Зверь лютый Книга 39 Валькирия

— Эй, Кристиан, подойди. Расскажи князю, что тут происходит.

Ксендз довольно толково излагает: пришли находники, боя не было. Половина украденного имущества в корабле. Вторая... похоже, что у гарнизонных.

Стареет Сигурд: неровный старческий румянец пятнами. Злость? Стыд?

Подтаскивают "деда". Тот "плывёт" сознанием, его хлопают по щекам, брызгают речной водицей. Краткий, рваный пересказ. Подтверждение соглашения между комендантом и находниками. И замолчал.

— Всё, господине, сердце не бьётся. Помер.

Вестовой снимает шапку, крестится.

— Голову отрубить, на колышек на плот. Тулово — на мусорку. Э-э-э... на кладбище. Что скажешь, Сигурд?

"Скажешь" — не про "деда". Мой пленник — мне решать. А вот гарнизон... Как он злится!

— Требуешь смерти?

— Я требую?! Это твои люди на твоей земле. Сигнальщиков на Висле не выставлено, стражи на стенах не было, сопротивление разбойникам — даже не пытались. Наелись-напились да по бабам подались. Это та дружина, которая тебе нужна?

"Дед" мог и соврать про предварительный сговор. Из чувства посмертной мести — у викингов такое бывало. Поэтому — только про объективно наблюдаемое.

Ярл молчит. Никак не может решиться. Кивает на многоголовую инсталляцию на плоту.

— Они... их родичи... придут мстить. Кровная вражда.

— Это хорошо. Что придут. Эти — ворьё, шиши морские. Чем больше сдохнет тех, для кого они свои — тем лучше. Власть — монополия на насилие. Хочешь быть властью — истреби. Таких. Всех. На всю глубину. По четвёртое колено. Чтобы мстителей за подобных даже народиться не могло.

Викинг убивает за добычу, из мести, для славы. Но ты-то уже князь, тебе убивать — для порядка.

— Ещё. Проверь своих. Для некоторых, вроде здешнего Олафа, землячество, соплемённость... да ещё хабара кусочек... оказались важнее присяги. Нужны ли они тебе?

Или-или. Или ты варяг, "клятвенник", и у тебя нет иной родни, чем дружина. Или "родновер", веришь в свой род. Тогда тебе нет места в дружине.

Рядом тяжело вздыхает ксендз.

— Что, поп? Призываешь к милосердию? "Милосердие выше справедливости"?

Ксендз пристально смотрит на умершего "деда". Потом переводит взгляд мне в глаза. И начинает зло щериться.

— Господь велик. И безгранично милосердие его. А я — лишь ничтожный служитель Его. У Господа милости хватит на всех. Не у меня.

Осеняет крестом покойника и уходит к суетящимся живым.

Интересный дядя. Надо запомнить. Может, удастся для своих дел приспособить.

Сигурд въезжает в ворота: открыли, знают "хозяйскую палку". Следом туда уходит и весь его отряд. А я, наконец, подъезжаю к кораблю.

Хорошая лайба, крепкая. Вроде не течёт. Снасти на месте. Главное: парус и мачта. Выглядят целыми. Два бочонка с водой полупустые. Воду слить, промыть кипятком, залить заново из колодцев. Провиант взять у местных на три дня.

Завхоз мой кивает и сразу спрашивает:

— А майно ихнее?

И правда, куда всё это? Фуфайки-стёганки, сапоги-подштаники, шлемы-топоры...

Ка-акой я хозяйственный! Аж до проблем.

* * *

"Деньги — как кислород: при недостатке — задыхаешься, при наличии — не замечаешь, при избытке — башню сносит".

Рефлексы, сформировавшиеся в фазе "недостатка", оказываются очень устойчивыми и в последующих. Или у меня всё ещё "недостаток"?

* * *

— Спроси у ключника ярла. Если возьмёт за обычную цену — отдать.

— А... а если нет?

— Тогда я поговорю с ярлом. И у него будет новый ключник. Объясни это. И то, что места на плоту ещё свободны.

"Чужой хабар мы не хотим ни пряди.

Но и своё "за так" не отдадим".

Люди Сигурда выводят из крепости гарнизонных. Без оружия, связанных. Ставят на колени перед бревном, на котором только что дохлым находникам головы рубили. По площадке кровища аж хлюпает — штаны у всех мокрые будут.

У всех — на коленях, у некоторых... и в других местах.

Сигурд объявляет свой приговор:

— За пренебрежение службой... сговор с врагом... соучастие в грабежах... измену присяге... отрубить голову.

Олаф чего-то вопит, пытается доказать, что он — из лучших побуждений... во избежание потерь в личном составе... для спасения и сохранения имущества сюзерена... просит попа для молитвы...

* * *

"Молитва — это хорошо. Она иногда помогает привести мысли в порядок. Но топор есть топор, во что бы ты ни верил".

* * *

Его укладывают на бревно головой в мою сторону... удар секиры и голова, вращаясь волчком, летит в мою сторону... Как тогда, на речке Волчанке под Киевом, в первый мой день в этом мире...

Тогда я свалился об обморок. Неготов был. А теперь... ничего... только зубы звенят. Теперь-то я знаю, что полёт свежеотрубленной головы — неотъемлемая часть здешнего пейзажа. Не повседневно, но регулярно и повсеместно.

Хорошая изменнику смерть досталась. Быстрая.

"Отболела ты, его головушка.

Отболела голова".

Аж завидно. Гудлейк ещё день-два мучиться...

— Капут примешь?

Caput — голова на латыни. Ярл раздражён, чувствует себя виноватым. Вот и выражается... иносказательно.

— Какие вопросы, Сигурд. Конечно. У меня для любого капута пайка найдётся.

Блин. Вот же зараза эта иностранщина! Он мне по-латински, я ему по-суомски. Paikka — место на финском. Сигурд, вроде, у суомцев бывал. Может, поймёт?

* * *

"Редкие дебилы встречаются всё чаще".

Но не здесь: понял. Умненький ярл. — А то! Дурней в друзьях не держим!

* * *

Ещё один колышек забивают между брёвен. С головой недавнего "гродского пана" Быгдоща.

— Всё, выводите.

* * *

"У немцев предлог Nach означает направление. У нас тоже. Но конкретнее".

* * *

Парни берут шесты и потихоньку, чтобы не наскочить на берега мелкой и узкой Брды, проталкивают плот. Вниз, к Висле.

Норманны Сигурда перешёптываются между собой: ветераны Всеволжска объясняют молодым соратникам манеру "Зверя Лютого" просвещать приречных жителей подобными... "инсталляциями".

* * *

Или правильнее — флешмобами?

Массовая акция, в которой группа людей (или их голов) появляется в обозначенном месте (на плоту), выполняет заранее оговорённые действия (выглядит и пованивает) неожиданно для непосвящённых и затем расходится, в смысле: уплывает по течению.

Викинги — флешмобнулись? Иди правильнее — флешмобилизировались?

* * *

А в небе над городком, над утопленном в крови лужком, над плывущим по речке "викинго-могильником", крутится уже, непрерывно вопя и гадя, чёрная туча воронья.

"вранье вече жрало" — сбылась мечта настоящего викинга, отожрутся вороны на свежей падали.

— Ну и славно. У меня там дети. Надо присмотреть, чтобы кашку сварили. Вели прислать молока. Может, у городских ещё есть, а то посадские все разбежались и коров утащили. И хорошо бы хлеба свежего. Я с постоем разберусь и к тебе подъеду, потолкуем.

Не люблю становиться в здешних городах. Дышать тесно.

Местные плотники связали крепкий плот. Его вынесло в море.

"По морям, по волнам. Нынче здесь, завтра к вам".

Сперва над плотом кружило вороньё. Потом ворон прогнали чайки. Громкие вопли жадных прожорливых птиц далеко разносились над волнами, оповещая случайных мореплавателей о редкостном зрелище. Плоть казнённых, до которой чайки смогли добраться, была съедена. Даже ухитрились выесть мозги через глазницы.

Поверхностные течения в Варяжском море неустойчивы. Обычно вдоль южного берега течение направлено на восток. В районе Гданьского залива поворачивает на север и идет вдоль восточного берега до о. Хийумаа. Здесь разделяется: в Рижский, в Финский и, через проливы Аланд — в Ботнический заливы. Огибает берега и вдоль Швеции следует на юг. На эту циркуляцию накладываются ветра.

Я не знаю, где носило "плотик смерти". Его видели, о нём рассказывали, сочиняли байки про сундуки с сокровищами, про диавола, который по ночам всех покойников оживляет и устраивает танцы. Иные клялись, что слышали музыку, даже напеть пытались.

В начале осени плот протащило вёрст тридцать по довольно узкому заливу к Норрчёпингу, где и выбросило на берег.

"Тятя, тятя! Наше море принесло нам мертвеца!".

Много. Мертвецов.

Утаить находку невозможно, кто там — местные знали. Да и характерная огненно-рыжая коса, привязанная к столбу, всё ещё держала череп Гудлейк.

Сокровищ на плоту, к разочарованию местных, не было. Но местный лендерман сообразил:

— А не продать ли останки Дермодавсону?

"Береговое право": всё, что море принесло — принадлежит владельцу берега. А своё можно продать. Пусть оно и из обглоданных черепов.

Старый Дермодавсон совершенно расхворался, узнав о гибели своих людей, корабля, дочери. А главное: обоих сыновей. Которых он сам послал в поход.

Приехал, привёз выкуп за останки. Из-за слабости не смог отказать и взял с собой бабушку Гуннхилд.

А, может, она сама прилетела. По небу. Там недалеко. Она ж валькирия. Дева-воительница. Как дева она давно уже... не. Как воительница она вообще никогда... А вот устроить кровавую ссору, как часто в историях скальдов — вполне.

Ссора удалась: местный лендерман психанул и перебил всех приезжих, включая Дерьмодавсона, но исключая Гуннхильд. Та прокляла присутствующих и сбежала. Лендерман подумал, вспомнил старое правило: лучший способ освободиться от проклятия — убить ведьму. Оценил беззащитность Нючёпинга после потери стольких бойцов. И отправился с ответным визитом.

Поместье было ограблено и сожжено в лучших традициях викингов. Гуннхильд задохнулась в дыму, обошлось без "блистающих ран".

Победоносное возвращение в Норрчёпинг было испорчено карателями Сверкссонов: явились мстить за своего вассала.

"Родной" конунг Эрикссон был занят, поэтому призвали на помощь родственников-гётов с Готланда. Которые больно побили свеев.

Столетием раньше ополчения скандинавов оцениваются так: Швеция — 280 кораблей (10 тыс. воинов), Норвегия — 311/11 тыс., Дания — 1100/40 тыс. Обиженные Сверкссоны собрали флот в четверть национального и напали на Готланд.

Ничего нового, обычный здешний образ жизни, мелкая межплеменная война в эпоху ранней государственности. Именно в это и мечтает попасть множество моих современников-попандопул.

Мелочь мелкая: на Балтике уже окреп новый хищник.

Готландцы кинулись к графу Рюгена. Который князь Михалко. У него мощная дружина, обеспечиваемая трофеями из Щетинья, выкупом из Волина и успехами восточно-западной южной балтийской торговли. И два моих "шилохвоста".

К сожалению (или наоборот), Михалко опоздал: свеи перебили кучу народу, разорили остров и, приобретя громкую славу и богатую добычу, оправились восвояси. До своясей дошли единицы: подоспели "шилохвосты".

Корабли догнали свейские драккары и кнорры и дистанционно, без абордажа с мечным боем, сожгли бОльшую часть кораблей противника. А чего ж нет? — Они ж не за добычу или славу воюют, а за присягу.

Когда знаешь, что добычи не будет, а свою голову можно потерять, то лезть на чужой борт не интересно. Гори оно огнём.

Готландцы избрали ярлом Михалко. Довольно дружно: "очень кушать хочется" — запасы продовольствия на зиму погибли. Островитян ожидало обычное следствие близкого знакомства с викингами — массовая голодная смерть. А у Михалко есть хлеб.

Недовольные... кто уцелел, бежали в Англию. Вальдемар Великий нуждался в переселенцах. Скандинавов он расселял на землях англичан, а англичан отправлял в Ирландию.

Сформировалась цепочка опорных пунктов, "ворота в Варяжском море", о которой я толковал Михалко ещё в Киеве: Руян, Борнхольм, Готланд. Оба каботажных потока вдоль северного и южного берегов моря контролировал один человек — князь Руяна.

Михалко к титулу графа Рюгена от короля датского, добавил титул ярла Готланда от Сверкссонов. А чего ж им, свеям, не отдать гётский остров в обмен на союз?

Вмешательство "третьей силы" остановило объединение свеев и гётов под любой династией. Конунги смирились с этим не сразу. Для предотвращения норманнистического героизма в форме бесконечных кровавых набегов, потребовалось "зелёная разделительная линия" с введением "миротворческих сил" под управлением Михалко.

"Зелёная линия" включала оз.Меларен, трассу Гёта-канала (построен в РИ в 1810-32 г.), оз.Венерн.

Историки дают для Гёта-канала оценки трудозатрат в 7000000 человеко-дней при длительности рабочего дня 12 часов, 60000 работников и продолжительности стройки 22 года. У нас такая арифметика никак не сходилась, поэтому Михалко построил канал за три года при 7-10 тыс.чел.

Дальше "линия" пошла не на юг (по трассе Тролльхетте-канала, построен в РИ к 1800 г.), а на запад, оставляя в целостности Вестра-Гёталанд. Построенные на "линии" каналы позволили не только избегать "зундских пошлин" (датчане берут деньги за проход кораблей через Зунды), но и вывести устье канала не в Каттегат, а севернее в Скагеррак, что дало больше свободы нашим мореплавателям.

Население из пограничья разбегалось, Михалко пришлось ввозить переселенцев. С моей помощью. Это были, преимущественно, мусульмане. Конечно, мы их крестили, но прозвище осталось: на карте Скандинавии появилась область "Исламаланд".