Лаэр-Данвед

— Я в своём уме! — выкрикнул Келегорм. — Я не околдован!

— Так докажи! — Куруфин тоже сорвался на крик, так что звон пошёл по стенам и сводам. — Откажись от похода! Откажись, если разум ещё не покинул тебя!

Келегорм не нашёлся, что ответить. В отчаянии взглянул на Финрода — но повелитель Нарготронда молчал, бесстрастный, как эти каменные стены, от которых отскакивали эхом все крики, призывы и обвинения.

— Что скажете? — Куруфин прошёлся по кругу, полоснул по рядам острым взглядом. — Пойдёте ли вы за своим лордом, слепым повиновением поощряя его тягу к гибели? Позволите ему сломать Клятву и предать свой род и самого себя? Или проявите мудрость и удержите его от безумного намерения?

— Друзья... — начал Келегорм — и умолк, придавленный наступившей тишиной.

Они смотрели на него — все одиннадцать сотен. Смотрели с сомнением и участием, с неловкостью и виной. Одобрения в их глазах не было. Как и понимания.

Он знал их всех — в лицо и поимённо. А они знали его.

...Элекьермэ из Тириона, страстный охотник, знаток коней, — он скакал бок о бок с Келегормом по лесам Амана, когда рог Оромэ созывал их на ловлю.

Мариллин, лучший певец Аглона и один из лучших лучников — его сильные пальцы одинаково легко управлялись со струнами и тетивой. В последний раз они виделись на Иант-Иаур — Мариллин с остальными стрелками стоял на ближнем берегу, прикрывая бьющихся на мосту.

Белолицый, немногословный Аластарэ, мастер меча, — насколько скупы были его речи, настолько же быстры и неотвратимы удары; в учебном бою он брал у Келегорма две схватки из трёх...

Они молчали — и слушать их молчание было тяжелее, чем ропот и недовольные возгласы. Снежный обвал может похоронить неосторожного путника, но трясина хоронит ещё надёжнее; в тишине Келегорму казалось, что пол расступается под ногами, неумолимо затягивая его в топь...

...Лайренон по прозвищу "Дважды рождённый" — он поехал с Маэдросом на те злосчастные переговоры и, единственный из свиты, был ещё жив, когда Феаноринги примчались на место бойни. Келегорм вёз его, истекающего кровью, в лагерь и по дороге слушал бессвязный рассказ о пленении старшего брата.

Тинтамир, командир привратной стражи, взявший в жёны Арасиэль из Оссирианда. И Финдэтил, его сын, с угольно-чёрными, как у отца, и вьющимися, как у матери, волосами. Финдэтил носил щит Келегорма, пока не достиг возраста воина.

У эльфа, сидевшего рядом с ними, было бледное до прозрачности лицо и короткие тёмные волосы. Плащ он накинул на одно плечо, скрывая подвешенную на перевязи руку.

Ардамин...

Во всех сражениях он был рядом — друг, побратим и добровольный телохранитель для неосторожного, порой безрассудного Келегорма. При первом штурме крепости Ардамин спас своего лорда, придавленного убитым конём, и дотащил его до укрытия, заслоняя от стрел своим щитом и телом. При втором штурме Келегорм вернул долг, вынеся друга из охваченной пожаром башни. Под развалинами той башни остался родной брат Ардамина — он погиб, когда горящее ядро пробило бойницу и обрушило перекрытия. Сам Ардамин был тяжело ранен, чудом пережил дорогу в Нарготронд и только недавно поднялся с постели с разрешения целителей. Спалённые волосы уже начали отрастать, а вот рубец от ожога над левой бровью должен был сойти не скоро.

— Мой лорд, — Ардамин поднялся на ноги, ничем не показав, что движения ещё причиняют ему боль. — Я скажу за себя, но, думаю, здесь многие со мной согласятся. Я пошёл бы с тобой, невзирая на опасность. Мне есть за что поквитаться с Врагом, и я не побоюсь ни смерти, ни плена, лишь бы нанести ему ещё один удар. Сильмарилл — самая трудная цель, но и самая достойная, а удача любит дерзких. Но как я могу помогать тебе добыть Камень, если знаю, что он послужит тебе на погибель? Прости, но я не хочу и не стану подталкивать тебя к пропасти. Я прошу... нет, умоляю тебя — прислушайся к словам лорда Куруфина. Откажись от этой роковой затеи.

При этих словах по рядам прокатился одобрительный шёпот, эльфы закивали, соглашаясь со сказанным. Келегорм сглотнул, чувствуя, как гневный холодок расходится по щекам.

— Кто со мной? — хрипло спросил он. — Кто со мной, воины Аглона?

Ответом ему было молчание.

И мгновенный торжествующий взгляд брата, от которого у Келегорма потемнело в глазах.

Он снова терял Аглон. Не в огне, не в кровавом горниле сражения — здесь, на мирном совете. Он терял его в третий раз — уже бесповоротно.

На ощупь, негнущимися пальцами, он рванул застёжку на горле. Лицо обдавало морозом, в ушах стоял тонкий звон. Расстегнув непослушную фибулу, он сдёрнул плащ с восьмиконечной звездой и бросил его на пол. Плащ затрепетал и опустился под ноги отшатнувшемуся Куруфину — как месяц назад легло под ноги отступающим знамя, сорванное с южной башни.

— Незачем зваться вождём тому, кого покинули его верные, — проговорил он в тяжёлой могильной тишине. — Незачем зваться сыном Феанора тому, кто нарушает Феанорову волю. Я принял решение и исполню его. Я пойду за Сильмариллом один.

— Я тебя остановлю, — без голоса выдохнул Куруфин.

Келегорм улыбнулся — белыми от ярости губами.

— Для этого тебе придётся убить меня. Нас обоих, — добавил он, заметив краем глаза движение возле трона.

Хуан одним длинным прыжком скакнул в круг и встал рядом. Келегорм положил руку на его высокую холку. Куруфин хотел что-то возразить, но пёс то ли зевнул, то ли оскалился — и младший брат умолк, не начав говорить.

Хуан рыкнул для острастки и последовал за хозяином к выходу. Позади них зал всколыхнулся и загомонил, но Келегорм только ускорил шаг.

Гнев свинцовым комом лежал в груди, но голова оставалась ясной. Теперь было опасно задерживаться в Нарготронде. Нет, ему не причинили бы никакого вреда, но с Куруфина сталось бы уломать Финрода и добиться, чтобы "безумца" посадили под замок. Келегорм не хотел дожидаться такого исхода, а значит, ему прямо сейчас требовался хороший конь, припасы в дорогу, оружие и доспех. Из Дориата он ушёл налегке — лишь возвращённый Белегом кинжал да рубашка, сшитая Лютиэн, да ею же подаренный плащ...

— Лорд Келегорм, — окликнули его из-за спины.

Он остановился. Эдрахиль быстрым шагом нагнал его и отдал неглубокий, но учтивый поклон.

— Государь Фелагунд приглашает тебя в свои покои для беседы.

~ ~ ~

В королевских покоях было светло без факелов и Феаноровых светильников — высокие окна смотрели на юг, навстречу полуденному солнцу, и лучи, проходя сквозь прозрачные неокрашенные стёкла, играли на сколах многоцветной мозаики, украшавшей противоположную стену. Эдрахиль провёл Келегорма с Хуаном в комнату и ушёл, попросив ждать здесь. Явившийся следом кравчий принёс кувшин вина, чаши, кое-какую снедь — нарезанное мясо, хлеб, мёд, зимние яблоки — и тоже исчез. Келегорм придвинул кресло и сел, но есть ему не хотелось. Во рту стояла горечь, словно он опять надышался дыма у стен горящей крепости. Он плеснул в чашу немного вина и выпил — не помогло, хотя вино было хорошим.

Длинный стол из золотистого дирненского дуба был с одного конца завален листами бумаги. В Нарготронде делали самую лучшую бумагу, плотную и гладкую, — берега нижнего Нарога изобиловали тростниками с мягкой безволокнистой сердцевиной. В Аглон возили бумагу с Гелиона, но та была рыхловата, по ней можно было писать только кистью.

Не удержавшись, Келегорм вытащил из кипы один лист. Бумага была исчеркана писчим углём — на первый взгляд, как попало, словно Финрод забавлялся, выводя беспорядочные черты и дуги. Но когда Келегорм в недоумении повернул листок, в путанице линий, как по волшебству, проступило лицо — обращённое вбок, чуть запрокинутое, с зажмуренными глазами, изломанное не болью, но каким-то страшным, запредельным усилием, переданным в напряжении каждого мускула.

Это было лицо Аэгнора.

Где, когда Финрод мог увидеть его таким? Или не видел, а только представлял, думая о последних часах брата, которого не смог даже похоронить? Тела Аэгнора и Ангрода так и не нашли — застава, которую они защищали, была полностью разрушена, степь вокруг выгорела до корней травы, и сколько костей осталось в той спёкшейся от жара земле — уже было не счесть...

Келегорм уронил листок на стол и взял наугад другой. Взглянул не без содрогания, но этот рисунок был обычным, хоть и очень искусным. Двумя взмахами во всю ширину листа был обозначен простор равнины, смыкающейся вдали с небом, и по этой равнине мчался на коне эльф, выписанный мелкими чёткими штрихами. Его плащ и волосы развевались на ветру, и в его посадке, в том, как он пригнулся к гриве скакуна, ощущались движение, скорость и порыв. Фигура всадника так притягивала к себе взгляд, что Келегорм не сразу заметил у края листа ещё один силуэт. Почти невидимая в тонких линиях, вполоборота к зрителю стояла женщина — на листке поместился только её профиль с горько сжатыми губами и тугая коса, переброшенная вперёд через плечо. Женщина смотрела вслед всаднику — а тот скакал прочь, в бескрайнюю степь, озарённую пока ещё солнцем, а не всепожирающим огнём.

С третьего листка на Келегорма взглянули два знакомых лица. Стоя за спиной женщины, мужчина обнимал её, заключив в кольцо сильных рук, прижимаясь щекой к её виску. Его светлые волосы смешивались с её тёмными кудрями, но смотрел он мимо неё — вдаль, и в сдвинутых бровях, в жёсткой линии рта читалась щемящая тревога. Ангрод и Эделосс. Жена погибла на два дня позже мужа, когда орки сожгли их маленький замок на берегу Ривиля.

Следующий лист, и снова Аэгнор. На этот раз только набросок — схваченный несколькими линиями овал лица, едва обозначенные брови, глаза и губы, закинутая под голову рука, растрёпанные, как всегда, волосы. И вокруг два-три скупо нарисованных ржаных колоска — так отчего же мерещится, что Аэгнор лежит на спине посреди огромного поля и смотрит в небо, где плывут орлы и облака?..

Келегорм вздохнул. Трудно было представить, сколько часов Финрод провёл за этим столом, воскрешая на бумаге лица потерянных братьев. Снова и снова, на разные лады — Аэгнор и Ангрод, Ангрод и Аэгнор... Как будто писчим угольком можно перечеркнуть судьбу.

Он услышал, как Хуан застучал по полу хвостом, и поднял взгляд от разбросанных листков. Финрод тепло кивнул ему, подошёл и сел напротив.

Единственный из детей Финарфина, Финрод ни разу не упрекнул Келегорма и его братьев за предательство. За двойное предательство — за Альквалондэ и Араман. Потому что Финрод не только приходился сыном Эарвен и внуком Ольвэ — он ещё и был одним из тех, кого Феанор оставил без переправы. Для кого сожжённые в Лосгаре корабли обернулись страшным переходом через Вздыбленные Льды.

Когда два воинства встретились в Белерианде, нолдор примирились между собой, но запрет на месть и решение не обращать оружия друг против друга не могли в одночасье возродить прежнюю дружбу между детьми Трёх Домов. Суровый Тургон, потерявший в ледовом походе жену, так и не простил Феанорингам своего вдовства. И не простила гибели родичей Артанис-Галадриэль. Только Финрод был по-прежнему ровен и приветлив, но отчего-то его мягкость — не показная, Келегорм был в этом уверен, — ранила сильнее упрёков.

И поэтому, как ни глупо, именно с Финродом он не чувствовал прежнего родственного тепла, а только неловкость и стеснение. Ангрод наорал на него при встрече, Аэгнор чуть не схватился за меч — и разделившие их стены обиды и стыда рухнули сами, открывая путь к окончательному примирению. Ородрет сперва замкнулся, но со временем и эта стена истончилась и пропала. Артанис же выстроила свою стену до неба — и скрылась за ней навсегда.

А Финрод свою стену просто убрал. Сам. И смириться с этим было невозможно. Резкие слова Ангрода и молчание Ородрета, неумолимый холод Артанис и быстротечный, как весенняя гроза, гнев Аэгнора — всё это было легче снести, чем непрошенное прощение Финрода.

...Он надеялся, что Финрод заговорит первым, но тот молчал. Пришлось сделать над собой ещё одно усилие.

— Я сожалею, что всё так вышло, — натянуто проговорил он. — Я не должен был выносить наши семейные распри на твой совет.

— Как ты сам сказал, это наши семейные распри, — Финрод потянулся за кувшином. — Тем более что они касаются и моих родственников.

— Всё равно тебе незачем в это ввязываться. То, что нёс Куруфин насчёт синдарского колдовства... — Келегорм поморщился. — Пустые домыслы, как ты сам понимаешь. Его волнуют только Сильмарилл и Клятва. Теперь он наверняка пошлёт весть Маэдросу и остальным и попытается любой ценой задержать меня в Нарготронде. Он ещё не просил тебя приставить ко мне стражу?

— Скорее требовал, чем просил, — улыбнулся Финрод, поднося чашу к губам. — Кажется, он решил, что может приказывать мне, потому что я младше.

Несмотря на тяжесть в душе, Келегорм тоже не удержался от улыбки. Младше? — да, если считать годами. А если — туманами Арамана и чёрными полыньями Хэлкараксэ? Тяжестью королевского венца? Горечью разлук и потерь? Из них семерых только Маэдрос, пожалуй, мог смотреть на Финрода сверху вниз, как на младшего, — но с высоты Тангородрима любой возраст покажется мелочью...

— Он любит тебя, — чаша опустилась на стол с неожиданным стуком. — И пытается защитить — так, как умеет.

— Мне не нужна его защита.

Келегорм оттолкнул кресло и встал. Подошёл к окну — там, внизу, кипел и бился в теснине Нарог, и над тёмной бурлящей водой висел белый, хрупкий, как заиндевелая веточка, мост.

— Ты ведь был в Дориате, — тихо сказал он, не глядя на Финрода. — Ты видел её своими глазами, ты говорил с ней, слушал её песни. Почему тебе так сложно поверить, что для неё я сделаю всё возможное и невозможное? Мне не страшно нарушить Клятву, если это приблизит меня к ней. Я боюсь только одного: никогда не увидеть её.

— А она?

— Я не знаю, — Келегорм смотрел на мост, волей зодчего вознесённый над клокочущей бездной. Его хрупкость не была обманчивой — его строили так, чтобы легко разрушить в случае нападения; и сердце стыло от понимания, что воды Нарога рано или поздно поглотят эту красоту. — Мне казалось, что я ей тоже... небезразличен. Но, может, это было просто сострадание. А когда она узнала, кто я такой...

Он умолк и прикусил губы, чувствуя, как лицо заливает краска.

О, Единый... Ведь он опять попался в ту же яму, которую вырыл себе собственными руками. Он попытался утаить часть правды от Лютиэн — и получил за это сполна, и, может быть, потерял её навсегда. Как потерял сегодня своих верных, от которых тоже попытался утаить часть правды. Даэрон и Куруфин поймали его на одном и том же — но крючок с леской он приготовил и подложил им сам.

Он прижался лбом к холодному стеклу, преодолевая искушение стукнуться в него своей дурной головой. И сразу же ему под мышку нахально ткнулся мохнатый нос. Хуан не любил видеть хозяина грустным.

— Если это тебя утешит, — сказал за спиной Финрод, — то твоё положение мало изменилось оттого, что ты не сказал сразу всё, что следовало сказать. В глазах Куруфина и всех феанорингов ты так и так выглядел бы безумцем, ищущим дороги в Вечную Тьму. И всё же ты промолчал напрасно.