Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

Бог весть.

Понимал Макарий, что сейчас на бабской половине палат передел власти происходит, такой же жестокий, как война, но вмешиваться не собирался. И Любава родня ему, и за Устинью Борис вступится, Макарию все одно несладко будет. Лучше подождет он в сторонке, покамест победитель определится.

И так уж Любава шипела, просила Устинью придержать, да куда там!

— На тебя, государыня, теперь весь народ смотрит. Помни о том, будь кроткой и благочестивой, пример подавай честным женам и дочерям.

— Благослови, Владыка.

Макарий и благословил. И еще раз порадовался.

Марина-то и слушать не стала бы его лишний раз. Рявкнула, фыркнула бы, своими делами занялась. И поди, тронь ее! Царица, как-никак.

А эта покорна и благочестива, тиха и спокойна, по терему ходит, глаза долу, разве что супруга надолго не оставляет, ну и то понятно — молодожены.

— Когда мощи ждать?

— Дней через десять, Владыка.

— Распорядись все подготовить, Макарий. Сначала мы с супругой посмотрим, и ты, спокойно, мало ли, что там иноземцы утворить могли, не было б прилюдного конфуза. Потом и на площади те мощи выставим.

Макарий бороду огладил, кивнул.

— Мудр ты, государь. И то, что там иноземцы понимают в истинном благочестии... тьфу у них, а не вера! И клирики их в Роме, говорят, погаными делами занимаются. Так и сделаем, спервоначала в палаты твои все доставим, потом уж на площадь выставим.

— Вот и ладно, Макарий.

Владыка на государя посмотрел, да и откланялся. Чего ему молодых смущать? Видно же, хорошо им друг с другом, тепло, уютно... пойти, помолиться, что ли? Чтобы и деток их успел он окрестить...

* * *

Не было б этого разговора, да подслушала Устинья двух девок-чернавок, которые орешки щелкали, болтали весело.

— ... опять белья недостача, а Степанида ходит, как и ничего.

— А что ей, когда царица Любава ей все простит, хоть ты горстями воруй? Хоть белье, хоть подсвечники, как в том году...

— Да, Любава. Хоть и женился государь наново, на Устинье Алексеевне, а все одно не поменялось ничего.

— А что Устинья? Думаешь, даст ей эта гадюка хоть что сделать? Да никогда!

— Ты про царицу-то поосторожнее, сама понимаешь, она и язык вырвет.

Девчонки огляделись, поскучнели, потом одна из них итог подвела.

— Да... как была Любава государыней, так и останется, пасынок погневается, да простит, а эта... ну и пусть себе за мужем хвостом ходит, хоть при деле каком будет, а не как та... рунайка.

Устя бы и дальше послушала, да мимо ее уголка укромного девицы уж прошли, а за ними бежать, да расспрашивать... ни к чему. Но выводы она сделала, и боярыню Пронскую к себе позвала.

Та пришла, руки на груди сложила, воззрилась неуступчиво.

Устинья ее ожиданий не обманула, улыбнулась, как в монастыре научилась, у матушки-настоятельницы. Та и не таких обламывала, попади ей Степанида, так уползла б до мяса ощипанной, навек про улыбку забыла.

— Поздорову ли, боярыня?

— Благодарствую, государыня, здорова я.

— А в палатах государевых тебе вверенных, как дела обстоят, боярыня?

— И тут благополучно все, государыня.

— Да неужто? — Устинья удивилась, брови подняла. — Как так благополучно, когда в кладовых недостача, вечор девка руку на поварне обварила, а в горнице стекло ветром вышибло. Хотя и не ветер это, а царевич подсвечником кинул?

Боярыня нахмурилась еще сильнее.

— Так решено уж все, государыня.

— Адам Козельский никого не лечил.

— Так чего его к каждой дергать? Замотали руку — и не жалуется уже.

— Стекло вставили, знаю я. А с недостачей что?

Степанида замялась.

Про недостачу ей ведомо было, но вот откуда что Устинья узнала?

Устя нахмурилась, головой покачала.

— Вот что, боярыня. Ты мне книги хозяйственные принеси сей же час, посмотреть хочу, кто и сколько ворует. И девку сенную чтобы сей же час Адам осмотрел.

Степанида брови сдвинула.

— Так книги хозяйственные у государыни Любавы... государыня.

Устя улыбнулась вовсе уж по-гадючьи.

— Вот и понимаешь ты все хорошо, боярыня. Государыня Любава в монастырь собирается, не возьмет она с собой книги, незачем они ей там. А я остаюсь. И ты остаешься, когда не найду я никаких пропаж. Знаю, Марина этим не занималась, ну так я руки приложу, не побрезгую. И к белью приложу, и к подсвечникам, так, к примеру...*

*— в эпоху ручного труда, отсутствия синтетики и штамповки это все было достаточно дорого, а за покражу у государя карали очень серьезно. Прим. авт.

Степанида аж выдохнула, а что тут скажешь? Вот же, стоит зараза, и глазищами своими смотрит, серо-зелеными, и улыбочка у нее такая... все она понимает, только вслух не произносит.

Зашипела боярыня, ровно кубло гадючье.

— Хорошшшшо, госссударыня, сей же часссс все исполню.

— Да про девку не забудь. Поговорила я с Адамом, не против он. Пусть к нему обращаются все пострадавшие, государь ему и помощника второго нанять разрешил.

— Да, госсссударыня.

— Иди себе, боярыня, а книги предоставь немедленно!

Устя дождалась, пока за боярыней дверь закрылась, и в окно посмотрела.

Там ветер обледенелые ветки раскачивал, тяжко, тоскливо...

Она такой же веткой в гнездо гадюк сунула, пошерудила там... авось и цапнут раньше времени? Чует душа неладное... ох, чует!

Жива-матушка, помоги!

* * *

Анфиса Утятьева все действия свои на три шага вперед продумывала. И других она сильно за такое поведение уважала, вот, ту же Устинью Заболоцкую.

Тихоня-то она, понятно, а как развернулась? Поди ж ты!

Все на царевича охотились, а она — на царя, и поймала ведь, да еще считай, врагов и нет у нее.

Данилова Марфа в монастыре, но с ней просто беда приключилась, там Устинья не виновата. Орлова и Васильева ей от смерти спасены, Мышкина... ту в монастырь далекий отправили, так она рада до беспамятства, что не казнили.

Сама же Анфиса замуж выходит в скором времени, за Аникиту Репьева.

Дождался ее парень, Анфиса ему на грудь пала, от счастья заплакала, все у них и сложилось.

А то как же?

Федор — понятно, но покамест она в палатах царских была, она Аниките записочки писала исправно, в любви своей признавалась, вот и боярич ее ждал.

Дождался.

Свадьба на Красную Горку и будет, как раз, а сейчас Анфиса на Лембергскую улицу направлялась. Травница там живет, да такие притирания делает, такие отвары... Анфиса не раз уж у нее все покупала. Красота — она ж не сама по себе возникает и прибавляется, за ней ухаживать надо, долго да тщательно.

Вот Анфиса и старалась.

С травами в баню ходила, с травами волосы мыла, лицо и тело мазями натирала — пропусти день, мигом гадкие веснушки появятся, даже осенью они Анфису мучают... тайна страшная, ну так что поделать, если коса у нее золотая, да ближе к рыжине. Вот и проскакивают пятнышки противные!

Не место боярышне на Лембергской улице, ну так Анфиса и оделась просто, косу под платок темный убрала, чернавку доверенную с собой взяла, лицо накрасила так, чтобы не узнать ее сразу было, возок у трактира оставила...

До лавки травницы дойти не успела она — чужой возок пролетел, снегом подтаявшим обдал боярышню, та едва лицо прикрыть успела.

А возок у лавки остановился, и из него боярыня Пронская вышла. Не Степанида, а невестка ее, ту Анфиса тоже знала. В палатах царских видывала.

Не частая она там гостья, но захаживала, да не к свекровке своей, а к государыне, Анфисе еще тогда интересно было, чего ей надобно, а сейчас и вдвойне.

Как тут устоять было да не подслушать?

Анфиса знала, стоит ей в лавку войти, сразу колокольчик над дверцей брякнет, ее услышат. Так можно и не входить ведь, на то и окна, чтобы под ними подслушивать?

И то ей ведомо, травница задыхается время от времени, ей свежий воздух надобен, одно из окон обязательно она приотвореным держит. Анфиса и подошла к лавке вплотную, под одно окно зашла — тихо, под вторым прислушалась...

— ...не отходит от него.

— От меня тебе что надобно? Яда какого?

— Нет, травить ее не ко времени, Борис от ярости обезумеет, всех снесет. Ритуал надобен, Аксинья затяжелеть должна.

Анфиса уши навострила. Одну Аксинью знала она, а ритуал?

— Правила ты знаешь, человек родной с ней крови надобен.

— Ашшш! Брат ее подойдет? Отец и мать не так на подъем легки, а брата выманить несложно будет.

— Вполне себе подойдет, только до новолуния нам бы управиться.

— Новолуние...

— Через пятнадцать дней. Совсем ты не следишь ни за чем.

— У меня ты есть, матушка.

— Не вечная я, скоро уж пора мне настанет, дар передавать надобно будет.

— Только слово молви, матушка.

Далее Анфиса и не слушала. Отползала так тихо, что снежинка не шелохнулась, не скрипнула под сапожком. А в голове другое билось.

Ежели узнают...

Ежели...

И еще одна мысль ей пришла. А ведь когда расскажет она это Устинье... можно ли?

Чего ж нельзя? Слова — они слова и есть, а что царица сделает — пусть сама решает. Ей же, Анфисе, от того только выгода великая будет. И рассказывать Устинье надобно, не кому другому.

Как ни странно, Анфиса Устинью уважать начала после отбора. Щучка акулу завсегда уважать будет, когда уплыть сможет. Теперь дело за малым — пройти в палаты государевы, да с царицей увидеться... а и не страшно, ей Аникита поможет. Скажет она ему, что Устинью на свадьбу пригласить желает, авось, не откажет он невесте?

С тем Анфиса и выбралась с Лембергской улицы незамеченной. Повезло ей, жива осталась.

* * *

Аксинья на Михайлу посмотрела злобно, как на врага лютого.

А что ж? Когда б не он, злодей проклятый, разве б она за Федора замуж вышла? Да никогда! Михайла, дрянь такая, и Устинья, дрянь... и убить их обоих мало! Устьку особенно!

Аксинья-то на другое рассчитывала, что выйдет она замуж за царевича, старшую сестру к себе возьмет, и помыкать ей будет, и гонять то туда, то сюда... а она за царя замуж вышла!

Как только смела она, гадина!

И выглядит счастливой, видела ее Аксинья несколько раз в коридорах! Идет, аж светится изнутри, когда одна, не так еще, а ежели с мужем, так и вовсе хоть ты ее на небо выкатывай вместо солнышка. И платье на ней дорогое, хоть и скромное, и украшения царские, и... и не бьет ее муж, это Аксинье сразу видно.

Теперь видно.

Ей-то от Федора доставалось частенько, не по лицу, конечно, но за косу ее таскали, шлепки и щипки сыпались постоянно, да и остальное все...

Не знала Аксинья, что долг супружеский — это больно так. С Михайлой что было, оно только в радость случалось, но ведь не скажешь о таком Федору-то?

Нет, никак не скажешь!

Михайлу она ненавидела, но что пришел он — хорошо, сейчас хоть Федора уведет... может быть.

И верно.

— Мин жель, на Лембергской улице танцы сегодня, не желаешь пойти? До утра веселье будет, скоморохи из другого города приехали с медведем дрессированным, борьбу показывают, потом еще бои собачьи будут... развеемся?

Федор подумал недолго.

— И то. Сейчас платье сменю, да и поедем с тобой, прикажи покамест возок заложить.

Михайла поклонился, да и вон вышел, на Аксинью и не посмотрел даже... скотина!

Аксинья и сама не знала, чего ей больше хочется. Чтобы посмотрел? Чтобы сказал слово ласковое? Или забыть его навсегда?

Одно уж точно верно, она теперь жена чужая, невместно ей на другого глядеть. А сердце болит, раненым зверем воет, стоном заходится...

Очнулась она от рывка за косу.

— Ай!

Федор уж рыжую прядь намотал на руку, улыбался недобро.

— Мужа не слышать? Иди сюда, порадуй меня перед уходом...

Толчок в спину — и летит Аксинья лицом вниз на кровать, чувствует, как грубые руки юбку задрали... только сердце все одно болит сильнее.

Мишенька...

За что ты со мной так?!

Во всем ты и Устинья виноваты!!!

* * *

— Батюшка, это Заболоцкая во всем виновата! Понимаешь, она и только она!

— Сиди, дурища!

Боярин Мышкин на дочь свою гневно покосился, брови сдвинул. Вивея вновь слезами улилась, так и брызнули они в разные стороны.

Да-да, Вивея!

Государь, конечно, про монастырь сказал, а только легко ли чадо свое, любимое, кровное на вечное заточение отдать? Вот и такое бывает ведь!

Больше всех из детей своих любил боярин Мышкин младшую доченьку, Вивеюшку!

Любил, обожал, баловал безмерно, ни в чем отказа не знало дитятко избалованное, по золоту ходила, с золота ела-пила! И себя считала самой лучей, самой достойной...

А кого ж еще-то?

Когда на нее выбор пал, когда на отбор ее пригласили, Вивея и не задумалась даже, все как дОлжное восприняла. Ясно же! Она достойна!

А вот когда начали ей объяснять, чего она достойна... ладно бы слова злые! Их Вивея и не слышала никогда, мало ли, что завистники болтают! Но...

Как пережить, когда не НЕЕ, вот самую-самую, лучшую и потрясающую, прекрасную и удивительную, даже внимания не обращают! Устинья Заболоцкая, поди ж ты, царевичу нравится1 А Вивея... это кому сказать!

Вивею выбрали, потому что она немного на Устинью похожа!!!

Это уж потом узнала девушка, и такая черная желчь в ней вскипела.

Она!!!

ПОХОЖА!!!

Да это Устинья на нее похожа, и вообще... как такое может быть!?

Это других девушек должны с Вивеей сравнивать и головой качать, мол, хороши вы, да куда вам до совершенства-то!?

И царевич должен был сразу же на Вивее жениться, вот как увидит ее! На колени пасть, руку и сердце предложить...

А ее не поняли!

Обидели!!!

Да что там, оскорбили смертельно! За собой Вивея и вины-то никакой не чувствовала, она справедливость восстанавливала. Вот и отец на нее не за боярышень отравленных ругался, что ему те дурищи!? Досталось Вивее за то, что попалась она по-глупому! Когда б не уличили ее, так и пусть их, не жалко! Но как так сделать можно было, и чтобы яд не подействовал, и чтобы сама Вивея попалась!?

Дома отругал ее боярин, мать за косу оттаскала, да тем все и кончилось бы...

Государь с чего-то взъярился!

Казалось бы, какое Борису дело до идиоток разных! Ан нет! Приказали Вивею в монастырь определить, да как можно скорее... разве мог боярин Фома с чадом своим любимым так-то поступить?

Да никогда!

В монастырь холопка отправилась.

Той и денег дали достаточно, и семью ее отпустили на волю, и им заплатили... будет другая девица в монастыре сидеть, говорить всем, что она Вивея Мышкина, а сама Вивея...

О ней боярин тоже подумал.

Чуть позднее договорится он с кем надобно, будет не Вивея Мышкина, а скажем, Вера Мышкина, племянница его дальняя. Тогда и замуж ее выдать получится, и приданое он хорошее даст.

А покамест видеть Вивее в тереме да молчать.

И все б хорошо вышло, да только...

— Как — женился!?

Когда Федора с Аксиньей Заболоцкой венчали, от души злорадствовала Вивея.

Что, Устька, и тебе не обломилось тут? Широко шагнула, юбку порвала? Не по чину рот открыла?

Вот и поделом тебе, дурище! Не бывать тебе царевною, смотри на сестру свою, да завидуй ей смертно! Другого-то Вивея и представить себе не могла, и такие уж сладкие картины выходили... тут и дома посидеть не жалко.