Любимчик богов

Как раз в этот момент Горыня, очнулся от зелий которыми его поил Никифор, и открыл глаза. Потолок в комнате ничем не напоминал таковой в его номере в подворье, за исключением того, что был тоже белёный. Но роспись по потолку в виде цветов, и ажурная лепнина со всей очевидностью говорили о том, что это никак не его комната. Скосив глаза, Горыня увидел опрятно одетую женщину в белом переднике с вышитым по ткани стилизованным цветком, таком же белом платке, и узорчатых ичигах на ногах.

— Проснулся, соколик. — Женщина сразу подхватилась с места, и суетливо налила полную кружку какого-то питья и подала его Горыне. — Испей-ка отвара, а я кликну девок, чтобы мыльню готовили. Пропотел ты хорошо, так что к вечеру уже почти здоров будешь.

Отвар с вкусом ягод и мяты, провалился в желудок и не успел Горыня подумать о том, что вместо мытья предпочёл бы плотно перекусить, как вошедшие в комнату девицы подхватили его под руки, и почти волоком отвели в комнату с каменными полами и молча стали споро намывать душистым мылом во всех местах.

Ошалевший от такого обращения Горыня только успел прикрыть глаза, когда ушат ледяной воды обдал его с головы до ног. Потом его обтёрли полотенцами, и так же быстро одели в подштанники, штаны, рубаху и даже обернув ноги портянками, надели сапоги.

— Спасибо красавицы. — Горыня благодарно кивнул девушкам. — И сам бы справился, но так и быстрее и приятнее.

— Ещё приятнее к ночи будет, коли к нам дорогу найдёшь. — Черноглазая девица с толстой косой доходившей почти до ног, улыбнулась, показав ровные белые зубки, и с коротким смешком удалилась вместе с подругами.

Когда Горыня вернулся в комнату, где лежал, там уже сидел Никифор, и окинув пациента долгим взглядом кивнул.

— Ну, хоть на человека похож. А то лежал такой, что краше в домовину кладут. Дай-ка я тебя посмотрю. Нахватал ты немало, но твоё счастье, Мокошь-матушка на тебе печать свою оставила. Я токмо пули вынул, да раны стянул, как всё заросло, словно и не было ничего. Сам-то как?

Горыня с наслаждением потянулся, разминая тело после долгого бездействия, и улыбнулся.

— Да как новый. Ничего не болит, не ноет... Как благодарить вас, Никифор Кондратьич?

— То пустое. — Ведун отмахнулся. — Воев поднимать — благое дело. Ты вон к бандитам сунулся не за ради благодарностей?

— Так я же быстрее, чем люди Гордея. Быстрее и стреляю лучше.

— А вот три пули поймал! — Сварливо перебил его ведун.

— Сам дурак. — Горыня кивнул. — Перестал выстрелы считать. Забыл что их только двенадцать. Вот и поплатился.

— Не кори себя. — Никифор улыбнулся. — Кто знает, как бы оно сложилось, если бы тати в тебя палить не начали. Про всё позабыли только тебя и выцеливали. Вот их и повязали всех. Ну кроме двенадцати. — Ведун хищно усмехнулся. — А буде у тебя не двенадцать пуль а поболе, так и вязать было бы некого. Но и так повязали почти с два десятка, да самого боярина взяли. Они как раз в тот дён убирали все следы. Перевозить хотели в Тверь. Но теперь Гордей в именинниках, да дознатчики, все живы — здоровы. Только пару воев сотни особой подранили, ну так их уже небось вином в кабаке поят. Ты у меня самый тяжёлый был. — Никифор хлопнул ладонью по колену. — Ладно. Давай потихоньку спускайся вниз. Там вещи твои, да оружие. Сегодня переночуешь здесь, а завтра давай с утра в казармы Перуновой Сотни. Там уже всё обговорено.

— А я думал так и оставят в разбойном приказе. — Горыня улыбнулся.

— Так тебя сунули только проверить, да посмотреть что за человек. — Никифор хитро сверкнул глазами. — Да и не до тебя сейчас у дознатчиков. Две банды за день взяли. Теперь бумаги сколько испишут, да человека из Москвы ждать будут. А в городе после таких случаев, тихо да гладко с месяц а то и два. Так что нечего тебе штаны там просиживать да девок лапать. В Сотне всяк при деле будешь.

Казарма Перуновой Сотни оказалась вполне уютным домом с отдельными комнатами которые язык бы не повернулся назвать кельями. Широкие кровати с мягкими матрасами, мыльня которую постоянно держали под парами, и даже собственный скверик, где можно было уединиться с девушками и женщинами Лекарского приказа.

Первым делом Горыню обмерили с головы до ног, сообщив, что доспех на него будет готов через неделю, а военный кафтан, выходной сюртук и попону для коня он должен пошить сам, но деньги ему компенсируют. Затем, замерили калибр револьверов и вписали в особую книжечку для снабжения боеприпасами. Ещё вручили личную пайцу воина Перуновой Сотни, и стальной браслет — оберег от кромешников. Правда, как говорили опытные воины, помогал тот оберег слабо, но Горыня посчитал, что лучше такая защита, чем никакой.

Последним выдали форменный палаш, и заставив расписаться в книге учёта, отпустили с миром.

Кормили воинов сотни в трактире, стоявшем через дорогу. Там по предъявлении пайцы можно было получить обед ужин или завтрак, а за небольшие деньги спиртное, и всякие дополнительные услуги вроде пирогов в дорогу, и напитков разливаемых в большие литровые бутыли.

Понимая процесс 'прописки' Горыня сам пошёл и договорился с кабатчиком чтобы тот 'накрыл поляну' и вечером кабак гудел принимая всех свободных от службы воинов. Скоро сюда же подтянулись дознатчики, и другие воины Медведевского гарнизона, квартировавшие на территории княжеского дворца, так что, несмотря на огромный зал, вмещавший больше ста человек, столы начали ставить уже во дворе трактира.

Дубыня — здоровяк который участвовал в испытании, подошёл к сидевшему за столом Горыне, и протянув здоровенную полуведёрную кружку, кивнул.

— Давай брате. Чтобы не таить зла, да быть верным побратимам всем нам. — Он оглядел длинный стол, за которым сидели воины сотни. — Про подвиги твои, дознатчики рассказали. И про то, что жизни многим из них спас. И то — добре. Сотня Перунова во всём особых статей, но главное, сотня — наша жизнь. Мы не отступаем без приказа князя или государя. Не бросаем своих, работаем, когда все отдыхают и делаем то, что никто не сделает. — Дубыня протянул братину Горыне, и тот уже наученный старшими товарищами, с поклоном принял её и сделал первый глоток.

— Во здравие государя. — Оторвался и глотнул ещё раз. — Во здравие князя, — и третий раз приложившись, поднял братину над головой. — Во здравие Перунова войска!

К себе в комнату Горыня попал уже по утро, а буквально через два часа, его как и всех воинов Сотни подняли на утреннюю тренировку.

Тренировка не впечатлила ни самого Горыню ни тело привыкшее к тяжёлому крестьянскому труду. На следующее утро болели некоторые группы мышц, но в целом нагрузка не была запредельной. Удивил только пожилой китаец, обучавший воинов сотни бою без оружия и со случайными предметами. Ханьский воин был совсем не субтильным а вполне крепким мужчиной высокого роста, с прекрасно развитой мускулатурой и движениями горного барса.

Посмотрев на его учебные схватки, Горыня понял, что ловить в данном случае ему нечего, и в свою очередь постарался хотя бы проиграть достойно, что и было оценено мастером.

— Тии где училися? — Произнёс он, когда воины закончили работать и потянулись с площадки.

— Если скажу что это не первая моя жизнь, вы удивитесь?

— Не очена сильно. — Ханец кивнул с серьёзным выражением лица. — У тебя ниххонская школа. Есть немного У-и13 и чегото иссе. — Покази есе как бьеш рукой... — Нет не знаю такой техники. Будес у меня заниматся?

— Почту за честь мастер. — Произнёс Горыня и поклонился.

— Ти хао. — мастер поклонился в ответ и в первый раз за всё время улыбнулся.

Между тренировками и занятиями по групповому бою, оставалось достаточно времени, чтобы Горыня обошёл весь город, вдоль и поперёк. В городе было много производств из глины, небольшой судостроительный и ремонтный завод, и несколько казённых фабрик выпускавших военное имущество.

В своих прогулках он довольно случайно нашёл маленькую мастерскую с примитивными но вполне рабочими станками производства Московского станкостроительного завода. Заводик занимался выделкой оружия для охотников, в том числе и для охотников за всякой нечистью и нежитью, поэтому на складах было полно разных стволов заготовок под спусковые механизмы и проволоки для пружин.

За двадцать рублей, владелец мастерской и он же мастер, разрешил Горыне приходить вечерами и делать свои поделки, при этом иногда помогая в особо сложных случаях. Жил одинокий мастер при самом заводе, и явно маялся от безделья, так что его помощь была существенной.

А мастерить Горыня взялся ни много ни мало, а автоматический пистолет, так как его уже сильно утомила возня с револьверными барабанами. Взяв за основу знакомый ему до последней гайки, и простой как водопроводная труба пистолет-пулемёт Стэн, и доработав конструкцию, он получил вполне приличный агрегат, с тридцати пяти зарядным магазином, и стволом, упакованным в глушитель вихревого типа. Основную трудность доставил рантовый револьверный патрон, но и это, с помощью такой-то матери и напильника, удалось преодолеть.

Получилось оружие примерно в тех же габаритах что и прототип, только с торчащим вниз магазином, лёгким рамочным плечевым упором и откидной рукояткой для левой руки, чтобы повысить точность автоматического огня. Трясло автомат от мощного револьверного патрона нещадно, и рукоять была очень кстати.

Второй экземпляр изначально задумывался как одноручное оружие, и Горыня сделал его компактнее, рукоять переместил на приёмный кожух магазина, и уменьшил насколько можно заднюю часть, чтобы затвор и возвратный механизм не сильно торчали над запястьем.

Патроны купил в лавке снабжавшей воинов Сотни, немало удивив хозяина, взяв сразу три сотни обычных посеребрённых патронов и две сотни с серебряной дробью в стальной посеребрёной обоолочке, предназначавшихся против нежити. Высшую нежить так было не убить, но мелкая, легко переносившая обычную пулю, от серебра загибалась достаточно быстро.

— Страшное оружие ты сделал соколик. — Мастер покачал головой, смотря как Горыня под злой шелест глушителя и лязг затвора, укладывает весь магазин в десятисантиметровый торец полена на заводском дворе.

— Оружие это инструмент, дядько Макар. — Горыня вздохнул, и стал собирать гильзы. — Человеку все едино, зарубят его топором, застрелят из фузеи, или убьют голыми руками. Убивает не оружие, а человек.

Первый боевой выход в качестве воина Перуновой сотни Горыня совершил в плановом порядке в качестве сменного сопровождения обоза с серебром, добытом в Зауралье. Караван только называвшийся 'серебряным' вёз не только серебро, но и золото, платину и вообще дары Сибири и Дальнего Востока, включая ценные меха и мамонтову кость, добываемую якутами.

Воины Перуновой Сотни из Горска14, сопровождали ценный груз до Москвы, а по землям Нижегородской губернии, до железнодорожной станции в столице губернии их сопровождала Медведевская сотня, передавая там воинам из Владимира. Таким образом, сопровождение было выстроено по всем землям империи от порта Дальний в Желтороссии.

Сопровождение каравана оказалось просто очень долгой прогулкой, так как уже давно повывели дураков, готовых напасть на две сотни воинов и полный десяток боевых ведунов.

Вокзал Нижнего Новгорода — скромное двухэтажное строение не произвёл на Горыню никакого впечатления. А вот сам паровоз, пыхающий сизым дымом и белым паром, с огромными колёсами и высокой трубой, понравился своей технологичной красотой, и пока шла передача груза он с таким же любителем техники — Антипом, под снисходительные улыбки паровозной бригады облазил техническое чудо сверху донизу.

Саму Великую Имперскую Дорогу строили уже не первое десятилетие, и сейчас укладывали последние километры до Казани, откуда она должна была пойти в Горск, и дальше, на Восток, к берегам Тихого океана.

Задержавшись в Нижнем чтобы набрать гостинцев Медведевская сотня, так же неспешно двинулась в обратный путь, прицепив за собой обоз торговцев с телегами и пару карет с путешествующими дворянами.

Купцы и группка молодых дворян, ехали из Нижнего с ярмарки, а боярин Лаптев спешил по казённой надобности в Горск.

За длинной дорогой, Савва просвещал Горыню, для чего вообще созданы были Перуновы сотни. По словам тысяцкого в каждом уездном городе стояла своя Сотня насчитывавшая от полусотни до двух сотен воинов, исполнявших в мирное время роль внутренних войск, а в военное — разведки и спецназа. Больше всего воинов было в Москве, где квартировали три Тысячи, общим числом более пяти тысяч человек. А всего по Руси, Перунова войска было больше двадцати тысяч, при численности армии мирного времени в двести пятьдесят тысяч.

Особые Сотни, приписанные к разбойному приказу в основном патрулировали города вместе с городской стражей, и занимались отловом бандитов. Так же воины Особых Сотен были приписаны к Тайному Приказу — контрразведке, и Приказу Посольских дел ведущего дела с другими государствами.

Каждая сотня имела своё название, в основном по родовому тотему князя, или месту где квартировала. Таким образом Медведевская сотня звалась 'Медвежьей', Стародубская — 'Кречетами', Владимирская — 'Рысями' и так далее. Все сотни в случае войны собирались в один или несколько ударных отрядов, на плечи которых ложились самые сложные и особо опасные операции.

Особо отличившиеся воины Медведевской сотни, носили на плаще вышитую серебром оскаленную медвежью голову. Просто отличившиеся — золотую, а остальные воины — медный знак на груди с той же ощеренной пастью.

Горыня как новик15, не имел даже медного знака, но это его совсем не печалило. К отличиям в Сотне было лёгкое отношение. Никто не кичился наградами и знаками, и в подразделении поддерживался дух воинского товарищества и взаимопомощи.

Он ехал в передовом дозоре, когда почуял тонкий едва уловимый запах крови. По привычке поднял кулак, призывая товарищей к вниманию, и лишь через секунду подумал, что его могут не понять. К счастью, воины ехавшие рядом мгновенно догадались, что что-то не так, и в руках их появились короткие ружья, с толстыми стволами дававшие на близкой дистанции чудовищное облако картечи из посеребрённой рубленой стали.

Через минуту подскочил тысяцкий.

— Что?

— Кровь. Свежая. — Горыня ещё раз принюхался и соскочив с Обжоры, уверенно подошёл к обочине и смахнув тонкий слой желтоватой пыли обнажил чёрное пятно.

Рядом спрыгнул Савва, и коснувшись пятна растёр по пальцу алую полосу.

— Часа полтора как. Куда вот только ушли... Он обернулся на подъехавших воинов. — Антип, Всеслав, и ты, Горыня. Пройдитесь вдоль обочин. На листьях кровь не забросаешь.

Следы нашли практически сразу, да и не особенно их маскировали. Возможно, надеялись, что просто проедут мимо, не заметив крови на дороге, а возможно просто торопились.

Два десятка двинулись в погоню сначала на конях, а когда пошёл лесной бурелом, взяли коней в повод.

Через полчаса ровного бега, в яме прикрытой ветками нашли первое тело. Мужчина лет тридцати с пулевыми ранами в груди и конечностях. Он явно погиб ещё у дороги, а унесён уже мёртвым. Второй труп, найденный неподалёку, умер уже на месте, где его оставили, что следовало из приличной лужи крови натекшей из тела.

Оба следопыта скользили по лесу, словно тени справа и слева от тропы, а остальные воины бежали экономной рысью рядом с лошадьми.

Ещё через тридцать минут, следопыты вытащили на тропу один труп и человека в глубокой отключке.

— Дозорных сняли. — Лаконично пояснил Антип и снова исчез в лесу.

Оказалось, что и полевому допросу воинов сотни учить было не нужно. Через три минуты, выживший активно каялся во всех грехах, сотрудничая изо всех сил, и даже сверх того.

Банда оказалась аж из-под самого Новгорода — Великого, а знакомый атаману кромешник подрядил их напасть на маленький караван князя Елецкого когда он ехал в своё муромское имение. Что хотел сделать кромешник, разбойник не знал, так что этот момент следовало прояснить воинам Перуновой Сотни.

Большая поляна, метров сто в длину и около пятидесяти в ширину была почти пуста, так как шалаши разбойников ютились на самом краю. А вот в центре поляны, были вкопаны пять столбов, где привязанные за руки и за ноги, висели сам князь его жена, двое сыновей и дочь.

Первым на поляну выкатился Дубыня, приложил к плечу небольшую пушку калибром в пять сантиметров, и снабжённую прикладом, выстрелил по шалашам.

Двести грамм картечи, со ста метров перемешали палки, ветки и кровоточащую плоть в одну кашу, а выжившие, те кто кинулись в лес, были сметены залпом пятёркой воинов вышедших с другой стороны.

Горыня уже выдвинул плечевой упор, и удерживая в прицеле кромешника подбежал ближе садя короткими очередями. Маг, видя окружавших его воинов поднял руки, и голову, но сказать ничего не успел. Посеребрённые пули одна за другой врезались в поставленный им щит, заставляя колдуна дёргаться, и не давая сосредоточиться на заклинании.

Точку в противостоянии поставил Дубыня, ударивший сверху огромным топором. Защита кромешника на такое рассчитана не была, и колдун разошёлся на две половинки.

— Да, зря ведуна не взяли. — Подошедший из-за спины Никанор покачал головой.

Дубыня не отвечая посмотрел на десятника, потом на окровавленное лезвие, и пошёл оттирать его травой. Князя и его семью, уже снимали со столбов, оказывали насколько возможно первую помощь, послав пару самых быстрых воинов за подмогой.

А рядом с поляной нашли два десятка связанных воинов из княжеской дружины. Основательно помятых, но живых. Всего разбойников было около полусотни, и если бы не первый выстрел из пушки Дубыни, они могли бы оказать достойное сопротивление. Но, как сказал взмыленный Савва, оглядев поляну: 'не свезло им'.

Вместе с Саввой прибыл и отрядный ведун, занявшийся ранеными и семьёй князя Елецкого, ещё не вполне отошедшего от случившегося с ними кошмара.

Через пару часов поляна бывшая местом бойни преобразилась. Лекарь торгового каравана, и ведун Сотни обрабатывали раненых, следопыты осматривали детали некогда целого колдуна, а воины сотни бродили вокруг, изображая бдительную охрану, впрочем, поглядывая по сторонам.

Савва, полулёжа на мягкой траве, беседовал с князем, когда к ним подошёл Антип. И отозвал тысяцкого в сторону.

— Савва Панкратьич, посмотри-ко. — Он держал в руках исковерканный попаданиями пуль нагрудник. — На кромешнике был.

— Ох. — Савва мгновенно понял в чём дело, покачал головой. — А ведь из наших по нему стрелял только Горыня. Получается он живой-то был только из колдовства своего. А тут-то его Дубыня и посёк. Спрячь, потом покажешь Ивану, да скажи, чтобы сохранил колдуна до Медведевска.

— Сделаю. — Антип кивнул и отошёл, а тысяцкий вернулся к князю.

— Так кому кланяться -то , Савва? — Елецкий, знавший тысяцкого уже лет десять порозовел, отходя от ужаса неминуемой и страшной смерти, и временами даже улыбался.

— Мокошиным промыслом вы живы остались. Новик наш, Горыня, почуял кровь, ну а дальше всё так. Пошли по следу, да взяли татей.

— А что за ружьё такое у новика этого? — Князь исподлобья посмотрел на Савву. — Показалось мне или нет, штук двадцать пуль он вогнал в этого кромешника.

— Так Перунова Сотня. — Савва улыбнулся. — У Дубыни топор волшебный, рубит камень словно дерево, а сам острый, что травинку сбривает. У Антипа ружье бьет почти на десять сотен шагов, а у Ладимира кинжал огнём пыхает так, что вместо раны — дыра в теле. Кто знает, чем он заплатил Перуну за скорострел свой. Захочет — сам скажет. Не захочет — спрашивать никто не будет. Не по воинской правде это, сам знаешь.

— То так. — Князь кивнул. — А всё же воинам твоим, я поклонюсь. И пиром честным, и справой воинской. Не ведаете ли в чём нужды?

— Так всегда чего-то недостаёт. — Савва улыбнулся. — Но огненным припасом поклонишься — в самый раз будет. Его много не бывает.