Ива и Яблоня: Новое платье королевы

Она так долго молчала, что он уже было подумал, что его отповедь останется без ответа. Но вот она все-таки подняла голову.

— Да, наверно, вы правы, — с грустью сказала она.

— Верите вы или нет, но мне действительно не важно, что на вас надето. Если этот мир не согласен с тем, чтобы вы вышли за меня замуж, значит, придется его изменить. Тем более что это давно пора сделать.

— Я не понимаю о чем вы...

— Помните, вы восхищались королем Ундой? Который, кстати, еще не известно, существовал ли на самом деле. Вы с восторгом говорили о том, что он провел свой народ через перевалы. Я вас разочарую, в те далекие времена это было сделать не так сложно. Это сейчас из-за изменений климата и подвижек земной коры перевалы стали труднодоступны, но у нас достаточно сведений, что в раннее средневековье ими довольно активно пользовались, переходя через долину целыми армиями. Я собираюсь восстановить эти пути. Но не через перевалы. Я пробью тоннели и построю железную дорогу в Блуденц. До Инсбрука можно будет доехать всего за несколько часов, а до Брегенца и того быстрее. Унда привел в долину племя полудиких людей, а я открою Оберау Европу. И уверяю, мы найдем у себя, что показать остальному миру — не одни лишь кружева, деревянные церкви да яблочный сидр.

Она слушала его раскрыв рот.

— Не может быть! Это, правда, возможно?

Это был настоящий триумф.

— Конечно, возможно, — сказал он более спокойным тоном. — Только вы же знаете наших "отцов города" и нашу "аристократию". Не так-то просто будет уговорить этих болванов на серьезные вложения, если они могут принести доход только лишь спустя долгое время. И потом у нас не так много честных людей. Ни одна стройка не обходится без того, чтобы не украли больше, чем построят.

Она опустила глаза.

— Да, к сожалению, я знаю, о чем вы говорите.

— Знаете. Конечно, знаете. Ходите по лесу, видите, что с ним происходит, сами ведете домашнее хозяйство. Вам ли не знать, на какие средства были куплены ткани на наряды вашим сестрам.

Она едва заметно кивнула.

— Это значит, что нам нужна конституция, и нужен парламент. Чтобы они сами сообща определяли расходы и высчитывали доход. Чтобы они следили друг за другом, и заранее знали, что каждый укрытый от государства гульден, украден лично у них.

Она внимательно слушала его, глядя ему в лицо своими серыми — он это уже знал — серьезными глазами. Поцелуями бы наполнять эту ноябрьскую глубину, а не программой будущих преобразований... но ему было важно привести ее к тому, ради чего он затеял этот разговор.

— Как видите, дел предстоит невпроворот. И мне понадобится ваша помощь. Именно ваша, а не какое-то там яблоневое волшебство Нидерау.

— Моя?

— Да, ваша. Мне нужен хоть один разумный непредвзятый человек в этом королевстве, с которым бы можно было говорить начистоту. И который бы обладал достаточной интуицией, чтобы что-то посоветовать или от чего-то отговорить.

Такого поворота она и вправду не ожидала.

— Так вы предлагаете мне дружбу?

— В том числе, — ответил он уклончиво. — Если согласитесь послужить музой на благо отечества.

— Даже не знаю, что и сказать... — и он с удовольствием отметил у нее на лице то восторженно-заговорщицкое выражение, которое то и дело появлялось у нее в замке.

— Давайте пока что заключим контракт. Скажем, на год. Вы поможете мне, а я помогу вам. Вам ведь тоже надо как-то освободиться от вашего любящего семейства. Я помогу найти вам работу в городе, которая сделает вас независимой. А через год... через год я повторю свой вопрос, и вы уже будете в большей степени располагать собой, чтобы со всей ответственностью мне ответить, — с этим словами он протянул ей свою ладонь.

Она, как всегда, сначала немного подумала.

— Я не знаю, что будет через год. Но это предложение мне нравится.

И они пожали друг другу руки.

* * *

Утром, когда она встала как всегда раньше всех, чтобы растопить печку, она нашла его внизу в холле спящим на диване у потухшего камина. Золотистая щетина сделала шрамы на его лице более заметными, но не смотря на это, сейчас, спящий, он больше, чем когда-либо, был похож на того мальчика, который когда-то кидался в нее желудями. Она поправила на нем плед и пошла хлопотать по хозяйству. Через некоторое время она услышала громкий зевок. Принц встал, непринужденно с какой-то кошачьей грацией потянулся и попросил сварить ему кофе. Как будто все время тут с нами и жил, как член семьи, — подумала она. Нет, лучше — как родной старший брат, которого ей всегда хотелось иметь. Вот сейчас они сядут за стол, будут вместе пить кофе, будут смеясь вспоминать как он показывал ей дворец... Однако она недооценила свою мачеху. Та или поджидала ее появление на кухне, или даже вовсе не ложилась. В роскошном бархатном пеньюаре она величаво спустилась было по лестнице и тут, будто это оказалось для нее полной неожиданностью, увидела принца.

— Негодяй! Мерзавец! Распутник! — от вчерашней сиропной любезности не осталось и следа. — Обманом застал врасплох честную девушку! Соблазнил нашу старшенькую! Ночью! В лесу! Когда некому было прийти ей на помощь! Теперь семья опозорена! Ее сестры никогда не выйдут замуж!..

Они оба так и застыли в тех позах, в каких стояли: принц — с заведенными за спину в потягивании руками, она — с горячим кофейником в руке.

— Я этого дела так не оставлю! — продолжала мачеха, вцепившись в перила. — Я потребую компенсацию! Я найду себе влиятельных защитников! Никто не может безнаказанно позорить честных девушек! Будь он хоть сам... хоть сам Наполеон Бонапарт!

Принц опустил руки, выпрямился, и медленно направился к мачехе.

— Сударыня, — произнес он тихим вкрадчивым голосом. Как ни странно, это возымело действие и крик прекратился. — Сударыня, вы ведь хотите в будущем бывать при дворе? Хотите, чтобы ваши родные, — и он сделал ударение на этом слове, — дочери вышли замуж за влиятельных и знатных людей? С которыми у них никогда не будет возможности познакомиться, если все останется как есть? Вы ведь не хотите, чтобы ваш муж сел с тюрьму за незаконную вырубку королевского леса? О чем мне, кстати, давно известно, и в подтверждение чего я могу собрать достаточное количество достойных доверия свидетелей. Да и стоит ли так уж полагаться на ваших влиятельных защитников, когда они сами вскоре могут оказаться на скамье подсудимых за растрату государственного имущества?

Мачеха буквально онемела. Она стояла и ловила ртом воздух, как огромная рыбина, выброшенная на берег. Тощий рыжий котенок-подросток и огромная хищная рыба.

— Найдите себе прислугу. А с вами мы всегда сможем договориться, — мирным голосом успокоил он.

"Да я, похоже, заключила контракт с гением шантажа!" — подумала она. Потом она вспомнила, как покорно вздохнул, оставляя ее в лесу отец. А ведь это те, кого она привыкла считать своей семьей, о ком привыкла заботиться! Как легко они от нее отказались! Никто ведь не знает о контракте. А о предложении руки и сердца никто и подумать из них не может. Ее просто отдали ему в содержанки!... Что ж, легче будет перебраться в город. Отныне своего дома у нее нет, на него предстоит заработать.

* * *

Чудеса между тем продолжались. Ездивший с утра в город Иоханнес передал ей привет от Марион и записку, в которой она предлагала поступить к ней в качестве помощницы. Она не могла дождаться следующего дня и сама отправилась в город, проехав часть дороги на попутной крестьянской телеге. Настолько ей хотелось убедиться, что это не сон. Поступить в обучение к настоящей француженке, которая шьет самые прекрасные платья в Оберау! О такой удаче можно было только мечтать!

Зеленоглазая Марион, все еще молодая вдова, управлявшая унаследованным от мужа магазином галантереи и тканей, держала небольшое ателье, предоставляя приют и заработок деревенским девицам, вздумавшим перебраться в город. Оказавшись в новом социальном пространстве, девушки довольно быстро смекали, что заработать на жизнь можно гораздо более легким способом. Марион, о которой, впрочем, тоже говаривали разное, смотрела на эту смену профессии и даже на дополнительный заработок сквозь пальцы. Каждый борется за существование по-своему. А многим ведь приходилось откладывать деньги, чтобы посылать их семье в деревню. Любой другой портнихе степенные обераусцы не простили бы такого пренебрежения общественным мнением, но это была Марион — конфидентка покинутых любовниц и мечта поэтов, — и ее наряды были вне конкуренции. И потом она столько знала о тайной жизни отцов и матерей, что ни одна влиятельная персона даже ненароком не хотела бы испортить с ней отношения.

— Признаюсь честно, у меня тут своя корысть! — без обиняков начала француженка тем особым говором, от которого мужчины теряли головы. — Если не считать внезапной и необъяснимой болезни его высочества, — и Марион с ехидной улыбкой закатила глаза, так что невозможно было удержаться от смеха, — сегодня весь город только и говорит, что о нарядах дочерей егермейстера. Поскольку ткани покупались в моем магазине и в моем присутствии, я имею все основания полагать, что уж я-то знаю, кто истинный автор этих нарядов, — и она снова многозначительно посмотрела на нее. — Так вот, если мы объединим усилия, то сможем избежать ненужной конкуренции. Согласна? И потом надо же тебе научиться когда-нибудь шить настоящие платья, не только из всяких там цветов или перьев...

У нее и в мыслях не было составить кому-нибудь конкуренцию. Да и в голове пока как-то не укладывалось, что ее труд могли оценить так высоко.

— Я давно уже подумывала о том, чтобы взять себе помощницу — такую, которая могла бы не только сидеть за швейной машинкой, но и придумывать новые наряды, — продолжала звенеть колокольчиком Марион. — Но увы, увы, в наш век все смотрят на работу как на возможность заработка, и никто не думает о том, что надо просто хорошо делать свое дело.

В последнее ей было невозможно поверить, когда речь шла о таком замечательном деле. Доставлять людям радость, делать их красивее, чтобы мир вокруг них становился лучше — что может быть прекраснее! И она это тут же высказала. Портниха в ответ предложила перебраться жить к ней. В ее доме даже нашлась для нее небольшая комнатка, устроенная под лестницей на чердак рядом с ее собственной спальней и оснащенная весьма добротной деревянной кроватью.

— Раньше-то у меня тут по вечерам чуть ли не салон был. Собирались всякие заезжие студенты, поэты, доморощенные философы. Но потом я поняла, что они только девушек от работы отвлекают, и всех их выгнала в "Любовь короля Унды", теперь там собираются. И сейчас если кто и заходит, так только его высочество по старой памяти. Ему я не могу отказать. Хороший мальчик, хоть и упрямый. Да и дома ему явно не сладко приходится. Так что придется иногда мириться с мужским обществом! — со смехом добавила ее новая хозяйка.

Его высочество! Вот, оказывается, кому она обязана переменами в своей жизни. Решил побыть добрым волшебником...

Пока ее не было дома, с вечерней почтой прибыла посылка. "Господину егермейстеру для его старшей дочери". Письмо — "Ее высочеству принцессе Нидерау в собственные руки" — было датировано: "Апфельштайн, за полчаса до полуночи". На штемпеле главного городского почтамта Оберау стояла сегодняшняя дата с пометкой "утро". Из всего этого следовал только один вывод. Он с самого начала знал, кто она такая. И там, на башне, он сделал предложение вовсе не таинственной незнакомке, а дочери королевского егермейстера. Но что толку от этой его безрассудности? Ему все равно никогда не позволят на ней жениться. В этой ситуации обращение "Ашенпуттель" и присланные ей книжки "с хорошим концом" выглядели почти что насмешкой.

Зато теперь у нее появилось дело жизни! "Профессия — это то, что всегда останется при тебе, чтобы ни случилось", — сказала тогда Марион, и добавила: "В отличие от мужчин". В отличие от волшебства и рожденной им сказки, хотелось добавить ей теперь. Правота Марион казалась ей непререкаемой.

* * *

Где-то через неделю состоялось расширенное заседание королевского совета, где кроме тех, кто должен был находится там по должности, присутствовали и основные заимодавцы. Он смотрел на этих людей, которых знал с глубокого детства. Когда-то все они представлялись ему чрезвычайно добрыми дяденьками, у которых можно было сидеть на коленях, кормить сахаром их лошадей и рассказывать им всякие были и небылицы. Потом он подрос и начал немного разбираться в их способах ведения дел, видел, как они помыкают его отцом и легко манипулируют матерью, и все они стали его врагами. Собственно, для того, чтобы их не видеть, он и уехал в Вену. Теперь он вернулся, и ему предстояло сделать из них своих союзников — хотели они этого или нет.

— Может быть, ваше высочество все же сообщит нам имя своей будущей невесты? — спросил, потирая руки, герр Варенбург.

— Я сделал предложение, но девушка еще не дала мне своего ответа. Поэтому имени я пока назвать не могу.

— Но может быть, ваше высочество хоть немного просветит нас о том, кто она? — продолжал настаивать бургомистр.

— Она из хорошей семьи, происходит из старинного оберауского рода, с домашним образованием, ходит в католическую церковь, добрая, ответственная, серьезная.

Отцы семейств переглянулись. Недоуменное молчание нарушил старый граф Тильзен:

— Мои поздравления, господин Хольц, — мрачным голосом произнес он. — Я, кажется, знаю, о ком идет речь. Ее отец служит вашим интересам.

— Ошибаетесь, граф. Ее отец находится на королевской службе и, следовательно, не может служить интересам господина Хольца.

"Хотя до недавнего времени, так оно и было", — добавил про себя он.

Повисло тягостное молчание.

— Ну что ж, господа, я, кажется, тоже догадался о ком идет речь, — вставил бодрым голосом Равеншатц. — Откровенно говоря, меня устраивает этот выбор. По крайней мере, он позволит нам сохранить существующее равновесие.

Один есть! Не зря отдал первый танец его дочери.

— Однако господа, если не возражаете, я бы хотел перейти к делу, — начал он. — Нам необходимо обсудить проект железной дороги и строительство электростанции.

* * *

Переезд дался ей на удивление легко. Марион строго настрого наказала ей не брать с собой ничего из ее обычных лесных нарядов. В городе так не одеваются, поэтому она так и быть отдаст ей перешить кое-что из своих платьев: "Ну, разве что вот то воскресное свое возьми, будешь выглядеть в церкви монахиней!" Теперь она встречала посетителей и заказчиков в элегантной одежде, сшитой из приятных на ощупь тканей, радующей глаз цветом, линиями и фактурой. И сама она чувствовала себя теперь более уверенной в общении с посторонними.

Неожиданно городская жизнь оказалась намного легче и приятнее ее существования в родном доме. Хотя еще недавно она такого не могла и помыслить. В город она раньше выезжала редко и только по крайней надобности. И каждый раз, когда она шла по улицам или между торговых рядов, ей все время казалось, что за ее спиной шушукаются, пересказывая на все лады ее историю и историю ее покойной матери. И все ее вроде бы жалеют, но какой-то такой противной жалостью: как мол, хорошо, что у нас самих все в порядке.