Услыхав фамилию старшего офицера, я вздрогнул, и Николка, сразу сообразивший что к чему, чувствительно саданул меня локтем в бок. В конце концов, лейтенант ещё не сделал ничего плохого — до того горестного дня, когда он приказал спустить флаг на уцелевших кораблях Второй Тихоокеанской эскадры, будущий адмирал Небогатов служил безупречно. Кто знает, как сложится его жизнь в этой реальности? Может это он будет принимать капитуляцию ошмётков флота адмирала Того... а то и самого Джеллико*? Кто знает, как поведёт себя капризная муза альтернативной истории?

#* Того Хэйхатиро — командующий Объединённым флотом Японии в русско-японской войне 1904-1905 годов; адмирал Джон Рашуорт Джеллико командовал британским флотом в Ютландском морском сражении в 1916 г.

За воспоминаниями о службе дальневосточных морях последовал импровизированный концерт, данный в честь высокого гостя песнниками клипера — должен признать, эти здоровенные, косая сажень в плечах, парни поют на редкость задушевно! Концерт продолжился в кают-компании: артиллерист "Разбойника" оказался классным пианистом — для него в не слишком просторное помещение втиснули стейнвеевский кабинетный инструмент.

И угораздило меня было распустить язык! После очередного пассажа, я с глубокомысленым видом отпустил шуточку насчёт "русской пианистки" — Георгий с Воленькой Игнациусом как раз недавно посмотрели под моим чутким руководством "17 мгновений весны". И что же вы думали? Борт "Разбойника мы покинули, увозя предварительный прожект по переоборудованию клипера в испытательную площадку для первой в России — да и во всём мире! — корабельной станции беспроволочного телеграфа, которую ещё предстояло создать.

Ну, что она будет создана, сомнений у меня не было — стартовав с учебного пособия для классов радиотелеграфистов Балтийского флота, 1907 года издания, "радиопроект" развивася невиданными темпами.

К концу октября в его штате числились, кроме самого Попова, ещё 12 человек. На проект работали три мастерские, и Георгий проводил в лабораториях дни и ночи. Мы с Николкой и не отставали — параллельно с Особыми офицерскими классами, занятия которых снова начались в сентябре, мы волокли на своём горбу работу по переводу грандиозных залежей информации из электронного вида в бумажный. Задача оказалась нетривиальной, рассчитанной на долгие годы — по скромным подсчётам, в запасниках Д.О.П. хранились десятки терабайт важной, не очень важной и архиважной информации. Распечатать всё содержимое бесчисленных дивидишек и жёстких дисков — нечего и думать; тонера в картриджах, ресурса принтеров не хватит и на тысячную долю. Вроде, очевидный выход — переснять информацию прямо с экранов. Но... это легко только на словах; а на деле — знали бы вы, какую прорву неразрешимых на первый взгляд проблем пришлось решать, чтобы получить "скриншоты" приемлемого качества!

На помощь снова пришли российские самородки. Не устаю удивляться, сколько всего было изобретено, придумано и впервые воплощено в России — да так и осталось диковинкой, мудрёной и увы, никому не интересной выдумкой одиночки. А потом — либо украдено, либо заново придумано в других странах, оттуда уже разошлось по всему миру. Вот и теперь: откуда мне было знать, что изобретатель фотографической плёнки, с успехом заменяющей громоздкие, архаичные стеклянные фотопластинки работает в двух шагах от нас — на Литейном проспекте, в фотографическом ателье Деньера?

Знакомьтесь: Болдырев Иван Васильевич — фотограф, художник, изобретатель фотопленки. Донской казак, увлёкшийся только-только входящим в моду увлечением — "светописью". Сирота, пасший скотину, своим трудом и мозгами вышел в люди — и изобрел не только гибкую "смоловидную плёнку-пластинку с броможелатиновой эмульсией и высокой чувствительностью" (1878-й год, между прочим!) но и массу других полезных приспособлений — например, короткофокусный объектив и моментальный фотозатвор. Большого проку из этого, как водится, не вышло; русское фотографическое общество отказалось утвердить авторство Болдырева и не соизволило послать его новинки на промышленные выставки — в Париж и в Нижний Новгород. Зря смеетесь, между прочим; нижегородская промышленная выставка — грандиозное мероприятие, по размаху и популярности мало уступающее парижской, и никакого глумления вроже "смешенья языков французского с нижегородским", в этой фразе нет.

Видели бы вы, какими глазами смотрел Иван Васильевич на японскую мыльницу со встроенным Же-Ка экранчиком! Но ничего, погрустил-погрустил и только злость к работе почувствовал — берегитесь теперь американские и европейские фотографы! Судьба вам теперь выстраиваться в очередь за лучшими в мире фотоматериалами и камерами фирмы "Болдырев и партнёры". "Партнёры" — это Д.О.П., если кто не понял; во всех "инсайдерских" патентах изначально оговаривается финансовое участие казны.

В общем, стоит найти денег и пару-тройку ушлых присяжных поверенных (проще говоря — адвокатов) , которые и оформят Болдыреву патенты по всему миру — и настанет фирме Кодак форменный трындец. Тем более, что тема фотографии сейчас выделена в отдельную "папку" и щедро финансируется — это уже второй после радиосвязи "национальный проект", как сказали бы в нашем 21-м веке. Только в отличие от Сколкова тут люди занимаются делом, а не парят публике, а заодно и властям мозги мифическими нанотехнологиями.

Да разве у нас один только Болдырев? Уже на ранней стадии к фото-проекту подключился созданный 10 дет назад Пятый, фотографический, отдел русского технического общества. Основанный, между прочим, на базе кружка фотографов-любителей, в который входит сам Дмитрий Иванович Менделеев! Кроме него, в Пятом отделе РТО (целиком переподчинённом теперь Д.О.П.) состоят такие, профессионалы-фотографы как Левицкий, Деньер, пионеры русской научной фотографии и фототехники Срезневский и Сабанеев — и ещё полсотни светлых голов.

В общем, дело пошло. Корф нарадоваться не может на первые результаты, выданные фотопроектом — особенно после того, как они познакомились с материалами из нашей "капсулы времени" (так мы с лёгкой руки доктора Каретникова именуем информацию из будущего). Барон только успевает шлёпать этих гениев по рукам; правило для них установлено жесточайшее: "сначала патенты, публикации потом".

Так что все-не всё, а самую важную информацию из будущего мы сохранить сумеем. Надеюсь. Десяток фотографов день и ночь щелкают новёхонькими моментальными затворами системы Болдырева (мы не стали ждать 1889-го года, когда этому изобретению суждено было появиться своим чередом, и заранее подкинули Ивану Васильевичу чертёжик), а еще человек двадцать, в трёх лабораториях только и успевают обрабатывать негативы. Мы с Николкой ходим, провонявшие реактивами, с руками в пятнах от кислот и щелочей — мне неожиданно понравилось возиться со всей этой вонючей фотографической химией. Не отстаёт от нас и Воленька Игнациус, который ещё на корабельной практике был отряжён в нашу тёплую компанию как раз за познания в фото-деле.

А теперь угадайте, где находится всё громоздкое хозяйство? Правильно. С некоторых пор среди воспитанников Морского училища распространился небывалый интерес к фотографическому делу, а начальству наоборот, забот прибавилось — изыскивать новые помещения, обеспечивать охрану, а потом ещё и терпеть в строгих, овеянных священными военно-морскими традициями коридорах толпы неорганизованной "стюцкой" публики. Если бы не личное распоряжение государя — черта с два начальник Училища, контр-адмирал свиты его величества Д. С. Арсеньев, смирился бы с эдакими безобразиями. Зато стены многих учебных классов украсились роскошными, порой даже цветными фотографиями боевых кораблей — в том числе и тех, что находятся сейчас в постройке (я не пожалел драгоценных картриджей для широкоформатного принтера и специальной фотобумаги). А в учебной программе старшего специального класса Училища появился новый предмет — курс "Общие перспективы развития военно-морского дела". За этим кудреватым названием стоит история грядущих десятилетий — в приложении в морским наукам, разумеется; это первый результат работы выпускников "Особых офицерских классов". К прохождению курса допускаются только лучшие воспитанники; с этих избранных берут невиданную доселе подписку о неразглашении — и строго предупреждают об ответственности за любого рода праздную болтовню. В Адмиралтействе, под шпицем, по слухам кипят страсти: приостановлена доработка судостроительной программы, и седовласые адмиралы до хрипоты спорят с напористыми выпускниками "Особых классов" о будущем флота. Адмиралам нелегко — аргументы у оппонентов убойнейшие, и не далее как вчера господин барон намекнул нам с Николкой, что примерно через месяц в "классах" личным распоряжением Государя будет проведён особый набор — с рангом слушателей не ниже капитана первого ранга. Не было печали на наши с НикОлом гардемаринские головы!

В-общем, недели и месяцы улетали незаметно. Я регулярно получал из Москвы Варенькины письма, в которых всё явственнее ощущалось разочарование по случаю долгой разлуки; учебные дни нанизывались один на другой, как шарики бесконечных бус. Мы давно стали своим в доме Никонова и по очереди играли с его сыном, перевалившим уже за год; Ольга раздобрела, округлилась и совершенно перестала напоминать прежнюю порывистую московскую студентку. Это, однако, не мешает ей делить домашние заботы с преподаванием на женских медицинских курсах — Каретников заявил, что не намерен разбрасываться такими кадрами, как хирургическая сестра с полным курсом первого московского меда. В итоге, в медицинской среде столицы Ольга Дмитриевна приобрела не меньшую известность, чем наш доктор: возглавляемая ею программа по внедрению антисептических средств и мер гигиены в родильных домах даёт отличные результаты: кое-где младенческая смертность уже снизилась больше чем вполовину — и это только первые шаги! Одна беда — Никонов всё чаще стал жаловаться, что не видит супругу дома...

Каретникову тоже есть чем похвастаться — к марту нового, 1888-го года получена первая партия изониазида. В нашей истории этот противотуберкулёзный препарат был синтезирован в первой половине двадцатого века и вошёл в широкое употребление только в начале пятидесятых. Довольно-таки простой в изготовлении, он крайне эффективен при любых формах активного туберкулёза — и здесь это средство появилось почти на 70 лет раньше!

Припоминаю, как дядя Макар (простите, экстраординарный профессор Петербургского Императорского университета Каретников) при мне излагал слушателям — светилам российской медицины! — способ "домашнего" получения этого чудодейственного лекарства:

"Засыпаем льдом тазик, потом берем стеклянную бутылку — ну в идеале трехгорлую колбу, но с бутылкой тоже пойдет, просто надо быть аккуратнее; наливаем никотиновой кислоты, которая вам, господа, должна бюыть хорошо известна. Добавляем спирт (чем чище тем лучше — но не меньше 80-ти градусов, самогон тоже пойдет) добавляем серную кислоту потом высыпаем лед, наливаем в тазик горячую воду градусов 80 ждем... добавляем двадцатипятипроцентный водный раствор аммиака дихлорэтан. Как не слышали? Ну да, конечно, простите — у вас он известен под названием "голландская жидкость".

Потом ставим бутыль в тазик со льдом, доливаем гидразин-гидрат — онуже известен — правда, заказывать пока придётся в Европах. И — вуаля, получаем требуемое; спиртом же промываем жидкость от всяких лишних продуктов которые образуются если неточно соблюсти пропорции, или если ингредиенты не очень чистые.

Как, господа, вы не слышали о гидразине? Да, это неприятно... надо уточнить, может пока ещё и не синтезировали? Ну да не беда — берем мочевину и окисляем гипохлоритом который известен ещё с 18 века — и все!"

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. На эксперименты с промышленным синтезом изониазида у доктора Каретникова ушел почти год — зато теперь есть шанс избавить человечество от такого бича, как туберкулёз. А если вспомнить, что ни один чувствительный роман сейчас не обходится без чахоточной героини... Это мы что, выходит, Ремарку сюжет обломаем*? Ну и ладно, напишет что-нибудь ещё; уж не знаю, что выйдет из технического прогресторства — но по моему скромному мнению, один этот препарат важнее всех остальных нашх экспериментов. На очереди, понятное дело, антибиотики, и тут быстрых побед ожидать не приходится. Однако дядя Макар уверяет, что лет через пять пенициллин будут продавать в каждой аптеке. Может, он и слишком оптимистично настроен — но всё равно дело пошло!

В общем, год прошёл в трудах и заботах — да так быстро, что мы и охнуть не успели. Выпускные испытания прошли как бы между делом, кадеты нашей роты собрались снова — в последний раз! — разъехаться по домам. А нас снова ждала корабельная практика — только на этот раз маршрут будет, пожалуй, посерьёзнее, чем плавание до Транзунского рейда. И к началу следующего учебного года мы в Петербурга по любому вернуться не успеем.

#* Имеется в виду роман "Три товарища", героиня которого умирает от туберкулёза.

В Москву отпроситься, что ли — дней на пять-семь? Нехорошо всё же подвергать терпение девушки такому испытанию...

* * *

— Итак, молодые люди, вы, я вижу, уже успели познакомиться с моими гостями?

Мальчики обернулись. К небольшому кружку морских офицеров, которым представлял их Дмитрий Петрович Овчинников, подходили двое. Одного, барона Корфа, начальника всесильного Д.О.П.а они знали; второго же видели в первые. Тем не менее, в догадках теряться не пришлось:

— На правах хозяина дома я представлюсь сам. — с лёгким поклоном начал господин в богато расшитом золотом придворном мундире. — Модест Модестович Корф, к вашим услугам. Гофмейстер двора его императорского величества и кузен этого секретного — кивок на Корфа — господина.

Офицеры поклонились чётко, по военному; мальчишки беспомощно посмотрели друг на друга, а потом на барона — не зная, как вести себя со столь высокопоставленной особой. Барон, поймав их растерянные взгляды, добродушно рассмеялся:

-Ну-ну, Модест, так ты совсем смутишь моих друзей. С капитаном первого ранга Овчинниковым ты уже знаком?

— Да, имел удовольствие. — кивнул Модест Модестович.

— Ну тогда — позволь представить тебе его сына, Николая Овчинникова. Весьма многообещающий молодой человек — в свои 14 лет имеет уже медаль "За заслуги", крест и личную благодарность венценосца. А это — его друзья, Вольф Игнациус и... — барон сделал несколько театральную паузу. — Иван Семёнов. Тот самый.

Пришла очередь Вани смутиться под пристальным взглядом гофмейстера. Тот рассматривал их внимательно, пожалуй — несколько иронично, но, безусловно доброжелательно. Выждав несколько секунд, Модест Модестович протянул ладонь всем по очереди, начиная с Николкиного отца.

"Начал со старшего по званию? — лихорадочно метались мысли Ивана. — Чёрт, так и не нашёл времени разобраться в здешнем этикете.. да и когда бы, интересно знать? Учёба, компьютеры, фотографический проект... уже и когда спать забыли! Проклятие, неудобно-то как получается..."