Сравнительно спокойно было на севере. Для эллинов спокойно. Варвары мало обращали на них внимания, упоённо истребляя друг друга. Скифы не беспокоили эллинские колонии Понта, им было не до того: наследники некогда могучего царя Атея, павшего в сражении с Филиппом Македонским много лет назад, вновь принялись выяснять, кто из них более достоин венца Деда и власти над землями, которые старик полвека собирал по малым кусочкам, словно огромную мозаику. Резались друг с другом фракийцы. Царь Севт восстанавливал своё расколотое на три части государство, и, хотя имел немалые претензии к эллинам и македонянам (как и они к нему), но старался угли до поры не раздувать.

Саму же Элладу не просто потряхивало — колотило так, как не каждое землетрясение способно.

Козы давно уже слизали соль с камней, когда-то бывших Семивратными Фивами, но мир в Беотию так и не пришёл. Попыткам уцелевших фиванцев восстановить город активно противились Орхомен, Платеи и Херонея. Афины тайно поддерживали одних, одновременно обещая помощь другим, и пожар вокруг Копаиды[29] никак не затухал.

[29] Копаида — крупное озеро в Беотии.

Спартанцы, потерявшие полторы тысячи своих воинов при Фермопилах, едва ли не треть от всего числа граждан, казалось, должны бы уже совсем убраться из очереди жаждущих гегемонии в Элладе, однако же нет. Поднаторевшие в интригах едва ли не лучше всех, они умудрились возродить почти развалившийся Пелопоннесский союз и, хотя не достигли того могущества, какое имели в год победы над Афинами восемьдесят лет назад, но старого врага покусывали за пятки нещадно. Сначала исподтишка, а теперь, перетянув на свою сторону много полисов, недовольных новым возвышением Афин, уже в открытую.

Неприязненно поглядывая на то, как Афины мало-помалу воссоздают свой, некогда разрушенный, Морской союз, родосцы сговорились с жителями Коса и Книда, образовав Островную симмахию. Десять лет назад на Родос бежал изгнанный из Афин оратор Эсхин, сторонник Македонии. Сейчас он активно выступал против своей родины, призывая островитян не допустить создания второго Морского союза, который на словах зальёт эллинам глаза сладким мёдом, а на деле наденет на них рабские ошейники. История явно норовила повториться для тех, кто не извлёк из неё уроков.

Впрочем, пока симмахии было не до того. Её больше беспокоил другой противник, не менее серьёзный, разделаться с которым следовало в первую очередь. Он не возник из ниоткуда, он существовал всегда, представляя собой постоянное бедствие, вроде неистребимых комаров. Вот только кусались эти "комары" не в пример больнее, да, к тому же, от года к году умножались и жирели.

В большинстве эллинских периплов[30] сказано, что двигаясь с востока на запад вдоль берега Киликии, путник достигнет той части этой страны, что именуется Суровой, тотчас после того, как минует устье студёной реки Каликадн[31].

[30] Перипл (греч.) — "плыть кругом, огибать". Описание примет берегов, используемое кормчими. Периплы ценились выше карт. [31] Современное название — Гёксу. Именно в этой реке утонул Фридрих Барбаросса в 1190 году во время Третьего Крестового похода.

Далее горы Тавра подходят к морю так близко, что провести торговый караван по узкой полосе между их отвесными склонами и морским прибоем становится весьма затруднительно. Путникам удобнее всего здесь нанять судно и продолжить путешествие на запад морем. Обходной путь по суше слишком долог и таит в себе много опасностей, пролегая по горным перевалам, где путешественников поджидают разбойничьи племена. Однако, идти морем, хотя и значительно ближе, но нисколько не безопаснее.

У берегов Киликии с древнейших времён пролегала морская дорога, соединявшая Финикию с Элладой. Здешние воды коварны, море усеяно скалами, а берега изрезаны глубокими бухтами, где таятся быстроходные и вёрткие корабли алифоров, морских разбойников. Не зря берег сей издревле именуется Пиратским, а киликийцы, его населяющие — худшими из людей. Ну, разве что после критян и каппадокийцев, хотя кое-кто наверняка оспорил бы и это утверждение.

Эллины никогда особенно не задумывались над тем, что те, кого они именовали киликийцами — по сути, не единый народ. Уроженцы этой негостеприимной земли в среде пиратов едва ли даже составляли большинство. Кого здесь только не было: критяне, сирийцы, финикийцы, жители Ликии и Пафлагонии, эллинские эвпатриды удачи[32] и, конечно же, сами киликийские горцы, сменившие за века морского разбоя пастушьи палки, изогнутые крюком на одном из концов, на мечи и боевые топоры.

[32] Эвпатриды (греч.) — "благородные" (буквально — "славные отцами"). Древнейшая афинская аристократия. Термин "эвпатриды удачи" (по аналогии с "джентльменами удачи") придуман историком Александром Снисаренко.

Пиратский берег превратился в бич мореплавания. Пугало, пострашнее Сциллы и Харибды[33]. Никто не мог справиться с разбойными, ни финикийские боевые эскадры, направляемые владыками персов, ни эллины, даже во времена расцвета Морского союза Афин. Впрочем, никто и не предпринимал по-настоящему серьёзных попыток уничтожить пиратство в этих водах. Ведь это могло повредить интересам многих уважаемых людей. Среди которых в разное время оказывались персоны весьма могущественные.

[33] Сцилла и Харибда — мифические морские чудовища, пожиравшие корабли. Обитали, согласно представлениям древних греков на берегах Мессенского пролива.

Да и, собственно, о чём тут вообще говорить, когда каждый второй купец, стоило ему внезапно встретить слабейшего собрата, при условии безнаказанности сам обирал его до нитки, не слишком мучаясь угрызениями совести? А афиняне ещё во времена законодателя Солона, не мудрствуя, считали ремесло моряка, пирата и купца — суть, одним и тем же.

Однако занятие сие разбойное, сколь бы не почиталось некоторыми, как вполне обыденное и даже естественное, разумеется, не могло сравниться с плотницким или гончарным. Опасное ремесло. И жилось киликийцам (вернее — "киликийцам") на этих берегах вовсе не привольно, ибо если их не пытались уничтожить могущественные державы, то друг друга пираты резали с завидной регулярностью.

Неизвестно, кому первому из них пришло в голову укрепить своё гнездо, но идею все сочли весьма разумной, в результате на побережье Киликии Суровой возникло несколько крепостей. Самыми мощными из которых стали Корик и Коракесион — крепости-близнецы.

Обе располагались на небольших полуостровах, соединённых с материком узкими перешейками. Коракесион стоял на скале, высотой почти в четыреста локтей, возле границы Памфилии и Киликии[34]. Его собрат господствовал над водами вблизи Кипра. Побережье между крепостями изогнулось дугой лука в четыре тысячи стадий длиной.

[34] Развалины крепости располагаются в 12 километрах от современной Аланьи.

Коракесион, Воронья Скала, считался более неприступным, а Корик имел лучшие гавани, которые практически никогда не пустовали. Здесь всегда было многолюдно. Большие и малые корабли алифоров теснились у пирсов Корика, словно стаи морских птиц, чьи необъятные крикливые базары — обычное дело для здешних мест (особенно в близком устье Каликадна). Пираты вставали тут на длительную стоянку, спускали награбленное в местных кабаках, латали корабли и зализывали раны, зимовали, в скуке и праздности коротая дни за игрой в кости, безудержной выпивкой и поножовщиной.

На словах Корик пребывал под рукой персов, и каждый сатрап Киликии сажал сюда градоправителем своего человека. На деле тот не обладал никакой властью, но пиратские вожаки терпели его, ибо присутствие наместника создавало видимость некоей "законности" данного места, где каждый из них мог перевести дух, не опасаясь своих "братьев".

Наместник служил посредником между вождями, выступал третейским судьёй в их спорах. Вообще-то он был посажен сюда, дабы бороться с пиратами, но все прекрасно понимали, что это задача невыполнимая. Не можешь победить — возглавь. Или, хотя бы, создай такую иллюзию.

В лучшие для персов годы сатрапам удавалось прижать пиратов к ногтю. Но даже тогда они не могли полностью истребить разбойных и всего лишь немного приуменьшали их наглость. Разумеется, никаких податей в казну сатрапа Корик никогда не платил. Даже в годы, когда Киликией правил могущественный Мазей, обладавший достаточными личными средствами, чтобы содержать собственную внушительную армию и флот, он предпочитал не бороться с пиратами, а поставить их на службу собственным интересам. Это, в немалой степени, способствовало взятию им более привлекательной вершины — наместничества над Вавилонией, богатейшей сатрапией державы персов. Сменивший его Арсам, оказался слишком слаб, и алифоры снова распоясались. Однако наместника не гнали. Зачем избавляться от того, что приносит пользу? Поэтому он остался даже тогда, когда Киликию разграбил Антигон, и сатрапия погрузилась в хаос безвластия.

Пережив пару особенно кровавых усобиц, пираты сами установили некий неписанный свод правил собственного пребывания в Корике. Наместника именовали архонтом-эпонимом, а из своих рядов выбирали архонта-полемарха, который обеспечивал какой-никакой порядок и дозор. Если же полемарху приходило в голову поубивать конкурентов, как в прежние времена, и сделаться единоличным хозяином прекрасно укреплённой крепости, прочие алифоры моментально объединялись против него. Все они были заинтересованы в нейтралитете Корика. В этом смысле крепость выгодно отличалась от Коракесиона, где давно уже никто из "законных" государей этой части Ойкумены не имел никакой власти и влияния, в результате чего Вороньей Скалой владел тот, кто мог её удержать.

Родос, стоящий на важнейшем морском торговом пути с востока на запад, боролся с киликийцами две сотни лет, с самого своего основания в северной оконечности одноимённого острова. Боролся силой и хитростью. Мечом и подкупом. Однако все, что ему удавалось доселе — это сохранение положения дел, при котором ни один удачливый пират из Корика, Коракесиона, Патары или Фаселиды не успевал собрать под свою руку больше трёх десятков кораблей, прежде чем его съедали конкуренты.

Но недавно все изменилось.

Солнце приближалось к зениту, разбрызгивая по тёплым волнам свои бесчисленные отражения. Глубоко в толще дышащего жизнью прозрачного синего стекла виднелись тёмные спинки тунцов, мелькали стремительные тела дельфинов-белобочек, состязавшихся в скорости с триерой и неизменно обыгрывавших её. Их плавники вспарывали играющую бликами солнца водную гладь прямо возле бронзового шестилоктевого бивня рукотворного морского чудовища, что неспешно приближалось к гавани Корика.

Дневной бриз нёс освежающую прохладу разогретому солнечными лучами побережью. Ветер с моря, попутный для двухмачтовой триеры, однако паруса на ней были подтянуты к опущенным реям. Корабль шёл на вёслах: до берега оставалось совсем немного и моряки не рисковали бороться с ветром во время маневрирования в опасной близости от скал.

Со стен крепости триеру заметили задолго до того, как она приблизилась к гавани. И весьма заинтересовались, ибо подобные корабли появлялись в Корике нечасто.

Триера для пиратов слишком велика, требует много народу на вёслах. Только самые сильные и удачливые вожди могли позволить себе содержать такую команду, ведь две сотни ртов ежедневно хотят жрать и при дележе добычи делают доли каждого пирата совсем крошечными. Чтобы взять "купца" столько бойцов совсем не нужно, а драться с военным кораблём финикийцев или родосцев рисковал только полный идиот, или неудачник, не сумевший сбежать.

Пираты пользовались совсем другими судами. Размерами поменьше, маневренными, скоростными и не требующими много гребцов. От их быстроходных келетов паруснику удрать было практически невозможно. Даже парусно-вёсельным акатам и керкурам тяжело уйти от пирата. Финикийские купцы выходили в море на больших вместительных, хотя и неповоротливых гаулах. Разбойные, позарившиеся на эту лакомую, но вовсе не беззащитную добычу, рисковали встретиться с немаленькой, хорошо вооружённой охраной.

Келет не мог взять на борт достаточное количество людей, чтобы справиться с таким противником, но выход алифоры нашли. И довольно давно. Они изобрели гребное судно с полутора рядами весел. Этакая полутриера. Гемиолия. Гребцов поменьше, воинов побольше. Часть гребцов работала прямо на верхней палубе, освобождённой в носовой части от скамей-тран, которые могли бы помешать бойцам перебираться на зацепленный абордажными крючьями корабль. Совсем немного времени потребовалось киликийцам, критянам и даже иллирийцам для того, чтобы оценить гемиолию. Очень быстро она стала их излюбленным судном.

Потому-то здесь, в Корике, на приближающуюся одинокую гемиолию никто не обратил бы внимания, а вот триера заинтересовала.

— Смотри-ка, — дозорный, первый заметивший гостей, тронул своего напарника за локоть, — интересно, кто это?

Его товарищ нахмурился, пристально всматриваясь, почесал бороду и с некоторым сомнением заявил:

— Вроде "Трезубец".

— С чего ты взял? Было бы чего на парусе нарисовано, так парус свернут.

— "Трезубец" это, — уже увереннее сказал первый, — смотри вон, из акростоля[35] как раз он и торчит, на солнце блестит. Видишь?

[35] Акростоль — окончание кормы на античных военных кораблях, традиционно выполненное в виде загнутого рыбьего хвоста (у финикийцев — скорпионьего).

— Нет, — прищурился второй.

— Точно он, зуб даю. Ты мои глаза знаешь. Я эту триеру не раз видел. У неё ещё зрачок на носу зелёный намалёван.

— Верю я тебе, верю, — согласился второй, — предупредить Ойнея-то?

— Надо бы. Не обрадуется, если его Законник врасплох застанет. Как бы бошки потом не поотрывал.

— А с чего ты взял, что там Законник?

— Кому же ещё быть? Он и есть. Чую, не к добру тут появился.

— Думаешь, из-за Красного?

— Не иначе. Видать, большая заваруха будет...

Зазвучали команды келевста, приказывающего гребцам оставить работу. Таламиты и зигиты, гребцы нижнего и верхнего яруса, втянули весла в чрево триеры, а траниты продолжали их осторожно ворочать, подводя корабль, направляемый опытным кормчим, к пирсу. Наконец крылья морской птицы были полностью сложены.

Вдоль бортов триеры протянуты толстые канаты, предохранявшие корпус от повреждений, неизбежных при жёстком соприкосновении с каменным пирсом. Полностью погасить удар они не могли, да в том и не было нужды: разве может он свалить с ног моряка, который и не к такому привычен?

Несколько матросов проворно спрыгнули на пристань, товарищи бросили им причальные концы, которые немедленно были укреплены на вмурованных в камень, отполированных канатами бронзовых тумбах-тонсиллах[36].

[36] Тонсиллы — бревна или тумбы, закреплённые на причале, к которым привязывали канатами судно при швартовке. Предшественники современных кнехтов.

На пирс опустили сходни и по ним на берег сошли три человека. Один из них, загорелый темноволосый бородач лет сорока пяти, одетый в простой выгоревший на солнце хитон, внешне никак не выделялся среди большинства здешних обитателей. Разве что дорогая перевязь с мечом в ножнах, отделанных серебряными накладками, украшенными искусной чеканкой, говорили о том, что это не простой моряк. Он шёл первым и по его гордой независимой осанке можно было предположить, что именно этот человек начальствует среди прибывших.