Черный сокол. Часть вторая. Общий файл.

Погоня за Батыем и его родственниками началась утром 25 марта 1238 года. Союзные войска совершили четыре ускоренных перехода и к вечеру двадцать восьмого марта достигли крутой излучины, за которой Коловрат впервые увидел монгольскую армию. Здесь пришлось остановиться на "дневку". После пробега в двести верст лошадям требовался отдых.

Батый все это время тоже не стоял на месте. Пока Субэдэй с Бурундаем двигались на север, чингизиды ехали на юг. Тридцатого марта погоня возобновилась. Следующая "дневка" пришлась на второе апреля, еще одна выпала на шестое.

Кони уже с трудом выдерживали взятый темп. Всадники, проводившие по восемь часов в седле, тоже изрядно вымотались.

"По-хорошему, надо бы устроить отдых на два — три дня, — думал Горчаков вечером пятого апреля, разминая ноги и онемевшую поясницу. — И еще нужно бы сократить дневной пробег с пятидесяти верст до тридцати".

Он взял тяжело дышавшего вороного за уздечку и потянул за собой. Коня надо было "выводить" прежде чем допускать к воде. Впрочем, и воды еще не было. Дружинники только начали рубить плотницкими топорами толстый лед у самого берега.

"У монголов же полно массивных китайских повозок! — недоумевал Олег. — Огромные юрты чингизидов поставлены на платформы с колесами, почти в мой рост. Их тащат по двадцать и белее волов, которые делают в день пятнадцать, максимум двадцать километров. Больше двадцати верст за день из них не выжать, при всем желании. Так какого же черта, мы их все еще не догнали!" — возмутился Горчаков до глубины души. Весь его план, который он столь тщательно лелеял, рушился с треском.

Олегу казалось, что он измыслил гениальную комбинацию: пока монголы двигались по Дону туда, где позднее пророют Волго-Донский канал, а дальше к будущему Волгограду, навстречу им из Нижнего Новгорода вниз по Волге двигалась Владимирская рать. Дальше дело было за Коловратом, которого должен был поддержать Кюлькан. Не зря же Горчаков с ним возился, исподволь подводя хана к нужным выводам. Олег планировал дождаться в засаде, пока основная часть монгольской армии отправится на север, с тем, чтобы потом быстро нагнать оставшихся, окружить походную колонну, не дав туменам противника развернуться в боевые порядки и полностью их разгромить.

Главной задачей, которую поставил перед собой Горчаков, было поголовное уничтожение всех монгольских царевичей. Именно ради этого он и затеял весь этот долгий поход.

Олег не собирался использовать Евпатия Коловрата в качестве террориста-смертника, он оставил ему полную свободу выбора. Горчаков не сомневался, что в ходе операции "Аллигатор" со всеми чингизидами будет покончено. Евпатий обязан был вступить в дело только в случае каких-то непредвиденных обстоятельств — например, для предотвращения преждевременного бегства потомков Чингисхана. Во всех остальных случаях, Коловрат должен был действовать по своему усмотрению. Конечно, Евпатий мог бы свести счеты с Батыем и прочими "злодеями", когда русские полки обрушатся на монгольскую колонну, но мог он и просто подождать, пока эту работу выполнят другие.

После выполнения основной задачи, союзное воинство должно было отправиться вслед за ушедшими на север монголами.

Здесь, правда, была одна небольшая проблема, которая изрядно досадила Олегу во время переговоров в Казани. Будущие союзники серьезно опасались того, что монголы, двигаясь вверх по Волге, доберутся до Булгарии и займутся подавлением их восстания. Горчакову с большим трудом удалось убедить их в том, что монгольские корпуса до Булгарии не дойдут.

— Подумайте, — доказывал он, — зачем Субэдэю делать такой большой крюк? Его же будет подгонять приближающаяся распутица! В самом худшем случае, монголы повернут на север, немного не дойдя, до Самарской излучины. Дальше они доберутся до Суры и уже по ней выйдут к Волге чуть ниже Нижнего Новгорода. Но скорее всего, враги пойдут самым прямым путем. Не вступив в ваши земли, монголы двинутся сначала на Наручадь, а оттуда на Муром.

Горчаков был твердо убежден, что Субэдэй с Бурундаем не станут делать крюк, тем не менее, он поручил Коловрату, если получится, навязать монголам в качестве проводника своего человека, который поведет их прямиком к Наручади.

— О-ох, — вздохнул Олег, — как говорится, гладко было на бумаге. Ну кто ж знал, что этот поход так затянется!

Ситуация понемногу приближалась к критической. Захваченные из дому сухари, соленое сало и копченая свинина давным-давно закончились. В Булгарии удалось пополнить запасы сена, ячменя и овса, плюс, разжиться мороженой бараниной и вяленой козлятиной — главной булгарской едой в дальнем походе. Но, жестоко разоренные монголами булгары, не могли дать много. Им собственную армию надо было кормить и самим что-то кушать.

У русских еще оставалось немного муки, гороха, просяного пшена и овсяной крупы. Вот только сварить каши было не на чем. Вокруг расстилалась ровная голая степь. Ни одного деревца! В безлесных степях кочевники использовали для костров сушеный помет копытных, который монголы называли аргал, а аланы и половцы — кизяк. Но это топливо нужно было заготавливать летом. Где сейчас было воинам искать эти старые экскременты под снегом?

Ратники разбрелись по степи, кое-как насобирали почерневших палок прошлогоднего бурьяна. Развели костры. Дыму от них было много, а пользы чуть — даже воду не вскипятить. Еще оставалось немного сушеного мяса, твердого, как подошва сапога. Кусать его было невозможно. Вяленую козлятину нужно было либо варить, либо, отрезав маленький тонкий кусочек, жевать, типа, как "Дирол".

Гридни и дружинники разводили в теплой воде овсяное толокно, сдабривали его солью и, подождав пока субстанция разбухнет, хлебали этот продукт деревянными ложками. Иные пытались размочить в котелках вяленое мясо.

У Горчакова не лежала душа к походной пище булгарских всадников. По его мнению "сушеный козел" очень уж напоминал, мумию Рамзеса второго, которую ему как-то довелось увидеть. "По крайней мере, цвет и костлявость, почти те же самые, — подумал он. — Не, я еще не настолько голоден, чтобы грызть эти "мощи" — решил для себя Олег.

— Вскрыть НЗ! — распорядился Горчаков.

Его дружинники везли в седельных сумках тушенку, сардины в масле и галеты.

Утром грянула новая напасть — на Нижнее Поволжье внезапно обрушилась весна. Не пришла, не наступила, а именно обрушилась! Ночью с Каспия задул теплый ветер, да такой сильный, что прямо гул стоял по степи. Кони взволнованно ржали и жались поближе к людям. К утру ветер ослабел, и на чистом небосклоне засияло яркое весеннее солнышко. Подтаявшие еще ночью сугробы, теперь опадали буквально на глазах. Зажурчали крохотные ручейки. Лошади втягивали ноздрями полный новых запахов теплый воздух, потряхивали гривами и радостно фыркали.

Олег тоже принюхался. "Блин! А ведь действительно, весной пахнет!" — возбужденно подумал он, и тут его взгляд упал на подтаявший лед. "Дело принимает скверный оборот, — озабоченно подумал Горчаков. — Со дня на день вскроется река. Нам нужно уходить со льда. Монголы сделают то же самое. А если мы окажемся по разные стороны от реки, нас разделит ледоход, и тогда все мои планы окончательно накроются медным тазом. Нужно срочно собирать военный совет!".

Глава 10

Не только Олег оказался "таким умным". Пока он приводил себя в порядок, за ним явился слуга князя Святослава. Хлюпая гутулами по каше из мокрого снега и грязи, Горчаков зашагал к центру русского лагеря, тихо ругая погоду, на ходу.

Обозные сани затерялись где-то позади, поэтому сидеть было не на чем. Воеводы совещались стоя. Горчаков прибыл на военный совет последним.

— Долго спишь, Олег Иванович, — укорил "наибольший воевода".

— Брился, — коротко ответил Горчаков, благоухавший французской туалетной водой, заботливо уложенной в "посылку" его мамой.

Всякие там, "гели после бритья" Олег не любил. О "чистить зубы" он даже не заикнулся. Его дружинники уже привыкли, а вот случайные свидетели его утренних процедур косились удивленно.

— Надо отобрать лучших коней и тотчас же, выслать людей на поиски безбожных мунгалов, — высказался опытный в военном деле Роман Ингваревич.

— И я, тако же мыслю, — кивнул Святослав Всеволодович, который и сам много раз водил в походы владимирские и суздальские полки.

Горчаков был полностью с ними согласен. Он тоже не видел иного выхода, кроме как срочно выслать вперед дальнюю разведку с приказом типа: "кровь из носу, но чтоб до ледохода отыскали татар и доложили на каком они берегу". Разведку Олег хотел возглавить лично, поэтому он, как бы, между прочим, заметил:

— У меня кони добрые.

И, спустя короткую паузу, добавил:

— А дозволь мне съездить, Святослав Всеволодович? Я мигом обернусь!

Кони у него действительно были знатные. На двух из них ездили покойные монгольские царевичи, к чьей безвременной кончине Горчаков приложил руку. Точнее, руку с пистолетом. В этот поход он отправился не "о двуконь", как здесь говорили, а о четырех-конь.

В жеребцах, унаследованных от правнука и внучатого племянника "Потрясателя Вселенной", чувствовалась арабская кровь. На марше Олег не загружал их работой — берег для битвы или незапланированной погони. У булгарского хана Илхама тоже были великолепные кони. Да и русские князья ездили не на клячах. Илхам, к слову, имел вид весьма недовольный, что и не удивительно. Горчаков-то, пообещал ему, что они быстро нагонят чингизидов и, расправившись с ними, устремятся за основными силами монголов. "Переживает за свою Булгарию" — подумал Олег, поймав недобрый взгляд булгарского хана.

— А от чего бы нам и вправду не послать в дозор Олега Ивановича? — высказался Всеволод Юрьевич, который уже имел возможность убедиться в исключительно находчивости странного рыцаря-боярина, прибывшего толи от франков, толи...

"Бес его ведает, откуда он к нам явился, — подумал князь Всеволод, — но то, что он вельми порадел о пользе земли Владимиро-Суздальской — спору несть. Яко же и батюшкой, сей витязь взлюблен и многыя пожалован".

Святослав Всеволодович оглядел собравшихся, ожидая возражений. Их не последовало. Князья только плечами пожимали, да руками разводили.

— Ну, ин быть посему, — махнул рукой Святослав. — У тебя, боярин, сколько коней добрых? — спросил он Горчакова.

— К делу годных ныне только два, — ответил тот. — Прочие такоже не худы, да только подустали.

— Дык, что же ты, Олег Иванович, сам-друг собрался ехать? — искренне удивился наибольший воевода.

Некоторые князья заухмылялись.

— Ну-у-у, так..., — замялся Горчаков, думая про себя: "действительно, цирк-шапито какой-то выходит".

— Пусть боярин возьмет одного своего человека, — кивнул на Олега хан Илхам, — и пусть с ними отправится эмир Батбаян с двумя дружинниками. Коней я им всем дам. Пять всадников для такого дела довольно, — сказал хан уверенным тоном.

На том и порешили.

Горчаков не собирался отправляться в разведку упакованным с ног до головы в латы типа "Поздний Милан". Он ограничился тем, что надел под шубу кольчугу "панцырного" плетения. В отличии от здешних "броней" выкованных из дрянного железа, его "пансырь" — так называли этот доспех в шестнадцатом веке, был собран из сваренных контактной сваркой плоских гроверов из пружинно-рессорной стали марки 65Г. Кольчуга после сборки была подвергнута термической обработке: закалке и "нормализации" — небольшому отпуску, для снятия внутренних напряжений в металле.

Насчет бронебойной стрелы с короткой дистанции Олег не был уверен, а вот насчет всего остального! Его "пансырь" можно было прорубить разве что топором, да и то, нужно было еще постараться.

Поверх кольчуги Горчаков надел "латное ожерелье", а если говорить современным языком, то горжет с широким составным ошейником для защиты шеи, горла и ключиц. Когда дошел черед до шлема, Олег повертел в руках свой закрытый "армэ" и решил не брать. Ибо все время таскать его на голове — это удовольствие ниже среднего, а если привесить шлем к передней луке седла, так он будет во время скачки по колену стучать. К тому же и петельки для такой подвески на "армэ" отсутствовали. В общем, махнул Горчаков рукой и решил ехать в шапке.

— Как там опричники Ивана Грозного говорили? — вспомнил он к месту. — Нам не надобны тяжелые шеломы, крестным знамением прикроем чело мы! Будем защищаться магией Святого духа, — резюмировал Олег.

— Олег Иванович, а ты меня с собой возьмешь? — с надеждой в голосе спросил Вадим, преданно заглядывая в глаза Горчакову.

Олег хотел сказать: "нет", — но в последний момент передумал. "В конце концов, что с ним может случиться? — рассудил он. — На такой местности монгольские разъезды мы заметим издалека, а дальше... добрые кони вынесут".

Боевые кони знали только два аллюра: галоп и шаг. Рысаков в тринадцатом веке еще не было. По крайней мере, на Руси. Да Горчаков бы и не поехал на рысаке. На рысях всадника сильно трясет. Один раз, конечно, можно проехаться, где-нибудь на параде, но чтобы весь день так подпрыгивать — нет уж, увольте.

Разведчикам не было нужды пристально вглядываться в дорогу, боясь потерять след, поэтому они смело пускали коней в галоп, время от времени переходя на шаг, чтобы дать скакунам отдышаться. Всадники вели за собой на длинных чумбурах "заводных" коней без седел, чтобы животные могли лучше отдохнуть. Переседловка отнимала какое-то время, но эти потери с лихвой компенсировались тем, что кони могли дольше скакать галопом со скоростью тридцать километров в час.

Сначала по обоим берегам реки тянулась унылая, плоская как стол полупустыня, изрытая местами, небольшими ямками, из которых торчали кусты степных колючек. Потом Волга разделилась на два рукава: широкий пошел строго на юго-восток, а узкий отклонился южнее. Судя по колеям от тяжелых повозок и следам копыт на рыхлом льду, монголы прошли по широкому руслу. Разведчики направили своих коней следом за ними.

Сначала рукава реки плавно расходились, а затем то русло, по которому скакал Олег "со товарищи", круто свернуло на юг и вскоре слилось с другим ответвлением, образовав продолговатый остров, который, на глаз, был километров десять в длину. Там где главное русло изгибалось дугой, в него впадали сразу три безымянных речушки, протекавшие по неглубоким балкам, сплошь заросшим деревьями и кустарником.

После того, как всадники миновали остров, левый берег разительно изменился. Теперь разведчикам все чаще стали попадаться ручьи, речушки и, вполне себе реки, протекавшие по дну оврагов и пологих балок. Скорее даже не балок, а небольших, иногда, едва заметных понижений местности. Все эти притоки впадали в Волгу слева, то есть, с востока, тогда как по правому (западному) берегу, Горчаков со спутниками видели все ту же голую, тоскливую равнину.

Смотреть влево, было гораздо веселей. В низменностях, по которым извивались притоки, а иногда и по берегу Волги: у самой воды росли изогнутые ивы, дальше виднелись корявые вязы, который эмир Батбаян называл: "карагач". Иногда деревья стояли поодиночке, иногда они росли небольшими группами, разбросанными то здесь, то там. А иногда заросли тянулись узкими полосами вдоль волжского берега.