Рапа

Два года мы мечтали о том, как будем жить вместе! И что?! Мы разругались в первый же день, при чем из-за какой-то ерунды. И теперь, поняв, что мы вовсе не созданы друг для друга, мы решаем окончательно испортить себе отдых, сделать жизнь друг друга невыносимой!

Свет, а может будем проще, а? Мы, наконец, поняли, что мы не подходим друг другу, что нам не быть вместе. Поздно, конечно, но лучше поздно, чем никогда. И нам еще чуть больше недели жить в этом санатории, начисто отрезанном от мира. Может не стоит устраивать войну с применением всего имеющегося арсенала? А то, ты ведь можешь пустить в ход и тапочки...

Представив Свету, гоняющую меня тапочкой по комнате, и выкрикивающую при этом: "Опять о бабах думаешь, паршивец!", я снова расхохотался.

— Ты сумасшедший. — авторитетно заявила она.

— Психически больной. — поправил я ее. — Моей маме виднее, она у меня медик, как никак. Ты знаешь, она мне, бывалочи, по пять раз на дню заявляла, что я психически больной. Как-то я прочел ей отрывок из одного своего рассказа, в котором крови было по самое не могу, и она выдала мне этот диагноз. В ответ я прочел ей отрывок из Кинговской "Кэрри", где Кэрри убивает свою мать, на что она мне заявила, что эта Кэри тоже психически больная. Я согласился, и добавил, что я прочел ей этот отрывок, дабы наглядно доказать, что некоторые не просто пишут подобную жуть, но еще и зарабатывают этим на жизнь. Стивен Кинг, например... Мама заявила, как ты сейчас, что Кинг тоже психически больной. К этому моменту меня все это начало жутко смешить, и я вкратце пересказал ей "Универсального солдата", в котором сержанту Эндрю Скотту повсюду мерещились вьетконгоские шпионы, пытаясь указать ей на параллель между ней и им. Мол, тебе психи мерещатся, а ему — шпионы. Так не успел! Раньше, чем я закончил, она выдала: "Так он, сержант этот, психически больной!"

Теперь взгляд Светы выражал сочувствие. Она окончательно уверилась в том, что я тронулся умом, не желая понять, что мне просто стало смешно от абсурдности нашей с ней ситуации. Бывшие влюбленные, теперь готовые в любой момент уколоть друг друга, заперты вдвоем в санатории, вдали от города, и не могут уехать оттуда так как за все уже уплочено!

— Свет, ты не понимаешь? Это же в самом деле смешно. Приехать на курорт, чтобы поругаться!

— Идиот. — бросила она, и направилась к грязелечебнице.

— Да постой же ты. — я догнал ее, и обнял за плечи, не взирая на ее робкие попытки вырваться. — Может это у меня естественная защитная реакция сознания на то, что двухлетняя идиллия оказалась обманом. Я всего лишь хочу предложить тебе перемирие. Давай доживем эту недельку спокойно, без эксцессов, ИЗОБРАЖАЯ влюбленную парочку для всех окружающих?

Моя улыбка расплывалась до ушей, а в душу, вдруг, заползла такая грусть, что захотелось плакать. Наверное, я прав — это защитная реакция мозга, чтоб не расплавиться от переживаний. То на меня находит смех, то мир кажется черным и бессмысленным... Черт, да он и в самом деле теперь бессмыслен. Без любви!

Дальше мы шли молча, и лишь у самых дверей лечебницы она обернулась ко мне.

— Кирилл... — она запнулась, словно забыв, как меня зовут, и гадая, не назвала ли, меня, случайно, чужим именем. — Я была вчера не права.

— Для меня это не новость. — улыбнулся я, так как в этот момент я снова пребывал в состоянии взгляда на все с юморной точки зрения.

— Какой же ты, все же... Бесчувственный! — воскликнула она, и зашагала дальше, давая мне понять, что я только что пресек на корню, возможно, первую и последнюю попытку примирения. — Эгоист! Кретин!

Я вновь обнял ее, и зажал ладошкой рот.

— Тихо, Светик. Мы уже в лечебнице, а не на улице. Не стоит всем вокруг знать о том, что мы готовы вцепиться друг другу в глотку. Хорошо? Скажи, лучше, ты принимаешь мое перемирие?

Она с негодованием высвободилась из моих рук и, казалось, собиралась отвесить мне пощечину, но в последний момент все же передумала.

— Да. Принимаю!

— То есть, ближайшую неделю мы отдыхаем, а не рвем и мечем? Не орем друг на друга не только в общественных местах, но и даже находясь только вдвоем?

— Да.

— И даже в столовую мы ходим, как и положено влюбленной парочке, взявшись за руки?

Она посмотрела на меня непонимающим взглядом, гадая, шучу я, или нет. Но раньше, чем она успела дать мне ответ, я выпалил:

— Ладно, к этой пытке я тебя принуждать не буду.

— Какая же ты сволочь, Кудряшов! — воскликнула Света, и зашагала к отделению рапных ванн. Похоже, для нее дело тоже принимало серьезный оборот — по фамилии, тем более, таким, она называла меня только в те моменты, когда была ужасно зла.

Я пошел за ней следом, не зная, что мне сейчас делать — смеяться, или плакать... На душе скребли кошки. Над головой сгущались тучи. Наверное, она была права — я и в самом деле сволочь.

В очереди на рапные ванны меня вновь одолел приступ псевдохорошего настроения. Я шутил со всеми подряд, в шутку заигрывал с пожилой медсестрой, отпускающей процедуры, сюсюкался с маленькими детьми — в общем, всеми силами старался показать всем вокруг (и особенно Свете), что я в отличном расположении духа. Нет, скорее даже, что я просто счастлив от сознания того, что вновь свободен и чувствую себя холостяком. Света, чтобы не оставаться в долгу, тоже отчаянно изображала самого счастливого человека в этом санатории, хотя, готов поспорить, в душу у нее творилось что-то, гораздо более жуткое, чем у меня.

Вскоре нас запустили на процедуры, и мы со Светой даже оказались в соседних кабинках, откуда продолжали веселить народ, изображая счастливых влюбленных, которым море по колено, а уж рапная ванна — и подавно.

— Свет, а что такое рапа? — крикнул я, разоблачаясь.

— Откуда я знаю? Ты же у нас самый умный.

— Я думал, что это грязь, а тут, в ванне у меня самая обыкновенная вода. Ну, пусть, разве что, какая-то темноватая.

— А у меня тут... — Света отчаянно взвизгнула и зашлепала босыми ногами по полу.

— Что? — спросил я, тоже направляясь к ванне. Судя по визгу, она увидела какого-то паучка, жучка, или обыкновенную муху, вид которых мог просто вогнать ее в ступор.

— У меня тут... В ванне... — ее голос срывался. — Какие-то жучки!

Я рассмеялся, но в тот же миг умолк, увидев, что творилось в моей ванне. Чуть темноватая вода в ней кишмя кишела той самой шухеренью, о которой мне рассказывал вчера Анатолий Сергеевич. Озерный планктон, пища чаек и, если верить старику, глаза и уши озера, беспорядочно шевеля лапками плавал по моей ванне от стенки к стенке.

— Что за ерунда?! — удивленно воскликнул я, чисто рефлекторно намереваясь протереть глаза.

— Жучков увидели? — раздался мужской голос из соседней кабинки. — Не обращайте внимания, это ж планктон. Вода, ведь, прямо из озера закачивается, вот эта живность и тянется насосами вместе с ней. Они не кусаются...

— Не кусаются? — жалобно простонала Света. — Зато они шевелятся!

Под смех всего рапного отделения, расположившегося по своим ваннам, в теплую воду залез и я. Света умолкла, видимо в панике вжавшись в стенку ванны, чтобы ненавистный ей планктон, не дай бог, не коснулся ее нагого тела. Я же, получив подтверждение того, что шухерень — не моя личная галлюцинация, а вполне нормальное явление, успокоился, и развалившись в ванне принялся считать эту мелочь, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о Свете, которые сами лезли в голову.

То, что планктон начал вести себя осмысленно я заметил не сразу... И, быть может, так и не заметил бы, если бы не пронзительный Светин вопль, сопровождаемый плеском разливаемой на пол воды.

— Ой! Они ко мне плывут! — закричала она и, судя по плеску, или выкинула половину жучков из ванны, или выскочила оттуда сама.

— Естественно. — равнодушно отозвался я. — Ты же лежишь в их воде. Они себя в ней хозяевами чувствуют.

— Нет, ты не понимаешь! Они тянутся ко мне, как будто хотят задушить. Стягиваются кольцом вокруг шеи!

Все рапное отделение снова прыснуло со смеху, видимо, представив Свету этакой дурочкой, боящейся любого насекомого, оказавшегося в радиусе одного километра от нее. Первая моя мысль была именно такая.

— Не дуркуй. — крикнул я ей, и только затем взглянул на воду перед собой, ища глазами свой планктон... И замер, не веря в силах поверить в то, что вижу.

Мой планктон тоже начал двигаться осмысленно и строить из своих маленьких телец некую фигуру. Только, если у Светы это было кольцо, тянувшееся к ее шее, то у меня, на уровне груди, колыхалось на воде нечто совсем иное. Рыжая шухерень выстроилась в сердце, каким его обычно рисуют на партах влюбленные подростки. Правильное рыжее сердце, которое, кажется, даже билось, не то от движений планктона, не то от колебаний воды.

— Нет, вы как хотите, а я вылезаю. — крикнула Света, обращаясь неизвестно к кому, и это развеяло наваждение. Сердце лопнуло, распавшись на десятки маленьких существ, которые вновь замельтишили в ванне, словно ища из нее выход.

Я глубоко вдохнул, силясь унять сердце, перешедшее на галоп И. Собрав все силы, как можно спокойнее и невозмутимее ответил Свете.

— А я, все же, полежу здесь. Встретимся в комнате.

Ответом мне было лишь ее презрительное фырканье, выражавшее ее отношение к идиоту, готовому принимать ванну с разумными жучками. Вот только я, в отличие от нее, понимал, что разумны вовсе не жучки... И еще, понимал то, что уйду я сейчас, или нет, это ничего не изменит. Озеро выбрало меня, как когда-то выбрало Анатолия Сергеевича, и ведет со мной какую-то игру. Может быть оно хочет меня убить, а может быть... Помочь. По крайней мере, мне хотелось в это верить. При этом, мысль о том, что не сегодня — завтра вода может всколыхнуться и просто смыть меня с пирса, от чего-то совсем меня не пугала. Сейчас я не видел смысла в том, чтобы жить.

С ванн я возвращался не торопясь, мерно чеканя шаг по асфальтированной дорожке к корпусу. Моя голова, которую еще пол часа назад занимали мысли о том, как же жить дальше, была абсолютно пуста. Смешалось все — моя бездарная жизнь, в которой за 21 год существования я так и не успел сделать ничего, что гарантировало бы мне "Памятник нерукотворный". Если сегодня я умру, то лишь два — три человека во всем мире вспомнят обо мне добрым словом потому, что действительно питают ко мне теплые чувства. Все остальные, безусловно, тоже скажут, каким хорошим человеком был покойный, но лишь по устоявшемуся поверью. О покойниках или хорошо, или никак. Хотя нет, обо мне, наверное, лучше никак.

На секунду мне захотелось прямо сейчас пойти на озеро и, выйдя на его середину, крикнуть: "Ну что же ты, голодная тварь?! Бери меня! Вот он я!" И ждать, когда вода сгустится вокруг меня и потянет на дно. Зачем жить дальше? Пора было признаться себе — последние два года единственным, что было действительно важно для меня, была Света. А теперь... Мне больше не за что было цепляться в этом мире. При всем желании я не мог простить ей слов, брошенных в запальчивости: "Ты — не он".

Уехать отсюда? Прямо сейчас собрать вещи и двинуться на станцию? Сесть на первый попавшийся поезд и... Что дальше? Возвращаться в город, полный воспоминаний? Здесь, на пляже, мы впервые поцеловались... В этом кинотеатре она нечаянно ткнула мне в лицо мороженным, и мы долго смеялись, пока она слизывала его с моего носа... А здесь, на скамейке, на Красном проспекте, мы любили сидеть и кормить голубей семечками. К черту! Если я сяду на поезд, то единственным, чего я буду хотеть, будет быстрая смерть. Вот здорово бы было, если бы мой поезд сошел с рельсов! Меня бы по телевизору показали... Точнее, то, что от меня бы осталось! Тьфу, пропасть!

Я подошел к двери нашей комнаты и протянул, было руку, чтобы постучаться, но дверь распахнулась сама. На пороге стояла улыбающаяся Света, которая тут же схватила меня за руку и втащила внутрь.

— Ты что такой грустный? — спросила она. Сволочь! Как будто сама не знает! Можно подумать, что ей сейчас лучше! Так нет, смеется, улыбается, делает вид, что все замечательно.

— Да что-то взбледнулось. — не впопад пошутил я, но света поняла. Она всегда понимала мой юмор. — Жизнь ужасна и грустна, я упал с тебя, сосна...

— Пойдем, погуляем? — предложила она.

— На кой хрен? — я завалился на кровать и потянулся к книге. Идея сорваться в город прямо сейчас уже не казалась мне такой уж дурацкой. Зато идея о перемирии, которую Света, видимо, сейчас и воплощала в жизнь, виделась мне теперь в черных, как смоль, тонах.

— Чтобы развеяться... — неуверенно сказала Света, — Просто так, погуляем...

Господи, ну почему ты не хочешь именно сейчас обрушить гром и молнии на грешную Землю? Люцифер, почему ты не восстанешь из ада, чтобы забрать к себе меня? Американцы, китайцы, кто угодно, сбросьте на нас хоть одну самую маленькую, самую завалящую атомную бомбу, чтобы все мои мучения кончились разом! Да в самом деле, чертово Озеро, подымись на уровень нашего четвертого этажа, и бери меня! Бери, я твой! Я не хочу больше жить.

— Тебе плохо? — с тоской спросила она. Я зажмурил глаза, ожидая, что вот, сейчас кто-нибудь внемлет моим молитвам, и на меня обрушится... Да что угодно, хоть потолок, лишь бы умереть. Нет, ничего не происходило. А жаль...

— А ты не видишь? — резко спросил я. — Не видишь сама, что со мной творится? Представь, что тебя привязали ук двум грузовикам, и теперь тянут в разные стороны. Представила?! Ну что, тебе плохо? Хреново? Отвратительно? Я сейчас испытываю примерно то же самое — меня разрывает на части, и все из-за тебя. — я понимал, что сорвался, и сейчас выплесну на нее все, что накопилось за последний день, но остановиться уже не мог. — Я и люблю, и ненавижу одновременно! Середины нет! Я не знаю, что мне делать, как жить дальше, и жить ли вообще! Ну а в целом — все просто здорово, и если ты хочешь прогуляться, то так тому и быть. Пойдем, разомнем старые кости, подышим свежим воздухом... Какая разница, что делать, если жизнь все равно кончена.

— Прости меня. — сказала она, но я не услышал. Точнее, услышал ухом, но не разумом.

Я неопределенно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и впрыгнул в ботинки.

— Пошли? У нас же перемирие, так что мы должны выглядеть, как влюбленная парочка! Так что, бери меня под локоток, и так, беседуя о погоде, мы сейчас спустимся вниз, демонстрируя всему санаторию, как нам хорошо вместе.

Жуткое мы, наверное, являли собой зрелище — парочка. Идущая под руку и тихо ведущая светские беседы, но... Глаза... Светины были пусты, словно космический вакуум, а мои горели огнем злости.

— А ты слышала, дорогая, — говорил я, — Что в обозримом будущем собираются запустить в обращение новую станцию метро? — она молчала, поэтому я продолжал говорить за двоих. — Говорят, что там установили новые звукопоглощающие рельсы... О! Только что пришло в голову, продолжая тему поездов... А не кажется ли тебе "Желтая стрела" Пелевина легким плагиатом с Арийской песни "Горящая стрела"? Тот же образ, та же идея... "В руках билет, чтоб мог ты с поезда сойти, ты не игрок в игру чужую..."