Гигантские разряды на полнеба, невиданно разветвлённые, тысячеканальные световые корневища! Они потрясали небо своей мощью и оглушали землю, колебали горы. Фейерверки сверкающих частиц взлетали с тех мест, куда ударяли разряды — это выбивался лёд, мгновенно закипал прямо в воздухе и рождал оглушительные взрывы паров. Земля быстро заволоклась неспокойными клубами, воздух помутнел. Тьма заволакивала пространство.
Без слов Гонда пошёл на посадку, выбрав для этого единственное местечко, которое успел высмотреть среди утонувших во мраке скал. Тесная расщелина в стене. Ниже — узкое дно каньона, забитого ледяными осколками.
Негде примоститься! Некуда поставить ноги! Что за место?! Это просто вертикальная дыра, оставшаяся после отколовшегося куска скалы! Небольшое углубление внутрь монолита, узкой щелью уходящее наверх и так же вниз! Тут мог бы забиться в поисках убежища горный козёл, но никак не группа из семи человек! Что задумал Гонда?!
Учитель первым пошёл на посадку — впорхнул в дыру, как-то развернулся и превратился в человека. Ноги его едва держались на двух противоположных выступах, а далее вниз уходили почти вертикальные края расщелины. Туда поместилась сетка с яйцами, заклинив собой узкое пространство.
Гонда кратко мотнул головой себе на плечо, потому что разговаривать под оглушительные раскаты догоняющих друг друга громов было невозможно. Тогда сорока-Валандер без слов пошёл на посадку на плечо товарища. Одной рукой Гонда держался за стену, другой принял груз у зоолога и опустил его туда же — на первую сетку. Валандер не превратился в человека, а примостился на плече у друга, прижавшись боком к его голове. На оставшееся место уже шла на посадку другая птица, отдавая груз командиру. И вот уже в тесной расщелине, уперев руки в края, стоит человек, на плечах и руках которого сидят птицы, а ногами он умудряется придерживать сетки с опаловыми яйцами.
Шёл час за часом, а буря никак не прекращалась. Сильные порывы ветра проносились мимо ненадёжного убежища. Сидя на руке Магируса, вцепившись коготками в плотную кожу его тулупа, Лён явно ощущал дрожь, одолевающую учителя — тот устал, по-человечески измотался. Он не мог превратиться в птицу, чтобы прикорнуть на сетках с яйцами — те держались только за счет того, что Гонда придерживал груз ногами. Как бы помочь ему, как бы сменить? Это невозможно — в тесной щели негде повернуться двоим людям. Единственно доступно только ждать конца бури. Но собирается ли она заканчиваться вообще?!
Он мучительно искал в себе слова эльфийской песни, пытался найти контакт с бешеной стихией. Ничего, молчание внутри. Полный отказ в повиновении.
Внезапно сорока что-то прострекотала — не разобрать, что именно. Но Магирус опустил глаза и посмотрел вниз — на дно каньона, которое было метрах в ста под ногами.
Сильная, кипучая струя воды пробилась по узкому дну, прямо поверх ледовых глыб. Уровень воды поднимался с каждой минутой — стремительно и страшно. Откуда-то шла волна, неся в себе нерастопленные ледяные глыбы — те сталкивались в водовороте и производили дикий грохот, сравнимый с громовыми раскатами. А небо неожиданно разразилось мощным ливнем, хлещущим сразу во все стороны — ледяные струи пересекались и разлетались фейерверком. В воздухе творилась какофония. Вода в потоке мгновенно поднялась, вот ледяной поток уже почти у нижнего края расщелины. Ещё чуть-чуть, и собьёт ноги Магируса, вынесет сетки в этот мощный поток, а вместе с ним человека и беспомощных птиц.
Вся группа промокла насквозь, и вода мгновенно схватывалась льдом на одежде учителя, на перьях птиц. На плече учителя жалобно всхлипнула маленькая лёгонькая трясогузочка.
Отчаяние овладело Лёном — такое сильное, что его словно перекрутила страшная и неумолимая сила. Смерть была так близко — гибель тех, кто был ему небезразличен, кого он любил. Все эти люди дороги ему. Это товарищи, братья, дивоярцы.
— Стой! — хрипло обронил Гонда, когда с его руки, дрожащей от напряжения и усталости, сорвался серой молнией сокол и ринулся, как безумный, под сплошные стрелы ливня. Его тут же сбило, перевернуло, бросило в сторону и унесло прочь с глаз.
Все потрясённо молчали. Это первая смерть на их глазах. Что будет с остальными? Ещё немного, всего чуть-чуть.
Чудовище, чудовище! Проклятая Планета Бурь! Убийца, стихия-монстр! Остановись, вражина! Замолкни, подлый ураган!
Земля и небо смешались перед глазами. Его кидает, бьёт, швыряет в стены, в бешеный поток. Безумство смерти, последняя черта, порог, за которым тьма и неизвестность.
Что он кричит, зачем пытается спорить с мощью, у которой сорвало все заглушки?! Мёртвая сила одичалой планеты — она не слышит тебя, Румистэль!
Что за слова срываются с соколиного клюва, что за звуки издает его маленькое горло? Цепляясь онемевшими лапками за крохотный уступ, приникнув к ледяной стене над самым бешеным потоком, он что-то клекочет, закрыв глаза, чтобы не видеть близкой смерти. Насквозь мокрый, с проледеневшим оперением, он уже не полетит, а ливень хлещет и бьёт его, стараясь оторвать от ненадёжной опоры, и близко неизбежность — нет спасения!
Но что это? Стихия как будто утихает. Нет, всё так же идёт с небес, омрачённых тучами, сплошной поток воды, всё так же бурлит, клокочет и ворочает глыбы льда река. Сверкают молнии и гудят громы, но тише, медленнее, ленивее и глуше. Уже не рёв, а долгий гул заполняет пропасть. Схватывается и замедляется вода, несущаяся в узком русле. Гребни мощных волн, хаотично разбивающих друг друга, становятся вязкими, медленными и затихают, остановив движение, нацелив пенные гребни на обрушение в поток — застыли, как ледяные великаны. Растрёпанные копья дождя пронзают воздух — пронзают, пронзают и не могут двинуть с места, застыв, как картина. Разделяются на мелкие кусочки, словно бисер, и висят, подобно бусам, на невидимой нити. Далеко вверху ворочается и гудит гроза. Медленные молнии едва заметно прокладывают путь своим потокам, как будто рисуют огненными красками на мрачном холсте неба.
Промокший сокол отвалился от стены и упал спиной на неподвижно замерший поток — тот принял маленькое тело, чуть спружинив. Минуту-две птица хватала клювом воздух, словно никак не могла вдохнуть. Потом с усилием перевернулась, и вот на её месте оказался человек. Бледный, с блуждающими глазами, но живой! Он поднялся на дрожащие ноги, с него потекла вода и тут же застывала каплями в воздухе, никак не в состоянии упасть.
Тяжёлый тулуп, насквозь пропитанный водой, ледяными, трупными объятиями сжимал тело, и Лён сбросил его — тот застыл в воздухе, едва оторвался от руки, да так и остался висеть с растопыренными рукавами и распахнутыми полами. Ошеломлённое сознание никак не впитывало происходящее. Что это? Что вокруг?
Он протянул дрожащие пальцы к застывшему в воздухе, густом и вязком, к чему-то длинному, прозрачному, похожему на стекло. От прикосновения хрупкая полоса сломалась и разошлась кусками, а те медленно поплыли прочь. Лён провёл вокруг себя руками и расчистил место — потоки застывшего дождя улетали, словно в невесомости. Нет звуков, если не считать далёкого, низкого гула. Под ногами неровная поверхность водного потока, вспененного струями, с застывшими волнами и пышными гребнями поверх макушек. Он оказался словно в стеклянном лесу.
— Замедление времени, — очарованно проговорил Лён, и странно же зазвучал его голос — как будто сквозь трубу.
Осторожно пробираясь среди полупрозрачных водяных вершин, ступая по твёрдой, но слабо пружинящей поверхности потока, он отыскал убежище, где прятались его друзья. Они все были там: стоял Гонда, уперев руки в края расщелины. Лицо его застыло, как у восковой фигуры, глаза неподвижны, и выражение в них казалось безжизненным. На его плечах и руках ютились промокшие птицы. Раскрыла клювик в безмолвном крике трясогузка, приподнял обвисшие от воды крылья сапсан, словно собирался взять с места. Отчаянно глядит сорока-Валандер, поник головкой ястреб, страдальчески прикрыты внутренними веками глаза кречета-Дияна, как будто птица умирает.
Минуту Лён смотрел на эту неподвижную группу, не зная, что делать. Потом неуверенно дотронулся пальцами до бледной щеки Магируса. Тот мгновенно ожил, и глаза его глянули на ученика. Губы раскрылись, хватая воздух, и вся его фигура ожила.
Последовательно Лён касался каждого и приводил их в стихию замедленного времени. Одну за другой снимал он птиц с изнемогающего Гонды, опускал на молчаливый водяной поток, и те превращались в людей — ошеломлённых, растерянных, ничего не понимающих. Последним покинул убежище Гонда и молча повалился на мутную поверхность застывшей в своем буйстве реки, лишь мельком глянув на окружающие его водяные головы.
— Снимайте шубы, — говорил Лён друзьям и помогал избавиться от ледяных объятий тулупов.
Дивоярцы ничего не понимали, но повиновались — сбрасывали тяжёлые и мокрые вещи, с тупым изумлением лишь глядя, как те застывали прямо в воздухе, едва отрывались от руки. Они трогали пальцами длинные водяные струи, и те с лёгким сухим шуршанием ломались, обломки же рассеивались в воздухе, как в невесомости.
— Как это? — нашел Валандер в себе силы спросить.
— Не знаю, — соврал Лён.
Он достал свою волшебную иголку и провел ею по плечам и рукам Энины. Промокшая фигура девушки тут же облеклась серебристым сиянием, и Энина как будто воспрянула.
— Тепло, — кратко обронила она, проводя ладонями по бёдрам. Сквозь прозрачную, чуть серебристую оболочку было видно, что её одежда быстро светлеет, становится сухой. Щёки девушки быстро порозовели, глаза обрели здоровый блеск, волосы распушились.
— Как ты это делаешь, Лён, — с оживлением спасенного человека спросила она.
— Неважно, — ответил он, отлично понимая, что все объяснения тут будут лишними и даже вредными. Он раскрыл себя не лучшим образом. Его тайна переставала быть тайной. И он не знал чего в этом больше: хорошего или плохого.
— А это что? — просил Диян, обводя вокруг себя руками.
— Не знаю, — снова соврал Лён.
Последним поднялся Гонда.
— Большое спасибо мы должны сказать твоей иголочке, — молвил он, укрытый, как все, спасительным и живительным сиянием волшебной вещи.
К великому облегчению Лёна товарищи не связали странное состояние среды с ним — слишком фантастично было предположить такие возможности даже у дивоярского мага. Они умели ускорять реакции своего тела, но чтобы останавливать время... Так что, группа поскорее двинулась в путь, пока странности этой планеты не очнулись и не возобновили пляску разнузданной стихии.
Люди шли, неся на плечах сетки с опаловыми яйцами, лавировали между водяными гребнями, сосредоточенно выбирали место на неровной поверхности воды. Замершая вода не ощущалась, как лёд, она пружинила под ногами, но держала надёжно. Впереди шли Пантегри и Лён, разбивая своими мечами препятствующие движению струи ливня — стеклянные полоски легко разбивались и разлетались в стороны, но не были острыми. Лёгкий сухой стук сопровождал движение отряда — это сталкивались в воздухе невесомо парящие осколки дождя. Странное зрелище, невероятное.
Все молчали, потому что ничем не могли объяснить такого явления. И торопились из всех сил покинуть ущелье. Лететь, как птицы, маги не могли — все пространство затянуто и пересечено этими застывшими струями, и птицам пришлось бы сбивать их своими телами. Перемещаться в пространстве тоже не могли: не видно, куда перемещаться. Направление указывали только стены каньона. Спустя несколько часов этого непростого пути, группа покинула ущелье и вышла на открытое пространство. Перед экспедицией открылась равнина, которую надо миновать, а там уже будет последний пункт: группа скал, среди которых они ночевали по прибытии в этот мир, а выше — выход в Границу Миров. Всем не терпелось покинуть этот кошмарный мир.
Отряд двигался по равнине, ориентируясь по компасу Магируса — кристаллу. Тот указывал точное направление. Видимость была плохая: всё застилали эти невесомые нити и плёнки застывшего дождя. Далеко наверху медленно и молчаливо разгорались и затухали молнии, тогда пространство озарялось призрачным светом, хаотичные стеклоподобные струи медленно впитывали сияние, а осколки их, отлетая от мечей идущих, тихо кувыркались, искрясь, как самый фантастический фейерверк.
Люди напряжённо молчали, лица всех выражали ожидание: когда, в какой момент эта странность прекратится, и вся мощь стихии обрушится на беззащитных дивоярцев.
Вздох облегчения дружно вырвался у всех, когда сквозь мерцающую завесу ливня проступили очертания группы скал — компас верно привёл их в исходную точку. Конец пути.
* * *
Что делать? Как подняться к окну портала? Всё пространство затянуто сеткой неподвижного дождя.
Гонда походил перед входом в палатку, где отдыхали уставшие участники экспедиции. Тёплых одеял и мешков больше не было — пришлось бросить всё на той горе. Только палатку сохранил он, неся её в своем мешке в уменьшенном виде. Ничего не берётся ниоткуда само собой, в пути дивоярцы просто имеют при себе запас минимизированных предметов обихода — вот откуда берутся палатки, самовары, пироги, подушки, кресла. Всё это создает иллюзию легкости и изобилия, на самом деле оно лишь общие наработки дивоярских магов.
Итак, они достигли места портала, но не могут подняться в воздух. Оцепенение стихии, это странное замедление времени почти до нуля, спасло их от гибели в урагане, но оно же теперь препятствует возвращению. Уж лучше бы всё это прекратилось. Пусть снова обрушится ливень, тогда можно ожидать, что он пройдёт, и тучи разойдутся, открыв дорогу к порталу.
Гонда мрачно бродил вокруг группы скал. Два дня по биологическому времени они уже ждут, когда восстановится течение времени, но ничего не изменяется.
* * *
"Что такое? Когда оно кончится?" — нетерпеливо думал Лён, раздражённо откалывая куски от висящих в неподвижности стеклянных струй. Всё замерло: даже молнии. Застывший свет озарял блестящую от воды поверхность камня. Дорога наверх закрыта множеством натянутых, наполненных неподвижным светом струн. В этой области нуль-времени живы и подвижны только участники экспедиции. Но в этом есть свои неудобства. Нельзя спать: воздух не поступает к лёгким.
Измученные дивоярцы упали на дно палатки, прямо на непокрытый пол — холодно не было, температура стала как бы нейтральной — и попытались заснуть. Не тут-то было: вскоре из палатки донеслись хрипы: это задыхались во сне люди. Выход нашёлся: надо спать по очереди: пока одни спят, другие гонят к ним воздух при помощи рубашек. Это полбеды. Но кончилась еда. А время, если можно так сказать, шло, и ничего не менялось. Румистэль словно заморозил эту планету. Остановил время. Сколько ни пытался Лён заговорить с упрямой стихией — она отвечала надменным молчанием.
Что он тогда кричал ей, когда помрачение смерти уже коснулось его рассудка? Какие слова сказал в ненависти и ослеплении?
Он машинально потянул за длинную прямую струну, свисающую с самых небес. Не дёрнул, не ударил, а именно потянул — просто так. Странно, но она легко подалась и сверху стала падать кольцами прозрачная верёвка, местами переходящая в ленту, местами истончающаяся в нить. Она падала и падала, послушная первичному натяжению. Её стало уже так много — целый ворох прозрачной гибкой, лёгкой субстанции застывшей во времени воды. И вот упал конец, вся плотная груда тяжело содрогнулась. Диковинное, странное состояние воды — ни одно из известных агрегатных состояний!
