4. Люди и нелюди

— Денёчек добрый, — мужичок низко поклонился. — Я — Вранек.

— Второй помощник? — приподнял бровь Даймир.

— Первой, господин пастырь. Эт, значт, Петрек молодой — вот тот второй будет, смею сказать. Я при господине Норене состою с самого его приезда. А допережь него при господине Клентоне Фабре служил, исправнике прежнем. Обчеством был, значт, приставлен. Во всех, значт, делах подмогой быть.

Несмотря на нарочито простецкую речь, второй помощник Норена отнюдь не был простаком, вроде Петрека, уж очень у него взгляд внимательный оказался и острый. Прямо не взгляд — бритва цирюльника.

— Где брат Норен? — спросил Даймир.

— Он за домом, в мастерской. Вы проходите, покамест, в дом, почтенные господа. Проходите, значт. А я сбегаю, сей же миг господина Норена позову.

Пришлось принять предложение и расположиться в уже знакомой обоим гостиной. "Мышь", между тем, незаметно исчез из виду и вместо него всего лишь минуту спустя появился рыжеусый исправник.

— Вот и вы, господа, — он бодрым шагом прошёл к массивному дубовому буфету и полез куда-то в его недра, откуда не без труда извлёк большую бутыль тёмного стекла. — Признаться, я ждал вас раньше... Не откажетесь угоститься глотком тургийского?

— Не откажемся, — Ханнанд, развалившийся в плетёном кресле, казался воплощением безмятежности.

— Вы привезли тела, господа?

— Всё, что от них осталось, — Даймир не собирался щадить чувства исправника. — Телега была лишней, хватило бы и пары мешков.

— Господин пастырь, вы... К-как мешков?

— Ночью над телами кое-кто потрудился основательней, чем мясник над тушей кабана. Боюсь, ваших сельчан придётся хоронить в одной могиле.

— Почему?

— Потому, что вряд ли кто-то сумеет понять, кому из них что раньше принадлежало.

— Пресветлый... — исправник сжал кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. — Вы давеча советовали не отправлять людей ночью... Может, теперь посоветуете, как мне обществу в глаза смотреть?

— Не о том беспокоитесь, брат Норен, — покачал головой Даймир. — Не волки мёртвых разодрали, и никто из обычных падальщиков. Если бы вы ночью туда людей послали, пришлось бы не двоих хоронить.

— Опять эти жнецы ваши...

Тяжёлый предмет грянулся о столешницу с таким гулом, что Норен Хель невольно вздрогнул. На стол перед Даймиром лёг, тускло поблёскивая воронёным металлом, большой тяжёлый револьвер. Исправник окаменел лицом и, с трудом оторвав взгляд от огнестрела, снова посмотрел на гостя, живо напоминающего сейчас большую хищную птицу.

— Мои?! — в голосе пастыря была зимняя стужа. — Нет, любезный Норен, это не мои жнецы. И не ваши. Это просто жнецы. Которых я и мои братья, вопреки глупым бабским сплетням, не приманиваем и не плодим, а ищем и истребляем. Прошу уже уяснить, наконец: я здесь задержусь не дольше, чем мне потребуется, чтобы пристрелить парочку тварей. И когда уеду — можете болтать всё, что вам заблагорассудится. Но до тех пор...

— Вы мне грозите, господин пастырь... Как же так?

Губы Даймира тронула кривая усмешка.

— Я не стреляю в людей, Норен. Мой "сорок пятый" — всего лишь напоминание о том, кто я такой. Вы почему-то упрямо пытаетесь об этом забыть.

Исправник медленно сел, вздохнул, покосился на револьвер... Ни добавив к сказанному ни слова, Даймир убрал оружие со стола.

— Вы говорили... Кто их пожрал-то ночью? Знаете?

— Вот и правильный вопрос, брат Норен. Отвечу: не знаем точно. Но догадываемся. Под утро дождь прошёл, и следы порядком попортил. Мы по ним до леса шли, и там потеряли. Тварь здоровая, а скачет, как белка.

— Прыгун?! — кажется, Норен Хель вздрогнул. — Тёмный прыгун?!

— Прыгун, — Ханнанд слабо улыбнулся, — но не шибко крупный, малой ещё, совсем детёныш. Управимся с ним вдвоём, не сомневайтесь.

— Отрадно слышать.

— Отрадного мало в этом деле, брат Норен, — возразил Даймир. — Больше странного. Гайфер вашими сельчанами попировал, но убил их не он. У прыгуна не зубы, а жвалы. На горле же Тереша определённо были следы зубов. Да и шей гайфер не ломает, глоток не рвёт, а налетает и режет клешнями. Его клешни — это хитиновые лезвия, острые как кинжалы и силы необычайной; взрослый жнец ими стальной прут в палец толщиной перекусывает, словно сухую ветку.

Исправник ещё больше посмурнел, и вдруг прищурился с подозрением:

— Не многовато ли тварей у нас тут завелось, господин пастырь? Серые тени, прыгун, да ещё тот гад, что, как вы уверяете, людей наших порешил...

— Многовато, брат Норен, — Даймир кивнул. — Ох, многовато.

Несколько секунду они молча смотрели друг другу в глаза, потом рыжеусый спросил:

— Фоль мог убить наших людей, ведь так?

— Я почти уверен, что это не он.

— Почти, господин пастырь!

— Да, — Даймир нехотя развёл руками, — почти. Доказать пока не могу — шеи у Тереша больше нет. Вы уже допрашивали своих пленников?

— Пока не начинал. Сперва пробовали с Вранеком детей отыскать, а после... словом, не успел ещё. Но это и хорошо — им лишний часок под замком посидеть полезно. Авось, сговорчивее станут.

— Хорошо. Допросим их вместе.

— Вместе?

— И прямо сейчас.

Похоже, Норену идея не пришлась по душе: он раздражённо дёрнул себя за рыжий ус, будто хотел его оторвать. Но возражать всё же не стал, тяжёлым шагом направился к окну и, распахнув его настежь, позвал помощника. Вранек возник, как из-под земли, вытянулся под начальственным взглядом.

— Ступай к холодной, — распорядился Норен, — ведите сюда с Петреком тех смолян. Обоих.

Потом он вернулся к буфету и всё-таки наполнил вином три высоких тонкостенных стакана.

— Уж вы как знаете, господа, а я выпью.

— Благодарствую, — Хан принял угощение, сделал глоток и уважительно качнул головой. — Добрый напиток, что и говорить. Вот же чудно: турги эти — степняки степняками, а в питье толк знают. Не досаждают они вам?

— Торгуем мирно, — ответил исправник, опорожнив свой стакан до половины. — Беспокойный народ, конечно, но им хватает Пустоши. Мы не суёмся на их земли без нужды, они наши не трогают. Мы им — пшеничку, да рыбку, они нам — сливовицу, да медок. Так и живём... А вы что ж не выпьете, господин пастырь? Никак, брезгуете? Или зарок дали?

— Не обижайтесь, брат Норен, — Даймир равнодушно пожал плечами, — пить не буду. Не хочу.

Скрипнула дверь, в комнату вошёл Вранек, а за ним — Фоль и его жена. Травник вид имел растрёпанный и больше прежнего походил на большого нахохлившегося петуха, побитого в драке. Эгра казалась безучастной — прямо тень какая-то, а не женщина. То ли не от мира сего, то ли... мужа боится?

— Сюда, — повинуясь знаку Норена, смоляне опустились на стулья по другую сторону стола. Фоль заметно нервничал — его пальцы буквально места себе не находили, они непрерывно двигались, то переплетались между собой, то начинали теребить завязки на рукавах голубой атласной рубахи. Смотрел он при этом вниз, на свои нечищеные сапоги.

Исправник тоже сел, двумя большими глотками допил вино, неторопливо утёрся. И тяжело взглянул на Фоля.

— Ну, рассказывай.

— Что ж сказывать? — тот поднял, наконец, глаза и уставился почему-то на Даймира. — Что ж вам, господа добрые, сказывать, когда вы — власть, и как вам угодно будет, так и поступите с нами.

— Не вертись ужом, бродяга! — рявкнул Норен. — Не строй тут передо мной невинность девичью! Я закону служу, а не самому себе, и вздёрнут тебя на площади в Фарбунге не по моей власти, а по закону!

— Невинного вздёрнут! — запальчиво воскликнул Фоль. — Ни капли чужой крови не пролил за всю свою жизнь, а казнят позорно, как убивца!

"Вдохновенно играет, — подумал Даймир, — но актёришка скверный, переигрывает... Или в том и расчёт?"

— Единожды солгавшему веры мало, — упредил он рыжеусого, уже готовящегося бросить что-то грозное. — Может, ты никого и не убивал, Фоль, но находки в твоей повозке бесспорно уличают тебя во лжи. А что за выгода в неправде невинному?

Травник всплеснул пухлыми руками:

— Ай-ёй! Да не я ли говорил вам, добрый господин чёрный пастырь, что нас, смолян, никто не любит? Легко за правду ратовать, когда топор шее не грозит, а коли всяк тебя в своей беде винит, что бы ни приключилось — курятник ли сгорел или живот прихватило... Не-ет, тут правда может хуже отравы оказаться! Ей же ей, от любого дела, что может сулить неприятности, нашему брату смолянину следует держаться подальше!

— Поздно уже подальше-то держаться, — спокойно заметил Даймир, — ты уже влез в неприятности по самую шею. Ещё один неверный шаг — и совсем утонешь. Стрела, окровавленная тряпка — это те камни, что утянут тебя на самое дно, если не прекратишь вилять. Неужто, не смекаешь? Либо ты свидетель злодейства, либо сам злодей. Выбирай.

Травник тяжко вздохнул, мотнул головой, будто отгоняя невидимую, но страшно назойливую мошкару.

— Да что выбирать... Свидетель. Ей же ей, свидетель.

— Тогда рассказывай. Что видел?

— Коли по совести, — Фоль замялся, — соврал-то я самую малость, добрые господа. Мимо тех двоих я когда проезжал, остановили они меня. Который постарше, тот меня спросил: "Кто таков будешь?" Я себя назвал и тоже спрашиваю, значит, нет ли у него самого или у его родных какой-нибудь хвори, целительства требующей. Тот лишь засмеялся: "Из твоих рук, смолянин, мне и мёд горьким будет. Нет нужды в тебе, езжай дальше". Я ему: "Что ж неприветливый такой?" А он мне: "Проваливай, пока бока не намяли". Грубый человек, злой... пусть земля ему, конечно, периной будет. Мне-то не впервой плевки получать ни за что...

— Слыхали мы уже о несчастной твоей доле, — бросил раздражённо Норен. — Все уши прозудел. Что дальше было, сказывай.

— Дальше... Когда Фоля гонят — Фоль не спорит, он идёт прочь. Мой кочкотряс покатил дальше, а те двое пошли к своим лошадям. Мы успели отъехать шагов на двадцать, когда всё и случилось... — Травник поёжился, словно от холода. — Сперва позади шурхнуло — как если бы ветер стог соломы разметал. Потом кто-то вскрикнул, тетива самострельная "хлоп!", и тут же — крик. Такой, что у меня внутри всё замерло. Я на облучке застыл, обернуться боюсь, но не обернуться — ещё ж страшнее. Вот и повернулся...

Самые никудышные актёры — это те, что играть не умеют, но всеми силами стараются. Вдохновенно, с чувством... и скверно до оскомины.

— Оно было — сущий кошмар во плоти! Всё в торчащих острых шипах! Вместо лап — здоровенные крюки! И глаза... они мне теперь до старости сниться будут! Ай-ёй, я видел его всего мгновение, но показалось — целый век глаз не отрывал!

— Клешни? — переспросил Ханнанд. — У него были клешни?

— Нет! У него крюки такие впереди, два огромных когтя! А те люди... я даже не видел, как чудище их убило! Они уже лежали в траве, оба!

— Довольно, — прервал толстяка Даймир; он смотрел уже не на бурно жестикулирующего Фоля, а на безучастную к происходящему женщину. — Ты ведь тоже что-то видела, Эгра, так? Сзади, из фургона?

— Она... — открыл было рот знахарь, но тут же вмешался Норен:

— А ну, заткнись. Пусть сама за себя ответит.

Толстяк умолк, сжался и бросил на жену быстрый взгляд, полный странной настороженности. Та медленно подняла голову. Глаза её смотрели словно бы мимо Даймира и исправника, сквозь них. Но ответила она на вопрос вполне связно, хотя и не очень уверенно.

— Брюхо, — голос был тихим, бесцветным каким-то, как и всё в этой женщине. — Круглое такое. Как бочонок.

— Не плоским? Точно рассмотрела? — Даймир нахмурился.

— Не плоское. Круглое, — повторила она и снова опустила голову, ничего больше не добавив.

Зато Фоль снова замахал руками.

— Святая правда, как пивной бочонок брюхо у него! А глаза — как маслины чёрные, и много их, с добрый десяток!

— Росту оно какого?

— Да разве ж понять было, добрый господин чёрный пастырь... Вроде, с меня примерно, но коли на задние лапы встанет — так, может, и повыше окажется!

— Дрянь, — Даймир откинулся на спинку стула и невидяще уставился в дальнюю стену.

— Что? — изумился травник.

— Дрянь, говорю. Всё это дело — большая дрянь... Брат Норен, думаю, мы узнали всё, что нужно.

— Как это "всё, что нужно"? — возмущённо грохнул исправник. — А тряпица?! Тряпка, вся в крови, что я нашёл в его проклятом фургоне?!

— Ах, да, — отозвался Даймир, неохотно выныривая из омута догадок и сомнений, в который только что погрузился, — тряпица... Что там с этой тряпицей, почтенный Фоль?

— То Вильги кровушка, — с готовностью отозвался смолянин, — младшенького моего. Мои клячи ведь рванули от страха, понесли — не остановить... да я, ей же ей, и не пытался, ту жуть увидав. А потом вдруг треск, грохот, ось задняя пополам и Вильга, малыш, там, в фургоне, как упал — так об острое и саданулся ногою-то. Эгра кровь остановила и опосля перевязала начисто, а тряпицу впопыхах бросила в угол — ведь тут как раз вы появились, добрые господа.

— Удовлетворён? — Даймир посмотрел на рыжеусого, тот недовольно покривился:

— Складно бает. И ведь пацана-то нету под рукой, не проверишь.

Пастырь только плечами пожал, его уже занимали другие мысли.

— Ладно, — Норен махнул рукой, — ступайте пока.

— Отпускаете? — оживление, отразившееся было на лице Фоля, тут же померкло: — Э... ясное дело, нет.

— Ничего, посидишь покамест, — усмехнулся исправник. — У меня там сухо, не простынете. А вот разберёмся до конца — тогда уж и отпустим. Ежели и правда невиновны.

— Эх, был бы смолянин под рукой, а вина ему найдётся, — вздохнул травник, поднимаясь.

Слова его пропали втуне, Норен Хель уже повернулся к Даймиру:

— Что дальше, господин пастырь? Как нам на эту сволочь толстобрюхую охотиться?

— Вам — никак, — Даймир сосредоточенно потёр пальцем переносицу. — Оставьте сволочь мне и брату Ханнанду. Сами лучше займитесь поиском детей.

— Детей? Каких ещё... На кой бес нам сдались эти мелкие дерьмачи?!

— Не сквернословьте при мне, брат Норен. И будьте, наконец, последовательны. Кому из нас больше нужны доказательства вины или невиновности этого толстого попугая?

— Ладно, ваша правда, — нехотя согласился исправник. — Но что, коли щенки уже попались в когти этому... прыгуну? Или того проще — убежали куда подальше? Чтобы по их следам идти, нужны охотники, а люди слишком напуганы, чтобы в лес соваться.

— Навряд ли тварь крутится возле деревни, — Даймир встал из-за стола и снял со спинки стула свой чёрный дорожный плащ. — Гайферы осторожны. К тому же этот ещё и сыт. Но вот сбежавшие дети, скорее всего, где-то поблизости прячутся. Куда им бежать? Их родители здесь, всё имущество — тоже. Ищите, брат Норен, ищите детей. А мы пока подумаем, как быстрее найти выродка. Идём, Хан.

* * *

— Не моё дело, что ты имеешь против этого Норена, Дайм. Но всё же досадно, что мы опять не остались в его доме потрапезничать. Винишко у него недурное.

Даймир закатил глаза.

— Ясное Небо! Не говори глупостей, Хан, я ничего против законника не имею, мне лишь нужно, чтобы он занимался своим делом и не мешал мне делать своё. Ты вот лучше скажи мне, чем тебе не по душе наш травник.