— Неужели это так? — ахнул его спутник, сочувственно посмотрев на Лоренцо.
— Да, — неохотно подтвердил молодой человек, поражённый словами мясника. — Но я не желал бы говорить о подобных вещах: вид несчастного отца, лишённого руки, и без того заставляет моё сердце сгорать от ненависти к аристократам.
— Я понимаю тебя, — с видом священника, отпускающего грехи, произнёс Пекора. — Но взгляни вокруг: разве все магнаты подобны Нери дельи Абати? И разве сам Нери не оказался жертвой грязных интриг?
— Верно... — пробасил Луиджи.
— О чём вы говорите? — нахмурился юноша.
— Разве ты не слышал? — Густые брови мясника поползли вверх. — Ведь Нери никогда не подвергся бы наказанию, будь у него друзья среди приоров. Но вместо этого Абати столкнулся со злопамятностью мессера Джано.
Увидев, как побледнел Лоренцо, Пекора хитро сверкнул крошечными глазками:
— Нет, я ни в чём не виню Джано и не защищаю мессера Нери. Какое нам, честным труженикам, дело до раздоров двух дворян, один из которых испытывал к простолюдинам лютую ненависть, другой же вдруг воспылал любовью?
Молодой человек глухо произнёс:
— Мессер Джано искренне хочет, чтобы на улицах Флоренции воцарился порядок. И если гранды угрожают спокойствию честных горожан, их нужно привести к повиновению — так он считает.
— Выходит, если делла Белла решит, что помешать установлению "порядка", о котором ты упомянул, могут, скажем, судьи и нотариусы, с ними расправятся подобно магнатам? А если злодеями объявят мясников? Врачей и аптекарей? Пекарей, в конце концов?! Даже тогда ты останешься всецело предан своему кумиру?
Лоренцо растерялся.
Увидев это, мясник продолжил:
— Конечно, мессер Джано принёс немало пользы пополанам — за это я благословляю его в своих молитвах. Но пришло время проявить отвагу и задать вопрос: что будет дальше? К чему приведут расправы над людьми, которые грудью защищали таких, как ты или я, в битвах с врагами Флоренции? Разве своими подвигами они не заслужили право жить в родном городе? Мессеры Корсо Донати или Маттео деи Тозинги — чем эти благородные рыцари хуже торговцев, назвавших себя приорами и захвативших власть? Людей, которые пользуются высоким положением для собственного обогащения!
Мужчина говорил всё быстрее и быстрее, давясь словами. Голос его пронзал мозг молодого человека, вызывая на лице того гримасу боли, и не давал собраться с мыслями.
Пекора сорвал с пояса кошель и высыпал на ладонь несколько золотых монет:
— Взгляни: вот ради чего ведётся война между магнатами и их врагами — этими разжиревшими мерзавцами, которые обезумели от жадности! И ответь мне тогда: из чьих рук лучше принять монеты? Из тех, благодаря которым Флоренция не пала под ударами врагов — пусть кровь противников и обагрила их, — или белоснежных ладоней, не знакомых с мечом или копьём, зато без тени дрожи раздающих направо и налево векселя и заёмные письма, чтобы нажиться на трудностях своих сограждан?
Мясник поднёс монеты к самому лицу собеседника:
— Видишь? Я счастлив, поскольку флорины эти лежали в ладонях Великого барона, мессера Корсо Донати, а не проклятых ростовщиков, чьё место — на костре!..
Внезапно Лоренцо стряхнул с себя оцепенение и ударил Пекору по руке. Монеты рассыпались по деревянному полу.
— Чёртово отродье! — сорвалось с искривлённых губ мясника.
— Ублюдок... — прохрипел Луиджи, готовый броситься на молодого человека.
Однако на Лоренцо гнев мужчин произвёл эффект, противоположный тому, на который они, возможно, рассчитывали.
— Убирайтесь, — невозмутимо произнёс молодой человек, — иначе я кликну людей — и вам придётся несладко.
Пекора пробормотал несколько ругательств, но вдруг... успокоился — на удивление быстро, как показалось Лоренцо. Луиджи продолжал буравить юношу ненавидящим взглядом, однако поведение спутника заставило и его слегка умерить ярость.
— Вижу, ты унаследовал от своего отца глупость, — омерзительно ухмыльнулся мясник. — Хочешь, подобно ему, лишиться руки? — Молодой человек ответил мрачным взглядом. — Запомни, мальчишка: никогда не наноси оскорбления людям, способным уничтожить тебя одним движением пальца!
— Ты говоришь о себе?
Из груди мужчины вырвался приглушённый хрип.
— Нет? — продолжил молодой человек. — Тогда повторяю ещё раз: убирайтесь отсюда, если дорожите своими шкурами. И не забудьте забрать монеты: я не желаю, чтобы они оставались здесь, осквернённые прикосновениями сразу двух негодяев.
Луиджи выжидательно посмотрел на Пекору, полагая, что сейчас тот вцепится дерзкому мальчишке в горло. Но к изумлению его, мясник склонился и стал торопливо собирать монеты, чуть слышно бормоча:
— Я не настолько глуп, чтобы оставлять золото мессера Корсо в доме какого-то сумасшедшего ублюдка...
— Скажи лучше: слишком жаден! — не сумел сдержать хохота при виде необычного зрелища молодой человек.
Пекора выпрямился и чуть слышно произнёс:
— Когда-нибудь ты подавишься этим смехом.
Затем сделал знак Луиджи, и мужчины поспешно покинули булочную.
Дино широким шагом двинулся по улице, продолжая сжимать в одной из ладоней флорины Корсо Донати, другой — схватившись за рукоятку широкого ножа: оружия, с которым мясник никогда не расставался. Спутник его семенил в паре метров позади, согнувшись и втянув голову в плечи.
— Эта тварь поплатится за свой поступок, — начинал иногда шептать Пекора.
— Непременно... — тотчас принимался вторить ему Луиджи.
Внезапно мясник остановился.
— Что происходит? — спросил он.
Луиджи выглянул из-за широкой спины мужчины и недоумённо протянул:
— Возле ворот Барджелло собралась толпа...
— ...но набат почему-то молчит, — докончил Пекора. — Идём, Луиджи — нужно выяснить причину столпотворения. Я чувствую: происходит нечто странное.
На деле всё оказалось скромнее, чем думал Дино: под стенами резиденции подесты действительно столпилось несколько десятков горожан, которые, негромко переговариваясь, разглядывали прямоугольный предмет, прибитый к воротам. Мясник принялся расчищать путь, методично работая локтями. Луиджи усердно помогал ему.
Очутившись в первом ряду зевак, Пекора с изумлением увидел, что предметом, который так заинтересовал флорентийцев, оказался обыкновенный дубовый ящик с широкой прорезью посередине.
— Что это? — Мясник раздражённо посмотрел на соседей, будто именно их уговоры вынудили его потратить драгоценное время на какие-то глупости.
— Любой пополан может положить сюда, — указал на ящик один из зевак, — жалобу на обидевшего его горожанина.
— И что же?
— Подеста рассмотрит её и непременно накажет виновного!
— Чёрт возьми... — почесал затылок Пекора. — Надеюсь, это касается только магнатов...
Некоторое время он пристально рассматривал ящик, словно пытался продырявить взглядом его стенку. Затем принялся торопливо выбираться из толпы, бормоча ругательства. Луиджи не отставал ни на шаг и, едва зловещее место осталось позади, нерешительно произнёс:
— Кажется, зря мы... то есть вы...
— Что тебе нужно?
— Я говорю, напрасно вы, — подчеркнул последнее слово Луиджи, — поссорились с сыном пекаря...
Пекора повернул к спутнику побагровевшее от гнева лицо и с минуту смотрел на него, не произнося ни слова.
— Ах ты, крыса!.. — выдавил, наконец, мясник. — Жалкая, трусливая крыса! А я-то считал тебя своим другом...
— Я и есть ваш друг...
— Заткнись! Не желаю слушать никаких оправданий. Если испугался за собственную шкуру — убирайся; можешь даже сам написать донос — я нисколько не удивлюсь столь подлому поступку.
— Как вы могли такое подумать? — пробасил Луиджи. Глаза его влажно заблестели.
— Я осыпал тебя — жалкого подмастерью — золотом и благодеяниями, — продолжал Пекора, — одарил своей благосклонностью, а ты предал меня, едва почуял опасность.
— Простите! — завопил Луиджи.
— Хорошо, — после долгих раздумий милостиво кивнул мясник. Губы его искривила короткая усмешка: — Думаю, всё не так уж плохо, и новые причуды Джано принесут больше пользы, чем вреда. Никто ведь не запрещает нам писать доносы наравне с другими горожанами. Верно, Луиджи?
Пекора подмигнул спутнику, чьё лицо расплылось в широкой улыбке, и беззвучно расхохотался.
Глава 3
Братья
— Предположим, к тебе приходит какой-нибудь человек, — скажем, мессер Гвидо Кавальканти, — который желает поехать в Париж. Для этого ему нужно обменять флорины на турские ливры. Как ты поступишь?
— Не знаю. Откуда у меня возьмутся французские деньги, если я нахожусь во Флоренции?
— Верно. Поэтому ты принимаешь флорины, составляешь расписку в их получении и выдаёшь Кавальканти письменное обязательство
— Хорошо. И что дальше?
— Затем составляешь письмо на моё имя — пусть человеком Моцци, живущим в Париже, буду я. Мессер Гвидо едет во Францию и предъявляет мне бумагу...
— Постой! И какую выгоду я получу от подобной сделки?
— Какую пожелаешь! Можешь играть на разнице обменных курсов или взимать с полученной суммы проценты.
— Всё равно они достанутся тебе, а не мне!
— Не кому-либо из нас, а компании семейства Моцци, Джованни.
Раздалось негромкое фырканье:
— Как же! Пока эти деньги вернутся во Флоренцию, я успею состариться! Лучше уж развивать торговлю с заморскими странами, чем заниматься банковскими операциями.
— Ты не прав!
Молодые люди — а юношами, между которыми происходила столь высоконаучная беседа, были, как догадался читатель, Джованни и Дино, — подняли головы, прежде склонённые над листком пергамента, и возмущённо посмотрели друг на друга.
— Неужели ты считаешь, что сможешь обойтись без векселя, даже занимаясь торговлей? — спросил Дино.
— Чёрт возьми! — воскликнул Джованни. — Если честно, я не желаю иметь никаких дел ни с банкирами, ни с купцами! Если бы не воля отца, я уехал бы куда-нибудь в Болонью, в университет, и занялся постижением наук. А во всех этих торговых премудростях разберётся разве что сам Сатана. Скажи, например, к чему нужно столько бумажек, чтобы обменять деньги?
— Так принято, — пожал плечами Дино.
— Я поступил бы иначе.
— Как, например? — недоверчиво усмехнулся молодой человек.
Джованни схватил перо, потратил несколько секунд на размышления, а затем принялся что-то торопливо писать на пергаменте. Дино с любопытством наблюдал за потугами приятеля.
Наконец, Джованни протянул листок другу, и тот прочёл:
"Джованни деи Моцци, Флоренция. Во имя Господа, пятого апреля 1293 года.
Заплатите по этому письму десятого мая 1293 года Гвидо Кавальканти сто два турских ливра взамен ста золотых флоринов, которые мы сегодня от него получили, начислив два процента в его пользу. Заплатите в надлежащее время и внесите эту сумму в ваш собственный счёт. Аминь. Для Дино Мортинери, Париж".
Лоб молодого человека изрезали глубокие морщины. Несколько раз пробежав глазами написанное, он вынужден был признать:
— Пожалуй, ты действительно прав. Удивительно, отчего мессер Ванни до сих пор сам не пришёл к такому простому решению? Нужно непременно показать твоему отцу эту бумагу!
— Боюсь, сейчас это вряд ли будет уместно, — усмехнулся Джованни.
Дино понимающе посмотрел на собеседника: за последние несколько недель поведение Моцци-старшего сильно изменилось, и метаморфозы эти пугали молодых людей.
Причиной послужил неожиданный визит мессера Барди, род которого, подобно Черки, также состоял в цехе Калимала, где пользовался заметным влиянием. Однако, если мессер Вьери до недавней ссоры проявлял к Ванни деи Моцци дружеские чувства, то Барди ненавидел его всем сердцем, и не раз вражда двух семейств орошала землю Флоренции кровью. Поэтому нетрудно представить изумление мессера Ванни, когда давний противник вдруг предложил убрать мечи в ножны и заключить вечный мир.
По случаю примирения устроили праздничное пиршество: не такое пышное и богатое, каким оно могло оказаться в иное время года — продолжался пост, и гранды, выставлявшие напоказ своё благочестие, не отважились нарушить строгие правила священнослужителей. И всё же, мессер Ванни не преминул блеснуть перед новоявленным союзником богатством: белоснежные скатерти из тончайшего полотна, столовое серебро, бесчисленные кувшины и хрустальные графины — сгоравшему от зависти Барди едва удавалось сохранять добродушную улыбку. От благовоний, чей запах смешивался с чадом факелов, кружилась голова; способствовали этому и беспрестанно мелькавшие перед глазами гостей лакеи в расшитых золотом кафтанах. Моцци сидел на высоком стуле, точно король на троне, и слушал бесконечные признания в вечной дружбе, иногда отдавая приказания шутам и жонглёрам, изо всех сил развлекавшим зрителей. Казалось, каждую секунду мужчина готов расхохотаться, — столь неискренне звучали слова Барди — но праздник закончился благополучно, и банкиры расстались, чрезвычайно довольные друг другом.
— Хоть за что-то я могу благодарить Джано делла Белла, — произнёс на следующее утро мессер Ванни.
Однако губы его при этом растянулись в такой издевательской улыбке, что Дино и Джованни, к которым были обращены слова, не составило труда догадаться, каковы на самом деле чувства Моцци.
С тех пор банкир не упускал случая оскорбить градоправителя или наградить его бранными словами, словно получал удовольствие при виде гримасы боли, отражавшейся на лице Дино. Когда же стало известно о ящике для доносов, вывешенном на воротах Барджелло, мужчина пришёл в страшную ярость, какой никогда прежде не доводилось видеть Джованни.
Впрочем, куда больше неприкрытой ненависти Моцци-старшего к Джано делла Белла Джованни раздражали постоянные разговоры о Томмазо — его младшем брате, который, как упоминалось несколькими страницами выше, находился сейчас в Неаполитанском королевстве. Говоря откровенно, Джованни отсутствие родича вполне устраивало: отношения двух братьев, некогда тёплые, охладели, едва мальчики превратились в статных юношей, и лишь по счастливой случайности до сих пор не переросли во взаимную вражду. И потому беспрестанные упоминания мессера Моцци о сыне, который вот-вот должен был вернуться из поездки, всякий раз заставляли молодого человека досадливо морщиться...
Все эти мысли за несколько секунд пронеслись в голове Дино, и он ещё раз сочувственно взглянул на приятеля. Тот встал из-за стола и, подойдя к окну, сделал вид, будто с интересом разглядывает происходящее на улице.
Внезапно молодой человек отшатнулся, словно кто-то пустил в окно стрелу из арбалета.
— Что случилось? — вскинул брови Дино.
Джованни не ответил.
На улице раздался звонкий голос. Дино выглянул в окно и увидел, что какой-то юноша, ростом чуть выше среднего, одетый в запылённую дорожную одежду, спешился и, бросив поводья слугам, торопливо взошёл по лестнице на второй этаж.
— Это Томмазо? — догадался он.
Моцци кивнул в ответ.
За дверьми раздался встревоженный возглас мессера Ванни — похоже, банкиру сообщили о возвращении сына.
