Bal Rog

Разбудили меня уже ближе к вечеру, мое дежурство было последним. Я отошел от нашего выворотня и присел под стволом в сторонке. Чувствуя закатное солнце сквозь сырую и плотную листву старых деревьев, я молча сидел отдавшись ощущениям пространства и весь перейдя в слух. Дымка моего огня стелилась и парила вокруг, я чуял ее значительно хуже чем ночью, но шагов пятьдесят в условиях бурелома это очень даже немало. Интересно, чует ли кто еще мою дымку? Надо спросить как проснутся.

Как оказалось, не чуют, не имеет она запаха. Если для наших чутких носов запаху не имеет, то другие и подавно не унюхают. Но вот если знать куда смотреть, можно заметить слаабое пригасание освещения, как бы набегающую тень когда я дымку разворачиваю. И еще, подумав, Седой уточнение сделал..

— Знаешь, Горящий. Еще есть такое немножко, чууть-чуть.. Будто как по нервам ножом проводят, передергивает. Не то чтобы я боялся тебя, наш ты, свой. Да вот как-то чуточку не по себе когда ты внимание пристально обращаешь. Это ощущение не от нюха идет и не от осязания, его только когда глаза закроешь понять можно.. изнутри оно идет, вот так как-то. Так что ты пристально на того, кого сжарить хочешь — не смотри, хороший воин — он такое почует.

В эту ночную пробежку вышли раньше, бежали быстрее — втянулись. С Крученого сняли часть груза и повесили на меня, так он теперь не отставал, еще и шутки шутил на бегу. По пути по приказу Седого сыпанули на ноги каким-то порошком, от которого Патлатый расчихался и расслезился. За полночь повезло — спугнули зайца, и Патлатый снял его стрелой влет. Пристраиваясь на дневку, подначивать стали меня. Выступление начал опять Крученый. Вот неймется старому хрычу.

— Зайчатина сырая она конечно неплохо, но эх, вот жареной зайчатинки бы... А костер жечь нам не велели.. Слушай, Горящий. Ты ж у нас считай живой мангал с углями, прям как на котором бабы готовят. Айда мы на тебе зайца пожарим, а?

Мне аж самому интересно стало. Попробовал температуру ладони частично поменять, после всех моих тренировок с плетью и формой дело оказалось несложное. Решил, бесплатно работать не буду.

— Со мной зайчатиной тоже поделитесь.

— Тебе-то зачем, ты ж не жрешь ничо?

— Попробовать хочу. Вы так смачно каждый раз чавкаете, мне завидно.

— Да бери, тебе ж тоже доля положена, ты вроде как свой. Давай сюда свои угли..

Я прогрел ладонь докрасна и начал водить ей со всех сторон вокруг ободранной и распотрошенной тушки зайца. Патлатый в сторонке выскребал снятую шкурку, и поглядывал на все это с некоторым неодобрением. Впрочем, от своей доли мяса не отказался. Жрали молча, хрустя молодыми косточками. Сквозь зубы бормотал Крученый.

— Вот, прикинь, ем зайчатину на балроге жареную. Внукам расскажешь — не поверят.

Остальные молчали но, кажется, были солидарны с Крученым. Я напротив, сидел и расстраивался. Вкус мяса чувствовался слабо, оно рассыпалось в горелый прах когда я клал его в рот, будто головешку холодную жуешь — с легким привкусом зайчатины. Кости держались чуть дольше, привкуса больше было. А когда-то мясо на углях я кажется очень уж любил, да... вот, разочарование. Долго наслаждаться зайчатиной нам не дал Патлатый:

— Навоняли вы тут жареным зайцем будь здоров. Любой почует. Потому, пока солнце не встало, быстро лежку меняем.

Помолчал, посмотрел на наши сборы, и тихо буркнул про себя:

— Хотя оно того стоило.

* * *

Глава 8

Следующая ночь ничем примечательным не запомнилась, мы бежали и бежали. Задневали как обычно, неподалеку, так чтобы кусок тропы хорошо просматривался нами, а мы сами были не видны. До указанного нам на карте места оставалось всего ничего. Цепочка событий пошла, по счастью, в дежурство Патлатого. Я проснулся от осторожного прикосновения к руке, и раскрыв рот спросить в чем дело был остановлен серией беззвучных знаков — "опасность", "приближается", "враг". Седой уже сидел рядом и молча проверял свое снаряжение, Крученого нигде не было видно, а его сбруя и оружие лежали на земле. На мой вопросительный взгляд Седой показал глазами — там, там и туда. Крученый готовился "отыграть программу", а мы должны были наблюдать и если не поможет — вмешаться. Я не мог понять вообще с чего они подумали, что кто-то идет, но перед боем не время задавать вопросы. Мы тихо переползли и залегли за стволом, скрывшись в листве так чтобы заметить нас с тропы было нереально. Дальше только ждать..

Совершенно неожиданно для меня, и совершенно беззвучно, на тропе появился длинноухий. Вооруженный легким мечом, и двигался мягко, как кошка. За ним шел второй, с луком за плечом. За ним третий, четвертый... аж двадцать семь рыл. Вот тебе и "не пойдут группой"... Наибольшее опасение мне лично внушал властный разумный в середине колонны, с венком на голове. От него чувствовались какие-то флюиды.. В общем, я постарался не смотреть на него прямо, и скрыть свою "дымку" по максимуму. И тут, Крученый начал "отыгрывать..." Мы аж засмотрелись, а уж в каком недоумении смотрели на все это длинноухие... Крученый, и так-то не образец красоты и благолепия, в одной тряпице прикрывавшей самое сокровенное, выл, катался в грязи, царапал себе лицо и торс обезображенный старыми шрамами, и якобы тут "увидев" застывших в неподвижности ушастых, заверещал и дал деру в сторону леса. Грамотно причем дал деру, так чтобы в него попасть было нельзя, все время держась за деревьями. Молодец, я бы не сумел так грамотно бежать, чувствуется не раз его загоняли как дичь... Ушастые с немым вопросом в шокированных глазах переглянулись, но за оружие не взялся ни один. Все решил тот самый, с венцом. Одним мягким движением сбросив с плеча богато разукрашенный лук и натянув стрелу, он пустил ее сквозь густой лес. Стрела, огибая стволы деревьев, догнала Крученого и вонзилась ему в спину, пробив грудную клетку насквозь ровно посередине, в сердце. Его верещащий вопль прервался кашляющим хрипом, и он, дергаясь, упал. Не жилец.

Передний ушастый, отпустив какой-то веселый мелодичный комментарий, двинулся дальше по тропе. Следом потянулись остальные. Рядом, Седой до хруста сжимал руку Патлатого, а он закусив кожаный ремень смотрел себе под ноги. Беззвучно, молча.

Эх, Крученый. А ты так и не успел доучить меня языку коротышек.

Я поймал себя на том что изо всех сил сжимаю кулаки втыкая ногти себе в ладони, стараясь сдержать свой гнев. В глазах полыхало пламя, в ушах бился рокот. Несмотря на все усилия, видимо, что-то пробилось через барьеры моей воли. Венценосный остановился, подняв руку, и начал меедленно оглядывать окрестности. Опустить взгляд и не смотреть ему в глаза было физически тяжело, но дышащий внутри меня гнев только начинал разгораться. Температура воздуха вокруг, в достаточно большом радиусе, кажется, начала подниматься, птицы и здесь рядом, и вдалеке, с взвизгом заткнулись и резво убрались куда-то...

Мне незачем на тебя смотреть. Я тебя запомнил, ублюдок. И стрелу твою я тебе, однажды, верну...

Молчаливое противостояние продолжалось какое-то время. Из длинноухих никто не шелохнулся, мы замерли. Потом венценосный опустил руку, и мелодично произнес что-то, длинную фразу. Ушастые посмотрели удивленно на своего предводителя, но не решились ему возражать. Колонна развернулась, и ушла по тропе обратно. Мы выждали долго, даже пичуги успели вернуться и запеть снова, прежде чем Патлатый, внимательно следивший за лесом, дал команду вылезать. Когда мы подошли к Крученому, неожиданно оказалось что он еще жив.

— Дейййййййй...

Патлатый бросился к нему пытаясь что-то с ним делать, и был снова остановлен Седым за руку.

— Бесполезно. Это зеленая стрела.

— Да хоть фиолетовая!

— Её пустил их колдун. Это не сам их король, но кто-то ближний из его свиты. Споры со стрелы попали в кровь, и размножаются там. Он уже не жилец, но умирать может очень долго — зеленая дрянь будет поддерживать его мучения.. какое-то время. Не трогай его, подхватишь заразу.

— Но он же просит чего-то!...

— Он просит — добей.

Мы с Патлатым одновременно посмотрели на Крученого. Тот еще раз выдохнул, с бульканьем из горла, и чуть скрябнул рукой. Сердце не работало, но кровь непонятным образом медленно текла. А в его ране и по покрытым кровавой корочкой губам цвела и расползалась ярко-изумрудная зеленая дрянь.

— Доеййй...

Патлатый отвернулся, и сквозь зубы выдавил.

— Седой. А?..

Седой, неодобрительно качнув головой, выхватил свой кривой ятаган, и одним движением срезал Крученому голову. Глаза на отрезанной голове застыли, но не сразу.

— Горящий.. Прибрал бы ты тут. Мы отойдем.

Подождав, когда они отошли подальше, я отпустил сжавшую меня изнутри пружину боли и гнева, стараясь не распыляться на слишком большое расстояние. Щелчок. Круг вокруг меня диаметром шагов пять, в который попало тело Крученого и его голова, осыпался белым невесомым пеплом; земля потрескивала и немного проседала у меня под ногами. Еще несколько шагов вокруг горела бездымным пламенем желтая сухая трава, которая только что была зеленой.. Седой качнул головой еще раз.

— Наследили мы тут. Ладно хоть за ушастыми прибрались... Бежим обратно пол лиги, долеживаем остаток дня, потом идем дальше на точку. Внимательно идем, каждый шаг трижды проверяя. Ушастые вернуться не должны, но кто их знает.

— Ты понял что он сказал? Этот, с венцом?

— С пятого на десятое.. Я не ахти знаток гнилого языка их. Сказал что-то типа "на нас издали смотрит очень древнее ... . Быстро уходим." Потом добавил, обращаясь к кому-то из сопровождающих — "... всех". Не понял я. Но непохоже на хитрость. Тебя он почуял, Горящий.

— Я так и понял... что не сумел полностью сдержаться.

— Может оно и хорошо что он почуял, и вдвойне хорошо что ты сдержался. Положить ты их может быть и положил бы.. А может и нет, кто знает какие еще стрелы у этого козлины в заначке есть, да и многовато их. Но вот смыться уж один то точно из них смылся бы. По свету дня не догнали бы мы его, а задание наше — либо пугать, либо никого не упустить. Крученый вот только.. жаль.

Остаток дня, и вся следующая ночь прошла в полном молчании. Небогатые пожитки Крученого забрал Патлатый. Ушастые и правда умотали обратно, Патлатый вынюхал их следы. Мы внимательно проверили за ними тропу, но ловушек они не бросали, драпали быстро. Сами мы расставили некоторое количество перетяжек в стороне от тропы, оборудовали лёжки. На мой вопрос, откуда он узнал о приближении врага, Патлатый ответил односложно:

— Птицы.

Дневные вахты сдвинулись, на каждого теперь приходилось больше. Оставалось сидеть и хмуро ждать, делать было нечего, разговаривать не хотелось. От грусти и скуки я принялся выжигать из деревяшки стаканчики разного размера, чтобы они при постукивании издавали разной высоты звук. Удобно мастерить так — поддал жару в пальцы, и дерево мнется у тебя в руках, сжигая лишнее — просто лепишь как куличики из песка. Потом тук трень трень — звук как надо? Подправил, и поставил в ряд. К ночи, мой звукоряд был готов. Мужики мне не мешали. Я нашел укромное место и развел костер. Жаркое пламя плясало в маленькой ямке под камнями, не давая ни дыма ни копоти. Что-то старое, полузабытое, плыло в памяти, и хотело оформиться в слова.. Седой и Патлатый сидели вокруг огня, я постукивал в стаканчики. Через какое-то время, я нащупал ритм, и слова пришли сами..

Под ноги бросали — как хоронили -

Сыпался пепел на раны румян.

Что-то кричали, хлыстали кнутом,

Отстукивая ритм и мелодику по стаканчикам я, кажется, пел. Спроси меня на каком языке я пою — я бы не ответил, но в тот миг мне казалось, что не понять меня нельзя. Меня слушал сам мир вокруг, слушал весь, и, казалось, весь плакал вместе со мной.

Кто-то в объятья сползал колеи,

Не ощутив притяжения неба,

Пот утирая лопатой ладони,

Прощай, Крученый. Мир праху твоему. Я так и не узнал твоё имя.

Упав в измождении, прямо из грязи...

. . .

Я лежал на спине, глядя в ночное светлеющее небо. Костер давно догорел, отблески его на стенах нашей полупещерки погасли. Медленно тлели угли, подергиваясь белой поволокой. От стаканчиков не осталось и следа, только горстки белого пепла. Потянуло предрассветным холодом и сыростью. Из полного покоя первым вышел Патлатый.

— Что это было, Горящий?

Я молчал, смотря в небо. Небо не отвечало мне. Седой лежал жуя травинку.

— Седой?...

Седой, тяжело кряхтя, привстал и сел.

— Хорьг. Тебе выпала удача.. невозможно редкая удача слышать настоящую Песню. Это — куда круче, чем жрать зайчатину жареную на балроге. Твой отец ушел достойно. Не будем больше об этом.

Следующие двое суток не принесли ничего примечательного.

(*1) Кусочки — из песни Дмитрия Авилова. http://aug32.hole.ru/mp3/Dmitry_Avilov/11_Paroy_volov.mp3

* * *

Глава 9

На третью ночь прибежал посыльный, Злобный, неожиданно в паре с Кучерявым. Мелкий и зубастый Злобный сидел в нашей лежке, отходя от быстрого бега. Косоглазый Кучерявый посмеивался над напарником. Мы ждали, Злобного трясло.

— СС-Ссс-сседой.

— Говори уже, не томи.

— Вв-вв-вождь говорит. Я только рот. На северо-востоке пропал наш. Вождь послушал рассказы ребят и посылает вас разобраться. Доложитесь потом вождю сами. Я сейчас назад побегу, а Кучерявый останется сторожить вашу тропу.

— Понял. Где?.. И куда докладываться.

— Сссс-ча объясню. Дд-ды-дыхалку сбил, спешил...

— Тогда пока слушай, что у нас тут было...

Кучерявый был впечатлен рассказом, и начал трястись не хуже Злобного. Ну да, ему одному сторожить тропу, а по ней — сюрприиз! — ушастые стадами топают. Седой ему внушение делал, так сказать, храбрости нагонял.

— Не дрейфь, Кучерявый. Злобный доложится и сюда пришлют кого. Тебе всего дня три перебдеть. Перетерпишь. А вот узнаю что ты с поста смылся — лично тебе уши твои кучерявые отрежу, перцем посыплю и в рот тебе вставлю, и жевать ты их будешь и нахваливать, и ...

Рванули на место сразу, чего ждать-то. Чтобы срезать путь пришлось пользоваться совсем уж никакими тропами. Болота иногда мне доходили до пояса, Патлатый в таких местах упорно греб вперед, хрипя и по-собачьи молотя лапами. Я наоборот, проваливался, выдирать ногу каждый раз приходилось с усилием. Пришлось подобрать дубину не сгибающуюся под моим весом — еле нашёл, чтобы использовать её как дополнительную точку опоры. Поверхность лат шипела, к ней пригорали пиявки и всякая ряска, неопрятно. Туман, тяжелые, густые, желтые испарения текли поверх вонючей воды. Там где болота захватывали лес, вместо живых больших деревьев стояли полусгнившие остовы. Мелкие деревца торчали между окнами трясины, цепляясь корнями за остатки почвы; они не росли, оставаясь такими же дохлыми веками. Мох укутывал любую твердую поверхность. Свисавшие с чахлых деревцев гроздья мха до самой тины, с веток, со ствола, пушились бледно-зеленой бахромой. Ни ветерка, ни дуновения воздуха. Само время, казалось, остановилось и спрессовалось здесь. Меня перло. Какой вам тут, к лешему, Светлый Лес? Прорвавшись сквозь полосу болот, почувствовав под ногами покрытую жидковатой грязью но все же твердую почву, рванули почти вдвое быстрее. Вышли к месту перед рассветом, Патлатый тянул воздух носом, то и дело сморкаясь на землю.