Беспризорный князь

Любава кивнула, но не ушла.

— Что еще? — удивился Малыга

— Замуж! — напомнила Любава.

— Так не звал! — изумился Малыга.

— Сказал, что я по нраву.

— Ну... — Малага почесал в затылке. — Сказать-то всякое можно. Рассуди сама, куда мне жениться, старому? Смеяться станут.

— Не станут! — возразила Любава. — За тебя любая пойдет!

— Так уж и любая! — не согласился Малыга. — Вдова — еще поверю, но чтоб девка? Девке со стариком невместно.

Любава потупилась.

— Не девка я, — сказала чуть слышно, — сам знаешь. Хоть батюшка и объявил, но девство порушено... И лет мне много — двадцать три. Как для тебя — так в самый раз! — добавила торопливо.

— Думаешь? — спросил Малыга.

Любава кивнула. Малыга прошелся по гриднице во второй раз.

— За тех, кто звал, не шла, — сказал, встав против просительницы. — За меня сама просишься. Захотела в посадницы?

Любава покачала головой.

— Тогда отчего?

— Ты мне по нраву. Крепкий, статный и гожий. С виду строг, но сердцем добрый. Встретил ласково, помочь обещал. Другой бы выгнал.

— Ладно! — сказал Малыга. — Я подумаю.

— Только недолго! — предупредила Любава. — Ждать не буду! Другие возьмут!

Она гордо подняла голову. Малыга засмеялся и отпустил просительницу. Жалобщиков в тот день набралось много, он принимал их допоздна, после чего, поужинав, отправился в ложницу. Спал плохо, ворочался, и встал на заре. Надев новую свиту и такую же шапку, кликнул гридня. Спустя короткое время в сопровождении дружинников он выехал со двора и отправился на торг. Там купил золотые, с яхонтами серьги и красивый шелковый убрус. Сложил их в сумку и вскочил в седло. Встреченный прохожий рассказал, как проехать к нужному двору, тот оказался неподалеку. Прежде, чем постучать, Малыга внимательно осмотрел дом. Тот выглядел справным: крепкие стены, тесовая крыша; и не пузырь, а стекла в узких окошках. Забор вокруг дома был из высоких, тесаных плах, дубовые ворота окованы железом — не разобьешь. Малыга одобрительно крякнул.

— Хозяйка в поле! — сказала холопка, открыв калитку .

— Так рано? — удивился Малыга.

— Она с петухами встает, — поведала холопка. — Поснедает — и туда! Хозяйский глаз везде нужен.

— Проводи к ней! — велел Малыга. — Живо!

Холопка юркнула обратно, ворота отворились, из них выехал отрок. Рыжий коник под ним выглядел веселым и упитанным, шерсть его блестела, Малыга крякнул еще раз.

— Ты кто? — спросил отрока.

— Холоп Любавин! — сказал отрок и шмыгнул носом. — За конями гляжу. Скачи за мной, посадник! Мы скоро...

Доскакали и впрямь быстро: поле хозяйки было неподалеку. Еще подъезжая, Малыга заметил работающих в людей и знакомую фигуру наобочь пахоты. Любава была не одна. Рядом крутился мужичонка в суконной шапке. Они с Любавой о чем-то спорили, размахивая руками. "Это и есть сосед!" — догадался Малыга, с любопытством наблюдая за сценой. Спорщики увлеклись и не замечали гостей. Внезапно мужичонка что-то сказал Любаве, та отскочила и подхватила с земли грабли. Размахнувшись, огрела ими мужика. Тот закричал и закрылся руками. Любава ударила еще раз. Малыга пустил коня вскачь. Мужичонка увидел его первым.

— Защити, посадник! — закричал, кидаясь к коню. — Вишь, чего творит? Дерется! Вира мне за обиду положена!

— Вира, говоришь? — сказал Малыга, прыгая на землю. — А кто межу сироте запахал? Кто ее "целкой церковной" лаял? Святая церковь объявила девку непорочной, а ты, значит, против?

Мужичонка побледнел.

— Сказано в Правде: коли муж мужа батогом ударит, то с него вира, — продолжил Малыга, — но не писано, как быть, когда девка бьет. А раз так, то и взыскивать нечего. А вот про межу запаханную в Правде есть. Двенадцать гривен продажи, и ты их заплатишь.

— Смилуйся, посадник! — мужик бросился на колени. — Христом Богом молю! Где ж столько взять?

— Тогда прикуси язык свой поганый, и впредь держи за зубами! — рявкнул Малыга. — Прочь с глаз моих!

Мужичонка вскочил и убежал. Малыга снял с седла сумку и, ступая по вспаханной земле, пошел к Любаве. Дружинники двинулись следом. Любава смотрела на них, уперев руки в бока.

— Межою пройти не могли? — спросила, когда гости приблизились. — Пашню зачем топтать?

Малыга захохотал. Дружинники за спиной присоединились. Любава нахмурилась.

— Чего приехал? — спросила, когда посадник утих. — Тиуна ждала.

— Ты за него замуж собралась? — прищурился Малыга.

— Грех тебе, посадник, смеяться! — насупилась Любава.

Малыга полез в сумку, достал убрус, положил сверху серьги и протянул девице.

— Вот!

— Что это? — удивилась Любава.

— Дар невесте. Они, — Малыга кивнул на дружинников, — видаки, что честью замуж зову, как девку непорочную. Пойдешь за меня?

— Я... — Любава вспыхнула, растерянно посмотрела на дары, затем на посадника, на дружинников за его спиной. — Ты хоть бы человека упредить прислал! — выпалила сердито. — Нашел, где сватать! В поле, не прибранную...

— Домой к тебе заезжал, — сказал Малыга, пряча усмешку в усы, — сказали, что ты здесь. Вот и поскакал. Боялся не успеть. Грозилась ведь, что ждать не станешь. Ну, раз не по сердцу... — он завернул серьги в убрус, намереваясь спрятать дар в сумку.

— Отдай!

Прежде, чем Малыга успел сообразить, Любава подскочила и вырвала дар. Развернув, выхватила серьги и мгновенно вдела их в уши, заменив ими свои, серебряные. После чего расправила и повязала убрус прямо поверх венчика. Тот встопорщился на темени, образовав на голове поперечный гребень. Малыга, не удержавшись, засмеялся.

— Ты! Ты...

Любава села на землю и заплакала. Малага, потоптавшись, неловко опустился рядом.

— Ты что, ладо? — Он обнял невесту за плечи.

— Я... — проговорила Любава, сквозь всхлипывания. — Думала: шутишь. Кто ты и кто я? Посадник и девка ославленная... Те, которым я отказала, кричали: ноги должна им мыть и воду ту пить. Сосед и вовсе сказал, что никто добрый меня не возьмет...

— Я ему голову оторву! — пообещал Малыга.

— Не надо! — сказала Любава, вытирая слезы. — Он и без того удавится — из зависти. Вот что я скажу тебе, посадник! Честь великую ты мне оказал — о такой и мечтать не смела. Я этого не забуду! Никогда! Отныне не будет у тебя человека вернее меня. Я теперь за тобой, как нитка за иголкой: хоть в хоромы, хоть в шалаш. И ноги мыть тебе буду! Знай!

— Этого не надо! — сказал Малыга. — Сам помою...

Выбор посадника изумил Галич. Любава не врала: породниться с Малыгой желали многие. Бояре наперебой сватали ему вдовых сестер и даже юных дочек, а тут смердка, к тому же непонятно кто: не то девка, не то баба. Мгновенно возник и пополз по Галичу слушок: посадник поспешной женитьбой прикрыл блуд. Возник и увял. Дружинники, бывшие с батькой, поведали о подробностях сватовства. Заодно намяли бока рьяным сплетникам (а не порочь честного человека!), языки угомонились.

На свадьбу батьки я не поспел: был в отъезде. Да и Малыга не звал: постеснялся. Сейчас представилась возможность отдариться. Я поднес молодой жене ромейские паволоки (Любава ахнула, взяв в руки узорчатый шелк), а ее мужу — германский меч в богато украшенных ножнах. Малыга немедленно извлек клинок, потрогал грань, бегущую посреди лезвия, оценил заточку и крепость стали.

— Кольчугу проткнет и разрубит! — сказал довольно. — Добрый меч! Угодил старику!

— Какой ты старик?! — засмеялся я, выразительно глянув на Любаву. Та закраснелась и потупилась. Малыга усмехнулся и покрутил ус.

— Кажи сына! — сказал весело.

Я провел гостей в ложницу. Оляна встретила нас в постели (ей пока неможилось), но принаряженной. Малыга расцеловал княгиню в зарумянившиеся щеки, после чего склонился над младенцем.

— Вылитый батька! — сказал авторитетно. — И большой какой — настоящий волот! Молодец, доча!

Любава глянула на младенца тем жадным взором, каким смотрят на чужих детей женщины, мечтающие о своих, и, склонившись, поцеловала Оляне руку. После чего все отправились к столу. Пир не затянулся. Ватага была в разъездах, а другие понимали: посаднику с князем нужно поговорить. Выпили за молодых, затем за новорожденного, после чего торопливо закусили. Я украдкой поглядывал на батьку. И без расспросов было видно, что он счастлив. Но еще более счастливой выглядела Любава. Она не отрывала от мужа влюбленных глаз, а когда тот встал, сославшись на нужду, скользнула следом. Я чуток подождал, и тоже вышел. Малыга стоял в коридоре, Любава висела у него на шее, прильнув щекой к его щеке.

— Что ты, ладо! — говорил Малыга, гладя женку по спинке. — Натешимся еще!

— Ага! — возразила Любава, поднимая голову. — Видела, как с князем перемигивался. Теперь ночь с ним проговоришь, а я тосковать буду. И без того мало тебя вижу... Поцелуй меня! Живо!

— Так уж и мало! — пробурчал Малыга, но просьбу жены исполнил. Я отступил назад: дальше подглядывать было сором.

Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малага поставил кубок и вытер усы.

— Как назовешь? — спросил, щурясь.

— Иваном, — ответил я, поняв, что он о сыне.

Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый — из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь... Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял...

— Крестных нашел? — продолжил Малыга.

— Хотел тебя звать.

— Княжича крестит князь! — возразил батько.

Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договора о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо, иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.

Примерно так я и сказал Малыге.

— В Теребовле сидит Ярослав, — возразил он, взяв полный кубок. — С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.

— Ну и что? — пожал я плечами.

— Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так веришь? кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.

— Не нужен мне его дар!

— Пусть везет! — возразил Малыга. — Пока Володько не сбежал, Ярослав как мышь под веником сидел. Весь Галич за тебя был, а он до последнего ждал! Другим разом умнее будет.

— Ладно! — согласился я. — Ярослав так Ярослав.

— Крестной зови Ефросинью из Любачева. Она вдова. Была замужем за ляшским князем, да тот сгинул, детей ей не оставив. Деваться некуда, вернулась в Любачев, который в кормление ей дали. Помнишь?

Я помнил. Любачев княгине в кормление пришлось дать по просьбе ляшского короля. Того, в свою очередь, попросил брат мужа Ефросиньи: вдова мешала ему чувствовать себя хозяином. Ссориться с союзником не хотелось, и я согласился, скрепя сердце.

— Она те обязанная, — продолжил Малыга. — Баба разумная, в городе ее любят. Любавичский посадник шагу не сделает, ее не спросив. Честь ей окажешь и ляхам угодишь: за их князем замужем была. Роду Ефросинья доброго, Святослав Киевский ей троюродный дед. Вот тебе и крестники...

Я слушал, угорая. Батько ел меня по полной. Инвентаризацию князей и княгинь, живущих в галичских землях, провести следовало давно. Разобраться, кто есть ху, чем живет и как дышит. На Руси это большая политика. Любой князь назовет тебе предков до двенадцатого колена, проследит генеалогию других родов — вплоть до прапрапрапрабабушки, выданной замуж за конунга Рваное Ухо, победившего ливов у Гнилого Брода. Здесь этому учат с детства. Правитель, мля! Считал, что есть дела поважнее. Опомнился, когда крестить сына стало некому...

— Чтоб я делал без тебя! — Я обнял Малыгу.

— Не подлаживайся! — Он отпихнул, впрочем, не сильно. — Ишь, запел! Когда дурость затевал, не спрашивал!

— Ты о чем?

— О сиротах, коих князьями делать вздумал! Еле ватагу успокоил. Сказал: Иван с соседями дразнится. Виданное дело: смердов в правители пихать!?

— Так ромеи советуют!

— Нам на них глядеть? У них одно, у нас другое. У ромеев простой дружинник басилевсом стать может, на Руси век от веку правит природный князь!

— А я?

— Что ты? — пожал плечами Малыга. — Потомственный Рюрикович, родной сын князя Петра Звенигородского и княгини Доброславы, сестры Мстислава Волынского.

Я не откусил язык лишь потому, что пил из кубка — разговор требовал подкрепления сил. Покосился на Малыгу: шутит? Прищур глаз у батьки был хитрый, но по лицу не читалось, что издевается.

— Переведи! — сказал я, ставя кубок. — С русского на греческий.

Малыга даже глазом не повел.

— Как сел ты в Галиче, многие стали спрашивать: откуда таков? То, что ты приемный сын князя Петра ведали, но какого роду-племени? Вот и вспомнили...

Малыга почесал бороду, что служило признаком долгого рассказа.

— У князя Петра много лет тому случился разлад с женой. Трех дочек родила княгиня, а сына все не было. Петр ее не попрекал, но Собислава места не находила: наследника-то нет! То ли надоумил ее кто, то ли сама в голову набрала, но стала у поганых помочи искать: на капища ходить да идолам кланяться. Прежде в церквах службы заказывала, там не помогло, решила других богов просить. Петр, как это узнал, крепко разгневался. Укорял жену, ругал всяко — не слушала. Как только князь отъедет, она шмыг — и на капище. Рассердился Петр и съехал во Владимир-Волынский, к князю Мстиславу, который давно в гости звал. А к Мстиславу как раз сестра вдовая из Менска вернулась...

Малыга осушил кубок, я торопливо наполнил. История становилась захватывающей.

— Доброславу выдали замуж за Ингваря Менского в осьмнадцать лет. Князь не молод был, да и вдовый к тому же. Своих детей полон двор, а тут молодую женку взял. Только не по любви. С Мстиславом породниться хотел, в силе был князь Волынский. Недолго пришлось Ингварю с молодой женой тешиться. Месяца не прошло, как на охоте с коня сверзился — и головой о камень. Может, помогли ему в том — ходил такой слух, да видаков не было. В Менске брат Ингваря сел, вдова ему без надобности, он ее к Мстиславу и отослал. Пригожей была Доброслава, да отец твой не хуже. Ликом чистый, сам статный, умен, речист, куда там Ингварю! Покойный-то жаба-жабой был, к тому же пил с утра до вечера. Чего терять вдове? Замуж не возьмут — княжон хватает, одна судьба — в монастырь или векуй при брате. Быстро у них сладилось. Мстислав это заметил, да смолчал. Видно решил: пусть потешится сестра, раз судьба ее такая: любил он Доброславу. Словом, ехал князь Петр во Владимир на месяц, а остался на три.