Первые лодки, спешившие к на первый взгляд спасительному берегу, уткнулись носами в песок. В тот же самый момент, перед спрыгивавшими на берег пехотинцам, высоко поднявшими во избежание попадания воды винтовки, над так подозрительно пустовавшими окопами появились русские каски и начинали бить пулемёты. Лейтенант лежал, стараясь не высовываться лишний раз над бортом, краем глаза косясь на тело своего солдата, навалившегося на пулемёт Виккерса. Чёртовы стрелки успели позаботиться о прикрытии, и офицеру теперь оставалось лишь надеяться на то, что его солдатам удастся выбить русских с берега и продержаться до подхода подкреплений.

Сюрпризы островной обороны, как он и ожидал, не ограничивались батареей и занятыми береговыми укреплениями — в конце концов, было бы гораздо удивительнее, если бы русские не воспользовались этими, даже на беглый взгляд, весьма добротно обустроенными позициями. Первые пехотинцы, те немногие, кого пощадил пулемётный огонь, подорвались на заложенных перед окопами фугасах. Но к берегу подходили всё новые баркасы, британская морская пехота стреляла по наконец-то проявившему себя противнику, и чем яростнее становился огонь, тем чаще их пули находили цель в узком просвете между бруствером и каской противника.

Казалось, что судьба боя висела на волоске, но лейтенант давил стремящуюся вырваться наружу панику. Несмотря на страшные потери первых минут, он видел, что на стороне Англии по-прежнему многократное численное превосходство; отметал как досадную помеху картину гибели гордого линкора Владычицы Морей — исход штурма определяли морские пехотинцы, а не плавучие горы стали и огня. Первые английские солдаты уже врывались в русские окопы, шквальный огонь по береговой линии стихал, даруя отставшим относительно безопасную высадку. Вот уже противник, нет, не бежал, но отступал, пусть и огрызаясь огнём неожиданно многочисленных ручных пулемётов. По берегу ещё били нечастые винтовки, заставляя то одного, то другого солдата тюком оседать на покрасневший песок, но — лейтенант уже не сомневался — высадка удалась, и ключ от русских Островов уже почти в руках Первого Лорда Адмиралтейства. Катер развернулся и направился к берегу, чтобы своими тремя пулемётами прикрыть занявших позиции доблестных воинов британской короны, покрывших этим утром себя неувядаемой славой.

Огонь русских стих. Лейтенант увидел, что как минимум часть из них засела в отдалении, где тоже виднелся невысокий бруствер, но всем сторонам так нужна была передышка, что оружие защитников острова замолчало. "Оно и к лучшему," — подумал лейтенант, — "близость русских не даст гаубицам перепахать этот пляж вместе с тремя сотнями наших солдат". Впрочем, судя по возобновившемуся грохоту, батарея вела огонь по следующей цели, и приходившие в себя пехотинцы были даже рады тому, что на рейде города сейчас имелось не менее трёх линкоров — гораздо более достойных целей для могучих орудий.

Лейтенант вместе с ещё четырьмя солдатами спрыгнул с подошедшего на мелководье катера, чтобы присоединиться к своей роте. Пригибаясь от возможной пули, они споро выбежали на песок и устремились к ставшей уже надёжным прибежищем для десанта линии окопов.

Упав из-за внезапно отказавшей ноги, он успел только заметить несправедливость судьбы, по прихоти которой ему уже было не суждено докладывать о своём успехе и пожинать плоды успешно выполненного задания, до того как сознание покинуло его из-за сильнейшей боли в простреленном бедре.

На полуденном небе — ни облачка. Устало стрекотали цикады. Сольский лежал в тени раскидистого дерева и ему казалось, что в этом приглушенном — из-за вчерашней контузии — стрекоте звучал мотив какой-то полузабытой песни. Он пытался прислушаться и выловить эту мелодию, но она юркой змейкой ускользала от него и лишь продолжала иногда появляться где-то на краю сознания, вроде бы как напоминая о своем существовании. Время от времени Александру казалось, что песенка, которую пытались сыграть назойливые насекомые, на самом деле являлась лишь плодом его воображения или вызванным контузией обманом слуха, тем более что все попытки прислушаться ничего не давали — мелодия по-прежнему ускользала от него. Но самовнушение не помогало, и в душе копилось всё больше раздражения и злости — на солнце, цикад, Венетику, крейсерские пушки, англичан, войну...

В пятнадцати метрах (это если мерить по прямой, чего в здешних скалах делать не стоило) лежали его первый и третий номера. Великая Княжна спала на каменистом уступе, положив голову на перевернутый форменный картуз. Благородная синева парадной формы уже давно скрылась под серо-желтым слоем пыли, такой же цвет приобрела и изначально серо-зеленая "боёвка". Мешковиной обернуты были лакированные грушевые цевьё и приклад подаренной "десятки" с затейливой серебряной филигранью, дабы не выдать блеском снайперские позиции. Третий номер — и, собственно, вторая девушка на снайперских курсах, лишь полгода как поступившая в школу — внимательно осматривала побережье, готовясь немедленно пробудить незаметно для самой себя провалившуюся в дрёму Татьяну при первых же признаках подозрительной активности.

В ста пятидесяти метрах к берегу — занятые английской морской пехотой окопы первой линии, из которых та мечтала выбраться скоро уже как десять часов. Умело подпущенные почти вплотную, а затем встреченные буквально ураганным автоматным огнем залегшей на рубеже гарнизонной полуроты, они все же ворвались на русские позиции, лишь для того, чтобы понять, что именно этого защитники острова и добивались. Часть автоматчиков успела отойти под прикрытием огня второй линии, а занявшие окопы "джеки" внезапно для самих себя оказались отрезаны от берега даже и не столько огнем снайперов, сколько выбитыми экипажами катеров и расстрелянными лодками. Курсировавший в отдалении "Уотчестер", помнящий о судьбе "Монарха", ничем не мог помочь десанту, оказавшемуся слишком близко к русским позициям, но надежно отрезанный от них заблаговременно поставленными фугасами. На его единственную пока что попытку накрыть русские позиции огнём, всё ещё продолжающая сопротивление батарея довольно быстро ответила тремя орудиями, заставив потерявшего двух матросов крейсер (от близкого разрыва они просто свалились за борт, но судьба несчастных уже никого не интересовала) спешно ретироваться подальше от острова.

На неширокой полосе песка, отделявшей английские лодки от нынешней позиции морских пехотинцев, медленно умирал лейтенант с простеленными руками. Рядом с ним лежали тела двоих солдат, пытавшихся оттащить своего командира хотя бы под ненадежное прикрытие опрокинутого приливом катера. Сольский впервые наблюдал, как на деле выглядит столь логичное "Наставление по позиционной снайперской стрельбе", умело прятавшее неприглядную истину под невзрачными параграфами многословных формулировок. Очевидно, похожее смущение испытывал каждый его бывший сокурсник, потому что выстрелов, долженствующих заставлять британского офицера снова кричать и звать на помощь не было, причём отнюдь не из-за недостатка патронов.

Раскатисто загрохотала "семёрка" Володьки Михайлова, буквально через мгновенье поддержанная ещё четырьмя расчётами. Сольский привычно и с уже начавшим появляться отвращением (которое он продолжал списывать на контузию), перехватил свою винтовку и прильнул к окуляру. Лежащая рядом с Татьяной Николаевной Анна незамедлительно успокаивающе похлопала ту по плечу, лишь только Великая Княжна попыталась приподнять голову.

На правом фланге занятой врагом линии окоп с криками упали двое неудачно подставившиеся под пули англичан. Это полностью уничтожало остатки самообладания залёгшей там роты. С криками, в безумном страхе они начали перепрыгивать через бруствер и помчались назад. Страх перед русскими пулями, помноженный на многочасовое ожидание и отсутствие хоть какой-либо поддержки, лишил их всяческого рассудка. Вне укрытия на отлично просматриваемой полосе пляжа, пехотинцы скопились толпой у севшего на временную (до прилива) мель баркаса, словно ночные насекомые у свечи, где их незамедлительно нашли снайперские пули и жадный пулеметный огонь остатков полуроты штабс-капитана Орехова.

Какой-то комендор из соседнего окопа, сохранявщий остатки самообладания, вскинул трофейный автомат и дал короткую очередь перед своими солдатами, в чьём едином движении явно угадывалось животное стремление повторить самоубийственный бросок соседей. Ветер донёс его полный бессильной ярости крик:

— Лежать! Назад, все назад! Вы что, с ума сошли? Вы бежите прямо в объятья дьяволу! Назад, назад! — его лицо было искажено от крика и ярости, потому что он и сам уже не верил в своих солдат.

Но его солдаты, лишь сделав попытку приподняться, останавились, не побежали сломя голову прочь к постепенно заполняющейся телами и обломками линии прибоя. Они и сами понимали, что иначе их скосят русские пулеметы.

Снайперский огонь стих так же внезапно, как и начался. Алексей снова поразился мастерству Михайлова, за последние часы показавшему редкую даже на стрельбище выдержку и умение подгадать момент. Частично раздосадованный тем, что сам не мог показать столь же успешный пример, Сольский выцелил злосчастного лейтенанта и всадил тому в голень очередную пулю.

Над берегом ветер разнёс срывающийся в стон крик.

Откуда-то со стороны рейда вновь пришли приглушённые холмистым рельефом звуки английских залпов. Линейная эскадра упорно била по горам, туда, где, по их (ошибочному) мнению, и располагался краеугольный камень островной обороны — замаскированная тяжёлая батарея, единственный вымпел береговой артиллерии острова. Глядя из довольно широких щелей капонира на перепахиваемый не менее чем трёхсотмиллиметровыми "чемоданами" соседний холм, здесь по недоразумению называющийся горой, Георгий печально примерил их пробивную мощь на способность батарейных укреплений оной сопротивляться. Мысли были не то, чтобы печальные, но и не радостные — при обнаружении капониров англичанами, у расчётов, конечно, было бы время быстро эвакуироваться и даже прихватить всяческие нужные и ценные вещи и документы, но — не более чем. Огонь трёх оставшихся около Венетики линкоров противника в течение примерно десяти минут окончательно бы подавил способность гарнизона острова к сопротивлению стальным монстрам.

Этой же мыслью, озвученной кем-то из офицеров ещё до вступления артиллеристов в утренний бой, теперь проникся и каждый из солдат батареи. Впрочем, эта же мысль, в силу своей очевидности, пришедшая в специально и на протяжении долгого времени обучаемые головы британского флотского офицерства, опосредованно наблюдаемая в виде разрывов на соседней горе, явно была озвучена и на совещании в штабе обороны острова. Нет, никто из артиллеристов там не присутствовал — во-первых, погонами не вышли, а во-вторых — собственно, и присутствовать им там было незачем, возможности орудий отцам-командирам были известны ещё полтора года назад, а все распоряжения доводились посредством телефона и дублирующего его (но пока, за ненадобностью, так и не включавшегося) искрового телеграфа. "Озвученность" основополагающей роли батареи выразилась в настоящем свинцовом ливне, которым постоянно и в спешке менявшие свои позиции русские пулемётчики встретили взлетевший с "Ориона" аэроплан-разведчик. Дважды пытавшийся пройти к острову и дважды же отогнанный встречным огнём британец всё же не рискнул испытывать судьбу и не спеша летал над своими кораблями, пытаясь высмотреть русские орудия издалека. Пока что у него ничего не выходило.

— Нечего грустить, братцы, — неожиданно решил взбодрить размышлявших над возможными превратностями военной судьбы артиллеристов телефонист Кондрат, бывший по долгу службы первым, кто узнавал новости из штаба. За эту сомнительную привилегию ему, очевидно, в будущем пришлось бы расплачиваться отсутствием хоть каких-либо наград, кроме разве что возможной медали навроде "За оборону Островов", а шансов пережить бои в обороне у телефонистов всегда не в пример больше, чем у тех же стрелков или моряков. Впрочем, похоже, что мысли о наградах лезли в голову только самому Сулаберидзе. — Нам ажно четверо таких дур грозило, а мы уже одну на дно пустили, а сами по-прежнему невредимы. А как ещё одну пустим — так и по нам самим стрелять меньше кому будет, так глядишь, всех их и перетопим!!!

— Твои б слова, Семёнов, да Богу в уши! — устало проговорил фейерверкер второго орудия Роданов. — Как стрелять начнём, так нас сразу с воздуху-то и заметят, да на корабли передадут. Тут-то нам и крышка!

— А мы их первыми потопим! — тут же возразил телефонист, невольно вспоминая, как радостно вытянулись лица расчётов, когда по телефону поздравили с потоплением вражеского линкора. — И не успеют они ничего!

Роданов лишь что-то невнятно проворчал, чувствуя за Кондратом определённую правоту. Если потопить ещё один вражеский линкор — орудийная мощь линейной эскадры упадёт уже вдвое по сравнению с первоначальной, а значит — во столько же раз уменьшится угроза и для батареи. А потопишь ещё один — уже вчетверо. Там, глядишь, англичане и вовсе откажутся от боя и уйдут восвояси, да и все останутся живы и довольны. Про альтернативы никто из батарейцев старался не думать.

В который раз, но опять неожиданно — так что все вздрогнули — резко запищал телефон. Кондрат подскочил, но махнув ему рукой, дескать "не мешай", трубку взял инженер-прапорщик Сулаберидзе.

— Аэроплан садится! — заорал он на весь капонир. Ещё не поняв, в чём дело, но по вбитой месяцами тренировок привычке, расчёты ринулись к орудиям. — Беглым по три, отметка шестнадцать...

Откликнувшись солидным басом, электромоторы повели орудия в сторону города.

Русские орудия беспорядочным беглым огнём долбили из-за холмов, отчего определить их точное местоположение было невозможным. Снаряды, чьи братья отправили на морское дно "Монарха", неумолимо следовали за маневрирующим "Герцогом Мальборо", из чего можно было сделать весьма печальный вывод о том, что у русских на берегу сидят неплохие наблюдатели, корректирующие по телефону огонь чёртовой батареи.

Баронет Сесил Берни, с точки зрения большинства офицеров "Герцога" лишь по чьему-то злому умыслу назначенный командовать Четвёртой линейной эскадрой Гранд-Флита, пребывал в растерянности, отчего характер отдаваемых им распоряжений метался по некоторой воображаемой шкале от "полной паники" до "истерической злости", то требуя немедленно отойти от острова на десять миль, то приказывая немедленно всем линкорам остановиться и подавить русскую береговую артиллерию главными калибрами. Несмотря на это, до сих пор кораблям эскадры удавалось избежать серьёзных повреждений и самым тяжелым последствием, с точки зрения высших офицеров, оставалась разбитая "летающая лодка", которую "Орион" не успел поднять на борт.

— Какого чёрта Вы до сих пор не запустили самолёт? — проорал вице-адмирал после лёгшего особо близко русского снаряда.

Вильям Фишер, которому собственные подчинённые пророчили звание контр-адмирала еще год назад, внешне оставался полностью невозмутимым, хотя и испытывал горячее желание отправить сэра Берни за борт.