Фейри с Арбата. Гамбит

— Ну не принца же Артура Сотого играть, — хмыкнул Егор, улыбнулся и снова стал просто мальчишкой с деревянным мечом и хвостами по математике, или что он там изучает на первом курсе института.

В кафе было людно. По большей части тут тусили богатенькие великовозрастные детки, те, что в парке за игровым центром катаются на лошадях, хвастаются друг другу антикварным оружием, попутно налаживая крепкие деловые связи, и устраивают фуршеты с аутентичными потрахушками в кустах. И все они готовы прямо сейчас выложить стоимость московской квартиры за 'миссию с полным погружением', вот только медкомиссия отчего-то и даром не пропускает, и взяток не берет. Раньше Лиля не могла понять, по какому принципу отбирают 'погруженцев', а сейчас подумала: ведь в большинстве своем они, как и Лиля, обыкновенные. Без богатых пап, без видов на Нобелевку, чаще всего одинокие и не избалованные вниманием. Вот и сейчас пять человек, в том числе и тот бугай с плаката, сидят за отдельным столиком, вроде как своей компанией, отделились от народа — а на самом деле наверняка им от всеобщего внимания неловко.

Странно.

Раньше так хотелось, чтобы на нее смотрели, ей восхищались и завидовали, чтобы такой вот Егор подошел знакомиться, а теперь — вроде и приятно, а все не то. Не тот, не Эри.

Фу, глупости какие! Встряхнись и улыбайся! Хотела парня — получила, хотела внимания — тоже получила, с чего теперь нос воротить?

Улыбнувшись, Лиля кивнула на какой-то вопрос Егора и позволила ему открыть дверь. Непривычно, но здорово же!

Стоило им войти, как ей помахал рукой бугай с плаката. На самом деле вид у него был далеко не такой мужественный, как на рекламе, а вместо плаща и меча — толстый свитер и очки. Остальные четверо тоже обернулись с улыбками, мол, присоединяйся, коллега! А вслед за ними на Лилю уставились и турнирные игроки — с любопытством, и папенькины детки — с завистью. В их глазах так и щелкали калькуляторы: сколько заплатила, кому заплатила, сколько и чего заплатить ей, чтоб показала лазейку — мне лазейку, другу-соседу кукиш. На Егора тоже смотрели не то как на врага, не то как на кредитного менеджера, о чем-то шушукались, казалось, еще немного, и начнут тыкать в Лилю пальцами.

Она отвела глаза, чтоб не портить настроение, и встретилась взглядом с ярким, смуглым брюнетом в бороде и усах, похожим то ли на испанского идальго, то ли на лихого разбойника. Он смотрел на шушукающихся обалдуев с понимающей и самую малость брезгливой улыбкой. Перехватив Лилин взгляд, отсалютовал бокалом, — брезгливость в улыбке сменилась сочувствием, — и вернулся к своему жаркому в горшочке.

Егор же чувствовал себя как рыба в воде: улыбался, кивал знакомым и мотал головой на предложения подсаживаться — нет, извините, девушка устала, сами понимаете, полный контакт... надо отдохнуть. Нет, девушке сейчас не до знакомств, вот в следующий раз — обязательно. Лиля украдкой вздохнула: следующий раз дело хорошее, но знакомиться с тусней все равно не тянет. Лучше бы следующий раз был где-нибудь в другом месте.

Принесли кофе с мороженым. Фисташковым. Лиля зачерпнула было из креманки — и опустила ложку, не донеся до рта: из-за соседнего столика так и пялились, как в зоопарке, честное слово. А Егор решил развлечь даму разговором — рассказал пару забавных случаев из своего прохождения, несколько свежих анекдотов по игре и спросил, как лучше бить демона в королевском замке — представляешь, он меня за минуту выносит, может, с тактикой что не так?

Анекдоты были и правда забавные, Лиля от души посмеялась. Подсказала, как бороться с демоном. А потом увидела, как девица за соседним столиком ловит их в объектив телефона. Тьфу, хоть бы кофе попить спокойно дали! Попыталась отвернуться, но Егор не дал. Обнял за плечи, улыбнулся прямо в камеру. Стало противно. Ну да — посидеть в кафе с местной знаменитостью, приобщиться, понятное дело. Вон Марк тоже приобщился, да так, что собственного брата едва не пристрелил на забаву принцу.

Она прикусила губу. Высвободилась из объятия. Порылась в сумочке, нашарила кошелек, так же, ощупью, выдернула оттуда бумажку, положила на стол — глянула мельком, какая попалась? Попалась тысячная. Как раз столько кофе с мороженым здесь и стоит. Жалко — это ж три рабочих дня.

Посмотрела на Егора. Тот хмуро и виновато помотал головой, отодвинул ее руку с бумажкой.

— Не надо.

— Спасибо за кофе. Я пойду, дел еще много.

И пошла к выходу, очень стараясь не бежать и не смотреть на 'погруженцев' — видеть их сочувствие было уже слишком.

Выскочив на крыльцо, порылась в рюкзачке, вытащила телефон. Выругалась под нос — в пень внимание, в пень Егора-Марка! Никакой радости, одна нервотрепка. Тьфу.

Ладно, есть хороший способ поднять настроение.

Прежде чем звонить, глубоко вздохнула и огляделась... снова чуть не выругалась. В трех шагах, спиной к ней, стоял дядька в дорогой дубленке, дымил. Ветром несло в ее сторону. Она уже приготовилась чихать, от сигаретного дыма всегда першило в горле, лились сопли и хотелось убить курильщика вместе с табачной компанией. Но, странное дело, дым пах не табачищем, а вишневой смолой и чем-то лесным. Так что Лиля только фыркнула и набрала номер. После первого же гудка трубку сняли, и оттуда послышался родной гул Старого Арбата и Настькина тараторка:

— ...со своим флаером знаешь куда? Ка-азел. Лилька! Вылезла, редиска такая, чего так долго, Сенька без тебя лажает как колхозник! — все на одном дыхании, звонко и четко: вокалистка, что с нее взять.

Настроение уверенно поползло вверх.

— Я сейчас буду, только до метро добегу!

— Беги быстрее! А ты чего смотришь, ка... — Настасья отключилась.

Лиля накинула на голову капюшон, спрятала телефон и побежала, а то Настасья ж съест, не подавится.

Они подружились еще в пятом классе, когда Лиля перешла в другую школу. Новенькой пришлось бы несладко, если б Настя не заявила: кто ее тронет — ух я вас! Чем страшен 'ух!', Лиля не поняла, а вот остальные поняли хорошо и трогать ее не стали. Дураков не было — связываться с бешеным колобком. Прозвище, к слову, было меткое. Темненькая, худая и носатая Настасья характером и впрямь напоминала колобка, который от дедушки ушел, от бабушки ушел, заставил волка с зайцем выкурить трубку мира с коноплей и выстроить себе посреди леса терем-теремок, а из лисы набил чучело и поставил в прихожей.

— Эй, Лиля, куда так несешься? — окликнул ее знакомый голос с автостоянки.

Обернулась: куратор стоял около пожилого 'ауди', смотрел сердито. Пожала плечами, крикнула:

— На Арбат! — и собралась припустить дальше, но куратор велел:

— Садись, героиня, подвезу. Почти двое суток в камере, а туда же, бегать. Мне за тебя отчитываться, между прочим!

Не отвечая на ворчание, Лиля благодарно улыбнулась и забралась на переднее сидение. Пришлось убрать с него плюшевую зеленую белку, малость погрызенную и слегка замусоленную. Сначала подумала, что у него собака, но заметила на заднем сидении детское кресло.

— На старый, на новый? — спросил Михаил, выруливая со стоянки.

— Старый.

— Отлично, мне как раз дальше по Садовому, — кивнул он.

До Арбата доехали быстро — суббота, без пробок. Лиля внимательно выслушала рекомендации на ближайшие два дня — не переутомляться, не злоупотреблять метро, есть побольше фруктов и ничего тяжелого. Пообещала послезавтра быть к четырем в центре, поблагодарила, что подвезли, и выскочила из машины.

На Арбате было людно, шумно. У сувенирного расположились приятели-конкуренты, струнники из консы. Играли маленькую ночную серенаду Моцарта — народ образовывался, проникался и кидал в футляр от скрипки мелочь. Увидели Лилю, закивали, заулыбались. Она тоже махнула в ответ.

Своих услышала издалека — Настасья распевала "Карамболину". С гитарным сопровождением получалось своеобразно, но публике нравилось. Лиля остановилась на минутку, выровняла дыхание, вытащила из рюкзачка флейту и подошла. Настя, не прерываясь, кивнула — мол, вижу тебя, подключайся.

Два часа пролетели незаметно. Сыграли немножко Россини в сенькиной джазовой обработке, дважды отдали дань любимому Настасьей Гершвину. На 'Summertime', как всегда, собралась толпа, кто-то даже подпел. Даже в ноты! На этнику и баллады слушателей тоже хватало, а по случаю солнечной погоды народ не жмотился. В общем, вечер удался.

— На пиво хватит, — резюмировал Сенька, когда буквально в десяти шагах панки принялись расчехлять бас. — Пора сворачиваться.

Нахальных укуренных деток весь Арбат считал стихийным бедствием, но связываться не хотел никто. Потому — просто уходили за пределы слышимости, или уходили совсем. Настасья гневно засопела и уже открыла рот, обругать конкурентов. И закрыла — к ним протолкался новый слушатель. Вроде ничего особенного, только в толпе он выглядел как контрабас среди скрипок — вроде родня, но дальняя.

Лиля его сразу узнала. Тот испанский разбойник из кафе, еще улыбался сочувственно — и он же курил на крыльце, точно: высокий, коричневая дубленка, пахнет вишневой смолой. Сейчас разбойник тоже улыбался, чуть заметно. А в руках у него была коробочка.

Он бросил что-то в футляр от гитары, подошел к Лиле, достал из коробочки орхидею и протянул ей.

— Играете чудесно.

И смешался с толпой. Настька присвистнула, тронула восковой лепесток ногтем.

— Широкий жест.

Лиля повертела орхидею в руках, посмотрела на Сеньку, прыснула и сунула цветок ему за ухо. Сенька выпучил глаза и заржал, Настасья фыркнула и тоже заржала. Один Мастер Тыква, он же ударник от бога, он же мизантроп с аккордеоном из районной музшколы, недоуменно пожал плечами и спросил:

— Что, собираемся?

— Неа, — ответила Лиля и уставилась в небо. Уходить расхотелось — захотелось напоследок выдать что-нибудь этакое, чтобы слушатели ахнули. Чтобы посмотрели... не как разбойник с орхидеей, а как... как Эри.

Лиля мысленно выругалась — нашла ценителя! Игрового персонажа! Только что делать, если ее никто не слушал так, как он? Тряхнула головой, поднесла флейту к губам и заиграла вступление. Соль-минор, пять тактов до вокала... Мастер Тыква счастливо вздохнул и поднял на стойку свою 'маленькую радость' — комплект из восьми там-тамов, собственноручно изготовленных им из долбленных тыкв. Сенька вступил на третьем такте, а потом — Настасья, тихо и проникновенно:

— Все иду-спешу к забытому дому... А услышит меня кто, кто ответит?

Отвечал ей Тыква, неожиданным для такого нескладного парня мягким басом:

— Я услышу, моя боль-моя радость, я отвечу, я — бурьян придорожный.

Флейта в лилиных руках казалась тростниковой дудочкой, вспоминался запах костра, еловых веток, конского пота. И тепло рябинового месяца в ладони...

— Плащ истерся, сапоги износились...

Кто же ждет в родной сторонке бродягу?

— Черный ворон, моя боль-моя радость,

Черный ворон да степные шакалы.

— Голова седа, душа опустела...

Чем же встретят у родного порога?

— Серым пеплом, моя боль-моя радость,

Серым пеплом да обугленным камнем.

— А как лягу, брат, тебе на колени,

Кто всплакнет, кто помянет добрым словом?

— Зимний ветер, моя боль-моя радость,

Зимний ветер да весенние грозы.

Флейта вздыхала степным ковылем, плакала дождем, а Лиля почему-то думала о парне из Барнаула, который написал текст песни. Такой же, как они, не от мира сего математик, по выходным сочиняющий сказки и вот такие дивные стихи. Тыква нашел его в сети, прочитал все недописанные романы и как-то всем им тыкал в нос бумажку со стихами, а они отмахивались. Пока Сенька не сжалился и не прочитал. Он тут же сыграл вот эту, умгарскую народную, на пальцах показал Лиле, что тут за флейтовое соло после третьего куплета, а Настасья спела — как само поется. Наверное, это была самая лучшая их песня...

Надо сыграть ее Эри. Ему понравится.

На этой мысли последний проигрыш закончился, Лиля отняла флейту от губ и огляделась. Публика молчала. Даже панки, и те молчали. Слушали. Вот так, в молчании, они собрали инструменты и ушли. Даже пятитысячную бумажку, наверняка брошенную бородатым разбойником из игрового центра, делили без комментариев.

Лишь у метро Сенька спросил ее:

— Проводить тебя? Что-то совсем не весела, подруга.

Она отказалась: не было сегодня настроения ни гонять чаи, ни трепаться. Устала, просто устала. И почему-то казалось, что ее в родной стороне кто-то ждет, только сторона эта не здесь, совсем не здесь.

* * *

Утром, сварив кофе, Лиля спохватилась, что надо позвонить Насте. Та спросонья витиевато намекнула, что у дорогой подружки совсем крыша поехала — в десять ночи звонить. Но предупреждение, что до четверга Лили не будет, выслушать соизволила. Сочно зевнула и пробурчала, что не страшно, у Тыквы тоже неделя занята — ученики сдают экзамены, так что играть будем в субботу. И отключилась.

А Лиля устроила себе ванну, разболтала в ней полбутылки пены и неожиданно задремала. Проснулась около двух, — вода остыла, пена разошлась, — вылетела из ванны и помчалась одеваться. К метро летела, как призовая лошадь, боялась опоздать.

И в центр ворвалась, еле дыша от гонки, в расстегнутой куртке, с мокрыми взъерошенными волосами и красная, не хуже спелого помидора. Внимания на нее сначала не обратили — в общем зале был скандал. Грандиозный, совершенно безобразный скандал — прелестная дева в курточке из меха неизвестного животного топала стройными ножками в модных сапогах и нецензурно орала, что они права не имеют не дать ей поиграть, и все еще пожалеют! Вот прямо сейчас и пожалеют!

Очередной отказник, подумала Лиля. Наверное, пробовалась на полный контакт и не прошла медкомиссию. Или психологов.

Пара менеджеров мягко и совершенно безрезультатно увещевали деву. А вот игроки в зале на нее не обращали особого внимания, разве что морщились, когда скандалистка брала особенно высокие ноты.

Лиля постаралась как можно быстрее пересечь зал. Не удалось — девица ее заметила. Замолчала. Перевела дыхание. И завопила снова — уже предметно. О том, куда мастера смотрят, что такую мышь в обмороке до игры допускают, или тут у них специально реабилитационный центр для нищих и убогих? Стало тошно и по-глупому, чуть не до слез, обидно. Ну мышь, не поспоришь. Тощая и белесая. Косметика могла бы помочь, да вот беда — на обычную косметику у Лили была аллергия, а на гипоалергенную не было денег. Ну да, и джинсы с распродажи. Зато купленные на свои кровные, а не выклянченные у богатого папы. И кто, собственно, дал этой моднице право на нее орать?

Лиля остановилась. Посмотрела на девицу. И протянула с Настасьиными интонациями:

— Насчет нищих — не знаю, а для убогих — точно нет! Вас же не взяли.

За спиной послышались хлопки и смутно знакомый бас:

— Браво.

Девица захлопала глазами. Набрала воздуха в грудь. А Лиля обернулась. Давешний разбойник с орхидеей глядел на скандальчик и криво усмехался. Лиля на автомате оценила прикид, — скромная роскошь, до нефтяного магната чуток не дотягивает, — 'Nikon' с длинным объективом на груди, рост в метр девяносто, широкие плечи и поджарую фигуру. Стало любопытно, что этот породистый экземпляр здесь делает? Один из этих, которые по веянию моды тусят на свежем воздухе, играют в рыцарские турниры и снимают юных дам-с прямо с седла? Ну, точно. Снимает!