсь.

— А мне дед рассказывал, когда я был маленьким, что гигантская акула спасла их корабль, — сказал на обратном пути, стуча зубами, Нойманн. — Дед плавал на Крайний Архипелаг за кисельными кокосами, и вот как-то раз ночью появилась акула длиной в их шхуну и стала толкать нос в сторону, отклоняя от курса. Ее пытались прогнать шумом, но она все равно не уплывала. А потом слева увидели буруны и услыхали прибой. Корабль прошел в четверти мили от рифа, если б не акула — налетели бы и разбились, а ночью это гарантированный конец. Но я думал — дед байки плетет.

Крэйн ухмыльнулся:

— Деду надо было верить, гусь, на то он и дед.

* * *

В бар пошли все, кроме Дэффри Ротта и членов его экипажа, которые тоже не пошли из солидарности с командиром. Там довелось впервые увидеть так называемое подразделение Крэйна — восемь человек, все сплошь 'старики' по двадцать пять — тридцать лет. Кай и сам был немногим моложе — двадцать четыре года, после Патрика самый старший в группе и на потоке в Летной вообще, но среди летчиков возраст не играет роли, важнее, сколько ты уже отслужил. Так что если эти парни поступили на службу в двадцать один или двадцать два — у них за плечами уже от пяти до восьми лет выслуги, и наверняка в подразделение Молнии Крэйна они попали не просто так. Потому Кай испытал к ним глубочайший пиетет.

Парни, однако, оказались вполне себе ничего, причем некоторые характерным произношением, примерно как у Вольфа, и соответствующим небогатым лексиконом выдавали свое такое же низовое происхождение. Кай ожидал слегка другого, ранее он полагал, что знаменитый Молния Крэйн непременно служит в самом элитном авиаполку, где все сплошь выдающиеся летчики, и каждый второй герой и дворянин. На деле же все оказалось иначе, и никого из этих восьми он не знал ни в лицо, ни по имени.

Официантка в три ходки принесла два с лишним десятка кружек пива, в четвертую — сушеных кальмаров.

— Чтоб нам всем всегда везло, — коротко провозгласил тост Крэйн.

После первых глотков пошел негромкий разговор, предсказуемо вернувшийся к гигантским акулам и причинам, по которым они помогают попавшим в беду морякам и летчикам.

— Тут понимаете какая штука, — почесал за ухом Крэйн, — беседовал я с парнем одним, из очкастых. Акулолог, рыболог или как там его...

— Ихтиолог, — поправил Кай.

— Во-во. Он сказал, что у акулы мозг весит больше центнера, то есть даже больше, чем у кита. Самая мозгастая рыба, да и вообще живое существо, как бы. И, видимо, этого им хватает, чтобы понять, что мы, странные животные с двумя хвостами без плавников на них — существа сухопутные, и если мы бултыхаемся в океане, то значит, попали в беду. Акулы достаточно умны, чтобы отвезти подобранного человека к ближайшему острову, хотя иногда все же бывают и прорухи. Когда я гостил на Ямато — слыхал там байку про горе-рыбака, которому молодая акула мешала порыбачить: стоило ему отплыть на лодочке от берега, как она появлялась, подхватывала лодку на спину и везла обратно. А вот акулы постарше немного умнее и уже отличают рыбака на лодке от моряка в спасательной шлюпке или даже, как вот тут дед один рассказывал, могут столкнуть корабль с курса на рифы.

Почему они дружелюбны к людям — вопрос интересный. Такая вот получается взаимовыручка: акулы спасают нас в океане, а мы их на берегу. Местные им вообще поклоняются, считая акул слугами Госпожи.

— Угу, мы с Вольфом видели, как акула приплывала в бухту, а местные кормили ее мелкой рыбой. И часто такое происходит, чтобы акула спасала человека? Просто я вот из центральных регионов Аркадии, там про такое даже не слыхивали. Ну, разве в сказках.

— Нынче редко, потому что гигантские акулы живут только в Южном океане и нигде больше, предпочитая открытые просторы и редко подплывая к берегам. Еще лет пятьдесят-сто назад, когда все постоянно плавали на Крайний Архипелаг за кисельными кокосами, такое бывало куда чаще, потому что и кораблекрушения там случались регулярно, места опасные. Но когда кисельные пальмы научились выращивать в теплицах — на Крайний плавать перестали.

— А местные жители, получается, еретики? — не утерпел Симо Логан, парень донельзя набожный.

— А ты, получается, религиозный фанатик? — ухмыльнулся Крэйн. — Понимаешь, единобожие, как теперь принято называть культ Альмалексии, когда-то был лишь одной из религий. Постепенно он расширялся, стал официальной религией Аркадии и дальше распространялся вместе с границами империи. Дошел он и сюда, однако тут миссионеры натолкнулись на ожесточенное сопротивление. Местный народ, маруни, поклонялся Морской Госпоже, мертвых хоронил — да и теперь хоронит — в океане, и в рай на небесах не верил. Дошло даже до вооруженного сопротивления, храмы Альмалексии горели тут и там. Так что Церковь Альмалексии потерпела сокрушительное поражение, маруни отказались принять чужую религию. Тогда какой-то хитрый святоша провернул ход коньком: воспользовался тем, что у Морской Госпожи не было имени, и убедил местных, возможно, заручившись поддержкой здешних жрецов, что Госпожа Альмалексия, Создательница Всего, и Морская Госпожа — одно и то же божественное лицо. Так что местные всего лишь согласились называть свою богиню именем Альмалексия, не более того, ну и пару обрядов переняли, в остальном ничем своей религии не изменив. А Церковь Альмалексии записала в свои анналы восторженный рапорт об очередной победе единственно истинной веры... Но о том, как на бумаге поражения превращаются в победы, вы уже знаете, да?

— Вы не верите в Госпожу?

— Как бы тебе сказать, чтобы не задеть твои религиозные чувства... Нет, не верю ни на грош. — Крэйн отхлебнул из бокала и хитро прищурился: — вот ты Девятнадцать Псалмов знаешь?

— Конечно! — воскликнул Логан.

— О чем говорится в двенадцатом?

— О воздержании и умеренной аскезе и благом влиянии этого на...

— А теперь пересчитай по пальцам всех священников в своем родном городе и скажи мне, сколько их было всего и сколько — худых.

Логан несколько секунд молча загибал пальцы, а потом внезапно сказал:

— Чужак побери. Ни одного. Все толстые.

Крэйн кивнул:

— По моим жизненным наблюдениям, худые жрецы — каждый третий. Но как быть с остальными двумя? Как верить священнику, который проповедует одно, а поступает иначе? Религия — это самый шикарный бизнес, какой я только знаю, и чем скорее ты это поймешь, тем лучше. Извини, если обидел твои чувства.

Тут Кай решил, что тему надо бы сменить, к тому же, у него и самого имелся вопрос.

— Сэр мастер-сержант, раз уж вы сказали, что мы одна семья и все такое... Здесь что, разрешена торговля кочем?

Крэйн чуть не поперхнулся пивом:

— Дурак, что ли? Если у тебя найдут коч — взыскание гарантировано, а то и в дисциплинарный батальон загремишь. Если поймают на торговле — можно и со службой попрощаться. Ну тут уж как повезет.

— Должно быть, вы очень рисковый человек, сэр.

— Ты о чем это, гусенок?

— Судя по всему, сэр, у вас в ящике был коч, и об этом, похоже, все знают, включая адмирала. Устав и законы не для всех?

Мастер-сержант глотнул из кружки и ответил:

— А, вот ты о чем... Устав-то для всех, просто не всех можно наказать за нарушение. Меня вот — нельзя, но, думаю, ты это еще на мысе Акинойе должен был понять. Как бы тебе объяснить... Вот вы все сидите тут и мечтаете прослужить десять лет, предвкушая, как после этого вам будет хорошо жить. Фигня, гусята, фигня. Самый смак — это когда вы отслужили десятку и остались сверх срока. Вот тогда уже и служба — не служба, а сладкий сон. Я даже не говорю о в разы повышенной зарплате. Увольнительная — каждый день. Без согласования с командованием. Захотели и пошли. Пришли в часть после отбоя и принявши на грудь — никакого выговора в личное дело. Горн на побудку играет для всех, кроме вас. Наряды и дежурства? Забудьте. Занятия по политической части и прочее занудство? Можно прогулять.

Единственное мероприятие, которое прогулять не выйдет — это боевые действия. Все остальное — не захотели и не пошли. В свободное время можете зашибать бабло, летая на своем самолете на материк за товаром. Сможете преспокойно катать на истребителе подружек, они это любят. Коч? Прибыльное дельце, особенно если нету конкурентов... Кстати, обращайтесь, если что... Трофеями торговать — еще круче. Я вот пару лет назад подобрал из обломков вражеского бомбера винтовку производства Гристола, с коническим стволом и гашением отдачи. Приземлился, взял винтовку, сунул себе в кабину и полетел. А нынче с нею один лорд на китовую охоту ходит. Догадываетесь, сколько он мне за нее отвалил?

— Эм... А разве трофеи не положено сдавать на баланс?..

— Положено. А я вот не сдал. Смекните одну вещь, гусята. Я десятку отслужил. Уволиться могу в любой момент. Вот прямо сейчас пошел, написал рапорт — и пока. И в авиации Его Императорского Величества стало одним знаменитым асом меньше, которых, кстати, не полк. Когда вы отслужите свои десять, будете иметь на счету за полсотни сбитых, а то и все двести... Вы будете чрезвычайно ценным личным составом. У вас будет либо мастерство, либо неизменчивая удача, а скорее и то, и то. Но дело даже не в этом.

Когда в часть будут прилетать новые гусята — они будут смотреть на вас большими глазами, вот как вы на меня, и при этом забывать, что жить им отмерено лет пять в среднем и до прекрасного будущего почти все они не доживут. Я для вас и для прессы — живая иллюзия, что быть летчиком это круто и не очень опасно. Глядя на меня, вы не думаете о том, что на каждого, отслужившего десятку, приходится трое тех, которые не прожили и четырех лет.

Опять же, а газетчикам про кого писать, ежели я уйду? Статистически, я упоминаюсь в одной из столичных имперских газет в среднем раз в шесть дней, сколько раз перепечатывают провинциальные — не счесть. Ну вы и сами все это читали: Молния Крэйн, тыры-пыры, стоит на страже, трали-вали, сбивает очередного врага, умпа-лумпа... И так далее. Я ухожу — ой, надо придумывать, как писать новую патриотическую хренотень. Нужна новая завлекалка, новый неубиваемый герой, на примере которого шлюхи от пропаганды будут показывать, как круто быть имперским летчиком.

— Спасибо за откровенность, сэр... А почему вы все же остались в авиации после полной выслуги, тем более что родину вы как-то не очень, судя по всему, уважаете?

— Как тебе сказать... У меня престарелые родители, жена и пятеро детей. Оплатить им престижную частную школу стоит больших денег. Затем ведь еще университет нужен тоже престижный, чтоб не на инженера, а на политика. Не поймите меня превратно — зарплата моя намного больше, чем вы думаете, как для выходца из низов это вообще сказочные деньги, дворянское довольствие тоже неплохое. Но на очерченный мною круг расходов этого не хватает, потому как всего один семестр в университете для благородных стоит семь тысяч империалов.

Кай внутренне содрогнулся. Он сам учился в обычном университете, открытом и для простолюдинов тоже, но последних было мало, потому что двести-триста империалов мало кто из черни мог себе позволить. А тут — семь тысяч! Сколько же мастер-сержант зашибает всего?!!

— А еще престарелые родители есть у моей жены, — продолжал свой рассказ Крэйн. — Вы читали про осаду Каммо во время второй гристольской тридцать лет назад? Так вот, мой тесть служил в дворцовой охране и был одним из тех немногих героев, которые не сдались гристольскому десанту, а оказали отчаянное сопротивление, позволив губернатору удрать с планами оборонительных построек. Мой тесть оборонял черный ход, и когда у него закончились патроны, а все товарищи погибли, отступил к кухне, вооружился мясницким секачом и зарубил из-за угла четверых гристольцев. Он задержал нападающих на пять минут, потому что коридор был узким, и вражеские десантники не могли ничего сделать, пока не принесли гранаты, карабинов-то у них тогда еще не было, а винтовка в узком коридоре не очень, тесак и то круче оказался. Тестя забросали гранатами, он не погиб, но остался тяжело искалеченным инвалидом. Сейчас этот достойнейший человек получает от государства всего лишь нищенскую солдатскую пенсию. Он был в числе тех, кто, прикрыв бегство губернатора с секретными документами, предотвратил дальнейшее наступление Гристола, а наша замечательная империя обрекла его на нищету, выделив ему довольствие, которого не хватает даже на лекарства, не говоря уже о врачах. Так что его содержание — это еще один пункт моих расходов и еще одна причина презирать как империю, так и чиновников, и класть с высокой колокольни на уголовный кодекс. И любой, кто поставит мне в вину торговлю кочем после этого, запросто может остаться без зубов, будь он хоть трижды лорд.

Патрик кашлянул:

— Сэр, а вы не перегибаете? Я, конечно, понимаю, что вы дворянин и без ордера от Коллегии Благородных вам никто ничего не сделает, но любой лорд — все-таки тоже аристократ, к тому же наследственный...

— И что? — фыркнул Крэйн. — Аристократов — как говна на дороге, по которой прогнали стадо скота, а я один такой. Давай, назови еще хотя бы одно имя аса, который не подал рапорт в тот же день, как стукнула десятка выслуги, и не свалил из горяченьких мест, не перевелся с границ на управленческую должность и так далее. Который продолжает честно исполнять свой долг солдата на переднем краю, а не в тылу.

— Таких полно... относительно. Витто, Корбо, Грэй, Кассад, Пэйн... Это только самые известные. Строго говоря, сэр, я сам шел в авиацию из-за некоторых финансовых обстоятельств, но такие, как наш Дэффри, которого вы назвали дебилом — их много. У нас на потоке в Летной не ради денег пришло, по меньшей мере, двадцать человек... Патриоты есть, и их большинство, и для некоторых на первом месте — не деньги. Многие продолжают служить и после десяти лет, просто менее известны, тот же Карсон, который отслужил тринадцать лет и был уволен в запас из-за ранения, которое получил, атакуя в одиночку строй бомберов.

— Пф-ф-ф... Гусь, какой же ты наивный... лады, начинаем по порядку. Витто — торпедоносец. И когда он отправляется в боевой вылет, его пасет такая орава истребителей, какая тебе не снилась, и все летчики получают секретный приказ под расписку, уберечь Витто любой ценой. Я это знаю, потому что сам такое подписывал. И торпеду он пускает с предельной дистанции, не заботясь о попадании. С этой мразью я, к сожалению, знаком лично. Весь смысл его 'атак' — чтобы газетчики могли написать, как великий герой Витто повел свою эскадрилью в очередной боевой вылет и осуществил успешные пуски по вражеским целям. Вдумайтесь, гусята, успешные пуски. А если какая-то торпеда взорвется ближе, чем в двухстах метрах от чего-либо — о, тогда уже пишут об успешном торпедировании! Просто показуха...

— Вообще-то, вы только что разболтали секретный приказ, по которому давали подписку, — негромко вставил Нойманн.

— Любой желающий может ею подтереться, этой подпиской. Дальше, Корбо. Он, конечно, парень в общем-то неплохой, и честно несет свою службу, как и положено солдату, а не клоуну. Но — на самом безопасном участке границы. И у него есть приказ: обнаружив противника, ни при каких обстоятельствах не вступать в неравный бой. И за свои четыре года после выслуги он врага в глаза хорошо если пару раз видел. Поймите меня правильно, я не говорю, что он трус, Корбо отслужил свои десять так, как я любому из вас желаю. Но потом его попросили не уходить, взамен — огромная зарплата, почти как у меня, и самый безопасный участок. Да, он мелькает в газетах, интервью дает, рассказывает о службе и былых подвигах — но вы можете держать пари, что новых подвигов в его послужном списке уже не будет. Он служит только для газет и пропагандистских шлюшек.

Идем дальше. Полковник Грэй, единственный регулярно летающий полковник — вообще не истребитель. Он разведчик. Да, он молодец, то там боевой вылет, то тут, здесь доставка депеши над линией фронта, там — успешная аэрофотосъемка. Вот только чего вы все не знали — что его самолет стоит больше, чем целый авиаполк. Фактически, это самый быстрый самолет из существующих и самый совершенный, сделанный для него в единственном экземпляре, с огромным арсеналом защитных приспособлений, включая кормовые устройства-гранатометы для постановки дымзавесы. В кабине его стрелка сидит и протирает штаны лучший пулеметчик империи, именно протирает, потому что Грэй никогда с врагом не встретится: его вряд ли кто-то сможет догнать.

Кассад и Пэйн? Кассад тоже торпедист, и его касается все, что я говорил о Витто, с той разницей, что он не мразь. Но со времен своей выслуги он виделся с вражеским истребителем всего один раз, так-то Кассад обычно стреляет своей торпедой с десяти километров и я не уверен, добился ли он когда-нибудь хоть одного близкого разрыва.

А насчет Пэйна я вообще не в курсе, что и как, но за свои семнадцать лет он сбил шестьдесят два самолета, и при этом все до единого — за первые десять, до выслуги. Доказательств против него у меня нет, но за последние семь лет Пэйн никого не сбил, в газетах он тут и там — а сбитые, сбитые-то где?

Крэйн сделал несколько глотков и продолжил:

— Тут понимаете какое дело... Да, патриоты есть. Но их сильное меньшинство, а до выслуги из них доживают и вовсе единицы, а кто доживает — будьте уверены, долг родине отдал сполна. И потому людей, которые остаются на службе после выслуги, совсем мало. А упомянутый Карсон — я вас немножко разочарую, он парень смелый, но на три года задержался не по своей воле. Я с ним болтал как-то за кружкой... Ему все время сильно не везло, в некотором понимании. Его вечно носило по запасным направлениям, а в горячих местах он оказывался либо слишком рано, либо слишком поздно, когда все уже заканчивалось. Еще два крупных конфликта он пропустил в больнице — с аппендицитом и сломанной в отпуске ногой. Не поверите — за десять лет он встретил врага в небе четыре раза, и ему не удалось записать на свой счет ни одного сбитого. Вам бы такое везение, да? Но у него были как бы свои планы на собственное будущее. Он намеревался пойти в политику, заводил, благодаря мундиру летчика, нужные знакомства — но продолжал оставаться никем. Что за летчик, который не воевал? Насмешка небес, да и только. Вот потому он и задержался — ровно до первого боя, в котором, отдам ему должное, он проявил себя с наилучшей стороны, ринувшись на звено бомбардировщиков, заставил их сбросить бомбы, не долетая до цели, сбил одного, получил ранение и выбросился с парашютом. И после этого, снискав себе репутацию героя и прославившись, сразу же свалил из авиации.

Вот только чего газеты не писали — что своим ведомым он приказал связать боем истребители сопровождения, и один из них, зеленый пацан, погиб. А сам Карсон получил легкое ранение и никак не мог быть уволен из-за него. Так что он пришел в авиацию ровно за тем же, что и вы — за выгодой. Только вы рискуете головами за большие зарплаты и пенсии, а Карсон рисковал ради славы и карьеры. Сейчас он префект в своей губернии — карьера удалась, что тут сказать.

Пока летчики переваривали новости, Крэйн приложился к кружке, допил пиво и высыпал в опустевший сосуд пригоршню монет крупного номинала, оплачивая всю выпивку.

— Такие вот дела, гусята, — сказал он, поднимаясь. — Единственный ас империи, не удравший в отставку или в тихий закуток — это Йегер Крэйн. И если вы в газете видите слова 'принял неравный бой и победил', 'атаковал превосходящего врага и сбил' — там будет либо имя летчика, не отслужившего десятку, либо мое. И как раз потому я могу двинуть в нос кому угодно, и мне за это ничего не будет. Аристократичных носов дохрена, а Молния Крэйн — один на всю империю. Зашибись, правда?

* * *

Наутро Вольфганг отправился поглядеть, что творится на побережье и не напрасно ли он ночью промок до нитки. Придя на место, он посмотрел с улицы вниз, на пляж, и обнаружил, что акула лежит на грунте на трехметровой глубине в вымытом прямо под ней котловане и лениво шевелит хвостом. В этом, на самом деле, не было ни малейшей нужды, так как обе помпы находились здесь же, с двумя десятками человек, которые посменно качали морскую воду прямо в жаберные щели огромной рыбы. Помимо рабочих, там собралась толпа человек на сто во главе со священником, который речитативом распевал какую-то молитву.

Акула, судя по всему, чувствовала себя неважнецки — оно и понятно, что шторм смог бы выбросить такую рыбу только при условии, что она сильно ослабеет — но и подыхать явно не собиралась. Над ней по воде плавала стайка морских нырков, которые то и дело ныряли к акуле и снимали с ее спины и боков различных паразитов.

— Это из-за нее ночью было столько шуму? — внезапно раздался за спиной мелодичный женский голос.

Вольфганг обернулся и увидел симпатичную светловолосую девушку лет двадцати, в элегантном летнем платье и с зонтиком от солнца, который, должно быть, стоил примерно как годовой доход семьи Вольфганга. Аристократка, хоть и без регалии, это видно даже не по дороговизне наряда, достаточно взглянуть на горделивую осанку потомственной дворянки. Явно не местная.

— Да, леди, из-за нее, — сказал он, почтительно приподняв фуражку, — ночью шторм выбросил акулу на берег, и нам — летчикам, стройбату и морякам — пришлось основательно промокнуть, помогая здешним жителям ее спасать.

На лице девушки отразилось удивление:

— Как? Даже летчиков заставили заниматься таким... черновым делом?

— Тут не в том вопрос, — ответил Вольфганг, тщательно подбирая каждое слово, чтобы не брякнуть что-то откровенно провинциально-деревенское, — что работа черновая. Просто, если меня собьют и я окажусь посреди океана, хотелось бы, чтобы поблизости была одна из этих акул.

— Серьезно? — приподняла тонкие брови девушка. — Это правда, что гигантские акулы спасают потерпевших кораблекрушение?

— Да, леди, правда. В частности, акула спасла командира нашего подразделения несколько лет назад после Планпандойского сражения.

— Ах вот оно что. Тогда понятно, почему маруни считают их слугами Госпожи и поднимают такой бедлам, как только одна из акул попадает в беду. Кстати, меня зовут Мэрион.

— Вольфганг Гэт, очень рад знакомству, — с полупоклоном представился Вольфганг и сразу же себя обругал: говорить надо 'весьма', а не 'очень'.

— А вы как, прогуливаетесь или просто пришли поглядеть, как ваша подопечная?

— И то, и то. Сегодня наши механики взяли выходной, и... Хотя вам вряд ли интересны аэродромные будни.

Мэрион удивленно приподняла брови:

— Некому обслуживать ваш самолет? Такое возможно на военном-то аэродроме?

— Кхм... Вообще-то, мой самолет пока еще даже не собран. И, похоже, боевых действий тут никто не ждет: 'желтый код' ввели, но жизнь продолжается в мирном режиме...

— Что ж, тогда не составите ли вы мне компанию вдоль по набережной, Вольфганг?

Вольфганг чуть замялся, но правдивой причины, требующей его присутствия в другом месте, не нашел, и потому согласился.

— Мне, признаться, всегда хотелось, как птице, свободно парить в небесах, так что вам я немножко завидую, — сказала Мэрион. — Намереваюсь, вернувшись на материк, пройти летные курсы и купить какой-нибудь небольшой самолет... Как вы считаете, какой моделью проще управлять начинающему пилоту?

— Кхм... Боюсь, что вопрос ваш не по адресу... — медленно, тщательно подбирая слова, ответил Вольфганг. — Мои познания в пилотировании минимальны, меня учили самолеты уничтожать, я бортовой стрелок. Думаю, вам никогда не хотелось, свободно паря в небесах, стрелять в другие свободно парящие там же самолеты.

Хлеб горелый, опять вульгарщина... Элегантнее было бы сказать 'полагаю' вместо 'думаю', но слово вылетит — не поймаешь.

Мэрион чуть улыбнулась:

— Я бы вообще предпочла, чтоб никто ни в кого не стрелял.

Они медленно прогуливались по набережной, двигаясь в сторону военной базы и середины города, и беседа очень быстро перешла с самолетов на Диппорт, а с города на крайне нежелательные для Вольфганга темы: философию и поэзию.

— Эм... Признаться, я не любитель стихов, — ответил он на вопрос о том, читал ли он Йитса, и добавил, чтобы не показаться совершенно бескультурным: — мне больше по душе театр.

— Я тоже люблю театр, — кивнула девушка, — а кто ваш любимый драматург?

Это был все равно что залп в упор. Драматург? Начало слова — 'драма', должно быть, это человек, который ставит в театре драмы, и Вольфганг не знает ни одного имени, ему даже в голову не приходило интересоваться подобным.

Но он все же вывернулся:

— Видите ли, у меня нет любимого. Учеба в Летной Академии отнимала очень много времени и сил, и когда случался свободный вечер, я просто шел в театр, часто даже не глядя на вывеску, смотрел то, что ставили. Выбора у меня просто не было. А потом — сюда, а тут театра вообще нет.

Мэрион лукаво улыбнулась.

— Будет. Отец собрался привезти сюда в том числе и театр. Но постойте, вас отправили сюда сразу после академии, и ваш самолет еще не собран. Мне казалось, вы служите летчиком уже несколько лет?..

— Должно быть, вы так подумали после моих слов об истории с командиром и акулой несколько лет назад. Но эта история мне известна со слов командира, на самом деле я из последнего выпуска, на службе считанные дни.

Они дошли до парка, разбитого относительно недавно между набережной и ближайшими домами, но разговор снова вернулся на скользкую дорожку, и когда Мэрион завела речь о мореплавателях-исследователях и книгах, написанных ими, Вольфганг решил сдаться.

— Прошу прощения, Мэрион, но вам не повезло с собеседником, увы. Я не могу вести с вами беседу о книгах, поэзии и театре, потому что все мое образование — это четыре класса сельской школы в темной глухомани. Я даже слова 'драматург' не знал, пока не услышал его от вас...

— Не повезло — это если бы вы продолжали юлить и выкручиваться, — спокойно возразила Мэрион. — Я все поняла еще когда вы сказали 'вывеска' вместо 'афиша', потому загоняла вас на литературу и книги умышленно. Мне было интересно, что вы будете делать, продолжите изворачиваться или удерете под любым предлогом, но вы предпочли лобовую, как это у вас называется. Весьма достойно, как по мне.

В этот момент на соседней дорожке появился идущий навстречу Кай, и Вольфганг обрадовался ему, должно быть, ничуть не меньше, чем купающийся в океане Крэйн — акуле.

Он помахал ему рукой и пояснил, обращаясь к Мэрион:

— Это командир нашего экипажа. Он пилот, любитель философии и литературы, к тому же с университетом за плечами, и, я думаю, будет рад поговорить с вами о самолетах и книжках: в нашем подразделении ребят с такими вкусами мало.

Чужак бы взял... Сразу два прокола: еще раз 'думаю' вместо 'полагаю' и 'поговорить' вместо 'побеседовать'. Хотя теперь-то уже неважно, с ломанием комедии Вольфганг закончил — и слава Госпоже за это.

Кай, увидев друга со спутницей, свернул на боковую дорожку, приблизился и едва заметно поклонился:

— Добрый день, леди.

— И вам того же, — улыбнулась Мэрион.

Вольфганг едва удержался, от того чтобы спрятать лицо в ладонях: Кай, казалось, мгновенно растерял свои аристократические манеры, даже не притронулся к фуражке, да еще и это простецкое 'добрый день' вместо принятых у дворян 'приветствую' или 'здравствуйте'... Он вообще хоть понял, что это аристократка, а не купеческая дочка?!

Однако времени на досаду не оставалось.

— Позвольте представить, это сержант авиации Кай Зеркин, мой друг и командир. А это — леди Мэрион.

— Очень рад познакомиться, — сказал Кай, не особо удачно скопировав как незамысловатый лексикон Вольфганга, так и его произношение.

Вольфганг едва не взвыл: он издевается, что ли?! А Кай, наплевав на учтивость, обратился нему, чуть ли не игнорируя Мэрион.

— Я как раз двигаю на берег, глянуть, как там акула.

— Я уже видел, — ответил Вольфганг, — неплохо она устроилась. Я так думаю — не помрет.

— Ну и хвала небесам. Это, нам, наконец, нашли штурмана. Но лады, вернешься в часть — все сам узнаешь. А я не буду мешать...

— А кто сказал, что вы мешаете? — спокойно спросила Мэрион. — Раз уж вам больше не надо двигать к акуле — может, составите нам компанию?

По тому, как девушка подчеркнула 'двигать', Вольфганг понял, что вульгарная манера Кая вести беседу от нее не ускользнула. Вот кретин, все испортил... Надо было сразу упомянуть, что Кай — дворянин, а теперь уже поздно. Может быть, все же удастся переключить внимание Мэрион на него — а потом уже спокойно, как говорят в столице, откланяться.

Вольфганг незаметно состроил другу гримасу, которая должна была означать 'ну что ты творишь?!', тот в ответ незаметно развел руки в непонимающем жесте.

Они пошли дальше втроем, и Мэрион спросила:

— А у вас в экипаже нет штурмана? Разве в Летной академии не формируют экипажи целиком?

Кай и Вольфганг сразу помрачнели.

— Формируют, — негромко сказал Кай, — и когда мы летели сюда, нас было трое. Но нам повстречался стервятник... Небесный, то есть. В общем, мы потеряли друга, он погиб, закрыв собой девушку-газетчицу. И наше подразделение стало на четыре человека меньше, не говоря уже о других убитых...

— Так это были вы?! — догадалась Мэрион. — Когда мы делали посадку на базе в Акинойе, то слыхали, что недавно там стервятник атаковал конвой и сбил один самолет, а второй обстрелял, но летевшие на нем курсанты заняли места убитых летчиков и сбили небесного.

— Так и было, — кивнул Кай и добавил: — и кстати, место убитого бортстрелка как раз Вольфганг и занял. Он был лучшим стрелком на нашем потоке.

— Вау! — сказала девушка и ее брови поползли вверх. — Вольфганг, вы сбили небесного?!!

Он несколько секунд боролся с искушением и вышел из этой борьбы победителем.

— Вам рассказали неточную историю. Я действительно стрелял, но не думаю, что причинил самолету небесного сильный урон. Так вышло, что с нами летел наш будущий командир, и когда обоих пилотов ранило, он сел на место командира, а Кай — на место второго пилота. И когда стервятник снова атаковал, пикируя сверху, они подставили самолет под столкновение, вот так, — показал руками Вольфганг. — Ну, вы же понимаете, что лучше забрать врага с собой, чем умереть как мишень. Стервятник сумел отвернуть, но из-за больших перегрузок его самолет развалился в воздухе.

— Надо же... — покачала головой Мэрион.

Затем, беседуя на более приятные темы, они дошли до места, где брала свое начало главная улица города, и девушка указала рукой в том направлении:

— Мне пора, я живу вон там, а по набережной гуляю обычно по утрам, и при случае буду рада хорошей компании. Чистого вам неба!

— Благодарствуем, — приподнял фуражку Вольфганг.

Как только они скрылись за углом, пропав из поля зрения уходящей Мэрион, Вольфганг сразу же накинулся на Кая.

— Что на тебя нашло, хлеб горелый?! Аристократ хренов, ты вел себя как последняя деревенщина! Куда делись твои манеры?!

Кай хитро ухмыльнулся:

— Ну, так было надо.

— На кой ляд?!

— Ну я-то твои манеры знаю, вот и решил не выглядеть лучше тебя. Вольф, ты вообще догадываешься, кто это?

— Аристократка, ясное дело!

— Угу. Причем не какая-нибудь, а Мэрион Морган собственной персоной.

Вольфганг недоверчиво уставился на друга:

— Из тех самых Морганов, что ли?

— Из тех самых, дружище, из тех самых. Я без понятия, что она тут забыла и как ты оказался в ее компании, но... Хватай шанс за хвост, дружище, хоть он и призрачный, но сказочный!

— Шутишь, что ли? — испугался Вольфганг. — Кто она и кто я...

Кай несколько секунд смотрел на него, как на несмышленыша, потом сказал:

— И что, что из Морганов? Ты ведь летчик. Из боевой авиации. И кстати, сэр Вольфганг Гэт, когда я сказал, что ты был стрелком на том злосчастном 'Панцерфише' — надо было промолчать, просто закрыть свой рот и промолчать. Ты последний болван, это я тебе официально заявляю.

* * *

Штурман, назначенный в их экипаж, Тоби Рэнд, оказался невысоким щуплым парнем лет двадцати шести со следами ожогов на лице и руках, и поначалу Кай этому обрадовался: опытный человек в экипаже, как-никак. Однако затем он обратил внимание, что его петлицы с круглым корабельным штурвалом, а форма — военного моряка.

— Боюсь, я не совсем понимаю, — осторожно начал Кай, обращаясь одновременно и к Рэнду, и к Крэйну, который привел новичков, — как моряк может исполнять роль летчика. Дело ведь не только в навигации...

— Я летчик, — ответил Тоби, — выпуск Летной семьсот пятьдесят третьего года от начала Просвещения. Просто... я отслужил два года, а четыре года назад перевелся в морской флот.

— А... почему? — спросил Кай, вспоминая, какие были вооруженные конфликты четыре года назад, кроме войны за Серединные острова.

Левая сторона лица штурмана внезапно начала дергаться.

— Мы за Серединные воевали, — ответил тот, полностью подтверждая догадку, — и... в общем, наш 'Крокодил' угодил под плавучую батарею, и... и... м-мы...

Кай молча выждал, пока Тоби справится с нахлынувшими воспоминаниями.

— Н-ну... Нас п-подожгли, — сказал, сделав над собой волевое усилие штурман, — и... и...

Тут он снова запнулся, указал пальцем на свое лицо и, заикаясь, пробормотал:

— В-выбрался из самолета т-только я... Остальные... сгорели. Мне по ночам снятся... их крики.

Рассказ произвел тягостное впечатление на всех, кто его слышал.

— А почему ты решил вернуться? — снова спросил Кай.

— Договорился с командованием... Точнее, оно со мной. Я отлетаю год, пока вам не придет новое пополнение, мне его засчитают за четыре года морской выслуги, дадут старшего штурмана и уволят в запас. Буду водить каботажные суда, торговые компании охотно нанимают отставных военных моряков, к этому еще пенсия моряка... В общем, мне хватит.

Кая не очень устраивала перспектива летать с ненадежным человеком, но деваться некуда.

— А ты на море воевал после этого?

— Ну да. Когда мы Серединные обратно отбирали у Тильваны, я был младшим штурманом на линкоре 'Вэйфарер' , во время генерального сражения исполнял обязанности дальномерщика на втором дальномерном посту.

— Читал про 'Вэйфарер'... Шесть часов борт в борт с тильванским флотом...

— Угу. Возле моего поста было четыре разрыва, один раз осколком трубу дальномера вообще разрезало, так меняли прямо во время боя, а на плутонге , расположенном ниже, не осталось ни единого живого человека. В сумме триста человек из команды только убитыми, масса раненых, к концу в строю оставалось менее двухсот. У меня еще медаль осталась на память о том сражении — 'За стойкость'.

Кай тщательно обдумал формулировку вопроса, чтобы не обидеть нового члена экипажа.

— А... в чем смысл? Ты сменил авиацию на линкор, попал на нем под лютый обстрел... Шило на мыло, разве нет?

Тоби покачал головой.

— А что линкор? Сидишь себе за броней, двести или двадцать — неважно. Если прилетит тебе что-то фугасное миллиметров под триста — раз и все, тебя в клочья моментально. Или осколок размером с чайное блюдце — не успеешь и заметить, как окажешься в прихожей Госпожи. Быстро. А когда... — тут его лицо снова началось непроизвольно дергаться, — когда горишь в самолете... Как птица в клетке, брошенной в огонь. Горишь и бьешься, и не выбраться...

У Кая остался не самый приятный осадок от разговора со штурманом. Хотя парень-то вроде не робкого десятка, трусу медаль бы не дали. Он сам не знал, каково попадать под обстрел крупнокалиберной морской артиллерии, но догадывался, что это тоже испытание не для слабых духом. С другой стороны, а можно ли упрекать Тоби за то, что он не смог залечить на душе шрам от огня, в котором погиб весь его экипаж? Понять, что он вынес, можно только в одном случае — пройдя через то же самое, упаси Госпожа.

А Вольфгангу Тоби понравился без лишних вопросов. У Кая, если на то пошло, тоже против него ничего не имеется, кроме неприятного опасения, что он может оказаться ненадежным. Но тут уж только небо покажет, кто чего стоит.

Остальные трое 'новичков' оказались слегка похуже в плане компетенции. Штурманы — оба из воздушного флота, оба за тридцать, при этом один совмещал с основной учетной специальностью профессию воздушного артиллериста-наводчика, а второй был бортмехаником на небольшом корвете. Проблема заключалась в том, что навыков стрельбы из турельного пулемета не имел ни один, ни второй, так что обоим предстояло этот пробел закрывать при помощи своих новых командиров. Впрочем, мастер-сержант Крэйн здраво рассудил, что к этому делу стоит припахать еще и Вольфганга, лучший стрелок с потока, как-никак.

А вот стрелок Патрику вместо погибшего Джонаса попался стоящий, даром, что 'старик' под сороковник. Это был именно что стрелок-пулеметчик, отслуживший почти двенадцать лет по контракту, который успел полетать на многих воздушных кораблях, а также на сверхтяжелом артиллерийском гибридном штурмовике, и носил на рукаве четыре звездочки, которые, пусть и не по уставу, давно стали традицией среди флотских стрелков. Четыре звездочки — четыре самолета, сбитых общими усилиями стрелков экипажей, в которых он на тот момент состоял. Словом, человек с ударными истребителями не знакомый, но зато надежный, проверенный службой и боями.

* * *

На следующий день Кай узнал от одного из офицеров-наземников, что лорд Корво Морган прибыл на остров позавчера, прилетев на личном самолете вместе с дочерью, прислугой и своими личными помощниками, коих суммарно набралось почти двадцать человек.

Сей предприимчивый человек, благодаря унаследованной от предков способности делать деньги в больших количествах, давно стал чуть ли не самым желанным гостем где угодно. Сам император пожаловал ему специальный титул 'министра развития' и дал неограниченный кредит из государственной казны: лорд Морган обладал дикой, неуемной энергией, когда дело касалось нового предприятия, будь то новейший оружейный завод, передовой метод выращивания свиней или громадный, на сто тысяч рабочих, горнопромышленный комбинат. Он умел моментально, в считанные месяцы, в крайнем случае за год добиться успеха, получить огромные прибыли, а затем терял к своему детищу интерес и зачастую продавал все предприятие, а вместе с ним и будущие доходы, империи, получая при этом на руки крупную сумму, которую незамедлительно вкладывал в новое дело, дабы добиться еще большего успеха и сорвать еще больший куш.

Но дело была даже не в этом. Кай испытывал к этому человеку глубокое уважение и признательность за еще одно свойство его натуры, а именно — за умение, импульсивно ворвавшись в новую для себя сферу деятельности, буквально пинком придать ускорение прогрессу в этой области. В частности, 'инвалидник', который раскрывается с высоты менее ста пятидесяти метров, появился именно с подачи его аристократического ботинка, разработанный на его деньги. Предыдущая модель требовала сто восемьдесят при меньшем куполе и спасала только две трети выпрыгнувших над сушей, зачастую калеча даже тех, кто прыгал над водой, и вот эта огромная разница, в три раза меньше погибших и в четыре — покалеченных, была целиком и полностью заслугой лорда Моргана. Однажды он, узнав, что его друг детства, никому не известный летчик, погиб из-за недостатка высоты, не поленился нанять пару талантливых конструкторов и профинансировал все разработки, и счет жизней, которые были бы потеряны или искалечены без нового парашюта, давно пошел на многие тысячи.

Другим гениальным новаторством этого человека стал метод тепличного выращивания бобов и томатов без использования черноземного грунта, в стогах сена. Как обычно, сам лорд Морган ничего не изобрел, только собрал в одном месте нескольких молодых ученых, оплатил их изыскания, построил ферму, которая производила в восемь раз больше продовольствия, чем поле равной площади, и снял барыши, продавая разработки.

Конечно, не забывал он и о своей многочисленной семье. Морганы, двигаясь по дорожкам, проложенным Корво Морганом, основательно приумножили свои богатства, строя новые фермы, заводы, верфи и фабрики. Крупнейший завод грузовиков и тракторов с дензельными двигателями? Фабрика на двадцать тысяч рабочих, полностью покрывающая потребности воздушного флота и авиации империи в самых совершенных парашютах? Оружейный завод, где разработали и производят компактные пулеметные карабины? Гигантский концерн, выпускающий бронеплиты для линкоров? Авиационная компания, поставившая на поток производство частных безлевиумных дирижаблей? Крупнейший экспортер томатов, которые в Валиноре теперь называют едой бедняков, потому что привозные помидоры стали дешевле хлеба? За всем этим стоят Морганы, все, кроме самого Корво Моргана: он человек, стоять вообще не способный, его образ жизни — безостановочное движение вперед и впереди всех.

И вот теперь лорд Морган в Диппорте. К чему бы это? Со слов Вольфганга Кай уже знал, что лорд Морган намерен привезти сюда театр, но зачем? Вопрос хороший. В любом случае, появление Корво Моргана — это всегда к деньгам, притом к большим, потому как что бы он ни решил тут построить — наверняка это будет прогрессивно и с размахом, со множеством рабочих мест для местных.

Тем временем работы по расконсервации завершились, предстояло только прогнать проверки всех систем — и, может быть, наконец-то они поднимутся в небо, в свой первый настоящий полет в роли уже не курсантов, а полноправных летчиков.

Попутно Вольфгангу выдали положенную ему по статусу, как стрелку-снайперу, бронебойную винтовку. Когда он возвращался от интенданта в обнимку с угловатым деревянным ящиком, Кай друга просто не узнал.

— Вольфи, да ты просто светишься от счастья, — заметил он.

— Самозарядка Росс-Моффит, четырнадцатая модель, двенадцать миллиметров! — чуть ли не пропел Вольфганг.

— Вау...

— Это не 'вау'! Это Росс-Моффит четырнадцатый! Ты только подумай, Кай, четырнадцатый!!

— Эм-м... И что в нем такого?

Вольфганг посмотрел на него, как на полного невежду.

— Четырнадцатая модель — это самая маленькая из всех бронебойных самозарядок и самая точная из маленьких! Лучшее из бронебойных винтовок, созданных в Аркадии! Их всего сто штук, понимаешь? А потом начали выпускать говенную пятнадцатую серию — втрое дешевле и во столько же раз косее! И вот одна у меня в руках — а на всю остальную империю всего девяносто девять! Ха!

После этого он пропал вместе с винтовкой, пропустил обед и появился только вечером к ужину, счастливый и крепко пропахший пороховой гарью.

— Это нечто, — поделился он впечатлениями с Каем в столовой, прожевав кусок рыбной котлеты, — будь она у меня в Летной — я бы десять из десяти взял. На полигоне пристрелял ее и потом перестрелял все бутылки и жестянки, которые нашлись у тамошних ребят, с двухсот шагов. Ни единого промаха. Я назвал ее Рози!

— Короче, Кай, пулеметы с самолета можешь снимать, — пошутил Патрик, — Вольфу они, я так думаю, уже не нужны...

Наутро на плацу Крэйн, пройдясь вдоль строя, сказал:

— Итак, для вас у меня хреновая новость: ваша сводная группа расформирована. Теперь вы часть моего крыла, к сожалению, потому что у меня и без вас хлопот хватало... Так, это меня не в ту сторону повело... Ладно. В общем, состав у нас следующий: шесть ваших 'сандеркастеров' и один 'фэйерспиттер', шесть 'торнадо' и три 'стингрэя'...

— 'Стингрэи'?! — не поверил ушам Патрик.

— Ну да, а что?

— Да ничего, сэр, просто... Действительно, и почему это я удивляюсь, что три новейших истребителя из первых десяти находятся здесь...

— Их всего шесть осталось, потому что первые четыре были разбиты в ходе испытаний и доводки, — поправил его Крэйн. — И других уже не будет.

— Почему?

— Потому что когда император подписал спроектированный самолет к производству, главный имперский казначей заплакал. А император очень не любит огорчать своего казначея. Так вот, гусята. У всей этой солянки основная боевая задача — атака вражеских воздушных кораблей. Точнее, задачи мы распределяем следующим образом: истребители связывают боем вражеское прикрытие, а вы, ударники, ломитесь на вражеские калибры, героически поги... пускаете ракеты, я хотел сказать, дырявите их из пушек и сваливаете, а я потом пишу представления на посмертные награждения. Вопросы есть?

— Нам уже можно присматривать себе живописные места под могилки? — мрачно сострил Нойманн.

— Зачем? Если в этот раз доблестная имперская армия отсо... простите, 'победит' так же, как и в прошлый, то могилки вам не понадобятся. — Он кивнул в ту сторону, где в утреннем мареве вырисовывался гордый силуэт 'Стормбрингера': — поймите, гребаное корыто небоеспособно, и я не удивлюсь, если оно от одного попадания рассыплется в воздухе. После всех этих истерических воплей, ну, 'Стормбрингер' то, 'Стормбрингер' се, потерять линкор нельзя. Слишком велик удар по репутации: это лицо имперского воздушного флота. Потому Кольхаун почти наверняка имеет приказ врага к линкору не подпустить даже на дистанцию залпа. Это значит — бои вдалеке от острова, и там, если вас собьют и вы это переживете, надежда только на то, что узкоглазые вас подберут, когда будут искать своих летчиков. Такие вот перспективы.

— Ваш неиссякаемый оптимизм помогает нам жить и дышать, сэр! — вставил Нойманн.

— Ну вот и славно. В общем, с сегодняшнего дня начинаем боевое слаживание и патрулирование.

* * *

Несколько дней Ширацу буквально жил в ангаре, заводя тесное знакомство со своим новым самолетом. 'Синдэн' второй серии ему сразу понравился: прежний, первой серии, был всем хорош, а этот — как первый, но во многом лучше.

Погода, как назло, была нелетная, потому на патрулирование эскадрилья Сакаи не летала, оставив разведку вокруг базы на откуп собственно разведчикам и легким летающим кораблям.

За это время Ширацу изучил чуть ли не каждый винтик своего самолета, досконально освоил всю систему управления и вызубрил все летно-технические характеристики. На самом деле, ничего сложного: на девяносто процентов это 'первый' 'Синдэн', а оставшиеся десять — просто сказка.

Особо гениальным решением он нашел ручку рядом с РУДом, системой тросиков связанную с затворами всех установленных в носовом отсеке пулеметов. Первый самолет Ширацу был вооружен восемью мелкокалиберными пулеметами, из которых шесть — с ленточным питанием, а еще два питались от дисков на пятьдесят два патрона, причем их казенные части находились прямо в кабине, благодаря чему летчик мог их перезарядить в полете. Это была вынужденная мера: ленточные системы питания, несмотря на высокую огневую мощь и большой боезапас, печально славились частыми отказами. Ширацу за свои шесть боев трижды сталкивался с отказом части вооружения, причем однажды перестали стрелять сразу три в пределах одного боя. Бывали случаи, когда пилоты возвращались из боя без единого рабочего ствола, и потому установка пары-тройки пулеметов с дисками являлась необходимостью, а некоторые летчики пулеметы с ленточным питанием не уважали в принципе.

А в новом самолете проблему частично решили, дав пилоту возможность вручную передернуть затворы пулеметов и подать следующее звено ленты при помощи ручки и тросиков. Поломку системы этим не исправить, но заедания теперь можно устранять прямо в полете.

Самым сложным в освоении был новый сигнальный блок. Оказывается, пока Ширацу валялся в госпитале, мудрецы императорского конструкторского города разработали совершенно новую коммуникационную систему: комбинированный светокоммутатор.

Они детально изучили изобретенный летчиками примитивный свод сигналов, позволявший экипажам самолетов, лишенных сигнальщика, общаться при помощи навигационных и габаритных огней, и основательно развили идею. Результатом стала непростая в освоении, но очень эффективная система.

Сам светокоммутатор располагался под полом кабины пилота, пожалуй, в единственном месте, где было хоть немного свободного пространства. В кабине под левой рукой был установлен коммуникационный щиток со множеством тумблеров и лампочек, а в нескольких местах фюзеляжа техники вмонтировали световые модули, состоявшие из трех мощных чудесных ламп, способных светить несколькими цветами, а также мигать.

Щиток позволял летчику наперед выставить тумблеры ламп, закодировав аж сорок восемь кодовых сигналов, и в полете подавать их одним нажатием, причем в любую сторону: идущему позади, впереди, сверху, снизу и по бокам. Помимо этого, стандартное сигнальное устройство, запускающее ракеты, никуда не делось, и управление им тоже вывели на щиток.

Первейшая задача, поставленная пополнению полковником, заключалась в совершенном освоении новой системы и ее 'азбуки'. Даже не освоение боевого самолета — а именно светокоммуникатора. И раз уж даже Ширацу увидел в новинке массу возможностей — можно не сомневаться, что полковник Сакаи видит этих возможностей непочатый край.

Ширацу спал урывками, просыпался за два часа до подъема и шел в ангар, включал освещение, раскладывал на крыле своего самолета диаграммы и рисунки, затем тренировался давать нужные сигналы вслепую, не глядя на щиток. Усердие принесло свои плоды: экзамен он сдал быстрее и лучше всех, всего за три дня, после чего приступил к изучению самолета, когда молодые летчики еще маялись с коммуникатором.

В какой-то момент Ширацу даже удивился перемене, произошедшей в нем, своим энергичности и целеустремленности. Еще несколько дней назад он просто ждал отправки в последний полет, но теперь... Равнодушие и апатия испарились, ведь Ширацу уже не призрак во плоти, которого стараются не замечать, а ведомый легендарного аса, и тут дело даже не в величайшей чести, а в огромной ответственности. И потому молодой летчик должен почти в буквальном смысле слова прыгнуть выше головы, чтобы соответствовать своему ведущему.

Свою энергию Ширацу черпал, помимо четкого осознания своего долга, также и из 'побочного результата'. Раньше он был тем, с кем не заговаривают, чье имя не называют вслух, о ком упоминают в третьем лице, но вот внезапно не кто-нибудь, а сам Сакаи взял да одобрил его поступок.

И потому теперь Ширацу Ладат снова произносит свое имя громко и гордо.

* * *

— Вижу неопознанное морское судно на трех часах, расстояние двадцать миль! — послышался в шлемофоне голос Мориса.

— Это китобойный кеч, — ответил стрелку Джек, посмотрев в бинокль, — видишь у него две мачты с реями? Военные корабли давно уже парусного оснащения не имеют, только китобои и торговцы. Командир?

— Хрен с китобоем, — буркнул Дэффри Ротт.

Летчик имел вескую причину находиться в крайне скверном расположении духа: крушение иллюзий — это всегда больно. Кому-то в генеральном штабе было угодно отправить его, потомка славного рода, служить в самую задницу мира, да еще и под началом самовлюбленного циничного мудака Крэйна.

Нет, всего лишь пару недель назад, скажи ему кто-то 'Курсант Ротт, вы отправляетесь в Диппорт служить под началом знаменитого Молнии Крэйна' — он бы прыгал от непередаваемой радости и захлебывался бесконечным и безграничным счастьем. Но еще совсем недавно Дэффри даже в страшном сне не мог представить себе, что легендарный пилот, прославленный рыцарь небес, гроза врагов и герой империи Йегер Крэйн — конченный мудила, быдло, хам, хвастун, раздолбай и гнусный преступник, вор и наркоторговец.

Однако все эти грехи Дэффри простил бы ему без колебаний, если бы не цинично выставляемое напоказ презрение к дворянам, лидерам империи и, что самое страшное, к самой Аркадии. Презирать страну, которой служишь, которая обласкала и одарила тебя, невежественного подлого простолюдина, всеми благами — это уже не просто неблагодарность. Это попахивает откровенным наемничеством, а наемники, по мнению Ротта — твари гнуснее даже цепных псов, потому что у лютого цепного пса есть если не благодарность, то хотя бы верность.

Но у Крэйна нет ни того, ни другого. И — Создательница Всего, ты только полюбуйся! — этот самый Крэйн проталкивает своих детей в дворянскую школу, это при его-то презрении к дворянам. Да тут и морскому ежу понятно, что детишки пойдут целиком в папочку, вырастут, пристроятся, на правах детей 'героя', на непыльных должностях... Человек, презирающий свою страну, на ответственной должности — хуже вражеского шпиона, при том что и шпионом такая приблуда тоже станет без зазрения совести.

Но зол Дэффри вовсе не на Крэйна: урод без чести и совести не виноват, что вырос таким уродом. А вот люди, сделавшие из морального урода героя нации — им оправдания нет. Они что, не видели, кого ставили на пьедестал наивысшего почета?! Конечно же, они все прекрасно знали и понимали. И если лорду Симмонсу еще можно простить откровенное перекручивание реального исхода сражения — с точки зрения гордости страны и подрастающего поколения это преступление против истины направлено на благо Аркадии — то ублюдкам, сделавшим ублюдка героем империи, прощения нет.

И потому сейчас Дэффри Ротт сходится с Крэйном в одном: в его ненависти и презрении к пропагандистским шлюхам.

Он вздохнул и окинул взглядом приборную доску, проверяя показания. Патрульный полет — скукотища. Вот Джек и Морис — им сейчас хорошо: полет нормальный, рутина тянется — служба идет. А Дэффри Ротт пришел в боевую авиацию не за выслугой лет, а по велению долга и благородного сердца.

Конечно же, он прекрасно понимает, что патрулирование — такая же важная боевая задача, как бомбометание и воздушный бой, и вполне отдает себе отчет, что неопытные летчики становятся героями только посмертно. Да, Дэффри Ротт хочет быть героем, и желательно живым, но это не самоцель. Главное — долг перед родиной, и пусть прямо сейчас его одолевает скука смертная, патрулирование внешнего периметра империи — это тоже способ отдать этот долг. Любую, даже самую собачью службу вроде караула под проливным дождем на самых задворках, все равно необходимо нести, какой бы унылой она ни была.

Так что, если смотреть под таким углом, кабина боевого самолета на опасном направлении, с которого может прийти непримиримый враг — вполне достойный вариант.

'Сандеркастер' Ротта — в порядке ударных истребителей предпоследний. Последним идет экипаж Зеркина: Крэйн прямым текстом сказал, что на роль замыкающих всегда надо ставить только надежных, проверенных людей, а Кай и Вольфганг Гэт — как раз уже немного проверенные. Дэффри им завидует по-дружески: в той переделке со стервятником они зарекомендовали себя наилучшим образом, быстрее всех начав действовать. Кай опередил Ротта, всего на полсекунды раньше сорвавшись с места и бросившись в кабину пилотов, и теперь по праву может писать домой, как под командованием 'Молнии' Крэйна поставил на кон свою жизнь и заставил стервятника разбиться, победив его в поединке бесстрашия, а вот Дэффри, увы, пока что хвастать нечем.

С другой стороны, Ротт бы все равно не смог написать домой, потому что писать о Крэйне у него рука не поднимется, а не упомянуть его — значит присвоить себе чужую заслугу, что для потомственного дворянина из славного рода — проступок совершенно непозволительный.

Ну и ладно, лавры пожали Зеркин и Гэт — и заслуженно, они оба стоящие парни. Зеркин — тоже благородный человек, душой и происхождением, пусть и пошел в имперские вооруженные силы из-за нужды — но не в крысы канцелярские, не в мышиное охранение и даже не в моряки — а в боевую авиацию, и потому дружбой с ним всякий гордиться может. Гэт... ну, Вольф деревенщина необразованная, бескультурная и совершенно безнадежная, но Дэффри ведь не в театр с ним пришел и не на бал, а родину защищать, и плевать, что Ротт — из наивысший побуждений, по зову сердца, а Гэт — в первую очередь чтобы спасти от нищеты свою семью. Вольфганг — все же парень по-своему благородный, честный и прямодушный, а не мудак вроде Крэйна.

Ну а Крэйн... Хрен с ним. Подлый пес, облаивающий хозяина — но врагов кусает исправно, значит, кость свою заслуженно гложет. И если Дэффри Ротту предстоит защищать родину чуть ли не в обнимку с этим псом, это он как-нибудь перетерпит, конечный результат — неприкосновенность Аркадии — превыше всего.

И, может быть, когда-то и сам Дэффри будет рассказывать, как служил в Диппорте, и на восторженные вопросы 'Неужели с тем самым Крэйном?!' ворчать в ответ 'да мудак он, этот Крэйн'.

Но это мечты, а пока что он сидит в кабине боевого самолета на потенциально опасном маршруте, так что лучше не зевать.

Пошел четвертый час полета, эскадрилья шла обратным курсом, и день постепенно клонился к вечеру, когда на горизонте, на двух часах, крепко потемнело.

— Лютый шторм, — сказал штурман, рассмотрев явление в бинокль, — идет с материка как раз на Диппорт. Если сделаем крюк — немного оттянем рандеву, но садиться, чует мой зад, будет непросто.

Крэйн, видимо, рассудил так же, потому что повел свое подразделение по дуге, однако часом спустя шторм все равно налетел на них.

Вокруг сразу потемнело, почти как ночью. Началась дикая болтанка, за стеклом кабины — потоки воды и сполохи молний. Только и оставалось, что идти по приборам, ориентируясь на сигнальные огни идущего впереди самолета, благо набегающий поток воздуха размазывает воду по фонарю ровным тонким слоем, потому сквозь стекло можно видеть хотя бы огни.

В Летной их, конечно же, готовили в том числе и к таким экстремальным полетам, но инструкторы всегда выбирали для тренировочных полетов слабые грозы, которые этому шторму вообще не ровня, да и то без трагедии не обошлось: погиб весь экипаж вместе с инструктором. Так что если Дэффри хочет вернуться домой — тут уж клювом не щелкать. Правду говорят — желай осторожно, а то может и сбыться. Пенял на скуку? Получи, распишись и не скучай.

Пилоты включили фары, штурманы и стрелки взялись за фонари, передавая по цепочке сигналы и заодно позволяя идущим позади экипажам лучше ориентироваться на предыдущего.

— Сигнал получен! — послышался в шлемофоне голос Мориса, — 'замыкающий в порядке'!

— Мигай Зеркину, чтобы видел нас лучше, — пробурчал Дэффри, — тем более что штурман у него новый, так-то вроде с опытом поболе нашего, но непроверенный...

— Есть!

Тем временем Джек отправил идущему впереди сигнал 'два замыкающих в порядке', пару минут спустя спереди пришла по цепочке команда 'продолжаем в том же духе'.

Вскоре один из ведомых Крэйна совершил облет строя, а затем повис чуть в стороне от машины Зеркина. Грамотный ход: послать присматривать за 'гусятами' опытного, бывалого летчика. Крэйн, конечно, мудак, но дело свое знает, надо признать.

Часа через два болтанка поутихла, но ненадолго, потом началась свистопляска почище былого. Дэффри только ругался вполголоса, сжимая штурвал и тут шарахнуло совсем близко. Сверкнуло так, что за бортом все осветилось, словно днем, и летчик на секунду даже зажмурился: по привыкшим к полумраку кабины глазам резануло славно.

— Как же я сейчас скучаю по унылым бетонным стенам нашей мрачной казармы, — пошутил Джек.

Дэффри ухмыльнулся, подыскивая остроумный ответ, и тут послышался голос стрелка:

— Дэффри, я не вижу Зеркина! Он пропал!

— Тьма бы взяла!! — выругался пилот и приказал: — просигналь 'старичку'!!

Морис принялся мигать фонарем, одноместный истребитель качнул крыльями и ушел в сторону.

— Свети ему, свети! Чтобы и он не потерялся!!

— Есть!

— Джек, передавай вперед — 'потеряли замыкающего'!

А про себя мрачно подумал, что это в нем говорит паника. Инструкции он знает, как наверняка помнит их и Крэйн: в условиях грозы потерявшихся не ищут. 'Старичок' вскоре появился и повис справа от Дэффри. Зеркина он не нашел, и теперь одна надежда, что Кай отыщет путь домой самостоятельно. В противном случае его экипаж на семь лет занесут в список пропавших, а затем посмертно наградят за гибель на боевом посту — и поминай, как звали.

* * *

Первый полет в роли полноправных боевых летчиков начался совершенно обыденно, как в Летной, и абсолютно ничто не предвещало проблем. Однако Кай поневоле начал задумываться о собственной карме, когда на горизонте нарисовался жуткой силы шторм: переброска к первому месту службы — и стервятник, первый выход на патрулирование — и шторм. Странно все это, потому что раньше он невезучим себя не считал.

— Тоби, тебе приходилось попадать в такие бури? — полюбопытствовал Кай.

— Да, — ответил штурман, — я в такую попал на первой же неделе службы. Мой выпуск определили поначалу на Косанну — а там такое в порядке вещей.

Новый штурман очень быстро исправил не самое приятное первое впечатление, произведенное на Кая, притом ничего для этого не делая. Уравновешенный и флегматичный, Тоби оказался парнем из разряда тех, которые просто делают свое дело, без лишних слов, бахвальства и выпендрежа. Даже несмотря на то, что он раньше сам отказался от крылатых петлиц, Тоби имел в своем послужном списке безупречную службу, два года выслуги только в роли летчика и участие в третьей, короткой, но вполне себе полномасштабной войне с Тильваной, а в роли уже моряка достойно поучаствовал и в четвертой. Так что в какой-то мере новый штурман вполне мог смотреть на свой экипаж слегка с высоты, как на гусят — но не смотрел. И потому Каю Тоби Рэнд очень быстро начал казаться своим, даже чем-то напоминал Мишеля. Правда, Мишель был в повседневной жизни весельчак и превосходный собеседник, но когда дело доходило до серьезных вещей, Тоби неуловимо напоминал его тем, что говорил только по существу, делал свое дело хорошо и не выпендривался.

— А тут такие штормы бывают часто? — протрещал в ларингофоне голос Вольфганга.

— Понятия не имею, я тут год всего. Раньше было тихо много месяцев, а потом океан и небеса просто с цепи сорвались. За месяц до вашего прибытия — три шторма, и пока вы здесь — еще два, когда акулу на берег выкинуло и вот этот. Может, сезонное явление, хотя в лоциях на этот счет ни слова.

Тут за бортом знатно шваркнуло, да так, что Кай даже чуть зажмурился.

— Мощно, — прокомментировал Вольфганг.

— Да уж.

Кай поискал глазами огни идущей впереди машины, но не нашел.

— Тоби, я не вижу Ротта. А ты?

Штурман ответил только через пять секунд:

— И я не вижу.

— Гребаная молния... Нам только потеряться не хватало.

— Ничего страшного, придем сами. Просто держи курс, Диппорт аккурат на минус сто от нас.

— Э-э-э... минус сто?!

— А что, в летной на новую систему учета не перешли? — удивился Рэнд.

— Понятия не имею, о чем ты.

Штурман, сверяясь с приборами, ответил:

— У моряков теперь немного по-другому. Градусы считаются не в полный круг, а только в половину. Юг — двести градусов по часовой стрелке или минус двести — если против. Соответственно, Запад — это триста градусов по старой системе и минус сто по новой. У моряков такое новшество продиктовано в том числе и тем, что кораблю имеет большое значение сторона разворота, это у самолета вираж — двадцать секунд, а линкор на полном ходу циркуляцию выполняет четверть часа. Ну и команды короче. Раньше было 'лево руля, курс триста сорок', а сейчас — просто 'курс минус шестьдесят'. Вот по минусу рулевой и определяет, в какую сторону он должен повернуть. Если корабль идет на север, то курс минус сто означает поворот влево на сто градусов, а курс триста — поворот направо на триста, хотя направление будет одно и то же — запад. Но видно, у вас пока все по-старому.

— Хвала Госпоже, я пошел в стрелки, — протрещал в переговорное Вольфганг, — сдается мне, ваши штурманские премудрости будут еще похлеще университетской грамоты. Да, Кай?

— Но попроще, чем из винтовки восемь из десяти выбивать, — хмыкнул Кай. — Вольфи, самое простое — то, что ты знаешь и умеешь, а если чего не знаешь — там без разницы, легко или трудно это для других, ведь именно ты — не знаешь.

— Ну так-то оно да, ты прав.

— На самом деле, штурманом всякий стать может, — отозвался Тоби, — я вот при поступлении приврал слегка, что плавал с отцом на шхуне и кое-чего в навигации уже смыслю. Ну, чтобы не вздумали меня учить на стрелка или пилота. Но в итоге я учился вместе со всеми, с нуля, и там наука поставлена таким образом, чтобы освоил даже среднего ума деревенский парень навроде меня. Я освоил навигацию почти отлично, до наивысшего балла не дотянул всего семь пунктов. Так что будь я тупее, чем есть — все равно бы освоил.

— Хм... Так ты целенаправленно на штурмана пошел? Почему? — полюбопытствовал Кай.

— Потому что штурманы — они и вне авиации нужны, в отличие от стрелков и пилотов. Штурман на любом торговце или китобое — пятый человек после капитана и помощников, можно сказать. Я так подумал — что, ежели уволят по ранению или увечью? Погибну — мои сестрички получат пенсию, им на троих хватит на ноги стать. А ежели увечный буду — четвертый рот, да еще и врачи, лекарства... При том что пенсия-то та же. Ну а штурману потеря ноги или руки — не помеха, особенно если военный, таких многие компании нанимают охотно.

— Так ты тоже из-за семьи записался? — спросил Вольфганг.

— А чего ж еще ради? У меня три сестры, младшей десять, старшей шестнадцать, матушка давно померла, отец — как раз перед тем, как я в Летную и пошел. Что делать было?

— Как я тебя понимаю, дружище...

— Угу. Расчет простой, если повезет — так по-крупному, а если сгину — что поделать, авось Госпожа мне в своих палатах уголок да выделит. Но п-п-после 'К-крокод-д-дила' я п-понял, что к такой с-смерти не готов...

— Да никто не готов, если вдуматься, — философски изрек Кай, — мы вот все пошли в летчики ради денег, по большому счету, и я свои шансы наперед знал — двадцать пять из ста. Но все мы надеемся вернуться живыми.

— Пессимисты в летчики не идут, — подытожил Вольфганг.

— Это точно.

Полет продолжался почти в штатном режиме. На шторм плевать, главное четко держать курс и следить за высотой. Вот посадка в такую нелегкую погоду потребует мастерства и долю везения, и эта мысль была единственным фактором, омрачающим настроение Кая. Впрочем, вот что-что, а полоса на базе отличная, и подсветка прожекторами тоже что надо, так что главное просто клювом не щелкать — и сядет, как новорожденный на пуховую перину. А потом — горячий ужин и постель. И, может, партия в регицид с Дэффри.

— Не понял... — пробормотал внезапно Тоби.

— Что случилось?

— Смотри вон туда. Ты тоже видишь?..

Кай проследил взглядом в том направлении, куда показывал штурман. Там, внизу впереди и чуть слева, вырисовывалась темная массивная пирамида.

— Остров?

— Именно. Его не должно тут быть.

— Мы сбились с маршрута?

— Судя по всему — да, хоть я и не понимаю, как...

Кай прикинул расклад.

— Ладно, мы немного отклонились, но до базы, думаю, это нам не помешает добраться. Остров большой, базу и город по огням заметим издали...

Штурман покачал головой:

— Боюсь, что нет. Мы не просто отклонились: с того места, где нас застиг шторм, и до самой базы на тридцать километров в обе стороны от курса нет ни клочка тверди. Мы сбились, причем основательно.

— Дело дрянь? — негромко спросил Вольфганг.

— Хуже некуда. Я не могу понять, как, почему и насколько велико отклонение, однако мы сейчас летим не на Диппорт, и тут уже неважно, южнее или севернее острова мы пройдем. Севернее — курс на материк, но до него нам топлива не хватит. Если южнее — то там ближайшая земля по курсу только на том полушарии. Так и так мы упадем в океан, когда топливо иссякнет.

— Чужак бы взял... Мысли есть?

Тоби взглянул вниз, на остров, и кивнул:

— Описывай концентрические круги вокруг него, это пока наш единственный ориентир. Как же так, а?.. Я уверен, что прокладывал курс правильно... Постой-ка...

Он протянул руку к лючку с бортовым имуществом и вынул оттуда самолетный циркуляр, несколько секунд сверял что-то на приборной доске, затем обернулся к Каю.

— Ты помнишь серийные номера двигателей?

— Нет, конечно, зачем мне?

— Тогда прочитай мне серийный номер своего хронометра! Сбоку на ободке крышки.

— Два-два-три-два-ноль-семь. Серия 'Б'.

— Так я и думал... Номера не совпадают, это не наш циркуляр, кто-то перепутал и сунул сюда циркуляр другого самолета. И значит, прописанная тут девиация — тоже не наша. Мы шли не строго на запад, а левее или правее, и Чужаку лишь ведомо, в какую сторону...

— Мы в заднице, похоже... Ты можешь определить, где мы, по острову? Если я ближе подлечу?

— Это не остров — просто скала посреди океана, и таких тут множество. Одна надежда — что рядом есть что-то еще. Будь тут рядом еще одна скала — зная их взаимное расположение, можно определить их названия и наши координаты заодно. Спускайся ниже.

Им повезло: двадцать минут спустя Вольфганг заметил слева по борту белые барашки прибоя. По требованию штурмана Кай уменьшил высоту до ста метров, чтобы тот мог хорошо рассмотреть находку — еще один камень, сто метров в поперечнике, выглядывающий над поверхностью едва ли на метр-другой, так что волны с легкостью перекатывались по нему.

— Это Кракенов Стол, точно! — радостно воскликнул Тоби, — я знаю это место! Так, сейчас...топлива у нас сколько?

— Час-полтора, не больше.

— А это уже хреново. До Диппорта километров триста — можем не дотянуть.

— Думаю, дотянем...

— Рискованно очень! Смотри, отсюда на север в двадцати километрах есть остров, относительно большой, пальмы, кокосы, все такое, с мелкой спокойной лагуной. Мы можем сесть там на воду и продержаться достаточно долго, чтобы нас нашли! Если не дотянем домой даже полкилометра — это будет нам всем стоить жизни.

— Дотянем, — решил Кай, и в этот момент за бортом мощно сверкнула молния, совсем близко ухнул гром, самолет тряхнуло и повело вправо.

Пилот даже не услышал, а скорее почувствовал болезненный скрежет где-то в области правого двигателя. Одновременно туда посмотрел и Тоби — и в следующий момент его лицо задергалось от ужаса.

Одного взгляда было достаточно, чтобы все понять: молния ударила в самолет в области правой мотогондолы, и движок вспыхнул, как факел.

— Горим, горим!! — завопил Тоби, разомкнул замок пристяжных ремней и рванул на себя ручку бокового люка.

— Стой! Высота сто метров! — крикнул Кай.

Слова запоздали: штурман выбросился из самолета головой вперед, видимо, предпочтя умереть в волнах, а не в огне. В кабину ворвались бешеные порывы ветра.

— Огнетушитель, Вольфи!!

Первым делом он перекрыл подачу топлива к правому мотору, однако неизвестно, какие разрушения причинила молния, и если огонь доберется до топливопровода — и Кай, и Вольфганг будут завидовать Тоби очень сильно, но недолго.

Однако Вольф не подкачал, быстро подсоединив баллон огнетушителя к нужной трубке и пустив смесь к пылающему двигателю. Несколько секунд спустя пламя, лишенное подпитки, окончательно захлебнулось в пене.

— Что у вас там творится?! Что за дикий вой?

— Это сквозняк! Тоби выпрыгнул!!

— Госпожа, помилуй...

Каю на язык просились в этот момент совсем другие слова. Штурман погиб, но под его ответственностью пока еще остаются самолет и они с Вольфгангом. Самолет, впрочем, уже не спасти: на одном двигателе на максимальных оборотах 'сандеркастер' еще дотянул бы до дома, но топлива не хватит, потому что скорость сильно упала, расход топлива — вырос. Остается только одно.

— Вольфи, мы летим к острову и садимся! — Кай с трудом перекричал завывания ветра, — готовь лодку и аварийный пакет! У нас будут считанные секунды, чтобы выбраться из самолета, прежде чем он пойдет на дно!

— Понял!

Остров показался впереди почти сразу, несмотря на мглу и шквальный дождь. По форме напоминает молодой месяц, гора в середине, 'рога' невысокие. И лагуна в центре — километра три в поперечнике.

Ну, Госпожа, помогай.

Борясь со штурвалом, чтобы удержать идущий на одном моторе самолет прямо, Кай тем временем отстегнул ремни парашюта и мысленно просчитал последовательность своих действий. Сразу после приводнения — отстегнуться от кресла, схватить свой аварийный запас, открыть фонарь кабины, выбросить пакет, затем, если получится, выбросить также и пакет штурмана. Хотя вряд ли: Тоби, выпрыгнув из самолета, невольно подложил большую свинью и Каю: набегающий поток оторвал дверцу сразу же, и теперь в боку носового остекления зияет проем, в который немедленно хлынет вода. Так что не факт, что удастся взять хотя бы один пакет, тут самому бы успеть выбраться. С самонадувной двухместной лодкой он решил не возиться: вторая такая же у Вольфганга, им на двоих вполне хватит и одной.

Остров все ближе. Кай вспомнил про пришитый к парашютному ранцу револьвер, вынул его из кобуры и сунул за пазуху: потерпевшему крушение летчику он лучший друг. Незамысловатое, грубое, но надежное крупнокалиберное устройство, в зависимости от типа патронов, могло служить сигнальной ракетницей, сигнальным фальшфейером и зажигалкой, миниатюрным дробовичком для добычи островной птицы на пропитание, а с тяжелыми свинцовыми пулями — также и средством самообороны на случай встречи с голодным морским вараном.

Обреченный 'сандеркастер', постепенно снижаясь, приближался к своей могиле. Пилот уже видит белые буруны и темный массив горы... Пора!

Кай опустил закрылки в посадочное положение, чтобы снизить скорость, и выключил левый двигатель. Бушующие волны все ближе.

— Вольфи, держись!

Самолет, пройдя над 'рогом полумесяца', немного не долетел до середины лагуны и врезался в воду. Перед столкновением Кай потянул ручку на себя, задирая нос, и погасил скорость, к тому же удар получился несколько плашмя, что не позволило самолету зарыться носом в воду в первый же миг.

Ремни сжали грудную клетку, когда тело по инерции пошло вперед, дыхание на секунду перехватило. В кабину сразу же устремилась вода, медлить времени нет.

Кай отстегнулся от кресла, дотянулся до своего аварийного запаса, открыл фонарь и выбросил пакет наружу. К этому моменту он оказался уже по пояс в воде, потому ради второго решил не рисковать и полез наверх.

В это же время Вольфганг уже выбросил из своей кабины надувную лодку и потянул за длинный линь, конец которого петлей привязал к запястью. Тем самым он сорвал пломбы с баллона, и в несколько секунд лодка развернулась и надулась.

Самолет быстро уходил под воду: от удара в фюзеляже и крыльях открылось множество щелей, через которые поступала вода. Впрочем, потерпевшие крушение летчики успели без особых проблем перебраться в лодку, собрали компактные весла и выловили из воды оба аварийных пакета. К тому времени, как они начали непростой путь к берегу, над водой все еще выступало одно крыло и часть правого киля.

— Как бы нас не потопил дождь, — заметил, перекрикивая шум волн и ливня Вольфганг, орудуя веслом, — того и гляди — зальет до краев.

— Лодка выдержит, потому что ее объем — почти двести литров, а мы с тобой весим меньше, чем двести литров воды.

— Добавь сюда воду, которая зальется внутрь!

— Ее не надо сюда добавлять!

— Почему?

— Уфф... Греби лучше! Лекцию по физике я тебе на берегу почитаю, ладно?!

Минут через двадцать они, основательно умаявшись, добрались до берега и выволокли лодку на песок.

— До чего же трудное это дело — на лодке плавать, — сказал Вольфганг, отдышавшись.

— Это из-за маленьких весел. С таким же успехом можно и ложкой грести.

Вечер уже почти полностью сдал свои права, но из-за туч казалось, что наступила глубокая полночь. Два источника света — аварийные фонари, извлеченные из пакетов. Фальшфейеры, по два на брата, которые у летчиков при себе во внутренних карманах вингсьюта, Кай решил поберечь.

— И что дальше делать будем?

— Найдем какой-то камень побольше и спрячемся з ним, накрывшись лодкой от дождя. Дождемся утра и помозгуем, как быть дальше...

— Может, двинемся к середине острова? В лесу если найдем дровишек — костер зажжем...

— Захотелось с морским вараном повстречаться на ночь глядя? Он собеседник так себе!

— М-м-м... вопросов нет.

Они нашли пару стоящих вертикально валунов и забились в образованный ими угол, замотавшись в ткань инвалидника, предусмотрительно прихваченного Каем, и накрывшись лодкой от дождя. Ветер, к счастью, был не то чтоб очень сильным, потому собственного веса лодки с парой положенных сверху булыжников хватило, чтобы ее не сносило.

Поначалу было холодно, но затем они немного согрелись. Просушиться, само собой, было негде.

— Если подхватим воспаление легких — умора будет, — пробурчал Вольфганг, — пошли в летчики — а померли от воспаления...

— Вижу, ты уже заразился, подхватив у мастер-сержанта его потрясающий оптимизм, — хмыкнул в ответ Кай. — А воспаление — фигня. Не так давно Эммер и Лоух изобрели свой чудесный пиоцианомицин, и это лекарство уже полгода как в военные госпитали поступает.

— Ладно, — согласился Вольф, — утром поищем, вдруг найдем один госпиталь в ближайших кустах...

* * *

К утру шторм начал утихать, и уставшие летчики смогли немного выспаться. А как рассвело, Вольфганг, наскоро перекусив, зарядил револьвер пулями.

— Давай обойдем остров, — предложил он, — вдруг Тоби жив и его вынесло на берег? Вингсьют не дал бы ему утонуть.

Кай покачал головой:

— Он выбросился из самолета головой вперед, не отстегнув основной парашют, так что его шансы раскрыть инвалидник были совсем нулевые. Парашютный ранец, болтающийся у задницы — это полет почти вертикально вниз, ни о каком планировании с таким весом и сопротивлением речи быть не может. Падение со ста метров при собственной начальной скорости в триста — там без разницы, вода внизу или бетон. Впрочем, пойти конечно пойдем, если найдем тело — хоть похороним как положено...

Но далеко уйти им не удалось. Как только они вышли из-за камней, за которыми нашли приют, то увидели, что остров не такой безлюдный, как им казалось.

На середине побережья лагуны, напротив горы, в полукилометре друг от друга стояли на якоре две небольшие шхуны, а прямо посреди лагуны, над тем местом, где ушел под воду самолет, над водой покачивались два вельбота с вооруженными — это Вольфганг ясно видел острым глазом воздушного снайпера — людьми.

— Это еще кто такие?! — удивился он, и тут Кай быстро утащил его обратно за камень.

— Это, поглоти их тьма, контрабандисты.

Дальнейшее осторожное наблюдение подтвердило эту догадку. По всей видимости, в лагуне частенько встречались для заключения сделок нелегальные торговцы, вот и в этот раз шторм застиг тут сразу двоих. То, что эти ребята друг другу не доверяли, выдавали прежде всего пулеметы на шхунах, нацеленные в сторону партнера.

И, конечно же, им не понравилось, что во время шторма в их укромную гавань залетел имперский самолет.

Тут из воды появился ныряльщик, люди в вельботах начали переговариваться, жестикулируя, пара человек красноречивыми жестами обводила остров, гору, побережье.

— Они обнаружили, что самолет пуст, и, значит, уже знают, что мы тут, — подытожил Кай, — а наркоторговцам свидетели не нужны.

— А откуда ты знаешь, чем они торгуют?

— На корабли посмотри. Один выглядит как почтовик, второй — скоростной авизо из Хоннеамиса. И на трубы — оба дензельные. Ты же понимаешь, что мощный дензель на относительно малом корабле — удовольствие очень дорогое. Малому торговцу — не по карману в принципе, значит — торгуют наркотиками. Потому оба и замаскированы под почтальона и авизо, что дензель на торговце выдаст их с головой. Ну а прямо тут, посреди океана, почтовикам делать нечего, сам понимаешь.

— И что будем делать?

— Сам не знаю. Остров маленький — отыщут. Даже гора, хоть и джунглями покрыта, может быть обыскана за пару часов, их ведь только тут дюжина, а всего на двух кораблях их десятка три-четыре как минимум. Вот если б самолет лежал на земле, а не на дне — у нас была бы надежда отбиться парой крупнокалиберных пулеметов за броней, а так... с пугачами шансов никаких. Разве только кого с собой прихватить...

— Вообще-то, пулемет достать можно... — заметил Вольфганг.

— Точно! — ухватился за мысль Кай, — у штурмана есть пулемет для стрельбы через лючки! Он в держаке на полу кабины! И диски!

— А еще на держаке — моя винтовка. Вот ее бы достать — и тогда, даже если нам конец — то и им тоже. Моей Рози безразлично, дензельные у них там движки или паровые, и после этого они уже никуда не уплывут с этого острова, покуда патруль не найдет или сами не передохнут от голода.

— Хм. И как я сам не подумал... Как бы теперь ее достать...

— Посмотрим, не достанут ли они. Главное, чтобы они оттуда убрались. Самолет неглубоко лежит, там метра три всего или четыре. Мы можем доплыть туда на лодке, когда они пойдут нас искать, достать винтовку и пулемет, а тогда уже поглядим, кто кого.

Кай с сомнением покачал головой:

— Не получится. До их кораблей полтора километра, на том, что дальше — крупнокалиберный пулемет. Достанут. Попадание — это вопрос только лишь числа выстрелов. И буль-буль.

— Да, дело плохо... — вздохнул Вольф.

Тем временем контрабандисты, посовещавшись, поплыли обратно к своим шхунам. Некоторое время летчики надеялись, что те просто уберутся, но не тут-то было. Контрабандисты принялись высаживаться с кораблей на берег во всеоружии, и сформировали пикет и поисковую партию. После чего пикет остался неподалеку от кораблей таким образом, чтобы летчики не могли проскочить мимо них по склону горы, а основная группа двинулась на восточную оконечность острова, видимо, решив начать поиски с ближней к себе стороны. К счастью, контрабандистов было действительно не так уж и много, сформировав пикет и поисковую группу, у них не хватило людей, чтобы задействовать еще и суда. Вероятно, им мешало взаимное недоверие.

— Скорее всего, они обойдут остров по внешнему побережью и горе и выйдут к нам, это вопрос трех-четырех часов, — сказал Вольф. — Какие будут идеи?

— Хм... Есть одна. Поплавки аварийных пакетов. Сколько весит твоя винтовка?

— Одиннадцать килограммов двести граммов без магазина. А что?

Кай призадумался.

— Смотри. Один поплавок из аварийного пакета выдерживает двенадцать килограммов. Я привязываю его себе на грудь, а к нему — мешок из парашютной ткани, мешок грузим консервами... нет, лучше камнями. С маленьким недовеском, чтобы поплавок и меня поддерживал. И так я доберусь до самолета, держа над водой только голову. Там я ныряю, достаю твою винтовку и боеприпасы, кладу вместо камней в мешок и плыву обратно. Это будет долго, мешок не даст плыть быстро, но с поплавком я смогу отдыхать. Я обернусь в час. И тогда у нас будет твоя винтовка.

— Тогда надо два поплавка. Ты еще и пулемет с дисками сможешь захватить.

Кая терзали смутные сомнения насчет своих способностей, но тут уж пока не сплаваешь — не узнаешь. А если у них будет еще и пулемет... Конечно, вдвоем против своры наркоторговцев им все равно никак не победить, но если Вольф повредит оба судна, а может и сожжет — их позиция на конце 'полумесяца' станет весьма сильной, потому как единственный подход к ним — голый 'рожок' с редкими валунами. На нем трудно укрыться от пулемета, а тем более от снайпера с бронебойной винтовкой. А это значит, что два летчика проживут не до обеда, а минимум до вечера. Впрочем, Кай себя не обманывал: ночью к ним можно будет легко добраться на весельной шлюпке. С другой стороны, и у них тоже появится определенная свобода маневра. Жаль только, что вести боевые действия на суше их не учили.

— Ладно, так и сделаем.

Они торопливо порезали парашютные стропы на веревки, из полотна сконструировали мешок, способный вместить в себя оружие и боеприпасы, на поплавках кортиками сделали канавки для креплений. На подготовку ушло драгоценных полчаса.

Когда Кай перецепил контейнер с 'ядом кракена' на руку для удобства, Вольф протянул ему и свой:

— Ты там возиться долго будешь, возьми на запас. Тем более что акулий плавник я на той стороне лагуны видел. Акула мелкая, но их может быть больше. Ну, Госпожа тебе в помощь.

— Да уж не помешало бы, — отозвался Кай и выудил из аварийного пакета очки для ныряния.

Поплавок позволял легко держаться на воде, но мешок сильно тормозил, создавая сильное сопротивление. Сразу выяснилась еще одна деталь: груз в тридцать килограммов камней обладал собственной инерцией, и потому небольшие волны еще не успокоившегося после бури океана не поднимали Кая вверх, а перекатывались по нему. В этом был несомненный плюс: разглядеть его голову среди волн будет нелегко. Однако по этой же причине приходилось тщательно следить за волнами и координировать дыхание с ними.

Отплыв метров на сто — на это ушло целых четыре минуты — он выбросил в воду первую порцию порошка, выждал несколько секунд и для уверенности высунул язык, 'лизнув' воду: кислая. Отлично, акул теперь можно не бояться.

Противоакулий порошок, в обиходе моряков и летчиков известный как 'яд кракена', действительно являлся химическим реагентом, который, будучи смешанным с водой, образовывал тот же состав, что и в защитном черниле дрейфующих кальмаров. Кисловатый на вкус и почти безвредный для человека, токсин поражал жаберные кровеносные сосуды акул, и потому одного намека на него хватало, чтобы любая акула повернула восвояси на полной скорости, забыв о голоде, болтающейся перед самым носом добыче и запахе крови. А кальмары, учуяв свой же токсин, немедленно уходили на глубину, для них это сигнал опасности.

Также чудо-состав прогонял даже китов, хоть и не всегда. Изобретателям противоакульего порошка не удалось выяснить, как он действует на китов, однако достоверных случаев, когда потерпевший крушение летчик избегал проглатывания, бросая открытую капсулу в воду между лодкой и атакующим китом, было немало. Так что сейчас океан для Кая — надежный союзник, укрывающий от врагов и не угрожающий нападением из глубины. В настолько отчаянном положении даже такое небольшое преимущество — дар небес.

Путь к затонувшему самолету был весьма изматывающим. Гребешь, гребешь, гребешь, оглянулся — а проплыл всего ничего. Девятьсот метров хорошему пловцу — не расстояние, за двадцать минут без напряга проплыть можно. Однако привязанные к груди поплавки из аварийного пакета, хоть и немного поддерживали в воде, но слегка тормозили, а что уж говорить о громадном мешке? В итоге Кай затратил, должно быть, целый час и настолько выбился из сил, что пришлось отдыхать, прежде чем приниматься за ныряние.

Достать с четырехметровой глубины железяку весом в двенадцать кило оказалось сложнее, чем он себе представлял: с ней не всплыть. Потому Кай, держа в руке оружие, встал ногами на самый верх фонаря кокпита, рукой дотянулся до мешка, утащил его вниз, забросил внутрь винтовку и вынырнул на поверхность, жадно глотая воздух.

С боеприпасами и пулеметом все было проще: мешок перевесил поплавки и лежал на крыле самолета. Каю пришлось нырять восемь или девять раз, чтобы найти и загрузить оружие и патроны, а потом еще два раза, чтобы выгрузить камни, и к концу работы он уже едва дышал от усталости. А впереди — мучительный путь обратно.

* * *

Вольфганг не находил себе места, пока Кай плавал за оружием. Его терзало чувство вины, что друг поплыл, взяв на себя риск и тяжесть задания, а он, Вольфганг, остался прохлаждаться на берегу. Конечно, если по уму, то тут и вариантов нету, потому что сельский парень из материковой глубинки нырять не умеет, и с этим ничего не поделать. В Летной его, как и всех летчиков, учили не погружаться под воду, а держаться на поверхности. В штиль и шторм, в холодной воде и теплой, с подручным средством и без. А нырять — не учили. Даже гребаные очки для ныряния были положены в аварийный запас для того, чтобы потерпевший крушение летчик мог найти себе пропитание под водой на мелководье: крабы, креветки, мидии и рапаны с голоду помереть не дадут.

Но ситуация, когда летчику может что-то понадобиться на глубине, никем предусмотрена не была. Или, может быть, была, однако даже в этом случае учить курсантов нырять означало не научить чему-то более важному. Их даже плавать учили так себе, для галочки, исходя из логичного допущения, что сбитые летчики оказываются в воде в вингсьюте, комбинированном со спасательным жилетом.

И потому Кай, с детства умеющий плавать и нырять, в том числе с вышки, поплыл, а Вольфганг остался на берегу и теперь, несмотря на все доводы разума, чувствует себя препогано. Попади Кай в беду — он даже помочь ему ничем не сможет. Дерьмово.

Минуты тянулись очень медленно. Пока Кай доплыл до самолета, прошел чуть ли не год, хотя хронометр уверял, что только тридцать пять минут. Несколько раз, когда он нырял на минуту с лишком, Вольфгангу начинало казаться, что друг утонул. Но вот Кай направился обратно, слава Госпоже.

Все это время Вольфганг внимательно следил за кораблями, пикетом и побережьем. Заметь кто Кая, он вряд ли сможет что-то сделать, разве только попытаться отвлечь на себя. Или, если это будет пикет или группа контрабандистов, тогда Вольф точно заставит их отвлечься, атаковав с двумя револьверами. И у Кая будет немного больше времени, чтобы выбраться на берег и дать бой. Итог, конечно, во всех раскладах так и так один и тот же, но Вольфганг не собирается сдаваться, и уж тем более — сдавать друга.

Однако все прошло гладко, и еще сорок минут спустя Кай, буквально шатаясь от усталости, выбрался на камни у самого берега, борясь с мешком, который пытался утянуть его обратно в воду. Вольфганг, пригибаясь и прячась между валунами, поспешил к нему на помощь, выудил из воды мешок с оружием, а затем почти поволок и Кая, и добычу в укрытие.

— Вольфи, сколько времени прошло?

— Почти полтора часа.

— Значит, уже скоро.

От него не укрылось, что Кай настолько изможден этим заплывом, что у него трясутся конечности. Пока друг отдыхал, Вольфганг принялся разбирать и сушить оружие, вначале винтовку, потом пулемет, затем вылил воду из магазинов.

Кай, немного восстановив силы, напился из фляги и сказал:

— Давай собирай все назад. Или нет, пулемет я соберу и сам попозже, а пока давай разберемся с этими корытами.

— Ты еще не оправился как следует, рано бой начинать!

— Не рано. Когда припрется поисковая бригада, нам будет уже не до судов, а их надо в первую очередь сжечь. Мы все равно не отобьемся, но их выпустить нельзя. Это хоть и не яматианские войска, но как по мне, то еще хуже, те хотя бы честные солдаты, а это.... Мразям, которые возят в Аркадию наркоту, сама Госпожа велела дать укорот здесь и сейчас.

— Угу, согласен, — отозвался Вольфганг, собирая винтовку, — хотя, с учетом того, что точно такой же тип у нас за командира, как-то оно странно получается...

Кай только фыркнул:

— Крэйн против них никто вообще. Если уж на то пошло, он наркоторговец только формально, но не по факту, потому что коч — афродизиак, но не наркотик... А эти вот ублюдки возят морфий и опиум, причем совсем не для медицинских целей.

— Афро... чего?

— Афродизиак. Эротический возбудитель, по-простому — чтобы стоял хорошо и долго. Коч, конечно, вызывает незначительное привыкание, если долго злоупотреблять, но всего три дня под замком — и оно полностью проходит.

— Если так, отчего ж он под запретом?

Кай хохотнул:

— А ты сам подумай. Коча мало, растет долго. Если его добывать и использовать начнет каждый желающий — дворянам ничего не останется. Аристократы используют препараты из коча, как аспирин и микстуру от кашля. Это только простолюдинам он запрещен. На деле же в нем нет ничего сильно плохого, если применять как лекарство, по уму. А морфий... Вот он многих в могилу свел, много жизней поломал. Тут уж если на иглу сел, словно камбала на острогу — все, не слезешь. Продашь землю, дом, коня, оставишь на паперти семью — и все отдашь этим ублюдкам за дозу. Опиум — та же беда. В Хоннеамисе он частично разрешен, и наказания не так строги — потому к нам его завозят оттуда. Я так думаю, куплю-продажу они уже совершили, и все это дерьмо сейчас на почтовике, а потому его надо сжечь в первую очередь. Хоннеамисский авизо на закуску.

Вольфганг закончил собирать винтовку, кое-как высушенную и почищенную, вогнал в паз шестизарядный магазин с бронебойно-зажигательными и передернул затвор:

— Ну что ж, командир, я готов. Только вот без понятия, куда стрелять, это ж не самолеты.

— Смотри, видишь где задняя часть надстройки? Там была труба до переделки, а под ней машинное отделение. Я на таком катался, только паровом. Мысленно подели корпус от рубки до кормы на три части. Раньше паровая машина и котел были под рубкой, а топка и топливо — в корме. Я не знаю, как его перепланировали при установке дензеля, но двигатель они перенести не могли без сильных переделок, потому что валы винтов идут в то место. Не знаю, как они использовали место под топку и топливо — но баки где-то там же. Давай так, бронебойный ему в двигатель, а потом бронебойно-зажигательными от середины до кормы чуть выше ватерлинии.

— Есть, — ответил Вольфганг, оттянул затвор и вставил вместо выброшенного бронебойно-зажигательного бронебойный.

Позицию они выбрали между двумя валунами так, чтобы с кораблей их нельзя было достать пулеметами, в то время как оба контрабандиста были, можно сказать, на ладони, только авизо наполовину скрыт за почтовиком. Но не страшно: цель именно почтовик.

Вольфганг нажал защелку и снял с вертикальной прицельной панорамы горизонтальную: при стрельбе по целям со скоростями от околонулевой до ста она не нужна. Затем установил ползунок на тысячу метров, взял немного выше, чтобы компенсировать несколько большее расстояние, прицелился под рубку и потянул за спуск.

Винтовка лягнула в плечо, посылая вперед двенадцатимиллиметровую пулю, Вольфганг передернул затвор, досылая бронебойно-зажигательную, прицелился чуть правее и выстрелил снова.

Поначалу ничего не происходило, и оценить результаты стрельбы он не мог из-за большого расстояния, однако после пятого выстрела над почтовиком показалась первая струйка черного дыма, идущая примерно из третьей четверти корпуса.

— Ха! Вольф, так держать! Гаси его, пока не будет пылать от носа до кормы!

Вольфганг выстрелил еще раз и сменил пустой магазин на полный. У него полных, стараниями Кая, еще восемь — десятый Кай либо не нашел, либо потерял в процессе, либо просто не стал нырять лишний раз за одним магазином — и Вольфганг найдет им всем правильное применение.

На третьем выстреле второго магазина почтовик буквально вспыхнул, от рубки до кормы — сплошная стена огня. Контрабандисты, которые поначалу не показывались, наконец-то засуетились, осознав, что стреляют по ним отнюдь не из пехотной винтовки, и принялись спасать свой груз. Кто-то из них стал к пулемету, но Вольфганг уже прицелился в него бронебойным.

Человек как мишень не так удобен, как учебный мини-аэростат, он вдвое уже, хоть и выше. Однако стрелять по 'шарикам', буксируемым за самолетом-тягачом мишеней, приходится из движущегося с большой скоростью самолета. И для стрелка, приноровившегося к таким непростым целям, бегущий человек — все равно что неподвижная мишень. Бронебойная пуля прошла сквозь пулеметную установку насквозь, и Вольфганг видел, как пулеметчик упал, взмахнув руками.

— Не дай им вынести из трюма наркоту! — крикнул Кай.

Еще один выстрел все же ушел за молоком, но шестая пуля нашла свою цель. Человеческая фигурка с каким-то белым ящиком в руках, бредущая от горящего корабля к берегу, упала лицом м воду и осталась лежать на поверхности воды.

Других попыток вынести наркотики не было.

— Теперь авизо! — приказал Кай.

Однако экипаж второго судна не дремал. Вольфганг успел выстрелить дважды и поджег его, но к тому времени кораблик успел скрыться за пылающим почтовиком. Густой черный дым скрыл цель от стрелка.

— Проклятье, ушел гад... Но ты просто мастер, Вольфи. Ублюдка четко поджег, отличная работа. Будем надеяться, что весь его груз накроется.

— Вряд ли... Носовая часть не горит особо, а трюм, видимо, там.

В этот момент почтовик взорвался, не сильно, но горящие обломки надстройки полетели в разные стороны. Взрыв явно повредил корпус, потому что судно моментально ушло под воду и легло на грунт, оставив над водой только задранный нос и верхнюю часть борта. Черный дым начал разбавляться белым паром.

— Ай, хорошо как, прям душа радуется! В общем, пора ждать гостей, пикет уже побежал в нашу сторону, — подытожил утренние стрельбы Кай и принялся собирать пулемет.

Вольфганг прикинул, удобно ли ему будет отстреливаться от наступающих по косе контрабандистов. Позиция, насколько он может судить как полнейший профан наземного боя, неплоха, камни есть, можно стрелять, не высовываясь, а противника ждут аж два открытых участка, один на берегу, где от ближайших кустов до начала косы метров четыреста голого пляжа, второй посреди косы, где она частично залита во всю ширину водой.

А вон и первые гости. Вольфганг сглотнул, наводя винтовку. Они, конечно, продержатся сколько смогут, но финал боя уже практически предрешен. Да уж, недолгой оказалась их с Каем служба, но жаловаться грех, Мишелю не досталось и столько. Радует лишь, что и им Госпожа тоже дает возможность уйти достойно. Конечно, контрабандисты не яматианцы, не достойные противники, но если вдуматься — так даже лучше. Летчики Империи Ямато — все же солдаты, как и Кай с Вольфгангом, сражающиеся во славу собственной родины и собственного императора. Да, это враг — но честный враг, воюющий борт в борт, лицо в лицо, глаза в глаза, снарядами и пулями, во имя того, что считает достойным гибели за него.

А это... мразь, другого слова не найти. Сволочи, исподтишка наводняющие улицы аркадианских городов сладкой отравой, и они делают это не ради какой-либо высшей цели, а просто чтобы набить свой карман деньгами, отнятыми несчастным наркоманом у собственных детей. Именно они, эти мрази, и были одним из возможных объектов поиска, когда Кай и Вольфганг уходили в полет. Что ж, самолета больше нет, но они все равно готовы дать бой и сражаться до последнего, даже играя не на своем поле.

А что, неплохой будет заголовок для газет, мелькнула отрешенная мысль. Потерпевшие крушение летчики принимают последний бой с контрабандистами, уничтожив их судно вместе с грузом... Это ведь тянет даже не на медаль 'За гибель на боевом посту', а на орден посмертно. А орден — это прибавка к пенсии для родителей, особенно если дадут не 'За мужество', а 'За доблесть, проявленную в безнадежном положении'.

Остается самая малость — выдержать этот бой и закончить достойно. Чтоб было, за что орден давать.

Вольфганг поймал в панораму бегущую фигурку, учел поправку на время полета и нажал на спуск. Контрабандист, который думал, что в тысяче трехстах он в безопасности, кувыркнулся в траву, остальные залегли.

Тут Кай закончил возиться с пулеметом и занял место рядом, положив у камня свой боезапас — четыре диска.

— Надо было взять больше, — посетовал он, — если б я только не устал так, что руки до сих пор дрожат... Что делать будем, Вольфи?

— Отстреливаться, что ж нам еще остается...

Он скосил глаза на друга и убедился, что Каю тоже страшно, а он-то не робкого десятка. Что ж, не боятся только дураки, а герои — это не те, которым не страшно, а те, кому было страшно, но они все равно пошли. Пусть их двоих хотя бы запомнят как героев, разу ж выкарабкаться не судьба.

— Ты прав...

Над головой засвистели первые вражеские пули. Пуляют издали, убедившись, что Вольфганг стреляет далеко и метко. Боятся.

— Скоро появится основной отряд, — заметил Кай, — как думаешь, что они предпримут?

— Да без понятия. Но выбор у них не ахти, если не смогут убить нас издали — пойдут в атаку, мне кажется, потому что вариантов других я что-то не вижу. Мы контролируем выход из бухты, и даже если они решатся оставить живых свидетелей и удрать — они не смогут сделать это, пока мы тут. Уж во всяком случае, днем точно не уйдут.

Снова жужжание над головой, щелчок пули по камню в тридцати метрах. С большого расстояния враги если и попадут, то только случайно, их обычные винтовки, военные или охотничьи, не идут ни в какой сравнение с Рози.

За следующие полчаса Вольфганг выстрелил только дважды по высунувшимся из-за валунов контрабандистам, один раз промахнулся, второй — попал. Точнее, он не видел, попал или нет, просто в том месте, где была голова противника, на камне появилось большое бурое пятно.

А потом прибыл поисковый отряд и контрабандисты, быстро посовещавшись, начали осторожное наступление.

Двоих он снял на голой полосе, но около двадцати врагов добрались до косы и попрятались между валунами.

Их тактику Вольфганг оценил быстро: пока один привлекал внимание к своей позиции, в других местах несколько человек перебегали от камня к камню. Цели появлялись в простреле всего на несколько секунд, целиться настолько быстро воздушных снайперов не учили.

В воздушном снайпинге важнейшие вещи — это глазомер и чувство полета. Свой самолет и цель двигаются с определенными скоростями по определенным траекториям, и секрет успеха довольно прост: оценить значения скоростей и траекторий, затем интуитивно высчитать время полета пули до врага, предугадать, в какой точке пространства он окажется в следующий момент — и выстрелить туда. При этом самолеты — штуки большие и массивные, и очень резко менять направление и скорость полета они не могут. Пока враги бежали по прямой с одинаковой скоростью — попасть в них было детской забавой. Но тактика перебежек от камня к камню оказалась тем, к чему Вольфганг был не готов. Он попал всего один раз, да и то случайно, просто неудачливый контрабандист показался из-за камня именно в том месте, куда по чистому совпадению целился стрелок.

Неприятным сюрпризом для нападающих оказался пулемет Кая. После очередного выстрела Вольфганга контрабандисты разом рванулись вперед, чтобы воспользоваться короткой паузой на передергивание затвора, и оказались уже достаточно близко для ручного пулемета. По ним хлестнула свинцовая струя, раздались вопли и ругательства.

— Попал? — спросил у друга Вольфганг.

— Повезло... Один лежит, остальные попрятались... Я стрелять-то из пулемета не умею, между прочим, меня только из револьвера учили!

— Дай-ка сюда... — он забрал у Кая пулемет и отдал взамен свой револьвер: — а я не умею из револьвера...

Бой сменился позиционной перестрелкой: до летчиков оставалось пятьсот метров, но прямо перед наступающими — залитый участок без укрытий, который придется форсировать по колено в воде.

На этой дистанции пулемет показал себя не хуже винтовки, даром что короткоствольный для удобства обращения в тесной кабине штурмана. Вольфгангу удалось зацепить особо рьяного стрелка и тот свалился обратно за камень, из-за которого выглянул. Правда, убит он не был и потому еще минуты две действовал на нервы своим и чужим криками боли. Потом из-за камня донесся сухой пистолетный выстрел: кто-то из контрабандистов прервал мучения товарища.

— Знаешь, у нас есть шанс выбраться из этой передряги, — сказал, облизнув пересохшие губы, Кай. — При условии, что тебе удастся каким-то образом поджечь и второе судно, или двигло ему пробить так, чтоб починке не подлежал.

— И что?

— Сейчас у них одна надежда — прикончить нас и сбежать на целом судне. Но если им не на чем будет выйти в океан — встреча с десантом патруля неизбежна. Наркоторговля — двадцать лет каторги. Убийство военнослужащих — петля. Все просто, если не принимать во внимание человеческие злобу и ненависть... Если нам удастся подбить второе судно — мы короли положения, а им придется сдаться.

— Одна беда — у меня осталось два магазина, а их корабль до сих пор прячется за дымами...

— Когда огонь иссякнет, иссякнет и дым. Думаю, они это понимают. Скорее всего, осталось недолго, еще четверть часа — и мы либо победим, либо умрем, потому что у ублюдков нет иного выхода, кроме как прикончить нас до того, как ты прикончишь их судно...

В этот момент враг, видимо, сделал примерно тот же вывод, потому что в воздух взмыла зеленая ракета, и с уцелевшего судна заработал крупнокалиберный пулемет. В стане противника началась какая-то склока, затем серия выстрелов, от которых пули над головой не свистели. Видимо, кто-то успокаивал несогласных.

А затем раздался бешеный вопль примерно двух дюжин глоток, и вся орава контрабандистов, паля на ходу, рванулась вперед.

Вольфганг, стараясь не слышать протяжного воя крупнокалиберных пуль и их мощных ударов в камень, принялся поливать бегущих длинными очередями. Тот, кто бежал первым, лишь заслышав выстрелы в ответ, рухнул в воду, на него сверху упал убитый наповал товарищ. Еще один взмахнул руками и ничком растянулся в воде, окрашивая ее в алое, за ним Вольф прошил насквозь сразу двоих и тут у него кончился барабан.

— Заряжай! — бросил он оружие Каю, который как раз вытряхивал гильзы из револьвера, а сам взялся за винтовку.

Хитрец, упавший первым, как раз выбирался из-под трупа, ободренный умолкшими выстрелами. Все остальные его товарищи к этому моменту уже пересекли открытое место и попрятались в камнях, потому особого выбора мишеней у Вольфганга не было. Контрабандист получил бронебойную пулю в грудь навылет и без звука упал на труп, из-под которого выбрался.

— Ну вот и все, — подытожил Кай, передергивая затвор пулемета, — пора прощаться, дружище.

Вольфганг думал примерно о том же. Враги уже рядом, и на короткой дистанции, когда они появятся из-за камней уже в двадцати шагах, у двоих летчиков никаких шансов нет. Даже Рози на таком расстоянии бесполезна.

— Ага. Был рад быть твоим стрелком, Кай, — сказал он, принимая из его рук пулемет.

В этот момент по ним начали стрелять с одиннадцати, двенадцати и с часу. Неприцельно, наугад — но плотно, головы не поднять. А с трех часов строчит веером пулемет.

— Давай так, — сказал Кай, — ты стреляй, что у тебя еще осталось, по этому авизо, если подожжешь — значит, не зазря погибнем. А как они попрут — ну, сделаю что смогу, постараюсь для тебя хоть пару секунд выиграть.

— Давай.

— Готов, Вольфи? Раз, два...

— Ты слышишь?

Шум, который поначалу было нелегко разобрать в сплошной канонаде, превратился в рев двух пятьсотсильных 'Фитчер-Конноли', когда массивный спасательный 'Флаингфиш' вышел из-за горы на бреющем полете, кромсая солнечные лучи лопастями винтов.

В расположении контрабандистов началась паника, стрельба усилилась, но теперь она была направлена в сторону гидросамолета. На борту 'Флаингфиша' вспыхнули огоньки, когда бортстрелок открыл ответный огонь из спаренного крупнокалиберного пулемета. В это же время пулеметчик с судна тоже переключился на самолет.

Кай выхватил из кармана фальшфейер, чтобы подать сигнал о помощи и обозначить свое положение, и крикнул:

— Вольфи, заткни пулемет!! Не дай им сбить 'Флаингфиша'!

Вольфганг схватил винтовку и выглянул в сторону кораблей. Дымит еще, авизо толком не виден, но пламя крупнокалиберного пулемета пробивается сквозь неплотную завесу. Не самая простая цель, ведь стрелять придется по невидимому пулеметчику.

Внезапно вода вокруг авизо буквально вздыбилась множеством фонтанчиков, а затем судно накрыл шквал снарядов и пуль. Сверху свалился двухмоторный одноместный истребитель со стреловидными крыльями и парой толкающих винтов, в котором Вольфганг узнал 'стингрэй' с хвастливым иероглифом 'вернусь из полета' на левом киле. 'Молния' Крэйн собственной персоной.

Следом за ним на авизо, получивший серию попаданий, спикировал второй 'стингрэй' с опознавательными знаками Максона. Короткий залп пары крупнокалиберных авиационных пушек — и на авизо что-то громко и красиво взлетает в воздух. Судно вспыхивает, как маркитантская лодка, везущая свиные тушки.

Гидросамолет, все еще паля в сторону убегающих контрабандистов попеременно с двух бортов, развернулся и пошел на посадку. Кай и Вольфганг спускают на воду лодку, три минуты — и вот им из открытого люка протягивает руку усатый бортмеханик.

— Где третий?! — кричит он, стараясь превозмочь рев мотора.

Два слова — и чувство безграничного счастья у Вольфганга испаряется. Он уже спасен, а вот Тоби...

— Погиб во время катастрофы...

Гидросамолет набирает разгон и отрывается от воды.

Кай наклонился поближе к бортмеханику и закричал:

— Братец, видишь то судно, что левее? Нос наверху? Скажи пилоту, пусть сделает пару кругов, чтобы стрелки проштопали вдоль и поперек!

— На кой ляд?!

— Там наркота! Чтобы ни одного целого пакета! Пусть вода доделает то, что огонь не смог!

— Джекко, слышал?! Устрой рыбе сказочную вечеринку!!

* * *

Когда они сошли с гидросамолета на причал в бухте базы, там их уже ждал Крэйн, и Вольфганг знал, каковы будут его первые слова.

— Гуси, а где Рэнд?!

— Он погиб, сэр, — мрачно ответил Кай.

— Тьма побери, как это случилось?!!

Скользкий вопрос, и Вольф хорошо понимает сомнения друга. Лгать командиру нельзя, но если сказать правду — кто знает, не отберут ли у сестер Тоби причитающуюся им пенсию?

— Ну, в самолет ударила молния... — нехотя выдавил из себя Кай.

— Идемте в штаб, — печально вздохнул Крэйн, но как только они отошли подальше от чужих ушей, вцепился в Кая снова: — как все произошло? Его убило ударом молнии?

В этот миг у Вольфганга в голове блеснула гениальная идея.

— Он погиб от удара об воду, — сказал он и добавил: — у парня остались три несовершеннолетние сестры-сироты...

— Его тело осталось в кабине? — уточнил Крэйн.

Все, Кай загнан в угол. Самолет если и не поднимут, то обследуют водолазами, после чего установят, что в кабине нет трупа, а люк штурмана открыт и сорван.

— Вольф хотел сказать, что Тоби выбросился из самолета, когда загорелся правый двигатель, на высоте, с которой спастись невозможно, — мрачно сказал Кай и спросил: — его сестренки пенсию-то получат?

— А это смотря что ты в рапорте напишешь. Самолет загорелся, Тоби выбросился, вы садились на воду уже без него?

— Да, сэр.

Крэйн тяжело вздохнул.

— Эх, а хотел как лучше... Думал — пусть год полетает, пока тихо, и увольняется... дернул же Чужак за язык подать идею... Значит так, гуси. Тоби был с вами до самого конца. Маршрут прокладывал. Когда вы садились на воду, ты, Кай, видел, как он выбирается через свой люк, сам полез в свой и застрял. Самолет быстро тонул. Ты почувствовал, как Тоби выталкивает тебя, и больше вы оба его не видели. Вы не знаете, куда он делся... Вы до берега как добрались?

— Вольф выбросил лодку.

— Отлично. Вы искали его, сидя в лодке, звали, светили фонарями, но не нашли. С концами. Все понятно?

— Есть проблема, сэр. Тоби открыл свой люк и его сорвало сразу. Водолазы обнаружат, что люк сорван.

— Ты приказал экипажу заранее открыть люки, чтобы выбраться быстрее.

— Но мой парашют остался в кабине, а парашют Тоби...

— Ты напишешь, что было не видать ни зги, и... точно. При заходе на посадку Тоби открыл свой люк, высунулся, чтобы лучше было видно, и помогал тебе сесть, корректируя курс. Потому люк был открыт и сорван и потому Тоби не успел отстегнуть парашют. А у парашютного ранца первые минут десять в воде плавучесть положительная. Если напишешь, как я сказал, будет сделан вывод, что Тоби ударился головой или захлебнулся, и его унесло в океан. И тогда ему еще и медаль дадут посмертно. И это... если обман вскроется любым образом, вы скажете, что это я оказал на вас давление и заставил написать неправдивый рапорт. Вопросы есть?

— Эм-м-м... нехорошее дело, конечно, но... тогда пенсия точно будет?

— Железно. Строго говоря, ее и так положено дать, при любом раскладе, потому что покидать горящий самолет разрешается без команды. Но в военном казначействе сидят такие курвы, что иногда диву даешься... А я кое-на-кого надавлю, и Тоби за образцовое выполнение долга перед лицом опасности дадут вторую степень 'За стойкость', первая у него уже есть... Прибавка к пенсии, как-никак... Эти пропагандистские шлюхи все же иногда бывают полезны, если надо выбить медаль погибшему товарищу.

— Спасибо, сэр...

— Было бы за что... Такое чувство, будто я сам его на тот свет наладил... А он был неплохим парнем...

В полном молчании они дошли почти до самого штаба, и тут Вольфганг не утерпел:

— Сэр, а как вы так сразу нас нашли? Вы должны были с утра вылететь прямиком туда, чтобы успеть так быстро.

— Не поверишь — небесный предсказал, который на 'Стормбрингере' штурман. Когда мы вечером устроили разбор полетов, оказалось, что у вас перепутаны формуляры с машиной Хайнца. Кто-то додумался позвать небесного. Я же говорил вам, что они вообще без приборов летают... Ему сказали, что у вас чужая поправка на девиацию, показали маршрут и точку, где вы пропали, и сколько у вас топлива оставалось. Так он всего лишь посмотрел на приборы в машине Хайнца, сравнил его девиацию с вашей фактической по документу — и вот так просто взял да пальцем в карту ткнул. Сказал, что либо там вас найдем, либо уже не найдем вообще.

— Уму непостижимо...

* * *

Дэффри Ротт стоял на плацу и размышлял о превратностях судьбы и о том, что справедливости в жизни нет. Двадцать минут назад провели поминальную службу по погибшему штурману, а теперь гребаный Крэйн зачитывает перед строем благодарность адмирала и приказ о награждении Зеркина и Гэта медалью 'За отвагу'. А сбоку, за специальной линией, собралась допущенная на базу пресса, пара фотографов с 'гармошками', военные корреспонденты, даже пара девиц-журналисток из столичных газет или журналов. Сенсация же. И теперь вся империя будет читать, как двое потерпевших крушение молодых летчиков дали бой своре контрабандистов и отсекли очередную голову многоголовому чудищу наркоторговли.

Конечно, Дэффри всецело рад за товарищей, и награда ими заслужена вполне. Шутка ли, оказаться на чужом поле боя — на земле, где они не обучены воевать вообще — и не пасть духом, выдержать сражение с двумя командами контрабандистов, имея только винтовку и пулемет... Кай и Вольфганг просто молодцы и герои, тут никаких сомнений.

Несправедливость же, по мнению Дэффри, заключалась в том, что суровое испытание и заслуженная слава достались тем, кто, вообще-то, с радостью бы отказался и от первого, и от второго. Кай и Вольф пришли в авиацию из-за финансовых проблем, а не за славой и подвигами, и хотят вернуться со службы живыми. И на долю этих скромных парней, не рвущихся в герои, выпадает вначале стычка со стервятником, а затем в первом же полете — крушение и бой с контрабандистами. Еще до начала официальной службы они попадают на хороший счет, а после первого же боевого патрулирования — медали.

А Дэффри Ротт, наследник знатного, прославленного рода, который пришел в самый опасный род войск, чтобы доказать, что достоин своих славных предков, каждый раз оказывается в пролете. Первый раз потому что соображал на полсекунды дольше, второй — потому что не заблудился и вернулся на базу в штатном режиме.

И вот теперь сверкают вспышки, девицы из столичных журналов вовсю строчат в блокнотики, глядя на героев дня восторженными глазами. Вот она, слава. Вот то, за чем Дэффри Ротт пришел в боевую авиацию — но прямо сейчас он только облизывается, потому что слава эта — не его. А девицы, между прочим, очень ничего, особенно по меркам этой затхлой дыры, и в другой ситуации именно будущий граф Ротт был бы центральным объектом их внимания. Но — справедливости в жизни нет, и прямо сейчас до него никому нет дела. Он — просто лицо на заднем плане фото двух героев.

Конечно, Дэффри очень рад за друзей — в том числе и потому, что видит их живыми — но испытывает безумную досаду. Кто не просил — на, получи всего и много, и опасностей, и славы. Кто этого ищет — стой в строю и молча завидуй. Справедливость, мать ее в ил.

Вместе с тем, Дэффри адекватно оценивал ситуацию. Окажись на месте экипажа Зеркина он сам со своим экипажем — там финал мог быть совсем другим. Потому что ни Дэффри, ни Джек с Морисом не являлись хорошими пловцами, и достать из затонувшего самолета пулемет вряд ли кто смог бы. А поскольку стрелок у него — не снайпер и бронебойной винтовки не имеет — поджечь и потопить корабль контрабандистов было бы просто нечем, даже сумей кто добраться до самолета. К тому же, цена подвига — гибель штурмана. Так что все же лучше, наверное, быть лицом на заднем плане, но с экипажем без потерь.

А там как раз Крэйн, зачитывая приказ, дошел до слов о благодарности за героизм и достойно выполненный долг, и вот тут досада Дэффри смешалась с неприязнью к командиру в весьма взрывной коктейль. Голос разума сделал робкую попытку урезонивания, но сразу заткнулся.

— Вы кое-что забыли, сэр старший мастер-сержант! — громко сказал Дэффри, как только тот смолк.

— О чем ты?

— Вы зачитали благодарность командующего, но забыли выразить свою собственную, сэр! Ведь они прищучили ваших конкурентов по бизнесу!

Он ожидал чего угодно, но Крэйн его все равно удивил.

— Хм... А ведь ты прав. Парни, я вместо словесной благодарности дам вам скидку в пятьдесят процентов. — Он повернулся в сторону прессы и сказал: — дамы, я ни на что неприличное не намекаю, но в случае чего знайте, что у этих двоих — пятидесятипроцентная скидка на коч.

Обе журналистки моментально сделались пунцовыми, у мужчин глаза полезли на лоб, и Дэффри внезапно подумал, что прямо сейчас он рад не видеть лица Кая и Вольфа.

Крэйн повернулся к строю и улыбнулся ласковой улыбкой кита, собирающегося слопать лодку вместе с пассажирами.

— Подразделение — все свободны. Кроме Ротта.

Как только они остались одни, улыбка Крэйна стала еще кровожаднее.

— Ну что, щенок дворянский, удалась затея? Хотел меня подставить — а в итоге ты подставил своих товарищей. Вот поглядишь, что они тебе потом скажут. А также ты подвел всю ту журналистскую братию, в том числе и девчонок. Всем предстоит весьма неприятная беседа с имперской службой безопасности, в которой им очень детально разъяснят, что писать можно, а чего нельзя и что с ними будет, если все-таки напишут. Гордишься собой? Это называется бомбометанием вслепую: сделал пакость всем, кроме меня.

Дэффри сжал челюсти и промолчал.

— Сказать нечего? Тогда послушай, что я тебе скажу. Симпатии и антипатии — это дело личное, но расшатывать подразделение я тебе не дам. Я ведь тоже не в восторге, что мне вместе с нормальными парнями подсунули дворянское отродье, и ты все еще тут только лишь потому, что... Скажем так, если я пойду и напишу рапорт с просьбой убрать тебя из моего подразделения, все остальные будут не в восторге, к тому же это пакость твоим штурману и стрелку, против которых я ничего не имею. И потому я вынужден терпеть в моем подразделении дворянское говно как меньшее из двух зол. И у тебя выбор простой: либо в канцелярию рапорт на перевод писать, либо терпеть. Потому что раз я твой командир — значит, я твой бог. Либо на колени, либо вон из храма. Все понятно?

Дэффри на протяжении всего монолога усилием воли играл в гляделки с Крэйном, и ни один из них не сдался.

— Все, кроме одного, — процедил он. — Все в толк не возьму, как может быть столько поношений в адрес благородного сословия от смерда, который из кожи вон лезет, чтобы пропихнуть своих детей в так ненавидимое им дворянство.

Крэйн хмыкнул.

— Так я тебе объясню. Ты — паразит. Посмотри на себя. Во что ты одет? Кто сшил твою форму? Кто сделал твой самолет? Смерды. Я ведь прекрасно знаю, кто ты такой и что у тебя за род. Твоя семейка паразитов живет в особняке, который весь до последнего кирпичика сложен руками простых людей. Твои сестры катаются на балы и свиданки на каретах, сделанных руками простого люда, в нарядах, сшитых руками простолюдинок. Ни ты, ни твои родители — вы все ничего своими руками не сделали, я даже не уверен, а ел ли ты хоть раз в жизни собственноручно приготовленную еду? И если однажды к вам придут простолюдины, которых ты так презираешь, и отберут все, что ими сделано — вам даже срамоту прикрыть нечем будет. Вы паразиты, вот и все.

Так вот. Мои дети растут умными, образованными и трудолюбивыми. Именно это в человеке главное. А дворянские привилегии им нужны только для того, чтобы не снимать шапку перед никчемными ублюдками вроде тебя. Увы и ах — но Аркадия устроена на редкость извращенно. Кто-то имеет все, хотя не делает ничего, а кто-то тяжко работает, почти ничего не имеет и еще должен снимать шапку перед бездельниками, жрущими его хлеб. И потому жить здесь, не имея дворянских привилегий — удовольствие так себе.

— Вы упустили самое главное, сэр, — сказал Дэффри, вложив в 'сэр' весь свой сарказм. — Великую империю построили руки простолюдинов, но под руководством аристократов. Родовой особняк моей семьи построили простолюдины — но под руководством архитектора-дворянина. Наши самолеты разработаны талантливыми и образованными инженерами-дворянами, в том числе ваш превосходный 'стингрэй' разработан никем иным, как лордом Бэннингом. И даже директор завода, на котором пошиты мои кружевные рубашки, скорее всего мелкий дворянин. Все великие полководцы в истории Аркадии, за несколькими исключениями — дворяне. И раз уж вы прошлись по моей семье — мой отец, как вы, возможно, знаете, один из трех лорд-канцлеров в Коллегии Благородных. Да, он не пек своими руками булки и не клал кирпичи, вместо этого его высокий долг — нести справедливость туда, где она нарушена.

Крэйн кивнул:

— Угу, угу. Я ждал, когда же ты заикнешься о своем отце и справедливости. Предлагаю эксперимент. Мы пойдем сейчас в штаб, там я привселюдно расквашу тебе нос, за волосы отволоку в ближайший гальюн и окуну головой в унитаз. Как думаешь, Коллегия сочтет этот конфликт таковым, который не представляется возможным разрешить без дуэли?

— Без сомнений, — мрачно заверил Дэффри.

— Вот и отлично. После того, как выберешься из параши — попытаешься получить у Коллегии патент на дуэль. Тебя будет ждать огромное удивление, потому что патента ты не получишь, даже если твой отец вылезет из кожи. И будешь не первым, кому не дали разрешения на дуэль со мной. Лорд Бэннинг, тот самый урод, который присвоил себе лавры создателя 'стингрэя' и некоторых других самолетов, тоже хотел его получить после того, как я на официальном фуршете прямо высказал ему в лицо все, что о нем думаю. Ты ведь не знал, что Коллегия без позволения императора даже не рыпнется? Вот тебе и справедливость.

Дэффри промолчал.

— В общем, я надеюсь, что ты меня понял. Еще одна выходка — и ты вылетишь в лучшем случае из моего подразделения, а в крайнем я могу организовать тебе увольнение с позором. Больше предупреждать не буду.

Когда Дэффри вернулся в казарму, то понял, что как минимум кое-в-чем Крэйн оказался прав: Кай и Вольф действительно не сказали ему ничего хорошего.

* * *

Два дня Вольфганг прятался от газетчиков в казарме, куда посторонним, к счастью, хода нет, в первый день он основательно надрался, на второй — трезвел и страдал от похмелья, заодно усвоил жизненный урок, что алкоголь — зло, дарящее лишь иллюзию решенной проблемы. Пока валяешься пьяный — снов не видишь, но на следующую ночь кошмары все равно пришли: Вольф бесконечно убегал от контрабандистов, застревал в люке тонущего самолета, тащил на берег раздувшийся труп Тоби, а также занимался некоторыми другими неприятными делами, которыми, к счастью, зачастую только во сне заниматься и приходится.

Формально они с Каем лежали в госпитале с посттравматическим синдромом, но на деле врач посетил их прямо в казарме, выдал снотворное, успокоительное и выписал бюллетень на неделю. Оказалось — подсуетился Крэйн.

— Один хрен вы не у дел без самолета, других свободных 'сандеркастеров', как, впрочем, вообще мало-мальски приличных машин, на базе нет, — пояснил тот, — в общем, отдыхайте, покуда есть возможность.

Вечером второго дня слегка выпившим вернулся Кай.

— Тебя завтра ждет такая же пытка, как у меня сегодня была, — сообщил ему Вольфганг.

— Пофигу... Газетчики достали, и снотворное, что доктор дал, не помогает... Все снилось, как Тоби пытается прыгнуть, я его за ранец схватил и не пускаю, а самолет тем временем разгорается... А когда Мишель погиб, снилось, что я его из самолета вытаскиваю, врачей зову, а вокруг ни души... Это что, каждый раз такое будет случаться, когда кто-то погибнет?

— Либо так, либо очерствеем со временем и будем как Крэйн, которому все пофигу, — мрачно ответил Вольфганг.

Утром на третий день он пошел на прогулку. На набережной было на редкость малолюдно, да и погода тоже капризничала, что, в общем-то, хорошо сочеталось с мрачным настроением Вольфганга.

На берегу акулу он уже не застал, остался только ее котлован с размытой стеной. Один из местных жителей сообщил, что аккурат после шторма она почувствовала себя вполне хорошо, чтобы вернуться к Госпоже, и ее выпустили обратно в океан.

Некоторое время Вольфганг провел на небольшой скамейке, отрешенно глядя туда, где океан сливается с небесами, и вдыхал прохладный соленый бриз. Теперь, когда опасности остались позади, в голову полезли не самые приятные мысли о статистике и смерти. За десятилетнюю службу погибают трое из четырех, но Вольфганг встретился со смертью два раза всего за три полета. Из Летной к Акинойе, когда погибли Мишель и ребята, потом из Акинойе в Диппорт, и вот первый вылет на патрулирование — и снова огонь и смерть, бой и стрельба по живым людям. Что это? Злой рок, предначертание или просто стечение обстоятельств? Все как-то уж больно быстро случилось, быстро и внезапно. Из учебки да прямиком в переделки одна другой круче, и что с этим делать?! Можно уволиться, попрощаться с мундиром и вернуться домой, в нищету и беспросветность. Можно перевестись в пехоту, но там зарплата немногим выше того, что Вольфганг мог бы набатрачить, разве что еще харч и одежка казенные, да сильно надрываться не надо. В моряки? Он не штурман, пулеметчики на морских кораблях не нужны, там в почете комендоры-зенитчики. Воздушный флот? Конечно, зарплата выше, чем у моряков, но отец уже несколько месяцев болеет, зарплата курсанта и тем более летчика это покрывает, а воздушного моряка — нет, да и не променяет ли он шило на мыло, как бедолага Тоби? Еще один вариант — попытаться стать инструктором огневой подготовки других воздушных стрелков, однако номер, скорее всего, не пройдет, потому что в Летной преподают только ветераны с выслугой, и после рассказа Крэйна об иллюзиях и пропаганде Вольфганг уже понимает, почему. К тому же иметь талант стрелять и уметь этому учить — вещи разные.

Так что хороших альтернатив и нет, если разобраться. В довершение всего, уйдя из авиации, он подведет Кая, и эта мысль Вольфгангу намного неприятней снов с горящими самолетами.

— А вот и вы, — послышался сзади знакомый голос.

Он оглянулся и встал, завидев Мэрион.

— Приветствую, — сказал он, приподняв фуражку, и попытался выдавить улыбку.

— Вы в последнее время не гуляете? — спросила Мэрион, садясь рядом. — Да и выглядите невеселым. Неприятности на службе или просто были трудные деньки?

Вольфганг досадливо покосился на нее, а потом чуть не хлопнул себя по лбу: она не подкалывает, а просто не знает о событиях на базе. Здешние газетчики, если на острове вообще есть хоть одна местная газета, на базу не вхожи, а столичные, надо думать, не заботятся делиться со своими провинциальными коллегами горячими новостями.

— Можно и так сказать, — ответил он, — не до прогулок как-то было.

— До нас с отцом доходили слухи, что во время шторма пропал один самолет, но мы не заметили какой-то большой активности, которая была бы при поисковой операции...

— Да какая там операция, — пожал плечами Вольфганг, — стервятник — простите, небесный — который на 'Стормбрингере' штурман, буквально предсказал, куда лететь и где искать. Послали спасательный гидросамолет прямиком туда — вот и вся операция.

— И нашли? — приподняла брови Мэрион. — Небесные могут предсказывать?!

— Сам удивился.

— Та история, надеюсь, закончилась хорошо?

— Нет.

Некоторое время Мэрион молчала, потом тихо сказала:

— Погиб кто-то из ваших друзей, да?

— Угу. Наш штурман.

— Так это вы на том самолете были?!

— Угу.

— Соболезную...

— Спасибо. Так что уж извините — сегодня из меня собеседник так себе, сами понимаете.

Девушка молча кивнула. Так они и сидели на лавочке, думая каждый о своем, глядя вдаль и вдыхая прохладный морской бриз.

* * *

Кай чувствовал себя не в своей тарелке. И дело было вовсе не в похмелье, о котором вчера предупреждал Вольфганг. Просто остальные при деле, несли свою службу, сегодня утром отбыв в новое патрулирование, а он... он 'безлошадный', и потому остается на земле. Конечно, пока он валяется на койке в пустой казарме, служба все равно идет, но как-то не рад Кай такой службе.

Он встал, надел китель и фуражку, взглянул в зеркало в полный рост — в порядке ли форма — и поднялся по ступенькам наверх. Впереди — полный безделья день. И это, к слову, может затянуться: Крэйн сообщил, что новая партия военного груза придет только через неделю, и хотя запрос на новые самолеты отправлен, еще сильно не факт, что им пришлют хоть что-то первой же поставкой.

И потому Кай слегка завидовал Вольфгангу: друг, по крайней мере, имеет занятие, которое нельзя назвать ничегонеделаньем, упражняется на полигоне со своей винтовкой. А Каю упражняться нечем и не на чем, увы. Письмо домой написал еще вчера, тщательно избежав любых упоминаний о нештатной ситуации и ее последствиях, сегодня заняться, в общем-то, нечем.

Поправил маленький серебряный кругляш на груди — мог ли он подумать раньше, что боевая награда будет радовать так мало? — и остановился в нерешительности. Куда идти? По барам? Уже нагулялся за пару предыдущих дней. С другой стороны, других достопримечательностей в Диппорте нет. Может... Точно, рыбалка — идея неплохая, тем более что место, где водится карпаун, он знает. Надо достать снасть.

Кай решительно направился в город, чтобы прикупить рыболовных принадлежностей, но затем скорректировал маршрут: скорее всего, таким добром торгуют в припортовых кварталах, а не в жилых.

Путь его пролегал по набережной, потому он даже не удивился, когда ему навстречу из жиденькой толпы вышла, держа под мышкой томик с поэзией, Мэрион.

— О, какая встреча! — обрадовалась девушка.

— Ага, здравия желаю, — ответил Кай, приподнимая фуражку.

— Это... мне вчера Вольфганг рассказал о вашем... приключении. Соболезную по поводу вашего товарища.

— Спасибо, — отозвался Кай, стараясь, чтобы голос не звучал мрачно.

Затем взгляд Мэрион сфокусировался на медали.

— А этого, помнится, в прошлую нашу с вами встречу у вас не было, — заметила она.

— Тогда мы еще не успели потеряться, — неохотно ответил Кай.

— Так вас наградили за это... происшествие? Чем вы заслужили медаль, если не секрет?

Летчик вздохнул: от расспросов так просто избавиться не удастся.

— В общем, мы сожгли судно контрабандистов, которое было в лагуне на острове, где мы совершили посадку... Одно из двух. Точнее, я сплавал за оружием к утонувшему самолету, а взорвал судно Вольфганг. Из бронебойной винтовки. А потом мы отбивались от них, пока не подоспела помощь. В общем, нам повезло, что гидросамолет и Крэйн со своим ведомым пришли так быстро.

— Вау, — сказала Мэрион, — а Вольфганг мне вчера ничего о контрабандистах не говорил... И медали у него не было.

— Он ее не носит. Получил и положил в тумбочку. Очень скромный парень.

— Подумать только... А Крэйн — это случайно не?..

— Да, это он. Тот самый Йегер 'Молния' Крэйн.

— Поразительно! — воскликнула Мэрион. — Он тоже тут служит?!

Кай пожал плечами:

— Ну да. Он наш непосредственный командир.

— Вау... Просто вау... М-м-м... Знаете что, Кай? У нас завтра что-то вроде званого обеда намечается, почему бы вам с Вольфгангом не нанести нам визит? А то в Диппорте, знаете ли, люди добры и приветливы, но интересных персон среди них, скажем так, маловато. И вашему командиру приглашение передайте.

— Просто между прочим, — заметил Кай, — у самого города, на пустыре, обнесенном стеной и вышками, расположена — вы не поверите — огромная авиабаза. Вы только, фигурально выражаясь, платочком из окна помашите — и к вам на званый обед сбежится дивизия офицеров-дворян, умаявшихся от скуки в этом захолустье.

Мэрион негромко засмеялась.

— Тут есть два маленьких 'но', — сказала она. — Во-первых, мы с отцом предпочитаем приглашать конкретных людей. Во-вторых, на базу мы не вхожи, потому как отец и адмирал Кольхаун на ножах. Давняя неприязнь.

— Все так плохо?

— Ну, чтоб вы поняли, когда мы приземлились, адмирал послал встречать нас какого-то лейтенантика, хотя отца, куда бы он ни прибыл, обычно встречают самые важные шишки. Просто чтобы отец не забывал, что тут он гость нежеланный. У них эта вражда еще с молодости тянется. В общем, ждем вас с Вольфгангом и вашим командиром.

У Кая имелось свое мнение на счет того, стоит ли приглашать в гости к дворянам человека, который сам дворян на дух не переносит, но он предпочел придержать его при себе. В конце концов, не ему судить мастер-сержанта, равно как и за его грехи отвечать тоже не ему. А вся личная неприязнь к своему командиру, если вдуматься — вина третьих, посторонних лиц, которые сделали из Крэйна идеал имперского масштаба.

К слову, за Крэйном дело не стало, он действительно сделал, как обещал: где-то как-то подсуетился, и Тоби в итоге посмертно дали медаль с формулировкой 'за образцовое выполнение долга перед лицом опасности'. Мудак, циник и сквернослов, он все же стоит за тех, кого считает своим, и потому Кай с Вольфгангом с ним ссориться желания не имеют. В конце концов, они как-нибудь да переживут, что их идеал оказался вовсе не идеалом, а все остальное тем более не их проблема.

— Хорошо, я передам ваше приглашение, — заверил Мерион Кай, — хоть и не уверен, что мастер-сержант его примет. Он, знаете ли, очень хорошо отзывается об адмирале Кольхауне, а это вообще редкость, чтобы Крэйн о ком-то отозвался хорошо...

— Ну и что с того? — пожала плечами Мэрион. — Мой отец тоже хорошо отзывается об адмирале Кольхауне, все же один из самых блестящих флотоводцев империи. А личная неприязнь — не более чем личная неприязнь. Если вы не знали, у отца медаль 'За заслуги перед флотом', за аварийный парашют. И адмирал Кольхаун был одним из инициаторов награждения. Дело есть дело, а личное — это личное, оно не должно мешать всему остальному.

— Хм... ну насчет инвалидника, я не знаю никого из пилотов, кто отказался бы дать вашему отцу за это медаль, — заметил Кай.

— О чем и речь.

— Как я уже сказал, я передам. Другой вопрос, найдется ли время, ведь это мы с Вольфом безлошадные бездельники, а у мастер-сержанта вечно хлопот полон рот...

Беседуя, они неспешно прогуливались по набережной, разговор плавно перешел на бескрайний океан и сокрытые в нем тайны.

— Как вы думаете, почему гигантские акулы приходят на помощь морякам? — спросила Мэрион.

— Без понятия, если честно. Мастер-сержант считает, что акулы, обладая огромным мозгом, достаточно умны для понимания простейших вещей. По его версии, это своего рода сделка взаимопомощи. Акулы спасают нас в море, мы их — на берегу. А как оно на самом деле — это еще предстоит узнать.

— Однако у китов мозг не меньше. И они ведут себя совсем не как акулы, скорее наоборот. Так что, надо полагать, не в одном лишь только размере мозга дело. А вот те же гринды, хоть и похожи на китов почти во всем, но в них нет никакой злобы.

— Гринды?

— Северные малые киты, другими словами.

— А, про них я читал очерк в газете. Но про их натуру там ни слова не было.

Мэрион проводила взглядом пролетавшего буревестника.

— Я была с отцом в Валиноре, и там нас пригласили как-то на исследовательское судно. Нам устроили лодочную прогулку со стаей гринд, и так вышло, что я стала свидетельницей первого известного нападения гринды на человека, если это можно так назвать.

— Вот даже как? — удивился Кай.

— Ага. Группа пловцов следовала за гриндами, плавали прямо среди них. И был среди пловцов один парень, младший научный сотрудник, не помню его звания. Постоянно пытался выпендриваться, чтобы произвести на меня впечатление. Вот в тот раз он крепко перегнул палку. Плавал совсем близко от гринд, касался их руками... А этого делать с дикими животными не рекомендуется, даже с мирными. Гринды выражали свое недовольство, шлепая хвостами по воде, а потом один крупный самец прихватил придурка за ногу, утащил под воду и отпустил на глубине метров в десять.

— И?..

— И все. Проучил нахала. Бедняга отделался только слегка ободранной ногой, хотя когда его утащили под воду, мы были уверены, что больше его не увидим... Никогда не забуду его круглые глаза, когда он вынырнул... Гринды беззлобны, но назойливая наглость — она всегда наказуема. А применительно к нашей беседе о мозгах — дело, надо думать, не в одних лишь размерах.

Кай кивнул:

— Это, на самом деле, довольно очевидно. Человеческий мозг во многие разы меньше мозгов акул и китов, но самые умные, скорее всего, все-таки мы. Есть что-то помимо объема мозга, что делает нас людьми, акул — акулами, китов — китами, гринд — гриндами.

— Я того же мнения, — согласилась Мэрион, — и временами думаю, что же это? Узнаем ли когда-нибудь?

Летчик неопределенно пожал плечами:

— А оно нам точно надо знать?

— Может, вы и правы, Кай, — кивнула Мэрион. — Что, если б мы жили во времена, когда загадок мироздания уже не осталось? Как бы оно было? Не скука ли стала бы нашим главным врагом?

— Боюсь, что этого никогда не будет, — покачал головой Кай. — Главным врагом человека на все времена назначен человек. Я могу представить себе мир без загадок, но не могу — мир без войн. Не знаю, отчего так, то ли Госпожа так задумала, то ли просто ошиблась, создавая нас...

— Вы в нее верите?

— Я хожу в церковь, но не уверен, истинна ли моя вера... А вы?

— Сложно сказать. В этом мире вообще довольно трудно быть в чем-то уверенной. Даже в вере.

Кай кивнул, задумчиво глядя вдаль.

— Кстати, — сменил он тему, — мы с Вольфгангом как-то собирались на рыбалку. Я нашел место, где карпаун, в теории, должен ловиться, и пока не встретил вас — направлялся прикупить снасть. Завтра мы к вам в гости, а опосля, когда время будет, не пожелаете ли побыть гостьей на нашей рыбалке?

Мэрион на миг задумалась.

— Это далеко? Надолго?

— Нет, мы с Вольфом нашли скалу, под которой обитает карпаун, примерно на полпути между базой и городом, если считать расстояние вдоль берега. Все равно что прогулка, только в другую сторону.

— А, ну тогда с радостью. Просто у меня не так уж много свободного времени, как может показаться, с нами сюда приехали мои учителя — риторики, философии, экономики и психологии. Мне через три месяца выпускной экзамен сдавать предстоит, сами понимаете.

— Понимаю, конечно же, — кивнул Кай, — у вас в Таннагарском императорском университете, говорят, сдать выпускной на 'отлично' удается ежегодно лишь двум-трем студентам...

— Преувеличение. Вместе со мной наивысший балл получили четырнадцать человек, но это было два года назад. А теперь я готовлюсь сдавать выпускной в Лэнгдонском экономическом.

— Ого, — сказал Кай, когда дар речи вернулся к нему через десять секунд, — вы закончили имперский за... три года?

— Вообще-то, за пять, я там училась с пятнадцати лет... дважды. У меня дипломы по социологии и международным отношениям, я изучала все параллельно. Когда лучшие умы империи приходят читать лекции к тебе домой — в этом особой проблемы нет. А в Лэнгдоне все намного проще, там мне предстоит сдавать в основном только профильные дисциплины, потому что сопутствующие совпадают с тем, что я изучала в Таннагаре.

Кай, в общем-то, и не сомневался, что дочь лорда Моргана пойдет в отца в плане способностей, но теперь осознал глубину своих заблуждений. Подумать только, за два с половиной года в обычном университете он сам одолел только половину заурядного обучения. А кто-то за это же время успел освоить наполовину два разных курса в самом престижном университете империи, куда невозможно попасть ни за деньги, ни за статус и связи родителей: сдать вступительные в Таннагарский имперский могут только самые способные. И вот теперь Мэрион получит диплом Лэнгдона — всего за два года. В то же время как сам Кай, одно время мечтавший о Лэнгдоне, еще тогда осознавал, что ему не светит вступительные сдать.

Да уж, в компании Мэрион впору почувствовать себя недоумком. С другой стороны, он тоже может кое-что, чему не научат даже в Таннагаре. К тому же как-то так выходит, что на прогулках с Мэрион Кай чувствует себя хорошо и легко, и ее грядущий третий диплом ничуть его не смущает.

Беседуя на различные темы, они прошли несколько кварталов, пока не добрались до порта.

— Меня всегда завораживали маленькие парусные лодки, — призналась девушка, — у меня дома есть маленькая лодочка, такая, на которых в пруду катаются, только с небольшими парусами. Вначале был только мини-спинакер, но потом пришлось установить еще и треугольный косой, потому что пруд — верста в длину, особо не покатаешься. А косой парус может ходить очень круто к ветру, даже под прямым углом, так что можно кататься туда и сюда перпендикулярно ветру, пока не надоест.

— Вы что, еще и под парусами ходить умеете? — искренне удивился Кай.

— Ну, только на своей лодочке. Там снасть такая, что и одной управиться нетрудно. Игрушечная, можно сказать, как и сама лодочка. Чтобы ходить по пруду, где глубина по пояс, много мастерства не нужно. А представляете себе, как вот эти люди ходят в океан на таких вот лодках? Только лодка, ветер, парус, товарищи — и ты. И вокруг только вода, сколько хватает глаз.

— Ага. И киты.

— Киты не нападают на то, что не влезает им в пасть за один раз, если только не разозлить. Знаете, Кай, мне по этой же причине нравятся и самолеты. Ну, примерно та же лодка, только крылья вместо паруса. И вокруг океан, только небесный. Как вы полагаете, какой самолет предпочтительнее для начинающего пилота?

Кай задумчиво поправил на голове фуражку.

— Я бы рекомендовал либо биплан, либо самолет по схеме 'крыло-парасоль'. Они устойчивее. Биплан лучше, и обязательно с неубирающимся шасси.

— Почему?

— Они медленнее — дают чуть больше времени подумать в критических ситуациях. Низкие скорости взлета и посадки — это тоже преимущество. Неубирающееся шасси исключает отказ выпуска. А еще — если моторов больше одного, они должны быть установлены строго продольно оси самолета. Например, по схеме 'тяни-толкай'. Дело в том, что если двигатели разнесены по крыльям в стороны, отказ одного из них может сильно усложнить аварийную посадку: самолет будет сильно тянуть в сторону отказавшего движка. Еще вариант — трехмоторка. Отказ движка на крыле — выключаем второй и садимся на носовом, отказ носового — садимся на крыльевых.

Вообще, при выборе самолета стоит обратить внимание на скоростные характеристики — чем ниже, тем лучше — и общую пилотируемость. Есть самолеты, которые прощают пилоту даже грубые ошибки, а есть совершенно беспощадные. Один из новейших наших истребителей, 'Стингрэй', настолько сложен в пилотировании, что первые четыре прототипа были разбиты на взлете или посадке. И хотя мастер-сержант утверждает, что серия закончилась десятью самолетами из-за огромной дороговизны, я склонен думать, что дело в недоступности машины для обычных пилотов. На нем летать может только сам Крэйн и другие летчики-асы его уровня.

А вообще, самое лучшее для новичка — специальные учебные самолеты. Мы вот в Летной вначале учились летать на 'щенках' — двухместные самолеты, для курсанта и инструктора, очень простые в управлении, потому вы, скорее всего, в любом случае с него же и начнете. По мере того, как ваше мастерство будет расти, вы либо будете сами понимать, что вам лучше подходит, либо вообще откажетесь летать на чем-то еще. Потому что если смысл полета — сам полет как процесс, то скорость, высотность, маневренность, грузоподъемность более сложных аппаратов вам все равно ни к чему, и учебные самолеты, в которых все это принесено в жертву простоте, надежности и безопасности ученика — наилучший выбор.

— Резонно, — согласилась Мэрион, — Герберт и Малдер — летчики отца — сказали мне почти то же самое и аргументировали таким же образом.

Кай чуть улыбнулся:

— Вы меня проверяли или их?

Девушка пожала плечами:

— Информацию. Люди разные, и точки зрения у них разные, и заблуждения — тоже разные. Потому любые сведения надо проверять, если разные компетентные люди говорят одно и то же — информация надежна, если разное — это уже повод задуматься, хоть еще и не признак чьей-то некомпетентности.

— Кстати, мы уже на месте. Вон вывеска рыбацкой лавки.

— Где?

— Табличка в следующем квартале, под вывеской закусочной.

— Ах да, зрение летчика. Хм, интересное название — 'Королевский удильщик'.

В лавке Кай разжился леской, крючками, грузилами и поплавками, а также подсаком. Удилищ в ассортименте неожиданно не оказалось: в рыбацких городках вроде этого ловля с берега — удел ребятни, слишком маленькой для ходок в море.

— Но я без труда могу достать хорошие удилища к завтрашнему вечеру, — заверил продавец, седой морской волк на деревянной ноге, — снаряжу мальчишек в рощу — они добудут что надо.

— Пожалуй, с удилищами у меня проблем не будет, — ответил Кай, — на базе найдется, из чего их сделать.

Тем временем Мэрион заинтересовалась чучелом громадной рыбины странного, чтобы не сказать устрашающего вида, длиной метра в три. Крупная голова с глазами-блюдцами, широкая пасть с тонкими длинными зубами, при этом относительно короткое тело с мощным хвостом. На лбу между глаз — что-то похожее на щупальце с прозрачным шариком на конце.

— Что это за монстр? — полюбопытствовала девушка.

— Это, миледи, королевский удильщик. Точнее, он называется глубоководным удильщиком, но самые крупные экземпляры именуются королевскими, потому что зачастую оказываются на королевском столе. Они чем старше и больше — тем вкуснее и нежнее. Обитают на глубине в милю по меньшей мере, а вот этого я вытащил примерно с двух.

— Зубы просто загляденье, — заметил Кай, — не хотел бы я, чтобы меня такими куснули...

— Удильщики не кусают, — пояснил старый моряк, — их челюсти открываются настолько широко, что пасть оказывается шире самой головы вдвое. Удильщик, благодаря огромной пасти и растягивающейся утробе, способен проглотить рыбу даже больше себя. То есть, вас, господин — запросто. Но этого никогда не случится: люди не могут встретиться с удильщиком так, чтобы оба были живы. Человеку на милю не опуститься, удильщик же погибает еще до того, как будет вытащен.

— А что это у него на голове?

— Так удило же. Шарик на конце светится во тьме глубин и приманивает добычу прямо к пасти удильщика. В точности, как это делает морской диавол, только морские диаволы обитают порой неглубоко.

— Я пару раз на приеме в императорском дворце ела блюдо под названием 'филе морского дьявола', — заметила Мэрион. — Не могу сказать, что ничего вкусней никогда не пробовала, но некая утонченная неповторимость в нем была...

— Это, миледи, вы королевского удильщика ели, — ответил моряк, — диаволы — они не очень-то и годятся в пищу. Другое дело, что люди частенько путают удильщика и диавола... Только диаволы ничего не стоят, а удильщика вытащить — все равно что дар из рук самой Владычицы получить. Вот этого гиганта я вытащил сорок с лишком лет назад... Стоил он, если не изменяет мне память, две тысячи империалов с лишком...

— И почему он остался тут на стене, а не к столу королевскому попал? — подозрительно спросила Мэрион.

— Он и попал. Это ж гипсовый, только зубы его настоящие, я их выдернул еще до захода в порт, на память... Как в порт пришел — так сразу в контору императорских закупок... И четверть часа спустя был богачом... Денег хватило и свадьбу отгулять, как мало кто здесь гуляет, и дом построить новый, и шхуну обновить... нет, никогда мне не забыть тот миг, когда я тушу в лодку втащил...

— Да уж, две тысячи империалов... — прикинул вслух Кай. — Это получается примерно пятьдесят империалов за полкило?! Прибыльный улов, однако!

— Чем больше королевский удильщик, тем дороже стоит... Лет двести назад один рыбак с сыновьями вытащил удильщика примерно вдвое больше моего... Так они после этого две каравеллы купили и купцами заделались... И до сих пор их род — один из самых богатых. А чего удивляться, чай, удильщик — еда королевская.

— Его трудно промышлять?

— Поймать довольно легко... Вытащить еще надо. Я за свою жизнь втаскивал обглоданные тушки таких же вот размеров или чуть поменьше раз, может быть, тридцать... Удильщик, которого тянут наверх, к тому же уже мертвый — легкая добыча хоть стае мелких хищников, хоть какому мало-мальски крупному, любой акуле харч. Вытянуть непорченую тушу с глубины в милю — это без помощи Владычицы совсем никак. Десять лет назад плавал на шхуне с другом и его сыновьями... Втащили одну лишь голову, вдвое больше чем та, что вы, господа, видите... Пятеро суровых морских волков плакали, как дети...

Покинув лавку, Мэрион заметила:

— Чем нам с отцом нравится здешний люд — так это честностью. Рыбаки — они везде хвастуны и врали редкие, а этот старик — честный, я уж подумывала 'ненароком' уронить чучело, если б он настаивал, что оно настоящее...

— Зачем?

— Я сразу заподозрила, что оно поддельное. Такую историю расскажу — просто лопнуть со смеху... Мой отец еще в молодости как-то путешествовал с другом и остановился в таверне у моря. И там на стене висело чучело рыбы-меча длиной в четыре метра. И за день три разных посетителя — все из местных, рассказали им, как они поймали эту рыбину. Отец спросил у хозяина, кто же на самом деле поймал ее, на что хозяин отвечает, мол, неужто вы думаете, что поймай рыбу кто-то из посетителей, он отдал бы ее ему? Конечно же, поймал ее сам хозяин. Но другу отца показалась странной форма зубов рыбы-меча, он полез осмотреть поближе, нечаянно уронил и разбил... Чучело было гипсовым, с металлическим 'мечом' и вставленными зубами совсем другой рыбы.

Кай хмыкнул.

— Ну рыбаки, как и другие моряки — большие любители истории рассказывать. И порой трудно отличить рассказ об удивительном случае от обычного вранья.

* * *

Приглашение на обед Вольфганг воспринял с сомнением.

— Ну посуди сам, — сказал он, — что мне там делать?

Кай пожал плечами:

— Вольфи, странный ты тип. Помнится, когда мы в Летной учились, ты до всяких фуршетов и балов очень охочий был.

Вольфганг посмотрел на друга с легким укором:

— Так сравнил ты... Нас если приглашали — то весь поток зачастую. И там оно было по-другому слегка. Ну фуршет... Ходишь себе туда-сюда, закусочки, винцо хорошее, со всеми встреченными вежливо раскланиваешься — благо, этому преподы этикета научили. Плюс к кухне — оркестр, мимы-пантомимы, клоуны-комики... Ну и танцульки иногда. Конечно, отчего бы туда не ходить поразвлечься? Но вот приглашение к лорду Моргану — это совсем другое.

Кай непонимающе приподнял брови:

— А разница? Ну да, там, скорей всего, клоунов не будет, но приятная компания и кухня замечательная...

Вольфганг начал потихоньку сердиться на друга: вот же непонятливый!

— Кай, тебе-то разницы никакой, а вот мне там уже не получится ходить с важным видом. Когда тьма народу — стоишь себе у окна и с видом гурмана ешь мороженое из таких продуктов, которых я и в глаза не видывал... Или смотришь балет с видом знатока. А званый ужин с малым числом приглашенных — это ж мне еще надо будет открывать рот и говорить что-то такое, чтобы потом стыдно не было...

— Ба... Вольфи, ты чего? Раньше ты своего говора не стеснялся и преспокойно беседовал хоть с газетчиками, хоть с кем угодно...

Вольфганг тяжело вздохнул.

— А тут нет ничего сложного, вспомни, о чем мы обычно беседовали с другими гостями на тех же фуршетах и с репортерами. Самолеты, летное дело и все такое прочее — вот что их интересовало всегда, и тут я, конечно же, на коне. Но тут... Это не какие-нибудь столичные дворяне, это же лорд Морган, гений из гениев... И не ты ли мне десять минут назад рассказал, что у Мэрион Морган двойной диплом имперского?!! И кто я там буду по сравнению с такими гениальными людьми?

— Дружище, а ты посмотри под другим углом. Мэрион — одна из пятнадцати на своем потоке с наивысшим баллом. А ты на своем — вообще один из трех лучших стрелков. Мэрион, конечно, наисветлейший ум, помимо своего отца, какой я знаю. Но и ты — один из лучших, Вольфи. Так что не ты робеть должен. У тебя восемь из десяти, наивысший результат, который за всю историю Летной не многими был достигнут и никем — не превзойден. К тому же Мэрион пока только с дипломами — а ты уже с боевой наградой. Ты чуть ли не единолично сжег судно наркоторговцев и устроил уродам кровавую баню. Ты не только военный летчик, сэр Вольфганг Гэт, ты уже герой. Так какие твои сомнения?!

— Вообще-то, мы там были вместе, и...

Кай хмыкнул.

— Вообще-то, мои заслуги ограничиваются доставанием оружия. А в перестрелке — я вообще не уверен, попал ли хоть в кого-то. Стрелять в морского варана с десяти шагов — вот и все мои стрелковые навыки. В общем... — тут он наклонился к Вольфгангу близко-близко и заговорщицки спросил: — скажи, Вольфи, ты хочешь проскочить между жерновов, вернуться со службы живым и дальше жить долго и счастливо?

— Кто ж не хочет, но статистику ты и сам знаешь, а против нее не попрешь...

Кай хитро прищурился:

— Есть тут одна интересная возможность, дружище... Тебе достаточно жениться на Мэрион — и все. Помашешь Диппорту ручкой.

Вольфганг выразительно постучал себя костяшками по лбу:

— Ничего умнее придумать не мог? Ты вообще понимаешь, какая между нами пропасть? Она, конечно, вполне может гулять в компании летчика, но замуж за абсолютную деревенщину?! Да никогда в жизни...

— Во-первых, ты не летчик, а боевой летчик, сэр Вольфганг Гэт, сколько еще раз я должен тебе это напомнить? Во-вторых, ты ей нравишься.

Вольфганг, устав спорить, только махнул рукой:

— Да-да, как же... Скажи ее отцу, что сэр Вольфганг Гэт просит у него руки его дочери, поглядишь, что он тебе ответит.

— Он ответит одно их двух. Либо что не возражает, либо что будет счастлив иметь такого зятя.

— Кай, ты совсем дурак?

Кай ухмыльнулся:

— Нет, я потомственный дворянин, который учился в колледже для аристократов, и потому у меня с восьмого класса был предмет под названием 'Дворянский уклад'. Закон от тысяча пятьсот десятого года по старому исчислению гласит, что дворянин, который не состоит или не состоял на военной службе, не вправе отказать дворянину, на ней состоящему, выдать за него свою дочь, равно как и не вправе любым иным образом воспрепятствовать. Другими словами, лорд Морган отказать тебе просто не может, он не военный и никогда им не был, а ты — военный. Закону уже почти тысяча лет, но он продолжает использоваться по сей день. Так что твоя женитьба на Мэрион — вопрос исключительно ее согласия. Точка.

— Угу, как же. Он ее отец, так что способ донести до нее свое несогласие найдет...

Кай стащил туфли и забросил на стул, стоящий напротив.

— Повторяю для невнимательных: '...равно как и не вправе любым иным образом воспрепятствовать'. Любое нарушение означает безусловную дуэль, причем он считается бросившим вызов. Объясняю по-простому: стоит ему сказать Мэрион что-то вроде 'я против твоего брака с Вольфгангом Гэтом' — и ты убиваешь его в дуэли на бронебойных винтовках, потому что выбор оружия за тобой. Пойми, что лорд Морган не вправе выразить свое недовольство твоим сватовством. Никак. Никому. Ни в каком виде. Как бы сильно он ни был против — он обязан держать свое недовольство при себе.

— Кай, какой же ты наивный, — зевнул Вольфганг, — я так думаю, что лорд Морган не дурак и догадается побеседовать со своей дочерью без свидетелей.

Кай негромко засмеялся.

— Были прецеденты, когда против дворянина перед императором или Коллегией Благородных свидетельствовала его же дочь, которая все же хотела выйти замуж за посватавшегося. В большинстве последовавших за этим дуэлей нарушители старого закона были либо убиты, либо ранены, потому как у невоенного, к тому же пожилого, против военного, обычно молодого, шансы... ну ты понял. Последний прецедент был вроде бы лет двадцать назад.

— Дочь свидетельствовала против отца, зная, что его убьет ее же любимый?! — ужаснулся Вольфганг и добавил: — ну и гадюшник же этот высший свет... не принимай на свой счет, естественно.

Кай пожал плечами:

— Стремление женщин к счастью иногда похоже на ураган, и да смилостивится Госпожа над теми, кто окажется на пути... Разумеется, это ставит всех участников инцидента в очень неудобное положение, тут ничего не поделать. Впрочем, именно этот вид дуэлей наименее смертельный, потому что жених зачастую очень старается не убить отца своей невесты. Большинство же случаев вообще обходится без дуэли, потому что если против тебя восстает собственная дочь — это очень... выбивает опору из-под ног. В идеальных случаях нарушители идут на попятный, терпят взыскания и наказания... Ну, в общем, если лорд Морган спросит Мэрион, хочет ли она выйти за тебя, и в ответ услышит 'да, папочка' — он поступит очень неразумно и рискованно, если продолжит разговор. Потому как закон, который я тебе процитировал, не предусматривает никакого вмешательства в дуэль. То есть, даже император лично не способен эту дуэль отменить, если только стороны не договорятся полюбовно, а потом он еще и должен наказать виновника... если виновник выживет.

Потому еще раз повторю: твоя женитьба на Мэрион — вопрос исключительно ее согласия стать твоей женой. Конечно, завоевание ее сердца — авантюра без каких-либо гарантий на успех, но почему бы тебе не попытаться? И если тебе повезет — все, дело в шляпе. В списки потерь тебе не попасть.

Вольфганг снова вздохнул и закрыл глаза.

— Ты упустил один маленький моментик. Даже если я женюсь на Мэрион, что вряд ли...

— А почему вряд ли? Вольфи, ты отличный парень, поверь мне. Если бы у меня была сестра — я не смог бы пожелать ей лучшей партии, чем ты.

— Спасибо на добром слове, но... Одно дело ты. Но лорд Морган и сама Мэрион... Так вот. Моя женитьба на Мэрион не даст мне возможности уйти со службы. Стоит мне уйти до выслуги — и я из сэра Гэта снова превращусь в чернь. У которого в принципе нет права сочетаться браком с дворянкой. Прикинь, какой будет казус, если муж наследственной графини внезапно оказывается простолюдином. Так что уйти не вариант, а простолюдины и дворяне горят в самолетах совершенно одинаково, мы это оба хорошо знаем.

Кай кивнул.

— Да, это верно... Но я ничего не говорил об уходе. Я сказал — попрощаться с Диппортом. Ты и останешься на службе, только попадешь в безопасное место.

— Более чем уверен, что лорд Морган мне в этом не подсобит. А если подсобит... ты же понимаешь, что никакого уважения от него я не дождусь? Да и Мэрион, подозреваю, может мнение поменять...

— А он тут ни при чем. Помнишь, что рассказывал нам за кружкой пива Крэйн? Пропагандистская братия подсуетится, я уверен на сто процентов. Пойми, ты для них станешь вкуснейшим куском. Вот глядите, это сэр Вольфганг Гэт! Он сам из простолюдинов, но пришел в боевую авиацию, сразу же прославился, получил боевые награды, женился — вы только подумайте! — на дворянке, умнейшей и прелестнейшей девушке империи, и теперь у него все в жизни превосходно и чудесно. Стоит тебе приехать на медовый месяц в столицу — и ты станешь героем всех газет. И все, газетчики просто не отпустят тебя погибать, ты будешь нужен им живым примером того, как это круто — пойти в боевую авиацию. И служить ты пойдешь куда угодно, вплоть до стрелка в экипаже личного самолета самого императора — но только не на войну. А на крайняк — можно попросить Крэйна подать эту историю пропагандистам. Он свой в доску, такой же, как и мы. Уверен, что поможет.

Вольфганг чуть помолчал.

— Знаешь, — сказал он, — по-моему, это мерзко. Я буду иллюзией героя, обманкой, миражом, из-за которого куча простых наивных ребят кинется записываться в авиацию... Не мне судить мастер-сержанта, но я до сих пор немного в шоке от разницы между сказкой и правдой... Ну и потом... Ладно, я свалю в тихое место, а как же ты? Как тебе без стрелка-то?

Кай криво улыбнулся:

— Просто между прочим, я и так наследственный дворянин. Так что могу уйти со службы в любой момент и не потеряю при этом ничего, кроме зарплаты. Даже напротив, я уже проявил себя, у меня уже боевая награда, которую ты мне настрелял, так что, если вдуматься, с подвигом, медалью и репутацией героя я могу и на гражданке неплохо устроиться. А досрочный уход вменяемо объяснить — фигня вопрос. Посттравматический боевой синдром, мол, дважды терял друзей, сам погибнуть был готов, а вот друзей терять — невмоготу. Такую версию примут и газеты, и окружение. Оно и вправду... невмоготу.

Вольфганг резко принял сидячее положение.

— Слушай... Так почему бы тебе не уйти? У тебя уже есть отличный задел, ты и так дворянин — так не лучше ли уйти? Если повезет, может и зарплата будет не сильно меньше там, где ты местечко найдешь...

Улыбка Кая стала чуть шире:

— Если я уйду — как же ты без пилота?

* * *

Один из совершенно обычных дней ознаменовался трагедией: на парной тренировке маневров разбился один из новичков. С тех пор вот уже неделю полковник Сакаи ходил мрачный, как грозовая туча, и каждый день посылал Ширацу в отдел специалистов.

Однако и сегодня пришлось вернуться ни с чем.

Ширацу вошел в кабинет полковника, обустроенный в обычном домике с бумажными стенами на скале в самой высокой точке гарнизона, и поклонился:

— Прошу прощения, снова ничего. Появилась новая версия с обрывом тяги, однако спецы до сих пор не уверены, оборвалась тяга в полете или уже при крушении.

Сакаи отложил какую-то бумагу и хмуро взглянул на ведомого:

— Обрыв какой именно тяги?

— Левый элерон.

Брови полковника поползли вверх, лицо слегка перекосилось от возмущения:

— Да они что, вообще идиоты там?! Или байками меня кормят?! Самолет Ямады перед ударом вращался по часовой стрелке, порвись у него тяга левого элерона — он выровнялся бы на правом!! Потом, он мог вывернуться даже на рулях, порвись у него обе элеронные тяги! Ведь был же целый километр высоты в запасе!

Ширацу кашлянул.

— Прошу прощения, но... Мне кажется, они сами еще толком ничего не знают, это очень сложный процесс — собрать обломки разбитого самолета вместе, а вы допрашиваете их каждый день. К тому же, Ямада ведь был новичком, и 'танец дракона' он не сдал, насколько я знаю. Мало ли что могло случиться.

— Верно, — печально кивнул полковник, — Ямада вполне мог растеряться. Мог потерять сознание — и такое случается. Но результат нам все равно нужен... Если завтра они снова не скажут ничего определенного, ты вернешься и доложишь, что причина в технической неполадке. И подгадай момент так, чтобы я в это время находился в штабной комнате, а лучше... точно, завтра после полудня я буду читать лекцию личному составу, в этот момент ты и должен войти и доложить.

— Слушаюсь, — поклонился Ширацу и поднял взгляд на ведущего: — а для чего так делать?

Сакаи тяжело вздохнул.

— Потому что Арима винит себя в гибели Ямады. Считает, что слишком перекрутил с петлями до потемнения в глазах. Даже если и так, это все равно не его вина, что Ямада оказался недостаточно вынослив и потерял сознание, вина на инструкторах Академии... Потому нам нужен вариант с технической неисправностью — до тех пор, пока точно не станет известна причина. Кроме того — нельзя летать на ненадежных самолетах. Так что я приказал готовить первые 'Синдэны' к расконсервации... И не забудь проинструктировать инженеров: пока они не установят причину точно, пусть поддерживают версию о неполадке. Все, свободен.

— Слушаюсь, — поклонился Ширацу, повернулся и пошел на выход.

— Кстати, — окликнул его Сакаи, — а ты сам 'Танец дракона' сдал?

Должно быть, на лице у него было слишком явно написано крайнее удивление, когда он повернулся к полковнику.

— Да, сдал... Эм-м-м... Разве это не записано в моем личном деле?

— А я его до конца не дочитал, — пожал плечами Сакаи и, увидев, как лицо Ширацу удлиняется еще сильнее, спросил: — а что такое?

— Ну, — растерянно пробормотал летчик, — оно как-то не совсем понятно — не прочитать личное дело собственного ведомого...

— А зачем читать его до конца? Твои успехи в Академии ничего не значат, ты ведь уже не новичок, ты воевал, есть сбитые, это намного красноречивее. Неважно, как ты учился, важно, какой ты воин и что за человек. Как ты дерешься, я узнал из твоего списка побед, что за человек — вроде бы понял, а в личном деле этого нет. И что сдал 'танец' — тоже догадался по тому, что ты удержался у меня на хвосте. Просто переспросил.

— Кхм... если откровенно, то танец мне засчитали с натяжкой...

— Этого достаточно. Большинство даже с натяжкой не сдает.

— И на маневрах я тоже смухлевал. Я притормаживал, чтобы увидеть, каков ваш следующий маневр, и срезал, догоняя. Попытайся я просто повторять — сорвался бы.

Полковник добродушно улыбнулся:

— И это тоже правильно — компенсировать недостаток мастерства и реакции смекалкой. Мастерство — оно и ко мне пришло не сразу, это наживное. А вот смекалка — дело посложнее, либо она есть, либо ее нет.

Выйдя из кабинета на скале, или, на жаргоне местных, 'гнезда чайки', Ширацу неспешно пошел вниз, размышляя. Правильно ли это — выдать вымысел за настоящую причину — он себя не спрашивал, это решение полковника, и Ширацу Ладат не из тех, у кого есть право хотя бы на миг усомниться в правоте и мудрости своего командира и ведущего. То есть, на самом деле совершенно очевидно, что поступок сам по себе явно не хороший, но в трагической ситуации полковник должен что-то решать, как-то выкручиваться, и вот тут Ширацу ни секунды не сомневается, что Сакаи выбрал верное решение. Арима — летчик молодой, но на этой базе уже 'старичок' — безусловно не в ответе за гибель своего ведомого, однако совесть такая штука, что мучит обычно невиновных. Да и инженеров, конструкторов и прочую мозгастую братию, которая сконструировала новый 'Синдэн', надо подстегнуть. Летчик, отправляющийся в смертельный бой во славу Ямато и императора, не должен опасаться предательства собственного самолета, вера в оружие, дарованное воину небес его родиной, обязана быть непоколебимой. Так что решение Сакаи временно пересесть на чуть менее совершенные, но абсолютно надежные и непогрешимые истребители первой серии, выверенные и облетанные до последней заклепки, Ширацу поддерживает полностью, он и сам бы так решил.