Беспризорный князь

Хороший вопрос! Ожидаемый.

— С каких пор они твои?

— Как умер Мстислав!

— Он тебе их заповедал?

Пусть предъявит духовную! Только нет ее, не оставил князь.

— Я ближайший родич Мстиславу!

— А как же сыновец князя?

А вот теперь в глаза мне, в глаза! Задергался, взглядом по лицу моему шарит. Это с чего? Сходство ищет? Значит, не уверен. Почему? Если б мертвого княжича видел, держался бы нагло. Думай, Иван, думай! Скорее всего, убийство поручили наемникам, а тех после убрали. Шито-крыто, концы в воду. Сейчас свидетель пригодился бы. Мы с Малыгой этого очень боялись. Выползет хмырь и скажет: "Лично княжича закапывал! Место могу показать!" Правда, сказать такое — голову в петлю сунуть, но мало ли дурней? Посулить защиту, отсыпать серебра, чтоб блеск его глаза застил. Молчат. Не нашлось среди ляхов дурней...

— Княжич Иван сгинул! Двенадцать лет тому!

А голос-то дрогнул. Добавим:

— Неужели?

И взгляд с прищуром. Пусть оправдывается, нам-то зачем?

— Что ж не объявился княжич? — находится лях. Домашняя заготовка, нами просчитанная. — За столько-то лет?

— Татей сторожился. Раз не убили, в другой раз смогли бы. (Это правда, даже врать не надо: бегали мы от убийц, только от других). Ты часом не ведаешь, княже, кто татей тогда к Ивану послал?

Дружинники за спиной Болеслава зашевелились. Волыняне... Им, знаете ли, интересно.

— Почем мне знать?

Силен лях: быстро оправился.

— Не верю я, что тати Ивана убили. В болоте княжич утоп, о том всем ведомо. Самозванец ты, князь Иван!

Вот и сказано. Лях усмехнулся и приосанился, гордо так. Пора бить — и под дых.

— Так это, брате (ух какие мы ласковые!), проверить легко. Во Владимире мать княжича живет. Пусть она и скажет!

Как тебя, болезного, скрутило! Не ждал? Самозванец разоблачения просит. Добавим!

— Христом Богом клянусь перед тобой, Болеслав, и перед воями твоими, что немедля уйду, коли Доброслава не признает. И пусть накажет меня Господь!

И крестное знамение — широко, от плеча к плечу. Ляху возразить нечего. Сам кричал: "Самозванец!"

— Еще прошу, Болеслав, за княгиней волынцев послать. Не хочу, чтоб беда с матерью случилась.

А это уже гвоздь — в крышку гроба. Вам надо свидетельств? Их есть у меня! Волыняне за спиной Болеслава, не дожидаясь приказа, разворачивают коней. Крикни им сейчас лях — не остановятся.

Ускакали, ждем. Болеслав хмурится, да и я не весел. Легко говорить, а как дело станет? Легенда наша — тьфу! и растереть. Белыми нитками шита. Если Иван Мстиславу — сыновец, почему не объявился, как в Галиче сел? Кто мешал? Боялся: не признает дядя? Так мать жива...

Задай Болеслав этот вопрос, стал бы я мямлить. Дескать, дали по голове, память отшибло. Не помнил себя. А вот недавно память вернулась. Угу. Как ко времени, как стол освободился... Гнилая отмазка, хорошо, что лях не спросил. Теперь все в руках Доброславы. И не факт, что признает. Монашкам лгать нельзя: Господь не велит. Возьмет грех на душу? Она-то обнадежила гонца, но передумать не поздно. Не глянется самозванец — и все тут! Женщина...

От города скачут. Боже, целая толпа! Впереди дружинники, следом — простой люд. Кто верхом, кто просто бежит. Оповестили, значит. Ну, если облажаемся...

Ляхи зашевелились и обступили Болеслава. Та-ак... Ладно, это забота Малыги, у нас другое. На коне у волынянина, скачущего первым, — женщина в черной рясе. Сидит боком, дружинник бережно придерживает ее рукой. Подскакал, спрыгнул на траву, протянул руки. Женщина соскользнула вниз, шагает к нам. Лицо худое, изможденное, одни глаза. Серые, огромные... Не глаза — глазищи! Как я понимаю батьку!

Прыгаю из седла, иду навстречу. Глазищи смотрят, не отрываясь, я физически чувствую, как они буквально ощупывают мое лицо. Тишина стоит — комара слышно. Тяжко-то как! Зачем смотришь так, Доброслава? Ты ведь знаешь: я не твой сын! Ивана убили — и давно. Мне его не заменить, я здесь, чтоб наказать убийц. Пойми это и прости! Пожалуйста...

Спина сгибается — она маленькая, княгиня Доброслава. Глазищи сморят в упор. Ну? Сухая ручка трогает мою щеку.

— Иван...

Понимай как хочешь: или гостя поприветствовала, или сына признала. Умна инокиня Пелагея. Только волынцам достаточно: заорали, бросая шапки вверх. Прижимаю к себе сухонькое тело. Какая же она худая! Голодом, что ли, морили? Теперь повернуться спиной...

Бац! Бац! Бац! Больно-то так! А если б накладную броню под кольчугу не вздел? Как возражал против этого плана Малыга! Кричал, кипятился... Пришлось продемонстрировать: даже с близкого расстояния самострел против стальных пластин не пляшет. Главное, чтобы ляхи о них не знали. Пришлось под свиту пихать, сверху натягивать обычный доспех. Купились... Почему бы нет? Самострелы с такого расстояния кольчугу прошивают легко, схватить и выстрелить — дело секунд. Ляхи самострелы взведенными привезли, в руках держали. Болты — в канавках. Готовились, суки! Ну и мы...

— Руби их! В песи!

Малыги ревет, как смок. За спиной — замятня. Вопли, ржание коней, лязг железа. Скашиваю взгляд, оборачиваться рано. Ватага рубит ляхов, волынцы подскочили — стреляли-то в их князя (я теперь — их!), но лучше б не дергались — только под ногами путаются. Ляхов мало, и с каждой секундой становится меньше. Вот остался лишь князь, он бросил меч, показывая, что сдается, но Малыга будто не видит. Подаренный мной германский клинок описывает сверкающую дугу. Голова ляха подскакивает на плечах и катится за спину. У Болеслава, к слову, шею защищала бармица. Добрый меч!

Малыга вытирает клинок о гриву коня, бросает в ножны и подъезжает ко мне. Наклоняется.

— Как спина?

— Болит.

— Стрелы отскочили, — успокаивает Малыга. — В железо попали. Синяки будут — и только!

Ну и ладно — не в первый раз. Малыга соскакивает на землю и осторожно заглядывает через плечо. Лицо у княгини бледное, глаза закрыты.

— Жива?

— Я же закрыл ее!

— Могли попасть... — бормочет он.

Я отстраняю княгиню, оглядываю. Стрел не видно, как и дырок в рясе. Не попали. Доброслава открывает глаза, смотрит на Малыгу.

— Ты зарезал его?

— Да! — Батько склоняет голову. — Только что.

— Теперь ее! — шипит Доброслава. — Не упусти!

— Не убежит! — машет рукой Малыга.

— Не медли! — не унимается княгиня.

Я смотрю на нее во все глаза. Вот тебе и монашка... А ты чего хотел? Рюриковна, у них месть в крови... Доброслава поворачивается ко мне.

— Спаси тебя бог, княже! Прикрыл. Я как Болеслава увидела, так сразу поняла — убьет!

Мы тоже как-то догадались...

— Теперь — в город!

Княгине подводят коня, она качает головой. Указывает на моего. Сажаю ее на шею жеребца, запрыгиваю в седло. Еду, прижимая к себе худенькое тело. Дружина втягивается в ворота, лях держал их открытыми. Рассчитывал: застрелят Ивана, возникнет замятня, а он тем временем сбежит. А мы, конечно, такие дурни, что не поняли... В городе сейчас резня. Присмотреть бы, но рядом княгиня. Ладно, Малыга справится...

— Город твой, — говорит Доброслава. — Сам в нем сядешь?

— Нет.

— Отдашь кому-то в удел?

— Я княжеств не раздаю.

— Значит, будет посадник, — заключает Доброслава. — Малыга?

— Он нужен в Галиче.

— Тогда кто?

— Еще не решил.

— Могу подсказать...

Скачущие обочь дружинники смотрят благоговейно. Мать обрела сына после долгой разлуки. Они, наконец, воссоединились, и сейчас, наверное, вспоминают давнее. Слышали бы... Нет, я не жалею. Все правильно: Владимир наш, Доброслава спасена, справедливость восторжествовала. Только немножко, совсем чуть-чуть погано на душе. Обидно за чувства, которые испытал при виде княгини. Почему-то вспомнилась мама...

На главной улице трупов не наблюдается, вернее, их совсем нет. Ляхи не дураки. Не стали сражаться на улицах, отступили и заложились. Толковый у них воевода. Предстоят переговоры. Ладно, успеем.

Доброслава указывает на терем в конце площади, скачу туда. Здесь миром не обошлось. На крыльце валяются трупы: наши или ляхов — не разобрать. Снимаю с коня Доброславу, она спокойно перешагивает через тела. Дружинники бегут вперед: в коридорах может ждать ворог. Похоже, что нет: на пути попадаются тела, теперь видно, что это ляхи. Доброслава шагает уверенно, по всему видно, что бывала здесь. Останавливаемся перед дверьми гридницы. Дружинники врываются внутрь и показываются обратно. Лица кислые. Входим. На полу — три тела: двое мужчин и женщина. Мужчины в броне, но без оружия — унесли. Тела в крови — стражники бились насмерть. Одному снесли голову, второму — отрубили руки. Женщина лежит за ними, лицом вниз. На желтом летнике во всю спину — кровавое пятно. Доброслава делает знак. Дружинник наклоняется и переворачивает тело.

— Градислава...

Княгиня плюет на труп и пошатывается. Подхватываю на руки.

— Найдите кого-нибудь!

Приведенная холопка ведет нас в трапезную. Здесь стол и лавки. Усаживаю Доброславу.

— Вина!

Холопка исчезает и возвращается с кубком. Подносит княгине.

— Отпей сначала сама!

Под суровым взглядом Доброславы холопка делает большой глоток. Княгиня берет кубок и приникает к нему. Мда... Жестом отсылаю холопку с дружинниками. Доброслава ставит на стол кубок.

— Я почитала ее, как мать, — бормочет чуть слышно. — Старшая сестра. А она...

"Она" силой постригла младшую и убила ее сына. В мире есть две вещи, которые превращают родственников в непримиримых врагов. Власть и деньги. Часто эти причины смыкаются. Кто заколол Градиславу? Надеюсь, не Малыга. Доброслава бормочет:

— Холопок моих потравили. Сначала Весею, потом Гостену... Весея еду мою пробовала, а как умерла, мы монастырское перестали есть. Гостена в город за хлебом бегала, тем жили. Так они зелья в кувшин с водой всыпали: Гостена попила — и не встала. Никого у меня не осталось. Три дня без крошки во рту, воду из реки пила: в колодце отравить могли. Вовремя ты, княже...

Черт драл бы этот гадючник! А вот и Малыга! Запыхался...

— Княже! Ляхи в соборе заложились, их там сотни. Грозятся биться насмерть. Люди дрова к стенам несут — сидельцев выкуривать. Выскочат — многие лягут.

— Убей их! Засеки! Всех!

Доброслава вскочила, глаза бешенные.

— Нет!

Кулак врезается в стол. Кубок подпрыгнул и повалился набок. На выскобленных досках расплылось красное пятно.

— Слушай меня, княгиня! Этот твой город, и жить ты будешь, как пристало твоему званию, но править княжеством буду я — и никто более! Никто не смеет мне указывать! Ясно?!

Малыга побледнел, княгиня опустила глаза. Вот так! Пропадите вы пропадом! Иду к двери.

— Иван!

Голос тихий, чуть слышный. Поворачиваюсь.

— Осторожней там!..

У собора — толпа, шум и гам. Под стенами свалены вязанки хвороста, поленья, лавки, столы. Вот-вот подожгут. При нашем появлении толпа расступается. Подъезжаю к самым дверям. Это опасно, могут выстрелить из окошек, прорубленных в хорах, но накладная броня у меня и спереди. Мы же не знали, куда будут стрелять. Впрочем, если подцелят в глаз...

— Эй, в соборе! Я князь Иван! Выходи поговорить!

Площадь замирает. В соборе тоже молчат. Пауза. Неуютно чувствовать себя мишенью. Вдруг все же выстрелят? Ляхи — забубенные головы, им море по колено. Особенно, как напьютя. Скрип засова... В воротах, окованных железом, отворяется калитка. Из нее, пригнувшись, выбирается лях. Он немолод, худощав и жилист. Броня на груди порублена, причем, отметины свежие, за поясом — длинный, прямой меч.

— Я Войцех из Сосновца герба Богория, маршалок княжий. (По-нашему, воевода, значит). Чаго трэба, княже?

— Кидайте зброю — и будете живы!

Лях молчит, прикидывает.

— Пока зброя в рэнках, мы и так живы, допокеды не сгинем. А сгинем, так то не наша, а Господня воля бэндзе.

Ухмыляется.

Показываю рукой на сваленные у храма дрова, смолу в бочках, хворост и лучников за спиной.

— Ты такого конца хочешь?

— Божий храм спалишь?

— Твоих людей спалю. А храм новый отстрою. Лучше этого.

Молчит воевода, улыбку спрятал.

— А как бросим зброю, цо бэндзе?

— Отведем за межи княжества. Далее — бредите, куда желаете. Вы мне без надобности.

— Крест целовать будешь?

— Перед лицом Господа нашего и Богородицы, матери его!

Крещусь и нательный крест целую. Лях зорко наблюдает за каждым движением. Потом еще раз окидывает цепким взглядом площадь перед собором — прикидывает соотношение сил. Битый волк! Только смотри, не смотри, а кинетесь — ляжете. Дружина луки приготовила, разожгла огонь и у бочек крышки повыбивала. Войцех, конечно, тоже не прост. Выломают иконостас, прикроются от стрел и попытаются пробиться. За стены пройдут, но тем дело не кончится. У нас дружина и смоки. Догоним, окружим, вырежем. Крови прольется море. Мне этого не надо, ляху — тоже. Для того и заложился в соборе, чтоб жизнь выторговать.

— Всех отпускаешь?

Вопрос правильный.

— Тех, кто грабил, убивал и насильничал — нет. Буду судить.

— Всех пусти — уйдем. Нет — на смерть сядем и твоих воев заберем.

Натравить на них волынян? Повязать кровью новых подданных, чтобы пути им назад не было? Да только не любят здесь, когда княжение с большой крови начинается, а ляхи волынян проредят заметно. Вечером по городу бабы голосить будут...

— Те, на кого горожане перстом покажут и дела злые назовут, будут свои грехи у них и выкупать... Или в петлю пойдут. Так годно?

Лях задумывается. Помедлив, кивает. Выкупаться его дружине есть чем. Лучше пожертвовать частью, чем потерять всех.

— Расступись!

Дружина рассекает толпу, образуя широкий проход. Из дверей собора течет ручеек сдающихся. На паперти у ляхов отбирают мечи, стаскивают брони, оставляя, правда, кинжалы в локоть длиной и короткие копья. Кошели не трогают. Взяли б в бою — до исподнего раздели, а тут нельзя. Не положено. Ляхи не ропщут — жизнь дороже. Пленных отведут в наш бывший лагерь и оставят под охраной. Утром погонят к границе княжества. Под присмотром. Иначе нельзя. Опытные убийцы, они и без оружия захватят любую весь. Уведут смердов, сожгут избы...

— Он! Этот!

Из толпы выскакивает баба и подбегает к одному из ляхов.

— Он меня ссильничал!

Дружинники крутят опознанному руки и отводят в сторону. Лях затравлено оглядывается. Чего зыркаешь? Когда задирал бабе подол, головой думал? Теперь, если не умаслишь бабу и родственников, то на мир посмотришь с городской стены, с веревкой на шее...

Из колонны ляхов выводят еще нескольких. Насильников, грабителей, убийц... Двое зарезали лавочника. Забрались в дом ночью, думали, не узнают, но домочадцы разглядели сапоги. По ним и опознали. К моему удивлению, преступников мало — Войцех, как видно, держал войско в узде. Силен лях! Может, позвать на службу? Князя он потерял, другого не найти. Смерть Болеслава воеводе не простят. Вины Войцеха в ней нет, но, попробуй, докажи! Без службы лях ноги протянет — такие живут мечом. Ладно, посмотрим...

За окошками плещется тьма, гридницу освещают масляные лампы. Трупы прибрали, полы вымыли, но все равно не по себе. Пир завершается. Часть волынцев лежат рожами в блюдах, кое-кто свалился под стол, мои пока держатся. Доброслава отсутствует — и, слава Богу! До сих не определюсь, как себя с ней держать. По левую руку от меня — Войцех. Место почетное, волынцы косились, но лях нужнее. Он выхлестал уже с ведро, но хоть бы в одном глазу. Только лицо побелело. Внезапно Войцех наклоняется.