Конечно, он так считал. Не говоря о том, что в светлом магистре уже заложены все знания, в которых нуждается мир. Он слышал, что светлого магистра Кэрэа Рейни обучал темный магистр Шеннейр, но это была настолько чудовищная и дикая сплетня, что поверить мог только последний боевой маг.

Но высший Миль ждал ответ, и ему пришлось произнести, невидяще глядя в стену:

— Высший темный маг Миль известен как заклинатель высочайшего уровня. И...

— Как мастер проклятий, — скучающе продолжил темный. — Светлая магия для меня не родная, и поэтому я могу объяснять ее без ощущения, что учу островитянина включать холодильник.

Он резко помрачнел и отрывисто бросил:

— Если бы.

Ощущение близкой темной магии проходило по нервам. Высший Миль весь состоял из печатей, из сложнейших меняющихся структур, закрывающих его шевелящимся щитом. Он попробовал пройти дальше, с усилием пробуждая давно заглохшую вне светлой связи эмпатию, но ощутил только тьму, тьму, окружающую высшего Миля, все его мысли и чувства.

Темный маг не отходил и не отводил взгляда, и он не выдержал первым.

— Я слышал, что темных заклинателей обучают, капая им на руку раскаленный воск и заставляя считать.

— Я тоже могу рассказать мои любимые страшные истории про светлую гильдию, — насмешливо ответил темный. — Нет, я не поступаю так с магистром, не упоминая уж то, что он заарн, и ему все равно. А вот некоторые наши способы точно помогли бы вам.

Угроза прокатилась по телу колкой волной.

Темный маг достал со стеллажей и поставил перед ним серебристое устройство из движущихся сфер:

— Магистр считает, что я пытаю его маятником.

Маятник был простым и приятным упражнением на концентрацию. Он досчитал до обычных тысячи и одного раза, возвращая способность держать себя в руках, и вернулся в реальность, чтобы увидеть.

Что магистр не вернулся до сих пор, а высший Миль стоит у двери кладовой и раздраженно высказывает в темноту:

— Светлый магистр, что бы вы там ни делали, перестаньте. Уйди... Уйдите оттуда! Нет, это не великая печать, хватит катать их по полу! — изнутри донесся грохот, и темный маг стукнулся лбом о дверь. — Я же говорил.

Но вместо того, чтобы прийти на помощь, он вернулся назад, механически пояснив:

— Клубки и коробки, — и, с неописуемым выражением лица уставился на растопыренные пальцы: — Это, конечно, лучше, чем... чем таблетки или...

Судя эмоциям, магистр был полностью доволен.

Происходящее было выше его понимания. Но он был всего лишь светлым магом, подмастерьем и бывшим ссыльным, и его жалкому пониманию были недоступны пути светлого магистра.

В кладовой что-то всерьез рушилось.

Он мог лишь смотреть на маятник.

Магистр вернулся еще через тысячу счета, с заклинательной доской, и через открытую дверь в кладовую он успел заметить, что все коробки расставлены в идеальном порядке.

В чем конфликт светлого магистра и маятника, он узнал. Магистр мог наблюдать за маятником, ловить, но не мог считать.

* * *

Свои обязанности он, испытывая неловкость перед оставшимися в Шафране товарищами, не мог назвать сложными.

С утра магистр учился или же учился магии, потом ехал на встречи, или проводить ритуалы, или путешествовал по Побережью. Один день из четырёх магистр отдыхал, и в этот день он был свободен.

Он боялся что, иномирцу будет не интересно вникать в человеческие дела — а для магистра это было критическим условием — но магистр обожал совещания, с удовольствием наблюдал за шипящим клубком змей, и держал в памяти кто кому пообещал и что должен при полном незнании предмета. Он сопровождал магистра, стараясь быть незаметным, смотря на меняющиеся маски и расточаемые улыбки, и с едва пробудившимся неосознанным навыком делая отметки.

Магистр любит яркие краски.

Магистр любит движущиеся предметы и мигающий свет.

Магистр быстр, весел и ярок. Его солнце бросало отблеск на всех, и унылый бедный берег расцветал, и люди оживали, прежде чем снова замереть в своих повседневных могилах.

Магистр не любит холод. Иногда магистр становился раздражительным и угрюмым: должно быть, он вспоминал о навсегда покинутой родине, но эти моменты быстро проходили...

Магистр смотрит на мир так, будто видит мир впервые. Он не сразу понял, что высший Миль вкладывал в понятие "помогать", и что входит в его обязанность "защищать". Защищать магистра от многообразных страшных вещей мира, чья страшность так просто и не придет в голову.

Магистр прежде символ, чем правитель.

Магистр отвечает за всю светлую магию, обеспечивает работу всех заклинаний.

Давно затверженные истины. Он никогда раньше не задумывался, что власть магистры получили как уступку их человеческой сути. Чтобы быть людьми, а не безмозглыми орудиями для управления Источниками, чем они, вероятно, когда-то были.

Но, чтобы Источник делал то, что нужно людям, магистр должен знать людей.

Что мог знать о людях новый светлый магистр?

Что люди желают, что любят, что ненавидят...

— Да кто это способен понять? — поразился магистр.

Магистр был мудр. Едва ли кто-то имел право сказать, что понимает.

Они осматривали хранилище музыкальных инструментов для ритуалов. Свирели и систры тускло блестели на полках, покрытые слоем пыли: в углу громоздились барабаны размером с бочку. На каждом инструменте тускло блестела светлая печать. Магистр держался от полок на расстоянии, подозрительно приглядываясь, должно быть, зная, что светлые печати нарушились, и неизвестно, о какой тьме будут петь свирели теперь.

— Песни и танцы объединяют людей и помогают донести до Источника общую волю. Но не это важно, — он настолько разучился говорить, что уставал даже от нескольких слов. — Люди должны участвовать в ритуалах. Голос человека тих и слаб, жизнь человека -песчинка. Мы отвечаем за наши ошибки нашей жизнью и беспомощны одновременно — внешний мир сметает нас одним ударом. Люди не должны смотреть на магистра, который создает для них мир, люди должны быть причастными, люди должны знать, что они значимы. Жители Аринди слишком долго были беспомощными.

Любой житель Аринди знает, что нельзя закрыть глаза и идти за свирелью, и Монстр, живущий в прибрежных пещерах, и в чаще холмов, и на дне человеческих глаз, придет за слабым. Но он знал, слишком хорошо знал, почему Монстр приходит всегда.

Выживание на Кималеа было слишком тяжелой ношей, и он отдал бы свою жизнь любому, кто согласится ее забрать.

Мог ли он винить магистра, что тот вернул приношение обратно?

Он не любил говорить: слова, произнесенные вслух, сразу умирали и лишались всякого смысла. Но, когда магистр смотрел на него и слушал, ему казалось, что его слова значимы.

— А ты делал... эти вещи? — голос магистра прерывался, а глаза взволнованно блестели в полумраке. Он считал непроизнесенное "ужасные".

— В башнях не поют и не танцуют.

Север поет и пляшет вокруг костров, маски танцуют на холмах, Побережье гремит трещотками и бьет в барабаны — башни молчат.

— Почему? — спросил магистр.

Он не знал. У него никогда не возникало такого желания. Может быть, те, кто вели корабль Аннер-Шентагар, знали, почему нужно быть бездвижными и немыми.

— Но мы играем музыку, — сказал он как в оправдание. — Иногда.

В углу стояла старая мирринийкская арфа — изогнутая почерневшая деревяшка с натянутыми струнами. Он не скучал по музыке и коснулся струн, только чтобы извлечь звук:

— Ради концентрации, ради подбора резонанса, ради традиции... —

Магистр схватил его за руку и дернул на себя, загораживая, сжимаясь в пружину, словно готовясь броситься на врага, и приказал:

— Замри, пока оно шевелится!

— ... музыка пугает заарнов, — упавшим голосом закончил он.

Только сейчас он ощутил боль в пережатом запястье, испуганно мечущиеся волны чужого разума, утихающие, вместе с утихающим дрожанием струн, испытывая неловкость и болезненное, щемящее грудь желание защитить, укрыть магистра от арфы и от всего внешнего мира.

Магистр обернулся, смотря без укора, только серебряные треугольнички над его глазами блестели так ярко, что стали заметны, когда он сказал:

— Это твоя кровь движется под кожей? Как будто ползает и бьется паразит.

Иногда магистр светлой гильдии был очень странным.

Перчатка сползла, и между ней и рукавом осталась полоска голой кожи, и он оторопело позволил ее рассмотреть и ощупать, и прижать пальцами венку, как будто магистр видел все это в первый раз.

— Я видел, как кровь льется наружу, но я не ожидал, что она так себя ведет, — расстроенно сказал магистр. — Бедные, как вы с этим живете?

* * *

Отделение темных он увидел сразу, только прибыв в Кипарис. Грубая бетонная коробка выделялась издалека, и он понял, что порог ее не переступит и даже не подойдет близко.

Магистр привел его туда на следующее утро.

Их пропустили только в первый двор; мертвое и пустое пространство, единое эхо давящих безжалостных разумов. Боевые маги оживились только увидев магистра. Один боевой маг, стоящий в тени, вовсе смотрел на магистра с нездоровой жаждой. В магистре наверняка видели цель.

Он перебирал в памяти печати, простые и полностью послушные его воле, и все эти печати были бесполезны.

И снова он видел множество уродств, повязок и шрамов — как тогда, в Мальве. У некоторых были даже отметины от биоимлантов. Темные маги были спокойны, собраны и сосредоточены — как положено оружию. Скалящаяся волшебница с нездорово-бледной оливковой кожей и явно обесцвеченными глазами назвала себя Айонш и сообщила, что ее отряд будет их охранять, и они даже не заметят.

Магистр ответил, что темные ему не мешают, и теперь темные открыто таскались следом.

По дороге он заметил крупное поместье, красивые здания между кипарисов и пиний, полные тьмы. Магистр посмотрел искрящимися от веселья глазами и сказал, что вот в Нэтар ему точно рано.

А потом он уронил этот проклятый жестяной ящик...

По уверениям темных, округа была полна опасностей: граждан Ньен, каких-то нэртес, перерожденных заклятий, осколков Заарнея, темных колодцев и неопределенных плохих людей. Он не чувствовал никакой опасности, кроме опасности, исходящей от темных. И собственной беспомощности от понимания, что если темные нападут на магистра, он не сможет защитить.

Ночью он проснулся от кошмара, что снова плывет на корабле — и кровать и комната раскачивались, и вода в чашке плескала через бортик, и также море качалось и плескало через берега.

Подземные толчки продолжались и утром. Всего лишь отголоски пробуждения Кималеа. Дул сырой влажный ветер, и день так и не смог появиться из сумерек.

Магистр был непривычно тих и прямо с утра объявил, что едет на восточную энергетическую станцию.

Серпантин извивался в тумане. С одной стороны была белая пропасть, с другой — мокрая скала в тумане, и в струйках воды на стекле дробились свет и серость.

Машина остановилась на обзорной площадке, пропуская грузовой караван. Грузовой караван намеренно ехал медленно и торжественно гудел, и светлый магистр радостно махал в ответ на приветствие, пока последняя машина не скрылась за поворотом.

Когда последний грузовик скрылся за поворотом, магистр отвернулся к ограждению, разом теряя веселость, и заговорил с кем-то по браслету, отрывисто и жестко:

— Продолжать разговор я не вижу смысла. Ваши слова злые, Миль. Ваши слова были злыми, и вы сами знаете, насколько вы виноваты.

Едва ли разумно разговаривать так с высшим Милем. Он поймал эту мысль и разозлился и испугался одновременно. Светлый магистр должен отстаивать свое мнение. Магистр не боялся, но он привык бояться.

Мог ли он представить тогда, в Мальве, в своей бесстрашной наивной юности, что превратится вот в это?

Ему показалось, что магистр готов швырнуть браслет в море — он уже видел мгновенный блеск и след пены — но магистр сдержался и пожаловался:

— Он говорит, что светлая община виновата в извержении Кималеа.

Может быть, это так. Он сомневался, что их печати могли серьезно затронуть такого гиганта, как Кималеа, но их печати сдерживали Кималеа двенадцать лет, и если Кималеа готов устроить катастрофу, то они виноваты.

— ...могло быть иначе? Нет. И смысл множить в этом мире зло?

— Что будет, если Кималеа взорвется, как Великий Маро? — спросил он едва шевеля губами.

В глазах магистра кружились и гасли фиолетовые искры, когда магистр ответил, уверенно и с иронией над собой:

— Тогда я сразу после предупреждения отправлюсь на Острова, чтобы проверить убежища.

Туман оставлял на лице и волосах мелкие капли воды. В тумане он не видел море — хотя он не замечал даже то, что видел, не в силах проснуться.

— И вот море, — магистр почти лег на ограждение и вздохнул тихо и тоскливо. Ему бы хотелось подойти ближе, сказать что-то ободряющее.

Он ничего не мог сделать и оставался на месте.

— Может, он разозлился на меня? Но что я сделал не так? — магистр свесился вниз, и с определенностью заключил: — Надо было бросить цепь.

О том, что у магистра есть боевая цепь, он слышал впервые.

Но кто мог злиться на магистра? На магистра было невозможно злиться.

Побережье вдали от моря выглядело не так благополучно. Он видел брошенные деревни, и зарастающие поля, а когда дорога запетляла между диких холмов, последние признаки жизни исчезли, словно колонисты никогда не ступали на берег.

— Темным будет очень просто завезти нас подальше, убить и скинуть тела в овраг, — не выдержал он.

В той, иной жизни, он не мог и представить такое святотатство. Светлый магистр неприкосновен. В этой, новой, он знал, что ничто не ценно.

— Светлого магистра невозможно убить. Это переходящая должность, — магистр скучающе потянулся на сиденье. — Ты скоро поймешь, что в этом нет никакого смысла.

И вздохнул с сожалением.

Иногда ему казалось, что он понимает, что высший Миль хотел сказать, когда говорил "ведет себя не по-человечески".

Они посещали шерстяную фабрику — режимный объект — и магистр сразу залез за защитное ограждение, прямо под турель, и, шерсть, конечно же, на него кинулась.

Магистр был очень доволен.

После беготни, взволнованных рабочих, которые зря считали, что гостю технологический процесс будет не интересен — очень интересен, гость хотел в нем участвовать — были еще более долгие проводы.

— Ты думаешь, мы под конвоем? — спросил магистр, повеселевший и оживленный. — Скажи, куда мы поедем, и мы поедем куда угодно.

Ему хотелось вернуться в Кипарис.

Но магистру хотелось ехать дальше, а желание магистра должно быть исполнено, и они поехали дальше, в еще более дикие холмы.

Пустые безводные долины, одинаковые, одна за другой. Сухие извилистые русла. Белые сухие былинки над выжженной землей, колючий кустарник на склонах, черные сплетенные ветви и красные листья. Лик уставшего угасшего мира. Он был уверен, что машина все сильнее удаляется от берега, туда, куда ехать было запрещено, но темные были так спокойны, будто готовы везти их в Вальтону.